be(d)st friends

— Это не даёт мне покоя.

— Что именно?

— Всё это. Мой парень будет недоволен.

Сону и Чонвон

#23

      Чонвон знал, что нравился Ким Сону. Всегда знал. Тогда в девятнадцать. Сейчас в двадцать три.       Но Чонвон так же хорошо знал, что это ничего не меняло.       Потому что, несмотря на их прошлое, Чонвон думал, что не испытывал ничего в ответ.       И всё же сейчас они жили вместе. Словно пара делили квартиру, а Ян убеждал себя и людей вокруг, что это вынужденная мера и в этом не было ничего такого. Не стоило уточнения, что Сону был иного мнения, но пока Чонвон не готов этого принять, Ким не будет настаивать. Потому что это казалось правильным, как бы сильно желание не жгло кожу.       Чонвон провёл в доме Сону несколько дней — назвать его своим язык до сих пор не поворачивался — и всё не мог отделаться от ощущения, что это было не правильно. Даже сейчас, проснувшись рано утром в своей комнате (отделённой тонкой стенкой от комнаты Кима), и увидя на столе записку «закончу сегодня раньше, заберу тебя с работы» и небольшой кривой смайлик вместо точки на листе. Чонвону казалось, что зная о том, как парень к нему относился (изменились эти чувства или нет, Чонвон до сих пор не знает, но это не мешало ему делать выводов), он использовал его самым отвратительным из возможных способов. Даже несмотря на то, что они разделили квартплату.       Эта мысль сводила его с ума по ночам все эти две недели, и неважно, как много слов сказал Сону про то, что парню не стоит волноваться, чонвоново мнение не изменилось. Казалось, продолжи он думать об этом ещё неделю — и окончательно сойдёт с ума. Однако Ян не мог перестать думать о том, что поступал плохо, а после продолжал винить себя и искать квартиру, снимать которую сможет себе позволить, не зная, как (сможет ли?) расскажет об этом Киму.       Однако пока подходящих вариантов не находилось, Ян продолжал занимать место на разложенном диване в одной из комнат квартиры парня, продолжая говорить, что ему не нужна кровать и ему удобно, несмотря на то, что мышцы ломило, и каждое утро он просыпался с затёкшей шеей. Чонвон не скажет, а Сону, в конце концов, не сможет сделать вид, что не замечает.       И всё же у них не было времени пробежаться по магазинам.       Ким обещал, что поможет обустроить их совместное жильё — он не станет врать, мысль, что они живут под одной крышей, ему нравилась — так, как парню понравится, а Ян говорил, что это не нужно. На самом деле эта миниматестически обставленная квартирка находилась Яну красивой своей простотой. Чёрно-белые постеры популярных зарубежных фильмов висели на стенах, перед панорамным окном была полка с дорогими виниловыми пластинками и проигрывателем на небольшой подставке — они даже включали его пару раз, и Ким позволил Яну выбирать песни. Их комнаты были небольшими, но в них было всё для комфортной жизни: в чонвоновой — диван и небольшой шкаф для одежды (парень до сих пор не нашёл времени разобрать свои вещи, так и оставляя их валяться в чемодане, на упрёки Кима отвечая, что когда-нибудь он точно их разложит), а работать он мог и за обеденным столом; в кимовой (Ян заглядывал туда лишь пару раз, когда Сону был рядом) — большая кровать, письменный чёрный стол, компьютер на нём и игровой стул — что-то всё же оставалось прежним — шкаф-купе, скрывающийся в одной из стен, и вновь постеры на обоях цвета шампанского.       В общем, Чонвон должен был признать, что это место ему нравилось. Но, несмотря на это, мысль о собственном эгоизме не покидала сознание ни на минуту. Казалось, то, что Ян не был взаимен, должно было расстраивать Кима, — и пусть Чонвон не может залезть ему в голову, чтобы утверждать со всей точностью, что это не так — когда на деле не давало покоя самому Яну.       Чонвону в самом деле стоило прекращать так много думать. Потому что каждый раз это заканчивалось тупиком и не сулило ничего хорошего. Но рядом с ним не осталось никого настолько близкого, кто мог бы сказать ему об этом, а сам Чонвон прекратить думать о себе с перспективы других людей (как бы неправильно это ни было) не мог, словно от этого завесила его жизнь.       И всё же этим утром Чонвон проснулся рано. Часы показывали всего половину шестого утра, Ян не выспался, но сон бежал от него, оставляя лишь головную боль и трещание за глазами, когда на прикроватном столике — изначально из комнаты Кима — лежал клейкий листок с кривыми буквами на нём. Сону уходил рано, приходил поздно, и Ян был рад, если тот сможет освободиться по раньше — как минимум это значило, что он сможет отдохнуть. Но, зная самого Кима, так увлечённого своей работой, он сам оставался так надолго в павильоне, наблюдая за процессом и репетируя свои реплики — с того момента, как они с Яном перестали заниматься в старшей школе, Ким стал работать усерднее, и Чонвон никогда не признается, но он чувствовал несильный укол обиды из-за этого.       Что ж, спустя шесть лет он готов был признать, что, возможно, был паршивым учителем.       И всё же до этого у парня не было времени, чтобы оставаться в кимовой квартире одному. А потому, когда с утренней рутиной было покончено в четверть седьмого, а завтрак так и не лез в горло, — Ян будет проклинать себя, когда, сидя в офисе, станет наблюдать за стрелками медленно идущих часов, отсчитывая минуты до долгожданного обеда — в его голову отлично лезли игнорируемые им раньше мысли.       Несмотря на то, что скандал с наркотиками утих, Чонвон не думал, что о нём забыли, у него были предположения на этот счёт, но пока не было никаких улик, это мало что меняло. И всё же, оставшись один на один в квартире Сону, он больше не смог игнорировать мысли, так громко отзывающиеся внутри его сознания.       «Что если, — это стало таким частым задаваемым вопросом, что пришлось удерживать себя не закатывать глаза каждый раз, когда злосчастные слова проносились в голове. Иначе это грозило нескончаемой болью, а у Яна и без того разрывалась голова. — Я мог бы убедиться, что в доме Сону ничего нет, — эта мысль казалась правильной ровно три секунды после того, как пронеслась в голове. Чонвон неосознанно, но искал доказательства тому, что Кима оболгали, что никаких наркотиков не было. Перебирал в голове всевозможные причины паршивого состояния парня, а после старался найти им оправдание, как бы глупо это ни было. Чонвон не верил даже тому, что увидел однажды, в том отвратительном кафе на окраинах Сеула. Потому что Ян хотел верить в свои принципы. — А потом…»       Не было никаких «а потом». Чонвон обещал доверять Киму. Неважно когда, и неважно, звучали ли эти слова вообще. Он обещал как минимум себе. Обещал, что не станет искать правду сомнительными методами. Говорил себе, что должен был верить Ким Сону.       Однако он обнаружил себя посреди комнаты Кима застывшим на месте и глядящим куда-то в одну точку. И в конце концов, ему потребовалось усилие и всё своё самообладание, чтобы заставить словно налившиеся свинцом ноги ступить на выход, так ничего и не тронув.       Казалось, им пора бы поговорить. Чонвону — набраться смелости и завести это паршивый разговор, может, за бокальчиком игристого. Сону — постараться быть честным и рассказать Яну правду, какой бы она ни была. И Чонвон честно не знал, что будет, если вдруг Ким признается. Казалось, одна мысль об этом причиняла боль — скрытую за масками, такую невидимую, но жгучую под кожей, отравляющую всё сознание.       Когда-нибудь Чонвон наберётся смелости. Оставалось надеяться, — и ему самому в том числе — что этот момент настанет до того, как выйдет очередная нашумевшая статья.       Ян опустился на диван в гостиной, растрёпывая волосы, что ещё мгновение держались в какой-никакой укладке. А потом его сотовый зажужжал, а после снова и снова, и Чонвону не нужно было поднимать его, чтобы узнать, кто писал.       Рики продержался ровно три дня, прежде чем написал своё первое сообщение «поговорим?», которое Ян на своё горе прочитал. И потом поток писем, казалось, нельзя было остановить. Нишимура просил о встрече, Чонвон отказывал своим молчанием. Рики ругался и вновь переходил на личности, а Ян заставлял себя игнорировать, потому что что-то (и это не чёртово любопытство!) не давало ему нажать чёртову красную кнопку «заблокировать контакт».       Чонвон не надеялся на новое начало. Впервые за последние четыре года Чонвон не надеялся, что начнёт с Нишимурой заново. Впервые Ян был уверен, что поставил точку ещё тогда, когда получил по лицу.       Однако Чонвон не думал, что его исчезновения (побег — Ян всё ещё игнорирует это слово в этой ситуации, хотя оно звучало бы лучше) будет достаточно, но он не хотел говорить с Рики. Потому что, черти, тот прекрасно знал, как манипулировать людьми, и прекрасно знал, что делал. Потому что его этому научили на чужих примерах в университете, но заметить за собой это было так же сложно, как Яну раскрыть глаза на всё происходившее между ними до расставания.       Чонвон просто надеялся, что Нишимура о нём забудет. Это было бы лучшим вариантом развития событий. Но Рики собирался уверить парня в обратном, написывая десятки сообщений каждый час, потому что злился от того, что не получал ответа. Ян не знал, как на самом деле близко находился к краю, готовясь сорваться в обрыв, испытывая нишимурено терпение, однако это казалось ему единственным правильным вариантом, и не было никого, кто уверил бы его в обратном. Хотя был Сону, что искоса смотрел на его жужжащий телефон, кривил губы и повторял ему заблокировать номер и послать парня к чертям (порядок не столь важен), потому что он не заслуживал того внимания, которого желал от Яна. Возможно. Ким был прав, и чонвоново поведение, дающее надежду Нишимуре, было в корне неправильно, однако он всё ещё не знал, как должен был поступить.       На самом деле, Чонвон не чувствовал себя спокойным, но, казалось, это не имело никакого значения.       И всё же, когда он стоял в полностью стеклянном матовом кабинете Вону, чонвоново беспокойство лишь сильнее подняло голову, когда глава отдела глядел то на него, то на недописанный черновик статьи в его руках, покрытых узором вздувшихся вен, а в его взгляде так и читался немой вопрос: «И это всё?»       Чонвон начал оправдываться ещё до того, как Чон открыл рот, чтобы спросить:       — Я думал, мне хватит времени до конца недели, но я так и не смог отыскать нужный мне материал: та старшая школа не хочет сотрудничать, поэтому, наверное, чтобы отыскать нужные мне фотографии, придётся самому поехать туда, — Ян говорил всё, что приходило на ум, даже если к делу это не относилось. Потому что нервничал. Потому что боялся облажаться. — Я думал написать о чём-то другом, сместить тему блога на что-то другое, перенести в следующий то, что желал написать тут, но идей совсем нет, — парень запинался в словах, прикусывал губы и долго подбирал нужные, а Вону спокойно смотрел на него, давая выговориться, — эти сырые черновики — всё, что у меня есть. Простите, шеф.       — Я тебя не виню, — прозвучало сказу же, как парень закончил и низко опустил голову. — Мы работаем на качество, а не на количество, — на утренних совещаниях он говорил другое: «качество важно так же, как количество» — но разве мог он сейчас сказать что-то другое? Юнджин была права, когда сказала раньше, что Чон Вону хороший босс. — Тем более, что с этим можно работать. Доработай эти черновики и опубликуй блог таким, может, в нём и будет меньше картинок, но будет больше твоих слов, которые заставят читателей поверить тебе ещё больше. Думаю, такое масштабное расследование, — Чонвон думал, что это слишком громкое слово для того, о чём он собирался писать, — требует больше времени. Я выпишу тебе командировку на следующую неделю — сможешь поехать в Порён и узнать чего.       Ян постарался скрыть блеск в глазах, а Вону сделал вид, что не заметил. Мысль вернуться домой хотя бы на один день, даже если по работе, казалась впечатляющей. Чонвон постарался запрятать своё нетерпение за маской профессиональности. Чон кивнул своим мыслям, прежде чем продолжил:       — Но нам нужна эта статья на этой неделе — больше ждать не сможем, иначе растеряем интерес читателей, — Чонвон махнул головой, всё понимая.       Он вновь приходил к тому, что работать в отделе криминальной хроники было проще. Не тем, что нужно было сидеть в машине по несколько часов, чтобы делать хорошие кадры подозреваемых в мошенничестве чиновников или брать интервью у следователей по леденящему кровь очередному делу. А тем, что там не приходилось выдумывать, не приходилось рыться в чужом грязном белье (приходилось, но Чонвон отчаянно игнорирует этот факт) и не нужно было гоняться за сенсациями, боясь быть уволенным, потому что твои статьи больше не интересны.       Как бы там ни было, Чонвон хотел бы вернуться в тот маленький душный кабинет рядом с кабинетом Гаыль-нуны. Вернуться к Чэвон и её упрёкам Паку, к шумному Сонхуну, что порой любил драматизировать. И Ян вновь чувствовал, что разрывался. Между своими желаниями и глубоко засевшим в голове долгом (он привык так это называть) помочь Киму, потому что раньше не смог. Потому что мысль вновь выбрать бездействие казалась отвратительной. Чонвон пытался восстановить справедливость своим способом — он собирался рассказать историю Сону, всё ещё не зная, имел ли он на это право (по крайней мере, агентство Кима, каким бы паршивым оно ни было, до сих пор не подало на него жалобу, что заставляло коленки дрожать от мысли «возможно, Сону знает». Но парень научился мастерски их (коленки или мысли — до сих пор неясно) игнорировать). Однако он продолжал и собирался выпустить как минимум ещё четыре статьи, а после надеяться на чудо, потому что пока в его голове больше не было других вариантов.       Где-то в глубине души Чонвон надеялся, что слухи утихли, когда где-то на затворках сознания понимал, что это не так. Казалось, выйди сейчас очередная спорная сенсация об актёре Ким Сону, Ян не будет удивлён сильно, но будет до чёртиков злым. Потому что он бы предпочёл, чтобы все его предположения оказались неправдой.       — Я передам Бомгю, чтобы он ждал статью на редакцию среди недели, — Чонвон несколько раз резко кивнул, отчего головная боль разошлась жжением за глазами.       — Спасибо, Вону-сонбэним.       И Ян, получив в ответ краткое «приступай к работе», поспешил вернуться на своё место, постаравшись игнорировать поднимающийся стыд, отображающийся красным на кончиках его ушей и щеках. Возможно, будь начальником придирчивый ко всему, что живёт, имеет две руки и движется Чхве Бомгю, Ян давно бы собирал свои вещи в картонные коробки, попрощавшись со своим бейджем работника HGLNews и, вполне возможно, со своей карьерой журналиста из-за отвратительного рекомендательного письма. Чонвон радовался — не впервые с его перевода — что до сих пор Вону крепко держался на своём месте главы отдела, мастерски приструняя Чхве и игнорируя его нападки.       Ян не стал рассказывать, что на самом деле задержало выход его статьи, потому что его личные отношения и работа не должны были влиять друг на друга или иметь что-то общее (а скоро это грозилось окончиться тем, что это будет иметь прямую и непосредственную связь). Потому что его проблемы в отношениях не должны были отображаться на его работе, а Ян проявил непрофессионализм, когда позволил себе потеряться в собственной трагедии, позабыв об обязанностях. Чонвон учился на своих ошибках, как бы паршиво они не заставляли его себя чувствовать.       Чонвон будет считать, что у него появился второй шанс. Будет думать, что Вону дал ему второй шанс, и постарается его не упустить даже если это значило работать ещё усерднее, чем прежде. Даже если это значило работать на износ, пока позволяли его физические возможности. Он мог посвятить себя полностью работе, чтобы избежать проблем извне, пусть, казалось, они (работа и его проблемы) были непосредственно связанны.       Так или иначе, Чонвон провёл полдня, пытаясь доработать статью и не заставить Чона разочароваться в нём ещё больше. Его живот урчал, скручивался в узел, потому что, казалось бы, единственная чашка крепкого кислого эспрессо — не самый лучший завтрак, который будет поддерживать его силы до обеда, и заставлял Яна краснеть. Поэтому, когда сотрудники нынче отчего-то все такие молчаливые — не потому ли, что закрытие квартала и у всех работы выше крыши? — стали выходить на долгожданный обед, Ян собирался влиться в толпу, подхватил свои вещи со стола и вышел вместе с Юнджин, а потом почувствовал хватку на своём согнутом локте и постарался сделать всё, что было в его силах, чтобы не вжать голову в плечи и не скривить губы.       — Можем поговорить? — Чонсон, к чонвоновому удивлению, не звучал напыщенно, гордо или издевательски. Казалось, парень был… напуган, но Ян не был уверен, что правильно понял.       Разве мог он игнорировать неизбежное? Чонвон бегал от Пака вторую неделю, словно тот подрабатывал коллектором и собирался выбивать из него деньги за несуществующие долги и набежавшие проценты. И всё же когда-нибудь это должно было прекратиться.       Ян не чувствовал себя уверенно, когда кивнул, соглашаясь и желая не пожалеть об этом решении. Чонвон был тем, кто выбрал место, потому что всё боялся, что Пак приведёт его к Нишимуре (словно ему что-то стоило прислать парню их локацию и разрешить прийти), и Чонсону оставалось только согласиться. Они сидели в небольшом простом кафе посреди торгового центра, потому что это место Яну казалось безопасным, а Пак не видел смысла возражать.       Чонвон опустился на пластиковый стул, стараясь унять дрожь в коленях, и подхватил меню со стола сразу же, делая вид, что внимательно его изучает, желая выиграть себе немного времени.       Ян точно не знал, о чём с ним хотел поговорить Пак. Не знал, что заставляло его так долго и упорно бегать за ним, пока он, наконец, не согласился. Готов был признать, что и совсем не знал Пак Чонсона перед собой. Чонвону так и не удалось его понять за то время, что они мирно проработали вместе, не удалось объяснить — хотя бы самому себе! — почему он появлялся в их с Нишимурой доме так часто, а потом больше на это не осталось ни сил, ни желания. И всё же вот они, сидят друг напротив друга, Ян — уткнувшись в свой суп из соевых бобов, и Пак — глядя словно сквозь парня перед ним, что-то интенсивно обдумывая.       Чонвон видел, какого усилия стоили Чонсону первые слова, и пообещал себе это запомнить. Он начал тихо, словно его могли услышать (Чонвону бы тоже хотелось его услышать, но он станет прислушиваться), а после поднять на смех. И Ян собирался признаться: в тот момент Пак выглядел… разбитым, пусть он точно не был уверен в том, что видел.       — Я хотел, — он проглотил вязкую слюну, хватаясь за покрывшийся испаренной стакан. — Вернее, нам нужно поговорить о Нишимуре, — и то, как фамилия сорвалась с его губ, напоминало ругательство. Чонвон знал этот тон — с таким же он рассказывал Сону о произошедшем, когда парень оказался с ним в той комнате отеля. Это заставляло задуматься над тем, не было чонвоново впечатление всё это время ложным. Но Ян не был доверчивым (точно не был), он слушал, стараясь выяснить, была ли в чонсоновых словах правда, но держал руку на пульсе, готовы обвинить во лжи — только если эти обвинения не станут беспочвены. Чонвон заставил себя не отпускать мысль, что всё может быть подстроено, потому что это помогало ему не забыться, когда кратко махнул головой, не находя слов, но желая продолжить слушать. — Это может показаться странным, я понимаю, — он выпрямился, а Ян сделал вид, что не заметил, как дрожали его руки, — но нам нужно поговорить об этом. Я знаю, что тебя интересуют наши отношения, — слово «отношения» его не интересовало вне зависимости от контекста. Чонвон не собирался узнавать, какой из двух был правильным. — По правде говоря, мне бы то же в них бы разобраться, — он выдохнул, скрепя зубами. — Я начал проходить терапию, — его слов как гром среди ясного неба. Чонвон слушал, не желая делать поспешных выводов. Потому что его выдержка — добродетель, и он послушается учений матушки хотя бы в этот раз, когда вряд ли мог позволить себе ещё одно потрясение, грозившее перевернуть его жизненные устои вверх ногами. — Потому что у Нишимуры есть привычка ломать людей вокруг. Впрочем, это неважно. Я не хотел втягивать тебя во всё это, но мой психолог настоял, а после желание, — он прикусил щеку, — вернее, необходимость рассказать правду жалила меня острыми уколами вины, и я больше не могу сопротивляться.       Что ж, с этого момента Ян готов был поверить, что Рики не появится на соседнем месте, потому что его позвал Пак. Неважно, хорошим актёром был Чонсон или нет, но в том, как парень опускал голову, как прикрывал глаза и как хватался на скрытые мешковатой одеждой участки на его теле, Чонвон вдруг увидел во всём этом себя. Потому что делал точно так же, когда не хотел принимать правды, оправдывая нишимуренну грубость специфической любовью.       Чонвон шумно втянул воздух через раздувшиеся ноздри, прежде чем нашёл в себе силы сказать:       — Что ты хотел мне рассказать? — в его голосе вся теплота, которую он мог себе позволить. Возможно, он не должен был идти на поводу у эмоций, и стоило выслушать информацию с холодным умом, однако одна эта мысль — нацепить на лицо холодное выражение и просто внимать сказанному — приносила дискомфорт.       — Думаю, я должен признаться, что следил за тобой, — для Чонвона не новость, и всё же о этих слов что-то липкое стягивало кожу. — Сначала Рики просил помочь тебе обустроиться, словно благородный принц, спасающий даму в беде, — может, парнем Нишимура был плохим (скоро этого слова будет мало, чтобы описать его), но лгуном — искусным, и, к сожалению, Чонвону понадобилось слишком много времени, чтобы это понять. — А когда я сказал, что ты в порядке, он сказал, что ему мало. У него были подозрения… Насчёт твоих статей, насчёт того, с кем ты встречаешься. А я оказался тем, кто лишь подпитывал его ярость, принося ему правду на блюдечке, которую он не желал принимать, видя через призму собственничества и ревности, точно он имел какое-либо право знать о каждом шаге. Словно это было нормально, — Рики был манипулятором. Искусным, который точно знал, что делал. Ян не станет (больше не станет!) винить парня, что он повёлся на его сладкие речи, потому что велись все и до недавно Ян был в их числе. — Поэтому мне жаль, очень и очень жаль, что из-за меня у тебя были проблемы.       Чонвон замотал головой, словно чонсоновы слова могли что-то изменить. Они не могли, от того-то Ян больше не станет держать обиды. По крайней мере, он убедил себя в том, что это будет правильно.       — И всё же, вы были… друзьями? — Ян произносил слово «друг» с сомнением, потому что имел некоторые предположения — едкие и гадкие, чтобы самому произнести их в слух — по поводу возможных нишемуренных отношений с Паком.       Ян не станет делать поспешных выводов. Пришлось повторять это, как мантру.       — Думаю, мы могли бы называться друзьями большую часть времени, — не стоило уточнения, что Чонвону это не нравилось. Не из-за оставшихся чувств к Нишимуре. Дело было не в этом. Чонвон просто не мог объяснить даже самому себе, что чувствовал, не говоря уже о том, чтобы проговорить это вслух. — Но это… — Пак не стал больше ходить окольными путями, выдавая правду на лету: — Мы спали вместе.       Ян не знал, был он больше удивлён или обижен. Казалось, едкое удивление было таким же сильным, как и колючая обида, не дающая покоя. Потому что Рики ненавидел его за тот поцелуй с Кимом в девятнадцать, не забывая припоминать об этом при удобном случае, словно это в полной мере объясняло его недоверие к Яну всё оставшееся время. Потому что Нишимура всячески убеждал его, что Чонвон оступился, что всё, что было сделано тогда, — ошибка, которую он позволит себе просить. Что уж говорить о большем.       Нишимура Рики оказался игроком. Он играл в грязную, гнусную игру с чувствами других, потому что ему это нравилось.       Чонвону давно следовало раскрыть глаза пошире, чтобы увидеть правду так близко находившуюся у его носа.       — Как долго? — Ян спросил почти машинально, словно сейчас это имело значение (как бы он себя ни уговаривал, это было важно), словно узнай он это сейчас, то смог бы что-то изменить.       Чонсон подождал несколько секунд, делая глубокие глотки холодного лимонада из своего стакана, а Ян напрочь забыл про уже холодный суп перед собой, потеряв счёт времени.       — Это началось вновь за несколько недель до твоего перевода, — Чонвон пропустил мимо ушей слово «вновь», точно это не играло роли. Он шумно втянул воздух, чувствуя растекающееся по венам едкое безобразное раздражение. Чонвон считал, что имел право злиться. — Мы столкнулись совсем случайно, потом обнаружилось, что у нас есть общие знакомые, — не стоило напоминать, что Ян никого почти не знал из нишимуреных знакомых, потому что парень предпочитал держать свой рот на замке, но мастерски (или напором) выжимать информацию из Чонвона. — Встречи стали повторяться, а Рики был настойчив снова. Убеждал, что в этом нет ничего плохого, — парень знал, как легко было в это поверить. Настолько хорошо знал, что хотелось проклясть себя из прошлого, если бы это помогло не совершать тех ошибок, которые он сделал. Пак продолжил, цепляя губу меж зубами, терзая её до крови, словно с каждым словом сил продолжать становилось меньше, а желание с клацаньем закрыть рот — всё больше. — А потом вы с ним расстались, и у него окончательно сорвало крышу. Судя по всему, вовсе не из-за сильных чувств, — чонвоновы губы скривились в том же отвращении, что и чонсоновы, — а от того, что это задевало его гордость. Он ведь всегда думал, что мог хорошо манипулировать людьми. Справедливости ради, у него это хорошо получалось, однако твой уход заставил его сомневаться, а Нишимура, черти б его драли, Рики ненавидел сомнения в кой же мере, как не любил прелюдию и нежный секс.       Чонсон точно знал, о чём говорил, сомнений больше не было. Больше не осталось и у Чонвона причин ему не доверять: его скептицизм растворился в воздухе, пеплом оседая на суп из соевых бобов.       Чонсон тогда не стал говорить, что парень сделал с ним, что заставило его обратиться к терапевту и задуматься о смене работы и, в крайнем случае, — скрыться в небольшом городке, подобному Порёну, несмотря на то, что сеульскому мальчику сложно было бы там обустроиться (Чонвон не говорил «невозможно»). Пак не рассказал, где был Рики сейчас, а Чонвон не нашёл ни сил, ни повода спросить об этом.       А когда Ян думал, что их разговор окончен и что испытавшего им шока на сегодня было больше чем достаточно, Чонсон, ковыряясь вилкой в своём уже холодном мясе, не поднимая головы, протараторил:       — И есть ещё кое-что, — парень не был уверен, что на самом деле был готов это услышать. Что-то в том, как сквозил холодом и обидой чонсонов голос, заставляло замереть на месте, а сердце — зайтись мелодией чонвонового страха.       Чонвон шумно вдохнул, почти не готовый слушать дальше, когда спросил:       — Ещё? — казалось, потрясений в самом деле на этот раз было достаточно, но Чонсон слова желал убедить его в обратном.       — Да, — Пак сомневался, а Чонвон делал всё, чтобы удержаться на месте. Щёки залились краской так, словно его собирались обвинить в чём-то, но Ян поспешил избавиться от этих мыслей так же быстро, как они появились в его голове. — Второй курс университета, — Ян готов поклясться, что чувствовал, как на мгновение стало сердце. — Рики начал изменять тогда, — слова звучали обвинением, — не только со мной, и не всегда нас было двое, — это ничего не объясняло, но било по голове, выбивая из колеи. Чонвону потребуется время, чтобы всё осознать.       Чонвоново удивление преобразовалось во вполне реальный ком внутри горла.       — Подожди-подожди, — Ян вдавил пальцы в глаза, не давая Паку договорить. Чонвон будет винить себя в своих слабостях поздно ночью, когда не сможет уснуть. — Это… тяжело, — Ян глянул на идущие стрелки часов, ища в них утешение. — Кажется, даже больше, чем можно уместить в голове, — казалось, ещё немного, и чонвонов затылок в самом деле треснет от нарастающего напряжения. — Мне… нам нужно возвращаться, — Чонвон опустил бегающий взгляд вновь на стрелку наручных часов, толком не фокусируясь на них. — Оф-фис, кажется, не самое хорошее место для таких разговоров, —Ян запинался, бегая взглядом из стороны в сторону, а Чонсон несильно махнул головой, и парень предпочёл расценить этот жест как согласие. — Спасибо, что рассказал мне обо всём, — Чонвон коснулся дёрнувшегося от неожиданности плеча Пака, глядя ему прямо в глаза. — Мы сможем встретиться завтра, чтобы продолжить? — дело было не в чонвоновом интересе, а в чонсоновом желании избавиться от ноши, что не давала покоя, мучила сознание. — Я буду ждать здесь же завтра в это же время, если ты всё ещё захочешь об этом говорить. На сегодня я, правда… больше не смогу.       И Чонвон подорвался с места, оплачивая на выходе оба нетронутых обеда.       Ян покинул заведение, чувствуя себя разбитым. Ощущения были такие, словно на голову ему скинули цементный блок, а после заставили медленно глядеть на лужицу расплывающийся крови от его затылка. Возможно, метафора была отвратительной, но лучше в чонвоновой голове не находилось, а от того приходилось довольствоваться имеющимся. Ян выбежал из торгового центра, бросив Чонсону краткое «я буду ждать тебя завтра», оставив парня сидеть на своём месте, как бы неправильно всё это ни было бы. И заставил себя не жалеть, что не сказал «я тебя не виню» и «это не твоя вина», потому что был уверен, что у него будет ещё шанс.       На самом деле, он не мог винить одного лишь Нишимуру, но пока эмоции не улягутся, пока этот ураган в его голове не перестанет бушевать, Чонвон не сможет с собой ничего поделать.       Яну нужно было время, чтобы всё обдумать.       Чонвон собирался со всем этим справиться, потому что узнать правду, какой бы паршивой она ни была бы, было всё же лучше, чем питаться лживыми речами и игрой собственного сознания, смотрящего на мир словно через розовые очки.       Ян Чонвон винил себя за собственную глупость и слепоту, хотя, будь Ким рядом — и отчего только в голове в первых рядах всплывало лицо Сону — до сих пор непонятно — сказал бы, что в этом не было чонвоновой вины. Но Сону заедет за ним только вечером, когда закончится этот чёртов длинный изнурительный рабочий день, когда будет готова чонвонова статья и отправлена на почту отчего-то слишком ворчливого Чхве (проблема в лице Вонён показывалась перед его глазами каждую секунду, так что вопросов, почему главный редактор был не в настроении, почти не было. Чонвону бы поучиться самоотдаче Чан), а до этого у него будет ещё уйма времени, чтобы убедить себя в том, что он виноват во всём происходившем между ним и Рики в той же степени, как виновен был и сам парень. Потому что Сону был прав, когда говорил, что травмы не исчезают так просто. Чонвону потребуется время и усилие, чтобы перестать убеждать себя в том, что он виноват во всём происходившем, даже если имел к этому лишь косвенное отношение.       Чонвону пришлось вернуться в офис и оставшуюся часть дня, игнорируя боль в висках и пульсацию за глазами, закончить черновики статьи, отвлекаясь от ненужных мыслей работой. Ян не нашёл лучшего способа, сколько бы не пытался. Он отправил имейл Бомгю за двадцать минут до конца рабочего дня, а потом старался сильно не беспокоиться, когда не обнаружил Чонсона на привычном месте, сомневаясь, приходил ли он после обеда вообще. Ян постарался себя не корить и запихнуть чёртову нерешительность в дальний ящик подсознания, заведомо зная, что из всего перечисленного у него не получится сделать ничего.       Ким написал ему ровно в шесть. госопдин-когда-нибудь-я-стану-богатым: «жду тебя у входа».       Чонвон сделал вид, что не испытывал лёгкого предвкушения, потому что это казалось почти что неправильным. А когда работники стали покидать свои места, Юджин громко щебетала со всё ещё неразговорчивой Дживон, хватая её под локоть и идя с ней к лифтам, что через секунду уже точно будут битком набиты людьми. Бомгю не уходил, собираясь задержаться, как и Вону, закрывшись за своими матовыми дверьми в стеклянном кабинете (думалось Яну, будь он кристально стеклянным, это вызывало бы дискомфорт не только у Чона, но и, по меньшей мере, у него самого). Поэтому Чонвон пошёл один. Один протиснулся в полный сотрудников лифт, вместе с ними вышел на первом этаже и прошёл турникеты, а потом, глядя перед собой, почти что инстинктивно ища кимову фигуру за большими стеклянными дверьми их офиса, зашагал на выход с желанием наконец расслабиться.       Ян до сих пор не знал, станет ли он рассказывать Киму об их с Чонсоном разговоре, учитывая то, что тот не был закончен. Казалось, парень не имел к этому никакого отношения — продолжай и дальше убеждать себя, Вон-а — однако стоит тому спросить, как Чонвон не сможет сдержаться, потому что эта зияющая дыра в его груди (казалось, вполне реальная), появившаяся этим днём в том кафе, не давала ему покоя.       Он оказался на улице, наконец наполняя лёгкие свежим воздухом. Глядел по сторонам, высматривая знакомую фигуру, и старался много не думать. Но Ян рад не был, когда наткнулся на до боли в костях знакомый силуэт и вовсе не тот, что искал. Рики стоял, облокотившись плечом о стену, и глядел прямо на него. Чонвоново сердце пропустило удар и ушло в пятки. Это было нехорошо. Это было очень и очень нехорошо. Эта его усмешка, избитый вид и цепкий презрительный взгляд. Нишимура смотрел так, словно Чонвон вдруг стал добычей. И Ян готов был признаться каждому, кто пожелал бы спросить, что это ему не нравилось.       Когда Рики сделал шаг в его сторону, парень не смог пошевелиться. Его грудь часто вздымалась и опускалась, сердце набатом стучало где-то в самом горле, эхом отдаваясь в ушах, а чонвоновы ступни словно залили в вязкий цемент, не давая шансов на побег. Чонвон ненавидел, как его тело реагировало на страх. Потому что в таком случае становился лёгкой добычей. Ян не заметил, как Рики подобрался слишком близко. Не услышал, что он начал говорить, хватая его за плечи, словно был под водой, и все шумы стихали. Не почувствовал и грубой хватки на своих плечах. Казалось, всё, что имело для парня значение — собственный страх, горечью отдававшийся на языке.       — Ты обещал меня выслушать, а сам бегаешь, словно девчонка, — Ян в ошарашенном жесте дёрнул головой, чувствуя, как слова застревали в горле.       И почему парню нужно было говорить так… пренебрежительно? Почему он не мог просто спокойно попросить прощения, в котором Чонвон почти что нуждался, словно это что-то бы изменило. Почему даже сейчас Нишимура оставался Рики, которого Ян знал все эти четыре года?       Ян бы очень и очень хотел знать ответы на эти вопросы.       И всё же Чонвон не обещал его выслушивать. И не имело значения. какую ложь в этот раз придумал парень.       — Я говорил, что не хочу тебя видеть! — сорвалось с губ громче, чем должно было, привлекая внимание сновавших мимо работников. — И с тем, что ты сказал, это имеет просто колоссальную разницу.       Чонвон не был в настроении для встречи с бывшим парнем. Ян думал, что тот подобрал просто самый отвратительный момент из всех возможных. Потому что стоило давно признать, что тот всегда был эгоистом.       — А я — что нам нужно поговорить. Ты просто сбежал, заставив меня волноваться.       В самом деле? Думалось Чонвону, что того беспокоило больше собственное «Я» и гордость, подпитывающая его, и никак не Ян перед ним. Возможно, парень слишком обижен, чтобы думать ясно. Возможно, напуган и шокирован таким внезапным появлением, спирающим воздух в лёгких.       Чонвон просто надеялся, что наконец сможет жить спокойно. Но Нишимура словно желал уверить его в обратном.       — И я не согласен ни с одним из твоих решений, Ян Чонвон! В отношениях люди говорят и принимают решения вместе, — акцент на последнем слове делал почти что больно.       За глазами что-то затрещало. Чонвонов гнев лизал кожу, красил щёки в алый и ускорял сердцебиение. когда парень сказал:       — Предлагаешь всё вернуть, как было? — невесёлый смех вырвался из груди, пугая даже самого парня. Рики кивнул, а Ян сдержался, чтобы не влепить ему по лицу. — Этого не случится, — Чонвон цедил слова сквозь стиснутые зубы, точно это был единственный способ достучаться.       А потом Сону вдруг материализовался точно из неоткуда. Стоило Яну повернуть голову раньше, чтобы заметить недовольно несущегося к ним Кима, а потом разуть глаза пошире и увидеть вовсе не скрытое за масками любезности отвращение и ярость, скребущую под кожей. Ким Сону не играл, когда подлетел к ним, хватая Нишимуры за лацканы рубашки.       Ким Сону не заботился об имидже, когда без разбора ударил по челюсти, окропляя руки кровью из нишимуренной губы. А парень с громким и грубым «какого чёрта», не ждал долго с ответом.       А Чонвон стоял за ними, глядя на часто вздымающуюся спину Кима, на то, как он уворачивался от ударов, нанося больше Рики. Стоял и ничего не мог поделать. Он точно знал, что получит по шее от режиссёра Ана и гримёров, когда Ким, весь такой разукрашенный ссадинами и синяками, явится на съёмочную площадку. Оставалось надеяться, что у них были в сценарии сцены, куда бы подошёл такой грим, как бы сильно он Яну не нравился.       Чонвон стоял в стороне, наблюдая за дракой, когда всё больше людей стало собираться вокруг. Кто-то, как он, смотрел и не мог пошевелиться, проигрывая игру обиды и здравого смысла (при этом второй побеждал с большим отрывом), — на деле, таким был лишь Чонвон — а кто-то кричал вызвать охрану комплекса, которая, несомненно, среагирует очень и очень быстро, попутно снимая это на свой телефон. Ян опомнился как раз в тот момент, когда синяя форма охранников комплекса показалась на выходе. У Чонвона не было много времени, чтобы всё обдумать, и всё же единственное правильное решение, трещащие внутри головы, — разделить этих двоих до того, как это сделает охрана.       Чонвон сделал выбор раньше, чем сумел обдумать это. Ян не сомневался, когда схватил Кима за его цветную футболку, а после резким рывком потянул на себя, давая себе мгновение (блажь), взглянуть в полные ярости глаза, что смягчились, стоило повернуть его к себе. Чонвон, держа руку впереди, сделал шаг к кашляющему Рики, прежде чем всё взвесить, а потом слова сорвались с губ сами собой, и Ян не собирался их возвращать:       — Катись к чертям, Рики, и перестань за мной следить. Ни мне, ни уж точно тебе не нужны громкие статьи, — Чонвон угрожал Нишимуре Рики. У парня не укладывалось в голове. И всё же, казалось, это было единственным способом заставить парня исчезнуть из его жизни (но не из памяти!) раз и навсегда.       И казалось, Рики в самом деле усвоил урок. Он скрылся в толпе раньше, чем охрана протиснулась между заинтересованными потасовкой сотрудниками. А Ян, схватив Кима за локоть, вывел его и повёл вниз по улице, не имея ни малейшего представления, где был припаркован его автомобиль.       На самом деле, на мгновение Ким подумал, что Ян сделал свой выбор, когда шагнул в сторону Рики с таким выражение лица, словно собирался его простить. Это было бы… больно. Не только самому Чонвону, но в большем он не собирался признаваться. Однако, когда тот клацнул зубами, а после выплюнут те слова прямо в модельное лицо, Сону почувствовал облегчение, теплом разлившееся в груди. А стоило парню вернуться к нему и вывести из толпы, ладонью срыкрывая лицо с одной стороны, а собой с другой, от камер, направленных прямо на его лицо, как пришлось Киму повторять себе, что это вовсе не иллюзия и не чёртов сон.       Сону не нужно было много времени (которое ещё потребуется Чонвону), чтобы кое-что для себя решить.       Но когда они добрели до его автомобиля (чудом, не меньше, потому что Ян вёл их по наитию), Чонвон закрылся в себе, вжимая пальцы одной руки в ремешок сумки, а другой — в плечо Кима. И всё старался не глядеть на разливающийся лиловый синяк на губе — меньшее, чем мог отделаться парень, и всё же Ян предпочёл бы и вовсе не видеть этого безобразного отпечатка на бледном лице.       Чонвон забрался на пассажирское сиденье спереди, игнорируя глуповатую улыбку Сону. Но вовсе не мог игнорировать вопрос, что смешного он такого находил во всём произошедшем. Но Ян не сказал ни слова, когда Ким запрыгнул во внедорожник (Чонвон всё ещё думал, что этот автомобиль так не подходил ему), проворачивая ключ зажигания. Поэтому Сону стал первым, кто разрушил вязкую тишину меж ними.       — Что такое? Почему ты смотришь на меня таким взглядом, словно хочешь придушить, — на языке так и вертелось «смотришь с упоением» но этим наречием можно было лишь обманывать себя.       — Потому что это именно то, что я собирался сделать, — бросил парень так, словно хоть раз задумывался об этом до того, как Ким сказал. — Я зол на тебя, Ким Сону, — звучало жёстко и правдиво, а парень лишь в удивлённом жесте поднял брови, часто моргая, выворачивая руль в сторону. — Какого чёрта ты полез, м? Зачем? А если те видео просочатся в сеть? А они просочатся, я тебе гарантирую, потому что люди не умеют держать свои рты на замке, а свои телефоны — в чёртовых брендовых сумочках. Что будешь делать тогда? — казалось, поток чонвоновых переживаний могло остановить только внезапное убийство, но это было бы уже «слишком» во всех возможных смыслах. Однако Ян собирался говорить всё, что думает, от того, что страх внутри поднимал свою голову, не давая покоя.       Но Ким ответил раньше, чем парень решил продолжить:       — Потому что он собирался сделать тебе больно. Неважно как: физически или морально, — Ян затаил дыхание, чувствуя, как неожиданно образовавшийся в горле ком мешал воздуху свободно добираться до его лёгких. — И я был бы последним дураком — хотелось сказать «мудаком», — если бы не вмешался.       Чонвон проглотил своё раздражение, чувствуя, как гнев отступает. То ли от мысли, что кто-то (Ким Сону собственной персоной) заступился за него, не оставив его бороться самому, то ли от тёплого чувства, появившегося в груди словно из неоткуда.       «Ким Сону не боялся заступиться за тебя, даже если бы это испортило его карьеру», — это крутилось в голове адской каруселью, то взывая к бабочкам в животе, то к страху, напрочь умерщвляющему порхающих.       Чонвону бы разобраться со своими мыслями, иначе это грозило превратиться во что-то, о чём потом придётся не жалеть. Когда Яна собственные эмоции вводили в смятение, это грозило закончиться каторгой для сердца, и сейчас вполне реальной. А Чонвон… он устал жалеть.       Тогда Ян так ничего и не ответил — не нашёл подходящих слов, безмолвно открывая и закрывая рот несколько раз, лишь клацая зубами в тишине, и не находил в себе (смелости) сил, чтобы оторвать взгляд от носков своих кроссовок и поглядеть на довольное кимово лицо рядом. Всё, что Чонвон запомнил за их поездку до дома, что Ким был очень аккуратным — парень не замечал раньше, но Сону вёл автомобиль аккуратно, без резких рывков и спонтанных обгонов, и пусть Яну самому надоело сравнивать, это разительно отличалось от его бывшего парня.       И всё же, когда они приехали к многоэтажному жилому комплексу, Чонвон чувствовал пустоту внутри себя и едкое желание её заполнить. Возможно, всё дело было в разговоре за обедом (вовсе не в пустом желудке — сколько не уговаривайте), возможно, в неприятной встрече. А быть может, это вообще не имело значения. Чонвон не знал, но от того пустота так и оставалась внутри.       Чонвон был очень и очень неразумным, когда повёлся на поводу у чувств и эмоций. Чонвон стал бы считать почти что безумцем, если бы кто-то рассказал ему, что он решит сделать. Но в то же время Ян почувствовал себя хорошо (непозволительно и чертовски хорошо), когда был тем, кто поддался вперёд, налетев на Кима в коридоре его квартиры, касаясь разбитых губ своими.       Наверное, в любой другой момент это бы стало для Яна потрясением. Но, казалось, за день он испытал достаточно, чтобы перестать удивляться чему-либо.       И всё же Сону не ответил, не смял губы, не стал поддаваться к нему в ответ, а лишь удивлённо наблюдал, пока Чонвон, ощутив жар смущения в щеках, отстранился, прикрывая тыльной стороной ладони рот.       Чонвон вдруг почувствовал себя самым настоящим дураком. В голове так и крутилось «зачем только я сделал это», а лживые объяснения и оправдания вот-вот готовы были сорваться с языка. Ян хотел было сбежать, рвануть в сторону до сих пор приоткрытой входной двери и скрыться от позора, не желая замечать, как шестерёнки интенсивно крутились в голове Кима. Потому что Чонвон думал, что всё испортил. И когда Ян говорил «всё», он подразумевал не только этот неумелый поцелуй.       Но прежде чем Чонвон сумел сделать хоть малейшее движение в сторону двери, Ким сделал шаг вперёд лишь для того, чтобы, чуть склонившись, сделать то, что не сумел довести до конца Чонвон. Ян дёрнулся от неожиданности, а от места, где губы Сону припадали к его бежали мурашки, стремясь куда-то к животу и ниже. Он прикрыл глаза, раскрывая губы и позволяя сомнениям и переживаниям просто раствориться в этом поцелуе, что бы это не значило.       Возможно, Чонвон пожалеет об этом. Но он не станет (не позволит, и Ким не даст и шанса) подумать об этом сейчас, потому что всё, что его беспокоило в данный момент — такие мягкие губы парня на своих, нежные движения и чувственный поцелуй, пускающий вибрации по телу. Вот, что на самом деле имело значение сейчас.       Чонвон не сразу понял, в какой момент закинул руки за голову парня. Не сразу сообразил, в какой момент стал пропускать мягкие пряди меж пальцев, подталкивая голову парня к своей ещё ближе, словно это вообще было возможно. А когда наконец опомнился, то отстранился лишь для того, чтобы прильнуть к алым губам вновь, Чонвон чувствовал улыбку Сону через поцелуй — он готов поклясться, что так всё и было! — когда парень обернул руки вокруг его талии, в нежном жесте опуская ладони на поясницу и выгнутую спину.       Чонвон тянулся за Сону, осторожно сминал губы и позволял целовать свои в ответ, а после осторожно вёл языком по контуру, словно боясь зайти дальше, но в то же время слишком сильно предвкушая этого. Язык Кима проскользнул в чонвонов рот как раз в тот момент, когда его спина ударилась о голую стену, а вовремя появившаяся на его затылке кимова рука не позволила голове соприкоснуться с рамкой, в которой висел большой постер. Ян шумно дышал, втягивал через нос воздух, чувствуя, что ему было мало: кислорода, Сону, вновь кислорода в лёгких и вновь Ким Сону. Потому что эти мягкие пухлые губы были прекрасны, и Чонвон не сможет ничего сказать больше.       Он помнил их поцелуй у клуба. Тогда неуверенные движения Кима теперь были пропитаны смелостью, и Ян не станет думать, тренировался ли он вовремя съёмок или с кем-то во внерабочее время, потому что это вовсе не его дело (пока не его!). Казалось, единственным, что не изменилось, был Чонвон, но Сону собирался подвергнуть это сомнению тотчас, когда парень заговорит об этом. А сейчас он готов был согласиться, что у них не было ни времени, ни желания на такие разговоры.       Они провальсировали в гостиную, чтобы замяться у небольшого диванчика перед телевизором, а после, по чонвоновой инициативе, проскользнуть за двери кимовой спальни, отстраняясь друг от друга, переводя дыхание. Однако прежде чем Сону успел подумать, что всё происходившее — ошибка, парень прильнул губами к открытой шее, царапая кожу зубами, но не оставляя синяков.       Потому что Чонвону не нравились синие отметины на теле Сону. Никогда не нравились.       А Ким ничего не смог с собой поделать, когда запрокинул голову лишь сильнее, открывая больше доступа к своей коже.       Чонвон вёл дорожку по открытым участкам, осторожно касаясь губами, словно одно неверное движение — и Сону пойдёт трещинами, как самая хрупкая в мире ваза. Он опускался ниже, хватался пальцами за ворот яркой футболки, которая в белом освещении комнаты парня так сильно резала сейчас глаз, целовал ямочку меж ключиц, вёл по коже языком, особо много стараясь не думать. Потому что позволь он мыслям пробраться в голову, и на этом всё закончится, а пустота так и останется внутри. А Чонвон ненавидел чувствовать себя пустой бездушной куклой, потому что это слишком напоминало о времени, когда его бывший парень был зол.       Ян много не думал, когда пальцами пробежался по рёбрам, когда схватился за край футболки, тяня её вверх, вынуждая парня поднять руки над головой, чтобы после, с наслаждением глядя, как яркий кусок одежды открывает белоснежную кожу, запорхать кончиками пальцев над выступающими мышцами и вздувшимися венками на руках, и постараться сдержать так и норовящую растянуть губы на лице парня улыбку. Чонвон прильнул к опухшим (из-за раны или от его поцелуев — неясно) манящим губам, втягивая в себя нижнюю, а после с причмокиванием отпуская.       И Сону будет Лгуном с большой буквы, если вдруг заявит, что это было не самое интимное, что происходило с ним. Потому что поцелуи, отыгрываемое на сцене театра в университете или перед большими камерами с актрисами, ни имели ничего общего с тем, каким был их поцелуй. Пронизанный желанием и отчаянием, беспокойством и надеждой.       Сону целовал неторопливо, чувствуя, как сомкнулись чужие пальцы вокруг пряжки ремня, так же отчётливо, как и судорожный чонвонов выдох на своих губах. Не стоило опускать глаза, чтобы убедиться в чонвоновом желании, потому что он было настолько же явным, насколько интерес Кима к кинематографу. И всё же, если Чонвон заставил себя не сомневаться, то всё равно кто-то из них должен был. Но у Сону не было и шанса вставить и слова, потому что губы Яна находили его так же быстро, как призыв заговорить возникал в голове.       Ян не заметил, как они прошли по небольшому коридорчику (на деле — лишь пустое пространство перед кроватью), пока не казались рядом с постелью. А потом Чонвон настойчиво надавил на чужие крепкие плечи, вынуждая Сону подогнуть колени и упасть спиной на мягкий матрас, сминая идеально расстеленные простыни. Ян забрался на его бёдра следом, не оставляя шансов. Ни себе. Ни Киму.       Сону подцепил пуговицы на рубашке парня, и ему потребовалось усилие и всё оставшееся терпение, чтобы осторожно вынуть из петли каждую, а после развести края, а не сорвать назойливые бусины с ниток одним рывком. И всё же, когда рубашка оказалась в свободном полёте, это не имело никакого значения. Что на самом деле было важно — до сих пор не совсем сошедшие отметины вокруг чонвоновых боков, на его груди и животе. Синяки от пальцев, пусть и были блекло-жёлтыми, раздражали кимово сознание одним лишь своим существованием, и парень ни черта не мог с собой поделать.       Вероятно, именно поэтому, поднимаясь чуть на локтях, а после и, придерживая парня за голую спину, в лёгком движении принимая сидячее положение, заставив Яна поёрзать на его возбуждении, не делая ни капельку лучше, прильнул к ещё видимым отметинам в той же манере, в какой сам парень опускал губы на его шею минутой ранее. Ян охнул, прижав руку ко рту, когда трепещущие уста коснулись места рядом с розовым соском, и постарался сдержать собственное удивление там же в горле, когда Сону продолжил.       Ян не скажет, что было худшей (лучшей) пыткой: истязания Рики или эти пухлые губы на его коже, что в чувственном жесте осыпали его кожу краткими поцелуями, пока руки блуждали по оголённой спине, пуская точно ток, а за ним и мурашки вдоль позвоночника. Чонвон ахнул вновь — громче, чем хотелось, — когда Ким остановился у края его штанов и замер на мгновение лишь для того, чтобы заглянуть в шоколадные глаза, словно в них и отразившемся в них удивлении мог отыскать ответы на свои вопросы.       Однако, к чонвоновому удивлению, Ким не продолжил, не коснулся пальцами пуговицы на его штанах и не расстегнул молнию, ослабляя напряжение, потому что теперь брюки казались до чего узкими — Ян не будет больше носить облегающие ноги штаны, потому что, оказывается, это было до чего не удобно — а, увеличив давление на его спину, вдруг откинул парня головой на подушки только для того, чтобы с улыбкой нависнуть сверху. Потому что, в отличие от Чонвона, Сону своих чувств никогда не скрывал — и дело не в излишках профессии или старых привычках, а в самом Яне.       И только тогда, тяжело и шумно дыша, он одним движением стянул штаны с трусами, а Ян старался побороть желание прикрыться. Он был тем, ко заварил эту кашу, которую сам не сможет расхлебать, а поэтому заставлял себя не стыдиться; ни своего тела, ни своих решений. Вместо этого он поддался вперёд, игнорируя намерения Кима получить ещё один долгий поцелуй (потому что, черти, они ему нравились. Губы Яна или его поцелуи — не так уж и важно, на самом деле), когда его пальцы вновь оказались на железной пряжке дорогого ремня. Чонвон долго старался расправиться с ней, чувствуя подступающий жар и стыд, а когда, наконец — наконец-то! — у него это вышло, и он трясущимися пальцами коснулся пуговицы на джинсах, то он больше не медлил. Рывком решительно стянул вниз по крепким бёдрам ткань, заставляя её собраться под коленями.       Парень шумно выдохнул, когда не нашёл в себе сил (и, на удивление, желания!) оторвать взгляда от кимового тела. Чонвон пожалел, что не был художником. Тогда бы он мог запечатлеть этот образ не только в своей памяти, но и отобразить на картине. В лучшем из всех возможных вариантов — срисовывая с модели, а не по памяти. Однако сейчас его возбуждение, впрочем, как и кимово, было настолько велико, что до картин и искусства вовсе не было дела.       Сону вновь навис над ним, а Чонвон не переставал глупо улыбаться, точно происходившее между ними было в порядке вещей. И всё же, несмотря на кимовы желания, им придётся многое пройти, чтобы осмыслить и принять (а лучше — повторить) то, что грозилось случиться.       Однако Ким больше не мог молчать: его чувства — какими бы они не были — в панике бились о стенки головы, почти вызывая приступ тошноты. Потому что Сону боялся, что Чонвон пожалеет. Он хотел нуждался в том, чтобы мучивший его всё это время вопрос прозвучал наконец в точно густой тишине:       — Ты уверен, что хочешь этого? — Яну казалось, что этот разговор, когда они друг напротив друга полностью голые, был очень некстати. Не стоило упоминания, что Ким был кардинально противоположного мнения. Не стоило упоминания так же и то, что Сону нуждался в ответе ровно в той же мере, как Чонвону была необходима разрядка. — Уверен, что не будешь жалеть?       — Прошу, — сорвалось с губ раньше, чем Ян успел бы распробовать вкус собственной мольбы и отравиться страхом. — Мне это нужно. И я хочу, чтобы это был ты.       Чонвон поклялся перестать повторять себе, что использует чувства Сону, потому что был эгоистом, которого заботили лишь свои переживания, заведомо зная, что это будет невозможно. Оставалось лишь надеяться, что у них будет достаточно времени, а у Чонвона ещё и смелости, чтобы пережить это.       А Сону не медлил. В нём словно что-то переключилось, точно что-то щёлкнуло внутри, и он прильнул к парню, подхватывая согнутое колено, чтобы закинуть его себе на плечо, выбивая из чонвоновой груди весь воздух.       Сону заставлял его задыхаться. Это можно было выгравировать на его могиле. Ян бы не был против.       А потом он потянулся к вычурному столику с небольшим ящичком под ним, выуживая оттуда квадратик презерватива и бутылёк с лубрикантом, встряхнув который несколько раз в воздухе поднёс к своим пальцам, чтобы выдавить нужное количество прозрачной смазки на тонкие пальцы. Когда Ким поднёс прохладный вязкий гель на своей ладони к чонвоновому входу, парень затаил дыхание, словно и не без того тяжело дышал. Эмоции — нет, это был Ким Сону! — затмевали разум, и Ян дёрнул бёдрами навстречу его пальцам, ударяя пяткой по широкой спине, пуская пульсацию по всему телу.       Когда Ким опустил губы на молочное бедро, царапая зубами кожу, и протолкнул один палец внутрь, Чонвон ощутил сладкое на кончике языка наслаждение. Он вдавливал пальцы в ткань покрывала, прикусывал губу до крови и судорожно глотал воздух, точно это могло помочь. И старался не сойти с ума, когда Сону стал вводить и выводить палец, собираясь добавить второй и вскоре третий, чтобы растянуть настолько, чтобы не было больно.       Чонвон знает, что не должен был сравнивать, — не в такой-то момент! — однако Рики уделял прелюдии и подготовке такое мизерное количество времени, что Ян почти забыл, как на самом деле необходимо это было. Возможно, поэтому ощущать кимовы пальцы внутри было так… непривычно. Бабочки запорхали в животе, готовясь упасть замертво, когда узел там же собирался затянуться ещё туже. Сону не делал вид, что не заметил, как задёргался чонвонов член, стоило просунуть внутрь третий палец и, продолжая бродить губами и влажным языком по внутренней части бедра, водить круги по кольцу мышц, что так плотно охватывали его пальцы сейчас.       Чонвон забылся в чувстве блаженства, чувствуя своё сбивчивое дыхание, смешавшееся с не менее тяжёлым кимовым, слушая хлюпанье смазки и собственные рвущиеся стоны. Чонвон терялся в этих чувствах, вдруг осознав, что ему и его желанием уделяли внимание, а от того зарождающиеся глубоко в груди чувства становились зыбучими песками, утягивающими его сознание.       Неосознанно парень стал махать бёдрами в такт размеренным движениям Кима, насаживаясь всё скорее и глубже на его пальцы, не чувствуя стыда: когда жар поднялся до самого мозга, стыд — последнее, что в самом деле волновало Чонвона. А из груди Сону вырвался рык, заставляя прикусить губу и желать услышать его вновь.       А потом, вдавив сильнее пальцы свободной руки в кожу на молочном бедре (и всё же не настолько сильно, чтобы оставить что-то больше красных пятен) с хлюпающим звуком вытащил пальцы из чонвоновой дырочки только для того, чтобы уткнуться в неё головкой блестевшего от выступившего предэякулята члена, напрочь забыв о так и неоткрытом презервативе — Ким будет тем, кто настоит пройти им все обследования, чтобы избабиться от ненужного латекса раз и навсегда; он лишь надеялся, что Ян ему станет доверять. Сону выдохнул, глядя прямо в чонвоновы глаза, прежде чем сделать лёгкий мах бёдрами, протиснуться внутрь, желая не потерять рассудок от того, как сильно стенки парня сжимались вокруг его возбуждённой плоти, заставляя Яна выгнуться в спине до хруста, протянуть руку и приблизить кимово лицо ближе к своему, чтобы впиться губами в истерзанные уста парня, ища в них утешение.       Сону выждал с минуту, находясь внутри и целуя Чонвона в ответ, прежде чем стал медленно и осторожно двигаться, пальцами ведя по рёбрам и плоскому животу так близко к возбуждённой чонвоновой плоти, что Яну почти захотелось взвыть от досады, когда парень так её и не коснулся. И всё же тот стал двигаться с размеренным темпом, не пытаясь вытрахать из парня душу, как делал это Нишимура. Отчасти потому, что хотел доказать, что был другим парнем, лучше этого треклятого Рики, отчасти ещё и потому, что считал, что у них будет время попробовать разное, потому что если Ян не сбежит от себя, Сону уверен, такие встречи могут стать регулярностью и плевать на стыд и неловкость.       Они были друзьями шесть лет, пять из которых Ким Сону мечтал о большем. Он мог превратить свою мечту в реальность, не ломая Яна, а любя его. И он сможет это показать Чонвону.       Ян чертыхнулся, когда член Сону ударил по комочку простаты внутри, и повторял ругательства каждый раз, когда Ким осознанно бил по тому месту, потому что ему донельзя нравились эти краткие стоны, скрывающиеся с красных губ. И потом некогда тихая комната наполнилась пошлыми стонами, гортанным рычанием и не менее развратным хлюпаньем, когда кимово тело касалось чонвонового. И Ян готов был потерять голову. Его глаза закатились в блаженстве, когда Ким проник глубже, а пальцы задрожали от предвкушения желанного оргазма, что своими щупальцами охватывал его тело.       Пальцы, схватившие в кольцо его член, стали неожиданностью. Сону стимулировал его спереди, водя по дрожащему члену, смазывая пальцами предсемя по головке, вёл по паутинному узору вен, что полз вниз по всему органу, и не останавливался в своих движениях, чуть хмурясь и прикусывая губу до крови — та точно опухнет наутро, хотя бы из-за удара, а не от чонвоновых неистовых поцелуев.       Задыхаясь и закатывая глаза, вцепившись в предплечье Кима и чувствуя его дрожащий член внутри себя, Чонвон, к своему удивлению и к ещё большему кимову, пролепетал:       — Кончи для меня, Сону-я, — дрожащим голосом промолвил Ян, прикрывая глаза.       И Сону в самом деле потерял голову. Его движения стали резче (что спереди, что сзади), а рвавшиеся гортанные стоны — громче и гульче, Чонвон вскрикивал и выгибался мостиком в спине, чувствуя вцепляющийся в самые кости своими огромными острыми когтями оргазм, готовый вот-вот и забрать остатки его сознания.       И Ян обильно кончил, измазывая простыни, кимову ладонь и свой живот, напрягая мышцы и поджимая пальцы на ногах, выбивая из груди Сону протяжный стон. Хватило ещё нескольких глубоких толчков, чтобы Ким вышел за мгновение до того, чтобы излиться внутрь, вместо этого кончая на плоский чонвонов живот и тянясь за поцелуем, от которого Ян не мог убежать.       Пройдёт по меньшей мере полчаса, прежде чем Сону подхватит парня с простыней и поможет принять душ, ведя мочалкой со вспененным гелем для душа по мягкой коже, однако времени, чтобы принять произошедшее, понадобится куда больше.       Чонвон знал, что им нужно будет поговорить. Когда разумы остынут, когда всё встанет на свои места (и Ян вовсе сейчас не про своё возбуждение). И всё же единственное, что Чонвон заставит себя помнить до тех времён, пока в старости не помутится разум, — Ким Сону знает, что такое любить. И он собирался научить этому его самого.       А Ян знал, что не станет ему мешать. Потому что Чонвон больше не думал, что должен был притворяться и бежать от себя.       В ту ночь парень был спокоен.