«Мои чувства? Ох, не беспокойся о них.
Никто и никогда не беспокоился раньше», — Ким Сону
#17
Йод, пачка пластырей и мази от ушибов были в чонвоновом рюкзаке постоянно. Когда матушка спросила, для чего они, Ян соврал, говоря, что лишними не будут, — как же он хотел никогда их не видеть! Словно не было бы мензурок и тюбиков в его рюкзаке, не было бы и следов побоев на теле Сону. Лишними они и не были. Только не ему, а Киму, но, казалось, разницы это не играло.
То, что началось четырнадцатого сентября, не прекратилось, как бы Ян не желал, чтобы всё было иначе. Ученики старшей школы Порён нашли способ вымещать накопившуюся злость, давящий на голову постоянный стресс, и неважно, как неправильно всё это было. Они играли в игру, которая мало кому не нравилась — правда, которую пришлось признать. Чонвон видел, как расступались те, кто боялся; видел, как не вмешивались и наблюдали те, кто считал происходившее неправильным, но боялись подать голос, потому что пока это происходило не с ними, их всё устраивало.
Что до Чонвона… Он был в числе молчавших. Не потому, что не хотел сказать или боялся последствий, — продолжай врать себе и дальше, Вон-а! — а потому что, когда попытался, Сону сказал ему не вмешиваться. Как оказалось, Чонвону хватило одного раза, чтобы перестать пытаться. Ян постарался себя не корить, заведомо зная, что вряд ли сможет.
Так или иначе, он молчал, и он бы солгал, если бы заявил, что не чувствовал пустившего в его грудь корни гнева. Но для Сону, а после и для самого парня это не имело значения.
За прошедшую неделю Чонвон убедил себя, что даже позволь Ким ему вмешаться, он не смог бы ничем помочь. Отчасти потому, что думать так было проще. Отчасти потому, что, убеждая себя в этом, Ян выстраивал стены самоконтроля, наивно полагая, что те не обрушатся в следующий же момент. Возможно, и потому, что видел, как школьники обходились с Кимом. Он стал невольным наблюдателем лишь однажды, и всё же этого было достаточно, чтобы желание стереть это из своей головы достигло своих пределов. В тот день, кажется, среди недели, когда ни на одном лице Ян не заметил искренней улыбки (дело было ли в дождливой погоде или в чём-то другом — совершенно неясно), ученики старшей школы посчитали забавным вылить на снующего первым этажом Кима ведро холодной грязной воды после протирки пола от пятен грязи с обуви. Как результат — Сону пришлось оправдываться перед каждым учителем, отчего его форма была тёмно-серого цвета, пока Ю-сонсэнним, отчего-то слишком разгневанная (Чонвону учитель Ю пусть и казалась хорошим человеком, говорить, что у неё не было плохих дней, он не собирался), не вывела его из кабинета вместе с вещами. Тогда Чонвон посчитал это отвратительным стечением обстоятельств, — кажется, именно с этого момента он стал ненавидеть это слово — а Ким Сону на их занятии так и не появился.
Неизвестно почему Ян взял на себя ответственность обрабатывать новые раны на открытых участках тела Кима (как будто бы тот позволил заглянуть ему под рубашку), и осматривать старые, лишь надеясь, что те не решат загноиться. Сону не собирался посещать медпункт, — ему не хотелось отвечать на чьи-то вопросы, Чонвон усвоил — а Ян не мог позволить оставить всё как есть. В последний раз парню думалось, что ещё немного, и Ким станет походить на мумию. Бинты, окутавшие глубокие раны на предплечьях (Сону не рассказывал, а Чонвон всё боялся спросить), незаметно для Чонвона — словно не он сам их накладывал — появились на запястье правой руки, фиксируя растяжение и скрывая отвратительный лиловый синяк, и на лодыжке левой ноги.
Ян всё чаще находил себя за изучением правил первой помощи вечером, когда должен был заучивать английские слова и пытаться разобраться с уравнениями. Всё чаще обнаруживал себя на старых форумах, где активно обсуждались раны на человеческом теле и способы их дезинфекции и того подобного. Казалось, Ян вдруг решил сменить направление и стать врачом, хотя на деле лишь пытался успокоить свою совесть. В конце концов, когда он осматривал повреждения на теле Кима, это играло ему на руку. Чонвон никогда не признается об этом Сону, найдёт тысячу и одну отговорку, скажет, что действует по наитию и хорошо, пока всё работает как надо, а парень сделает вид, что поверит, когда юноша постарается заговорить ему зубы. Так продолжалось неделю. Чонвон надеялся, что продолжится до тех пор, пока от Кима не отстанут.
И всё же Ян не понимал, почему от Кима не отставали. Почему вдруг учащиеся старшей школы изменили своим традициям и вместо новых слухов раскручивали ту фотографию. А она обросла слухами, которые Ян предпочёл бы никогда не слышать. Казалось, ещё немного, и ученики сделают из той кабинки мемориальную доску, а того, кто это написал (неважно, правду или нет он нацарапал) — покровителем. Чонвон не понимал, почему вдруг ученики не смогли переключиться. Не понимал, что было такого в личности Кима, что они возвращались к ней раз за радом, пытаясь
выбить выведать его секреты. Было ли это из-за того, что до того, как связался он с шумной компанией, был тихим и хранил свои секреты? Продолжи так рассуждать Ян и под такие критерии можно было подтянуть половину этой школы, включая его самого. Было ли это потому, что, как писали в чате, «у него прекрасное лицо жертвы»? Чонвон был категорически несогласен, но разве имело это значение. Ян не находил ответов, как и того, кто мог бы их дать. Сону до сих пор не рассказал, что произошло в тот день, лишь убедил Чонвона, что знать ему не нужно. А парень поверил, как бы сильно не был несогласен.
Яну казалось, что Ким Сону вновь грозился стать для него неразгаданной загадкой, и он бы соврал, если бы сказал, что был бы согласен с таким исходом.
Так или иначе, к большому чонвоновому удивлению, Юн Джонхана отстранили, а потому некому было заметить, что в самом деле происходило (остальные, и Ю-сонсэнним тоже, уговаривали свою совесть, что это не их ответственность — воспитывать заигравшихся детишек и разбираться в ситуации. После такого постер «Прекратим насилие» на доске объявлений на улице звучал оскорблением и насмешкой даже для самого Чонвона). Многого им не сказали, да и большего Яну выяснить не удалось. Сказали лишь, что учитель должен скоро вернуться, а в конце недели добавили, что тот подал заявление на увольнение по собственному желанию, забрал вещи и ушёл в тот же день, заявили, что это всё, что нужно знать ученикам о классном руководителе. Сперва Ян не поверил. То ли от того, что в голове всё ещё крутилась мысль рассказать всё Юн-сонсэнниму, то ли от того, что такой уход без прощания не был похож на Юн Джонхана, которого он успел узнать. Но что-то заставило его оказаться в учительской и встретиться с пустующим местом учителя, а после подслушать разговор кого-то из бухгалтерии о том, что заявления на столе директора на самом деле не было.
Чонвон лишь надеялся не увидеть в скором времени какого-нибудь гнусного репортажа о краже денег или чего хуже.
На самом деле они должны были быть с Сону благодарны (вот только они не были), потому что день ухода Юн Джонхана стал днём, когда школьники забыли о парне. Чонвону тогда не следовало думать, что на этом всё и закончилось. Быть может тогда, разочарование не было бы таким горьким на языке, когда на следующее утро повторилось всё: преследования, издевательства, смех и побои. Ян жил, словно в одном дне — менялись только выученные вечером темы — и почти не желал представлять, как чувствовал себя парень. Возможно, это было эгоистично, но Чонвон вряд ли смог бы признаться в этом себе.
И всё же, когда в среду они сидели с Ли в кафе на их привычном месте где-то в центре, словно так, в окружении людей, было безопаснее, рядом с ними Сону не было. Ян надеялся, что тот сдержит своё обещание и будет хорошо прятаться. Полтора месяца назад Чонвон был тем, кто убеждал парня исправно посещать занятия. Теперь он был близок к тому, чтобы запереть парня дома и лично приносить тому конспекты, — хотя было ли в доме Кимов безопасно, Чонвон точно не знал — лишь бы школьники перестали поднимать на смех его персону.
Эти мысли взывали к головной боли. Чонвон надавил пальцами на глаза, помассировав точку на лбу, словно от этого стало бы легче, и только после заметил, что Хисын с ним говорил:
— И ты не будешь ничего делать? — он звучал почти безучастно, пусть таковым не выглядел.
Яну потребовалось время, чтобы прийти в себя, а после смущённо спросить:
— Что, прости? — Чонвон не сразу понял, о чём говорил Ли, когда наконец оставил терзающие сознания мысли позади: ему требовалась передышка, какой бы короткой она не была.
— Говорю, — он шумно сглотнул, медленно моргая, уставившись прямо на чонвоново лицо, поднял сжатый меж палочек рис ко рту, но так его и не съел. Ян видел это несколько раз за прошедшие десять минут, что они сидели в гудевшем от разговоров кафетерии. — Будешь ли ты что-то делать с ситуацией Ким Сону? — то, как прозвучало имя парня с уст Ли, Чонвону не нравилось. Словно оно было ему неприятным, словно стоит его сказать, и парня ждут неприятности.
Чонвон постарался не зацикливаться на этом, замотав головой из стороны в сторону.
— Сону сказал мне не вмешиваться, — сказать это оказалось проще, чем юноше думалось до этого.
— И ты послушаешь? — Ян кивнул, пождав губы, и им не осталось незамеченным хисыново удивление, отразившееся на тоне: — Это не похоже на тебя.
Разве Чонвон мог признаться — даже самому себе! — что, черти б их драли, боялся последствий? Нет. Не мог. Иначе это грозило перевернуть привычный ему жизненный устрой, разрушить тщательно выстроенные стены самоконтроля и сломать его как физически, так и морально. Ян мог продолжать критиковать тех, кто ничего не делал. Мог кричать во весь голос, что бездействие с их стороны неправильно, хотя сам бы по ту же сторону.
— Возможно, — он пожал плечами, шумно, судорожно вдыхая, — но я поступлю так, как меня попросили, — Чонвон не нашёл слова лучше этих.
— Как бы неправильно это ни было? — что-то промелькнуло на хисыновом лице, что заставило чонвоново сердце сжаться и пропустить удар, и всё же дать название этому Чонвон не мог. О скривил губы, закидывая кусок вялой спаржи в рот.
— Как бы неправильно это ни было, — эхом хисыновых слов ответил Ян, и парень кивнул, а во взгляде его что-то переменилось. И всё же исчезло так же стремительно, как появилось.
Они просидели в тишине какое-то время. Чонвон жевал вялые овощи (утром он согласился с матушкой, что такой обед будет лучше жареных ножек и не пойми какого риса в том треклятом, по её словам, кафетерии), глядел на так и не тронувшего еду Ли и старался не думать ни о чём. То ли дело было в напряжении того дня, то ли в чём-то ещё, но что-то ощущалось неправильным. Словно что-то изменилось так, как не должно было. Возможно, будь Ян внимательнее и пронырливее, он бы понял, что было не так, но он не такой. Периодически он упускал правду свозь пальцы, не видел очевидного, а после долго жалел об этом. Однако тогда казалось, что это не имело никакого смысла.
Люди вокруг них трубили о чём-то своём, а они сидели в тишине, пока это не стало ощущаться почти что неправильным. Кажется, Ян заговорил первым. Или это вновь был Ли? Впрочем, это было не важно. Когда тишина стала давить на плечи, а желание сказать хоть что-то грозило стать потребностью, Чонвон вдруг спросил:
— Ты уже заполнил бланк, Хисын-а? — Ян звучал так, словно их разговора о Киме раньше не было. Он натянул улыбку, склонил голову и обратил взгляд на парня перед собой, желая, чтобы тот ответил ему тем же. Чонвон, наверное, и не вспомнит, когда в последний раз видел хисынову улыбку, лишь надеялся, что последней не стала та, появившаяся на губах Ли несколько месяцев назад в этом же кафетерии.
Хисын посмотрел на него вопрошающе, словно так смог бы отыскать ответы на не озвученные вопросы, прежде чем тихо, скрывая колющий под кожей стыд, сказал:
— Ещё нет. Всё ещё не могу решить, родители настаивают на одном, причём говорят совершенно о разном, — Ян понимающе закивал, внимательно наблюдая за фигурой парня перед ним, — я думаю совершенно о другом, — Ли сложил руки на столе перед собой, чтобы после опустить на них уставшее худое лицо. Он тихо добавил спустя несколько секунд: — А возможно, получится так, что этот бланк и вовсе не понадобится, — Чонвон не понял, что парень имел в виду, но переспрашивать не стал. — А ты, Чонвон-а? Что решил?
Где-то вдалеке загремел гром, и Хисын дёрнулся, прикрывая голову руками. Чонвон обеспокоенно прожигал взглядом юношу, пока тот не выровнялся и не заявил, что он в порядке. Ли всё ещё ждал ответа.
— Это сложно, — он говорил правду, — но, кажется, я наконец-то знаю ответ. Родителям журналистика не нравится, они думают, что это неперспективно, а я думаю, что это хороший шанс. Я хочу попробовать, — парень посчитал, что, то, как уверенно он звучал, было хорошим знаком.
В последнее время они много говорили с родителями — это было неизбежно. И Чонвон соврёт, если заявит, что не ссорились. Отец настаивал на юридическом, потому что это было его не исполнившейся мечтой, матушка всячески поддерживала отца, но продолжала заявлять, как бы папе не нравилось, что выбор остаётся за самим Чонвоном. Когда он в первый раз заговорил про журналистику, отец вспылил. Пришлось молча выслушать тираду о том, что это неприбыльно, плохо оплачиваемо (Ян был другого мнения), и такая профессия подходит только тем, кто готов вырваться из штанов и наплевать на правду ради просмотров. Чонвон заверил, что вряд ли так сможет, и матушка встала на его сторону.
Ян понимал, почему отец был против. Понимал, что тот хотел, чтобы его сын был, как те дети чеболей, — образованным юристом или медиком, и неважно, как много денег это будет стоить. Только Чонвон так не хотел. Простая жизнь нравилась ему куда больше гламурных вечеринок, закрытых уголовных дел и больших сумм на счетах. Это казалось ему чужим. Не тем, что ему в самом деле было нужно. Казалось, и со временем ничего не изменилось.
Чонвон считал, что мог стать успешным и не учась на адвоката или хирурга. Считал, что мог бы рассказывать чужие истории, докапываться до правды тогда, когда никто не захочет этого делать, когда слухи окажутся куда заманчивее её — и ни сейчас, ни многим позже Чонвон не сознается, что случай Кима помог принять ему решение. Потому что считал, что это было нужно. Ему, обществу, либо всем вместе взятых — не столь важно.
И тогда он постарался убедить в этом родных. Он знал: до сунына и после их ждало много разговоров, отличие было лишь в том, что теперь Ян знал, как собирался устроить свою жизнь. Оставалось надеяться, что он сделал правильный выбор, и его ставка рано или поздно сыграет.
— Думаю, ты станешь хорошим журналистом, Ян Чонвон, — на лице Хисына ободряющая улыбка, в уставшем взгляде — промелькнувшее спокойствие.
— А я надеюсь, что ты это увидишь, — с лёгким смехом, упирая руки в бока, с лёгкой гордостью залепетал Чонвон.
— Будем надеяться.
С того дня и дальше Ли Хисын больше никогда не давал обещаний, которые вряд ли мог исполнить.
— Но забудем обо мне, — Ян дёрнулся на месте, наклонившись вперёд, застывая перед хисыновым отчего-то слишком бледным лицом в десятке сантиметров. — Поговорим о тебе.
Хисын усмехнулся, сипло закашлявшись.
— Что говорить обо мне? — казалось, он в самом деле не понимал.
Чонвон поскрёб переносицу, прежде чем сказал:
— Наш-господин-я-решу-все-задания-на-суныне, — с улыбкой залепетал Чонвон, тыча пальцем в костлявое плечо, словно так мог поднять юноше настроение. — Ты снова первый в списке, и я слышал от учителей, что пришло приглашение от Сеульского.
Казалось, Чонвон балансировал на тоненькой верёвке над обрывом. Но Хисын сделал всё, чтобы парень об этом не узнал — нацепил маску, которую так желал увидеть Ян, и с фальшивой гордостью заговорил:
— Пришло. До сих пор лежит под столом.
— Ты его принял? — глаза парня округлились от предвкушения.
Пришлось скрыть лёгкое разочарование, дымкой осевшее на сознании, когда Ли замотал головой, говоря:
— Ещё нет.
— Только не говори, что не было времени. Ни за что не поверю.
Парень невесело (Ян бы сказал даже жутко) засмеялся, ткнув пальцем в чонвонов лоб, чтобы тот опустился на своё место.
— Всё дело опять в отце, — Хисыну потребовалось время, чтобы начать говорить. И всё же правда сорвалась с губ легче, чем думалось до этого Ли. А потом он больше не мог остановиться, наконец почувствовав себя свободным сказать всё то, что закипало где-то внутри головы и не давало покоя. Чонвон внимательно слушал, когда уголки губ опустились, а брови сошлись в одну линию на лбу, стоило Хисыну продолжить: — Он влез в долга с этим треклятым кафе на пляже. Сколько не говори, что оно не окупается, он никогда не слушает, лишь говорит, что взрослые разберутся, — он скривил губы, вдавив пальцы в ладонь. — Знаешь, как, по его мнению, разбираются взрослые? — он невесело засмеялся, а Ян затаил дыхание, отрицательно махая головой. — Идут в казино и проигрывают там оставшиеся семейные деньги, из-за своей чёртовой самоуверенности! — парень не скрывал злости и отвращения от собственных слов, а Чонвон мог его понять. — Мы остались почти без гроша. Я задаюсь вопросом, могу ли я вообще показывать это приглашение, если даже с тем грантом, который там пообещали, нам… мне не найти таких денег. Мы даже то грёбаное кафе продать не можем: ростовщики, куда же без них, забрали его, потому что отец так и не научился читать подсовываемые ему документы от этих головорезов, и теперь приходят за процентами. Наверное, это самый плохой из всех возможных сценариев, который я когда-либо себе представлял.
Хисын засипел, зашёлся кашлем, и из глаз брызнули слёзы.
— Я так зол на него. Черти, так зол, что не нахожу себе места. Мама не заслуживает этого. Я, мать его, не заслуживаю этого!
Истерика подобралась незаметно. Чонвон не сразу понял, как с каждым вдохом хисынов выдох становился всё меньше, заставляя заходиться сиплым сухим кашлем. Ян не сразу понял, как Хисын стал задыхаться, как с губ срывался стон. Чонвон опомнился, когда увидел, как Ли хватался за грудь.
На самом деле парень не знает, что заставило его застыть в ужасе, глядя на состояние Хисына. Он знал об астме. Давно знал. Помнил слова Ли, что должен был сделать, если вдруг он сам не сможет найти баллончик с лекарством. Но даже несмотря на это, он застыл в шоке, и это время могло стоить Ли жизни.
Ян подлетел к парню в тот момент, когда он примкнул губами к ингалятору. Он стал водить руками по напряжённой спине, когда парень сделал вдох, пальцами сжимая баллончик. Чонвон был достаточно близко, чтобы услышать, каким коротким был звук. Его баллончик был почти пуст. Денег на другой, как теперь стало известно Яну, у него не было. И этого не было достаточно, чтобы снять приступ.
Чонвон почти запаниковал, прежде чем заголосил:
— Я отведу тебя в медпункт. Там должно быть лекарство.
Казалось, это было единственное правильное решение.
Чонвон стал поднимать юношу с места, перекинув одну его руку себе через плечо. Он собрал всё их вещи (благо, их было не так много) и старался не обращать внимания на направленные на них заинтересованные взгляды — но обо всём нужно знать любопытным ученикам старшей школы. Чонвон вывел их из кафетерия, слушая сипение Ли, и направился было в сторону медпункта, как парень вдруг до боли вдавил пальцы в чонвоново плечо, шепотом говоря:
— Не нужно в медпункт, — он выплёвывал каждое слово, дававшееся ему с трудом. — Это пройдёт, — как же Ян надеялся на это. И всё же, думалось ему, прими он нужную дозу лекарства, которое точно должно было быть в школьном медпункте, приступ пройдёт быстрее, а парню не нужно будет мучиться. — Я не хочу быть должен им и гроша.
— Но, — Чонвон нужных слов не находил.
И отчего только все так противились помощи? Почему что Ким Сону, что сейчас Ли Хисын делали всё что угодно, но соваться в медпункт за помощью не собирались? Чонвон старался понять, но всё никак не мог.
Ли вырвал его из потока рассуждений раньше, чем парень потерял себя в них:
— Идём к спортзалу. Мне просто нужно отдохнуть, и всё пройдёт, — его скрипучий голос зазвенел в чонвоновых ушах, а умоляющий тон отдался болью где-то внутри груди.
Чонвон шумно втянул воздух через раздувшиеся ноздри, прежде чем сделал шаг в сторону спортзала. Он делал шаг, Ли старался идти следом, почти не чувствуя сил, чтобы сделать столь простое движение. Хисын хватался за грудь свободной рукой, словно это могло облегчить его состояние, прерывисто, свистяще дышал, прикрывал глаза и корчился от разъедающей грудь боли, впиваясь зубами в нижнюю губу, прокусывая ту до крови.
Ян не вспомнит, когда в последний раз видел юношу в таком плохом состоянии. Он всегда думал, что у парня всё под контролем, что тот близок к выздоровлению, хотя на деле слова врачей «с пубертатом всё пройдёт» себя не оправдали. Постоянного лечения, которое тогда семья Ли еле могла себе позволить, больше не было. Ян не знал, как давно юноша не принимал лекарства, как долго терпел до этого, убеждая себя, что всё не так страшно, и он сможет перетерпеть, ведь лекарства в баллончике почти не осталось. Чонвон точно не знал, случился ли приступ из-за того, что юноша сорвался, или потому, что Хисын нуждался в регулярных ингаляциях, а убеждал себя, что они ему не нужны.
Так или иначе, Чонвон так и не спросит. Когда-то Хисын сказал:
«Если не можешь дать человеку ответа, которого тот ждёт, — соври». Ян не сомневался, что Ли сделает так и в этот раз. И всё же парень до чего хорошо знал скверный характер Ли: стоит ему предложить купить ему лекарство, как тот скажет, что не хочет ли юноша ещё сильнее наплевать на его гордость и достоинство.
Хисын так долго жил в долгах, что ненавидел быть кому-то должным.
Они ввалились в распахнутые двери тёмной кладовки при спортзале, освещаемой одним небольшим окошком. Затхлый пыльный запах ударил в чонвонов нос, раздражая обоняние, когда парень осторожно опустил Ли на сложенные горой спортивные маты. Хисын развалился на них лицом к потолку, колотя себя по груди, когда Ян вернулся, чтобы осторожно прикрыть дверь.
Их не должно было быть там, но Хисын настоял. Он просипел в чонвоново ухо лишь то, что это самое спокойное место, известное ему в этой треклятой школе, и это было всё, на что ему хватило сил. Чонвон возражать не стал. Лишь сцепил челюсти и умолял всех известных ему богов, лишь бы парень не соврал, и он в самом деле сможет справиться. Ян не сказал, но дал парню пять минут, прежде чем побежит за старенькой ворчливой медсестрой.
— Перестань гонять из угла в угол, у меня от тебя голова кружится, — бросил Ли, и только после Ян понял, что размерял широкими шагами эту маленькую комнатку и не находил себе места. Он кусал кожу на большом пальце, над чем-то увлечённо размышляя, словно от этого зависела чья-то жизнь (а она зависела).
— Прости, — только и сказал парень, останавливаясь.
— Лучше сядь рядом, — Хисын похлопал по месту рядом с собой, натягивая вымученную улыбку. Чонвон постарался не скривить губы, чувствуя, как от этой картины и собственного бездействия (вновь!) сжимается сердце в груди. — И поговори со мной.
Юноша сделал так, как его попросили: опустился на место возле Хисына, осторожно поднял его голову и опустил на свои колени, поглаживая по волосам, лишь надеясь, что это могло помочь парню успокоиться и перестать задыхаться. И Чонвон не вспомнит, о чём они говорили, сидя так. Он рассказывал истории, не особо задумываясь над ними, а Ли внимательно слушал, словно даже если ему и не нравилось, он мог найти в себе силы сказать это. Чонвон говорил и говорил, а Хисын что-то мычал в ответ, кивал и изредка бросал пару фраз, прежде чем снова замолчать, выравнивая дыхание. А потом они вновь вернулись к Ким Сону.
Чонвон не знает, заговорил он за него или это был Хисын. Он просто обнаружил себя за обсуждением проблемы парня и не опускал головы, уставившись в одну точку, куда-то на спортивный инвентарь, чтобы увидеть недовольное выражение лица юноши, лежавшего у него на коленях.
Чонвон говорил всё, что думал, пока Хисын вдруг не перебил:
— Может, стоит держаться от него подальше? — его слова прогремели в чонвоновых ушах, и Ян не сразу понял смысла.
— Что ты имеешь в виду?
Как минимум, его предложение звучало странно. Как максимум — ощущалось почти что предательством (моральным или прямым, Ян так и не смог разобраться). Что-то запульсировало внутри чонвоновой головы, отдаваясь спазмом по всему телу, и не давало покоя.
— Я думаю, — он шумно сглотнул, — что раз от него сейчас одни проблемы, то не стоит тебе с ним водиться.
Чонвон опешил. Он несколько секунд открывал и с клацаньем зубов закрывал рот, не сказав ни слова, пока наконец ни выдал:
— Ты предлагаешь его бросить в такой ситуации? — слова не звучали обвинением. Чонвон лишь пытался понять, о чём думает парень.
Наверное, Ян в самом деле отдал бы многое, лишь бы залезть юноше в голову и покопаться в его мыслях. Возможно тогда, он смог бы его понять.
— Я просто хочу, чтобы ты стал прежним Чонвоном, которого я знал, — слова как признание. Чонвон никогда не узнает, что за той теплотой в голосе Ли, так и говорящей «это будет лучше для тебя самого», скрывалась едкая ревность. А Хисын никогда не собирался это признавать.
— Но я не изменился.
— В самом деле? — невесёлый смешок застыл в стенах маленькой кладовой. — А мне думается иначе.
Чонвон пытался быть хорошим другом. Думал, что до этого у него отлично получалось. А теперь, казалось, Ли собирался уверить его в обратном.
Хисын сделал вид, что не заметил скривленные чонвоновы губы, когда тот поспешил ответить:
— Наверное, я всегда был таким, — он дёрнул плечами в неоднозначном жесте, зажимая ноготь большого пальца меж зубов.
Юношу, лежащего на его коленях, такой ответ не устроил. На самом деле вряд ли бы он устроил и самого Яна, но это не имело значения до тех пор, пока парень не подберёт слова получше. Чонвон был шокирован (наверное, правильнее было сказать обескуражен), и не до конца понимал, что заставляло Ли отговаривать его от занятий с Сону, ведь до этого, думалось ему, они все неплохо ладили, занимались вместе, и Ким неплохо вливался в их компанию. Но на деле всё то время Чонвон просто не замечал очевидного. Яну хотелось верить, обманывать себя и закрывать глаза на правду — пройдёт какое-то время (больше, чем следовало), прежде чем юноша извлечёт этот урок. И всё же он до конца не понимал парня перед ним.
Тем не менее Хисын продолжил, а Чонвон все не мог разобрать: чувствовал он недовольство или то чувство было чем-то другим — более глубоким и едким, пробирающим до самых костей. До сего Ян готов поклясться, Ли Хисын не был прямолинейным, не говорил всего, что думает, и он не мог понять, что заставило того измениться: происходивший кошмар в семье или, быть может, то, о чём Чонвон не ведает, Ян не знал. Но не готов был сказать, что это ему не нравилось.
— Ничего хорошего от того, что ты водишься с Кимом, мне кажется, не будет.
— Может, ты прав, — Яну пришлось буквально заставить себя перестать гадать, потому что это грозило стать трагедией. — Но я не могу бросить его в трудной ситуации. Как если бы ты оказался на его месте, я не смог бы бросить тебя.
— Значит, ты продолжишь заниматься с ним? Готовить его к суныну, несмотря на то, что сам еле справляешься?
И всё же в чём-то Хисын был прав.
— Мне хватает времени, — ложь. Не в последние дни, когда голова кругом, а сосредоточиться мало на чём получалось. Ли выгнул бровь, замотав головой, а Чонвон поспешил продолжить: — Я справлюсь, — а после недолгого молчания добавил: — Надеюсь, получится и у тебя, — и Чонвон в самом деле надеялся. Он точно не знает, что заставило его сказать это, но потом, казалось, остановиться уже не мог: — Я не могу представить, через что тебе приходится пройти, не могу сказать, что понимаю твои чувства, потому что никогда не был на твоём месте, но я знаю, что Ли Хисын справится с этим. Должен справиться, — ком, подкативший к горлу, казалось, был так некстати. Но в этом был весь Чонвон. Разве мог он терпеть тревогу, съедающую его живьём? Мог скрывать эмоции? Возможно, когда-нибудь в будущем — да, но не сейчас.
— Спасибо тебе, Вон-а, — Ли сжал човонову руку в нежном жесте, утирая другой колющие кожу слёзы.
Ян безмолвно кивнул, смахивая непрошеную влагу с лица.
Чонвон будет считать, что всё дело было в отвратительности того дня, в витающем в воздухе напряжении, пасмурности того дня и пробирающей до костей тревоги. Ян будет думать, что всё наладится — матушка учила его мыслить позитивно, говорила, что это одно из немногих, чему её научили в церкви, а Чонвон вдруг захотел в это поверить.
* * *
Под конец учебного года библиотеку закрыли на реконструкцию. Чонвон не знал, было ли это необходимо — ему думалось, что нет, — или у школьного бюджета вдруг нарисовались лишние деньги, которые их директриса решила потратить. Ян не знал этого, но пришлось думать, где им заниматься, когда он встретился с закрытыми дверьми и надписью на них «закрыто на неопределённый срок».
Чонвон не придумал ничего лучше, чем отвести Сону к себе домой.
Наверное, будь рядом с ним Ли, парень бы так не нервничал. Но Хисын сказал, что не сможет к ним присоединиться, написал краткое сообщение, что занят, и больше не отвечал, а Чонвон старался не кормить себя догадками. Он убеждал себя, что не нервничал, когда шагал по многолюдной улочке на пути к своему дому рядом с Кимом.
Когда парень остановился рядом с ним у закрытой библиотеки, Чонвон не придумал ничего лучше сказать «ты показал мне свой дом, кажется, теперь пора мне показать свой» и нервно засмеяться. А теперь уверял себя, что в этом не было ничего такого. Он прокручивал в голове слова, которые скажет матушке, лишь надеясь, что не запнётся и не скажет какую-то чушь, выставив себя на смех. Надеялся, что она не будет спрашивать о внешнем виде юноши рядом с ним (на самом деле, глубокие раны на лице уже затянулись, а синяк под глазом был еле видим), а если та и будет интересоваться, расскажет ей потом — Чонвон не умел врать, но мог не рассказывать всю правду.
Так или иначе, Чонвон признает, что нервничал.
Они спускались вниз по вымощенной камнем улице довольно старого района (не такого заброшенного, как выглядел район Сону), проходили мимо каменных заборчиков и миновали небольшие арки, пока не остановились у простенького многоквартирного дома на вид пятидесятых годов. Быть может, постройка выглядела староватой, но была пригодна для жизни. Они прошли внутрь, миновали тяжелые железные двери, и Сону делал всё возможное, лишь бы не акцентировать внимание на отвратительном зелёном цвете фасада. А потом прошагали на четвёртый этаж и остановились у одной из множества квартир, и Ян зазвенел связкой ключей с небольшим брелком, прокрутив нужный дважды в замочной скважине.
Когда они вошли внутрь, в нос ударил приторный аромат карамели вперемешку с чем-то спаленным. Сомнений не было: матушка снова что-то готовила для церкви, экспериментировала с продуктами. А стоило признать, что кроме простых блюд у неё скверно получалось что-то другое. Будь они с Сону ближе, и дело вовсе не в физическом расстоянии, то рассказал бы Ян историю, как однажды матушка приготовила бёндеги по рецепту от тётушки Чха, и им с отцом пришлось съесть всех зажаренных шелкопрядов до единого, а после полночи мучиться от несварения. Но, казалось, они (всё ещё) не были настолько близки, чтобы Ян свободно мог рассказывать об этом.
— Вон-а, ты пришёл? — залепетала она. — Ты рано сегодня, — она выглянула с кухни, держа в руках, скрытых цветной прихваткой, прогоревшей в некоторых местах, кастрюльку с чем-то подозрительно дымившимся. — Ой, — она чуть дёрнулась, заметив кимову фигуру за чонвоновой спиной. Кажется, она совершенно машинально потянулась к растрёпанным запутанным волосам, поправляя прическу, когда широко, по-тёплому улыбнувшись, защебетала: — Почему ты не сказал, что у нас будут гости? — она театрально надула губы, а Ян опустился, чтобы развязать шнурки на кроссовках и достать тапочки, прихватив и гостевые. — Я бы приготовила вам чего-нибудь вкусненького! — с восторгом заголосила она, глядя в кастрюлю. — Потому что вот это, наверное, уже не особо съедобно, — она неловко засмеялась, а Ян шумно сглотнул.
— Всё решилось в последний момент, матушка, — Чонвон протянул Киму гостевые тапочки, просовывая ноги в свои в форме рыбы из мультфильма. Сону сдержал смех, зародившийся в груди. — Это Ким Сону, — он выровнялся, повернувшись к парню, — мы занимаемся с ним вместе.
— Да помню я, конечно. Как забыть такого очаровательного мальчишку!
— Вы мне льстите, — театрально склонив голову, словно засмущавшись, Ким одарил матушку самой приветливой улыбкой, на которую был способен.
— Да что ты, — она махнула рукой в воздухе, прикрывая рот.
— Мам, — потянул Чонвон, когда больше не мог наблюдать за ними. — Кто тут твой сын?
— А можно поменять? — с вызовом и озорством посмотрела она на Яна, и тот с улыбкой двинулся к ней.
Он осторожно схватил её за плечи, возвышаясь над тоненькой фигурой, и так же аккуратно развернул её в сторону кухни, проговаривая:
— Нет, нельзя, матушка. Никуда ты от меня не денешься.
— Не скажу, что мне жаль, — со смехом заявила она.
Чонвон поспешил сменить тему, провожая женщину на кухню, откуда ещё сильнее пахло чем-то сгоревшим. Было ясно: дело было не только в кастрюле в её руках, а и в чём-то подозрительно дымившемся на противне у окна.
— Мы позанимаемся несколько часов, и Ким уйдёт. Нам некуда было пойти, библиотеку закрыли на ремонт, поэтому я привёл его сюда, — Чонвон не оправдывался, но как-то так и звучали его слова.
Матушка с улыбкой, показывая неровные, чуть желтоватые зубы, сказала:
— Занимайтесь сколько нужно, а потом пусть он останется у нас на ужин. Твой отец обещал вернуться с работы пораньше, поужинаем все вместе, — казалось, она почти что умоляла парня говорить другого остаться на ужин. Чонвон считал, что это будет задачей не из лёгких. — У нас так давно не было гостей.
И Чонвон сдался.
— Хорошо, мам. Я поговорю с ним, — кратко поцеловав женщину в щёку, он поспешил вернуться в коридор и провести мявшегося в пороге Сону в его комнату.
Чонвон вдруг пожалел, что не прибрался. Не то чтобы его комната была в беспорядке, просто, думалось Яну, он ещё вчера мог вернуть вещи на свои места и сегодня не носиться с подставками и школьными принадлежностями, раскладывая их по местам на глазах у Кима. Сону ничего не сказал, а Ян не посчитал нужным оправдываться.
— Наверное, нам стоит расположиться на полу, — начал Чонвон, оглядев небольшое помещение с кроватью в центре и письменным столом напротив.
Кода он был здесь один, этого места ему было больше чем достаточно, но стоило Сону ступить внутрь, как его комнатка, в которой он прожил больше тринадцати лет, показалась совсем крошечной. Ян в последний раз оглядел маленький для них двоих письменный стол, прежде чем скинул рюкзак на пол, сам опустившись на длинноворсовый светлый ковёр и потянув за собой Кима.
Его комната не представляла собой ничего особенного: узенькая кровать с наваленными горой подушками, небольшой (чтобы не сказать маленький) деревянный стол у стены, на ней — вырезки из газет здания Сеульского Национального, стикеры с темами, которым стоит уделить больше внимания, и список английских слов, которые следовало запомнить за эту неделю, и шкаф-купе на соседней стене. Чонвону было достаточно, и пусть свободное пространство казалось буквально ничтожным, он не жаловался.
Ким Сону сел рядом, подгибая ноги под себя, держа двумя руками рюкзак, словно там было что-то ценное. Чонвон утверждать не станет, может, и было, ровно как не станет и проверять. Ян достал из своего цветной учебник с фиолетовой обложкой, вытягивая красный следом. Он не знал ещё как, но они должны были пройти несколько тем по английскому и успеть разобраться с математикой (думалось Яну, что Хисын сегодня был бы незаменим). И тем не менее они приступили к английскому, читая текст за текстом, сидя на полу.
Чонвон не сомневался, что Ким сможет сдать чтение (пусть на все сто процентов уверен не был) — достижение, которое подпалило огонь, поддерживающий в Яне силы. И всё же внести парню в голову грамматику английского языка парню почти казалось задачей непосильной. Он всё хватался за голову, удерживая себя, чтобы не перейти на крик, когда приходилось повторять по кругу, что такое аспект будущего времени и почему Сону говорил неправильно. Чонвону казалось, что это было просто, — по крайней мере, проще, чем злосчастная математика с её нескончаемыми функциями — а Ким словно желал убедить его в обратном.
И всё же всё то время, что они проскрипели за учебниками в этот день, без малого три с половиной часа, Яна не покидала мысль, что что-то было не так. Может, дело было в Ким Сону. Быть может, в нём самом, ведь в голове всё продолжал крутиться разговор с Ли, так и не дающий покоя. Возможно, в них обоих, но ни Чонвон, ни тем более Сону сосредоточиться не мог. Первый час Ян убеждал себя, что это из-за нового для парня места, второй — что, тема, которую он выбрал, оказалась слишком сложной, третий — что Ким Сону витал где-то в облаках, и что-то было не так.
— Тебя что-то беспокоит? — вдруг, к удивлению Кима и ещё к большему своему, спросил Чонвон, убирая ручку от тренировочной тетради, выпрямляясь на месте, и стал глядеть на Кима.
— Ты уже подал заполненный бланк? — Чонвон не сомневался, что треклятые бланки для школы беспокоили каждого второго школьника, и его самого в том числе.
То ли дело было в том, что выпускники не были готовы сделать выбор, который непосредственно влиял бы на всю их дальнейшую жизнь, то ли из-за того, что они боялись ошибиться, то ли причина была вовсе в другом, но эта формальность, запрашиваемая школой, давила студентам на нервы и раздражала сознание.
— Угу, — парень промычал, зажимая ручку меж зубов и отталкивая учебник, думая, что на этом они и закончат. — А ты?
Сону отрицательно помотал головой, потупив взгляд. Чонвон юношу не винил. Если в его случае был лишь один вопрос — специальность, то в случае Кима их было два: какой университет его примет и что ему следовало выбрать. Они когда-то говорили об этом раньше: юноша не был уверен, что в самом деле будет хорошо у него получаться (казалось, тогда об удовольствии речь и не шла), а родители оставались безучастными — они не говорили с ним, не высказывали своего мнения и ничего не советовали, для Чонвона звучало почти что хорошо, если вспомнить перепалки, случавшиеся на этой почве в его семье, но на деле парень понимал, что в этом не было ничего хорошего.
— Сколько бы не ломал голову, не могу понять, что должен выбрать.
— Почему
должен? — Чонвон звучал так, словно не понимал, почему парень выразился именно так, хотя на деле всё хорошо понимал, отчасти из-за того, что думал так же. — Выбери то, что тебе
нравится.
Ян не знал, имел ли он право вести этот разговор с Кимом вместо взрослых, и всё же он продолжал, потому что Сону должен был с кем-то поделиться, а Чонвон думал, что мог бы ему с этим помочь.
— Мы с тобой как-то говорили уже об этом, разве нет? — он окончательно закрыл все учебники и поспешил вернуть их в рюкзак, а после потянулся за спрятанной в шкафчике стола бутылкой газировки, протягивая её парню. Тот принял, с хрустом открутив крышку.
Они правда говорили об этом раньше. Чонвон точно не вспомнит, как они пришли к этому разговору, и пусть тогда парень был немногословен, вытянуть из него что-то таки получилось:
— Тогда ты сказал, что тебе нравится кино, как бы неправильно это не ощущалось, — Ян цитировал слова Кима, а тот кивал, точно болванчик. — Неужели это изменилось?
Сону сделал пару глотков шипучей жидкости, прежде чем ответить:
— Нет, — он помедлил, — не изменилось. Я просто не могу знать, смогу ли стать успешным, — Сону опустил плечи, ковыряя дырку в школьных штанах на колене.
— Никто не знает, — Ян в самом деле вряд ли смог бы подобрать слова получше. — Это похоже на лотерею. Для всех. Но стоит попробовать, — Сону надавил на точку на лбу, словно старался избавиться от головной боли.
Чонвон собирался добавить что-то ещё, когда юноша, повернувшись в его сторону всем телом, вдруг перебил:
— Ты не передумал насчёт Сеульского? — в его голосе надежда, вот только Ян не понимал, на что надеялся парень.
— Не думаю, что когда-нибудь передумаю, — поджав губы, он замотал головой. Кажется, это единственное, в чём в самом деле был уверен Чонвон, и он ничего не сможет с этим сделать.
— Почему тебе нужно уезжать? — парень часто заморгал, не совсем понимая, что это значило. Казалось, Сону был… расстроен. А юноша не мог понять из-за чего.
«Было ли что-то в том, что я сказал только что?» — крутилось в его голове, пока парень глядел на него почти что вопрошающе.
Ян дёрнул пару раз головой, словно верил, что это игра его воображения и уставшего сознания, но когда лицо Кима перед ним не изменилось, и на нём всё ещё оставалась та гримаса почти что отчаяния, шумно выдохнул, стараясь успокоить бешено колотившееся в груди сердце.
— Потому что у меня есть мечта, — это был лучший ответ, на который Ян был способен. Возможно, когда ночью он будет обдумывать случившееся, в голове появится фраза получше сказанной, но сейчас это не имело значения.
— Почему твоя мечта так далека от моих возможностей? — слова звучали тихо, так, чтобы Ян не услышал. Но он расслышал всё до единого слова, а сердце подкатило куда-то к горлу, и Чонвон вряд ли найдёт этому причину.
Сону думал о чём-то своём, а Чонвон не мог залезть ему в голову, чтобы ответить на вопросы, которые боялся задать. Возможно, ему стоило спросить то, что беспокоило его последние недели. Возможно, Сону стоило бы на это ответить. Возможно тогда, их трагедия закончилась бы там же, в чонвоновой комнате на том полу. Вот только Ян не был готов к ответам, которых так сильно хотел и от которых так же рьяно бежал. А Сону отчаянно старался разобраться в себе.
Ким запутался, он с охотой бы это признал, спроси его кто. Но никто не спрашивал: остальные — потому что им не было дела, Чонвон — потому что где-то в глубине боялся, что знает правду, к которой готов не был.
Потому что Чонвону нравились мальчики. Всегда нравились. Но тогда, в семнадцать, он считал, что это было не то, о чём он
должен был думать.
