Девочка с повязкой. Том I

III. ПРИГРЕШЕНИЯ

      Поначалу знахарка Митру навещала, день ото дня помогая запомнить окружение и привыкнуть к повязке на глазах и к тому, как с ней делать любое дело.       Весь мир застилала ткань и пусть Митра умалчивала, что украдкой разглядывала силуэты людей и предметов, всё равно этого не было достаточно для уверенности в каждом шаге и действии. Ни разу старуха не предложила ей снять повязку, а потому девочка боялась это предложить: она каждый раз представляла себе гнев старухи и ожидаемые побои.       Но вот по ночам… Митра осмеливалась снять повязку. В первый раз, когда она задумала это сделать, Митра не стала ложиться спать. Она проводила старуху вечером, села на свою подстилку из соломы и ждала ночи. Решение сегодня попытаться это сделать было сродни тайному действу: ей казалось, что, сняв повязку, встретит глазами возникшую из пустоты старуху, будет сражена молнией и заговорена ведьминскими чарами. Это видение будущего вызвало в ней волнение, добавило неуверенности. Вспотев и часто дыша, спустя дюжины минут колебаний, девочка развязала узелок… и сорвала с себя повязку! Она совершила это преступление.       Она сидела, зажмурившись, со стиснутой в руках повязкой, вспоминая одну-единственную молитву, которую слышала от мамы день ото дня:

«Одна и лишь с Тобой, мой Бог, Иду своим путём. Что устрашит меня, вблизи Тебя, О властвующий над ночью, днём? Мне безопасней быть в Твоих руках, Чем под защитой в армии кругах».

      Митра молилась и молилась, пока страх не отпустил её достаточно для совершения следующей отчаянной смелости: она раскрыла свои глаза, боясь самого худшего.       Однако после этого тишина ночи не была прервана её вскриками или руганью старухи: всё осталось как было.       Девочка осмотрелась. Полутьма дома покрывалом окутала стол, стул и небольшой камин первого этажа. Жмурясь непривычными глазами, она увидела на столе корзинку от старухи. Поднявшись с колкой соломы, она ощупала её пальцами, перебрала всё, что было в ней, жадно всматриваясь в очертания. Она подбежала к оконным ставням, хотела их открыть, но одёрнула себя: «Это слишком!» — подумалось Митре, и девочка отбежала от окна. Она изучила всю комнату, ощупывая и осматривая, и не могла избавиться от чувства восторга: как это было прекрасно — снова видеть.       Митра всё ещё вздрагивала от каждого шороха, но поняла, что могла довольствоваться этой ночной шалостью.       На утро она пребывала в тревожности и ожидала, что на следующий день старуха отругает её или накажет, но оказалось, что она так и не узнала об этом, хотя пророчила обратное. «Или она хочет, чтобы я так думала», — сказала себе Митра. Потому, не зная наверняка, Митра никогда не заговаривала об этом, а также никогда не преступала черту: на протяжении сна, а также дневного времени всегда носила повязку и не бунтовала.       Но даже страх перед старухой не заставил её отказаться от повторения своей ночной шалости, как она назвала это для себя. Это стало её ежедневным обрядом. Она долго ждала полной ночи и восхода луны, а затем снимала повязку и снова становилась собой, не-слепой-Митрой. Она бегала по дому, смотрела на каждую щёлочку, изучала порезы на дереве стен. Но сама оставалась Митрой, той самой, новой «собой», не думая о прошлом.       После двух недель посещений старухи, та заявила однажды, что этот раз был последним и дальше Митре надо было выполнять уговор с Госпожой и стариком.       — Я уже расшатала себе все колени, ходя туда-сюда ради тебя, поганка, а по итоге на меня косо посматривают, мол, работника их лишаю, — ворчала старуха. — Полно тебе меня объедать, займись ими, чертовка.       Митра пропускала обидные слова мимо ушей, внутренне чувствуя угрызения совести за ночные шалости и также некий страх перед умалишённой и грубой знахаркой. «Пусть поскорее уйдёт», — думала Митра, съедая очередной чёрствый кусок хлеба, оставленный ей старухой. После завтрака старуха вывела Митру за руку из дома и перехватила по пути первых попавшихся деревенских.       — Эй, послушайте. Возьмите себе девочку в хозяйство, пусть начнёт с вас и помогает, — сказала старуха.       — Аугенбинде? — ворчливо отозвался собеседник: мужчина в возрасте, но явно не такой старый как Старик. Он сплюнул. — И что нам с такой несуразной делать? Она ж слепая. К себе в дом взять ещё небось придётся?       Митра почувствовала его недобрый взгляд и вся съёжилась, прячась за старуху. Старуха прицокнула и выдернула девочку обратно.       — Ну стой же ты на месте, поганка, — шикнула ей, наклонившись, старуха, а потом выпрямилась и продолжила беседу в полный голос, с нетерпением: — Тебе может и не нужна, а жене твоей пригодится. Благодаря тебе у неё шесть поросят на шее повисло. Что насчёт девчонки, я позаботилась о том, чтобы она не была бесполезной, увидите, она пусть и слепа, а с посредственными делами управится. Спать у тебя не будет, дом у неё есть. Придёт с утра, поможет сколько потребуете, поест и уйдёт. Если не справится, узнаю и поколочу её. Берите, пока моё терпение не закончилось, иначе вмесяц вашу семью принимать не буду, черти эдакие.       Мужчина возмущённо хмыкнул, хапнул воздух ртом пару раз, что-то пробурчал, но старухе покорился. Он грубо перехватил руку Митры и потащил её за собой, не беспокоясь о том, поспевала ли она за ним или нет. И девочка, идя быстрыми шажками, спотыкаясь, пыталась удержаться на ногах.       В доме её ждал шум, тепло и запах еды. Галдели дети: и совсем маленькие, и побольше. Их встретила женщина, муж передал ей слова старухи, попутно чихвостя последнюю и утверждая, что знахарка обещала их проклянуть, показала дьявольские символы, заставив его семью первыми взяться за девчонку. Жена только поддакивала, а потом забрала девочку себе, сразу завалив её делами.       Женщина объясняла, хватала Митру за руки, давала ощупать корыто с одеждой для стирки, вёдра для воды, мешки с мукой, колыбельку с ребёнком. И весь день провела за обучением Митры. Под конец Митра помогла замесить тесто, попутно в нём перемазавшись, а потом была накормлена. Мужчина сказал ей убираться восвояси и приходить завтра, а женщина украдкой довела её до дома, попутно давая касаться зданий по пути и наставляя путь хорошенько запомнить.       Митра оказалась дома после насыщенного дня. Время подходило к свершению ночной шалости, а она про себя подумала, что как ни старалась, так и не нашла тех шести поросят, о которых ей, как она поняла, пришлось бы заботиться. «Старуха совсем с ума сошла», — подумала Митра.       Так и началась жизнь девочки по имени Митра. На любые вопросы о прошлом она говорила: «Мой отец был мельником, а мать ткала. Родителей забрала чума». Абсолютно на любые: и сколько ей самой лет, и как давно это случилось, и где жили. Митра боялась, что не сможет соврать и скажет что-то не то, потому говорила эту заученную фразу, а люди отмахивались и потом друг другу говорили: «Ну и убогая эта Аугенбинде».       Да только никому особо дела не было, и расспросы кончились. Митра сначала помогала пекарской семье, а потом всем остальным, и никто не жалел для неё работы: оказалось, что помощник нужен, а их дети были бы накормлены так или иначе и ленились. Для Митры же плата всегда была одна — что-то с хозяйского стола. И приучили её так, в каждом доме, что кушать она могла только в сторонке ото всех, в каком-нибудь углу или на крыльце, никогда не садясь за общий стол.       Были и такие, кто платил только, если трудом был доволен. Об этом Митра узнала одним днём, когда не получилось всё выполнить для новой семьи и они отпустили её домой голодной, игнорируя немые вопросы и её неторопливость уходить. Тогда, проведя сутки без еды и ворочаясь дома с урчащим животом, Митра поняла, что у неё не было выхода: работать надо было даже лучше, чем она могла. «Иначе я умру с голоду», — подумала она.       Правда, это было не единственным её заключением из произошедшего. Теперь, получая еду, она всегда незаметно что-то потвёрже, например, хлеб или лепёшку, или даже корешок или картошку, прятала в узелок края своего платья или крепко снимала в кулаке и незаметно забирала домой. Там она складывала добытое на стол и держала это для следующего дня на случай, если работа не удастся. Более того, она наловчилась и незаметно утаскивать даже то, что ей не давали, пока никого не было рядом. Особенно, если в доме деревенской семьи были пирожки или что-то ещё. Это она непременно прятала в тот же узелок или сразу же съедала. Митра поняла, что главное — выжить, и для этого ей надо было есть, а чтобы есть — либо быть накормленной кем-то, либо накормить себя так, как получится.       И пусть даже с каждым разом Митра всё лучше работала, она не смогла избавиться от страха быть снова оставленной без еды. «У меня есть только я», — твердила она себе.       Шли дни. Жена пекаря подарила ей кожаные потёртые ботинки от старшей дочери. И потому неожиданный подарок был кстати. На самом деле, Митра по ночам разглядывала свои ноги, чувствуя пальцами огрубевшую кожу, а в свете луны — видя какие они чёрные, в ранках и следах от колючек и камней. Митра молча вцепилась в ботиночки и прижала их к себе покрепче, чтобы пекарша не передумала. Женщина ничего тогда не сказала на это, попрощалась и ушла.       Добежав до дома, следуя очертаниям тропинки видным через ткань, Митра зашла вовнутрь. Там она ощупала ботинки и, сев на стул, надела их. Они были ей слегка большеваты, но Митра была рада тому, что больше не будет ходить по земле голыми ногами. От этого они всё время были очень холодными и саднили.       В конце того дня, после очередной ночной шалости и восхищения видом своей новой обуви, Митра улеглась спать, прижимая ботиночки к груди и даже не думая позволить себе дать кому-то их забрать.

ᄽᄿᄽᄿᄽᄿᄽᄿᄽᄿᄽᄿ

      В своих снах Вы вспоминали о своей жизни: отданный в Церковь родителями, у которых еле хватало денег на себя и других пятерых детей. Если Вам не изменяла память, у Вас должно было быть ещё три старших брата и две сестры. Или же три сестры? Вам было тогда лишь пять лет, и Вы не были уверены. Вы даже не помнили лиц и голосов своих родителей. Только руки матери и её русые локоны, которые Вам снились время от времени.       В эту ночь Вы снова вспоминали их. И вспоминали дни тоски по дому, оказавшись увезённым на телеге церковного послушника так далеко, что не раз солнце вставало и опускалось над Вашей головой, а деревня уже давно не виднелась на горизонте.       Это было больно, но Вы старались отмахнуться от этого, оставить эти сновидения, обратив своё сознание к другим: к бесконечным дням в церковных занятиях, молитвах, труде при аббатстве, дружбе с другими церковными мальчишками, также оказавшимися либо отданы в Церковь родителями, либо сиротами с нищих улиц, либо детьми тех, кого казнила Святая Инквизиция.       Аббатство для Вас тогда стало Ваши домом, Вашей семьёй, Вашим прошлым и настоящим. Наверное, потому Вы редко вспоминали таких далёких для Вас родственников, к которым Вы не питали никаких чувств: Ваше сердце молчало, когда бы Вы ни задумались о них, оно не рвалось к ним, и Вы никогда не хотели узнать о них больше. Они были Вам незнакомцами, простившимися с Вами без единой слезинки или долгих рассуждений.       Но Вы были им благодарны, ибо аббатство было тем, что подарило Вам радость. Там Вы узнали о своей тяге к знаниям и о желании познать Бога. Подумать только, Вы могли променять всё это на жизнь крестьянина, вспахивающего поля с раннего утра до ночи, возвращающегося к своей семье день ото дня с единственной надеждой: лишь бы прокормить каждого её члена и не похоронить очередного ребёнка. Воистину, Господь был милосерден к Вам, ибо Ваше сердце этого бы не выдержало.       Вы были прилежны, заслужили себе имя и признание, курировали младших и стали старшим братом каждому новенькому в аббатстве, и на Вас обратила внимание Инквизиция, призвав служить в её рядах. Идея стать иснтрументом Церкви, продолжением руки Бога — было чем-то, о чём Вы не могли и мечтать.       В своём сне Вы вспоминали о разных местах, где Вы бывали с конвоем Инквизиции, в разных Церквях и аббатствах, которые Вы навещали и о том, как Вы снова и снова становились на колени перед ликом Божьим, доставали свои старые, обколовшиеся бардовые деревянные чётки, подаренные Вам старым другом-Бригиттом.       Стоило Вам проснуться и чувство тошноты одолело Вас.       Всё тело ломило, кожа горела. Солнце украдкой пробивалось сквозь щели в ставнях и проливыало свой свет прямо на Вас.       Вы приподнялись и осмотрелись: вокруг царила тишина. Хозяйка ещё спала на в одном из углов комнаты, когда матрас для помощницы был уже пуст. «Должно быть, ранее утро», — подумали Вы, хоть это и вызвало у Вас множество усилий. Что-то сковывало Вас, оттягивало назад, путало мысли.       Вы хотели было встать, но стоило ещё раз шевельнуться и у Вас заболела голова, и Вам стало хуже. Еда подошла ко рту и Вас вырвало на пол.       — Матерь Божья, — вымолвили Вы, откашлявшись.       Ваше тело дрожало от холода и жара.       Хозяйка не проснулась, продолжив храпеть и постанывать во сне.       Вы отдышались, простонали от боли, затем ощутили пробежавшийся по коже холодок. «Возможно, они уже сделали со мной что-то», — догадались Вы. Вам стало не по себе. У Вас был шанс предстать перед Господом в лачуге язычниц и ведьм.       Да, никто не ждал Вас в этом мире. Вы были одиноки и служили лишь Господу и Инквизиции, но Вы не хотели погибнуть именно так. У Вас была миссия, Вы должны были закончить её прежде чем испустить дух.       Ваше сердце забилось чаще, Вы ощущали как всё вокруг давит на Вас. Вы скинули с себя покрывало, поднялись, превозмогая боль, и, шатаясь, подняли свою сумку с блокнотом и записями. Вы, мало что понимая, зашагали в сторону двери.       «Я должен выбраться отсюда», — лишь одна мысль стучала в Вашей голове.       Вы забыли о том, что впереди Вас ждали безлюдные дороги, что конь остался бы здесь, что Вам негде было искать следующего пристанища. Для Вас сейчас существовало лишь желание покинуть это проклятое место.       Выйдя на улицу, Вы чуть не упали, вовремя схватившись за дверной косяк и облокотившись на него. Вы откинули голову назад, пытаясь отдышаться. Ваше тело дрожжало от жара.       Вы стали произносить молитвы и, вскользь глянув на спавшего на том же месте, что и вчера, больного коня, пошли вперёд. Вас мутило, голова кружилась, Вы мало что осознавали из своего окружения.       Вы шли босиком по порослям прохладной и влажной гнилой травы. Почва тоже ещё не просохла. Вы чувствовали её на своей коже.       Вы были в одной рубашке, оставив одежды в доме, но Вас это не заботило.       Вы пытались сосредоточиться на воротах впереди Вас, но сильная головная боль препятствовала этому. И несмотря на это Вы делали один шаг за другим. Медленно, по одному за раз, делая каждый раз передышку, но с упоением веря в то, что как только Вы пересечёте границу этой деревни, порча спадёт и Вы снова станете здоровы.       Делая каждый шаг, продолжая молиться, Вы подумали, что теперь видели причины страхов жителей в отношении ведьм. До сих пор Вы находили в своём сердце сомнения по этому поводу: присутствуя на судах, Вы задумывались, не делали ли люди ошибки, сосредотачиваясь на этих гонениях; наблюдая казни, но никогда не принимая в них участия, Вы испытывали сострадание к наказуемым и читали за них молитвы. Но сейчас Вы сами испытали это на себе. По крайней мере, всё указывало на это, хотя Вы допускали, что возможно не рассуждали здраво, но слишком уж это было похоже на рассказы про ведьм, похищающих мужчин. Лишь здесь Вы впервые привлеклись телом красавицы, а Ваш конь слёг от неизвестной раны, которую Вы раньше ни разу не видели. Сами Вы заболели, а в деревне жили только две женщины.       — К чёрту это место, — пробормотали Вы.       Вы сделали ещё один шаг, но у Вас потемнело в глазах и Вы упали на землю.       Мысли смешались в кучу, столько одолевало Вас: Ваш долг перед Церквью, то, что Вас ждал кюрфюрст Кёльна, Ваша информация для аббата должна была быть передана архиепископу; Вы оказались в ведьминской ловушке и Вам следовало бежать прежде, чем, оказавшись полностью беззащитным, они успели бы опорочить Вашу душу обрядами или ересью; Вы вспоминали об аббатстве, о младших, которые будут беспокоиться о Вас, не зная, что случилось. Вас стали посещать уже безумные мысли о том, что кто-либо решит помочь Вам, последует Вашему пути и канет в бездну в этой чертоге.       Вы должны были выбраться!       Вы сжали в руках комьи влажной земли, приподнялись и поползли вперёд.       Вы почти были у ворот, как стали чувствовать, что силы покидают Вас, что темнота вокруг съедала Ваше зрение.       Вам померещился образ знакомой Вам черноволосой девушки в чёрном платье, с глазами перевязанными повязкой. Она стояла прямо перед Вами, единственное доказательство жизни среди сгущавшейся вокруг Вас темноты. Она наклонилась.       Пальцем она коснулась своих губ, держа своё лицо повёрнутым к Вам. Ваше сердце билось часто, Вы прерывисто дышали, Вы ничего не понимали, но не могли пошевельнуться.       Вы, уже совершенно неосознанно, попытались что-то сказать, а что — сами не понимали, — и потянулись к ней рукой.       — Я расскажу тебе всё, — послышался Вам доселе неведомый голос, и Вы провалились в сон.