Девочка с повязкой. Том I

II. РОЖДЕНИЕ МИТРЫ

      Бродяжка проснулась примерно к половине следующего дня.       Денно и нощно длившийся озноб сошёл на нет. Она почувствовала себя отдохнувшей. Однако, открыв глаза, обнаружила себя во тьме. Она не сразу вспомнила, как тут оказалась, и испугалась. Коснувшись своего лица, она наткнулась на повязку, но прежде чем инстинктивно сорвать её, одёрнула себя. Она вспомнила.       Она убрала руки, осознав, что это нечто более важное, чем могло ей показаться. Пророческие слова старухи вспомнились ей. Она была одна, в доме старухи, не хотелось вызвать её гнева.       Девочка приподнялась с постели. Лишённая возможности видеть, она была беспомощна. Не зная, как понять, что и где, девочка ощупала место, на котором лежала, и это было похоже на кровать. Но помимо догадок у неё больше ничего не было. Повертев головой из стороны в сторону и прислушавшись, она подумала, что наверное, здесь были отдельные комнаты: она слышала старуху, но та была где-то на отдалении, шумела, словно бы… камень о камень катала. Как… жёрнов?       Это всё, что она могла понять о своём окружении сейчас. Ей было страшно, но она не хотела этого показать. «Трусливых зверей съедают первыми», — вспомнила она слова взрослых. Она пообещала себе не бояться.       Сглотнув, она заметила, что боль теперь ощущалась лишь слегка. Хотелось порадоваться, но стоило вдохнуть и она изошлась кашлем, сплюнув на руку что-то склизкое. Она обтёрла это о простыню и прислушалась к неизменным звукам, выдававшим присутствие старухи.       Сегодня был новый день, после которого нужно было либо уйти навсегда, либо остаться, но, согласно словам старухи, не здесь, а среди людей в деревне. Тех самых людей, что были готовы растерзать её за украденную лепёшку. Тех, кто называл её бесёнком, нечистью.       В сравнении с ними старуха казалась лучше выбором, и отчасти девочка сожалела, что у неё не было выбора остаться здесь. Девочка понимала, что такую суровую — или сумасшедшую, — особу не переубедить, нечего было и пытаться. Лучше было выполнить их уговор, без обсуждений.       Но что её ждало там, в деревне? Это не давало ей покоя.       И узнать это было лучше, чем убежать. Она больше не выдержала бы жить в дикости, одна: в ознобе, голоде и жажде. Ещё бы чуть-чуть и она оставила бы этот свет. Сейчас её обогрели и вылечили. Ей понравилось, при всех своих страхах, почувствовать хоть какую-то безопасность. Неизвестность и бродяжничество были хуже в разы.       Теперь нужно было, чтобы деревенские приняли её. Девочка так и не увидела их лиц тогда, но представляла их искажёнными в презрении и ужасе. Они точно подумали, что она не человек. Она видела их образы перед собой со злыми лицами, тычащими в неё пальцами, вилами и верёвками для висельницы.       Она сжалась, притягивая руки к себе. Ей расхотелось им показываться. Но тогда её ждали леса и дороги...       «Может, они простят меня, если я попрошу?» — пыталась она себя уговорить, пытаясь отринуть страх.       Снова и снова разрываясь между желанием упросить старуху оставить её при себе; либо убежать и дальше скитаться по дорогам, полям и лесам; либо рискнуть и попробовать ужиться с деревенскими, — она много думала и подытожила, что после побоев и грубых слов от старухи, она ни за что не осталась бы с этой гадкой женщиной, а уходить ей было некуда. К тому же, её тянуло к людскому обществу, по которому она соскучилась после зверей и разбойников.       Решено. Она должна была сделать всё, чтобы деревенские приняли её и разрешили остаться в деревне.       Девочка медленными шажками добралась до шершавой деревянной стены, откуда, выставив одну руку перед собой и перебирая пальцами в воздухе, девочка пошла вперёд, придерживаясь стены другой рукой.       Девочке приметилось, что шумное катание камня о камень стало нарастать. Но, всё равно, это были лишь догадки, ей не хватало своих глаз. Хотелось снять повязку и сразу увидеть, где и что было, как всё выглядело, и жадно смотреть, смотреть, смотреть… но даже от одной мысли об этом девочке стало страшно: её щека всё ещё саднила от удара старухи, и бродяжку точно ожидало нечто похуже, если она ослушалась бы. «Мне не стоит её злить нарочно, другие меня бросили бы», — подумала девочка.       Она неуверенно пробиралась по комнате, когда шум вдруг стих. На фоне лесных звуков осталась только тишина, отчего девочка потеряла ощущение того, что и где было вокруг неё.       — А ну замри, поганка, — резко раздался голос старухи и девочка, вздрогнув, остановилась, обхватив себя руками.       «Где... где она?» — поворачивая лицо из стороны в сторону, она не могла найти источник звука.       Посуда была отставлена в сторону и половицы заскрипели, сопровождая шаркающие шаги. Девочке по-прежнему было неприятно быть «поганкой», но она стерпела, вцепившись в ткань своего платьица, сжимая её так сильно, как могла, она невольно попятилась назад, уткнувшись в стенку.       — Что ты решила, а? — девочка ощутила, что тучное тело вдруг оказалось очень близко, возвышаясь над девочкой, и её лицо обдало старческим запахом изо рта.       Девочка еле заметно покривилась, чуть отводя лицо в сторону. Она молчала, она боялась говорить.       — Поганка… Ты ведь знаешь, что уже говорила? Я вот знаю, что мне не причудилось. Меня не проведёшь, знаю я, что и ты меня понимаешь, и сама ответить можешь. Не отбирай моё время, чертовка. Знаешь, сколько дел из-за тебя отложила, а?!       — Я останусь в деревне, — тихо ответила девочка, вжимаясь в стенку и боясь неожиданной пощёчины или оплеухи.       Старуха хмыкнула. Она отошла. Раздался маленький всплеск, звук стекавшей воды, и вот женщина вновь оказалась рядом с девочкой. Что-то холодное и мокрое, очень жёсткое коснулось щеки девочки, заставив её испугаться и дёрнуться, чтобы отпрыгнуть, но старуха удержала её за плечо. Она протёрла лицо девочки.       — Не шугайся как одержимая бесом. Такую грязную тебя там не оставят. Я помогу тебе в последний раз. Стой смирно.       Старуха протёрла её лицо, руки и ноги, и слышать не желая о возражениях. Усадив девочку на стул, она подрезала ей ногти, дважды чуть не поранив, а потом вычесала колтуны в волосах и срезала то, с чем пришлось бы долго возиться, игнорируя взволнованное мычание девочки.       — Вот, теперь не стыдно тебя отпускать. Так не подумают на меня, что бесёнка пригрела, — пробурчала старуха. Она удалилась, помыть тряпку и убрать ножницы. Очевидно говоря через плечо, она небрежно обратилась к девочке: — Путь… не… -зок… Бу… е… на…       Сколько ни напрягайся, расслышать было невозможно. Девчонка молчала.       — Эй! Я с кем говорю? — громче сказала старуха и быстро проковыляла к ребёнку. — Ну? Ты всё поняла?       — Не… слышала… — тихо промямлила девочка, опустив лицо.       Старуха сделала громкий вздох, выражая им неистовое раздражение.       — Я говорю, что путь не так близок и ты его не вспомнишь и не будешь знать, потому я тебя доведу. Я дам тебе немного еды, но запомни, что за эту мою помощь ты всегда будешь мне должна. Теперь поняла?       Маленькая собеседница кивнула.       — Ну слава тополям! Помни о своём долге каждый день, что ты проживёшь отныне, ибо сделаешь ты это только благодаря мне. Давай, поганка, я сейчас всё подготовлю и пойдём.       Девочка поёжилась от неприятного прозвища, но ничего не ответила. Старуха снова шумела, а девочка так и стояла на месте, ощущая как под лучами солнца сохли её мокрое тело и волосы. Чувствуя тепло попадающих в дом лучей, она снова невольно потянулась к повязке, хотела подглядеть…       — Поганка, запомни, если попробуешь снять повязку — свяжу тебе руки за спиной. И будешь ходить как телёнок, на верёвке. — Девочка отдёрнула руку. Старуха хмыкнула. — Ты сможешь жить в деревне только если будешь вести себя примерно. Никаких звериных звуков, никаких выходок. Я поясню всем всё как есть, что ты болела и как исход — бесы проказили. Тогда деревенские позволят тебе остаться и помогут: они тебя пожалеют. Слепых девочек у нас нет, такую они накормят из жалости, а вот обычных… тут слишком много, чтобы держать ещё одну. Но став таковой ты обязана ею остаться. На-все-гда. Это твоя первая плата за мои услуги.       Малышка внимательно слушала, под конец она свела брови и в её уме промелькнуло: «Первая?..» Старуха тут же ответила, устрашая её:       — Именно, первая. Следующую я спрошу с тебя, когда придёт время. Жизнь, понимаешь, штука дорогостоящая... За такое ты передо мной в вечном долгу. Попробуешь воспротивиться нашему уговору… и глаза твои полностью заберу. Назаклинаю, подую — и они исчезнут.       Девочка всхлипнула. Сомнений не было: эта старая ведьма точно была способна на такое. «Почему её не судили? — спросила себя девочка. — Может быть, она добежала до края земли, куда дядям-судьям не добраться? И я теперь тоже здесь, в её власти?».       Пока она размышляла об этом, старуха закончила приготовления.       — Всё. На выход.       Перехватив маленькую ладошку, старуха крепко сжала её своими шершавыми пальцами и потянула девочку за собой.       Ответить было нечего, и она не противилась. Скрипнула дверь.       Девочка споткнулась о высокий порог и повисла на старухе. За этим последовала долгожданная оплеуха и чертыхание.       — У меня спина больная, осторожнее, чертовка! — воскликнула старуха и встряхнула девчонку, чтобы та встала на ноги.       Они вышли на улицу: здесь было свежее и теплее, чем в доме. Щебет птиц стал громче, шелестела листва… И всё это девочка представляла по звукам. Они начали свой путь.       Через ткань повязки прорывался яркий свет и, держа глаза открытыми, она видела нечёткие силуэты окружения.       Это был второй день её «слепоты», а она уже соскучилась по краскам, миру и своим рукам. И её тревожило, что отныне ей было предназначено довольствоваться лишь неясными очертаниями, либо же вообще — темнотой. Навсегда.       Она стала задумываться, что, возможно, предпочла бы покинуть эту деревню, в обмен вернув свои глаза. Этого очень хотелось. «Но если с ними и вправду что-то и я уже никогда не увижу как раньше?» — испугалась она.       Рука так и тянулась к ткани. Но на полпути она остановилась и опустилась, сомкнув пальцы на платье. Девочка не решилась на бунт, чувствуя крепкую хватку на своей руке.       Потеряшка обдумывала то, что ей делать, когда останется одна в деревне. Запрет на снятие повязки — так ли был он важен, если старухи больше не будет рядом? И тут же осеклась, испугавшись одной мысли. Эта старуха точно была ведьмой, и что бы ни случилось, прознала бы, если её ослушаться. А закончилось бы это плохо.       — И что, поганка, тебе нравится, когда я так тебя кличу? — без толики хотя бы наигранного интереса сухо спросила женщина.       Девочка не проронила ни звука, невольно скривив губы. Это прозвище действительно уже начинало ей порядком надоедать, но подавать голос она не решалась. Молчание тянулось, угнетало. Они продолжали идти. Девочка помотала головой.       — И как же тебя кличут тогда?       Ответ не прозвучал. Потеряшка не планировала открываться так скоро предположительной ведьме: мало ли что она могла сотворить благодаря узнанному имени.       Похоже, старуха эту часть мотива уловила и тогда издала гаркнувший звук, который, вроде бы, был смешком.       — Ты считаешь, мне не было проще тебя отравить, нежели тратить столько времени и трав на пустое дело? — кольнула она девочку, высмеивая её «разумность». — Интересные у тебя знания для девчонки на вид лет десяти…       Девочка насупилась, ибо теперь помимо пренебрежительного обращения, над ней ещё и посмеялись.       Она крепко сжала край своих одежд в пальцах свободной руки, придя к мысли о том, что даже так имя всё равно слишком дорого для девочки — это прошлое, оставшееся для неё воспоминанием, и она не хотела ни с кем его делить. Никто не заслужил права о нём ей напоминать.       Она долго думала. Её рука невольно коснулась фляги воды на поясе. Она нежно её потирала пальцами, будто что-то вспоминая, и затем решилась:        — Митра.       Старуха хмыкнула. Некоторое время они продолжали идти, но молчание уже не нарушалось. И всё-таки старуха прогнусавила:       — Митра, значит... Митра. Это имя подходит тебе лишь отчасти. Ты могла мне не недоговаривать. — Последовала небольшая пауза, за время которой девочка уже было подумала, что оплошала, однако тишина вновь прервалась, опередив её страхи. — Но если ты хочешь, — неожиданно легко согласилась старуха, — то будь себе Митрой. Мы почти в деревне. Веди себя смирно, на тебя смотрят со всех сторон. Мне их ещё уговорить надо.       Митра кивнула.       Они приблизились к деревне, послышался лай собак. Митра непроизвольно сжала руку женщины.       — Тихо, — шикнула на неё старуха.       Митра разглядела через повязку очертания частокола. На входе в деревню они остановились, кто-то подошёл… Спустя недолгое время их заметило больше людей, добавились ещё шаги.       — Привела бесёнка обратно, знахарка? — раздался мужской голос.       — Ни шагу дальше! — воскликнула какая-то женщина.       — Позовите старосту… — зашептались другие.       Людей охватило беспокойство. Спустя некоторое время раздался кашель.       — Спокойно всем, спокойно… Мир вашим домам, и мир вашим умам.       Мышиная возня в толпе стала тише, но не исчезла. Они слушали и украдкой переговаривались. По голосу Митра узнала старика, заставшего её вчера утром за воровством еды.       — Господь велит нам быть терпимыми и давать кров обездоленным, — сегодня он звучал спокойнее, значимее, но не как вельможа, а как герольд. — Как мы вчера увидели и можем видеть сегодня, это было дитя. Да, не исключено, что это может быть эльфийское отродье. Но! Может быть и нет. Знахарка поручилась за неё, так давай-те же выслушаем.       Старуха причмокнула губами.       — Помнили бы они Бога не только тогда, когда им удобно… — Митра вздрогнула, расслышав как низкий голос прошептал это, так тихо, что слова утонули в переговорах деревенских. Старуха шумно выдохнула, если не прорычала. — Девчонка не эльфийское дитя, я провела осмотр и вы можете придать её испытанию. Она была больна и явно шла к нам долго, но откуда — не помнит. Родителей забрала чума. — Митра дёрнула бровями. — Она спаслась по воле… Божьей. — старуха кашлянула. — Говорит, звать Митрой. Как венец Христовый. — Старуха шевельнулась, делая взмахи, верно крестясь. — Имение Божьего не боится. Если…       — Говоришь, не ихнее дитя, а с глазами тогда что? Почему не показывает?! — перебила старуху какая-то злая женщина.       Толпа снова взволновалась, будто только и ждала удобного момента после того как затихла.       — Тихо! Тихо! — вскрикнул старик. — Дайте ей ответить.       Люди повиновались, снова смолкнув. Митра вцепилась второй рукой поверх ладони старухи. Она не знала, что делать. Женщина запретила ей снимать повязку, но ведь это была так просто… одно движение! Она хотела сказать, что снимет, покажет, что может здесь остаться, и всё же... что бы она показала? А если там было что-то не так? Но старуха оборвала её резвые мысли:       — Это от болезни. Её глаза скривились, они смотрят в стороны. Этому не помочь. Я наказала ей держать их закрытыми: при взгляде на них другому можно заразиться. Я полуслепа, потому смогла избежать напасти, но за вас всех… я боюсь. Пога-… — старуха прокашлялась. — Потеряшка сказала, что не хочет вам отплатить за добро злом и отказалась от глаз. Она будет в повязке всю жизнь.       Охи и ахи издали люди, а Митра не могла понять, о чём толковала старуха: неужели, её глаза скривились? Как же так, она навечно останется для всех слепой? Почему старуха не сказала ей раньше, а если бы она сняла сейчас повязку? Она еле сдержалась, чтобы не расплакаться.       — Калека, значит, — протянул старик, он хмыкнул и задумался. Затем заговорил: — Что ж, госпожа это предполагала. Впрочем, руки-ноги… есть, а значит всё равно пригодится нашей общине. Знахарка, она согласна?       Старуха пихнула Митру в плечо. Она еле удержалась на ногах, вцепившись в руку старухи, а затем низко кивнула.       — Значит, решено! — провозгласил старик. — Единственное, что осталось… Это, как вы верно заметили, испытание. Небольшая проверка. Любому, кроме нечистого... бояться нечего.       Митра взволновалась, у неё вспотели ладошки при слове «испытание». Её одолевали плохие воспоминания.       — Вот крест! Мы, значит, преподнесём его к её лицу. Обычно на крест смотрят, но её слепота усложняет дело. Так что… — старик многозначительно помолчал, а потом продолжил, подходя ближе, — пусть поцелует крест, выразив почтение. Эльф и нечисть так не смогут.       — Ладно, — сказала старуха. — Только побыстрее, моим старческим ногам тяжело переминаться с места на место пока вы определяете суды Божьи.       В толпе раздался нечаянный смешок, и сразу же стих, в ответ на возмущение других.       — Бесстыдница… — пробубнил старик и сделал ещё шаг вперёд, поднеся что-то к лицу Митры. — Во имя Господа. Аминь. — Все повторили: «Аминь». — Это крест Господний, вырази почтение. Сначала коснись. Ну же, коснись уже, тяни руку, я к тебе обращаюсь... Нет! Правой рукой! Той, что другая!       Девочка отдёрнула левую и протянула правую, но схватила пустоту, затем повела ладонью в сторону и наткнулась на деревянный крест. Она боязливо взялась за него. Все, затаив дыхание, выждали некоторое время в молчании.       Староста воскликнул:       — Свидетельствую! Кожа не вспыхнула, дыхание не сбилось, звуки дьявольщины издавать не стала. Господи помилуй, — он, верно, окрестился, прошептав: «Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь». По толпе пробежался шёпот сбивчивого повторения. — Хорошо. Значит, крест её принял. Теперь же, дитя, прикоснись губами к распятию. Коли же и это сумеешь сделать, значит, сейчас нет в тебе бесовского действа и живёшь ты в Божьей благости.       Митра не сразу выполнила приказ. Её охватила лёгкая дрожь. Она сама не знала, чего испугалась. Девочку вдруг одолели сомнения, она подумала, что у неё был равный шанс оказаться нечистью. Митра представила, как, коснувшись креста губами, она бы испарилась или сгорела на месте — как говорили про ведьм. «Вдруг они правы? Вдруг я — отродье темноты?» — думалось ей. Левой рукой она мяла ткань своего платьица.       Время шло. Она чувствовала, как оно тяготило её — заставляло торопиться. Она ждала слишком долго. Может, ей так показалось из нетерпения.Она была уверена, что ей не дали бы и шанса, пропусти она ещё мгновение.       Митра зажмурилась — сильно-сильно. И до боли в пальцах сжала платье, однако хватка на кресте осталась такой же мягкой как и прежде, ласковой. Девочка поддалась вперёд и коснулась губами деревянного распятия, который она видела через ткань только как неразборчивый силуэт.       — Смотрите, чтоб в воздух не взмыла! Нечисть это быстро делает, — перешёптывались люди.       — Господи спаси!       — Да-да, а ещё детей с собой унесёт!       Не открывая глаз, Митра так и стояла на земле. Её голые стопы чувствовали под собой холодную влажную землю. Она не взмыла в воздух. Старик вытянул из рук девчонки распятие, царапая кожу шероховатым деревом.       — Значит, не нечисть. Сим испытание значится успешно пройденным. Позже я задокументирую наш суд. Вы, люди, были тому свидетелями, и пусть же никто не усомнится в ней до обвинений иного рода в будущем. Девочка, тебя крестили?       Митра помедлила, она не знала, что это такое, а если и знала, то забыла. Не будучи уверенной, хорошая это вещь или нет — ей подумалось, что крестить могут ведьму, стукая её крестом, — она решила не рисковать. Старик был нетерпелив, он повторил вопрос. Она неуверенно помотала головой.       Люди же и не думали замолкать, хотя голоса, неубеждённые, враждебные, хотя бы не перешли на крики. Но староста не отдавал им никакого отчёта.       — Не беда. Сделаем позже, я займусь этим. Я также…       За одно мгновение голоса исчезли все как один. Старик тоже осёкся. Митра была в растерянности, она не понимала, что изменилось. Сквозь тишину и слепоту в её ум ворвалось чувство крепкой хватки старухи, сжавшей её сильнее. Старуха определённо не была ей другом, но напоминание о том, что кто-то живой был рядом, дало Митре немного успокоиться, прежде чем разволноваться ещё больше: «Чего могла испугаться старуха?».       — Herr Рихтер, или нам в пору называть вас Еhrwürdig? — прозвучал холодный, однотонный и вкрадчивый голос, со скрытой насмешкой. Она напомнила Митре сухую монахиню, отпевающую людей во время Чумы: одного за другим, тело за телом, без капли жалости. — Мы благодарны вам за вашу службу и рвение в защите деревни. Право, не ожидали, что наши слова вы расцените в подобном ключе. И что забудете нас пригласить.       Митра повернула голову на звук, жмурясь и щурясь в попытках рассмотреть через ткань силуэты пришедших «их», но увидела лишь одну женщину, посреди расступившихся в два холмика людей.       Старик молчал. Он нервно закашлял, просморкался, и заговорил:       — Ни в коем случае, госпожа Майер. Я, значит, только вашу волю и выполнял. Куда мне, старику, знать, что уместно, а что нет? Вы бесконечно милосердны, а потому, по глупости, хотел убедиться, что мы не пригреем на груди змею. Значит, простите, если напортачил… Я просто… просто.... значит.... — голос его сбился. Он что-то ещё пробормотал неразборчивое, а потом погромче, извиняясь, добавил: — А вас не позвал, чтобы вы отдохнули, вы столько трудитесь...       Он не договорил. Митра заметила, что причиной тому был взмах руки новой фигуры.       — Благодарим за заботу о нашей деревне. Мы говорим, что девочка может остаться. Отныне никаких больше испытаний. Крестить можете по желанию, если сами не захотите отдохнуть, Еhrwürdig, — Она сделала паузу. — Знахарка, — и морщинистые пальцы старухи сжали ладошку Митры ещё крепче, — что сказала девочка, где её родители?       — Чума, — сухо повторила старуха.       — Тем паче. Не пристало нам отвергать невинную душу, — люди уже не шептались, а внимали с благоговением каждому слову, это чувствовалось в воздухе. — Имя?       — Митра.       Госпожа хмыкнула.       — Будет лучше выбрать что-то более удобное всем, чтобы не забыли. — Митра почувствовала стыд за то, что вообще так назвалась, теперь это имя ей казалось несуразным и глупым. — Мы дарим ей Beiname — Аугенбинде. Что касается места для жизни для Аугенбинде... Знахарка, ты слишком стара, чтобы о ней заботиться, так что пусть живёт здесь, поближе к люду и к нам. В том пустом доме, — при упоминании дома люди перешептались, кто-то ахнул, Митра не знала, что стало тому причиной. — Обязательство жителей деревни кормить и одевать девочку в обмен на помощь в работе. Аугенбинде обязана обучиться любой нужной работе и раз в день посещать церковь. На этом наш суд окончен.       Силуэт стал приближаться. Старуха шаркнула ногой, отводя её за себя, и притянула девочку за руку к себе поближе. Митра не понимала, что стала причиной такой враждебности старухи к этой доброй женщине. «Старуха, верно, всех хороших ненавидит», — подумала Митра, а женщина уже оказалась перед ней и наклонилась. От неё пахло приятными притирками. Митра боязливо съёжилась как зверёныш. Женщина коснулась её плеча.       — Не бойся, малютка. Мы тебе вреда не причиним, мы тебе рады. Ты всё запомнила, Аугенбинде? — Митра кивнула, смущаясь от неожиданно сладкого голоса женщины. — Если вдруг что-то случится, сообщай нам. Мы первые тебе поможем. А повязку не снимай, мы очень ценим твою жертву.       Митра ответила слабыми кивками, ничего не произнеся. Женщина отпустила её, развернулась и ушла. Все проводили её тишиной и взглядами. Когда она ушла, люди на мгновение перешептались о чём-то и сразу же исчезли с улицы, уйдя по своим делам и забыв о девочке.       Старик откашлялся, пробормотал себе под нос невнятное и тоже проковылял прочь, опираясь на палку.       Старуха сплюнула через плечо, буркнула что-то на другом языке и потянула девочку за собой. Они пошли к краю деревни.       Дом стоял чуть в отдалении от других, он был выше, но от него веяло пустотой и заброшенностью. Запах гниющего дерева ударил в нос Митре. И они оказались у крепкого порога знакомого ей дома: он помнился Митре в смутных образах как статный, но совершенно заброшенный.       Старуха остановила девочку у дверей и всучила ей корзину с едой и маленьким кувшином внутри. Борясь с соблазном стянуть повязку, Митра старалась подглядеть в просвет между кожей и повязкой, но та была чересчур плотно привязана, так что она в тени дома не разглядела даже очертаний и пришлось ощупывать всё коротенькими пальцами. Кажется, что-то из этого точно было хлебом.       — Поначалу я всё же буду тебе помогать, Митра, — безымянная нехотя переменила своё прежнее решение и, судя по звуку, хлопнула руки друг о друга, будто обтирая их. — Я научу тебя тому, как устроен этот дом и как устроена улица. Но ты должна учиться этому так быстро, как можешь, потому что я не буду ничего повторять по многу раз. И помни, то, что я сказала сегодня — это истина, ты теперь слепа для всех. Тебя оставили здесь только из-за этого. Не подставь меня.       Девочка, испугавшись тона старухи, быстро кивнула.       Знахарка прошла мимо девочки, шагнула в дом и даже её не окликнула, считая самим собой разумеющимся, что Митра сообразит пойти за ней. Чуть припоздав, потеряшка аккуратно ощупала пальцами босой ноги высокий порог и робко вошла вовнутрь.       Старуха гаркнула девочке остановиться на месте и та замерла. Знахарка что-то прибирала в доме, достаточно долго, успела даже сходить наверх: скрипели бедные ступени. Потом она подошла и с силой отняла у девочки корзинку и куда-то её поставила. Она занялась чем-то другим, попутно рассказывая об устройстве дома и иногда хватая девочку за руку, чтобы дать ей ощупать тот или иной предмет. Митра старалась послушно всё запоминать.       Когда старуха приумолкла, вновь начав что-то попутно переставлять под своё еле слышное бормотание-ворчание, Митра уселась за нащупанный подле стол, следуя указанию женщины.       Старуха говорила только с собой, а Митра о чём-то задумалась и всё пыталась набраться смелости подать голос, пока, наконец, не сказала кротко:       — Спасибо вам.       — И года не прошло, как вспомнила о вежливости, поганка, — проворчала старуха, словно с меньшим раздражением. Митре впервые не было обидно за странное прозвище. Оно прозвучало по-другому, без грубости, с какой-то своеобразной теплотой. Старуха продолжила убираться. — Я приду завтра... нужно твой кашель долечить. Я устроила тебе место для сна наверху, не спи на полу больше, мои травы насмарку уйдут.        «Словно ей не всё равно», — подумала Митра и промолчала. Но у неё не было сомнений: старуха знала об её согласии.

ᄽᄿᄽᄿᄽᄿᄽᄿᄽᄿᄽᄿ

      Вы проснулись, найдя себя свернувшимся на снопе сена под окном. Вам сложно было вспомнить, когда именно Вы уснули вчера за время рассказа. «Если это можно было бы так назвать», — подумали Вы, поднимаясь и потягиваясь.       Сложно было бы назвать рассказом две похожие истории, которые состояли из разных отрывков, совершались разными людьми, и при этом, казалось, в одно время: хозяйка дома говорила о жителях, а её помощница — о девочке и знахарке. Выслушав последнюю, Вы примерно представили себе происходившее и то при условии, что никто из них не врал и что они действительно говорили об одном и том же.       Вы решили, что история пока казалось очень странной, в особенности её цель.       «Не первый и не последний обездоленный ребёнок, кто остался совсем один. Но не о всех говорят с таким... трепетом».       Слушать же рассказ до глубокой ночи, с перерывами для хозяйки на вздохи и ахи, причитания, было целым испытанием. В промозглом доме под свет зажжённой свечи Вы наблюдали за рассказчицей, которая с каждым мгновением казалась всё безумнее и безумнее: время от времени она могла замолкнуть, оборвать недосказанное слово и уставиться в темноту немигающим взглядом. Молчание могло длиться и недолго, и долго, а Вы оставались сидеть, послушно ожидая, никак не прерывая её забвение: кровь стыла в жилах, представлялись образы сцепивших её духов, но наблюдение было единственным решением, чтобы не войти под их влияние и чтобы в любой момент суметь избавить её от одержимости, если она начала бы беситься. Но каждый раз она оживала и продолжала с того же места или с какого-то очень старого.       Единственное, что скрасило Вашу ночь тогда — повесть молодой красавицы. Старуха храпела на лавке, а Вы, придвинувшись на полу к собеседнице в кромешной тьме, слушали, как она нашёптывала Вам на ухо всё то же самое, но иначе. Вы слушали, но не были уверены, замечали ли всё, ведь мысли Ваши устремлялись не в сторону странной истории. У Вас часто билось сердце от каждого выдоха, ласково касавшегося Вашей кожи. А Ваш взгляд сосредоточился на её изящных, покрытых мозолями, но таких красивых — руках, к которым Вам так хотелось прикоснуться. В конце концов, начало истории завершилось и сложилось в общую картину, и Вас отпустили на долгожданный отдых.       Ваше пробуждение хозяйка встретила с радостью и перечислила Вам все работы, которыми Вы ей также были обязаны. Вы помогли по хозяйству, принесли хворост, нарубили дров, раскололи их и сложили перед домом под небольшой крышей. Вам пришлось отловить сбежавших из курятника — низкого и узкого домишки — худых кур и починить в него дверцу.       Всё шло хорошо, Вы занимались делами, да вдруг случилось такое, что Вы заметили краем глаз мелькнувший меж заброшенных домов силуэт — с чёрными волосами, в длинном чёрном платье, и лицо её покрывал белый тонкий платок. Но стоило осечься, обернуться и всмотреться — а ничего уже не было. Вы даже прервались и подошли туда, но на влажной грязи не было признаков какого-либо следа.       Вы сплюнули через левое плечо и перекрестились. «Нужно поскорее уезжать», — подумали Вы. Вы пытались отвлечь себя новыми заданиями, но Вы не могли забыть об этой повторяющейся чертовщине. К тому же, Вы стали чувствовать, будто Вас сковывала слабость.       В полдень Вы помогли белобрысой красавице. Ей было тяжело одной перетаскивать сено для двух худощавых коров, и она к тому же прихрамывала на правую ногу, а Вы оказались рядом и как нельзя кстати. Вы забрали работу, дав ей отдохнуть. Мельком поглядывая на её миловидное личико и тонкий стан, Вы задумывались: «Возможно, стоило бы всё-таки задержаться на дольше? Мне могло показаться всякое с измора». Вы закончили дело с большим опозданием, оказалось, даже переработали, сами того не заметив. Красавица поблагодарила Вас за это, сказав, что теперь ещё долго можно будет отдыхать, а Вы, смутившись, простились с ней.       Оказавшись в одиночестве, Вы отогнали одолевавшие Вас грешные мысли, которые никогда в жизни раньше Вас не посещали. Вы опешили поначалу, не узнавая себя. «Велик тот, кто превозмогает низменные позывы», — подумали Вы и прочли молитвы, а затем снова перекрестились, не зная, искушает ли Вас дьявол или очаровывает Ангел. Наваждение робких глаз, тонких рук и розовых губ исчезло из Ваших мыслей. Вам стало спокойнее.       Вы напомнили себе, что данная Вам миссия: объехать все деревни на пути к Кёльну, собирая информацию о ведьмах, судебных процессах и колдовстве, чтобы отчитаться перед аббатом, — была Вами завершена.       Вам уже хватало записанных отчётов и оставалось только добраться в Кёльн. И каждый лишний день отнимал у Вас возможность вернуться вовремя.       Вы пережили ночь, восстановили силы после долгого пути, и теперь пришло время его продолжить. Тем более, что охота на ведьм казалась Вам несуразной. Это занимало священников больше, чем умиравшие от болезней и ран после войны люди. С другой стороны... их страдания могли быть ответом на пороки человечества — такие доводы возвращали Вас к сомнениям.       «Я лишь твой верный раб, Господь, откуда мне знать, что верно, а что нет? Ты, по милости Своей, шлёшь к нам тех, кто лучше понимает Тебя... почему же мне так сложно им довериться?»       — Господин! Господин!.. — из задумчивости Вас вырвал трепетный голос помощницы, Вы обернулись, хватаясь за рукоятку меча, который Вы никогда и нигде не оставляли.       — Я здесь! Что случилось?       Она бежала на Ваш голос, припадая на правую ногу. Взгляд её снова сделался беспокойным, бегающим, она часто дышала.       — Пожалуйста, только не сердитесь на меня... не сердитесь... я... бежала... — она виновато указала глазами на свою больную ногу, умолкла на мгновение и после глаз не поднимала, — так скоро как могла... Пожалуйста, не сердитесь... Я молю о Вашем прощении...       Видя её в столь взбудораженном состоянии, Вы почувствовали как у Вас сжало сердце. Вы забыли обо всех своих диллемах и только хотели ей помочь. Но, как Вы ни старались, она не отвечала на Ваши расспросы, поддавшись истерике: она плакала, теребила пальцами одежды и ругала себя.       Видя, что она всё больше погружалась в панику, Вы отпустили меч, крепко взяли её за плечи и заглянули в её серые глаза, обрамлённые изогнутыми русыми бровями.       — Weib, я на вас ни за что не буду сердиться. Говорите, как оно есть, я здесь, я вас выслушаю. Прошу, только не терзайте себя так, скажите, как могу помочь, что бы ни было — я здесь, с вами. Мне невыносимо видеть вас такой.       Она очнулась от наваждения и снова посмотрела на Вас осознанным взглядом.       — Ваш конь, господин. Похоже, он болен. Он упал... Хозяйка его осматривает.       Вы вновь вернулись к реальности, вырываясь из-под чар прекрасных глаз красавицы. Вы отняли руки от неё. «Если конь заболел... Я не смогу уехать отсюда», — подумали Вы. Это было совершенно неожиданно, ведь Вы знали, что с конём всё было хорошо, Вы получили его в таверне, где последний раз ночевали в удобствах.       Вы ничего не ответили и последовали за ней. Плохие предчувствия снова одолевали Вас, нашёптывая, что подобное ничего хорошего не сулило.       Они пришли к дому, где у столба лежал его конь. Бок коня медленно и слабо вздымался, дыхание сопровождалось хрипотой. Хозяйка сидела на коленях перед ним, что-то делая.       Вы и Ваша спутница подоспели к ней, обойдя коня со стороны. Вы очень настороженно присмотрелись к тому, что происходило. У коня, чуть выше копыта, был порез: плоть сочилась гноем, — и женщина втирала в него какую-то тёмно-зелёную жижу из деревянной тарелки. Вы не знали, что и думать. Вы чувствовали лёгкое головокружение, Вас мутило, но Вы собрались с силами и спросили:       — Что с ним?       — Плох, он, ой плох. Потрогайте его, господин, он весь горит словно на углях лежит. Мы заметили, что он лежит и пытаемся ему помочь. Но ему понадобится хорошо, если только неделька, чтобы оклематься.       Вы колебались, что-то мешало Вам довериться этой безумной, да и то, что коню так внезапно поплохело наводило на мысли о том, что это место под властью бесовщины. «Может, я попал в плен к ведьмам?» — подумали Вы, вскользь бросив взгляд на спутницу и на хозяйку. Ещё не поздно было сбежать отсюда. Однако, без коня Вам далеко не уйти, а в доме лежали вещи.       Более того, бегство не было Вам присуще, и Вы поклялись в начале своей службы нести Имя Господне даже в уголки ада. Как Вы могли свернуть со своего пути, если даже вдруг оказались бы среди ведьм?       «Виновные или безвинные... Господь рассудит. И Господь же меня сбережёт. Всё случается по Его воле, я в любом случае приеду в срок... даже если задержусь», — думали Вы. Ваш конь... ваши записи... Это всё было Вам надобно. Вам нельзя было сразу сбежать.       Пока Вы размышляли, Ваша спутница уже присела на колени и присоединилась к хозяйке, протирая коня влажной тряпкой.       Ко рту снова подступилась тошнота, Вы сдержались. У Вас стало покалывать в кончиках пальцах рук. Вы откашлялись, вдохнули поглубже и пошли в дом, бросив через плечо:       — Спасибо вам за помощь, госпожи. Моё самочувствие оставляет желать лучшего, боюсь, не сумею вам пособить пока что. Надеюсь, встретить вас позже, за рассказом...       Вы зашли в дом и погрузились в размышления. Никакого решения не приходило на ум. Вы не смогли бы прорваться через дебри лесов, болота и даже через бесконечные поля в глуши, на своих двоих.       К тому же, будто Ангел Вам нашёптывал, что то, что здесь случилось было не таким простым, как казалось. Поначалу она выглядела просто опустевшей, но теперь, наслушавшись, Вы более внимательно изучили окрестности и поняли: некоторые здания были погоревшими, остальные же обветшалыми, отвергнутыми, заколоченными, — их оставили, чтобы никогда больше не вернуться.       А раз уж так... Вы могли бы заняться расследованием, узнать, чем же так потрясла это место какая-то маленькая девочка.       Вы опустились на скамью, стали молиться на чётках. Ваши глаза то и дело останавливались на подвешенных над дверью высохших цветах: стеблях с соцветиями в виде кроны деревьев, белыми цветками. Вам были они знакомы, но на ум не приходило их название.       С улицы через распахнутую настежь деревянную дверь доносились всхлипы коня. Слышались голоса хозяйки и помощницы. У Вас было навязчивое чувство, что сегодня Вы видели коня в последний раз.       Вы вздохнули. Обвели взглядом мрачную комнату, постучали пальцами левой руки по столу. Вы подумали обо всём, что произошло за эти два дня. Казалось, время в этом месте действовало совсем по-другому: два дня одновременно прошли как один миг, и тянулись вечность.       Вы молились, пытаясь найти ответ в своём сердце, но оно молчало. Вы отложили чётки и достали из-за пазухи записную книжку и серебряную иглу. Сначала Вы перечитали свои записи, а потом открыли свежую страницу и добавили новые заметки. Передавая свои мысли бумаге, Вы отвлеклись и забыли о беспокойстве. Закончив трудиться, Вы убрали всё обратно и снова взглянули на цветки над дверью.       «Болиголов», — вспомнили Вы название и что он ядовит, но зачем кто-то бы стал его подвешивать над дверью — оставалось для Вас загадкой.       Также, сейчас, когда у Вас появилось мгновение внимательно оглядеться, во всём доме Вы не заметили ни одного распятия. На шеях у женщин Вы тоже не видели крестов, но Вас это не удивляло. В этой части влияние протестантизма было особенно сильным, не говоря об язычестве. Но, если верить их словам, тут раньше жил семинарист, а значит, либо они все были новообращёнными по доброй воле, либо принуждёнными смириться с новыми порядками.       Вы решили, что лучше всего было сохранить свою личность в тайне, по крайней мере, это добавляло Вам шансов уехать отсюда куда подальше.       Вы поднялись, и ноги Вас чуть не подвели, но Вы отмахнулись от этого. Вялость тела — вполне возможная реакция на прокажённую землю. Язычники часто проводят богохульские обряды. Такое прогоняет Христа. Вы взялись за чётки и пошли на улицу. Конь уже лежал один, он спал. Его нога была замотана в сочившуюся нанесённой мазью ткань. Вы подумали подойти и прикоснуться, но отказались от этой идеи.       — Прости меня, я не могу последовать за тобой, у меня есть миссия, — произнесли Вы и окрестили коня.       Вы знали — ему не выжить.       Вы пошли дальше, осматривая дома: каждый выглядел по-своему, будто их достраивали по мере необходимости и каждый раз — согласно прихотям нового жильца. Некоторые были из дерева, но больше — из камня. Обычные, деревенские. Но все до последнего — пустые.       Слышен здесь был только ветер, шум листвы деревьев за частоколом и звуки животных. В остальном, это была полная тишина. Нехорошая, предостерегающая. Вы прошли дальше, в центр деревни, и нашли нечто наподобие церквушки. Это был каменный прямоугольный столб, посредине которого был проём и колокол. На самом верху, на остром конце, возвышался крест.       Вы перекрестились и склонили голову. «Даже такое место Господь не оставил... Возможно, это мне знак, что Он хочет меня здесь видеть», — подумали Вы и, обойдя «церквушку», остановились и прикоснулись к холодному камню. Прикосновение не подарило Вам умиротворение, только усилило нагнетающую тревогу.       Вы прогулялись по деревне дальше и затем, ничего нового не обнаружив, вернулись к жилому дому. День подходил к концу.       Конь уже не издавал ни единого звука. Вы скользнули по нему взглядом, но остались невозмутимы. Ощутив вонь, доносившуюся от мази на его ноге, Вы прикрыли нос рукой, поморщившись. Вас чуть не стошнило.       Вы поспешили вовнутрь, сели за стол и, не выпуская чёток, продолжили молиться. Вы ждали прихода хозяйки и её помощницы.       Эта маленькая девочка, рассказ о которой был совершенно бесполезным и странным на первый взгляд, теперь привлекла Ваше внимание. «Очевидно, она не просто так заслужила страх, обращённый к ней, — подумали Вы. — Мой долг уделить этому время, раз Всевышний так повелел. К тому же... собирается дождь».       Теперь, Вы станете слушать по-другому: внимательнее, с тщанием, с жадностью.