Сердце в кукольном теле

можно ли любить того, чью мечту не способен разделить?

hostage — billie eilish

      Люди, наверное, были созданы мечтать. Наверное, такая большая голова и такое горячее сердце были даны им только для того, чтобы они могли представить, как достают до луны, раскрывают неведомо откуда взявшиеся крылья, путешествуют по чужим мирам и сбегают из родных краёв. Наверное, человеку необходима какая-нибудь мечта, даже если она совершенно несбыточная.       Наверное, так, раз без мечты человек увядает. Он, пожалуй, должен мечтать о чем-нибудь, хотя бы иногда, хотя бы поднимая стеклянные глаза к небу, хотя бы немного, хотя бы о незначительном. Пусть бы о цветке в новеньком горшке или верной собаке, обязательно с белыми подпалинами, но человеку очень нужна мечта. Порой для того, чтобы ее достигать и из хрустального ее тела вырезать постепенно жизнь, к которой так долго стремился, а порой и для того, чтобы сорвать её и кормиться ею подолгу, чтобы не упасть на колени перед горем бессмысленного бытия.       Только мечта — она ведь как один пейзаж, нарисованный руками разных художников, один сюжет, написанный пером разных писателей, одна композиция, исполненная разными музыкантами: у каждого своя, своей формы, своего цвета и звучания. Если в действительности у каждого человека есть собственная мечта, не может быть, чтобы не было людей, чьи мечты противоположны друг другу. Наверняка есть люди, мечтающие о мире во всём мире, и люди, грезящие о нескончаемых битвах. Есть и те, кто отчаянно желает развития медицины, и те, кто надеется, что проклятые ученые навсегда исчезнут, перестав пичкать их детей своими лекарствами — ведь они и без этого как-то выросли, всё пережили, к шаманке за углом сходили, да на ноги встали. Мечтающие помогать другим и мечтающие заботиться только о самих себе, грезящие о свободе и грезящие о том, чтобы кто-то распорядился за них, как им следует жить. Невозможно, наверное, сделать так, чтобы люди жили в мире, не ломая ничью волю, только по вине всепоглощающей мечты, вынуждающей людей обращать мечи друг против друга.       Но одно дело, когда люди — вечные враги. А если семья? Если друзья? Если между ними любовь? Что тогда, изменять собственную мечту? Резать ее, истязать и ломать в угоду чьим-то чувствам? А может, сломать другого человека, чтобы он поверил в чужую мечту? А может, вообще отказаться от мечты и заменить её на другую? Ту, от которой любовь не будет трещать по швам?       О, нет, мучительно тяжело не понимать чужой мечты, самого большого желания человека, которого страстно любишь. А если весь человек и есть эта его проклятая мечта? Если всю жизнь он лелеял потайную мечту, строил на ней все чувства, все движения? Что тогда? Заменить человека? А разве так легко — взять и сменить любимого, словно и не было никаких чувств? Разве так может поступить отдавший собственное сердце? Нет, даже не отдавший, хотя бы просто имеющий сердце?       Наверное, будь у тебя точные ответы на эти вопросы, тебе пришлось бы куда проще на корабле, плывущем из Снежной в Инадзуму — страну вечных распрей и непрекращающих гроз.       Ты зажмурилась, чуть пошевелилась. Открыла глаза и уставилась на деревянную стену перед собой. Поёжилась. Несмотря на набитый пухом мягкий матрас, проваливавшийся под твоим телом, как уютное гнездо, и тёплое одеяло, было холодно. Наверное, ты просто отвыкла спать одна.       Спутанное после сна сознание молчало. Ты глядела в одну точку, не имея особого желания подняться с постели, одеться, привести себя в порядок. В основном потому что ты прекрасно знала — если встанешь, на тебя обрушится поток тягостных мыслей и мучительных сомнений. Только здесь, в холодной кровати, ты могла ни о чём в сущности не думать. Беспокойный рассудок утихал. «Ещё не проснулась, уже устала. Замечательный расклад», — невесело подумала ты и больше ни одной мысли в голове не появилось.       Ты вновь прикрыла глаза. Не хотелось двигаться, срывать с себя сонную дымку. Знала, что надо. Знала, что можешь. Но совершенно не хотела.       Дверь в каюту тихо открылась. Не было сомнений в том, чьи почти беззвучные шаги раздались следом. Вряд ли кто-то кроме главы отряда осмелится зайти в его каюту, тем более если глава отряда — Шестой Предвестник фатуи. Закрытые веки не дрогнули. Ты не повернулась, не шевельнулась в ответ на его появление.       Он постоял немного у двери, должно быть, разглядывая тебя. Дверь притворилась с негромким скрипом. Шаги выдали его приближение, и тебя накрыла тень.       Он остановился теперь уже над тобой. Ты не повернулась. Только внутри неприятно заныло, да руки незаметно сжали одеяло. Ты услышала, как он вздохнул, замялся — наверное, отвёл взгляд в окно — и застыл на какое-то время, может быть, надеясь, что ты посмотришь на него, улыбнёшься лукаво, съязвишь, как ни в чём ни бывало и сама же засмеешься.       Но ты так не умела — притворяться, что ничего не беспокоит, когда на самом деле беспокоит. Молчаливо принимать сокрытие правды, будто так и должно быть. Даже если пыталась, выходило плохо. Что-то непременно тебя выдавало.       Ледяная рука коснулась твоего плеча, вселяя в голову сотню мыслей разом — они пронеслись мимо сознания, едва задев его и окончательно пробудив. Ты вздрогнула. Рука сразу отдёрнулась. — Если не хочешь проспать ужин, вставай сейчас, — посоветовал знакомый голос с отзвуком горечи. — Я же говорила, носи перчатки, — ты закрыла плечо одеялом, злясь, что именно в эту ночь с него опал халат. — Холодно.       Он снова вздохнул, не зная, какие слова следует подобрать, чтобы бездна между вами не разверзлась сильнее. Ты крепче прежнего сжала одеяло. — Ты снова будешь торчать на палубе всю ночь? — поинтересовался он. — Буду, — согласилась ты. — Ты не любишь холод, — заметил он.       Ты не выдержала. Вынырнула из-под одеяла в одном своём шёлковом бордовом халате. Нет, ты в нём не мёрзла, тебе просто было холодно, особенно в кровати, и было бы холодно даже в десятке свитеров под сотней одеял. Ты посмотрела на него снизу вверх, накрытая его тенью. В сапфировые глаза, в которых не было видно ничего, кроме тёмного тумана и какой-то, может быть надуманной, тоски. — О, ты хорошо меня знаешь, — с непреднамеренным укором в голосе язвительно сказала ты. — Тогда, может быть, ты знаешь, что я ненавижу больше холода?       Скарамучча не пошевелился. Ты поднялась, встала прямо перед ним, не отрывая своих глаз от его. Хотела, чтобы он хоть на несколько мгновений ощутил твою непримиримую злость, твоё отчаяние, твою обиду, в конце концов. — Я сказал тебе, — произнёс он, — то, что ты хотела знать. Что ещё ты хочешь услышать? — Не знаю, Скарамучча, — пожала плечами ты. — Что тебе жаль? Что ты не хотел врать? Умалчивать? Называй это как хочешь.       В животе будто свернулась змея. Ты поморщилась и всё же, обойдя застывшего Скарамуччу и едва не вздрогнув вновь — на этот раз от пробежавшей между вами незримой молнии, — направилась к своим чемонаданам, из которых так ничего и не выложила. Не было подходящего момента. — Я не лгал тебе, — Скарамучча снял шляпу, повесил ее на крючок. — Мы едем в Инадзуму по поручению Царицы. И мы выясним, откуда взялась твоя печать и как ее снять. — Конечно! — махнула рукой ты. — Неважно, что ты задумал! Это же ничего не меняет! Совсем! Ничего!       Ты зло выбросила на пол мешавшее тебе платье, достала шарф, рубашку, тёплые штаны. Всё такими же злыми, резкими движениями сложила платье обратно, захлопнула чемодан. — Что-то я не видел за тобой такого раздражения, когда оказалось, что вся твоя семья лгала о твоём происхождении, — Скарамучча скрестил руки на груди. — Конечно, приплети сюда совсем другую ситуацию, — вспыхнула ты. — Есть вещи, о которых можно не говорить — это всё равно ничего не поменяет. Вот какая мне разница? Оказалась я там, значит, моим первым родителям я была не нужна, и всё тут, понимаешь? Не нужна! Хочешь сказать, важна была печать? Моя природа? Так они о ней понятия не имели, вот что! Какой мне смысл был узнать, что не они меня зачали, а?       Скарамучча, вероятно, впервые видя тебя настолько взбешённой молча наблюдал, как ты вихрем носишься по каюте, раскрывая один чемодан за другим. — И я сама, — ты едва не уронила со стола чернила, резко взмахнув руками, — в свои же недоговорённости вляпалась! Поэтому я прекрасно знаю, что всё это вранье, чёрт возьми, у-жас-но! И где, мать твою, расчёска?! — На полке, — ответил Скарамучча, кивком указывая тебе направление.       Ты смерила его злым взглядом, подлетела к полке и действительно обнаружила там свою расчёску. — Значит, кому-то можно врать, а кому-то нет, да? — Скарамучча усмехнулся. — Интересный у тебя взгляд. — Не кому-то, а о чём-то, — огрызнулась ты. — Чувствуешь разницу? — Нет, — ответил Скарамучча. — По-моему, так сплошное лицемерие. Ложь есть ложь. — В любом случае, ты соврал, как ни посмотри, — ты сбросила с себя халат. — И не кому-то. Мне соврал.       Бесстрашно обнажив тело, ты повернулась к нему, хлестнула одними глазами. Скарамучча отвёл взгляд. — Оденься. Простудишься, — коротко сказал он. — И что? Какая уже разница? Я уже в уязвимом положении, — ты развела руками. — Ты же забыл меня предупредить, что я не только отправляюсь в чужую страну, но и отправляюсь совсем не с той…       Ты мотнула головой, не стала договаривать решив, что кто-то может услышать. Скарамучча всё равно понял, о чём ты, и поморщился. Ты стала быстро одеваться, не сильно заботясь о том, чтобы выглядеть приглаженной. Хотелось поскорее уйти из каюты. — Я не хотел… — начал было Скарамучча. — Конечно, ты не хотел, — взвилась ты, накидывая пальто на плечи, — но сделал. И лишил меня права выбора. Не подумал, что я разозлюсь на твою ложь, потому что это совсем не то же самое, что история о моих родителях? Что эта ложь будет иметь значение? Не подумал, в какое неловкое положение меня поставишь, да? — ты швырнула расческу на стол, передумав приводить в порядок волосы. — Не подумал о том, что я могла бы передумать и никуда не ехать? Не захотеть в этом участвовать?       И воцарилось молчание. Ты смотрела в его глаза, он — в твои. Не шевельнулся и не сказал ни слова. Только в глазах его, уже обратившихся к тебе, что-то переломилось. О, ты хорошо знала этот взгляд, лучше, чем все вещи, которые взяла с собой в эту проклятую поездку. Лучше, чем сюжет любимой книги. Лучше, чем названия трав в твоих баночках с Северного Полюса. Ты отлично знала, как смотрит на тебя Скарамучча, когда одна из твоих глупых догадок оказывается верной и невольно задевает его слишком глубоко.       Ты чувствовала, как застывает каждая клеточка твоего тела, когда смотрела в эти глаза. Внутри тебя всё перевернулось. Ты наклонила голову, по-прежнему не получив ответа, и уже значительно тише переспросила: — Не подумал ведь?.. — сказать громче почему-то не вышло.       Скарамучча смотрел на тебя еще несколько мгновений, потом опустил голову. Его тёмные волосы всколыхнулись в такт движению. Теперь ты не могла видеть его глаз, но уже и не нужно было. Ты вдруг все поняла, поняла так хорошо, что захотелось в тот же миг выбежать на палубу корабля и закричать в пустое серое небо, в бескрайнее синее море, в далёкий горизонт. Корабль пошатнулся, ты — вместе с ним, словно потеряв на мгновение способность к удержанию равновесия.       Тебе было нечего сказать. В тот миг — нечего. И ты, вдруг лишившись ярости, тоже опустила глаза. Слёз не выступило. Казалось, за пару дней до отбытия и в день, когда оно наступило, ты выплакала решительно все слёзы — наверное, потому и не плакала, узнав и даже обдумав всё позже.       Ты как-то механически подняла с пола халат, сложила его едва движущимися руками и опустила обратно в чемодан. Туда же — расчёску, окончательно позабыв про недавнее стремление ее отыскать.       Скарамучча так и молчал. Ты посмотрела на него ещё раз и не смогла выдавить из себя ни слова. Опустила глаза. Открыла рот и вновь закрыла. Промолчав, направилась к выходу, обогнув Скарамуччу, не оставив ему даже прощального прикосновения. — Мне жаль, — донеслось до тебя, когда рука уже коснулась двери.       Ты замерла. Пальцы, обвившись вокруг дверной ручки, крепко сжались. Ты сглотнула. В одно мгновение хотела повернуться, улыбнуться ему, прижаться к его тёплой груди и никогда больше не ощущать холода.       Но потом ты вспомнила, о чём он солгал. Вспомнила, как много крови осталось на руках богов. Вспомнила, с каким жаром Аякс рассказывал тебе о планах Фатуи. Вспомнила лик Царицы — вечной печали, покрытой вуалью неизменной улыбки. Вспомнила, каков Небесный Порядок.       Пальцы, отмерев, открыли дверь. Скарамучча не остановил тебя. Ты не посмотрела на него. Слова сожаления повисли в воздухе, оставшись за закрывшейся дверью.       В коридоре было пусто. Едва заметно колебалось золото незамысловатых фонарей, отгоняя неуютную тьму. Ты поправила пальто на плечах, пошла прочь от каюты, боясь, наверное, что Скарамучча последует за тобой и ты невольно простишь его, не обдумав толком, стоит ли.       Плыли уже десять дней и почти покинули северную часть моря. Со дня отбытия многое изменилось, в основном — для тебя. Ты меньше улыбалась и почти не заговаривала со Скарамуччей, погруженная в собственные размышления и глубоко в нём разочарованная. Отводила глаза, пряталась по всему кораблю, чтобы реже встречаться, чтобы смешанные чувства к нему не сбивали с толку. В первую ночь Скарамучча пригласил тебя к себе в каюту, куда туда уже были заботливо перемещены все твои вещи. Ты не явилась. Только утром, позавтракав, пришла и упала в кровать, когда Скарамучча уже покинул каюту. Не явилась ты и следующей ночью. Приходила с рассветом и уходила на закате. Было в этом что-то неправильное — тебе казалось теперь, что ты обманывала Скарамуччу всё это время, говоря, будто тёплые чувства к кому-то никак не могут помешать в жизни. Оказалось, могут: не испытывай ты к нему чувств, ты давно бы перевернула корабль дном кверху и отыскала способ вернуться домой. Но ты позволила увезти себя далеко от дома. Не противилась разговорам с ним так, как могла бы. Чего уж там говорить, если сердце ныло и скучало по беседам со Скарамуччей, по его подколам и недовольному лицу?..       Он теперь смотрел иначе, как на хрупкую вазу, — одно движение, и ты разлетишься осколками так, что больше он никогда тебя не соберет, а попытается — лишь больно порежется. И ты смотрела иначе, если вдруг одаривала его взглядом. Ты смотрела с сомнением. Так, будто ошиблась и в мазне тёмных красок увидела красивую картину, большой замысел, оказавшийся затем пустой выдумкой.       Плакать по-прежнему не выходило. Даже в потёмках коридора слёз не шло. Ты молча глядела в пол, привычная к рою мыслей в голове. Он появился после признания Скарамуччи и с тех пор тебя не покидал. Он настигал тебя во снах, когда ты в одиночестве ворочалась в холодных простынях, на палубе, когда ты искала ответа среди звёзд, в камбузе, когда заталкивала в глотку пресную еду. Даже когда ты говорила с кем-то, казалось, у самой дальней двери сознания назойливо жужжит размышление о прощении, о вине и обмане. Пожалуй, только пробуждаясь, ты совсем не думала о Скарамучче, и лишь потому, что попросту не могла думать. «Вот так, наверное, с ума и сходят, — подумала ты, чуть усмехаясь. — Думают, думают и думают. А потом оп — и мыслей так много, что там уже и галлюцинации, и кошмары, и всё прилагающееся…»       Мимо кают шла неторопливо, по кусочкам собирая улыбку, которую необходимо было натянуть на свое лицо в камбузе — Скарамучча, как правило, приходил в самом начале ужина, чтобы тебя разбудить. Он, должно быть, понимал теперь, над какой пропастью оставил тебя висеть, и понимал, что ему остаётся лишь ждать, какую сторону ты предпочтёшь. Простишь ли за обман? Уйдёшь ли, оставив все мосты гореть?       Он не знал. Зато ты кое-что знала и иногда вспоминала об этом, когда чаша весов в твоем сознании склонялась на сторону расставания: Скарамучча, которого ты встретила три года назад, ни за что не понял бы твоих чувств. Обозвал бы тебя предательницей, да сбросил бы в океан. Он, однако, был почему-то осторожен и обходителен. Чувствовался в нём стыд, какое-то сожаление, ощущалось, что его слова, произнесённые в каюте, — не пустой звук. Было ли этого достаточно, чтобы забыть о лжи, даже если он всё-таки сознался? Ты никак не могла решить.       Шаги были глухими, тонули в дереве. Громадный корабль покачивался по волнам. Узкий коридор казался тебе бесконечным: он всё никак не заканчивался, хотя тебе думалось, что идешь ты уже не менее часа. Тело было тяжёлым и уставшим, ничуть не отдохнувшим после долгого сна. Оно и понятно — идя по коридору, ты неизменно тащила за собой увесистый шар невесёлых мыслей.       Впереди слышались голоса — это болтал за ужином экипаж корабля. Болтал громко: раздавались крики, пронзительные вопли, хмельной смех. Ты отлично чувствовала запах дешёвого пива даже из коридора. Чуть поморщившись — на ум пришло воспоминание о том, как ты в последний раз напилась на Зимнем Балу — ты ускорила шаг. Где-то внутри теплилась надежда затеряться в пустых разговорах и выпивке — ненадолго, пока не придет время снова взяться за голову и подумать.

viva la vida — coldplay

      Жёлтый свет фонарей коридора сцепился с золотом, лившимся из камбуза. На мгновение сомнения развеялись — ты различила песни, распеваемые знакомым басистым голосом, звон посуды, почувствовала запах жареной рыбы и тушёных овощей, увидела, как из комнаты вытолкнули кого-то, видимо, во время танца. «И уже пьяные, — подумала ты насмешливо, даже чуть завистливо. — Так и не скажешь, что отряд Скарамуччи».       Человек нырнул обратно в комнату, залитую медовым светом. Ты последовала за ним, вышла из тени и попала в камбуз. Это было просторное — удивительно просторное для корабля, даже такого большого, — помещение, заставленное длинными столами со скамейками. Справа от тебя располагалась кухня, где местные повара — или, как верно, коки, но тебе не очень нравилось их так называть, — готовили в основном весьма заурядные блюда. Впрочем, жаловаться не приходилось — в прошлом путешествии тебе порой и вовсе приходилось голодать, а здесь, какая-никакая, еда всё же была.       Запах спирта стал оглушительным. Тягучий аромат пива смешивался с солоноватым запахом рыбы и тяжёлым паром, исходившим от овощей. Глубоко вдохнув, ты почувствовала, как невольно расслабились мышцы и приятно опустела голова.       Стоило тебе войти, гомон немедленно стих. Ты встала в проходе. Все обернулись к тебе — матросы, молотобойцы, мушкетёры, маги цицинов. Даже повара ненадолго отвлеклись, чтобы поглядеть на тебя, и лишь пьяные мужики в центре продолжали пританцовывать, не обращая на тебя особого внимания.       Ты с важным видом прошла по камбузу, поскрипывая половицами, и устроилась возле уже знакомой тебе Даши. Она подвинулась, насторожённо посмотрела на тебя. Ты задрала подбородок, оглядела людей вокруг и капризно поинтересовались: — Кто-нибудь нальёт даме кружку пива?       И камбуз вновь взорвался смехом, гомоном, воплями; рассмеялась и замечательная Даша — девушка удивительной красоты. За ее капюшоном, оказалось, прятались чудные каштановые волосы, блестевшие и переливавшиеся на солнце, а зелёные глаза без маски сияли, подобные весеннему лугу. Она придвинулась к тебе обратно, обдав тебя запахом сирени и персика, и ласково пихнула плечом: — А госпожа, может быть, хочет чего покрепче? — подмигнула она.       Голос у Даши был звонкий. При Скарамучче она, как ты теперь понимала, значительно его понижала, чтобы, вероятно, не злить своего командира лишний раз. Ты с любопытством на неё поглядела. — А что, есть предложение? — вопросительно подняла брови ты. — Может быть, — подмигнула она, встряхнув каштановыми волосами. — Госпожа, ваш ужин! — один из матросов, подскочив к тебе, с широкой улыбкой поставил перед тобой тарелку. — Никит, ну какая я тебе госпожа? — ты фамильярно хлопнула его по плечу, смеясь так, будто не заплакала бы две минуты назад, если бы могла. — Говорила же, просто по имени… — Непривычно так-то, госпожа, — пожал плечами тот.       Никита был юношей приятной внешности, веснушчатым, рыжим и кудрявым. Он походил на Аякса, но был уже в плечах, да и глаза у него были тёмные, почти чёрные. Его сине-белый гюйс постоянно болтался узелком вправо, рубашка мялась без всяких причин, и весь он был какой-то неприглаженный, вольный, вечно растрёпанный. — Да ну тебя, — отмахнулась ты. — Гюйс поправь. И не холодно? — Никак нет, госпожа, — проигнорировав твоё замечание, Никита сложил руки за спиной. — Мы же дети Снежной!       Плохо скрываемая гордость прозвучала в его голосе. Ты огляделась — и действительно, за столами сидели в рубахах, в поло, изредка накидывали на плечи плащи; танцевали и вовсе почти без одежды, словно и не было в природе никакого холода. Одна ты сидела в пальто и мёрзла. «Понятно, дети Снежной, — вздохнула ты про себя. — Легко меня вычислить при желании». — Никит, ты вот что, принеси бутылочку из тайника, — коснувшись его руки, попросила Даша. — Только хорошего! А не вашего этого… — Что Вы! — вспыхнул тот. — Я бы не посмел… — Бегом! — скомандовала она.       Никитка, закрыв рот, побежал исполнять. Ты проводила его взглядом, улыбнулась самой себе — тебя прельстило в тот миг чувство абсолютной пустоты в голове — и принялась за еду. Тебе даже показалось, что в этот раз она была совсем не пресной и в общем вкусной. — А Никитка-то наш с тебя глаз не сводит, — захихикала Даша. — Понравилась, видать! — Ты чего говоришь? — подавилась ты. — Какой ещё «понравилась»? Ему сколько? Шестнадцать? — Почти восемнадцать, — отмахнулась она и вдруг помрачнела: — Не стоит, наверное, господину Сказителю знать об этом, да?.. — Не стоит, — согласилась ты, мысленно обругав ее за упоминание Скарамуччи. Сразу перевела тему: — А по какому поводу сегодня празднуем? — Да просто традиция, — легко подхватила Даша. — Десятый день, число красивое, удачливое — надо выпить, чтобы плаванье хорошо шло. — Понятно. А завтра не день чайки случайно? Выпьем по случаю? — поддразнила ты. — Перестань, правда примета такая! — обиделась Даша.       Ты лишь засмеялась, продолжив уплетать свою рыбу. Иногда кто-то подходил поздороваться, предлагал налить тебе пива, как ты и просила поначалу, звал танцевать — ты всем вежливо отказывала, продолжая есть. По счастью, чрезмерной обходительности никто, кроме Никиты, не проявлял. Как члены экипажа, так и бойцы Скарамуччи встречали тебя с улыбкой, разговаривали наравне, не позволяя себе, однако, перейти границ и, вероятно, подозревая, что может за этим последовать.       Так получилось не сразу. Когда в первый день ты, надломленная и сбитая с толку после беседы со Скарамуччей, спустилась в камбуз, все затихли не понарошку, а по-настоящему. Ты словно наяву, видела как все замирали, ожидая, пока ты пройдешь мимо, напряжённо следили за каждым твоим движением, боялись при тебе обронить лишнее слово. Ты прекрасно понимала, кто ты для них: подружка их господина, пришедшая, чтобы собрать для него все сплетни, тепличное растение, очередная прихоть недоброжелательного Предвестника.       Ты быстро развеяла этот образ. Пристроилась к Даше, поздоровалась с девушкой, которая уводила ваших лошадей с палубы, и разузнала, что её зовут Катя; поинтересовалась самочувствием Лаванды и озаботилась возможностью ее проведать. Потом похвалила волосы Даши и стала немедленно знакомиться с другими девушками, а потом и с мужчинами — первым навстречу тебе пошел как раз Никита. И сначала, как всегда в таких случаях, было неловко и неуверенно, но потом, мало-помалу, стали вновь говорить меж собой, а, когда за пару дней Скарамучча ни разу не заявился и не выбросил никого за борт, совсем оттаяли и даже начали проявлять к тебе интерес — откуда будешь, что умеешь, что знаешь об Инадзуме — и оказалось, что в тебе едва ли можно отыскать надменность. Ты ни слова не говорила о ваших со Скарамуччей отношениях, и дело было отнюдь не в том, что теперь ты сама не понимала, что следует думать на их счёт: просто не хотела, чтобы эти люди думали, будто ты хочешь воспользоваться своим положением, принизить их, выглядеть на их фоне влиятельной и значительной. Это сработало — по-видимому оценив твою простоту и добродушие, твои новоиспечённые товарищи стали пить, шутить и смеяться в полный голос, и затихали теперь лишь вначале, когда ты входила в камбуз, как бы признавая твоё положение, но беззлобно шутя над ним. Ты не обижалась — тебя радовало, что эти люди не ходят вокруг тебя на цыпочках лишь потому, что ты спишь в каюте их господина, и так легко открываются тебе, несмотря на страх перед Шестым Предвестником. — Странное, кстати, у тебя расписание, — Даша перебросила ногу через скамейку, развернулась к тебе. — Спишь что ли днём? Тебя не видно совсем. — Да, — согласилась ты. — Сплю. Такой вот режим.       Даша поглядела с сомнением, но допрашивать на этот счёт не стала, посчитав, вероятно, это слишком грубым. Хотя, вне сомнения, многие на экипаже догадывались о случившемся в раю разладе — многие из них видели, как вы держались друг друга первый день, кто-то наблюдал, как ты, поражённая, уходишь от него на негнущихся ногах после тихого разговора, и теперь замечали, как ты откровенно его избегаешь. Многие догадывались, но никто не решался прямо спросить, и это, честно сказать, тебя радовало. — Даш, а цицины твои где? — спросила ты, косясь на спутницу. — Я их с тобой рядом вообще не замечаю… — Ой, да они же море терпеть не могут, — с радостью принялась рассказывать та. — Неуютно им, когда суши рядом нет. Беситься начинают, рвутся на материк обратно. Мы их оставляем в клетках из дерева неколдуй и усыпляем на время поездки. — Негуманно как-то, — поморщилась ты. — Да, — со вздохом согласилась Даша. — Но уж лучше, чем дать им потопить корабль. — А гидро цицины? — вспомнила ты. — Гидро, не гидро, а всё равно им берег поблизости нужен. Ты не переживай, мы, как прибудем, сразу их накормим до отвала и выпустим погулять, — Даша чуть склонила голову, в глазах ее замерло грустноватое выражение.       Люди кругом всё больше расходились — шум вокруг слился в оглушительный гул, отчаянно сильно бьющий в уши. Ты внимательнее поглядела на Дашу, пережёвывая перец. — А ты, я смотрю, любишь своих цицинов? — заметила ты. — Ну, можно и так сказать, — не стала отрицать Даша. — Они живые же в конце концов… И необязательно заставлять их сражаться с помощью туманной травы. Если немного пообщаться с ними, привяжутся, будут сами за своего хозяина биться. Они, знаешь, очень верные.       Улыбка, очень красивая и нежная улыбка, показалась вдруг на её лице. Ты оглядела ее тёмный костюм. Взгляд невольно упал на Глаз Порчи, и ты поёжилась. — Даш, а ты… Как попала в Фатуи? — неожиданно спросила ты. — Как-как… Как все, — пожала плечами та. — Родители умерли от какой-то лихорадки, приютить некому было, вот и попала в Дом Очага. А там… Ты знаешь. — Знаю, — ты отодвинула от себя тарелку. — А цицины почему? Говорят, маги цицинов… — Да. Теряют рассудок со временем, — Даша вздохнула, положила локоть на стол. — Ну, может придумают что-нибудь к тому моменту, как я начну сходить с ума. Стану первой среди здравомыслящих магов, — она вновь взглянула на тебя. — Я выбрала цицинов, потому что не могла держать в руках оружие. Не нравится оно мне. Страшное.       Ты посмотрела на нее пристально и не увидела тени лжи в ее глазах. Она говорила с тобой искренне, без прикрас. Что-то новое расцвело в твоём сердце по отношению к этой девушке, к ее чувственным зелёным глазам, к округлому лицу и рукам с изящными пальцами. — Надеюсь, — тепло сказала ты, — что изобретут.       Она улыбнулась тебе, потом задумалась и хотела было что-то сказать, но словно передумала. Ты усмехнулась. — Спрашивай уже. — Серьёзно? Ты никогда не отвечаешь на вопросы о господине Сказителе, — глаза Даши округлились. — Не на все, — отозвалась ты. — Ну ладно… В общем… — она заговорщически склонилась к тебе. — А как так вышло, что ты… Ну… Встречаешься с ним? — Сама не знаю. Куча случайностей, — усмехнулась ты, подпирая щеку рукой. — Я прилипчивая очень. Он бесился сначала, а мы все сталкивались с ним и сталкивались. Так и привык. И я к нему привыкла. И как-то так получилось, что мы оказались вместе. — Я думала, он вообще ничего не чувствует, — покачала головой Даша. — Я слышала, он однажды так не хотел говорить со своей охраной, что отвесил пощечину одному из охранников… И тот аж упал… Звучит жутко, но он… Мне кажется, правда на это способен…       В животе, несмотря на вкусный ужин, похолодело. Ты вздохнула, опустив голову. — Не кажется. Способен, — ты потёрла переносицу. — Но может и поменяться способен. — Да он, в общем-то, уже другой какой-то стал.       Ты вздрогнула, посмотрела на Дашу. Она, перебросив вторую ногу через скамейку, уже сидела спиной к столу и улыбалась тебе. — Раньше он всех гонял в отряде, никакого покоя не было. Избивал за малейшую провинность, — Даша потёрла живот — по-видимому, пострадавший от нрава Скарамуччи, — и ты поёжилась. — А сейчас как будто подобрел. Даже голоса не повышает. Не знаю, что ты сделала, но мы все определенно должны благодарить тебя.       Она глянула на тебя, подмигнула весело, а ты лишь ощутила, как сжалось всё внутри. Скарамучча менялся, менялся не ради тебя, но из-за тебя. Менялся потому, что ты помогала ему видеть мир иначе. Менялся, но не для того, чтобы угодить тебе, а лишь для того, чтобы удовлетворить распоряжение собственного сердца, порожденное твоими чувствами к нему и его чувствами к тебе. Менялся. А этого было достаточно?.. — Да вы и сами, — уклончиво ответила ты, — ребята хорошие. Нечего на вас кричать. И уж избивать тем более…       Даша усмехнулась. Мимо пронеслась компания разбуянившихся мужчин — они вовсю горланили:

ай да славная волна,

ай да буйный ветер!

у окошка допоздна

ждёт меня девица!..

      Из-за их спин вынырнул долгожданный Никитка, сжимая в руках прозрачную бутыль с алыми этикетками. Ловко увильнув от мужиков, он подлетел к вам и поставил перед вами огненную воду — практически чистый спирт, беспощадного убийцу всякой порядочности. — Принёс! — выпалил он. — Ой, Никит, а что это? — притворно ахнула Даша. — Это седой волосок уже! Видишь, как долго шлялся? — Даш, а ты на мальчика возраст свой не вали, — вступилась ты за смутившегося матроса. — Вон песочек посыпался у тебя. Скажешь, тоже Никита виноват? — Что-о! — возмутилась Даша. — На чьей ты стороне?! — На стороне справедливости, красавица, — ответила ты, подмигивая Никите. — Ну что, споить меня решили?       Плясавший рядом растрёпанный коренастый молотобоец Петя вырвался из объятий товарища, весь разгоряченный, раскрасневшийся, ударил руками по вашему столу. Ты, широко распахнув глаза, уставилась на него: — Девочки! — обратился он к вам. — Это как это так? Огненная вода? И без нас?       Услышавшие его мужчины тоже стали оборачиваться. Даша подскочила: — А ну, пьяные головы, отвернулись! — взмахнула руками она. — Брысь! Это напиток для настоящих леди! — Конечно, хороший! — возмутился мушкетёр Боря, уже успевший где-то порядочно ободрать рубаху. — «Красная рябина» же! — Не пойдёт! — взвыл теперь Саша. — Не товарищи вы мне, если не поделитесь! Вот как! — Так мы вроде и не метили в товарищи тебе… — тяжело вздохнула Даша.       Ты наблюдала с улыбкой: тебя ожидаемо прельстила мысль провести ночь не думая, не переживая и не рассуждая — танцевать до упаду, горланить песни, какие вспомнишь, кричать, дурачиться, а потом свалиться под утро в кровать и забыться до следующей ночи… Размышлять долго не стала — поднялась, оперевшись на стол. — Так ведь, — воскликнула ты, — десятый день! Праздновать надо вместе, чтоб удача точно не ушла! — и, царственно кивнув, велела: — Несите ещё! Я разрешаю!       Гул поднялся невообразимый: вокруг закричали, кто-то радостно хлопнул тебя по плечу. Несколько юношей побежали в трюм за бутылками, а повара, посмеиваясь, стали доставать гранёные рюмки. Даша потерла переносицу. — Милая, позволь спросить, ты хоть представляешь, что сейчас будет? — поинтересовалась она. — Господин Сказитель, конечно, позволяет нам праздновать, но такого… — Брось, — беспечно отмахнулась ты. — Ничего не будет. Сама же говоришь, подобрел. И, глянь, никто не боится! — Так они уже в дрова! — обеспокоенно покачала головой Даша. — Их уже даже драконом настоящим не испугаешь… — Так а на что ты рассчитывала? — поинтересовалась ты, крутя бутылку. — На то, что ты их остановишь! — вспыхнула Даша. — Я? — рассмеялась ты. — Нет. Я не лидер. Я только беспорядки умею устраивать. Можешь в этом убедиться.       Встревоженное выражение так и не покинуло Дашино лицо. Она словно наяву видела, как темнеют глаза ее Господина, как он мрачнеет и заносит руку для удара, а меж пальцев его возникают молнии. Ощутив себя виноватой, ты пихнула ее осторожно: — Ничего не будет, Даш. Я возьму вину на себя, если вдруг что, — ты улыбнулась ей ободряюще. — Нет. Не может быть, чтобы он такое простил, — глаза Даши забегали. — Он же убьет нас, т/и, ты понимаешь? Это даже… Не то чтобы шутки…       Краем глаза ты заметила, как некоторые члены отряда, потемнев, тоже спешно покидают камбуз, очевидно, обеспокоенные тем же, чем и Даша. Ты почесала подбородок, подумала немного. — Он, т/и, даже ведь не злился никогда всерьёз, — продолжала с неподдельным страхом в глазах Даша. — А если по-настоящему в ярость придёт? Что тогда? — Не знаю. Вероятно, корабль взорвётся и мы все вместе пойдём на дно, — честно сказала ты. — Но чтобы прямо в ярость? Из-за небольшого праздника?       Даша покосилась на тебя, но ничего не ответила. Кругом поредело, но несущественно — ушли, как видимо, люди, уже повидавшие в этом отряде достаточно много. Сомнение заворочалось в душе, но ты вновь его отогнала, повторив себе мысленно, что непременно выгородишь оставшихся, а уж тебе-то Скарамучча точно ничего не сделает.       На мгновение даже стало совестно: ты безалаберно пользовалась его особенным отношением, и стоило подумать о том, насколько легко его расположение может испариться в таком случае. Впрочем, ты уже пообещала себе не думать ни о чем, и легко отмахнулась от дурных мыслей. — Госпожа!       Матросы во главе с Никитой принесли еще бутылок пять «Красной рябины», поставили перед тобой — все тяжело дышали и, очевидно, были весьма взбудоражены предстоящими событиями. Ты усмехнулась. — Другое дело! — и хлопнула по столу. — Рюмки? — Уже здесь! — Петя стал набитой рукой расставлять перед тобой натёртые поварами рюмки. — Только попробуйте, — прикрикнул идин из коков, — разбить! Лично отдубашу! Услышали? — Валер, ты чего как не родной? — хохотнул Боря. — Когда мы тебе тут бардак учиняли? — На прошлом наборе рюмок, дорогой товарищ Боря, — ответил страдальчески Валера, поправив красную бандану на голове.       Стали собираться вокруг, толпиться, смеяться; кто-то поставил на стол закуски — солёные огурцы, валеную рыбу, помидоры, хлеб — словом, всё что нашли на кухне и не использовали еще для более культурных меропрятий.       Даша, несмотря на свои переживания, похоже не хотела оставлять тебя. Развернулась обратно к столу, хоть и встревоженная, но явно наметившая в эту ночь приложиться к огненной воде. — Ну-ка, Сашка! — махнул рукой Боря. — Помогай!       И стали открывать дорогую «Красную рябину». Гомон стал ещё громче — если это, конечно, было возможно — и совсем заглушил твои мысли. Потянуло спиртом и немедленно смешалось с рыбой и овощами. Ты едва не поморщилась: огненная вода тебе никогда особенно не нравилась.       Сашка, искушённый в своем деле и уже успевший обнажить свое крепкое, испещрённое шрамами тело, стал разливать водку по рюмкам, кое-где попадая на стол. Кто-то свистнул, другие подхватили. Ты наблюдала с улыбкой, ничего не говоря. — Госпожа, ваш тост? — предложил Боря, с очаровательной улыбкой пододвигая к тебе рюмку. — Тост? — хмыкнула ты. — Ну, сами попросили, не нойте потом…       Ты поднялась. Кто-то в толпе заулюлюкал, заплодировал. Подняли рюмки, замолкли, ожидая, пока ты станешь говорить. Взялась за огненную воду и Даша, хотя, по правде сказать, с лица ее не исчезло сомнение. — Дамы и господа, — торжественно заявила ты, — я сегодня пью за ваше душевное спокойствие, отсутствие сложных решений в вашей жизни, да и в моей тоже… — подумала немного и добавила: — И за любовь пью. Как без любви? Без любви нельзя!       Ты подняла рюмку над головой, и оглушительное «ура!» громовым раскатом прокатилось по камбузу. Кричали все — мужчины, женщины, матросы, маги цицинов, молотобойцы, мушкетёры… Даже повара, покинув кухню, подняли рюмки в воздух.       Запрокинув голову, ты залила огненную воду себе в самую глотку. Шею изнутри обожгло, но обожгло приятно, предвещая скорое расслабление. Ты задрала кверху руки, что-то прокричала, и все подхватили, закричали с тобой. Саша вновь взялся за бутылки, вновь в нос ударил запах спирта, вновь наполнились рюмки. Теперь говорил Боря, пока ты жевала солёный огурец. — Как верно сказал наша негоспожа, — он повёл рукой в твою сторону, — пьём за любовь! И за скорейшее исполнение миссии и возвращение домой, в Снежную!       Вновь поднялись крики, поднялись рюмки; ты снова запрокинула голову, чуть не пошатнувшись. Снова обожгло горло, снова стало тепло в животе, и всё легчало в голове. — Пьём, — эхо Сашиного голоса отскочило от стен, — за Снежную! За Родину нашу! За Царицу!       Вопли, показалось тебе, в этот раз вышли еще громче. Чуть только в голову постучали мысли о Царице, и ты поморщилась, захотела сжаться и убежать наверх, но не позволила себе этой роскоши и проглотила третью рюмку вприкуску с кисловатым помидором, приятно остудившим горло.       Даша рядом покачнулась, и с лица ее слетел страх. Тут уже взвыл где-то Петя, вылетел в центр камбуза пожилой матрос со значительной проседью в тёмных волосах и командным голосом прокричал: — Братья! Запе-евай!       Одобрительный гул прокатился по рядам пьющих. Мужики давай к нему, схватились за плечи и затянули:

плыви, корабль, как лебедь,

неси домою меня, славный!

вишь, полярна звезда в небе –

моряка неизменный наставник…

      Ты, пока разошлись, влила в себя еще рюмку — и ослабели ноги, ослабели руки, а в голове стало так пусто и так замечательно, что ты вся засветилась и раскраснелась от счастья. Девушки вокруг пустились в пляс — и Вика, блондинка, всегда имевшая при себе красную помаду со странным запахом, и Оленька, миниатюрная румяная красавица, и плечистая Аня с потрясающими рыжими волосами… — Ну, принцесса, нет пути назад! — засмеялась рядом Даша, бросая в рот крохотный помидор. — Танцуем до упаду!..       Она схватила тебя за руку, под твой оглушительный хохот потащила в самый центр круга и стала кружиться с тобой под локоть. А ты шла за ней, тоже кружилась, и всё меньше ощущала собственную голову на плечах. Моряки сменили мотив:

Ой ля-ля! Ой лю-лю!

Красны щёки, черны очи,

Уж терпеть совсем не в мочи:

Стань моей женою, дама,

Ангел мой с картины храма…

      И вы легко поддались новому ритму, легко слились с музыкой, легко понеслись по кругу, то разбегаясь, то сходясь вновь в ореоле золотого света. И ты не знала отчаяния, не знала душевной муки, не знала никакой Снежной, никакой Царицы, даже Аякса никакого не знала. Ты и думать забыла, кто все эти люди, распивавшие вместе с тобой огненную воду. Свет фонарей ложился на твои плечи, играл на коже Даши, а песни звенели в ушах все громче.       Моряки обнялись с фатуи и закачались из стороны в сторону, хохоча, выкрикивая что-то, подбадривая вас. Даша вдруг схватила тебя за обе руки. Ты поняла её без слов — вы стали скрещивать носочки, потом вновь кружиться, вновь ударяться обувью друг о друга и кружиться, но теперь в другую сторону.       Тело как пухом окутало: оно было лёгким, да таким, что ты, казалось, в ту секунду вполне могла взлететь, подуй откуда-нибудь холодный морской ветер. Кружилась голова — всё вокруг стало расплывчатым, неправильной формы и цветы, единым пятном, не имевшим никакого значения. — Ну, мужики, давайте тоже станцуем! — предложил громко Петя. — Поддержим девчонок!..       И в ваш с Дашей круг ворвались другие, массивные фигуры, плечистые, мускулистые. Присоединились и другие девочки, танцевавшие до этого в отдалении. Ты в ту же секунду оказалась перед Викой, глубоко вдохнула аромат пряной розы с её одежды. Она звонко засмеялась, закружившись с тобой, стиснула тебя в объятьях, как любимую собачку, и ты крепко обняла ее в ответ, подхватывая её хохот.       Ты едва разбирала, что поют, только понимала: песни ежечасно становились откровенне, похабнее, пошлее. Басистые мужские голоса смешивались с женскими, и уже речи не шло ни о храме, ни о свадьбе, ни даже о душевной красоте…       Будь ты на несколько рюмок трезвее, ты бы поспешила уйти, но, если бы ушла, столкнулась бы непременно со своими мрачными мыслями. В тот вечер между ними и омерзительными мужицкими песнями ты невольно выбирала второе.       Все сильнее глох разум, все громче становились песни. Даша вдруг залезла на стол с новой рюмкой, подняла руку, призывая всех успокоиться и послушать ее: — Друзья! — голос ее осел, стал сбивчивым и тяжёлым. — А я пью знаете… За свободу! От всех! От всех вообще! Пошли они все… Да хоть на кудыкину гору!       И все поддержали: — Пошли, пошли! — Правильно, пошли!       Ты закричала со всеми вместе, закружилась и схватилась, за кого сумела, — счастливчиком оказался Никита. Тебе, в общем-то, было всё равно — ты, не замечая его красных щёк и смущённого выражения на лице, стала плясать с ним вместе. — Госпожа, а вы… Вы… — замялся он. — Можно… — Никита, дорогой, выпей! — закатила глаза ты. — Неужели ты ещё недостаточно пьян, чтобы танцевать с дамой?..       Ты выпуталась из его рук — видимо, нечто здравое в тебе еще осталось и, напротив, не осталось желания влезать в очередную драму. Тогда ты столкнулась с Петей, уже, как и все, оказавшимся без одежды. Он непринужденно схватил тебя за руки и басом поинтересовался: — Не жарко, а? — Ужасно! — согласилась ты, сбросив наконец с плеч пальто.       Он захохотал, и вы стали танцевать — без всякой интимности, бесчувственно и грубо. Петя иногда подвывал остальным, ты — вместе с ним. Он деликатно сжимал твои руки, ты кружилась, подходя к нему и вновь пятясь назад, пока он не выпустил тебя.       Ты стала вертеться на месте, подпрыгивать, приплясывать одна, а потом другая девушка, имени которой ты то ли не помнила, то ли никогда не знала, схватилась за тебя. Ты с воплем обернулась вокруг своей оси вместе с ней, совсем теряя равновесие. Тебя поймали, поставили на ноги, и ты вновь принялась танцевать.       Невольно из горла стали рваться песни. Ты танцевала то с женщинами, то с мужчинами; кто-то поднял тебя и закружил над головой, а ты, раскрыв руки, засмеялась, и все поддержали тебя радостными воплями. Пустел стол с угощениями. В один миг, как ты заметила, присоединившийся ко всеобщей демагогии повар Валера, демонстрируя чечётку, врезался в этот самый стол, благополучно свалив несколько рюмок. — Эх, Валя!.. — не упустил шанса Боря. — Какой ты у нас неловкий всё-таки, никакого к тебе доверия!..       Никто, конечно, не собрал осколков, просто отпихнули под стол, да и забыли про них. Дух празднества золотым костром вознёсся к небесам, и ты в этом костре добровольно сжигала себя дотла.

ай, девица, не дразни,

белой грудью козырни

да пригрей меня под боком –

в море я уйду с восходом.

в море девок не видать,

как со страстью совладать?

ай, девица, не дразни,

у меня в руках засни…

      И ты, всею душою ненавидя эти песни и совсем немного себя, стала водить хоровод с хохочущими девчонками, пока одну из них не увлекли в сторонку, вероятно, для того, чтобы совладать со страстью. Потом увели и другую, и третью… Ты осталась танцевать. Кто-то, особенно храбрый, попытался увлечь и тебя, но ты, вывернувшись, шлёпнула смельчака по рукам и с такой яростью глянула на него, что он тотчас испарился. Вскоре вы с Дашей вновь остались танцевать вдвоём. — А ты не хочешь?.. — поинтересовалась ты, едва шевеля языком. — С этими дуралеями? Лучше сразу в море броситься, — мотнула головой та. — Милая, они же почти все же-на-ты!..       Ты ахнула, припомнив, рассказы Бори о его замечательной жене. Теперь он, прижавши Вику к стене, отчаянно целовал её шею. Саша, ещё недавно ласкавший ваши уши историями о непоседливом сыне и отважной дочурке, усадил к себе на бёдра незнакомую тебе даму. Некоторые сохраняли порядочность — не распускал рук Петя, качал головой Валера, да и некоторые другие пьянчуги предпочли игнорировать особенно ярых, как видимо, любителей распутных песен, продолжая горланить да танцевать. — Женаты! — ахнула ты. — Так и не скажешь… — Не скажешь, — Даша притянула тебя к себе, пощекотав волосами. — А ты вот не хочешь?.. — Нет! — вспыхнула ты, подожжённая огненной водой. — Как можно… Если уже выбрал кого-то… Вот так?..       Усевшаяся неподалёку парочка, казалось, услышала тебя и некоторое смущение показалось на их лицах. Через один твой оборот вокруг своей оси они уже отодвинулись друг от друга. — Да? И сейчас думаешь о нём? — вкрадчиво спросила Даша. — Ещё как думаю! — горячо призналась ты. — Хотела не думать… Совсем… Но думаю! Нет, нет, да и всплывёт в голове, и хочется к нему сразу…       Ты рассмеялась своим словам, словно и не напивалась для того, чтобы забыть о нём напрочь. Но лгать ты не могла, не сейчас — вот и признавалась, что не помогало. Ты всех забыла, всех, но только не его. Он уже не мог покинуть твоего разума, даже одурманенного, даже огненной водой. Он уже был там, наверное, прописан, наверное, даже навсегда. — Давно я такого в глазах не видела, — усмехнулась негромко Даша. — А? — удивилась ты, подняв на нее взгляд. — Ничего, принцесса, танцуй! — засмеялась она, закружив тебя.       Мысли о Скарамучче всё же развеялись, хоть и не до конца. Кто-то уже свалился на скамью и захрапел, кто-то все дальше заводил страстные поцелуи, кто-то танцевал вместе с вами. Никитка, наконец разогревшийся, стал петь со всеми. Опустели все шесть бутылок, правда, одна из них лишь потому, что была опрокинута чьей-то неловкой рукой. Вероятно, лежащего рядом Валеры, оплакивающего свои граненые рюмки и свою, в конце концов, честь.       В какой-то момент ты совсем потеряла голову и обнаружила себя затем уже стоящей на столе, по счастью, в одежде. Почему-то вы с Дашей и Никитой, держась за плечи и раскачиваясь из стороны в сторону, тянули:

снежная моя страна!

за полярным кругом, моя страна;

за стеною из льда, моя страна;

любовью овитая, моя страна…

      И вам аккомпанимировал ещё десяток голосов. Ты закрыла глаза и лишь слышала, как вошли в дверь. Ворчливый голос поинтересовался: — Вы, бездари, долго еще планируете тут театр разводить? — Николай, позвольте! десятый день! — ответил ему кто-то, смеясь. — А я что, не знаю по-твоему, щенок? — разразился Николай. — Я в море дольше, чем ты жизнь свою живешь!.. «Николай? Старпом что ли?» — лениво подумала ты, не оборачиваясь и лишь запевая громче.       Пьяные голоса смешались и перекрыли собой недовольство старшего по званию. Тот, потерпев поражение, прекратил болтать про какой-то свой обет отказа от алкоголя и, кажется, исчез, а вы, чудом не валясь с ног, продолжили праздник.       Схватившись за руки, стала отплясывать с Дашей, ничуть, судя по всему, не боясь упасть со стола. Огненная вода дотла выжигала любой страх, даже перед старпомом, даже перед падением, даже перед, как тебе думалось в тот момент, бушующим морем. И вы плясали, присвистывали, вопили, не зная ужаса, полные блаженства; время от времени ты увиливала от Никиты — лишённый страха, как и все, он лишился ещё и смущения, и теперь следовал за тобой хвостом.       Тут вдруг кто-то вскрикнул — ты не обратила особого внимания. Закрутила Дашу, с хохотом остановила ее. Не заметила, что стало тише пение. Тут вдруг Даша, до того глядевшая на тебя с улыбкой, застыла и остекленевшими глазами посмотрела тебе за спину. Замер и Никита, стоявший позади неё, сжавшись и став вдвое меньше размером. — В чём дело? — недоумённо обернулась ты.

goth — sidewalks and skeletons

      Сердце пропустило удар у всех, кроме тебя, когда в проходе показался он — не капитан корабля, но важнейшая фигура. Он по-прежнему был в пальто, словно и не ложился с вашего разговора. Глаза, его красивые глаза цвета индиго, метали молнии. И сразу стихло празднество, растерял свою значимость десятый день плавания, растворилась без следа всякая бравада…       За ним по пятам следовало сумрачное облако, и грозилось оно поразить всякого непокорного, всякого, кто недостаточно боялся. Тёмные глаза обвели всех присутствующих. Кто-то сглотнул, кто-то попятился, опустил взгляд в пол, и даже огненная вода не могла дать достаточно смелости, чтобы заглянуть в глаза Сказителю.       Он выступил из тени, полный презрения, раздражения, даже ярости. Клубился сумрак. Даже ты невольно ощутила, как загустел от напряжения воздух, но не шевельнулась, не поддалась всеобщей панике. Голос Скарамуччи прозвучал с притворным спокойствием: — Что здесь происходит? — ни ни одна мышца не дрогнула на его лице.       Он избегал смотреть на тебя. А ты так и стояла на столе, с расстёгнутой до самой груди рубашкой, всклокоченная, с блестящими от алкоголя глазами. За твоей спиной сжималась Даша, еще дальше — молодой Никита.       Ты растерялась: словно и не было праздника, не было огненной воды, не было песнн в обнимку и жарких поцелуев несколько мгновений назад, все затихли, все спрятали головы в песок, и тишина оказалась звонче всякой музыки. — Я спрашиваю, — повторил Скарамучча, и голос его ледяным эхом облетел камбуз, — что здесь происходит?       На этот раз откровенная угроза прозвучала в его голосе. Ты опомнилась, хотела было ответить, но тебя опередил Петя: — Простите, господин, — забормотал он. — Мы просто подумали… — Подумали? — переспросил Скарамучча, делая шаг к нему.       И Петя, молотобоец Петя, вдвое выше и вдвое крупнее Скарамуччи, вдруг затрясся, как дворовая собака, и рухнул на колени, опустив голову пол. Ты осеклась, глаза твои округлились. За твоей спиной боялись пошевелиться. — Я не вижу, чтобы вы, жалкие отродья, думали хоть немного, — Скарамучча вновь высокомерно оглядел людей, намеренно обогнув при этом тебя. — Расшумелись, напились до белой горячки. Так, по-вашему, должен выглядеть элитный отряд Фатуи?       Он с отвращением кивнул в сторону Саши, даже не проснувшегося от голоса командира. — Позорище, — рявкнул Скарамучча. — Кто из сброда ответственен за это?       И все боялись шевельнуться. Ты не боялась, нисколько не боялась, но двинуться никак не могла. Ты глядела на него и не узнавала человека, с которым провела столько времени. На ум сами пришли слова брата — тебе действительно редко доводилось видеть Скарамуччу за работой. И сколько раз ты удерживала его при этом от грубости? «Я уже и забыла, — с невольным ужасом подумала ты, — какой он — Сказитель…»       Стало тошно и неприятно настолько, что в голове прояснилось от алкоголя. Способность двигаться вернулась к тебе не сразу. Воздух стал горьким от страха. Казалось, люди вокруг тебя вдруг стали молиться, просить богов о спасении, словно и не было никакого пьяного дебоша, словно они не противостояли этим самым богам. — Мне нужно повторять? — тон Скарамуччи стал жёстче, хлестнул по спине хлыстом мурашек. — Или, может, вы оглохли? Я спросил, кто из вас, идиотов, устроил всё это?       В руках его заворочались молнии. Ещё немного, и они обрушились бы на свернувшегося у стены Сашу, на сжавшегося у ног Скарамуччи Петю или, может быть, попросту на корабль, потопив его, как ты недавно предполагала в шутку.       Вздох прорезал твою грудь, одёрнул, напомнил о данном обещании. Сорвав с себя оковы оцепенения, ты хмыкнула, словно и не было в руках Шестого Предвестника никаких молний. Раздражающая улыбка, которой ты искренне любила выводить людей из себя, показалась на лице, когда ты обратилась к Скарамучче: — Дай-ка подумать. Кто же это мог быть?       И атмосфера в воздухе от твоего колкого, удивительно твёрдого для пяти рюмок огненной воды ответа, переломилась, задрожала. Кто затрясся, кто повернул к тебе голову с округлившимися от изумления глазами, кто ошеломлённо присел на пол. Дрогнул и он.       Ему пришлось посмотреть на тебя. На твоём лице не было ни страха, ни покорности, ни смирения. Ты глядела ему в глаза, не зная пред ним поражения. Всегда слабее монстров, всегда сильнее его. И грозовое облако, окутавшее камбуз, вдруг рассеялось без следа, а молнии нежданно-негаданно потухли.       Даша позади испуганно потянулась за тобой, желая остановить, но ты, ступая медленно и степенно, прошагала к краю, легко сошла на пол. Толпа всколыхнулась, потеснилась, расступилась, освобождая тебе дорогу к Скарамучче, но ты не спешила: лишь смотрела на него, демонстрируя не столько смелость, сколько полное разочарование и собственный гнев.       О, нет, обрати он против тебя свою силу, ты уступила бы ему в первое же мгновение. Но Скарамучча опоздал, сильно опоздал. Он давно был в плену твоих чар, ещё в тот миг, когда увидел тебя в этой омерзительной комнате, пропахшей спиртом и безысходностью. — Это была я, — отчеканила ты. — Всю ответственность беру на себя, господин Сказитель.       И от этого имени, видела ты, глаза его потемнели пуще, чем от вопиющего неподчинения и нарушения всяких правил корабля. Было в них отчаяние — что, по-твоему, он должен был сделать, когда ты так бесцеремонно приставляла меч к горлу его репутации? — Нелохая попытка, — Скарамучча постарался сохранить лицо, отвернулся, но голос его едва заметно смягчился. — А теперь пусть назовётся настоящий зачинщик. Я жду. — Серьезно, это была я! — подняла руки ты. — Даже без шуток! Я всех подговорила! — ты кивнула на съежившихся от страха членов отряда и матросов. — Они-то знали последствия, а я, видишь ли, новенькая на корабле.       Скарамучча, сжав челюсти, покосился на тебя. — Замолчи, — сказал он, впрочем, уже без леденящих душу ноток в голосе.       Что-то внутри взвилось по привычке, раскрутилось знакомой пружиной, вытолкнуло из тебя неожиданный ответ: — А ты рот мне не затыкай! — сорвалось с губ.       Скарамучча на этот раз повернулся к тебе моментально. Ты слишком поздно поняла, что сказала, как сказала и при каких обстоятельствах, но, как говорили мудрые люди, слово, увы, не воробей — его не подстрелишь, не запихнёшь обратно в глотку.       Краем глаза ты видела, как, подняв голову, затравленно смотрит на тебя Петя, как отходит, прикрывая собой Никиту, Даша. Пошевелился Саша, всхрапнул и, перевернувшись на другой бок, уснул. Другие переглядывались. Шепотки пробежали по толпе. — Т/и… — никогда, пожалуй, твое имя не произносили так жестко, словно проводили мечом по металлу. — Что? Я правду говорю, — за неимением возможности отступить ты повыше задрала голову. — На выход. Сейчас же. Сказал коротко, не слишком резко не так, как говорил с подчинёнными. Ты хотела было что-то добавить, но вспомнила, что злишься на него, притом теперь ещё пуще прежнего, и, захлопнув рот, молча вышла из камбуза. Оттуда донеслось: — Остальные свободны. Сейчас же убрать беспорядок и по каютам. Всем ясно? — Да, господин!..       Через мгновение тень всколыхнулась, и Скарамучча следом за тобой вышел в коридор. Глазами он мгновенно нашёл тебя, и сразу они вспыхнули, недовольно, раздражённо, но не так зло, как прежде.       Ты отвернулась, не желая видеть его глаз, — могла ты хоть одну ночь не наблюдать их перед собой? — и поспешила двинуться вперед. Он легко нагнал тебя, схватил за локоть — сильнее, чем хотелось бы, но откровенно ласковее, чем мог бы. — Отстань, — вывернулась ты. — Помолчи. Уже наделала достаточно, — шикнул он и вновь попытался взять тебя за руку. — Я наделала? Кто бы говорил, — вновь увернулась ты. — Не трогай, сказала! — Хорошо. Марш в каюту, — отступил Скарамучча. — И не подумаю, — ты зашагал вперёд. — Силой не затащишь, ясно? — Серьёзно? — съязвил Скарамучча.       Ты зло взглянула на него через плечо. Вспыхнув, он последовал за тобой, но ты вдруг свернула, бесстрашно ослушавшись его. — Я же сказал!.. — рассердился он. — А я ответила, что меня не волнует, — огрызнулась ты. — Мне надо на свежий воздух. — Ты совсем? — Скарамучча хотел удержать тебя. Не вышло — ты снова рыбкой вывернулась из его рук и стала взбираться по лестнице на палубу. — Т/и!..       Игнорируя его, ты выбралась наверх. Ночь встретила тебя россыпью звёзд и крепким морозом. Холод впился в плечи, в шею, в грудь. Ты его почти не чувствовала, одурманенная разлитой по венам огненной водой, парившей вокруг тебя удушливым облаком. На палубе было тихо, не дрожало от страха. Лишь одинокий капитан неизменно стоял за штурвалом, не обращая особенного внимания на непоседливых пассажиров.       Все чувства порядочно притупились, кроме одного — страшно заболела голова. На волнах покачнулся корабль, и мир закружился так, что ты едва не упала прямо в руки Скарамуччи. Лишь положившись на упрямство, ты сумела удержаться и втащила тяжёлое тело на холодное дерево. Вставать не было желания.       За парусами темнело небо. В короткое мгновение тебе вновь захотелось попросить у него ответа, хотя бы простого совета. Знала, что оно вновь многозначительно промолчит, даже звёзды, повидавшие больше, чем любой ныне живущий, отвернутся, не произнеся ни слова. Впрочем, может быть, такого, как в твоей жизни, они не видали никогда.       Скарамучча показался из люка. Уставился на тебя, лежащую без сил на палубе. Ты не повернулась к нему, не улыбнулась даже после того количества алкоголя, которое ты умудрилась поместить в своём теле. — Ты глупая? — озаботился он. — Ничего, что мы не на курорте? — Ударила бы тебя, да знаю, что не выйдет, — отозвалась ты, рывком поднимаясь.       Ледяной воздух пробился в лёгкие. Теперь уже нетвёрдой поступью ты дошла до борта, осела на деревянный ящик. Ветер раздирал кожу, особенно больно кусая грудь там, где располагалось сердце. Был ли это в самом деле ветер или просто злость из горячей сделалась холодной?       Скарамучча подошёл, очевидно, весьма раздражённый тем, что ему пришлось следовать за тобой, хотя по первоначальному плану, сложившемуся в его голове, следовать за ним должна была ты. Он оглядел тебя, молча снял с себя пальто и хотел было набросить его тебе на плечи, но ты воспротивилась: — Не нуждаюсь я в твоих… — заспорила было. — Заткнись, — рявкнул Скарамучча.       Ты опешила настолько, что позволила ему надеть на тебя пальто. Шарфа не нашлось, однако шею прикрывал меховой ворот. Ты, стиснув зубы, скрестила руки на груди, нахохлилась, не проронив и слова благодарности.       Против воли, была благодарна, даже порядочно удивлена. Это ведь совершенно особенная забота — забота в момент, когда кажется, будто человека, сидящего перед тобой, следует придушить. Такая забота как плед во время метели: посреди всякого хаоса она кутает теплом, прячет от воцарившегося безумия, зажигает крохотные искорки в разъярённом сердце. Это такая забота, которая всегда выдает любящего человека, потому как только искренне любящий человек и способен, даже значительно злясь, позаботиться.       Сердце замаялось: разве мог Скарамучча быть так ласков к тебе, но так жесток к другим? Впрочем, не было ли высшей жестокостью сокрыть от тебя правду о вашем путешествии? А, может, в этот раз его жестокость была оправдана, и беспорядок на корабле даже на одну ночь — дело нешуточное? А, может, ты прекрасно знала об этом, когда начинала эту игру, и лишь хотела, чтобы он ощутил хотя бы сотую долю злости, которую постоянно носила в себе ты? Скарамучча грубо оправил ворот, запахнул на тебе пальто. Только тогда принялся ругаться: — И что это было? — он навис над тобой, глядя теперь серьёзно, почти свирепо. — Ты меня спрашиваешь? А ты что устроил? — всплеснула руками ты, опомнившись и отогнав сомнения. — Молниями их пытать собрался? А если бы меня там не было? Ты понимаешь, что нельзя так с людьми? — Я сам, — окрысился Скарамучча, — разберусь, как с ними быть. Это мой отряд, т/и. Я знаю, как с ними обращаться. — Ничерта ты не знаешь. Ведёшь себя, как зверь, — скривилась ты. — Как зверь? — усмехнулся Скарамучча. — Позволь спросить, а ты чего ожидала? Что мы здесь мило распиваем чай и обсуждаем, как достать с неба звезды? Это не шутки, т/и. Здесь не до розовых фантазий о доброте и понимании.       В это мгновение отчаянная злость захлестнула тебя, подогретая алкоголем. Захотелось голыми руками сорвать паруса, чтобы проклятый корабль никогда больше не поплыл и все вы, а особенно Скарамучча, затонули навсегда в беспокойных морских водах. Ко всему прочему начало значительно подташнивать: такой крепкой огненной воды пить тебе ещё не доводилось. — Ах да, мы ведь выполняем важную миссию, правда? — зло ухмыльнулась ты. — Во имя Царицы, да? Во имя Снежной?       Скарамучча покосился на тебя, скрестил руки на груди. Всё было как когда-то в смутном прошлом, когда ты только учила его, как надо обращаться с собой, и пыталась увидеть в его жестах и словах нечто более светлое, чем он хотел бы показать. — Кто, — игнорируя твоё высказывание, сдержанно переспросил он, — устроил всё это на самом деле? — Я и устроила, — огрызнулась ты, проглатывая подступившую к горлу желчь. — Я не прикрываю никого. Говорю как есть. Кто-то же из нас должен? — И зачем бы тебе это? — Скарамучча смотрел внимательно, не давая шанса солгать. — Да чтобы хоть ненадолго перестать думать! — вскочила ты. — Знаешь, каково это? Думать, думать, потом засыпать, видеть во сне тебя, а потом просыпаться и снова думать? Знаешь, каково каждую секунду думать над тем, правильно ли я поступила? Правильно ли ты поступил? Правильно… Правильно ли говорил Аякс на твой счёт?       В глазах Скарамуччи мелькнуло странное, не до конца тебе понятное чувство, но ты не могла остановиться, не тогда, когда горючий гнев и огненная вода, смешиваясь, поджигали твой язык, заставляя его нестись в бешеной пляске и выговаривать слова, которых ты, может быть, и не сказала бы, будь ты немного трезвее. — Знаешь, другие говорят… Ты мягче стал, — мотнула головой ты. — Но ты был готов применить свои силы против них. И они знали, что ты сделаешь это. Чёрт возьми, да их всех трясёт, стоит тебе в комнату войти! — ты вздёрнулась, посмотрела на него яростно. — Это, по-твоему, власть? Скажи мне, Скарамучча, ты это называешь властью? — Да, — бесстрастно ответил он, хотя, ты видела, ему хотелось проявить гораздо больше чувств.       Это разозлило тебя только сильнее — как смел он демонстрировать свои эмоции лишь вполсилы, когда ты разгоралась, подобно спичке? — Нет! — рассерженно крикнула ты так, что даже капитан корабля обернулся удостовериться, всё ли с тобой в порядке. — Это не власть! Это… Это запугивание! Это бессмысленная жестокость! Ты относишься к ним так, будто у них нет сердец, но они есть! И у тебя… У тебя оно есть! — ты сжала зубы. — Или, по крайней мере, было до того, как мы сели на этот корабль… — Люди слишком быстро предают, если не напоминать им, что они должны бояться, — по лицу Скарамуччи даже сквозь пьяную пелену ты угадала, как глубоко задели его твои слова. — Так что пусть трясутся и пресмыкаются, меня такая власть устраивает, даже если ты вдруг вздумала не называть это властью. — И я должна тебя бояться? — осклабилась ты. — Упасть на колени и молить о пощаде? Иначе предам? — Ты не член моего отряда, — поморщился Скарамучча. — Ты… Это другое. — Но я же человек, — потом ты вспомнила, что, нет, не совсем человек, и сию же минуту исправилась: — во всяком случае, воспитывалась, как человек. — Сказал же, ты — это другое, — упрямо повторил Скарамучча.       Грудь распирало от злости, и злость эта была подобна лаве. Она растекалась вниз, по животу, ударяла в голову, заставляя слепнуть и глохнуть. Ты не могла сказать точно, был ли его сегодняшний поступок причиной твоего поведения или лишь поводом выплеснуть все чувства, чтобы только они перестали тебя мучать. — А вообще интересно получается, — продолжала бесноваться ты. — Тебя вот никто предавать не должен, лгать тебе нельзя, запугивать — Царица упаси. Зато ты ой как любишь пугать других. Издеваться. Угрожать. Да, не мне, по крайней мере, не теперь, но другим — точно да! — Другие… — начал было Скарамучча, отчаянно пытаясь сохранять спокойствие. — Думал, я не знаю? — перебила ты. — О том, как ты их бил по пустякам? Как угрожал испепелить, если посмеют сказать хоть слово в своём присутствии? А того охранника помнишь? За какую такую оплошность ты его ударил? И что вообще случилось с охотниками из твоего отряда? Где они сейчас? Что ты с ними сделал, Скарамучча?       Слова, разя, как мечи, сыпались на него одно за другим, пронзая всё глубже. Ты вспоминала все рассказы, всё, что говорила о нём Даша, вспоминала страх в их глазах и свалившегося на колени Петю. Вспоминала и боялась, что ошиблась в нём, а Аякс был прав. И все были правы. Скарамучча шумно втянул носом воздух. Он не опровергал ни одной из твоих историй. — Ничего не сделал. Отлучил от миссии и набрал новых, чтобы под ногам не путались… — он помедлил и, словно чувствуя, что лучше в этот раз не замалчивать правды, добавил: — и тебе не досаждали. — О, с этим ты отлично справился сам! — вскинула руки ты. — Они-то мне просто ногу прострелили, а ты… — Я, — начал терять терпение Скарамучча, — сделал это в твоих интересах. — О, ну благодарю тебя, мой спаситель! — ты подошла вплотную, заглянула в сапфировые глаза, убеждаясь, что Скарамучча смотрит прямо на тебя. — Ладно сегодня, кутёж устроили. Дисциплину нарушили. А пощечина? Она была обязательна? — Это было давно. Не ты всегда говоришь, что прошлое не имеет значения? — Но ты бы сделал так ещё раз, да? Сделал бы? — Возьми себя в руки. — А вот… Не возьму! Я ещё не договорила, — облако пара разбилось о его бледную кожу. — Это ещё не всё! Врать другим, как я и сказала, тебе нельзя. А почему ты врал мне? — Ещё раз, — Скарамучча не наклонил к тебе головы, — ты не спрашивала меня. — Да? — окончательно распалилась ты. — Это значит, что можно такие вещи за моей спиной проворачивать? Значит, что можно просто взять, предать всё, во что я верю, и не сказать мне об этом, пока не будем достаточно далеко от Снежной? Значит, можно просто предать…       И тут вдруг Скарамучча одним быстрым движением, сравнимым, пожалуй, только с молнией, схватил тебя за запястье, зажал тебе рот холодной ладонью, заставив отступить на несколько шагов назад, упереться в деревянный ящик ногами. Ты вцепилась свободной рукой в его плечо, и глаза твои широко распахнулись, когда ты поняла, чего едва не сболтнула.       Тогда же ты поняла, что, хотя ты ужасно на него злилась, всё равно не хотела, чтобы другие услышали и навредили ему. — Прекрати кричать. Никому лучше не будет, если все узнают, — прошипел он.       Ты хотела вывернуться, но он, оказывается, ещё не закончил: — Я сделал бы ещё раз всё то, что делал раньше, т/и, чтобы стать тем, кто я есть, — голос его почему-то стал звучать хрипло и слабо. — И я никогда не врал тебе о том, кто я. Даже просил уйти. И ты сама выбрала остаться.       Ты пошевелила головой, не до конца уверенная, как ответить, с горечью и гневом осознавая правдивость его слов. Скарамучча отнял руку от твоего рта. Ты уже приглушённым голосом сказала: — Отпусти. — Чтобы ты снова разоралась? Нет. — Меня тошнит. — Ты не… — Я серьезно, меня тошнит!..       Скарамучча, опомнившись, выпустил тебя. Ты всего мгновение спустя приложилась животом к борту корабля. Содержимое желудка, поколебавшись в горле и неприятно его обжёгши, выплеснулось из тебя прямиком в море. Дрожь прошла по всему телу, заставила содрогнуться спину.       Сзади подошли. Ты оторвалась на секунду, обернулась. Скарамучча глянул на тебя, потом отвёл глаза и, молча собрав твои волосы аккуратным движением, придержал их у тебя за спиной. Ты хотела взбрыкнуть, воспротивиться, отвергнуть его заботу, но, к несчастью для твоей гордости, тебя вновь затошнило. Потом ещё, ещё и ещё, до тех пор пока живот совсем не опустел и ты не обмякла, обессиленно повиснув на борту. Скарамучча, убедившись, что ты в порядке, отступил.       Словно с тошнотой ушла и вся злость, ты больше не хотела кричать и буйствовать. Вместо этого уложила щёку на холодное дерево, тяжело дыша и ощущая слабость, как это всегда бывает после сильной рвоты, а особенно рвоты из-за алкоголя. — Ты не в состоянии сейчас серьёзно разговаривать, — голос, раздавшийся из-за спины, тоже не содержал больше прежнего раздражения. — И тебе стоит прилечь.       Выдавать благодарности за его заботу, перечеркнув всё сказанное раннее, не хотелось. — Отлично, — ты соскользнула на ледяной пол, привалилась к борту. — Здесь уютно. — Глупостей не говори, — отрезал Скарамучча. — Думаешь, я не донесу тебя против воли? — Донеси. Я там не останусь, — упрямо ответила ты, больше не пытаясь поймать его взгляд и с досадой ощущая всю невыгодность своего положения.       Раздался вздох — ты хорошо его услышала. Потом скрип кожаных сапогов. Скарамучча подошёл ближе, совсем близко и опустился на корточки. Ты всё-таки наградила его взглядом и изумилась, не сумев даже скрыть: — Ты даже не злишься, — твоя голова закачалась сама собой. — Почему? Ты всегда злишься, когда мы говорим об этом…       Скарамучча помялся немного, рассматривая тебя. Потом достал из своего пальто, покоившегося на твоих плечах, платок и, приподняв тебя за подбородок, вытер твои губы. Ты тогда подумала лишь об одном — Скарамучча всегда лгал о том, кто он. Тот, о ком он говорил, не был способен на такую нежность. Тот, о ком он говорил, давно должен был остановить твоё сердце. — Я же сказал, — коротко ответил Скарамучча, — мне жаль. — Чего тебе жаль, объясни мне? — ты отвела его руку прочь от себя, чтобы только не потерять окончательно искру своего гнева.       Скарамучча снова медлил с ответом. Ты стала дышать тяжелее, в груди что-то сдавило. Нет, неправильно, ты должна злиться, в тебе должно быть столько ярости, чтобы сокрушить целый флот, разрубить пополам Инадзуму… Вместо этого — невольное восхищение переменами в его глазах, способных бросить вызов самим ночным небесам по красоте и глубине. Может, оттого ты так часто и стала смотреть на небо, что искала в нём цвет его глаз.       Молчал долго. Ты уже решила было, что он не ответит, усмехнулась, отвернулась, прикрыв глаза. Вдруг сквозь шум волн до тебя долетел его надломившийся голос: — Я… Не должен был молчать, — с трудом выдавил Скарамучча, перестав наконец бросаться в тебя ничтожными оправданиями.       Ты сразу открыла глаза, повернулась, всмотрелась в его лицо. Он глядел на тебя неприкрыто, словно хотел, чтобы ты знала выжженную в его собственных глазах правду. Чтобы точно знала, что он не лжёт, когда произносит эти слова. — Тогда почему промолчал? — прошептала ты в отчаянии. — Не хотел, чтобы ты ушла, — сам голос противился ему, но Скарамучча продолжал говорить. — Да кто тебе сказал, что я уйду? — хлопнула рукой по дереву ты. — Ты верна идеалам Архонта любви, — отозвался он. — Свои идеалы ты не предаешь. — Идеалы, — скривилась ты. — Они важны. А близкие? Думаешь, близкие мне не важны? Я ведь назвала тебя, Скарамучча, частью своей семьи. Думаешь, я не выбрала бы тебя, не обмани ты меня? Не попыталась бы понять? Не осталась бы с тобой, пытаясь, по крайней мере, найти другой выход? — ты сжала зубы. — Я, может быть, не злилась бы так сильно на твоё решение, не отними ты у меня право выбора.       Гнев в твоём голосе, как ты ни старалась, уже не звучал так громко, как прежде. Ты вдруг поняла, неожиданно даже для себя, что сказала правду, которой никогда бы не произнесла без огненной воды, — ты верила в Царицу, понимала, за что сражаются фатуи, но всегда у тебя была своя война, война в твоём сердце, война за своих близких, родных, любимых. Так, наверное, у каждого человека: кругом большая война, а в нём — его собственная. И из обеих хочется выйти победителем. Могла ли победить ты, никого не предав, не потеряв Скарамуччу, не вставив палок в колёса Царицы?       Ты не готова была бросить его, даже после всего. Не готова была отвернуться от родины. Большая война и маленькая, идущая лишь в твоём сердце, любившим так сильно, что от этой любви теперь вполне могло погибнуть. — Прости, — вдруг услышала ты.       С трудом сфокусировав на нём свой взгляд, ты моргнула. Не верила, что он сказал то, что сказал, но он по-прежнему смотрел на тебя, а его глаза так и не научились лгать. — Я не хотел… — он потёр переносицу, на этот раз опустил голову. — Я не мог тебя потерять. Ты несколько мгновений смотрела на него, не зная, как ответить теперь, когда он сказал правду. Всё слабела твоя злость, а особенно после его слов, ставивших на кон его слабое место. И ты, держа в руках заточенный кинжал, уронила его, так и не сумев ударить Скарамуччу в открытую грудь. — Ты не доверяешь никому, — сказала ты, отводя глаза в небо и зная теперь, что там всё равно будешь видеть его глаза. — А стоило бы. Мне можешь доверять. И своим ребятам… Хотя бы попробуй. Хотя бы некоторым. Ничего не случится, если будешь помягче, — подумав, ты вновь припомнила слова Даши. — Хотя, ты и так помягче, как они говорят… Но им вообще не обязательно бояться тебя, чтобы подчиняться тебе. Не всё в мире работает по закону страха. — Страх даёт власть. — Он же её и отнимает. Значит, просто иллюзия власти. — Мы не об этом должны говорить.       Ты помедлила немного, но так ине нашла вутомлённом рассудке подходящего ответа. Сказала то, что смогла: — Я услышала тебя, — произнесла ты прохладнее, чем хотела поначалу. — Спасибо, что сказал правду.       Тогда, как видно, все порывы искренности покинули Скарамуччу. Он наконец отстранился от тебя, выпрямился, бросив на тебя тень. — Я тебя в таком состоянии тут не оставлю. Поднимайся, — приказал он. — Я не пойду, — ответила ты, качая головой.       Скарамучча поколебался немного. Потом, озлобившись, что-то пробурчал себе под нос и, оставив тебя сидеть, сам упал рядом, на деревянный ящик, облокотившись на столб позади. Ты покосилась на него. — И что это должно значить? — озаботилась ты, впервые за десять дней обратившись к нему без упрёка. — Что ты рано или поздно заснёшь, потеряешь сознание или слишком замёрзнешь, чтобы сопротивляться, — отозвался Скарамучча, скрестив руки на груди. — И я спокойно отнесу тебя в каюту.       Его титаническое терпение, спокойствие, крайняя заботливость были тебе едва знакомы. Словно от страха потерять всё, что вы так долго и заботливо строили, он вдруг переменился, стал тем, кто мог удержать отношения, не дать им развалиться. Кто мог удержать тебя от побега, не применяя никакой особенной силы при этом.       Или, может быть, не из страха. Может быть, из страха он как раз и заточил бы тебя в каюте насильно, требуя подчиниться ему беспрекословно, ломая твой отнюдь не смиренный нрав, пресекая твои замечания и всякое сопротивление. Он был бы жесток, как раньше, придумал бы больше лживых историй, чтобы виноватой осталась ты, он бы никогда не простил тебе твою обиду.       Может быть, из какого-то другого чувства, заставлявшего его взгляд каждый раз при виде тебя смягчаться, побуждавшего отдавать тебе пальто на холоде и пристально следить за тобой на палубе, когда ты не совсем трезва, чтобы с тобой не приключилось чего-нибудь не слишком хорошего. Чувства, которое вынудило его сказать правду, даже если он боялся, что ты развернёшься и уйдёшь, оставив его одного.       В твоей голове было не так туманно, как в ночь бала, но ощущала ты себя настолько же беспомощной, как тогда. В душе слабым огоньком загорелась благодарность: действительно, в тот момент от тебя было мало проку и вряд ли ты сумела бы встать на ноги.       Мучительные мысли раздирали тебя изнутри. Мысли о жестокости и о том, как Скарамучча постепенно от неё избавлялся, хотя в тот момент, когда ты кричала на него, ты, конечно, предпочитала этого не замечать и не думать о том, что человек не может в мгновение ока переменить совершенно все привычки. О страхе и том другом чувстве, которое ты уже давно знала но никак не обозначала словесно. О том, что, на самом деле, человек, сидящий рядом с тобой этой холодной ночью на холодном корабле, тебе едва ли не важнее божественной войны, и о том, как это низменно, жалко и просто. Ты так свято верила в то, что мир и все люди в нём должны быть важнее горстки людей, что совсем не заметила, как весы в твоём собственном сердце показали совершенно иной результат. «Я не должна, — подумала ты с тоской, — так чувствовать. Но я так чувствую».       Ты боялась предать этими чувствами свою страну. Своего брата и его бесконечную войну. Архонта любви, выступившего за весь Тейват. Ты боялась их предать, но в каком-то смысле уже предала, ведь, если бы они и впрямь были важнее, ты бы уже нашла способ предупредить других о готовящемся предательстве. Ты, однако, даже не задумывалась об этом. Все твои мысли были заняты обидой и ложью, а вовсе не желанием спасти мир.       Услышь твои мысли Аякс, он был бы в ярости. Он был бы страшно разочарован. И мама с папой наверняка тоже. Твоё сердце на мгновение сжала тоска, а потом, вспомнив их чётче, ты поняла и другое: только твоя любовь к ним и их любовь к тебе могла вырастить тебя человеком, готовым на всё ради близких. Только они и могли научить тебя вслушиваться прежде всего в звенящий чувствами голос сердца.       Словно возжелав получше его расслышать, ты прислонила руку к груди и случайно нащупала там цепочку. Немеющие от холода пальцы неловко приподняли её, и ты сумела рассмотреть кулон.

sunsetz — cigarettes after sex

      В тот день приятно морозило. Нос, как всегда, отнимался, но было терпимо и даже хорошо. Холод обволакивал нежным инеем, терялся в складках шарфа, пальто, шапки, однако не рвал их и не стремился проникнуть поглубже, куснуть за шею, выцарапать сердце из груди, как это порой бывало, особенно в Морепеске, расположенной не особенно далеко от моря, неизменно приносящего похолодание на пенящихся волнах.       Уже стемнело, окутало сумраком, тягучим и таинственным. Морепесок, однако, оставался тем вечером плясать в золоте. По всей деревне раскинулись пёстрые натяжные шатры: красные, жёлтые, синие, зелёные, даже всех цветов сразу. Между крышами протянулись верёвки с заколдованными свечами, колебавшимися от ветра, но никак не гасшими. Лился воск и тёплый свет. Своевольные гирлянды уводили покорного странника далеко вперёд по улочке, в которой расположилась ярмарка. На улочке этой кричали, зазывали, просили внимания и дарили его, а пахло невесть чем — ликёром, медовухой, блинами, острыми специями, даже борщом.       Конечно, вся деревня сбилась поглялеть да прикупить чего-нибудь. Кругом смеялись, бегали дети, чинно расхаживали дамы, отхватившие себе украшения с драгоценными камнями по дешёвке, радовались хорошей выпивке мужики, обменивались советами огородники… — Тевкр, не отставай! — звучал строгий голос матери.       Оторвавшись от цветной палатки с игрушками — радужными пружинками, резными деревянными лошадками, мыльными пузырями из Фонтейна, причудливыми воздушными змеями из Ли Юэ — младший брат вприпрыжку помчался к вам по расчищенной дороге, пряча красный нос в шарфе. — Ничего они не понимают в игрушках, — фыркнул он. — Ни одного Одноглазика.       Ты переглянулась с Аяксом, шедшим впереди, и ловко поймала спешащего младшего братца. Тевкр нащупал твою руку и, насупившись, пошёл рядом. — Сестрица, почему ты не привезла мне настоящего Одноглазика из столицы? — озаботился он. — Братец Скарамучча сказал, они там по улицам ходят…       Ты подняла смеющийся взгляд на «братца Скарамуччу» и поймала на его лице выражение совершенного смирения. — Глупый, — обернулась Тоня, которая, по твоей памяти, сама ещё недавно ловила каждое слово Скарамуччи с разинутым ртом. — Он пошутил над тобой! — Да! — подтвердил Антон, важно кивая. — Пошутил? — обиделся Тевкр и сразу поспешил одёрнуть тебя за рукав. — Сестрица, скажи им, что я прав!       Ты замялась на мгновение, обвела глазами ярмарку, раскинувшуюся на десятки метров вперёд. Уловила среди мерцающих огней спасительное сияние белогривого коня. — Смотрите! — воскликнула ты. — Цирк впереди! — Где? — сразу отвлёкся Тевкр, а вместе с ним — Антон.       Тут к вам присоединился отец, с довольной улыбкой рассматривающий новую удочку — произведение искусства из окрашенного в голубое дерева, с удилищем, изрезанным диковинными узорами, изображающими ветра и мельницы. Такое могло быть создано лишь в городе свободы — далёком Мондштадте. На бороде отца осели снежинки, от одежды его уже слегка тянуло ароматом ликёра. — Вот оно! — довольно сообщил он. — Лёгкая! Удобная! Мать честная, отец мой такой удочки хорошей не видывал! А какая леска добротная в подарок!.. — Папа, там цирк! — выпутавшись из твоей руки, Тевкр прилепился к отцу и потянул его за собой. — Идём скорее! — Да, идём! — растерял самообладание Антон, хватаясь за него с другой стороны. — Дети, ну куда… — вздохнул отец, едва успев передать своё сокровище тебе.       А впереди действительно скакал цирк. Белоснежные кони с причудливыми узорами, выведенными на шерсти цветными красками, в чёрных уздечках, инкрустированных золотом, мчались по кругу в центре ярмарки, а на спинах у них были всадники, словно вышедшие из сказки и умеющие летать, встававшие в седле, перепрыгивавшие с левого бока коня на правый и обратно на одних только руках, соскакивашие на землю ловким сальто. А ещё мужчины, обнажённые по пояс, танцевали с огнём, пылающим на обоих концах палки, и прыгали через обруч собаки в красивых кожаных ошейниках, и плясали весёлые клоуны с радужными париками…       Ты цирки не особенно любила. Знала не понаслышке, как жестоки там бывают с животными, какие люди приходят туда работать и в каких условиях. Знала также, что не нужно наньше времени разочаровывать детей. Сами, пожалуй, должны к этому разочарованию прийти.       Мама, Аякс и Тоня тоже отвлеклись, а ты, схватив Скарамуччу за руку, чуть ткнула его плечом, заглянув в полуночные глаза. — Наш шанс. Идём скорее, — ты потянула его за собой.       Скарамучча без возражений последовал за тобой. Лицо его было прикрыло шарфом и тенью от шляпы, чтобы мнительные граждане не узнавали в нём вместо твоего молчаливого гостя Шестого Предвестника из сплетен. — Эй, вы, голубки, — по несчастью, окликнул Аякс. — Куда собрались?       Обернулась теперь и мама, и даже Тоня. Аякс сверлил вас подозрительным взглядом. Пришлось остановиться и поскорее придумать убедительную отговорку: — Там украшения, — кивнула на золотой шатёр ты. — Мы посмотрим… — Украшения? — вспыхнула Тоня, заставив тебя мысленно выругаться. — Мам, можно? — Можно. Беги, — посмотрела на тебя и добавила: — Только не мешайся. — Я тоже… — начал было Аякс. — Нет, — возразила мама, — ты понесёшь удочку. И продукты. — Но… — заспорил было он. — Никаких но. Идём, — и, лукаво тебе подмигнув, она направилась дальше по улочке.       Ты, испытав облегчение и в некоторой степени торжество, с язвительной улыбкой передала Аяксу удочку отца и проследила, чтобы он неохотно направился за матерью с кислым выражением на лице. Потом, встрепенувшись, вернулась к своим спутникам: мрачному Скарамучче и приплясывавшей от холода сестричке в смешной малиновой шапке-ушапке. — Я не буду докучать, — поправив очки, строго подтвердила она и сразу же бросилась к шатру с украшениями. — Дела, — ты потёрла лоб, направляясь за ней. — Откажешься от своего плана? — поинтересовался Скарамучча негромко. — Нет. Использую тебя, врунишка, — злорадно усмехнулась ты. — Будешь отвлекать ее. — Отвлекать? Ты выжила из ума? — Скарамучча фыркнул. — Не буду я этим заниматься. — А я не спрашивала, — ты притянула его к себе, быстро чмокнула в холодную щёку. — Спасибо, душа моя, выручил! — Я не соглашался, — уже вслед тебе бросил Скарамучча.       Но ты ведь и не спрашивала, поэтому, не вслушиваясь в его возражения, поспешила нагнать сестру. Стол в шатре был завален украшениями такими разнообразными, что разбегались глаза. Здесь были серебряные серьги с фианитами, усыпанные бриллиантами и сапфирами браслеты, золотые кольца с полуночным нефритом и кор ляписом… Горный хрусталь, аметист, изумруды украшали броши в виде северных оленей, мустангов, драконов и китов; цвели пламенной красотой рубинов кулоны с кленовыми листьями; окутанные снежным великолепием, белели жемчужные заколки. Всё подвластное воображению ювелира располагалось на столе перед тобой на благородного фиолетового цвета, хорошо подсвечивающего и золото, и серебро, скатерти. Тоня уже подбежала и, потеряв всякое самообладаник, восторженно таращила глаза. — А, ваша девочка? — обратилась к тебе с улыбкой торговка.       Девушка была красивая, чуть старше тебя, с чёрными, как смоль, волосами и пронзительными карими глазами. Тоню она не одёргивала, а чинно стояла возле прилавка, сложив руки перед собой, и на плечах её лежала шаль с золотыми узорами. Будь у нее на голове диадема и не стой она в шатре на ярмарке, ты приняла бы её за принцессу с далёких островов с её смуглой бронзовой кожей, пышными губами, идеальной осанкой и выразительным взглядом. — Моя, — согласилась ты, прижимая к себе Тоню. — Как торговля идёт? — Как нельзя лучше, — сладко улыбнулась девушка. — Чего ищете? — Глазеем, — отозвалась ты, подмигивая. — Да, Тоня? — Да-да… — но глаза её уже остановились на роскошном серебристом браслете, выполненном в виде переплетающихся веток, между которыми опытный мастер искрустировал крупные гранёные камни аквамарина. «Это было просто», — подумала ты.       Незаметно повернувшись, ты посмотрела на стоящего в отдалении Скарамуччу просительно. Он помялся немного, однако, очевидно, не устояв перед твоим невыносимым обаянием, обречённо побрёл к тебе. — Девочка, — позвал он, и Тоня незамедлительно обернулась, уже привыкнув, что он её так фамильярно называет, — любишь сладкую вату? — Сладкую… Вату? — не поняла она.       Скарамучча со вздохом указал в сторону шатра, вокруг которого столпилось множество детей, плясавших от нетерпения перед привезённой из Фонтейна диковинной машиной, изготавливавшей странное сладкое облако из сахара. Ты, быстро среагировав, отсыпала ей моры. — Топай. Попробуй, пока не разобрали, — улыбнулась ты. — Спасибо! — подпрыгнула Тоня, уносясь в толпу детей.       Ты подождала, пока она скроется из виду, радуясь тому, как легко переключилась сестра, и повернулась к торговке. — Я куплю этот браслет, — ты указала на понравившийся Тоне. — Конечно, — вместе с головой красавицы-торговки качнулись и крупные золотые серьги с изумрудами в её ушах. — Как пожелаете.       Ты прикрыла телом, насколько возможно, её движения, боясь, что Тоня обернётся и всё поймёт, но девочка увлечённо наблюдала за «сладкой ватой», позабыв о тебе. Отсюда её было отлично видно. Хорошо чувствовался и не особенно приятный запах жжёного сахара. — Подарок? — спросила торговка, пока ты отсчитывала монеты. — Секретный, — подтвердила ты. — Хочу порадовать перед отъездом. А продаются у вас тут где-нибудь фигурки? Фарфоровые?       Торговка ненадолго задумалась, прикрыв тёмные глаза пушистыми чёрными ресницами. Отовсюду звучала музыка, и под неё чужестранная красота казалась тебе ещё восхитительнее. — На том конце ярмарки, — наконец сообщила она, указывая на север, — у Сергея Лескова. — Спасибо! — обменявшись с ней морой, поблагодарила ты и вновь задала вопрос, пока прятала коробочку с браслетом в кульке: — А оружие?..       Выведав расположение всех нужных тебе торговцев и вновь тепло поблагодарив иностранку — как выяснилось, Лейлу из Сумеру, — ты собралась было уходить, но заметила за её спиной ещё одно украшение. Удивительной красоты цепочку, отливавшую в нежный розовый. К ней аккуратным, едва заметным колечком крепилась фигура лисицы, вся усыпанная крохотными камушками, такими же нежными, как лепестки цветущей сакуры. Лисица была изящная, красиво изогнувшая тонкую спину и обернувшая роскошный хвост вокруг лап. — А это, — указав на цепочку, спросила ты, — что такое? — «Роза молний», — ответила загадочно Лейла. — Из розового золота и редчайшего розового топаза. Привезена из Инадзумы. Хотите приобрести? Готова сделать Вам скидку, как самому очаровательному покупателю…       Ты ещё несколько мгновений зачарованно глядела на кулон. Сзади неожиданно подошёл Скарамучча, склонился к твоему уху: — Твоя сестричка уже почти закончила. Поторопись, — он нахмурился, заметив выражение на твоём лице. — В чём дело? — Ни в чём, — отозвалась, опомнившись, ты и улыбнулась Лейле. — Нет, брать не буду. Просто красивая. Спасибо за помощь. И за браслетик.       И, гоня прочь мысли о цепочке и о том, какое глубокое притяжение к ней ты ощутила, ты поспешила напомнить себе, что твой бюджет весьма ограничен и непременно нужно, чтобы хватило на подарок для каждого. Навстречу уже бежала, сияя глазами, Тоня: — Сестричка! — вопила она. — Попробуй скорее!..       Ты присела, откусила немного от сахарного облака и, поморщившись, тряхнула головой: — Приторно, — поделилась ты. — Отлично! — обрадовалась Тоня. — Мне же больше достанется!       Ты лишь засмеялась и, потрепав ее по плечу, выпрямилась, а, когда обернулась, Скарамучча уже стоял возле тебя. — Идём дальше, — кивнула ты. — Идём. Пробовать не буду, — сразу предупредил он. — Это даже хуже, чем горячий шоколад. — А за такое, — грозно зыркнула на него ты, — могу и целую слакую вату тебе в рот запихнуть, понял? Насильно! — Я бы посмотрел на это, — Скарамучча подтолкнул тебя вперёд. — Шевелись. Обе шевелитесь.       Впереди замаячили Аякс и мама. Тоня убежала за ними, надеясь всё же поделиться с кем-нибудь восторгом от сладкой ваты. Ты поспешила увести Скарамуччу в сторону шатра с фарфоровыми статуэтками, а потом дальше и дальше, вглубь ярмарки, туда, где, по словам Лейлы, располагались все нужные палатки.       К тому моменту, как вы закончили, — пришлось постоять в очередях, где Скарамучча по твоей просьбе время от времени согревал тебе щёки тёплым дыханием, считая, видимо, что это проще, чем терпеть твоё нытьё, — уже стал стихать повисший над ярмаркой гул. Потихоньку гасли гирлянды, собирались с прилавков товары, стягивались шатры. Ты, обменяв мору на последний подарок, спрятала его в кулёк и выдохнула. — Прости, что тебе пришлось нести лук, — виновато улыбнулась ты, когда вы тронулись с места. — Ничего. Я привык, что ты слабачка, — бесстрастно отозвался Скарамучча. — Ну что такое? — ты обиженно шлёпнула его по плечу. — Давно не дразнил меня? — Всё верно. Расслабилась и забыла, с кем идёшь, — проворчал он. — О, помилуйте, Сказитель! — картинно ахнула ты, хватая его за руку. Теперь, когда люди почти разошлись, вряд ли кто-то мог услышать твои слова и испугаться грозного Предвестника. — Я совсем забыла, какая честь ступать с вами по одной земле-е! — Хватит. Иди, — поморщился он. — Не-ет, Сказитель, прошу, окажите милость, поговорите со мной! — не отставала ты. — Не называй меня этим именем, — вполне серьёзно сказал Скарамучча. — Почему? — нешуточно удивилась ты. — Когда мы только познакомились… — Т/и, — покачал головой он.       Ты остановилась. Вдруг пошёл снег, но снег не противный, не колючий, а такой, о котором пишут в книгах как о вальсирующем, нежном и прекрасном. Снежинки мягко гарцевали в воздухе, опускаясь между вами, на твои плечи, на его шляпу. Ты, позабыв, о чём хотела сказать, задрала голову и уставилась в небо. — Ты прав, — вдруг согласилась ты. — Никакой из тебя сказитель. Ты так и не придумал ничего лучше собак, грызущих мои переломанные кости, — ты рассмеялась. — А я ведь ждала!       Скарамучча ничего не ответил. Он, наверное, совсем не это имел в виду, но говорить тем вечером ни о чём серьёзном не хотелось. Ты глубоко вдохнула приятный морозный воздух и снова посмотрела на своего спутника с улыбкой. — Уговорил. Придется дразнить тебя остальными девяносто девятью способами, — согласилась ты.       Скарамучча не оторвал от тебя глаз. Ты по протоптанной дорожке прошла обратно к нему, хотела взять за руку и двинуться дальше, но он остановил тебя. Обернувшись, ты с удивлением заметила в его глазах смущение. Потом свечи над вашими головами погасли, и в темноте стало не угадать его чувств. — Скар?.. — позвала ты.       Он вдруг оказался ближе, возвысившись над тобой тенью. Ты заморгала, ища его очертания, и нашла без труда на фоне белого снега. Тут же ощутила, как он прикасается к твоей руке, пытаясь что-то в неё вложить. — Ты чего? — удивилась ты. — Возьми, — потребовал он, и в голосе его ты уловила некоторую дрожь.       Ты нащупала его руку, взяла что-то, переданное им, и подняла перед собой, чтобы лучше рассмотреть. Обнаружила точёные черты, розоватый блеск, заострённую морду… Поражённый вздох вырвался из твоей груди. — Это же дорого… — ты покачала головой. — Почему ты вдруг?.. — Тебе понравилось, — пожал плечами Скарамучча, так и не посмотрев на тебя. — И хотела что-то лисье. Чтобы на кицунэ было похоже. Кицунэ, правда, такое не носят, но, если тебе хочется так считать… — Скарамучча, — перебила его ты. — Спасибо.       И ты, прежде чем примерить цепочку, прежде чем пойти за теми, кто уже вас заждался, прижалась к нему, заключила в тёплые объятья. Он облегчённо положил руки на твою спину, словно радуясь, что не придётся искать себе оправданий. — Она правда, — прошептала ты, прикрывая глаза и, несмотря на подступающую темноту, ощущая себя в полной безопасности, — очень красивая.       Ты не могла видеть, как побагровел от сильного, вполне человеческого смущения Скарамучча, но, если бы и могла, в этот раз не стала бы дразнить. Наверное. — А знаешь, — вдруг сказала ты, — Сказитель и правда совсем не твоё имя. Сказитель, про которого мне рассказывали, совсем на тебя не похож.       И ты почувствовала лишь, как напряглась его спина под твоими пальцами. Скарамучча ничего не ответил, то ли слишком смущённый, то ли задумавшийся над твоими словами. В любом случае, вы простояли в темноте достаточно долго, обнимаясь, пока издалека не донёсся мелодичный голос раздражённого Аякса: — Чем вы тут заняты, оболдуи? Вас только сами звёзды не ищут, чёрт бы вас побрал…

goth — sidewalks and skeletons

      Теперь, вслушиваясь в гулкий рокот волн, ты рассматривала поблескивавшие в свете луны мелкие камни топаза. Сняв с шеи цепочку, в нерешительности качала перед собой лисицу.       Во многом этот подарок был свидетельством его чувств. Запечатлённых прикосновений, объятий, поцелуев в холодные щёки, игр в снежки и горячего шоколада у тётушки Оли. Свидетельством не потому что он был дорогим и не потому в нём были редчайшие розовые топазы, а потому что Скарамучча, которого ты когда-то знала, никогда не сделал бы такого подарка. Он не угадал бы в твоих глазах мимолётного желания им обладать, он не вслушивался бы в твой голос, чтобы обнаружить в нём скрытый интерес к незаурядной вещице. Он даже не оказался бы с тобой на деревенской ярмарке и уж точно не потерпел бы, чтобы ты называла его глупыми прозвищами, а особенно при других.       Наверное, можно было бы сказать, что в этих гранёных камушках топаза увековечены его чувства, все слова, которых он никогда бы не сказал никому до тебя, все мысли, которыми ещё не успел поделиться, но обязательно поделится в будущем, потому что доверяет. Потому что хочет быть ближе и больше этого не боится. Потому что ты научила его быть человеком, подарившим тебе эту цепочку, или, по крайней мере, раскрыла ту его часть, которая всегда была такой.       Ты дорожила этой лисицей из розового золота и топазов. Дорожила настолько, что отдала ей место возле своего сердца, переместив Глаз Бога на пояс, и даже после всего, что случилось на корабле, не нашла в себе сил снять её.       Лишь теперь качала перед собой и думала, верно ли быть с тем, кто может быть так жесток к другим людям. Не будет ли он, потеряй ты его милость, так же жесток к тебе? Не обратятся ли грозы с когтистыми молниями против тебя, если ты вдруг встанешь у них на пути, не вынимая меча, но противясь их неудержимому бегу? «Я ведь, в сущности, ничего не смогу ему противопоставить, — с ужасом подумала ты. — Если бы захотел убить — убил бы. Сейчас я даже толком не могу использовать Глаз Бога без вреда для печати…»       За фигурой раскачивавшейся лисицы ты заметила Скарамуччу. Он терялся в потёмках, но ты ясно видела, что взгляд его направлен на тебя, и знала: он ждёт, как ты поступишь. В его тёмных синих глазах не таилось ни угрозы, ни зла на тебя, почему — ты не имела понятия. Когда-то ты думала, если не сойдёшься с ним в таком важном деле, сразу сочтёт тебя предательницей.       Когда-то он готов был убить тебя за то, что вмешалась в его прошлое. Когда-то был достаточно бесчестен, чтобы угрожать расправой. Когда-то был настолько ослеплён, что не видел, насколько в самом деле ему нужен человек рядом. Когда-то был жесток к тебе, просто ты с чего-то взяла, будто он может быть добр и не стала его бояться.       Как знать, было ли дело в твоей проницательности, в твоём безрассудстве или в том, что твой брат — Одиннадцатый Предвестник, и убить тебя означало создать слишком много хлопот?       Но тебе пришлось ждать, пока проявится эта его доброта, какая-то душевность. У тебя было для этого много времени. Ты стремилась к нему, причём стремилась с козырем в рукаве — с воспоминаниями, невольной свидетельницей которых ты стала. У других козыря не было. И желания узнать Шестого Предвестника — тоже, в чём их, конечно, винить было нельзя, если хотя бы часть историй о нём — правда. Наверняка и Скарамучча не стремился завоевать их любовь, наоборот, он по-прежнему считал, что она сделает его уязвимым. Наверняка, даже если поверил в тебя, по-прежнему видел в других признаков своего прошлого.       И, когда ты это поняла, тебе вдруг стало ясно, что за жёсткость и грубость Скарамуччи винить его особенного смысла нет. То есть, конечно, есть и он не должен так себя вести, но он лишь делал то, к чему привык. С тобой когда-то было так же. Сумеет ли он распахнуть своё сердце другим настолько же? Вряд ли. Но это ни к чему. Сумеет ли доказать себе, что, будучи спокойным и справедливым и не применяя силы, может сохранить свои позиции? Может быть. Может быть, он просто привык защищаться и следует помочь ему сложить копья, алмазные щиты и доспехи. «Помочь? — мысленно рассердилась ты. — Какое к чёрту «помочь»? Я злюсь на него!»       Но ты с удивлением обнаружила, заглянув вглубь себя, что от твоей ярости остались только тлеющие угольки. Ты в отчаянии обратилась к гневу за предательство Царицы, но и он утих, обратившись из сокрушительного пожара скромным огоньком.       Не было больше и обиды на ложь. Вернее, была, но она, приглаженная искренними извинениями, как кошка, свернулась где-то глубоко, и больше ей не хотелось ни рычать, ни выпускать когтей, по крайней мере, тем вечером.       И даже злоба за членов отряда и экипажа поутихла, не сумев вновь зажечь погасшее пламя, когда все причины его повеления сложились в единый пазл, который ещё можно было переиначить в картину куда более симпатичную.       Тебе бы разъяриться, быть жёсткой и непробиваемой, но не получалось. Руки сами собой опустились под твой тяжёлый вздох. Тебя хватило на десять дней. Десять дней ты могла избегать его, молчать, постоянно с ним ругаться, но в тот вечер злоба твоя стала утихать, выпущенная, наверное, из сердца и развеянная над морем.       Скарамучча не знал о борьбе в твоей душе. Вернее, может быть, знал, но не мог увидеть и понять всего, что происходило в твоей голове. Только немеющие пальцы, сонно покачивающие цепочку, да остекленевшие от алкоголя глаза, иногда задумчиво моргавшие, показывали, что ты ещё в сознании.       Потом щёлкнула застёжка, и цепочка, застегнувшись на твоей шее, опустила топазовую лисицу тебе на грудь. Ты привалилась к борту, устремив взгляд в небо. Скарамучча едва слышно шелохнулся. — Не будь так жесток к ним, — тихо сказала ты. — Вовсе не обязательно, что весь мир хочет навредить тебе. — Долго ты будешь защищать сборище глупцов, лентяев и лжецов? — судя по звуку, он встал и подошёл к тебе. — Они бы стали заступаться за тебя?       Тень Скарамуччи вновь упала на тебя. Ты посмотрела на него — прямо, серьезно, ясно, словно и не пила этой ночью до состояния, в котором тебя смогли втащить на стол для танцев. — Ты их совсем не знаешь, — покачала головой ты, вспоминая Дашу. — И боли их не знаешь. Многие из них не от хорошей жизни на этот корабль попали. — И? — голос его ожесточился. — И они тебя тоже не знают. Как я когда-то не знала, — сказала ты. — Но им совершенно точно не обязательно бояться тебя, чтобы уважать тебя. И быть с тобой.       Ты не могла сказать точно, произвела ли твоя речь впечатление на Скарамуччу, и даже не могла сообщить ему, обижена ты или нет. Всё потому что прошёл порыв ясности, сменившись спутанностью, туманностью и слабостью. Ты решила — по крайней мере, нужно ещё немного подумать, прежде чем рассуждать о том, следует ли тебе здесь оставаться, причём тогда, когда голова твоя не будет забита огненной водой.       Ты, как и предполагал Скарамучча, стала засыпать или попросту терять сознание. Во всяком случае, ты едва ощутила его руки, поднявшие тебя в воздух. Голова закатилась на его плечо, руки безвольно легли на живот. Ты не сопротивлялась, не возражала. Скарамучча, приложив значительные усилия, чтобы ты не ударилась головой, сошёл в трюм, где ты сквозь туман услышала чьи-то шаги. — Господин!.. — ты узнала голос Даши, уже более трезвый чем прежде.       Собрав остатки сил, ты приоткрыла глаза и взглянула на неё. Она, вся дрожа, остановилась перед Скарамуччей, а за спиной ее были другие — Кристина, Петя, Боря, даже Никита. И все они были в ужасе перед Шестым Предвестником, но ещё в большем, наверное, ужасе от того, что он мог сделать с тобой за такое непослушание.       Кое-кого не хватало. Наверное, предпочли не связываться со Скарамуччей. Другие остались, растрёпанные, красные от алкоголя и полные решимости знать, что ты будешь в порядке, и разделить твоё наказание, если потребуется. — Она… Она не в-виновата!.. — дрожащим голосом сообщила Даша. — Верно. Мы… Девочке сами предложили, — согласился Петя неуверенно, даже робко. — Я принёс!.. — выпалил Никита. — Я готов… Готов понести наказание!       Скарамучча ничего не сказал и не пошевелился сразу. На твоём сонном лице сама собой неожиданно появилась улыбка: хотя, как человек, давший разрешение на праздник, ты считалась его зачинщицей — и в этом смысле твои словва не были ложью! — ответственность лежала не на одной тебе. Они это понимали. Он это понимал, но уже не мог на них рассердиться. Твои заступники, заметив выражение на твоём лице, смутились. Удивляло их, наверное, и другое: ни единого синяка не появилось на твоей кожи, не было видно крови, более того — ты почему-то была в пальто их господина.       Ты подняла глаза на Скарамуччу, надеясь, что он не будет слишком сильно гневаться на тебя за твою недоговорённость, ведь, в конце концов, ты лишь позволила случиться тому, что начали другие, и теперь он об этом знал. На лице его не обнаружилось злости. Он остановился ненадолго, пристально рассматривая свою перепуганную команду. — Я говорила, — тихо сказала ты. — Они славные ребята.       Он в отчаянии, не желая признавать твою правоту, потому что, наверное, это разрушило бы всё, чем он жил несколько сотен лет, посмотрел на тебя. Потом вновь на своих дрожащих подчинённых. Открыл рот, и все содрогнулись, ожидая крика. — Бестолочи, — сообщил он неожиданно спокойным тоном, — я же сказал, идите по каютам. — Но она… — начала было Даша, делая шаг вперёд. — Я ничего ей не сделаю. Никакого наказания не будет, — коротко сообщил он. — Удовлетворены? Теперь по каютам.       Он развернулся было, но помедлил и обернулся через плечо: — И чтобы больше такого не повторялось. Всем ясно? — и всё равно голос его звучал не так грозно, как прежде. — Да, господин! — хором ответила команда.       На этот раз никто не посмел ослушаться приказа. Стали разбредаться по каютам, бросая на тебя встревоженные взгляды. Скарамучча, отвернувшись, пошёл первым. Потом, провалившись в пустоту, ты опомнилась лишь когда уже лежала на кровати. Его рядом не было, было только тепло в груди — то ли от прикосновений, по которым ты неприлично сильно скучала, то ли от того, что он последовал твоему совету, то ли от того, что экипаж и команда действительно оправдали твои ожидания. Потом ты забылась, ощущая слабую тошноту и надвигающуюся боль в голове и уже предвкушая, каким будет утро.

***

mystery of love — sufjan stevens

      И действительно, в первое же мгновение после пробуждения тебе показалось, что череп тебе раскроили, а осколки его вонзили в суставы. Поморщилась, попробовала пошевелиться, радуясь только, что от тошноты осталась лишь неистовая сухость во рту. — Проснулась?       Знакомый голос. Ты моргнула. За последние дни ты почти отвыкла просыпаться по утрам — обычно в это время ты только ложилась спать — и уж тем более отвыкла от звука его голоса в такую рань.       Вчерашние противоречивые чувства не оставили тебя, как ты ни надеялась, они лишь смиренно ждали в уголке твоего разума, когда ты будешь готова обратить на них внимание. Ты перевернулась, взглянула на Скарамуччу. Он сидел спиной к тебе за письменным столом из хорошего красного дерева. Чёрная рубашка резко подчёркивала бледность его кожи и мрачную полночь удивительно всклокоченных волос.       Не получив ответа, он обернулся и заметил, что ты глядишь на него из-за одеяла. Глаза его смотрели мягко, но устало, и усталось эта была похожа на твою — от мучительных мыслей, не дающих толком заснуть. — Ты спал? — голос твой прозвучал хрипло, рвано. — Нет, — ответил он, не отрывая от тебя глаз. — Был занят. — Занят, значит… — ты со вздохом опустила голову. — Ты так и не научился мне врать.       Во взгляде Скарамуччи было что-то странное, что было трудно угадать и ещё труднее понять. Ты не допытывалась: слишком болела собственная голова, чтобы разбираться в чужой свалке мыслей. Раздался шорох — Скарамучча отвернулся. Некоторое время молчали. Ты, обняв одеяло и на удивление не ощущая особенного холода, лежала с полуприкрытыми глазами.       Хорошо знала — Скарамучча не спал только потому, что все эти дни ты старательно избегала ложиться с ним в одну постель. Кем бы его ни считали другие, кем бы ты сама ни считала его последние дни, что бы ни говорил о себе он сам, твое желание было для него даже важнее, чем необходимость показывать свою власть над другими. Защемило сердце — ты, как всегда, без труда доводила до этого собственными размышлениями.       Золотой свет ниспадал в каюту из окна, тянул белые крылья по полу. Убранство было весьма уютным: на полу — красный ковёр с мягким ворсом, напротив кровати — массивный деревянный сундук с замысловатым железным замком. Несколько полок для вещей поменьше и не представляющих большой ценности были прибиты прямо над ним нестройной линией. У окна располагался уже упомянутый стол — по нему в беспорядке были разбросаны бумажки, в основном документы, среди которых, отважившись и, вероятно, стремясь найти подтверждение своим сомнениям, ты как-то попыталась отыскать нечто, что могло бы доказать: пора бежать отсюда. И ничего не нашла. Все эти бумажки — попросту коносаменты, свидетельства о закупке оборудования и другие совершенно бесполезные для тебя документы.       С потолка свисал, покачиваясь, фонарь с резными украшениями — листьями, розами, ветвями берёзы. И, конечно, кровать, на которой ты спала прежде исключительно днём. Мягкая кровать с единственным громадным толстым одеялом, напоминающем кокон, если в него хорошенько закутаться.       В каюте пахло бумагой, горьким чаем и — совсем немного — сыростью. Ты нехотя поднялась. На тебе осталась прежняя одежда — брюки и рубашка. Твоё пальто, вспомнила ты, осталось в камбузе. Оставалось надеяться, что оно цело и не слишком сильно пропахло спиртом.       Тело было почти неподъёмно тяжёлым. Ты подошла к тазику с прохладной водой, заботливо оставленному возле сундука, умыла лицо. Не особенно помогло, но, по крайней мере, ты убедилась, что уже не спишь. Одежда пропиталась пронзительными запахами огненной воды, пота и рвоты. Ты поморщилась, стало даже совестно, что в этом одеянии ты легла в кровать. Стало, в общем-то, совестно за весь вчерашний вечер. «Навела беспорядка, ещё и Скарамуччу обвинила, — виновато подумала ты. — Конечно, такой беспредел на корабле никто не потерпел бы. Даже Аякс. Я эгоистка». — Мне не следовало устраивать вчера дебош, — сказала ты, пока не передумала и не утих голос совести. — Извини. — Ты его и не устраивала. Забыла? — отозвался Скарамучча, покосившись на тебя. — Только разрешила. Можешь перестать прикрывать своих безмозглых друзей. Я не собираюсь наказывать их. — Тогда, — усмехнулась ты, — мне не следовало его разрешать. Я перешла границы и нарушила дисциплину. Хотя бы за это мне стоит попросить прощения. — Я ожидал чего-то подобного, когда приглашал тебя, — хмыкнул Скарамучча. — Я бы скорее удивился, если бы ты не подбила весь экипаж на авантюру.       В обычное время ты ответила бы колкостью, а тогда лишь рассеянно улыбнулась. — Ты хорошо меня знаешь.       Скарамучча обернулся. Ты уже сбросила с себя одежду, достала из багажа другую рубашку и другие штаны, решив, что для платьев пока ещё рано, — на палубе температура по-прежнему была значительно ниже нуля. Он подождал, пока ты сменишь одежду, и спросил: — Уже не злишься?       Ты замерла, посмотрела на Скарамуччу. Глаза его оставались невозмутимыми, но ты легко угадывала за этим притворством искреннее переживание, иначе бы он вовсе не спрашивал. Что ответить, ты не была уверена. Твоё тело как-то само собой подвело тебя к нему.       Лицо у него всегда было нечеловечески красивое, без единого изъяна. Гладкая, ровная кожа, почти белая, но слабо насыщенная цветом. В его лице было мало схожего с твоим — ни живого румянца, ни синяков под глазами, ни едва заметного шрама над бровью из-за качелей, ударивших в глубоком детстве.       Но было в нём и человеческое. Вопросительное выражение глаз, растерянно глядевших на тебя снизу вверх и едва ли заинтересованных в том, что несколько мгновений назад ты была без одежды. Кожа его была бледной, но, как и у людей, легко выдавала смущение. Волосы бывали небрежно растрёпаны, как сейчас. На мягких губах время от времени появлялась улыбка. Всё это было очень по-человечески и роднило его с тобой. — Злюсь, — честно ответила ты.       Скарамучча, медленно кивнув, отвернулся от тебя. Но твои руки вдруг потянулись к нему, мягко обвили шею, свесившись на грудь. Он вздрогнул, замер, а ты положила щёку ему на голову, наслаждаясь шелковистостью его иссиня-черных волос. — Но уже не так сильно, — признала наконец ты. — И даже так… Всё равно хочу быть с тобой.       Скарамучча несмело дотронулся до твоих рук. Ты не отдёрнулась, не съязвила, не огрызнулась. Тогда он, чуть дыша, сжал твою руку, и ты поняла, как отчаянно ему не хватало твоих прикосновений, как он хотел бы, чтобы всё было как прежде. И ты, наверное, хотела бы, но не могла запретить себе ощущать и жгучую ярость.       Вы постояли так немного, боясь хоть слово друг другу сказать, хоть немного изменить положение тел. Ты отстранилась первая, но не с тем расчётом, чтобы его задеть, а лишь понимая, что пока не можешь дать Скарамучче большего. И он выпустил твою руку без возражений. Обернулся через плечо, проводив глазами. Ты надела сапоги, но у двери чуть задержалась, обернувшись. — Рада, что мы поговорили, — с оттенком тепла в голосе сказала ты. — Но вообще-то нам стоит перестать отдавать самые важные разговоры на попечение алкоголя. — Так, — поднял брови Скарамучча, — только ты и пьёшь. — А ты каждый раз меня терпишь и доносишь до кровати. Смотри, чтобы не стало традицией, — и, несмотря на бушевавшие внутри тебя сомнения, ты улыбнулась и подмигнула ему лукаво.       Скарамучча так и не смог оторвать от тебя глаз, пока ты не скрылась за дверью. На сердце стало легче. Даже голова, казалось, на несколько мгновений стала болеть немного меньше, хотя, честно сказать, почти сразу последствия огненной воды вновь ударили по тебе и ты, тяжело вздохнув, направилась к многострадальному камбузу, едва переставляя ноги.       Внутри было тихо. Солдаты и члены экипажа ели кашу, негромко переговариваясь и не жалуясь на скудный завтрак. Никому особенно есть и не хотелось — в горле мешался стыд после вчерашнего, тошнота, да головокружение, а кому-то к тому же ещё и совесть.       Когда заявилась ты, стихли и те редкие разговоры, которые звучали под потолком. Тебе показалось, что некоторые выдохнули, обнаружив тебя относительно твёрдо стоящей на ногах. Смущённая улыбка показалась на твоём лице: — Доброе утро.       Тебе ответила смесь негромких голосов. Взяв у поваров, тоже весьма измученных вчерашней ночью, свою порцию и сочувственно улыбнувшись Валере, сокрушающемуся над оставшимися рюмками, ты села к Даше и сразу поймала на себе её обеспокоенный взгляд. — Привет, герой, — подмигнула ты. — Я польщена вашей отвагой. — Да мы просто подумали… — покачала головой она. — Ты так резко вышла против него… Решили, что тебе не сдобровать…       Ты хмыкнула. Тут подсели настоящие зачинщики вчерашнего вечера. Петя — плечистый молотобоец с сильными руками и лоснящимися рыжими волосами; бледный Саша с кудрявыми чёрными волосами и грубым шрамом на половину лица; мушкетёр Боря, вытянутый и жилистый, с точёными скулами и тёмной щетиной. — Девочка, а ты не промах! — сообщил Петя, демонстрируя белые зубы в широкой улыбке, больше похожей на оскал. — Вот так взять и прикрыть собой товарищей — это по-мужски. Уважаю тебя. — По-мужски? — возмутилась Даша. — По-мужски же вы у нее за спиной спрятались, олухи! — Да мы просто это… — смешался Петя.       Видимо, не найдя подходящего ответа, он просто протянул тебе твоё, к счастью целое, пальто, и ты поблагодарила его кивком, укладывая замечательную вещицу рядом с собой. — В общем, слухи-то разные о нём ходят, — поёжился Саша. — Не знали мы, что он с нами сделает за такой разгул…       Ты с полуулыбкой глянула на него, залпом выпивая стакан воды. Неожиданно заинтересовавшись его зазубренным шрамом, осторожно поинтересовалась: — А на лице у тебя?.. — прозвучало бестактнее, чем тебе хотелось бы. — Это он сделал? — Нет, не он, — отрицательно мотнул головой Саша, ухмыляясь. — Это я на турнире, когда ещё не был в фатуи, сцепился с вишапом. А он мне когтями как н-на…       Турнирами в Снежной увлекались. Любили смотреть, как отчаянные бойцы сражаются с другими бойцами, новейшими роботами и обезумевшими монстрами. Тебе раньше нравилось. Ты даже представляла, как однажды в белоснежных доспехах выйдешь на арену и сразишь самого чудовищного зверя голыми руками. Может быть, даже руинного охотника сразишь.       Но с тех пор, как ты вернулась из своего путешествия, ты не посетила ни один турнир: слишком чётко у тебя перед глазами стояло избражение хлещущей из раны алой крови, слишком громко звенел в ушах треск разрываемой кожи и оглушительна была вонь обожжённой плоти. Страшны были в реальности и монстры, которых в юности ты видела лишь за стальными прутьями арены. Ты содрогнулась, вспомнив вишапа, гнавшегося за тобой по лесу, и его заострённые лезвия на гигантских лапах. Теперь ты совершенно не могла вообразить себе, каким отчаянным должен быть человек, не имеющий силы полубога, чтобы сразить такого зверя. — Хорошо, — с облегчением сказала ты и призадумалась. — Говорите, не знали, что будет за небольшую гулянку?.. — Я так тебя предупреждала, — Даша указала на мужчин. — А они в отряде всего ничего. С господином Сказителем раньше не путешествовали. — Я думала, вы давно в его команде, — удивилась ты, уставившись на остальных. — Нет, — покачал головой молчавший до этого Боря. — Несколько месяцев назад он расформировал старый отряд и набрал новичков. Мало кто остался — Даша вот, да ещё парочка зануд.       Даша смерила его уничижительным взглядом, и он стушевался под приглушённые смешки товарищей. Ты вспомнила, что не нашла знакомых лиц в толпе среди тех, кто отправлялся в бездну, но тогда, конечно, не придала этому такого значения, как сейчас. — Полагаю, старички те, которые вчера смотались ещё до огонька? — хмыкнула ты. — Да. Они были непричастны, — кивнул, потирая щетину Боря. — Говорят, прошлый отряд провинился в чём-то. — Стычка была в лесу, — подтвердил Петя. — Девчонку вроде какую-то чуть не застрелили… — Точно! — вспомнил Саша. — Припоминаю теперь. Олежка рассказывал тогда, что какая-то наглая паршивка помешала ему лисью шкуру добыть. Он же на спор тогда грозился чернобурку подстрелить, а она возьми и спаси её. Чуть дом родной не проиграл…       Даша кивнула, очевидно, знающая эту историю лучше других. Ты чуть не подавилась кашей. — Дела… — усмехнулась ты.       Даша повернулась и, поймав странное выражение на твоём лице, широко распахнула глаза. — Не верю! — ахнула она.       Мужчины непонимающе уставились на тебя. Ты потёрла затылок. — Олежа ваш, — произнесла ты, — надеюсь, не блондинчик с зализанными волосами. — Да ну! — изумился теперь Саша. — Так это ты что ли была?       Пришлось рассказать им, как всё тогда было, и, пока рассказывала, казалось, что это было давным-давно, наверное, в прошлой жизни. Лица их все сильнее вытягивались с каждым твоим словом. — Ты за наглую паршивку-то извини, — дослушав, сказал Саша виновато. — Это цитата… — Не удивлена. Я о нём похожего мнения, — хмыкнула ты. — Жестокий дурак. — Знаешь, что интересно? — Даша вытащила одну ягоду из твоей тарелки. — С тех пор охота под запретом для всего отряда. — Под запретом, значит… — ты усмехнулась. — Не знала.       Ты, конечно, давно догадалась об отлучении некоторых членов отряда, даже получила этому подтверждение от самого Скарамуччи. Чего ты никак не могла ожидать, так это полного переформирования команды и уж тем более запрета, наложенного на охоту ещё в те времена, когда ты не была столь к нему близка. Это больше походило на то, о чём ты могла попросить Скарамуччу, чем на то, чего захотел он сам. В животе отчего-то потеплело. — Вообще, — Даша с укором в голосе обратилась к мужчинам, — я вас предупреждала, что не надо устраивать дебош. Говорила же, не любит он такую разнузданность. — Мы новички, нам прощается, — отмахнулся Петя. — Не вам. Ей, — Даша кивнула на тебя.       Ты, доев кашу, потянулась к графину с водой, стоящему в центре стола, и смущённо замерла. — И правда, — Саша прищурился. — Послушай-ка, охоту запретил, выходит, из-за тебя, беспорядки тебе прощает. Неужто про вас правду говорят?..       В тот же миг подзатыльник ему отвесил порядочный Петя, сурово нахмурив густые брови. — Сплетни, — заявил он, — это не по-мужски. — Погоди, а что говорят-то? — заинтересовалась ты. — Как что? Что вы вместе, — потирая затылок, Саша обиженно покосился на товарища. — Только не верит в это никто. Другие версии правдивее кажутся. — Да, — подтвердил Боря. — Кто-то говорит, что ты с ним… Понимаешь… За деньги… — Чего? — возмутилась ты. — Кто этот герой? — Или что ты на самом деле его тайное оружие, — вспомнил Саша, — созданное Доктором. Так твоё трёхлетнее отсутствие и объясняют, кстати говоря. — Оружие? — выпучила глаза ты. — А ещё что твой брат так хочет на место повыше перебраться, — добавил Боря. — Совсем обалдели? — вспыхнула ты. — Я вроде просто с Предвестником встречаюсь, а из меня уже и куртизанку, и жертву притязаний старшего брата сделали, и… Прости, ты сказал оружие Доктора? — Черт возьми, так вы правда что ли вместе? — Боря покачал головой. — Поверить не могу. Из всех слухов этот был самый невероятный. — Так за какую из этих личностей ты меня держал? — ты угрожающе наставила на него ложку под хихиканье Даши, уже знающей правду.       Боря смутился. — Забудем об этом. — Да-а, дела. Никитка-то расстроится, — захихикал Саша.       Ты растерянно покачала головой, скорее удивлённая, чем обиженная сплетнями. Конечно, легче было поверить, что жестокому Предвестнику нужна куртизанка или рабочая сила, чем чья-то искренняя любовь и нежность. Конечно, ты не сомневалась, что, даже после того, как тебе осмелились задать прямой вопрос, слухи не утихнут, а лишь станут множиться — ведь наверняка ты лишь хотела отвести подозрения от амбиций своего брата или, может быть, сохранить в тайне какие-то вживлённые в тебя Доктором силы.       Но, в общем-то, слухи тебя мало волновали. Они разве что могли немного позабавить, да вызвать некоторое возмущение, однако всерьёз обеспокоить — вряд ли. — А правда, — ткнула тебя локтём Даша. — Он больше всех переживал вчера. Почти наверх за вами готов был бежать. Мальчишка влюбился! — Ну какое там!.. — ты ударила себя по лбу. — Даш, умоляю тебя, хватит.       Твои приятели захихикали. Улыбнулась и ты. На душе стало легче — то ли из-за полноценного ночного сна, то ли из-за разговора со Скарамуччей, то ли попросту из-за огненной воды. В любом случае, несмотря на боль в голове, ты смеялась и улыбалась куда более искренне, чем прежде.

***

margaret (feat. bleachers) — lana del rey

      Минула ещё неделя плаванья. Празднеств на неё, на счастье Скарамуччи, не пришлось. Окончательно распрощавшись со Снежной, вы пересекли границу Северного моря и стали стремительно приближаться к свободному пространству, пролегавшему между материком и островами Инадзумы. Ветер очень кстати дул в нужном направлении, обещая скорое прибытие в точку назначения.       Воздух изменился. Стал теплее, тягучее. Чаще припекало солнце. Членов экипажа всё чаще можно было заметить вовсе без верхней одежды, оголённых по пояс — для них такое тепло было сравнимо с жаром раскалённой пустыни. Ты, напротив, словно почувствовав себя в своей стихии, с готовностью переоделась в лёгкую одежду и стала наслаждаться непривычным климатом.       Порой в море встречались другие суда, в основном — торговые. Одни обходили вас стороной, других отвадили поднимавшиеся при их приближении пушки и суровый вид Скарамуччи, вокруг которого начинали неведомым образом мерцать молнии.       Твой распорядок поменялся с той ночи. Хотя говорить со Скарамуччей как прежде ты ещё не могла, стала, по крайней мере, перебрасываться с ним не только враждебными репликами. В кровать к тебе не ложился, хотя ты уже, вроде как, и не возражала. Иногда, проходя мимо, касался твоей руки или ты перед сном ласково взлохмачивала его волосы. В общем, отношения у вас были в некотором роде странные и, может быть, непонятные другим, но уже не такие холодные, как после его признания.       Днём и вечером ты выводила Лаванду погулять по палубе, чтобы она размяла затёкшие мышцы. Иногда с тобой ходил кто-то из новых приятелей — чаще Даша, реже Петя, Саша или Боря. Никиту ты решительно отказалась к себе подпускать: парень он был славный, и давать ему ложных надежд не хотелось. Впрочем, он не особенно страдал. Через несколько дней его стали чаще замечать рядом с яркой красавицей Викой.       Дни коротала с командой: играла в карты, слушала байки про Инадзуму и, спустя несколько кружек пива, про Скарамуччу, понемногу рассказывала о себе и Аяксе — в пределах разумного. Иногда заходил и Скарамучча, и тогда все резко замолкали, настороженно провожая его глазами. Кроме тебя, разумеется. Ты ему улыбалась. Порой даже приглашала сесть рядом с собой, заставляя других содрогнуться. Один раз он даже согласился, и никто, кроме тебя, в тот вечер не решался поднять головы.       На восемнадцатый день плаванья пришлась тёплая безоблачная погода. Ты, хорошенько отужинав в камбузе жареной рыбой, ступала по палубе. По одну сторону от тебя шла, играя крепкими мышцами Лаванда, по другую — заложив руки за спину, вышагивала Даша в чёрном кружевном корсете и плаще сумрачного фиолетового цвета. Ты тем вечером предпочла свободные штаны с завышенной талией. С плеч твоих спускалась тёмная накидка, застёгивавшаяся на груди эмблемой звезды — приобретение, не выдававшее твоей принадлежности ни к одной из существующих в Инадзуме фракций. — Поскорее бы доплыли, — поёжилась Даша. — Уже мурашки от этой бесконечной воды. — Мне, в общем, всё равно, — пожала плечами ты, — но я знаю, кто с тобой точно согласится.       Лаванда, словно подтверждая твои слова, помотала головой вверх-вниз. Ты окинула глазами спокойное, изредка чуть приподнимавшее синие крылья море. Где-то недостижимо далеко оно протягивало руки к небу в его невесомом облачном одеянии и гарцевало с ним в танце, которого никому из ныне живущих никогда не удавалось увидеть.       Опуская глаза ниже, в тёмную глубину, ты не испытывала ни отвращения, которое уже вполне могло бы возникнуть, ни, к собственному удивлению, страха. То ли, побывав на льду много раз, ты совсем перестала бояться воды, то ли уповала на помощь экипажа и Скарамуччи в случае чего, но, так или иначе, море не внушало тебе ужаса. Впрочем, не внушало оно и доверия. У вас с ним были какие-то весьма равнодушные отношения. — Вообще, — хохотнув, продолжила Даша, — я бы предпочла поехать в Сумеру. — В Сумеру? А не жарко там для тебя? — хмыкнула ты. — Там танцы, — улыбнулась она. — Люди из страны мудрости очень любят танцевать. Мы бы с ними подружились. — Так ты всерьёз это дело любишь? — с улыбкой переспросила ты, вспоминая её финты десятого дня. — Стоило догадаться. Талант не пропьешь. — Любила, — кивнула Даша. — До всего.       Сочувствие кольнуло твоё сердце. Ты хорошо знала: «до всего» означает «до Дома Очага». Тем не менее, Даша не выглядела слишком опечаленной, и ты решилась спросить: — В Доме Очага это запрещено? — Раньше было, — Даша поморщилась. — Ты, наверное, помнишь, что до Отца им управляла другая женщина. — Помню. Не встречалась с ней, но слышала, — кивнула ты. — Крукабена, — имя сорвалось с губ Даши в воздух, упало и разбилось, а в глазах у нее встало вдруг такое выражение, словно она на эти осколки наступила. — Все слухи о Сказителе не сравнятся с правдой о ней. Она не знала ни любви, ни жалости, и при ней мы сражались день и ночь, чтобы просто выжить. Было не до танцев. Я тогда маленькая была совсем, мне нужно было как-нибудь удержаться на плаву, — Даша со вздохом подняла голову к небу. — А потом её сменил Отец. Всё стало налаживаться. Но к тому моменту я, наверное, совсем забыла, каково это — беззаботно танцевать. Метала ножи, стреляла из лука, колесо научилась делать… А танцы где-то в прошлом остались. С мамой. — Она тоже танцевала? — навострила уши ты. — Да. Она замечательно танцевала, — Даша легонько улыбнулась, и прядь из ее гладкого пучка опала ей на лицо. — Это то немногое, что я о ней помню.       Ты поглядела на неё, сомневаясь, но всё же задала иной вопрос: — А хотела бы, чтобы сложилось по-другому? — пальцы незаметно сжали поводья. — По-другому? — задумалась Даша. — Наверное нет.       Ты удивилась, даже дрогнула. Задумчивые зелёные глаза несколько мгновений глядели перед собой, потом в них проскочила слабая искра. — Может, я стала бы такой же хорошей танцовщицей, как мама, — усмехнулась она, — но что значит моя жизнь, если теперь у меня есть возможность сражаться за мир?       Ветер приподнял ее плащ, обнажив висевшую на поясе маску. Эта маска, знала ты, «символ презрения к лживым законам небес». Так учил тебя Аякс. Так говорил Виктор. Так говорили войны, которые ты видела на своём пути, сожжённые дотла деревни и почерневшие от пламени кости невинных людей о богах, сотворивших мир, полный жестокости. — Сражаться за мир, да?.. — ты опустила голову. — Отчаянные вы. Уважаю вас за это. — Мы такие. Все мы, — пылко согласилась Даша. Посмотрела на тебя внимательно. — Ну а ты? Ты бы отказалась сражаться за мир? «Кажется, я уже отказалась,» — подумала ты невольно. — На Северном Полюсе, — произнесла ты вслух, — есть небольшое поселение. Не поверишь, но люди и там научились выращивать растения. Среди снегов. Ещё скотоводством занимаются. Но поразительнее всего в них спокойствие перед стихией. Среди льдов, там, где едва ступала нога человека, они растят жизнь, залечивают раны и находят равновесие. Это ли не удивительно? — Что ты хочешь сказать? — нахмурилась Даша. — Уж не то ли, что нам стоит отступиться? — Нет, — не раздумывая, ответила ты. — Вы сражаетесь за людей. Вы постоянно противостоите смерти, как и те, кто живёт на Северном Полюсе, но по-своему. Это благородно. Пока они ненавидят вас и боятся, вы отдаете жизни ради их будущего. Вы в самом деле служите не Царице, а всем нам.       Даша слушала молча, чувствуя в твоих словах собственный пыл. — Боги жестоки к людям. Они сражаются со скверной, так нам должно видеться, однако… — ты стиснула зубы. — Что будет, когда они начнут прикрывать борьбой со злом войну с неугодными и собственный произвол? Они не пресекают ни войн, ни жестокости, они не исцеляют от болезней и не наставляют на нужный путь, зато наказывают тех, кто знает слишком много и смеет указывать на их ошибки. Это они гордо зовут свободой.       Ты посмотрела на Дашу. — Но это не свобода. Человечество без их помощи справляется с бедами тысячи лет, так почему не справится со скверной? Зачем нам божественный надзор, если мы всегда были предоставлены сами себе? Они лишь упиваются своим всевластием и иногда демонстрируют силу, но, я уверена, мы можем прожить без них. Поэтому я на вашей стороне. Вы за людей. За нашу свободу. — Но? — не обманувшись твоими речами, пристально взглянула на тебя Даша. — Но, — понизила голос ты, — я не знаю, какова моя роль в этой войне. — Вот это да, — улыбнулась Даша. — Ты так пламенно говорила о свободе людей и сомневаешься, какая у тебя роль? Немыслимо.       Ты вопросительно на неё посмотрела. — По-моему, ты давно всё решила. Даже если не поняла этого пока, — она беспечно улыбнулась. — А ты интересная, милая. Не зря вокруг тебя столько слухов вьется.       Ты глядела на неё, чувствуя, как внутри после собственных слов невольно пламенными ветвями разрослась любовь к Снежной и Царице и вера в спасение мира и людей в нём от жестокой божественной руки. И всё равно стиснуло в груди — это чувства к Скарамучче и желание сохранить его счастье, сберечь ваши отношения. Даша не могла ничего знать о маленькой войне в твоём сердце, оттого и была в тебе так уверена. «Есть ли способ, — печально подумала ты, — не потерять никого из вас?» — Интересная… — ты вздохнула головой. — Я безрассудная и наивная, но успешно притворяюсь мудрой. Вот и вся магия. — И ты вот так просто об этом говоришь? — Даша ухмыльнулась. — Стало еще интереснее.       Ты лишь удручённо покачала головой. Вы двинулись дальше, ты — терзаясь сомнениями, Даша — приплясывая, Лаванда — с наслаждением вытягивая морду по ветру. Кругом вечерело, и сумерки крались по палубе. — Даш, — вдруг сказала ты, — начни танцевать. У тебя хорошо выходит. — Да нет у меня времени на такие пустяки, — отмахнулась она. — Если все люди в мире позабудут о том, кто они, ради высшей цели, спасать уже будет нечего, — отрезала ты. — Но я же не все люди в мире! — возразила Даша. — Вас много, — ты поглядела на неё. — И вы — начало нового мира, потому вы как раз и должны остаться собой. Может, это и есть лекарство против твоего безумия.       Даша уставилась на тебя с сомнением и промолчала, но ты с удовлетворением заметила в ее глазах тень задумчивости. Приплясывания ее сменились спокойным шагом.       Вы прошли ещё немного, развернулись и на обратном пути ты заметила впереди крупного вороного жеребца. При виде тебя хвост его весело взлетел, раздалось приветственное ржание. — Это конь господина Сказителя? — вытаращила глаза Даша, отложив, похоже, на время тягостные мысли. — Да, — кивнула ты, насторожившись. — Наконец-то вышел прогуляться.       Орион развернулся к тебе, и ты смогла за его мускулистой фигурой рассмотреть Скарамуччу. Даша заметно занервничала, быстро поправила плащ и корсет, положила руку на маску. Занервничала, пожалуй, меньше, чем неделю назад.       Когда проходили мимо Скарамуччи, вас остановил Орион — он потянулся к тебе, ткнул в щёку влажным носом. Ты засмеялась, потеребила его шелковистую гриву. — Давно не виделись, красавец, — усмехнулась ты.       Скарамучча повернулся, и ветерок растрепал его волосы. — Добрый вечер, господин, — склонилась Даша. — Оставь нас, — вместо ответа, приказал Скарамучча.       Даша поспешила скрыться с его глаз, послав тебе кивок. Вы со Скарамуччей остались наедине, если, конечно, не считать Ориона и Лаванду, приветствовавших друг друга осторожными покусываниями в шею. Ты скрестила руки на груди. — Я знаю, что ты хочешь сказать, но желать доброго вечера я не собираюсь, — ворчливо предостерёг Скарамучча. — Не об этом. Я хотела сказать, что нечего отсылать тех, с кем я гуляю, не спросив моего мнения, — ты наморщила нос. — Ладно, — дёрнул плечом Скарамучча. — Идём. — Куда? — изогнула бровь ты. — Просто пройтись, — Скарамучча уже развернулся было, однако, остановившись, посмотрел на тебя через плечо. — Если не возражаешь.       Ты постояла немного, разглядывая его. Глаза Скарамуччи смотрели ясно и спокойно, на удивление спокойно. Одежду, как и все, он сменил — на чёрное полукимоно с шортами и золотой эмблемой гроз в центре груди. Красно-белые вставки спускались к поясу, и на правом плече переплетались с замысловатой верёвкой. Алые повязки крепились к ремню с обеих сторон. Предплечья и тыльные стороны ладоней покрывали чёрные кожаные браслеты, разверзавшиеся на запястьях неприятной фиолетовой тканью — издалека она делала это пространство похожим на шарниры, как у кукол. Шляпы на голове не было — вероятно, Скарамучча не хотел давать тебе лишнего повода для шуток. — Не возражаю, — подумав ещё немного и смягчившись, кивнула ты. — Идем.       Ты подошла ближе, взглянула на него, чтобы что-то рассмотреть в глазах, но так и не поняла, что именно. Наверное, просто хотела полюбоваться или, может быть, не смела поднимать глаза к небесам после всего, что о них наговорила. Лаванда призраком последовала за мановением твоей руки, оторвавшись от Ориона. Скарамучча повернулся, пошёл бок о бок с тобой.       Тихо постукивали по палубе лошадиные копыта. Играл с волосами ветер. Иногда, как в старые добрые времена, ты чуть задевала рукой руку Скарамуччи, — или он твою? — и вы обменивались взглядами. Переминались с ноги на ногу волны. — Через неделю мы будем в Инадзуме, — сообщил Скарамучча. — Вижу, ты приготовился, — чуть улыбнулась ты, не зная, злиться тебе или оставить наконец гнев. — И тебе следует, — качнул головой он. — Инадзума сейчас… — На пике войны. Знаю, — перебила ты. — Ты не об этом хотел поговорить.       Скарамучча стрельнул в тебя глазами. Не ожидал, что не будешь церемониться. Ты ответила ему долгим прямым взглядом. — И откуда ты знала? — Я не знала.       Он сразу отвернулся, но ты и не глядя знала, какое кислое выражение застыло на его лице: задумался, как ненавидит попадаться за твои проклятые уловки, и всё равно раз за разом попадается. Ты подавила улыбку и вновь задрала голову к небу.       Вы молчали, а небо всё темнело, неуклюже просыпая сияющие серебряные жемчужины. Они становились руками, ногами, глазами десятков созвездий, хорошо заметных в море. На этот раз ты не сумела скрыть лёгкой улыбки. — Ты чего? — вздёрнулся Скарамучча, конечно, заметив, как просветлело твоё лицо.       Ты покосилась на него, понимая: не этот вопрос он в самом деле собирался задать. Чего ты не понимала, не могла разобрать в его глазах, так это того, был ли его интерес неподдельным или лишь служил для отвлечения внимания. — Смотри, — тем не менее указала в небо ты, — созвездие Голубого Дракона. Говорят, его видят только те, кто стоит на распутье, и он указывает верный путь.       Там, куда ты указывала, звёзды выстраивались в кривую линию, и от этой линии в бока расходились ломаные, действительно напоминавшие драконьи крылья. Казалось, взгляд дракона обращён к путнику, внимательный, взывающий к голосу самой души. Оттого похоже его и считали наставником потерявших себя людей, что хотелось ответит ему на незаданный вопрос, и ответить честно. — И куда же он указывает тебе? — поднял бровь Скарамучча. — А тебе? — немедленно парировала ты.       Помолчали ещё немного. Остановились у борта. Высокого капитана тем вечером сменил старпом — как известно, экипаж получил за самовольство выговор лично от него и, судя по скованной походке матросов следующие пару дней, выговор был нешуточный и болезненный. Ты поёжилась. Пожалуй, в этот раз им прошлось значительно хуже отряда Скарамуччи, что было весьма необычно.       Иногда мимо проходили люди, и все они предусмотрительно обходили вас стороной, вероятно, заметив твоего спутника. Скарамучча не спешил заговаривать. Ты, шумно вздохнув, сказала первая: — Кажется, они перестали трястись, как осиновые листы, — заметила ты.       Скарамучча дёрнул плечом так, словно это вовсе не он позвал тебя пройтись, а ты, как прежде, пристала к нему и никак не желала отцепиться. — Скар, — словно только теперь вспомнив любимое прозвище, произнесла ты, вновь заставив его вздрогнуть, — я была несправедлива. Сама говорила — люди тяжело меняются, а от тебя захотела… — ты покачала головой. — Прости. Я не должна была заставлять тебя оправдывать мои ожидания. — Даже не надейся, что у тебя надо мной столько власти, — мотнул головой Скарамучча.       Ты усмехнулась. — Да, ты прав, — вполовину прикрыла глаза. — Кстати, спасибо, что прикрыл охоту.       Скарамучча подбоченился, явно не особенно обрадованный твоими словами, и ты поняла, что вновь уличила его в том, чего никогда не должна была знать. Вероятно, как и о полном переформировании отряда. Вероятно, как и о том, сколько власти на самом деле имеешь. — Ладно, подразнила и хватит, — хмыкнула ты. — О чём ты хотел поговорить, а?       Скарамучча молча вытянул продолговатый предмет из-за пояса и протянул тебе. Ты растерянно приняла, нахмурилась, рассматривая один-единственный металлический ключ в своих руках. — От второй каюты справа, — пояснил Скарамучча, не глядя на тебя. — Я не понимаю, — покачала головой ты. — Чтобы было, где спать. Ещё неделю плыть, — ответил он. — Если в шторм попадём — и того дольше. — Я и так сплю в твоей каюте… — недоумённо произнесла ты. — Спи в своей. Чтобы не бегала по палубе ночью и не изводила себя мыслями о том, что я не высыпаюсь, — он поморщился, как если бы его раздражали эти неозвученные мысли. — И не говори, что не коришь себя за это. Не только ты в глаза смотреть умеешь. К тому же, обычно ты так рано не вскакиваещь.       Ты виновато опустила взгляд на ключ. Конечно. Как легко выдаёт себя влюблённый взгляд, отравленный обидой, обуглившийся от злости, но всё ещё сострадательный, чуткий к неладному, сопереживающий даже такой мелочи, как недостаток сна, который, может быть, для такого, как Скарамучча, не был особенно существенным.       Ты не нашлась с ответом. Не выдавила ни благодарности, ни отказа. Не сошла с распутья, оставшись под взором Голубого Дракона переминаться с ноги на ногу у двух параллельных путей. Скарамучча постоял ещё немного. Ветер перебирал его волосы, кисточки на витиеватой одежде. Орион, прижав уши, обернулся к тебе и издал странный звук, напоминавший больше собачий скулёж, чем ржание лошади.       Ты раскрыла рот и закрыла, бессильно рассматривая ключ. Улетучилась вся твоя смелость, вся решимость, растворилась под ногами опора. Скарамучча ушёл, не дождавшись ответа, а ты так и стояла, безмолвно глядя на проклятый ключ, и лишь Лаванда, смотря куда-то в море, осталась с тобой.       Вложенное тебе в руку право выбора мерцало вдалеке загадочным огнём. Нет, тебя не просили принять решение, тебя просто отпускали. Давали подумать, не сжимая при этом горло, не умоляя остаться. И, наверное, впервые в жизни ты понятия не имела, что делать с этим выбором и какую тропу избрать.       И снова ворох чувств всколыхнулся в тебе, обнажив и гнев, и обиду, и тоску, и нежность.       На одной чаше весов обнаруживалось всё, чем ты жила, все твои идеалы, твоя страна, твоя семья. Все они были частью мира, в котором ты ступала по проложенной Царицей тропе, по земле, которую выжигали фатуи на пути к божественному престолу. Всё, что ты знала прежде, было здесь. Будь рядом с тобой Аякс, он вне сомнения наказал бы тебе следовать этой дорогой.       Ведь на на другой чаше — всего один близкий человек. Один против всего известного тебе мира. И ты сама могла с уверенностью сказать — нет, он не был важнее твоей семьи или важнее Родины. Но он был тебе дорог. Ты могла представить жизнь без него и представила бы при необходимости, однако душу саднить не переставало — оставлять его тебе совершенно не хотелось. Оттого весы, покачиваясь, приходили в равновесие, вынуждая тебя метаться между двумя сторонами маленькой войны, разверзшейся внутри тебя. «Могу ли я не потерять никого из вас?»       Тебе отчаянно захотелось, чтобы кто-то вмешался, раскрошил Сердце Бога на части, чтобы только не пришлось принимать решение, которое тебя никто не просил принимать сейчас. Никто не просил, даже дракон на небе, но ты знала — пора.       Сжав ключ до боли, ты убрала его в карман штанов, словно надеясь, что это избавит тебя от необходимости размышлять. Пальцы наткнулись на бумагу. Ты, моргнув, подобрала аккуратно сложенный квадратик, расправила его. Само собой потеплело в груди, и развеялась на несколько мгновений тьма.       Эту фотографию вы сделали восемнадцать дней назад, ранним утром, когда пришло время отправляться в далёкую Инадзуму, вокруг которой вечно вьются грозы. Пришло время прощания.

you're gonna go far — noah kahan

      В последнее утро в Морепеске ты, сонно моргая, стояла на крыльце, стараясь уставшими глазами запечатлеть родную деревню. Солнце ещё только-только восходило, и синеватые тени лениво потягивались на серебряном снегу, повисали на деревьях, клубками сворачивались у дверей с детства знакомых домов.       Над твоей головой колебалось пламя заточённой в фонаре свечи, и золотое сияние ниспадало на твои плечи. Из дома до тебя доносился шум — спешно кутались в тёплое домочадцы, готовясь проводить тебя в долгий путь. В то мгновение тебе вновь отчаянно захотелось осесть на крыльце, прижаться лбом к деревянному столбику, заснуть здесь и видеть сны о том, как бродишь со своей семьёй по пышной ярмарке и катаешься на озере, хвастая ловкостью и скоростью на льду.       Ты удержалась. Удержалась не только от этого, но ещё и от слёз — отчасти потому что глаза и без того уже были красными, веки болели, а лицо казалось тяжелее в десяток раз — так оно опухло.       Раскрылась и вновь закрылась дверь. Рядом показался отец. Он молча обнял крепкой рукой твои плечи, притянул тебя к себе, озабоченно всмотрелся в усталое лицо, без сомнения заметив на нём болезненное выражение, оставленное слезами. — Ну, принцесса, — бережно встряхнул он тебя, — готова отправляться? — Не очень, — честно ответила ты. — Не думала, что будет так тяжело.       Папа тяжело вздохнул, и по его лицу ты хорошо видела — он обеспокоен, даже встревожен, он совершенно не хочет тебя отпускать, но знает, что иначе нельзя. Такие чувства, наверное, испытывает всякий хороший родитель, когда птенцу приходится расправить собственные крылья. — Ты у меня очень храбрая, принцесса, — сказал папа, — и всегда была храброй. Каждый раз превосходила все наши с мамой ожидания. — Я? — удивилась ты. — Конечно, — он ласково взглянул на тебя, ничем не напоминая больше человека с которым ты днём раньше рьяно спорила. — В тебе столько любви, что хватит на весь мир. Это большая редкость — иметь настолько чуткое и сострадательное сердце. — И большая проблема, — добавила ты. — Иногда. — Конечно. Надо же было найти такого спутника в дорогу, — проворчал отец. — Только с таким сердцем и можно выбрать этого Предвестника, будь он неладен.       Ты покосилась на него, мгновенно растеряв сонливость, и застала в его глазах мрачное сомнение. — Ага, — усмехнулась ты, — так и знала, что это спекталь ради любимой дочки. Он тебе не нравится. — Как сказать… — отец покачал головой. — Он вполне добр к детям, вроде хороший парень. И всё же он… Пугает, — он подумал немного. — Но на тебя он смотрит определённо иначе, чем на других. Мне неспокойно от него, нет, но за тебя рядом с ним спокойно. — Смотрит иначе? — ты улыбнулась чуть растерянно. — Не думала, что тебе от такой мелочи станет легче. — Не легче. Успокаиваю себя, чтобы не начать уговаривать тебя остаться, — отец усмехнулся, и усмешка его, была убеждена ты, была поразительно схожа с твоей. — Не пойми неправильно, я бы предпочёл, чтобы ты осталась, но тебе обязательно нужно разобраться с твоей… Ты понимаешь, о чём я… — О, да, — вздохнула ты. — Пока от неё одни напасти. Раньше я хоть Глаз Бога могла использовать, а теперь, стоит об этом подумать, как ломает всю.       Ты сразу пожалела о своих словах, увидев, как потемнело лицо отца. — Пап, я справлюсь, — попробовала утешить его ты. — Ты не переживай. — Я всегда буду переживать за тебя, принцесса, — вздохнул отец, мягко глядя на тебя, — но никогда не перестану верить в твои силы. Это совсем разные вещи.       Ты вопросительно вглянула на него. Отец помолчал немного, потом, обратив взгляд к светлеющему небу, заговорил. — Я никогда не сомневался, что ты получишь однажды Глаз Бога, — задумчиво сказал он. — С того момента, как ты стала говорить, я уже знал, что так будет. Подумать только, я и представления не имею о том, как это делается… — он посмотрел на тебя. — Но чувствовал, что в тебе будет достаточно того, что нужно для Глаза Бога. И вот эта стекляшка, — он поддел пальцем твой Глаз Бога, — у тебя на поясе. Теперь я верю, что ты найдёшь способ управиться с этой твоей хитрой магией — значит, так и будет.       Ты вспомнила, какая гордость нарисовалась на лице отца, когда ты впервые показала семье изумрудный камень с сердцем из лоз. Все были удивлены, тянулись скорее посмотреть поближе твой Глаз Бога, и только папа выглядел скорее довольным, чем изумлённым. Теперь ты знала, почему, и с подозрением размышляла, не гордился ли он тогда больше своей проницательностью, чем твоим успехом.       Слова отца нашли в твоём сердце отклик. Хотя ты знала, как сильно он волнуется, как страшно ему за тебя, он, как и в детстве, успокаивал тебя и внушал надежду. Даже если в самом деле надежда эта была призрачной и больше похожей на мечту, он заставлял тебя поверить, будто она — истина. И тогда слёзы высыхали на глазах, и в сердце укреплялась смелость. Только оттого ты и была такой храброй, что за твоей отвагой стояла семья. — Пап, — сказала ты сердечно, — я люблю тебя. И спасибо, что веришь в меня больше, чем я сама.       Отец, склонившись, оставил поцелуй на твоём виске, кольнув бородой незащищённую щёку. Порывисто притянул тебя к себе поближе, потом отпустил. Ты выдохнула в морозный воздух облачко пара. От сердца наконец слегка отлегло. — Когда вернусь, — сказала ты, — нам обязательно нужно куда-нибудь съездить всей семьёй. Может, к тёте Алле и дяде Феде?       Отец только рассмеялся. — Ты ненавидишь поездки к ним даже больше, чем подлёдную рыбалку. Я не вынесу этой муки на твоём лице. — Я могу притвориться, — благосклонно сообщила ты. — В детстве хорошо получалось. — Эх ты, попрешница, — беззлобно отозвался отец. — Нечего себя заставлять. Твоя мать — сущий ангел, но её сестричка — несносная карга. Съездим лучше к Голубому озеру по весне. Уговор? — Конечно, — обрадовалась ты. — Я его издалека видела, зимой правда, но оно настолько же красиво, насколько о нём говорят.       Голубое озеро располагалось у подножия гор, отделявших Снежную от Северного Полюса — автономной территории, свободной от надзора Царицы. Здешняя вода имела поразительный голубой цвет из-за росших на дне и по берегам лунных кристаллов, славившихся своими поразительными целебными свойствами. Кристаллы эти по легенде ломались лишь перед тем, кто чист душой и помыслом. — Вот и славно, — обрадовался отец и сразу добавил: — Матери ни слова о несносной карге.       Ты заговорщически ему подмигнула. Тут раздался цокот копыт, и вы повернулись в сторону конюшенки. Оттуда вышли Скарамучча и Аякс, оба, по счастью, целёхонькие; впрочем, уже то, что конюшня осталась невредимой, подтверждало — обошлось без схватки за твою судьбу, и не резало их тела ничего, кроме колкостей. Аякс вёл под уздцы нетерпеливого Огонька, Скарамучча — Ориона и заботливо посёдланную им Лаванду. Заприметив лошадей, трусцой выбежала из-за угла дремавшая прежде Алиса. Как раз в этот миг распахнулась дверь, и наружу высыпались твои младшие братья, сестра и нежно улыбающаяся мама. — Сестрёнка, — вцепилась тебе в руку Тоня, пока остальные ушли вперёд, — а тебе обязательно уезжать сегодня? Мы забыли показать тебе… Кое-что… — Кое-что? — с лукавой улыбкой переспросила ты. — Кое-что, — кивнула Тоня уверенно.       Ты замеялась, но на лице твоем проступила вуаль печали. — Тонь, обязательно сегодня. Всё придумали за нас, — ты покачала головой. — Но я вернусь, а ты к тому времени обязательно вспомни, что хотела мне показать.       Глаза Тони сразу поблекли, но она была умной девочкой, очень умной, и знала в глубине души, что тебе нужно ехать. Так что она прижалась к тебе, обхватив тонкими ручонками, и всхлипнула: — Ты только возвращайся!..       Ты, положив руку на ее спину, обратила взгляд на отца. Он не сводил глаз с Аякса, присевшего на колени перед Тевкром и Антоном. — Пап, — сказала ты, — иди к нему. — Мне не следует… — начал было отнекиваться отец. — Он твой сын, а ты — его папа, — мягко заметила ты. — Остальное сейчас не имеет значения.       Отец поколебался ещё немного, размышляя видимо, дозволено ли ему проявлять любовь после вчерашней ссоры, но всё же, пересилив себя, тяжело вздохнул. — Видишь, — вновь сказал он, — чуткая.       И направился по хрустящему от мороза снегу к сыновьям. Ты же опустилась на корточки перед всхлипывающей Тоней, сняла перчатки и утёрла с её белых щёк горячие слёзы. — У меня есть кое-что, — шёпотом сообщила ты, — что будет напоминать тебе обо мне, даже когда я буду далеко-далеко отсюда. И будет оберегать тебя, как оберегала бы я, будь я здесь.       Тоня моргнула, в глазах ее слабо замерцало любопытство. Ты потянулась к кульку, лежавшему за твоей спиной, достала оттуда бархатистую синюю коробочку квадратной формы и передала её младшей сестре. Та, всхлипнув, приоткрыла ее дрожащими пальцами, и грусть ее на мгновение сменилась изумлением. — Сестрёнка… — Тоня, разревевшись пуще прежнего, закрыла коробочку и вжалась лицом в твоё плечо. — Не хочу снова прощаться… Хочу… Хочу сидеть по вечерам с тобой и слушать твои истории… И прокатиться ещё разок на Лаванде… И… И чтобы дядя Скарамучча еще раз показал нам шаровые молнии… — Знаю, малыш, — глядя ее по спине, вздохнула ты. — Я тоже буду скучать по тебе.       Не было у тебя в голове ни единого слова, которое могло бы утешить твою сестру, и ты, преподнеся ей небольшой подарок, лишь заклеила пластырем трещину на громадной дамбе, ненадолго отсрочив ее прорыв. Но ты знала — потом, чуть успокоившись, она порадуется этому пластырю и станет вертеть его в руках, подставлять под лучи солнца и любоваться поразительным голубоватым блеском аквамарина.       Когда всхлипывания сестры стали чуть тише и спина ее перестала содрогаться, ты отстранилась, улыбнулась ей. И Тоня, найдя в себе силы, как находила обычно ты, сумела улыбнуться в ответ. — Наденешь? — кивнула ты на коробочку. — Похвастаешь перед всеми. — А для них… — надула губы Тоня. — Конечно. Для них я тоже кое-что припасла, — подмигнула ты.       Только тогда Тоня позволила тебе вынуть браслет из коробочки и надеть ей на запястье. Как и ожидалось, глаза ее заблестели. Обняв тебя лишний раз, она поспешила к маме, к отцу, переговаривавшемуся с выпрямившимся в полный рост Аяксом, к Антону и Тевкру. Ты, поднявшись, обменялась взглядами со Скарамуччей. Он, оставив лошадей, подошёл к тебе и, не дожидаясь просьбы, поднял оставшиеся подарки, спрятанные в двух мешках лежавших прежде рядом с тобой на крыльце — их ошибочно приняли за твой багаж, как ты и предполагала. — Спасибо, — с благодарностью кивнула ты. — Иди уже, прощайся, — проворчал Скарамучча. — Иначе мы и к вечеру не доберемся до порта.       Ты, фыркнув, действительно пошла к остальным. Тоня уже была в центре внимания — крутила перед всеми чудным браслетом с голубыми камнями, и все его внимательно рассматривали, зная, как ей это важно. — Умеешь ты выбирать, чертёнок, — скрестил руки на груди Аякс, гляда на тебя. — Я бы сказала, Тоня умеет выбирать, — хмыкнула ты. — А я умею незаметно оплачивать. Это, кстати, не всё.       Ты повернулась к Скарамучче, склонилась над заботливо разинутым им кульком и вынула оттуда первый свёрток — бумажный, покрытый сверху золотой тканью. — Это тебе, мам, — улыбнулась ты. — Фарфоровая лошадь для твоей коллекции.       Лошадь действительно была поразительная: белоснежная, с выразительными глазами, инкрустированными сапфирами, и рельефными мышцами, она стояла на дыбах, рассекая воздух мощными копытами. В каком-то смысле она напоминала тебе Лаванду и в глубине души ты надеялась, что и твоей маме будет, когда она увидит статуэтку во всей красе.       Мама приняла твой подарок дрожащими руками, сморгнула выступившие слёзы — то ли от того, что ты была внимательна, то ли от того, что на её аккуратных полках, с которых ежедневно заботливо стиралась пыль, появится новая фигурка. — Милая… — она притянула тебя к себе, обдав запахом кедра и ванили. — Ах, так не хочется расставаться… — Не хочется, — печально согласилась ты, обнимая её в ответ и пряча в её медово-рыжих волосах лицо. Руки твои, выдавая тоску, крепко стиснули её спину.       Мама не стала распаковывать статуэтку сразу, но крепко прижала ее к себе, не сводя с тебя глаз, пока ты доставала остальные подарки. Должно быть, хотела получше запомнить твое лицо, чтобы точно знать, что именно в нём изменится, когда ты вернёшься. Тевкр с нетерпением выглядывал из-за твоего плеча, надеясь поскорее узнать, что ждёт его. Тоня любовалась то тобой, то браслетом и улыбалась. Антон молчал, отводя глаза. — Пап, — ты протянула ему перевязанную чёрным бантом белую коробочку, — этот твой.       Отец немедленно развязал бант и обнаружил перчатки, отороченные мехом, но такие тонкие, что казалось, будто они попросту сделаны из бархата. — У тебя всё время руки отмерзают во время рыбалки, — сообщила ты. — А перчатки не надеваешь. — Так рыба не чувствуется, — подтвердил отец, шевеля усами. — Эти особенные. Заколдованы так, чтобы рукам было тепло, но лежат, как вторая кожа, — ты улыбнулась. — Я была придирчива, когда проверяла. — Ах ты ёра, — покачал головой отец. — и где только нашла? — Шарм у меня мамин, — подмигнула ты, — а с ним все дороги открыты. — Вот уж и не поспоришь, — усмехнулся отец.       Мама в ответ лишь улыбнулась нежно, глядя на тебя, и жемчужины проступили в уголках ее глаз. Ты тем временем склонилась к младшим братьям. Протянула Тевкру небольшую, но очень подвижную копию стража руин — шарниры у него были по всему телу, а в глазу поблескивала при нажатии потайной кнопки красная точка, и из притаившихся в спине динамиков доносился неразборчивый шум. — Компенсация за то, что не привезли одного из столицы, — ухмыльнулась ты. — Он, конечно, маленький, да… — Ничего, — отмахнулся твой неунывающий братец, озорно сверкая глазами. — В следующий раз я уже буду в столице с вами и сам себе привезу Одноглазика! — Не сомневаюсь, боец, — ты потрепала его по голове и повернулась к Антону, протянув ему несколько книг. — Помнишь, ты хотел прочитать книги Чжэнь Юй?       Мальчик, до этого поникший, заметно оживился, взглянул на тебя с надеждой, принимая книги. — Да? — недоверчиво переспросил он. — Да. Не ждала, что они появятся на нашей ярмарке, — ты хлопнула руками по лоснящейся обложке. — Появились. Ещё и в новом переплёте. — Т/и!.. — он завертелся, быстро передал книги Тоне, которая едва не свалилась в снег, приняв их.       Антон бросился тебе на шею. — Будь, — попросил он, — такой же грозной, как когда вступилась за меня перед Максом. Тогда… Тогда тебя точно никто не тронет! — О, — хмыкнул неожиданно Скарамучча из-за твоей спины, — не переживай об этом. Её и так никто не тронет.       Ты послала ему улыбку через плечо. Антон, оторвавшись от тебя, поглядел на него, а потом решительно подбежал к нему, протянул тонкие ручонки и тоже крепко обнял. На мгновение твой спутник потерял самообладание, и ты поймала на его лице растерянное выражение. — Приезжайте ещё, дядя Скарамучча! — попросил Антон. — С вами весело!       Переглянувшись, Тоня и Тевкр передали свои подарки родителям и тоже подбежали к Скарамучче, облепив его со всех сторон. — Приезжайте обязательно! — согласилась Тоня. — И с Орионом! — добавил Тевкр.       Ты, поднявшись из снега, с удовлетворением заметила, как смягчился взгляд Скарамуччи. Он, конечно, не обнял их в ответ, но ответил коротко: — Хорошо, — и даже почти улыбнулся. — Старший братец! — обратилась ты к Аяксу. — Не думай, что я про тебя забыла!       Его подарок был во втором мешке, значительно большем, чем кулёк, в котором хранились остальные. Дети с любопытством обернулись. Аякс, всё это время с мрачной задумчивостью наблюдавший за Скарамуччей, поднял на тебя глаза. — Пока не прощаемся, — сказала ты, — но подарю сейчас. Неохота тащить до самого порта.       И ты вытянула из мешка лук — в меру изящный, аккуратный, красивого орехового цвета без всяких узоров, весьма, надо сказать, тяжёлый. Восходящее солнце подсвечивало серебро натянутой тетивы. Прилагался к нему и колчан, практичный, из хорошей кожи, без излишеств. Стрелы в нём были лёгкие, с опасно заточенными наконечниками. — Единственное оружие, с которым ты не можешь меня превзойти, — хитро улыбнулась ты, — но, я знаю, давно хочешь. А для этого тебе нужен свой собственный лук. — Т/и… — Аякс взял лук из твоих рук, пробежал по нему восхищённым взглядом. — Не стоило же… — Брось, — отмахнулась ты. — Как обойдешь меня в стрельбе, подарю какой-нибудь помпезнее. Хотя, конечно, пока тебе до этого далеко. — Ах так? — задрал подбородок Аякс. — Вызов принят, сестрёнка. Готовься потратиться. — Для тебя ничего не жалко, дорогой брат, — фыркнула ты.       И вы оба, нет, вы все знали, что в твоих словах лишь доля шутки. Аякс, смеясь, обнял тебя крепко, благодаря за подарок, а потом, выпустив, объявил: — Я тоже кое-что подготовил, — он покосился на тебя. — Хотя, конечно, переплюнуть сестру будет трудно. Погодите немного.       Он отбежал, а ты вернулась к Скарамучче, улучив минутку, пока все остальные рассматривали свои подарки, и лукаво на него взглянула. — Дай руку, — попросила ты. — Что ты опять придумала? — поинтересовался Скарамучча, но руку протянул. — Помнишь, я рассказывала тебе о своих снах? — понизив голос, спросила ты.       Он кивнул. Ты достала из кармана маленькую вещицу, спрятала её своей ладонью. — В них всегда был волк. Не знаю, что имела в виду моя голова, — ты трепетно улыбнулась, — но я всегда видела в нём тебя. Он тоже меня берёг. Ну, и кусался иногда.       На длинном пальце Скарамучче теперь красовалось серебряное кольцо. И на нём был рукой мастера высечен волк, мчащийся вдогонку за звездой, а кроме него — замысловатые узоры, точёные, но неброские. Излишняя роскошь была Скарамучче не к лицу, и он ее совершенно не любил.       Он замялся. По лицу Скарамуччи ты поняла — он не знал или не помнил, как принимать подарки. Впрочем, ты это усвоила ещё в тот раз, когда передала ему свой оберег перед заданием в бездне. Не требуя от него ничего, ты молча привалилась к нему. — И когда ты успела? — поинтересовался он рассеянно. — О, это было нетрудно, — ты приосанилась. — Помнишь, когда мы ездили до магазина? Я попросила тебя прокатить Тоню и Тевкра по площади. Аякс не мог оставить их наедине с тобой и увлёкся слежкой. Тогда-то я и забежала в лавку. — И так быстро выбрала, что я не заметил твоего отсутствия? — изогнул бровь Скарамучча. — Нет. Попросила дядю Вову пустить меня ночью, выбрать колечко, — ты ухмыльнулась. — Он, знаешь ли, романтик. Ужасно сентиментальный. Растрогался, да и согласился. — И как ты ускользнула ночью? — нахмурился Скарамучча. — Давай этот вопрос останется без ответа? — беззаботно улыбнулась ты.       Он с подозрением взглянул на тебя. — Опять твоя магия со снами? — пробурчал он. — Не совсем. — Обычная магия? — Не то чтобы… — Ты что, усыпила меня как лису? — …вроде того.       Скарамучча поглядел на тебя суровее, чем тебе хотелось бы, и ты виновато опустила глаза. — Извини, — искренне сказала ты. — Хотела сделать сюрприз, а ты просыпаешься от любого моего движения, да еще не понял бы моих ночных путешествий. — Не вздумай больше так делать, — мотнул головой Скарамучча. — Хорошо, — кивнула ты, примирительно сжимая его руку.       Скарамучча помедлил немного, взглянул пару раз на кольцо и всё-таки добавил: — Спасибо. Буду носить, — и приобнял тебя, тоже примирительно.       Как раз в этот миг вернулся Аякс, заставив всех ахнуть: в руках у него был диковинный прибор, который назывался «камерой». Выглядел он как большая коробка с торчащей из неё трубой — это, кажется, был «объектив». К «камере» крепился «штатив» — трёхногое приспособление, позволявшее оставлять прибор где душе угодно. Ты усмехнулась: похоже, не только тебе пришло в голову использовать ярмарку для поиска прощальных подарков. — Вот, — заявил Аякс, погружая «штатив» в снег. — Пора обновить семейные фото.       Ты, вспомнив, как выглядит прошлое фото, притаившееся на дне твоей шкатулки, согласилась: — Точно! — и улыбнулась. — Выглядит иначе, чем в прошлый раз, — прищурился отец. — Новая модель из Фонтейна, — кивнул Аякс. — И сразу печатает! — Ух ты! — подпрыгнул Тевкр. — Давайте скорее! Хочу посмотреть, что выйдет! А как оно работает?.. — Там есть специальные кнопки, — с умным видом сообщил Антон. — Ага, — кивнул Тевкр. — А дальше? — Дальше? — удивился Антон.       Мама была обеспокоена другим. — Аякс, милый, я даже расчесаться толком не успела!.. — мама стала поспешно поправлять волосы. — Беда… — Родная, — тепло заметил, подойдя к ней, отец, — ты выглядишь замечательно. — Да! — подтвердила ты. — Или ты хочешь, чтобы я уехала отсюда без фотографии, а? — Ох… — смирилась мама, перебирая в руках фигурку.       В конце концов стали собираться для фотографии. Аякс настраивал «камеру». Мама и папа переместили подарки в дом, подальше от мороза. Тоня принесла на руках бунтующую рыжую Мусю; ты подозвала поближе чёрную, как вороново крыло, Алису и выстроила лошадей за вашими спинами. К тому времени окончательно взошло солнце, подарив вам достаточно света для фотографии. — Ну? — Аякс выглянул из-за «камеры». — Готовы?       Ты встала рядом с Лавандой, прижав к себе Тоню; по левую руку от тебя отец с нежной улыбкой обнимал за талию маму. Второй рукой он поднял Антона. Тевкра по общей задумке должен был посадить к себе на плечи Аякс, успев добежать до вас за те несколько секунд, что отсчитывает встроенный в камеру таймер. Возле Лаванды смирно стояли Орион и Огонёк. На шее у мамы устроилась с недовольным видом Муся, грозно взирая на всех присутствующих надменными глазами. Перед всеми вами уселась, вывернув язык, Алиса. Только одного человека не хватало в вашей компании. — Скарамучча, — позвала мама прежде того, как ты успела к нему повернуться, — милый, иди к нам! Ты чего отошёл?       Тот стоял неподалёку со смешанным выражением на лице. Ты с улыбкой протянула ему руку. — Да, — согласилась ты. — Иди сюда. — Это семейная фотография, — возразил он. — Вот именно, — раздался хохот отца, который доверял твоему чуткому сердцу больше, чем собственным опасениям. — Так что ступай к нам.       Улыбались ему и твои братья с сестрой, исключая, конечно, Аякса. Он стоял у «камеры» с кислой миной, однако и спорить не решался. Скарамучча, помедлив немного, всё же подошёл к тебе. Ты, пристроив голову у него на плече, позволила ему стоять, сложив руки на груди — знала, так он чувствует себя спокойнее. Свою шляпу он, по счастью, не надевал. — Готовы, — сообщила ты.       И вы сделали фотографии. Несколько фотографий. Менее удачные, более удачные, но все — чудесные. Просто потому что на них вы были вместе. А затем пришло время прощаться.       Было много объятий. Тебя осыпали поцелуями, просили поскорее вернуться, желали счастливого пути. Скарамуччу просили беречь тебя. Ты помнила всё очень смутно, наверное, оттого, что сухие глаза вновь засталала пелена слёз.       Только один момент ты запомнила очень хорошо. Отец, отойдя от тебя, встал перед Аяксом, возле которого вился Тевкр, прокашлялся. Все замолчали, даже младшие братья.       Аякса привыкли провожать. Его путешествия в чужие края вызывали куда меньше вопросов и волнений, чем твои. Его привыкли провожать и привыкли, что он возвращается. Он был силён, он был Одиннадцатым Предвестником — это не значило, что по нему скучали меньше, но прощание с ним было спокойнее, чем с тобой перед твоим первым путешествием. Конечно, оно было вовсе не первым в общем, однако первым, перед которым пришлось по-настоящему прощаться.       Но дело было вот в чём: с тех пор, как Аякс стал полноправным членом фатуи, отец провожал его сдержанно и сухо. Даже если любил, едва ли мог принять его своеволие и некоторое безумство. В тот день он смотрел иначе. — Береги себя, — сказал он, — и шли письма каждый раз, когда будет выдаваться возможность. Понял меня? — Конечно, — склонил голову Аякс.       В его глазах застыло замешательство, сменившееся полной растерянностью, когда отец заключил его в крепкие тёплые обьятья, которые ему, наверное, уже довелось забыть. И вновь улыбка тронула твои губы. В тот день ты вообще много улыбалась в лицо предстоящей разлуке. — Я горжусь, — донеслось до тебя, — тем, что ты мой сын. И я никогда не перестану любить тебя.       Руки Аякса заметно ослабли. Скарамучча прищурился, кажется, удивлённый. Серьёзно удивлённый. Видела ты безграничное счастье на светящемся от радости лице матери. Внутри стало тепло и приятно. Аякс что-то ответил, но так тихо, что никто уже не разобрал.       Ты в последний раз поцеловала Мусю, в последний раз потрепала по голове Алису, выслушала последние напутствия и хотела было залезть на Лаванду, но Скарамучча остановил тебя. — Поедешь со мной, — коротко сказал он. — Ты слишком сонная. Свалишься, шею себе сломаешь — и точно опоздаем. — Ну спасибо, — закатила глаза ты. — А я-то уже посмела подумать, что ты будешь скучать без меня.       Тем не менее, к неудовольствию Аякса, из-за спины которого виднелся теперь изгиб лука и хвосты стрел, ты села позади Скарамуччи, привязав при этом к седлу Ориона поводья Лаванды. С правой стороне на том же седле оказалась хитрым образом закреплена шляпа Скарамуччи. Твой старший брат взобрался на Огонька. — Передавайте всем от нас пламенное «пока», — взмахнул рукой Аякс.       Его взгляд задержался на отце, и тот ответил: — Непременно.       А потом под крики за спиной вы пошли прочь. Ты, оглянувшись в последний раз, окинула взглядом Морепесок, которую снег и взошедшее солнце окунули в жемчужную белизну. Плакать уже не было сил. Потяжелела голова. Стало сонно и тепло.       Ты обвила руками Скарамуччу, прижалась к нему. В тот миг тебе, пожалуй, не было грустно. Тебе было хорошо от того, какая у тебя замечательная семья. От прощаний, которые они выкрикивали тебе в спину. От лая Алисы, которую придерживал, чтобы она не помчалась за вами, отец. От дыхания Скарамуччи под твоими руками. Ты закрыла глаза.       Крики стихали в отдалении. Молчали твои спутники. Слышался топот лошадиных копыт. Едва-едва грело утреннее зимнее солнце. Приятно билось сердце при воспоминании о спрятанной в кармане фотографии. А потом растворилась позади деревня Морепесок, и ты провалилась в сон, мысленно благодаря Скарамуччу за его внимательность.

chemtrails over the country club — lana del rey

      Твои шаги были тихими, когда ты, вернув Лаванду в стойло, брела по коридору. На море опустилась глубокая ночь. Все, должно быть, спали, раз даже из камбуза не доносилось приглушённых голосов. Слишком много времени ты провела на палубе посреди тяжёлых дум, чтобы успеть поговорить с кем-то.       Ты остановилась у второй каюты справа, вынула из кармана ключ, и сердце нервно отозвалось, когда ты вновь нащупала фотографию. Отперев дверь, ты заглянула внутрь. Окинула глазами комнату, в которую уже заботливо перевезли все твои вещи. Пустую кровать, на которой никого, кроме тебя, не было и не будет. Это и было то одиночество, которого ты так долго хотела, которого он не решался тебе дать, о котором ты ни разу не попросила вслух. Ты стояла на пороге, глядела растерянно на пол, и голова шла кругом.       Ты всё вспоминала смущённый взгляд Скарамуччи, отпечатавшийся на фотографии. Ориона, решившего в какой-то момент дотянуться до тебя и пожевать твой плащ. Невовремя мотнувшего головой Огонька. Нежную Лаванду, чуть опустившую уши. Вспоминала важную Мусю и перевернувшуюся на спину Алису. Добрые мамины глаза и папину ласковую улыбку. Тепло прижавшейся к тебе Тони. Аякса, поспешно возвигшего к себе на плечи Тевкра, и самого Тевкра, протянувшего руки к небесам. Антона, едва не шлёпнувшегося в снег в попытке повторить за братом.       И, вновь вспоминая весы, ты поняла, что всегда представляла Скарамуччу не на той чаше. Нет, он тоже мог быть частью привычного тебе мира, потому что был частью твоей семьи. Тебе только нужно было понять, как, не сломав его, не разбив его мечту, не предав его, сохранить его присутствие в этом мире и как при этом не разрушить планы Царицы. Может быть, такова и была твоя роль в этой большой войне — изменить на сто восемьдесят градусов все планы Скарамуччи.       Думала ты и о том, что своей семье действительно готова была простить многое. Думала о том, сколько они простили тебе. И, раз ты признавала Скарамуччу частью своей семьи, не справедливо ли было отпустить свою обиду? Простить его эгоизм, его попытку уберечь тебя и себя от боли, как простили твою?       Ты держала в руке ключ. Сжимала его крепко, и в кожу больно врезался холодный металл. Ты сделала шаг в тёмную необжитую комнату, обманчиво обставленную твоими вещами. Ты невольно отметила — всё было сложено так, как сложила бы ты, расставлено так, как расставила бы ты, в тех местах, какие предпочла бы ты сама.       Только один человек мог так обустроить эту холодную каюту, чтобы она стала казаться похожей на твою.

В тебе столько любви, что хватит на весь мир. Это большая редкость — иметь настолько чуткое и сострадательное сердце.

«Не потерять никого из вас и никого из вас не предать… — ты зажмурилась. — Есть такой вариант, но это чистое безумие».       Однако, должно быть, чувства твои были достаточно сильны, чтобы заставить тебя впиться в эту авантюру ногтями, как в спасительный камешек посреди бурной реки. Должно быть, ты знала с самого начала, какое безумство — заводить такие близкие отношения с Шестым Предвестником. Но ты снова и снова шла на безумства, и если бы ты не безумствовала, так, как можешь только ты с твоей чуткостью, ты бы не знала его поцелуев, не делила бы с ним кровать, не плыла бы на его корабле в Инадзуму. Может быть, ты была достаточно чуткой, чтобы уловить нечто, заставившее тебя поверить, будто очередное безумство тебе удастся.       Ты вышла из незнакомой тебе каюты, закрыла за собой дверь и направилась к другой, из-под которой сочился золотой свет. Сердце притаилось в груди. Вздохнув глубоко, ты открыла дверь — Скарамучча никогда её не запирал, потому что никто не решался в неё постучаться, а любого проникшего без спроса ждала незавидная участь. Конечно, это не касалось тебя и твоего чудовищного шарма, открывающего перед тобой любые двери.       Когда ты вошла, внимательные кобальтовые глаза обратились к тебе настороженно. Скарамучча не стал подниматься, лишь отложил книгу, которую, очевидно, читал до твоего прихода. Ты замерла в дверях, рассматривая его удивлённое лицо с навешенной на него маской невозмутимости, слегка помятую одежду — всё ту же с золотой грозовой эмблемой. — Не спишь? — с некоторым подобием улыбки спросила ты. — Нет, — отозвался тот, словно это не был риторический вопрос. — Хорошо, что не спишь, — ты закрыла дверь в каюту. — Что ты делаешь? — озаботился Скарамучча, щурясь. — Ничего особенного.       Скарамучча, чуть приподнявшись в кровати, наблюдал, как ты расшнуровываешь высокие сапоги и оставляешь их у двери, сбрасываешь с плеч плащ. Он не делал тебе замечаний о том, как это глупо, странно, безумно в конце концов — возвращаться, когда он только что отпустил тебя. Может быть, боялся спугнуть, а, может быть, был слишком ошарашен, чтобы возражать тебе.       Ты подошла к кровати, обменялась со Скарамуччей взглядами и, ничего не говоря, легла между его бёдер, уложив голову ему на груди, туда, где слишком быстро билось сердце. — Какого чёрта ты… — взбеленился было он. — Не хочу я отдельную каюту, — сказала ты, обвивая его тело руками. — Хочу спать с тобой. И чтобы ты меня обнимал во сне. И бурчал по утрам.       Его руки, ослабнув, легли на тебя, и впервые за восемнадцать дней плаванья тебе по-настоящему захотелось плакать. Вместе с тем стало так тепло, как уютно, как не было никогда прежде. — Ты убежала, — непонимающе мотнул головой Скарамучча. — Ты сама ушла. И теперь просто возвращаешься? — Это было вовсе не просто, — ты оторвалась от его груди, нависла над ним, чтобы он увидел отчаяние в твоих глазах. — Я не знала, что мне делать. Как не оставить тебя и не предать Царицу. — И что же? — скривил губы в усмешке Скарамучча. — Пришла прощаться?       О, ты видела страх, притаившийся за его язвительностью, горький, хорошо ему знакомый страх. Чем сильнее он его прятал, тем сильнее на самом деле обнажал. — А похоже? — поинтересовалась ты. — Не особенно, — признал Скарамучча, приподнимаясь на локтях повыше. — Тогда что ты задумала? — Пойти на очередное безумство, в которое не поверил бы никто, кроме меня, — ты склонилась к нему.       Твои волосы опали с шеи, защекотали его щёки. Ты давно не смотрела в его глаза с такого незначительного расстояния. Только вблизи можно было заметить, как они отливают в тёмно-фиолетовый, окружённые почти чёрной каймой. Заметила ты и заострившиеся от напряжения скулы, и тепло, исходящее от его кожи цвета слоновой кости, и сведённые к переносице аккуратные брови. Заметила и то, как внутри тебя самой поднимается радость от того, что ты здесь, в вашей общей каюте, в одной с ним кровати, говоришь с ним как прежде и ощущаешь уверенность в своём разуме. — Выкладывай, — потребовал он. — Я собираюсь, — торжественно объявила ты, — заставить тебя отказаться от охоты за Сердцем Бога.       В первое мгновение он смотрел на тебя изумлённо, потом вдруг залился хохотом — такое бывало редко и в основном не тогда, когда ему было смешно по-настоящему. Ты вполне ожидала этого потому лишь глаза закатила. Его злой смех давно не леденил душу, не раздражал. Не мог раздражать, когда ты знала, что за ним стоит, какой ужас испытывает всё его существо. — Тупица, — Скарамучча, отсмеявшись, придвинулся к тебе, — такое и правда могла выдумать только ты. Думаешь, я соглашусь на такое? Или что сможешь меня принудить? — Не надо, — покачала головой ты. — Не начинай защищаться. Я не нападаю.       Скарамучча заколебался было, хотел, наверное, отодвинуть тебя от себя, но ты не шевельнулась, глядя на него скорее просяще, чем требовательно. Из его глаз исчезло истерическое выражение, обнажив, как ты и надеялась, истинное чувство — глубинный всепоглощающий страх быть брошенным. Он знал, что глаза выдадут его, оттого и рассмеялся, но с тобой никак не получалось фальшивить, даже если очень хотелось. — Ты, — прошипел Скарамучча, — не представляешь, о чём говоришь. Я стану богом. Настоящим богом. — И чего ради? — склонила голову ты. — Чтобы придумать такую цель, должен быть серьёзный мотив.       Скарамучча посмотрел на тебя, и взгляд его врезался в тебя ледяной сталью. К его удивлению, ты лишь покорно склонила голову. — Хорошо, не говори сейчас, — согласилась ты, — но признай хотя бы перед собой. — Чего ты добиваешься? — сощурился Скарамучча.       Ты помедлила с ответом. — Помнишь, что я пожелала в ту ночь, когда мы ходили смотреть на звездопад? — спросила ты.       Скарамучча лишь поморщился: — Лучше ты вспомни, что я тебе ответил. — Ты изменился с тех пор, — покачала головой ты. — Гораздо сильнее, чем я могла представить, и уж точно сильнее, чем представлял себе ты. Скажи, ты теперь счастливее, чем был тогда?       Скарамучча знал, что попадётся в твою ловушку, если ответит честно. И ты знала, читая ответ в его глазах, смотревших на тебя с теплотой, хотя он не мог ни понять, ни принять твоей цели. — Счастье — не та мера, которая мне подходит, — выкрутился он, отводя взгляд. — Ты всё ещё не понимаешь. — Ты стал счастливее, — ты взъерошила его волосы, вновь привлекая к себе его внимание. — И это вполне подходящая тебе мера, иначе ты бы уже выгнал меня с моей затеей. Просто не хочешь, — ты склонилась ниже, — потому что ты счастливее со мной. А я счастливее с тобой. И это очень по-человечески. И всё это у тебя получилось без гнозиса. — Видишь? — хрипло усмехнулся Скарамучча отчего-то просевшим голосом. — В этом и дело. Я не должен быть человечным. Эти проклятые эмоции, — он взялся за твою рубашку, сжал её, притягивая тебя к себе так, чтобы ты точно услышала, — не должны быть мне свойственны.       Его пламенное дыхание обжигало твоё лицо. Ты не пыталась отодвинуться, бесстрашно выдерживала его отчаянный взгляд, позволяя держать себя так близко, как ему хотелось. Может быть, раз вас почти не разделяет пространство, он тоже лучше услышит тебя, лучше поймёт. — Значит, не хочешь испытывать радости, когда я касаюсь тебя? — спросила ты, проводя пальцами по его щеке.       Скарамучча вздрогнул, не отводя от тебя глаз. Его рука не ослабела, а твоя спустилась ниже, к его подбородку, шее, плечам. — Или грусти, когда я избегаю тебя? Или, может быть, спокойствия, когда я тебя обнимаю? От чего из этого ты хочешь отказаться ради сердца, которое у тебя и так есть и бьётся вот тут, под моей рукой, как сумасшедшее? — ты остановила ладонь на его груди. — Ты так упорно гонишься за сердцем, не замечая своего собственного, Скар.       Он замер, и лишь подскакивавшее в груди сердце выдавало, что он по-прежнему жив, да глаза, полные гнева и сомнения, — чувств до боли тебе знакомых. — Ты действительно, — резко заметил он, — идёшь на безумство. На этот раз у тебя ничего не выйдет. — Я слышала это постоянно, — ты убрала руку с его груди, — и где бы мы были, если бы я послушала? — И что ты намерена делать? — его пальцы крепче сжали твою рубашку, пытаясь удержать власть, удержать контроль, удержать тебя от того, куда на этот раз мог завести тебя замысел. — Доказать тебе, что ты не нуждаешься в Сердце Бога, — честно ответила ты. — И что будет, если у тебя не выйдет? — требовательно спросил Скарамучча, всматриваясь в твои глаза. — Если в этот раз ты провалишься? — Я слишком наивна, чтобы думать, что провалюсь, — усмешка появилась на твоём лице. — Лжёшь, — прошипел он. — Скажи правду. Что ты сделаешь, если я заберу Сердце Бога? — Буду убеждать тебя вернуть его, — ты вздохнула. — Скарамучча, я лишь надеюсь не потерять ни свою семью, ни свою страну. Я не хочу потерять тебя.       Его рука ослабела, но ещё держала тебя, словно он не мог поверить в то, что ты сказала. Ты подумала немного и, решив сразу раскрыть все карты, добавила: — Я не предам тебя, Скар. Но я знаю, какие методы вы все здесь привыкли использовать. И если жертвы будут слишком большими… — ты мрачно покачала головой. — Я не смогу остаться в стороне.       Скарамучча долго рассматривал тебя, но потом вдруг отпустил, и рука его упала на кровать. В глубине души ты боялась, что он отстранится, закроется от тебя, сочтёт, что ты действительно хочешь уйти, и потому тебе хотелось исправить свои слова, приукрасить их, чтобы они не резали так больно, не тревожили слишком. Однако ты упрямо молчала, ожидая, пока он вынесет приговор, ожидая, в общем-то, самого худшего. Неожиданно в уголках его губ ты поймала нечто похожее на усмешку. — Странно. Ты прямо говоришь, что бросишь меня, если я сверну с того пути, который тебе нравится, но веры тебе больше, чем тем, кто клянётся, что всегда будет рядом, — он опустил голову. — Глупость какая. — Ты же меня знаешь, — вздохнула ты, оседая назад, — не брошу. Вцеплюсь, как репей, и буду пытаться привести в чувство.       Посидели несколько мгновений, перевели дух. Подняли друг на друга глаза, глядя по-новому. — Хорошо, — вдруг сказал Скарамучча. — Я дам тебе возможность переубедить меня. Всё равно ничерта у тебя не выйдет. И не ной потом, что я не предупреждал. — Побойся своих предсказаний, — фыркнула ты, отмахиваясь. — Ни разу ещё не сбылись.       Тебя вдруг огорошили его прошлые слова. Ты уставилась на него, растерянная не менее, чем он, и вдруг переспросила: — Ты сказал, что веришь мне? — губы твои расплылись в улыбке.       Скарамучча раздражённо посмотрел на тебя. — Не радуйся слишком сильно. Только вернулась — уже достала, — пробурчал он. — О, мне вернуться в мою вторую справа каюту? — лукаво улыбнулась ты.       По-хорошему, он должен был разозлиться и выгнать тебя, как гнусную предательницу, а ты должна была злиться на него за то, как долго тебя мучали сомнения. Но никто не злился. Уставшие от разлуки, в надежде поскорее выбраться из оков омерзительно тяжёлых мыслей, вы смотрели друг на друга. Ты — с дразнящей улыбкой, он — хмуро, с наигранным раздражением. — Глупая кицунэ, — покачал головой Скарамучча, — не смей. — Это приказ? — подняла брови ты. — Я терпеть тебя не могу. Ты усложнила мне жизнь в сто раз. — Всего лишь в сто?       Скарамучча вдруг снова стиснул твою уже изрядно помятую рубашку, заставив тебя замолчать. Всмотрелся в твои глаза, может быть, ища что-то, что могло бы предупредить твою ложь, твое предательство. Но, ничего не найдя, в этот раз он не отпустил тебя, а притянул к себе и накрыл твои губы своими. И ты поддалась ему, желая в ту ночь плакать, ликовать и злиться одновременно, и все свои неоднозначные чувства вкладывая в этот поцелуй.       И целовались до тех пор, пока эти поцелуи не искупили все восемнадцать дней, когда вы не позволяли себе лишних прикосновений. А потом ещё долго-долго лежали обнявшись и ничего не говоря, думая каждый о своём. Ты гадала, получится ли у тебя, ступив на третью из двух троп, выйти к свету. Он гадал, стоило ли тебе доверять и, более того, так открыто заявлять об этом. И оба гадали, случится ли тебе однажды пойти против него.       А за окном слышался шёпот бескрайнего моря, но холод его больше не тревожил тебя. Наконец в этой кровати тебе стало тепло, даже без громадного одеяла, набитого до отказа пухом.