Сердце в кукольном теле

История каждого сердца начинается с семьи.

i wanted to leave — syml

      Семью не выбирают.       С ней выбирают быть, от неё выбирают отказываться. Выбирают ссориться, выяснять отношения, кричать или выбирают быть тактичным, сдержанным, смягчать болезненные удары гнева о спокойный разговор. Выбирают помнить или забыть. Выбирают позволять ей любить себя или отталкивают и сбегают, выпучив от ужаса глаза.       Семью не выбирают. А жаль.       Детей много, и много среди них несчастных. Причём, как ни парадоксально, великое их множество живёт в тёплом доме с теми, кого называют родителями. Этих людей, которые никогда не знали их любимой игры и не спрашивали, глядя в глаза, как прошёл день — не для того, чтобы осудить его, и не для того, чтобы проявить исключительно формальную вежливость и приставить к мытью посуды. Родители, такие родители.       Семью не выбирают. По удивительному стечению обстоятельств, в мире всё как-то устроено так, что люди просто становятся частью одной из них с самого рождения. Если бы и можно было выбирать, то каких бы родителей выбирали? Ведь есть богатые, но пустые, а есть исполненные светлейших чувств, но бедные настолько, что едва могут прокормить себя. Наверное, выбирали бы богатых и любящих. Пара сердобольных выбрала бы бедняков, с десяток честолюбивых и расчётливых — богачей. Похоже, что семью нельзя выбирать из-за неравенства между людьми. Природа, оказывается, весьма справедлива.       Семью нельзя выбирать. А какая она — семья?       Семья — это тепло. Это огонь, который очень редко жжётся — в хорошей семье, конечно, бывают споры на пустом месте, но люди просят прощения и не держат обид. В хорошей семье, как в одеяле холодным утром, хочется остаться. Нет нужды бежать из-под тихонько шелестящего покрывала. Оно не кусается, не царапается, не шипит. Оно мягкое. И холода с ним совсем не страшны. Семья — это те, кто был рядом, когда мир неожиданно обрушился льдом под ногами, окунув в чёрную бездну. Те, кто, может быть, отругал за неосторожность, но ни в коем случае не за позор, — какой хороший родитель станет бранить своего ребёнка за то, что умирать позорно? — а лишь из чувства щемящего страха. Семья — это крепкие узы, однако завязываются они не с рождения, а в тот миг, когда ребёнок в полной мере осознает, что семья его любит, ценит и понимает.       Это — семья.       Семью не выбирают, поэтому, наверное, тебя можно было счесть везунчиком. С детства тебя окружали семьи, в которых было не все в порядке. Ты не могла сказать, что именно: от незнакомцев в Снежной домашние дела было принято прятать. Мозаика складывалась по кусочкам. Из страха в глазах. Из синяков на запястьях. Из опущенной вниз головы. Из брошенного на ребёнка родительского взгляда, от которого вдоль позвоночника невольно пробегали мурашки. Ты не видела своими глазами, но точно знала: за стенами мирного замка творится нечто совершенно ужасное.       За стенами твоего замка подобного не происходило никогда. Для тебя это было дико — видеть страх перед родителями в глазах детей. Немыслимо принести чью-то жизнь в мир и не стать для неё опорой. Немыслимо сделать капкан из родного гнезда. Жестоко заводить детей, собирать их по кусочкам и разбивать. Неправильно. Не так всё должно быть устроено. Это ведь какой-то перелом в системе, какое-то повреждение?       Но почему этих повреждений так много?       Сложив очередной шарф в чемодан, ты вздохнула. За окном серела середина зимы, и нежно спускались белёсые снежинки вдоль стёкол громадных окон. В комнате из-за снежного серебра было даже светлее обычного. В небе нахохлились мрачные облака, хмуря косматые брови. В Западной башне должно было быть тепло, но ты отчего-то поежилась, сжала плечи и осела на кровать. — В чём дело? — сухо поинтересовался голос за твоей спиной.       Ты обернулась. Скарамучча стоял над чемонадом — всего их было два, — вопросительно подняв брови. Облачённый в синие одежды, с изящным соболиным плащом, он выглядел в твоей простой комнате принцем из сказки, оказавшим милость опечаленной крестьянке. — Я только приехала, а уже снова уезжаю, — улыбнулась ты с некоторой грустью. — И Аякс до сих пор сердится. Может, мы глупость затеяли? — Глупость ты сейчас говоришь, — отрезал Скарамучча. — Но, если хочешь взорваться молниями и уничтожить весь замок, ты только скажи, оставлю тебя здесь как миленькую. — А я-то думала, — проворчала ты, приминая шарф, — что ты теперь будешь белым и пушистым. — Пустота твоих мечтаний угнетает, — парировал Скарамучча.       Ты стрельнула в него грозным взглядом, и он, закатив глаза, принялся вновь перебирать твои вещи. Вы с раннего утра беспощадно потрошили твои небольшие, но, как оказалось, весьма содержательные ящики комода, вытряхивая все находки на постель. На простынях цвели пёстрые шали из Сумеру, диковинные травы в баночках из дерева аврора, произраставшего на Севере, дивные украшения, сделанные в Снежной. Здесь ютилась и твоя выстиранная походная одежда — меховой плащ с пряжами в виде волчьих голов, подшитая неровными швами рубаха, кожаный дублет и отороченные овечьим волосом штаны, все в заплатках неподходящих цветов. — Как думаешь, — отбросив беспокойство, ухмыльнулась ты. — Стоит заменить пряжки на лисьи головы?       Ты поддела плащ. — Конечно. Ещё, будь добра, как только прибудем в Инадзуму, встань посреди причала и закричи «я кицунэ!», — присоветовал Скарамучча язвительно. — Непременно, — в той же манере ответила ты. — Ещё обязательно упомяну, что встречаюсь с сыном их Архонта.       Теперь уже Скарамучча предупреждающе взглянул на тебя, но ты лишь хитро улыбнулась и продолжила откладывать в сторону ненужное, несущественное, то, чему в Инадзуме можно было найти замену. Скарамучча, молчаливо приняв ничью, продолжил содействовать тебе. — На кой чёрт тебе столько одежды? — пробурчал он. — На свадьбу, на похороны, на танец с Предвестником, на свидание и на битву с наглыми охотниками, — отозвалась ты. — Остальное — дело рук Аякса. Кто я такая, чтобы отказываться от подарков?       Ты любовно пригладила рукава нежного розового платья, украшенного сияющими лианами. Треугольный вырез его должен был спускаться до самой груди, а волшебные широкие рукава — подобие кимоно — кружиться в танце вокруг. — Это оставим. Его я ещё не носила, — ты отодвинула остальные. — Другие можно не брать. Докупим, если понадобится.       Скарамучча хотел возразить, но, приглядевшись к нежно-розовому платью, призадумался и кивнул. — Клади, — он пихнул к тебе чемодан и указал на деревянные баночки. — А с этим что? — Берём все, — не глядя ответила ты, бережно складывая платье. — Все?! — Скарамучча мотнул головой. — Ты сдурела.       Ты неторопливо сложила платье, сунула его в чемодан и невозмутимо повернулась в пылающему Скарамучче, скрестив ноги на кровати. — Нет, — только и ответила ты, усмехаясь. — Определённо да, — Скарамучча махнул рукой. — Куда столько? — Дубина, — резюмировала ты. — Глянь. Лисицина трава — отличное снотворное. Хрустальный василек растёт только на Северном полюсе, а из него получается отличное болеутоляющее. Если постараться — можно ещё и вызвать галлюцинации. Или вот этот, ландыш серебристый. Любого отравления как не бывало. И морозная роза… — Останавливает кровотечение, — прервал Скарамучча. — Я помню. И что из этого мы не можем купить в Инадзуме?       Ты замялась, крутя в руках гладкую банку с перемолотыми подснежными лилиями — нежными розовыми цветами, ютившимися, как правило, под белым зимним покровом — и ясно понимая, что зерно рациональности ты лишь отчаянно пыталось подсадить в сад, где всё было выстроено на исключительном сентиментализме. — Всё можем, — признала ты, — но эти напоминают о Севере.       Баночка не могла сказать тебе ни слова, но ты читала обо всём в её белых стенках с особыми узорами — каждой баночке полагался свой собственный, заботливо вырезанный специальным ножиком. Читала о небе, которое никогда не светлело, о ночи, которая на многие дни впивалась звёздными клыками в снега и льды, о холоде, который было под силу преодолеть лишь снежным псам с голубыми глазами, густой шерстью и дурным характером — только такие колкие создания, казалось, и могли выжить на Северном Полюсе, где по полгода зверствовала лунная ночь. — Если ты так любила Север, зачем вернулась?       Ты подняла глаза на Скарамуччу. Закрыв первый чемодан — последнее место в нём занял шерстяной плащ на случай непредвиденных холодов, — он ответил тебе пристальным взглядом — не таким, который использовал, чтобы тебя уязвить, а скорее почти любопытным, почти заинтересованным. — Мой дом здесь, — пожала плечами ты. — Я училась у Севера, чтобы применить знания здесь, и любила тех, с кем там была, но недостаточно, чтобы Север стал моим домом. — Значит, дом там, где те, кого ты любишь, а не там, где нравится тебе? — изогнул бровь Скарамучча. — Как альтруистично. — Любишь ты делать из меня мученицу, — отмахнулась ты. — Если бы я была такой, какой ты меня описываешь, я бы в жизни не уехала на Север. И кто тебе сказал, что мне не нравится в Снежной? — Да, ты определённо уехала отсюда на три года потому, что очень любишь Снежную, — съязвил Скарамучча.       Ты задумчиво взглянула на него. — Я знала, что вернусь, Скарамучча, — сказала ты твёрдо и больше ничего по этому поводу не добавила.       Сложно объяснять мановения своей души. Человек обладает разумом, обладает речью и мышлением, но, увы, не всегда способен выразить всего происходящего в его голове. Чувства сложны, они не приходят одни — переплетаются между собой громадным снежным комом, который так непросто разобрать на части. Трудно объяснить, почему нужно было уйти, когда просто знаешь, что так было нужно.       Просто знаешь. — Ты не могла знать, — возразил Скарамучча. — Вдруг бы тебе понравилось на Севере настолько, что ты решила бы остаться?       Ты рассмеялась и отложила баночку, поворачиваясь к Скарамучче. — Я понятия не имела, что поеду туда, когда покидала Белый замок, — сказала ты. — Это похоже на тебя, — хмыкнул Скарамучча.       В голову без спроса, без стука завалились давние воспоминания, томившиеся месяцами за дверью. В этих воспоминаниях были дрожащие руки, дымка сомнений и вороной жеребец с пылким нравом; в них был удаляющийся Белый замок, пелена слёз и медленно падающий снег. — Я думала, — сказала ты с улыбкой, принесенной прошлым, — что просто пойду куда глаза глядят и как-то найду свою силу. Знаешь, как в книгах: они всё время уезжают куда-то, а через пару месяцев возвращаются героями в золотых доспехах. Я думала, что найду свои золотые доспехи и вернусь.       Скарамучча несколько мгновений стоял, размышляя, рассматривая. В тоих глазах мерцали дела трёхлетней давности, и сердце твоё горело, как тогда, — так же ярко, так же горячо, так же страстно. Твоё сердце стало юным сердцем потерянной девы на одно утро, позволив тебе подобрать нужные слова, чтобы всё разъяснить. — Отвратительно наивно, — заявил Скарамучча, а потом, сев на кровать и оперевшись на столб балдахина, уставился на тебя пристальными темными глазами. — Что было дальше?       Ты насмешливо взглянула на него: его лицо старалось сохранить равнодушное выражение, однако удавалось ему это чрезвычайно плохо. Ты была ему интересна, так интересна, как несмышлёному котёнку интересен необъятный мир за окном. Ты была ему интересна… Он стремился узнать тебя больше, чем хотел показать, но его жесты всегда говорили за него. Его жесты, совсем не такие широкие, как у принцев из сказок, и тем не менее достаточно меткие, исполненные тепла и заботы.

softcore — the neighbourhood

— Я какое-то время пыталась просто помогать всем, кого ни встречу. Тоже тема из сказок, да? — ты прислонилась к противоположной балке. — Там всегда всё самое лучшее доставалось тому из братьев, кто заботился о других больше, чем о себе. Оказалось, это не работает, особенно если у тебя нет особенных боевых навыков — я с трудом отбивалась от противников больше хиличурла, — ты вздохнула. — Тогда у меня даже Глаза бога не было, но, по крайней мере, моё тело не пыталось меня убить. — Раньше такого не происходило? — нахмурившись, переспросил Скарамучча. — Нет, — покачала головой ты. — Это важно? — Может быть. Продолжай. — Но… — Продолжай. С печатью разберёмся потом. — Я так и знала, что тебе интересно, — ты, игнорируя ворчание Скарамуччи, подняла глаза вверх, на балдахин. — Некоторое время я так и шлялась — то собирала травы, то находила потерянных собак, то встревала в битвы и постоянно выходила из них проигравшей. Знаешь, каково это, когда даже после сражения с разбойником ты выходишь в синяках?       Ты взглянула на Скарамуччу. Тот только бровь изогнул, и ты, опомнившись, усмехнулась. — Прости. Забыла, — ты покрутила баночку в руках. — Вот и наткнулась на какую-то деревеньку. Остановилась переночевать — а там пожар и, конечно, разбойники… Я пыталась всех вытащить, но там… Один… Крупный… Набросился на меня, — ты поежилась.       В голове зазвучал треск пламени, и перед глазами снова возник пылающий дом, охваченный безжалостными языками пламени. Тебе казалось, ты снова скачешь среди золотых всполохов на своему обезумевшем от ужаса, почти неуправляемом коне, вновь кубарем скатываешься с него и стремглав бросаешься в огонь, даже не раздумывая. Тебе казалось, что на пути вновь встаёт разбойник и, совершенно не озабоченный детским криком из-за его спины, наставляет на тебя нож. И кругом хаос, боль, кровь и пламя, а ему интересно лишь то, что у тебя в седельных сумках. И ты, как сейчас, помнила его холодные голубые глаза, почти прозрачные и позолоченные пламенем.       В такие мгновения всегда охватывает отчаяние и какой-то гнев на человеческую сущность. Вот и ты была зла, отчаянно зла — ты набросилась на него не помня себя от ужаса и злобы, не имея ни силы, ни прыткости, ни вертливости. У тебя не было никаких особенных способностей, но желание защитить, спасти, даже принеся себя в жертву, оказалось твоим самым мощным оружием — и твои руки впервые оросились человеческой кровью. В свете огня она казалась золотой, совсем как его к тому моменту уже закрытые глаза. –…я перерезала ему горло, — тихо сказала ты. — Это был первый раз, когда я отняла жизнь. Я не помню точно, сколько стояла над ним, но в какой-то момент поняла, что больше не слышу криков.       И твои руки вновь дрожали от страха, и желчь подступала к горлу, и болезненный ужас от содеянного расползался по венам чёрной липкой жижей. Ты подняла ватную голову, но услышала лишь треск огня. Крик вырвался в ночную тьму — это точно был твой крик? — и ты бросилась было в дом, но прямо перед тобой обвалились горящие балки, не оставив ни единого шанса подобраться к людям, запертым в доме забором из огня. — И это был второй раз, когда я ощутила свою бездарность и слабость, — ты покачала головой, и что-то горячее прокатилось по твоей щеке. — Это… Было…       Сердце, все набиравшее силу, глухо ударилось о грудную клетку тяжелым камнем, и ты почувствовала, как щиплет в горле и в носу. Против этого смущённая улыбка возникла на твоём лице: — Прости. Я расчувствовалась, — засмеялась ты сквозь хлынувшие по щекам слёзы.       Скарамучча был растерян. Смотрел на тебя и не мог поверить, что тебе, наивной и добродушной, приходилось когда-то убивать. Не мог поверить, к какому чистому гневу расположено твоё любящее сердце. Ты попыталась стереть слёзы, но Скарамучча вдруг тяжело вздохнул, и ты подняла голову. — Сентиментальная тупица, — он поморщился, однако вместо последующих возмущений раскрыл руки. — Давай, ползи сюда уже.       Ты, часто моргая, в полном замешательстве смотрела на него. Глаза его не выразили ничего особенного, только смягчились при взгляде на твоё раскрасневшееся лицо. Он нетерпеливо поднял брови, и ты, поспешив перебраться через кровать и разложенный на ней десяток вещей, нырнула в его объятья, всхлипнув и улыбнувшись одновременно. — Могла бы и не рассказывать, раз тебе так плохо от этого, — проворчал он, удобно располагая руки на твоих плечах и талии. — Ты же… Рассказал мне о своём прошлом… — всхлипнула ты. — Это честно… Что я преодолею себя и расскажу тебе о своём… — Понятно. Ну, продолжай, адепт долга, — закатил глаза Скарамучча. — Что было потом? — Ничего, — снова всхлипнула ты и расположила щеку на его груди, чтобы почувствовать успокаивающее биение его сердца. — Честно говоря, меня просто стошнило, а потом я села в снег и плакала до самого утра. — Рядом с пожаром? Очень разумно, — Скарамучча покачал головой. — Ты, видимо, всегда умела просчитывать свои ходы наперёд.       Ты лишь усмехнулась. Не хотелось говорить правды, но она жгла тебя изнутри, болезненно напоминая о прошлом, жаждя выхода после стольких лет молчания — эту историю ты сберегла в раненом сердце от ушей Виктора, Аякса и всех других, кто расспрашивал о твоём путешествии. Тихо простилась с ней в одну из лунных ночей и старалась больше не бередить. Ты давно не злилась на себя.       Это вовсе не означало, что больше не бывает больно, и уж точно не оначало, что не было больно тогда. — Нет, — тихо ответила ты. — Я просто… Я надеялась, что сгорю.       В первое мгновение грудь Скарамуччи замерла, потом дрогнула. Ты прикрыла глаза, представляя, как он озлобится: он всегда был тем, кто защищал твоё сердце, твоё тело, твою жизнь. Он всегда был твоим доспехом; однако, какой доспех спасет рыцаря, если тот решит испить эликсир беладонны?       Скарамучча оторвал тебя от себя и всмотрелся в твои глаза так серьёзно, словно в них были все необходимые ему ответы. — Ты хотела покончить с собой? — в его голосе тебе померещилась дрожь. — Из-за меня, — сказала ты, — погибло больше десятка людей. Отряд погиб из-за того, что я не была достаточно сильной. Многие люди в других деревнях погибли из-за того, что я не умела сражаться. Ребёнок и его мать в тот день… Погибли, потому что я потратила слишком много времени на разбойника, — ты положила руку на пальцы Скарамуччи, слишком сильно сжимавшие твои плечи. — Я думала, что после такого не заслуживаю жить. — Не ты, — мотнул головой Скарамучча. — Не смей так думать. Ты… — он сглотнул, но так и не сумел закончить фразу — так сильно ему сжало горло известие о твоих мрачных мыслях из прошлого. — Скар, — мягко сказала ты, проведя рукой по его кисти, — я уже давно не считаю, что жизнь нужно заслуживать, и уж точно не думаю, что мне стоит умереть, — ты плечом стёрла с щеки слезу. — Но тогда думала. И всё равно почему-то осталась жива. Как и все прошлые разы.       Скарамучча, казалось, все ещё был потрясен. Едкие комментарии, если и дотрагивались до его языка, затем спускались обратно в глотку. Его хватка чуть ослабла. Ты спустила одну из его рук со своего плеча, сжала её, успокаивая не то его, не то себя. — Утром вернулись жители деревни. Вернулся мужчина, живший в этом доме, и обнаружил там только два обугленных тела. Я никогда в жизни… — ты покачала головой. — Никогда больше не слышала такого рыдания. Меня нашли там же, над телом разбойника, поняли, что я пыталась помочь. У меня к тому времени уже совершенно отмёрзли колени… Им пришлось почти нести меня на руках в единственный уцелевший дом. Они… Эти люди напоили меня чаем, отыскали мне одеяло, даже коня моего нашли. Я долго сидела, не заговаривала ни с кем… Потом стала наблюдать.       И ты, прикрыв глаза, вспомнила, как говорили эти люди. Кто-то из них потерял огород, кто-то любимую собаку, кто-то ребёнка. Некоторые, разбитые горем, сидели молча на полу, ёжась от холода; другие, подходя к ним, выражали соболезнования, присаживались рядом и долго говорили. Кто обжёгся, к тому подходил целитель и остатками спасённых трав врачевал раны. Когда он дошёл до тебя, ты опомнилась и взглянула ему в глаза. — Он был стар, — говорила ты, — очень стар. Как древний дуб в саду на юге. Весь в белом, с накидкой, у которой была пряжка в виде волка. И у него были самые добрые глаза, какие мне только доводилось видеть. Я даже не помню, какого они были цвета, но потрясающе добрые. И тогда я заметила, что все, к кому он ни подходил, оживали и расцветали. Их боль утихала — и для этого ему нужно было лишь ласково поговорить с ними, выслушать их, да приложить целительную траву к глубоким ранам. И после этого люди снова вставали на ноги — представляешь, потеряв всё, они снова могли улыбаться благодаря ему! — ты и сама невольно улыбнулась. — И все эти люди… Они меня даже не знали. И всё равно нашли коня. Позаботились обо мне. Разделили со мной остатки, уцелевшие после пожара, просто потому, что я была таким же человеком, как они. У этих людей больше не было ничего, но я знала, что появится вновь — ведь у них была их душа. — Ты действительно думаешь, что в мире всё устроено… так? — Скарамучча поморщился. — Не знаю. Но мне хочется верить, что люди с большой душой получают большое счастье, — сказала ты твёрдо.       Скарамучча не стал сразу возражать. Он задумчиво поглядел на тебя, рассматривая так, словно видел перед собой нового человека. Может, и правда видел. — В тот раз, кстати, я оказалась права, — ты усмехнулась. — Им пришли на подмогу люди из всех соседних деревень. Оказалось, эти люди много раз помогали соседям с провизией зимой, часто участвовали в защите от разбойников, радушно принимали гостей… Думаю, ни одна деревня ещё не отстраивалась так быстро. — Дай угадаю, ты тоже решила им помочь? — поинтересовался Скарамучча. — Да, — улыбнулась ты. — Я осталась там на некоторое время. Дела у них наладились. Когда я уезжала, почти все дома уже были восстановлены, в теплицах росли новые овощи, а тот мужчина почти смирился со своей утратой. — Ты и этому посодействовала? — догадался Скарамучча. — Я чувствовала вину перед ним. Всё ему рассказала. А он только погладил меня по голове после всех моих слезных извинений и сказал, что важнее всего было моё намерение и что он не держит на меня зла, — ты засмеялась тихонько. — Я ещё часа два плакала после этого. — Скажи что-нибудь менее ожидаемое, — покачал головой Скарамучча.       Ты только усмехнулась. Нахлынувшие воспоминания то стискивали, то согревали сердце, то тревожили, то возвращали покой. Воспоминания, такие воспоминания… — За то время, что я жила с ними, я поняла две вещи. Во-первых, грубая сила, о которой я мечтала, часто порождает лишь боль и насилие, — сказала ты. — Во-вторых, исцеление, которые могут принести добрые слова и умения целителя, гораздо сильнее клинков и Глаз бога. Доброта сплотила между собой больше людей, чем ненависть. — Радужно. В следующий раз отбиваться от разбойников будешь подорожником? — ухмыльнулся Скарамучча. — Нет. Сначала поговорю, а, если не поможет, покажу, как научилась обращаться с мечом, — парировала ты. — В доброте важно намерение. Быть добрым вовсе не означает подставлять вторую щеку, но означает по крайней мере попытаться решить дело миром. Понятно, что люди разные и не всегда выходит… Но, если даже не пытаться, никогда не узнаешь, кто на самом деле может быть нежным и совершать хорошие поступки.       Ты выразительно заглянула в глаза Скарамучча. Он вздохнул, даже не начав спорить о том, что его вряд ли можно причислить к обладателям большой души. Это не имело значения: пока ты знала, что в нём теплится доброта, пока была уверена, что его душа распахнута для тебя, ты верила в него. — Ты сказала, у целителя была волчья пряжка. Он рассказал тебе о Севере? — спросил Скарамучча. — Внимательный, — улыбнулась ты. — Да. Так и было. Он родился там и обучался вместе с моим наставником, Виктором. Когда я рассказала ему о том, что меня мучало, он указал мне на горы и сказал, что Север не даст мне ответов сам, но, если пожелаю, смогу их там найти. И я поехала туда, — ты стряхнула с щёк высохшие слезы. — И по пути видела ещё множество подтверждений своим, мыслям. Но я больше не влезала в битвы. Я кое-чему научилась у Густава — того целителя из деревни — и стала помогать людям без использования меча. Так и добралась до Севера.       Ты вздохнула — в груди словно стало свободнее и сразу проще стало дышать, говорить, думать. Высвобожденная история теперь жила не только в твоём сердце. — Полегчало, — сообщила ты. — Спасибо, что выслушал, Скарамучча. Я очень ценю это.       Он хотел возразить, сказать, что это не существенно, это пустяк, что нечем восхищаться в такой мелочи, но ты, предупредив его слова, ласково поцеловала его в лоб, словно могла усмирить этим его взбунтовавшийся разум. И действительно — лишь его выдох обжёг твою шею. — Ты же говорила об этом с Чайльдом, разве нет? — голос Скарамуччи смягчился от твоего поцелуя, как ни забавно. — Об этом, — призналась ты, — я умолчала. Он бы с ума сошёл, если бы узнал всё до конца. Я рассказала ему в общих чертах: что видела сожженные деревни, встретила Густава, решила, что хочу попробовать себя в другом, не в боевых искусствах. — Значит, ты ему не доверяешь? — изогнул бровь Скарамучча. — Доверяю. Но в тот момент он был не готов это услышать. Он едва поверил, что я жива… — ты опустила глаза. — Я знаю, половина правды — целая ложь… Теперь бы я ему рассказала… Но тогда… — Прекрати оправдываться. Я понял тебя, — отмахнулся Скарамучча. — Не стоило недооценивать твою тактичность.       И ты в ответ благодарно улыбнулась. Скарамучча взял баночку в руки, поднял на тебя исполнившиеся насмешкой глаза. — Кстати, каким образом ты развернула всю эту историю из банки? — поинтересовался он. — Тем более что вопрос был совершенно в другом. — Ах да, — рассмеялась ты, забирая баночку. — Их специально сделал для меня Виктор. Это он научил меня всему, что я знаю о лечении, снах, медитациях и душевном равновесии. Эта мелочь напоминает мне о нём. — Поразительно, как ты любишь разговаривать, — закатил глаза Скарамучча. — Ладно. Бери свои баночки. Донесут, не сломаются. — Я могу убрать пару нарядов… — начала было ты. — Не надо. Бери, что хочешь. — Так ты просто хотел узнать меня поближе? Как мило! — Ерунда. Просто спросил для приличия.       Ты только засмеялась. Сердце твоё словно выпустили наконец из тисков и оно вновь заработало в полную силу. Вы со Скарамуччей принялись дальше перебирать твои вещи и вскоре до отказа забили второй чемодан, заботливо сложив в него все твои баночки с воспоминаниями и, конечно же, травами.       Ты окинула взглядом опустевшую комнату. Она выглядела заброшенной: все мелкие вещички, делавшие её твоей, бесследно исчезли: милая деревянная расчёска с мягкими зубьями, любимая одежда — просто удобная и просто красивая — зелья и травы. Комната превратилась в бесхозную обитель, которую теперь мог заполнить кто угодно. Тебе стало горько, как всегда становится горько перед долгим путешествием. Впереди маячил горизонт новых открытий — снова, — и ты вновь не знала, когда увидишь родину.       Из всего, что принадлежало тебе, на столике осталась стоять одна лишь пятиугольная шкатулка, расписанная берёзами с изумрудами и колокольчиками с сапфирами, позолоченная и вычурная — единственная подобная вещица в твоей комнате. — А с этим что? — спросил Скарамучча, поймав твой взгляд. — Только не говори, что нужно опять выслушать длинную слезливую историю. — Брось, если бы ты не любил длинные слезливые истории, ты бы со мной не встречался, — фыркнула ты. — Но у этой нет особенной истории.       Ты махнула ему рукой. Скарамучча безмолвно повиновался. Вы подошли к шкатулке, и ты, большими пальцами отворив незамысловатые замочки, открыла крышку. Внутри обнаружились жемчужные серьги, кулон с янтарём, браслет из аметиста… — Их здесь явно больше, чем платьев, — заметил Скарамучча. — Ты любишь украшения? — Ужасно. Но с моим характером вот этим самым колье, — ты покачала в руке цепочку с гранатовым сердцем, — меня кто-нибудь придушит. — Определённо, — согласился Скарамучча.       Ты, хмыкнув, бережно отложила все украшения. На дне, украшенном золотым цветком, обнаружилась фотография. Ты осторожно выудила её, отряхнула от пыли и показала Скарамучче. — Это возьмём, — твёрдо сказала ты.       Скарамучча осторожно, очень бережно взял твою фотографию. С неё на вас взирал совсем ещё юный Аякс со ссадиной на щеке; рядом — младшая сестра Тоня, появившаяся на пару лет позже тебя, и совсем ещё крохотные Тевкр и Антон. Среди них была и ты — хотя теперь ты знала, что это вышло случайно, всё равно не ощущала себя лишней на этой фотографии, — вся растрёпанная, улыбчивая, как всегда, с деревянным мечом в руках. А позади — мама с ласковыми глазами и суровый бородатый отец. Фотография порядочно выцвела за несколько лет, края её ободрались, но всё равно не было в этой комнате ничего более ценного. — Пульчинелла приехал забирать Аякса и привез нам гостинцы и фотоаппарат из Фонтейна, — пояснила ты. — Поразительно, как все изменилось с того момента.       Тевкр и Антон выросли. Тоня вытянулась, сделалась стройной, стала по твоему примеру чаще носить штаны, чем платья; твоя мама, казалось, не старела со временем — её голубые глаза оставались такими же яркими, как десяток лет назад. Борода отца стала гуще и приобрела некоторую седину. А вы с Аяксом, конечно, пережили, попав в столицу, больше всех — здесь и рассуждать особенно не приходилось. — Кстати, тогда… — начала было ты, но осеклась, заметив, как Скарамучча смотрит на фотографию.       Его глаза наполнились странным чувством, какой-то смесью горечи, обиды и даже нежности. Скарамучча рассматривал всё так внимательно, будто изображение должно было отпечататься в его голове на всю оставшуюся жизнь. Он смотрел на него, и ясно видел то, чего у него никогла не было. И тебе вдруг стало невыносимо больно за него, как тогда, когда ты впервые узнала, что ему довелось пережить. — Скарамучча, прости, я не подумала… — ты хотела было забрать у него фотографию, но он не выпустил её. — Всё хорошо?.. — Тебе… следует навестить их перед отъездом, — выдавил Скарамучча.       Через несколько мгновений он всё же вернул тебе фотографию, быстро, не глядя в глаза, а ты растерянно уставилась сквозь запечатлённое мгновение в глаза матери. — Навестить? — ты сглотнула. — Ну да. Я же… Вроде как три года с ними не виделась…       При мысли об этом сначала всё сжалось — ты уже представляла, как сильно влетит от мамы, как будут возмущаться младшие братья и угнетающе молчать отец — но почти сразу взорвалось фейерверком: после этого они непременно облепят тебя со всех сторон, станут обнимать, расспрашивать обо всём что было, и рассказывать о том, что случилось в деревне за время твоего отсутствия. И ты снова сядешь с ними за обеденный стол, станешь обсуждать подлёдную рыбалку, дворовых котов и мамино нове платье… — Точно! — чуть не подпрыгнув на месте, согласилась ты, развеселившись и наполнившись изнутри теплом. — Надо навестить!       Скарамучча медленно кивнул, передал тебе фотографию и направился к выходу из комнаты, минуя тебя. — Тогда встретимся на пристани через пять дней. Твой багаж доставят, не волнуйся о нём, — Скарамучча попытался ускользнуть.       Ты, явственно ощутив его горечь, поспешила схватить его за руку, не дав погрузиться в омут темных мыслей о прошлом. Он обернулся, взглянул на тебя кобальтовыми глазами. — В каком смысле «встретимся»? — мягко переспросила ты. — Ты не хочешь поехать со мной?       Скарамучча пожал плечами. — Они же не моя семья, — покачал головой он. — Но они моя семья. И ты моя семья, — сердечно, но совершенно не подумав, сказала ты. — Значит, мы все теперь одна семья.       Скарамучча замер, округлив глаза, и ты вдруг поняла, насколько значимую вещь безрассудно обронила в пространство. Впрочем, ты ни на миг не пожалела о своих словах; напротив, ты твердо уверилась в том, что хотела их произнести. — Так не бывает, — начал отнекиваться Скарамучча. — Я их не знаю… — Они тебя тоже, — заметила ты. — Но вы познакомитесь. Скарамучча, ты больше не один.       Он не противился и даже не колебался, когда ты подступила к нему поближе, окутав своими чарами — возможно, в тот момент он уже знал, что проиграл этот маленький спор, но увиливать не стал и добровольно отдался в твои руки, обвившие его тело. — Не боишься, как они отреагируют на меня? — поинтересовался Скарамучча. — А ты не веди себя, как Сказитель. Будь Скарамуччей, — ответила ты. — Таким, какой ты есть. Остальное предоставь мне. Если уж я убедила Аякса, что могу сама выбирать, с кем мне быть, так их и подавно смогу. — Самонадеянно. Я им не понравлюсь. И они уж точно не посчитают, что я их «семья», — покачал головой Скарамучча. — Не стоит… — Я так считаю. Это самое главное. Они поймут, Скар, — ты сжала его руку. — Я пойму, если ты не хочешь, но я была бы очень рада, если бы ты был там со мной.       У Скарамуччи не было ни дома, ни семьи. Бесприютное место этот мир, когда ни в одном уголке не ждут у тёплого костра, не желают согреть тёплыми объятьями, бесприютное и холодное. Но теперь ты ждала. Ты желала. Ты готова была разделить с ним дом, костер и объятья. Теперь у него была ты. — Это глупая затея и она плохо кончится, — резюмировал Скарамучча. — Как раз в твоём духе, тупица. — Да, — согласилась ты, ничуть не обидевшись. — Так что? Едешь?       Скарамучча помолчал немного. Всю жизнь люди, окружавшие его, уходили, так и не став его семьёй. Он терял всех, к кому привязывался, и привык избегать сближения. Он терял всех и потому решил, что лучше не обретать. И теперь его вдруг пригласили к семейному очагу, под крыло любви и заботы. Разве могло это так просто уложиться в сознании отшельника, смирившегося со своим вечным одиночеством? — Ты хочешь видеть меня в кругу своей семьи? — вновь переспросил Скарамучча, заглянув тебе в глаза и растеряв всю язвительность в один миг. — Хочу, — ответила ты, ответив ему таким же твёрдым взглядом.       Скарамучча шумно вздохнул. — Надеюсь, мы не будем звать твоего несносного Чайльда? — проворчал он.       И ты, задрожав от предвкушаемой поездки и встречи с родными, втянула его в крепкие обьятья.       Скарамучча от безысходности приобнял тебя в ответ. Ты чувствовала, что и его сердце от волнения ускорилось, застучало быстрее, и с каждым стуком всё больше тебя переполняло счастье за то, что он рядом с тобой, и все крепче ты уверялась в том, что он — часть твоей семьи. — Аякса, кстати, мы позовём, — отклеившись от его груди, заявила ты и строго поглядела на него. — Даже не спорь! Он мой брат!       Скарамучча вновь вздохнул, даже тяжёлее прежнего. — Отвратительно. Ты и этого доходягу в мои родственники записать хочешь?       Ты засмеялась, уткнувшись ему в плечо, и над головой посреди недовольного, сопения услышала ворчливое «очень смешно». И правда: было очень смешно.

***

where`s my love acoustic — syml

      Темнело рано. В небе луна медленно пожирала саму себя, и всё большая часть её сияющего серебряного тела оказывалась проглочена тьмой. Но, может, оттого и зажигалось всё больше звёзд в чернильном море небес, и всё ярче делалась Полярная звезда — настолько белая, что становилась почти голубой.       В конюшне не было тьмы. Она дышала запахом сена и лошадиного пота и звучала соответственно: топотом лошадиных копыт о полы денников, тихим фырканьем, иногда даже ржанием. Из-за дверей высовывались любопытные конские носы, задумчивые животные глаза пристально вглядывались в вас, и никто не знал, размышляют они о бренности бытия человеческого или просто надеются найти взглядом припрятанный в рукаве сахарок.       В конюшне было тепло и вся она была залита одинаковым золотым светом — в нём всё делалось слегка уродливым, но чудовищно уютным. Суеты не было: к тому моменту все оруженосцы уже разошлись, наверняка оттого, что в Белом Замке пришло время ужина.       И ты, и Скарамучча, и старый конюх Влад не спешили в столовую. Вы стояли у входа — туда долетал прохладный воздух, от которого ты ёжилась; Скарамучча оставался недвижим — а рядом стояли Лаванда с Орионом, причесанные, в меховых попонах и красивых кожаных сёдлах, в утеплённых ногавках на лодыжках. Причем Орион время от времени, когда нежная Лаванда теряла бдительность, подгадывал момент и щипал её за ухо, но щипал аккуратно, бережно, не вредя, однако заставляя порядочно возмутиться, даже хлестнуть негодяя хвостом.       Позади них переминался с ноги на ногу Огонёк, совершенно нечёсаный, взъерошенный и нервный, всё не оставляющий попыток сбросить с себя проклятую попону, в которой истинные потомки мустангов не нуждались. Он всё взбрыкивал, привлекая внимание Лаванды и Ориона, взмахивал хвостом, клеил уши к затылку, но сорваться с повода, удерживаемого крепкой рукой Влада, не рисковал. — И запомни, — наставляла ты, — для моих братьев и сестры Аякс — продавец игрушек, а ты… Скажем… Бродячий музыкант? — ты наморщила лоб. — Бродячий музыкант? — поднял брови Скарамучча. — У тебя шляпа… — улыбнулась ты. — Похож. — Ужасная легенда, — резюмировал он. — Ещё что-то добавишь к ста пятидесяти прошлым пунктам? — Да. Никогда не пей водку с моим отцом и не играй с мамой в карты, — ты поёжилась. — Теперь точно всё.       Ты окинула взглядом своего статного кавалера с холодными синими глазами, с породистым вороным конём, со значительным статусом — но это, ты знала, твоим родителям не приглянулось бы. Зато, в этом ты тоже была уверена, они заметят, как он нежен по отношению к тебе, как ласков с Орионом, как внимателен, когда дело доходит до твоих слов. — Ты им понравишься, — сказала ты, подвегя итог своим мыслям. — Меня это мало волнует, — дёрнул плечом он. — Уже темно. Бросай эту затею. — Нет. Ждём, — отрезала ты. — Он не придёт, — покачал головой Скарамучча. — Лезь на коня. — Если бы я думала так же, как ты, мы бы с тобой никогда не посмотрели на звездопад, пессимистичная ты зубочистка, — вновь парировала ты. — Зубочистка, — закатил глаза Скарамучча. — Что дальше?       Влад — ты видела это краем глаза — был слегка смущён остротой твоего языка. При Шестом Предвестнике он, как и все, делался нестерпимо молчаливым и боялся обронить лишнее слово. Но тебе, конечно, даже за тысячу лишних слов ничего не грозило. Назови ты его хоть зубочисткой бесчувственной, хоть ложкой безэмоциональной, он мог разве что стрельнуть в тебя недовольным взглядом. — Дальше больше, — загадочно ответила ты. — И мы будем ждать. — Ты настолько хочешь его видеть, что послала за ним служанку, — поддел Скарамучча, — вместо того, чтобы позвать самой?       Ты метнула в него колкий, как хороший перочинный ножик, взгляд. — Я стратег, — заявила ты. — Он уже наверняка перебесился от моего приглашения, и мне достанется меньше, чем мебели в его комнате. — Стратег? Ты? — Скарамучча кивнул на Огонька. — Из него балерина лучше, чем из тебя стратег. — Скажешь тоже, — фыркнула ты. — Я же смогла добраться до сердца Шестого Предвестника. Или это у тебя оборона хромает? — Плохая стратегия. Нельзя добраться до того, чего нет, — Скарамучча скрестил руки на груди.       Ты возмущённо посмотрела на него, подумала немного, а потом безжалостно ткнула его между рёбер — он носил, по сравнению с тобой, достаточно лёгкую одежду, поэтому вполне ощутил твое беспощадное прикосновение, — и Предвестник скорчился, зашипев, как потревоженный кот. — Ты что творишь? — он взглянул на тебя и на конюха заодно, как будто предупреждая, что о таком не следует болтать. — Проверяю твою оборону, — захихикала ты. — Значит, ты боишься щекотки. Очень мило.       Скарамучча выглядел совершенно уязвлённым, Влад — потрясающе встревоженным. Он будто рассчитывал, что прямо сейчас крышу проломит молния, и всех свидетелей досадного события пронзит электричеством, поэтому предусмотрительно отступил на шаг. Ты весьма нагло улыбалась. — Мне… Стоило бы проучить тебя за это, — отчаянно пытаясь сохранить лицо, Скарамучча задрал подбородок.       Однако случается, что шутки некоторых людей невозможно остановить, когда они дойдут в своём насмешливом настроении до определённой границы. — Ну так проучи меня, — давясь смехом, предложила ты, неслучайно расставив акценты.       Влад позади, кажется, подавился, а Скарамучча метнул в него яростный взгляд, который, очевидно предназначался тебе — в тебя он и врезался сразу после. Улыбка твоя становилась всё наглее, и ты вдруг заметила, что бледные щёки Скарамуччи покрылись едва заметной краснотой, такой, что можно было принять её за отблеск света. Было похоже, что смысл твоей шутки был ему вполне понятен, несмотря на неосведомлённость о человеческом бытие. — Ты… — Скарамучча сжал зубы. — Отвратительно.       Ты лишь хмыкнула, когда он спрятал лицо за громадной шляпой: он знал, что в его глазах ты бы разглядела смущение, которым уже были расчерчены его щёки. Ты вновь всмотрелась в дверь, за которой внушительно завывал поднявшийся ветер. Грозила собраться вьюга. — Если хотим добраться до вечера, нужно ехать сейчас, — пробормотала ты. — Будет метель. — Сильная метель, госпожа, — проскрипел вдруг Влад. — Боюсь, сегодня не лучшее время ехать в Морепесок.       Ты по едва заметному движению раздражённого Скарамуччи заметила, что он хочет огрызнуться на старика — похоже, твои незатейливые шутки задели его больше, чем следовало, — но опередила его, сказав: — Ничего, Влад, нам по пути «Синяя птица», — ты потрепала Лаванду по загривку. — Если что, переночуем там.       Скарамучча, которому так и не удалось сорвать свою злость, гневно поправил уздечку Ориона. Его челюсти заметно сжались. — Дело Ваше, Госпожа, — склонил голову Влад.       Ты улыбнулась ему, вновь взглянула на вход, надеясь, что там появится рыжая голова, но там лишь снова взвыл ветер — холодно, зло, грозя сорвать с петель стонущие двери. Никто не вошёл. Ты вздохнула. — Ладно, — сдалась ты, кивая Владу. — Можешь вести Огонька в стойло. Мы поедем сейчас. — Да ну? Правда? — Скарамучча раздражённо посмотрел на тебя. — Я не об этом говорил с самого начала? — Скарамучча, ты… — начала было ты.       И тут дверь приоткрылась. Из темноты и поднимавшегося снежного бурана в конюшню вошла фигура в белом пальто со внушительным волчьим мехом чёрного цвета, с походным мешком в руке. Из-под длинных рукавов виднелись утеплённые перчатки, из-под ворота — красный шарф, знакомый тебе достаточно хорошо, чтобы вызвать улыбку. С пламенем пылавших волос ссыпался снег, два синих глаза уставились на тебя пристально и очень зло. — Ты, — сказал Аякс с ходу, — могла бы и сама прийти.       Он прошёл мимо, навеяв холод и запах мороза с улицы, и явно намеревался задеть плечом Скарамуччу, но тот легко уклонился и смерил его уничижительным взглядом. Аякс презрительно посмотрел на него в ответ — и ты мысленно стала терять надежду на то, что из вчерашнего вечера он вынес что-то хорошее. — Всю комнату разнёс? — поинтересовалась ты, пока брат что-то настойчиво засовывал в седельную сумку. — Только одну вазу, — обронил, не подумав, Аякс и сразу же исправился: — Это не оправдание. — Вполне себе. На месте вазы была бы я, — фыркнула ты.       Ты посмотрела на глубоко обиженного Скарамуччу и к своему облегчению на его злом лице заметила легонько проскользнувшую тень улыбки. Поймав твой взгляд, он сразу же отвернулся. После это и ты не сдержала улыбку. — Будешь пререкаться — никуда не поеду, — пригрозил Аякс. — Ты вообще видела, что на улице делается? — Даже не знаю, — едко вставил Скарамучча, — как мы переживём твоё отсутствие. — Коротышке слова не давали, — огрызнулся Аякс.       В воздухе плеснуло напряжением. Старый конюх поспешил отойти, бросив на тебя настороженный взгляд. Вспышку более всего ощутили лошади — Лаванда тревожно повела ухом, приподнялся на задние ноги Огонёк, мотнул головой Орион. Братский гнев неумолимо рос, все сильнее стремясь окутать себя и спрятать от чернильного кукольного сердца, с которым ты уже была связана навек. — Обмен любезностями окончен! — заявила ты, забираясь в седло Лаванды и встревая между ними прежде, чем Скарамучча распалился и выдал ещё большую колкость. — Пора в путь!       Первым, хмыкнув, сдвинул жеребца с места Скарамучча, всем своим видом показывая, что в вашей очевидно грандиозной процессии он — самая важная персона. За ним сорвался Аякс, норовясь догнать и обогнать. И только следом, обменявшись со Владом страдальческим взглядом и поблагодарив его за ожидание, выдвинулась ты.       В ночи оказалось холодно и ветрено. К тому моменту, как вы покинули конюшню, тьма уже клочьями свисала с деревьев, протягивая к тебе черные лапищи, но ты не боялась — перед тобой, то равняясь, то обгоняя друг друга, шли Скарамучча и Аякс. Рыжие волосы твоего брата и его красный шарф сияли огненными пятнами. Скарамучча, наоборот, терялся — его, совершенно недвижимого, выдавал скорее Орион. За ними белым призраком ступала Лаванда.       Медленно отрывала голову от земли вьюга. К небу вздымались снежинки, все сильнее завывал ветер. Ветви деревьев раскачивались, словно норовясь сбросить покров теней, но он снова и снова оказывался слишком липучим, слишком крепко приставшим к коре. Небосвод не горел звёздами, из-за туч не было видно луны — она затерялась где-то за бураном, за метелью, за страшным снежным зевом.       На мгновение ты пожалела, что приняла радикальное решение не откладывать поездку — когда вы дошли до лесной опушки, стало очевидно, что вьюги не миновать, — но в голове шевельнулось воспоминание о Морепеске, и ты почти услышала, как зашуршала сложенная в кармане фотография. Ты крепче сжала поводья. Решение было нерациональным, однако, похоже, недостаточно, чтобы твои менее чувствительные спутники ему воспротивились — поэтому, положившись на их благоразумие, хотя и весьма сомнительное, ты двинулась за ними, не выдав опасения быть погребенной метелью. Страха перед снегом после Северного полюса, учившего жить бок о бок с ветрами и буранами, у тебя не осталось.       Некоторое время две мрачные фигуры — вернее, полторы мрачных фигуры — Аякса с его волосами и пальто никак не получалось назвать мрачным, — молча шагали впереди, даже, что удививительно, не обращая на тебя внимания некоторое время. — Ты еле плетешься, — обронил наконец, обернувшись, Скарамучча. — Шагу прибавь. — Беспокоишься, что меня погрызут волки? — лукаво спросила ты, чуть ускоряя Лаванду. — Если бы, — отозвался Скарамучча, убеждаясь, что ты догнала его и теперь идёшь рядом с ним — как раз в этот момент вокруг вас окончательно сомкнулся лес. — Но я даже их уговорю пить чай из розового сервиза? — подсказала ты, прежде чем Аякс, уже грозно вскинувший голову, вставил что-то грубое. — Думаю, у меня бы получилось. — Не сомневаюсь. Но, если что, пока они будут тебя жевать, я даже пальцем не пошевелю, чтобы тебе помочь, — на лице Скарамуччи проскользнула улыбка, совсем не заметная для непривычного к его холодному лицу глаза. — Да, а молния свалится на них с неба совершенно случайно, — ты пнула его колено своим.       Скарамучче было так же трудно прятать улыбку, как человеку, глядящему прямо на солнце, трудно не закрывать глаз — поэтому он поспешил отвернуться. Наверняка из-за мрачневшего Аякса, косившегося на него с откровенной неприязнью. — Аякс, сколько ты планируешь дуться? — озаботилась ты, поворачиваясь к нему. — Ты же не можешь молчать всю поездку… — Уверена? — фыркнул он. — Ты мог не ехать, — напомнила ты. — А ты могла не звать. — Так это не я с тобой не разговариваю! — Я с тобой разговариваю. Видишь? Разговариваю. — Ты пререкаешься только из-за моего решения ехать в Инадзуму. — Из-за твоего решения уехать в Инадзуму с ним. — Я все ещё здесь, Чайльд, — вмешался Скарамучча, не глядя на него. — Держи себя в руках. — Видишь? — взмахнул рукой Аякс. — Надменный придурок. — Мне есть, чем гордиться. Последнему из Предвестников следовало бы учиться у тех, кто выше рангом, вместо того чтобы показывать характер, — отрезал Скарамучча. — У меня, — скривил губы Аякс, — по крайней мере есть люди, которые меня любят.       Плечи Скарамуччи едва заметно дёрнулись — и воздух вокруг завибрировал от его вспыхнувшей силы. Рука Аякса метнулась за спину, и вокруг неё завились водяные вихри. Просвистел холодный ветер, расшушив снежный покров, и ты резко остановила Лаванду.

ilomilo — billie eilish

— Хватит! — рявкнула ты так звонко, что весь лес задрожал и замер.       И мгновенно утихли собиравшиеся молнии, опали водяные клинки. Орион и Огонёк поджали уши, две пары глаз обратились к тебе — одни синие, как океан, и почти испуганные, другие — с оттенком фиолетового, скорее невозмутимые. Ты сердито посмотрела на своих спутников. — Я просто не понимаю, — разъярённо заговорила, — на кой черт вы постоянно ругаетесь? — Он выскочка, — пожал плечами Скарамучча. — Он чудовище, — парировал Аякс.       Внутри тебя полыхнуло, зажглось, возгорелось — какую бы стороны ты ни выбрала, ты проиграла бы. К счастью, ты обладала правом создать свою собственную сторону. — Он, — повысила голос ты, глядя на Скарамуччу, — мой брат. Он отличный воин и друг. Он был рядом со мной всё то время, что я живу. Он — моя семья, а не просто выскочка. Понятно?       На лице Скарамуччи нарисовалась было обида, но ты уже перевела глаза на торжествующего Аякса. — А ты! — грозно сказала ты. — От тебя я тоже не хочу больше слышать ничего подобного! Он — мой возлюбленный, и он совсем не такой, каким ты его считаешь. Может быть, ты бы знал, что он не монстр, если бы не относился к нему, как к монстру.       Теперь торжество оказалось стёртым с лица Аякса, а Скарамучча, прищурив глаза, стал смотреть как-то задумчиво. На секунду, воспроизведя в голове сказанное, ты поняла, какое неожиданное слово обронила — и сердце пропустило удар. — Я позвала вас обоих, — уже тише сказала ты, — потому что вы оба для меня важны. И я не хочу всю дорогу слушать, как вы препираетесь. Просто смиритесь с тем, что вы оба — часть моей жизни и начните наконец вести себя как взрослые люди! — бросив лишний взгляд на Скарамуччу, ты послала Лаванду вперёд, хмурясь и сжимая поводья.       В наступившей тишине особенно громко взвыл ветер. Шарф приспустился с твоей шеи, и вьюга поспешила вцепиться в тёплую кожу, болезненно сжав глотку. Ты раздражённо дёрнула головой — не помогло. За спиной раздался негромкий хруст снега, сопровождаемый всё тем же задумчивым молчанием. Вскоре Скарамучча и Аякс догнали тебя и пошли рядом с тобой, ни слова не сказав о твоей грубости и единственный раз в жизни сойдясь в чём-то — в том, что ты, пожалуй, права.       Слева от тебя шагал Орион. Скарамучча не говорил тебе ни слова, только, нагнав тебя, молчаливо и грубовато поправил твой шарф. Твой взгляд податливо смягчился. Ты покосилась в его сторону, но Скарамучча избегал встречи с твоими глазами.       По другую сторону неровными шагами, дёргая ушами и хвостом семенил Огонёк. Аякс выглядел почти виноватым. Иногда он смотрел на тебя, иногда — на Скарамуччу, и глаза его переполнялись какими-то странными чувствами.       Без их споров стала слышна только усиливавшаяся метель. По негласному решению вы ускорили шаг, когда небо совсем стемнело за завесой туч, и дорогу вам стала освещать лишь фиолетовая шаровая молния, созданная Скарамуччей. Все глубже в одежду впивались клыки вьюги, почти доставая до тела, всё сильнее прижимали замёрзшие уши лошади.       Вскоре вы уже неслись сквозь лес, борясь с тьмой и ветром, стремившимися вас задушить. Ты, отлично знавшая дорогу, мчалась впереди, и молния держалась рядом с тобой. Ты чувствовала исходившее от неё слабое тепло и была благодарна за то, что хорошо видишь землю под ногами. А кругом, дальше её свечения, смыкался мёртвый мрак. Ты едва видела в темноте очертания Ориона. Лаванда прижимала уши, время от времени ржала и ты легонько хлопала ее по шее, чтобы успокоить.       Не меньше нескольких часов, разбрасывая снег, вы бежали навстречу стонущей вьюге. Вскоре назоливая метель облепила белым твой шарф и твои ресницы, пробралась под ткань перчаток, под шарф. Меркли звёзды за клубящимися тучами, и лишь смутные воспоминания вели вас по тропе. Когда стало почти невыносимо, ты стала узнавать тропу: в нормальную погоду она была значительно вытоптана. — Ещё немного! — крикнула ты, надеясь, что ветер донесёт твои слова по Скарамуччи и Аякса. — Между прочим, — проворчал Скарамучча, — если бы мы выехали раньше… — Было бы просто чудесно, — вынужденно согласилась ты.       Скарамучча — тебе показалось, что ты услышала это сквозь метель, — вздохнул. Молния засветилась ещё ярче, поднялась повыше, заставив Лаванду поставить уши топориком. Холод драл лицо, безжалостно срывал с тебя кожу, яростно трепал пальто. Ты думала, что рано или поздно ветер выбьет тебя из седла, и гнулась все ниже.       Все сильнее раскачивались голые ветви деревьев, так и норовя хлестнуть неосторожных путников по голове, оцарапать, сбить с лошади. Приходилось всё равно бежать, пряча голову: холодная смерть в буране была страшнее царапины на плече.       Сначала впереди замаячил золотой огонёк, почти незаметный за белой стеной снега. В груди вспыхнуло от радости. Из темноты выступили очертания постоялого двора с колебавшейся на ветру вывеской. Они становились всё чётче, всё яснее, пока вы наконец не достигли дома и не остановились перед ним, с ног до головы покрытые снегом и едва живые от холода.       «Синяя птица» была не слишком большой, но весьма опрятной и, как было свойственно всякому хорошему постоялому двору, к ней прилагалась конюшня. В оконцах колебался огонь неспящих людей, согревавшихся в своих комнатах в одиночестве. Из конюшни слышалось ржание встревоженных лошадей.       С новым порывом ветра ты съёжилась. Лаванда перебрала копытами. По коже под слоем меховой одежды пробежали мурашки, и ты невольно вздрогнула. Холод стал безжалостно скрести когтями по спине, царапать щёки, лоб, зажигать нос нездоровой краснотой.       Поляну целиком покрыло сплошное марево. Лишь одинокие фигурки ваших лошадей стали семенить сквозь метель. Скарамучче приходилось придерживать нелепую шляпу — ветер бессердечно теребил ее длинную вуаль. Аякс держался близко к тебе, словно боялся, что в какой-то момент ты улетишь и ему непременно нужно будет тебя поймать. Ты жалась к шее Лаванды, и её нестриженая грива била тебе в лицо. Лошадь понимала всё по направлению твоих рук и движению Ориона и Огонька, так что не было нужды использовать собственные глаза. Ты полностью доверяла своей Лаванде и своим спутникам. Скарамучча то и дело поглядывал на тебя, убеждался, что ты идёшь следом, и поспешно отворачивался. Орион тоже шёл по снегу спокойно, проваливаясь по колено, но вновь и вновь выбираясь. Только беспокойный Огонёк то и дело стремился метнуться в сторону, выбраться из сугробов. Аякс то и дело возвращал его в строй. Огонёк некоторое время рысил по прямой, а затем вновь предпринимал попытку начать лошадиное восстание. Один раз буйный нрав стоил ему провала по самую грудь, и после этого отважный жеребец не пытался показать характер.       Метель продолжала усиливаться. Всё громче, всё безумнее терзала она ветви деревьев, заставляя их склоняться к земле. Деревья, как всегда, сопротивлялись, не приученные отказываться от благородства. Потом вдруг хлопнула дверь, чернь ночи сменилась золотым свечением и вас окружил душистый запах сеня. С вас осыпался мороз, плечи высвободились из-под груды снега и ты выпрямилась, с наслаждением разогнув спину. Почти сразу подбежал молодой конюх: — Господа! И дама! — стал кланяться он. — Позвольте…       Он стал торопливо хватать ваших лошадей за поводья, вызвав у них лишь недовольство. Ты успокаивающе погладила Лаванду по шее. — Нежнее, — попросила ты. — Не нервничай. Мы не с инспекцией приехали.       Юноша застыл на несколько мгновений — у него были красивые глаза голубого северного неба, тонкие нос и губы и удивительно узкие для человека его профессии плечи. Он внимательно оглядел тебя и твою лошадь и ахнул: — Травница! — воскликнул он. — И то-то я думаю лошадь знакомая! А оно вон оно как!       Ты смущенно улыбнулась, тоже признав его, хотела было что-то сказать, но мальчик, совсем позабыв о формальностях и приличиях, бросил поводья на землю и кинулся тебя обнимать, едва ты спешилась. — Отец жив благодаря тебе, — крепким шёпотом сказал он, обдав тебя запахом кислого яблока. — Спасибо, госпожа травница!       Ты аккуратно приобняла его в ответ, одними глазами попросив насупившегося Скарамуччу не вмешиваться. Юноша быстро опомнился, смутился, пробормотал извинения и стал вновь подбирать поводья. Он всё делал как порядочный вихрь: быстро появлялся, быстро налетал, быстро исчезал в неизвестном направлении, не давая тебе даже шанса среагировать должны образом и придумать осмысленный ответ. Ты, весьма сконфуженная, поправила одежду. Аякс и Скарамучча, оставив конюху лошадей, подошли к тебе. — Ты узнала всех от Северного полюса до Снежной, я верно понимаю? — спросил брат, глядя вслед юноше, неуклюже пытавшемуся удержать одновременно всех трех лошадей. — Да. Но, что не очень хорошо, они меня тоже узнали, — ответила ты, потирая руки в перчатках. — Пойдём в дом? Ужас как хочу чаю. — Правда? А я думал, хочешь подольше остаться здесь, в компании конюха, — съязвил Скарамучча.       Прежде чем ты успела выразить своё негодование на тему его недовольства, Аякс насмешливо заметил: — Уж лучше бы с конюхом. — Вы отлично держались целых пару часов, продолжайте в том же духе! — пресекла зарождающуюся перепалку ты. — Идём! Живо!       И Аякс, и Скарамучча недовольно замолчали, причём один из них с очевидно ехидным выражением лица, второй — с невысказанным раздражением, заткнутый за пояс. Гоша — так звали конюха — успешно довёл лошадей до коновязи. Только Огонёк среди них все беспокоится, покрикивал и не находил места — Лаванда и Орион молча наблюдали, как юноша пытается утешить молодого жеребца и никак не справляется. Ты послала ему сочувственный взгляд, а на обратном пути сцепилась глазами со Скарамуччей.       В дом, где располагались гостевые комнаты, можно было пройти только через мрачную ветреную улицу, но северного мороза ты не боялась, а вот крайне холодного выражения на лице Скарамуччи — очень даже. Аякс пошёл первым, распахнул дверь — на вас повеяло ночным инеем.

немерено — лампабикт, элли на маковом поле

— Нет, — сразу сказала ты, стоило твоему брату отойти на пару шагов. — Не может быть. Ты же шутишь? — Я не понимаю, о чём ты, — раздражённо отозвался Скарамучча. — Шевелись. — И не подумаю, — не двинулась ты, — пока ты не вспомнишь, что мы уже об этом говорили. Ревность — не то, на чём строят нормальные отношения. — Прекрати. Я не ревную, — отмахнулся Скарамучча.       Ты лишь бровь изогнула, всматриваясь в его злое лицо. Скарамучча, догадавшись, что ты вновь прочитала все его мысли по глазам, плотно сжал губы, и в этом коротком жесте ты увидела страх. Скарамучче, вопреки его нраву и его колючим словам, всегда было страшно, что ты уйдёшь и снова оставишь его несчастным — тебе не нужно было становиться кандидатом наук, чтобы понимать это совершенно ясно. — Ау! — в проходе показался недовольный Аякс. — Не соизволите ли пройти в постоялый двор, голубки?       Он, прищурившись, оглядел Скарамуччу, по твоему возмущенному виду, очевидно, догадавшись, что дело неладно. Ты покачала головой и пошла ему навстречу. Проходя мимо Скарамуччи, в одно мгновение решила — твои игры в кошки-мышки и попытки заставить его самостоятельно разобраться с этой проблемой ни к чему хорошему не приведут.       Так можно было раньше, когда вы были друг от друга далеки. Можно было заставить его изнывать, не понимать, чувстовать себя застрявшим в ледяной проруби; можно было бросить его наедине с его монстрами и подождать, пока он с ними разберётся. Но это было тогда.       А теперь ты, назвав его своим возлюбленным, пообещала ему, себе и самим звездами, что будешь помогать ему в войне с демонами, которые, злобно хихикая, сжимали черными когтями его плечи. Теперь его демоны были твоими. Теперь его сердце было твоим, а такое хрупкое и ранимое сердце, кровоточащее и болезненное, полагалось беречь.       Ты осознала всё это как-то внезапно, сумбурно, скомканные мысли в твоей голове сложились во вполне симпатичное оригами, пока ты глядела в мрачные глаза. Ты по-прежнему могла — и собиралась! — дразнить его, подкалывать и мучать душевными разговорами; но теперь после этих шуток, издёвок и бесед должна была оставаться рядом и усмирять его тревоги. Таковы уж отношения: их не построишь исключительно на играх, уловках и лжи во спасение. Такие отношения рано или можно обрушатся и разлетятся в щепки, как дом без хорошего фундамента. Таких отношений ты не желала.       Самые замечательные отношения рождаются из долгого разговора о том, что беспокоит влюбленных людей; из открытого выражения чувств и молчаливой заботы друг о друге после небольшой размолки. Они клеятся из продолжительной совместной работы, а не из фальшивого букета, подаренного из желания прикрыть его листьями обиду и нежелание разобраться с её источником. Ты надеялась, что Скарамучча тоже это понял. По крайней мере, тебе казалось, что понял — в его глазах что-то странно блеснуло. — Соизволим, — мягко ответила ты, улыбаясь. — Уже идём.       Аякс сощурился ещё сильнее, но нехотя вышел из конюшни. За этот раз вы последовали за ним. Ты пошла рядом со Скарамуччей, подождала, пока он закроет за собой дверь и вновь окажется рядом. Ветер снова взвыл, и Скарамучче пришлось придержать шляпу — раздражение на его лице было неописуемым. — Посмейся ещё, тупица, — пробурчал он, когда ты едко захихикала. — Обязательно, — согласилась ты, беря его под руку.       Скарамучча на секунду растерял свое недовольство и уставился на тебя. — Ты злилась, — заметил он. — А ты ревнуешь, — отозвалась ты. — Нет. Меня бесит, что ты позволяешь другим мужчинам обнимать себя, — Скарамучча придержал тебя, когда ты провалилась одной ногой в снег, не дав упасть. — Не хочу тебя расстраивать, — ответила ты, на ходу отряхивая штанину, — но простые смертные именно это и называют ревностью.       Скарамучча не нашёлся с ответом. Аякс, словно прекрасно понимая, что у вас появилась острая необходимость обсуждения глобальной проблемы, предпочитал не вмешиваться, только время от времени поглядывал на вас, убеждаясь, что ты ещё не лежишь головой в снегу, вновь и вновь разочаровываясь, что Скарамучча тоже по неясной причине до сих пор не лежит головой в снегу. — Так или иначе, — сказала ты, поворачивая голову к Скарамучче. — Если я обнимаю кого-то, это не значит, что я хочу с ним большей близости. Объятья многое выражают — приветствие, благодарность, радость от встречи. Ты же не думаешь, что меня должны радовать только встречи с тобой? — Нет, — немного погодя, ответил Скарамучча.       Дверь постоялого двора наконец четко нарисовалась впереди. Аякс вошёл первым. Скарамучча замялся, рассматривая снег под ногами, потом взглянул на тебя так, словно ему было неловко что-то сказать. — Тогда… Как я должен… — он закашлялся, весьма раздраженный необходимостью обращаться за помощью к кицунэ, прожившей в сотню раз меньше него. — Как, по-твоему, я должен с этим справляться? — Доверься мне, — повторила ты свои слова с Зимнего бала. — Из всех мужчин в этом мире я выбрала тебя, и больше мне не нужно ничье внимание. Некоторые мужчины, узнав об этом, сами отстанут, другие получат от меня направление в края не столь отдалённые, а третьи оказывают внимание вовсе не потому, что хотят мое тело или моё сердце, — ты улыбнулась. — Некоторые мужчины будут хотеть просто дружбы со мной, и ничего более дружбы из этого не выйдет. И это никак не повлияет на то, что я чувствую по отношению к тебе. Ты не можешь оградить меня ото всех мужчин в мире, но ты можешь быть уверенным, что я выбрала тебя, — вы остановились у лестницы, — и для меня выбрать кого-то — не пустые слова.       Несколько мгновений, стоя на пороге, вы глядели друг другу в глаза сквозь метель. Скарамучча наверняка не получил того ответа, которого желал, не смог заточить тебя в твоих же чувствах и вовсе перестал этого желать, как только понял, что сломает таким образом твои прекрасные крылья. Нет, дивного ангела нужно уметь любить даже тогда, когда он парит далеко в небе, просто потому что такова его сущность и кроме земли ему дано любить облака, ветра и полёт. Дивного ангела нельзя приковать на цепи под землей и ожидать от него любви и благодарности.       Ломать других людей просто не имело смысла — и ты видела, что Скарамучча начинает это понимать так же ясно, как однажды поняла это ты. Нельзя было посадить твою сущность под замок, запереть в груди. Можно было лишь поверить, что эта сущность может сама решить, с кем ей разделить свои чувства, и верить, что это будет именно он, воплощение мрака и молнии. Верить, что ты его не предашь и не обманешь. Просто верить, хотя ему давно уже не доводилось этого делать. — Так и будем стоять? — улыбнулась ты. — Аякс нас прибьет.       Скарамучча шумно вздохнул. Через мгновение его холодные губы оказались на твоих, рука в перчатке мягко придержала подбородок. Ты, чуть ошарашенная, ответила на его поцелуй, но, стоило тебе протянуть руку к его волосам, чтобы удержать его подольше, — он отстранился. — Заходи, — коротко сказал Скарамучча, открывая перед тобой дверь.       Ты взглянула внутрь — оттуда лилось нежное рыжеватое тепло — потом снова на Скарамуччу и нежно ему улыбнулась. На губах до сих пор ощущался мороз его поцелуя и слабый сладковатый привкус. Слов больше не нужно было, даже о том, как ты бесстрашно прозвала его своим возлюбленным. По одному его поцелую ты поняла: он не испугался, не собирался отступать. Давал молчаливое одобрение на то, чтобы ты звала его как посчитаешь нужным, а ты не требовала скорого ответа. Понимала: будет готов — обязательно скажет.       Отмерев, ты наконец вошла внутрь. Слабая улыбка сохранялась на твоём лице. Скарамучча молча последовал за тобой.       К вам обернулся Аякс. Капюшон слетел с его рыжих волос. На челке растаяли снежинки, глаза потемнели; он окинул вас обоих пристальным взглядом, нещадно обжег Скарамуччу. — Можете помедленнее в следующий раз? Мне вас не догнать, — съязвил он. — Прости, — виновато улыбнулась ты.       Скарамучча, закрыв за вами дверь, и не подумал приносить извинений. Он встал рядом с тобой, скрестил руки на груди и замер молчаливой статуей. — Значит, в общем, — потерев переносицу, огласил Аякс. — Комната есть только одна.       Ты взглянула на барышню за дубовой стойков. Золотой свет фонарей в изящных плафонах падал на её лицо пестротой пятен. Полное лицо лоснилось, живые глаза, казавшиеся янтарными, внимательно рассматривали тебя — и в конце концов признали. Улыбка вновь тронула твои губы, ты едва заметно кивнула.       Владелица отеля была обладательницей того нрава, которого в действительности следовало опасаться: она встречала тебя радушно, нежно приласкала Лаванду и ласково говорила со своей очаровательной дочерью, которая, должно быть, к вашему пребытию уже забылась крепким сном. Это, однако, не помешало ей вынуть из-под стойки меч и едва не вонзить его в живот разбойнику, вломившемуся в постоялый двор и словами такими, которые не были известны даже тебе, выбранить старуху, предпринявшую попытку отравить чью-то беспокойную собаку.       «Синяя птица» встречала уютом. Весь холл горел тёплым золотом, трещал в камине огонь, на полу был расстелен истоптанный, но все ещё неверотяно собою хороший красный коврик из Сумеру. И повсюду висели корзинки с лавандой — летом, ты слышала, она росла прямо в саду и ревностно оберегалась хозяйкой. Было тепло и пахло запечёными яблоками. Удивительно летнее настроение — и вьюга совсем теряла свой ужас в этом месте. — А кроватей сколько? — поинтересовалась ты, не слишком удивленная, что почти все койки заняты в такую несуразную погодку. — Две, — ответил Аякс. — Тогда всё в порядке, — ты повернулась к хозяйке. — Марья Петровна, как Наташа? Больше не болит спина? — Слава Царице, душенька, — дружелюбно отозвалась та, приятно притом улыбнувшись. — А твоё путешествие, я погляжу, закончилось успешно.       Она без робости оглядела Предвестников. Аякс улыбнулся ей натянуто, видимо размышляя о необходимости пребывания целой ночи рядом со Скарамуччей. Наверняка он предпочёл бы вырыть нору в сугробе. — Ты всей округе растрепала о своём побеге? — поинтересовался Скарамучча. — Почти. Попрошу не завидовать моему обаянию, — отозвалась ты. — Мы снимем комнату на одну ночь.       Аякс тяжело вздохнул, но деваться ему было некуда. Отчаяние в его глазах было несоизмеримым. — Десять тысяч моры, — озвучила Марья Петровна.       Ты полезла было за деньгами, но Скарамучча остановил тебя, дёрнув щекой. — Я заплачу, — сказал он коротко. — Но я… — хотела было заспорить ты. — Не утруждайся, Сказитель, — осклабился Аякс. — Я ближе.       Скарамучча с вызовом взглянул на него. Ты обменялась страдальческим взглядом с Марьей Петровной. Спорить о своей независимости было бесполезно: никто не позволил бы тебе и одной монеты выложить — слишком сильно было соперничество за кандидатуру лучшего сопровождающего для тебя. — Прежде чем вы начнёте бодаться за звание джентльмена, предлагаю вам заплатить пополам, — сказала ты. — Упростите нам жизнь, умоляю.       И Аякс, и Скарамучча взглянули на тебя, потом наградили друг друга неприязненными взглядами, однако прислушались к нехитрому совету и выложили на стойку по пять тысяч. Ты выдохнула: перепалка была пройдена, как бурная река по хлипкой переправе, однако, по крайней мере, осталась позади. — Ключ, — Марья Петровна взглянула на тебя.       Ты, опередив своих спутников, забрала его из её рук. — Вдруг вы и за него решите поцапаться? — улыбнулась ты. — Ему со мной безопаснее. — Как же. Ты почти наверняка его потеряешь, — усмехнулся Скарамучча. — Я бы не удивился. — Сразу видно, что ты её совсем не знаешь, — не преминул отметить Аякс.       Скарамучча взглянул на него так, что, если бы можно было сжечь глазами, твой брат уже обратился бы пеплом. По счастью, даже Шестой Предвестник был этой способности лишён. — Вообще-то, — заметила ты, — шанс и правда велик. Но это все равно лучше, чем ваши препирательства за несчастный ключ.       И ты, не дожидаясь их ответа, пошла по знакомой дороге. У Аякса и Скарамуччи попросту не осталось выбора: они молча последовали за тобой, наверняка сверля друг друга невыносимо тяжёлыми взглядами.       Было светло и нежно. Медовый свет поливал ваши плечи, пол под вашими ногами, кутал вас, отражаясь от студеной кожи. Пахло чем-то родным, до боли знакомым, и ты, позабыв о Скарамучче и Аяксе на несколько мгновений, вспоминала, как впервые пришла в «Синюю птицу», возвращаясь домой после долгого путешествия. Вспомнила лающий кашель старшего конюха, невыносимые хрипы в его груди, когда ты, спустившись с белоснежной лошади, прижалась к ней ухом. Вспомнила растерянного и растрёпанного мальчика с красными глазами: он так старался не заплакать, что глаза его стали похожими на стекло. Вспомнила дочь управляющей, морщившуюся от каждого шага, пока ты не присоветовала ей поберечь несколько дней спину и смазать её услужливо предоставленной мазью из голубого лотоса.       К тому моменту все уже знали о пропавшей сестре Одиннадцатого Предвестника. Аякс об этом позаботился. Когда ты покидала Белый замок, ты была безызвестной путешественницей; на обратном же пути одни дивились твоему возвращению и взрослению, а для других ты была сродни призраку, тени, восставшей из мёртвых и обретшей плоть и кровь. Некоторые даже находили старые объявления о розыске с твоим лицом и пытались угадать в загрубевших чертах твоё прежнее лицо.       В «Синей птице» тебя не знали, как путешественницу, и не запомнили, как сестру Аякса. Здесь ты была кем-то вроде ангела, сошедшего с единорога и чудесным образом исцелившего больного пневмонией. И, шагая по коридору, ты вновь и вновь вспоминала воспрянувшего духом конюха и высохшие глаза его сына, благодарную улыбку Марьи Петровны. Почему-то тебя это ужасно трогало, особенно в эту холодную вьюжную ночь. — Я надеюсь, — сказала ты, вставляя ключ в замок, — вы не перегрызете друг другу глотки, пока я сплю. — Лично я, — проворчал Аякс, — ничего не обещаю. — Ты настолько жалок, что даже не можешь пообещать сестре держать свой психоз под контролем? — поинтересовался Скарамучча.       Ты послала им обоим испепеляющий взгляд — они замолчали. Было поздно: каскад твоих счастливых воспоминаний об этом месте был безжалостно обрушен. Ты тяжело вздохнула и отворила дверь в небольшую комнату.

mr. forgettable — david kushner

      Скарамучча крохотной искоркой зажёг висевшие по обеим сторонам от весьма широких кроватей бра с изогнутым основанием. Кровати, надо сказать, были аккуратно застелены и укрыты бежевым покрывалом, а матрасы — это ты знала наверняка — были мягкими и приятно проваливались под усталой спиной. Никаких излишеств, конечно, в этой комнате не было: все хорошие были разобраны заранее такими же непутевыми путешественниками, решившимися преодолеть вьюгу, но нашлись вешалки для промёрзшей одежды, тумбочки для остальных вещей. Через десять минут любезно занесли ужин — мясные шарики со сметанным соусом и крепкий чай, так что вы, слегка ошалевшие от прогулки по лесу, расселись по кроватям и принялись за еду. Вернее, вы с Аяксом принялись, а Скарамучча, поморщившись, отказался от неизысканного блюда. — Что, тепличное растение, не терпишь нормальную еду? — поддел Аякс. — Не нуждаюсь в ней, — холодно поправил Скарамучча.       Ты, оставив попытки их примирить, молча сверлила их глазами; Аякс, заметив твой взгляд, фыркнул и замолчал. Скарамучча молча отошёл к окну. За стенами свистела вьюга, принося воспоминания, кладя их на подоконник и со смехом уносясь прочь. — Думаешь, мама будет сердиться? — спросила ты, отодвигая от себя тарелку. — Будет. Но она скучает по тебе, — ответил Аякс, поглядев на тебя впервые за всю поездку как обычно. — И ты скучаешь по ней. — Она ведь несильно расстроится, что я уезжаю в Инадзуму? — ты потерла руки. — Этот вопрос… — вздыбил загривок Аякс. — Уже решён, — прервал его Скарамучча, послав острый взгляд.       Аякс стиснул зубы и посмотрел на тебя, ища поддержки, ища в твоих глазах сомнение. Ты оставалась непреклонной. Тебя, казалось, нисколько не волновал вопрос «стоит ли ехать?»; ты задавалась лишь вопросом того, как сильно твой отъезд заденет родных. — Она будет не в восторге. И папа. И Тевкр. И Тоня. И Антон. Ты понимаешь, куда ты отправляешься? — Аякс скрестил руки на груди. — И с кем… — Но она ведь поймёт? — с нажимом переспросила ты, всматриваясь в его глаза.       Аякс замолчал на некоторое время, заслышав в твоём голосе особую интонацию, поймав твой взгляд. Он вздохнул. Как твой брат, он должен был быть на твоей стороне. Как твой брат, он должен был ограждать тебя от всякого рода безумств. Как твой брат… он был многим тебе обязан и того же ждал от тебя.       Но даже твой брат был не в силах запереть тебя, посадить на цепь, спрятав от судьбы. Даже твой брат не мог отнять у тебя желание узнать правду, как ты не могла отнять у него мечту стать сильнейшим воином в Тейвате. Так всегда оказывается, что семья не может защитить от всего — иногда будет и опасно, и страшно, и больно и никак от этого не уберечь.       Порой сложно понять, когда быть хорошим братом значит стать преградой на пути, а когда — отпустить и позволить совершать ошибки. Бывает сложно понять, какие ошибки переломят родному человеку хребет насмерть, а какие лишь оставят болезненный ушиб да заживут, научив притом смореть под ноги. Аякс долго смотрел на тебя и, как видно, размышлял о том, какой отпечаток останется на твоём теле в этот раз.       Ты не отводила глаз. Когда Аякс взглянул на Скарамуччу, потом вновь на тебя, ты едва заметно покачала головой. Брат шумно вздохнул и молчал некоторое время, опустив голову. За это короткое мгновение ты успела обменяться со Скарамуччей тревожным взглядом — тот оставался недвижим и безмолвен, но глаза его дали тебе понять, что он всё слышит, понимает и полностью уверен в тебе и твоём брате, хотя глубокой любви к нему не испытывает. Этого хватило, чтобы сумела повернуться обратно, готовая услышать свой приговор. Как раз в этот миг Аякс поднял глаза. Они вдруг изменились, словно буйной цунами в них унихло, сменившись беспокойным подрагиванием невысоких волн. — Мы же семья, — сказал он коротко. — Поймёт. — Обещаешь? — прищурилась ты.       Аякс вновь тяжело вздохнул. Скарамучча посмотрел на вас через плечо. Аякс цепким взглядом проехался по нему, не скрывая неприязни, потом взглянул на тебя. — Да, — ответил он. — Но это не значит, что она не будет пытаться тебя сберечь.       Ты усмехнулась. — Думаю, это я ей простить смогу, — улыбнулась ты.       И Аякс всё понял. И Скарамучча всё понял, отвернулся, наверняка крайне довольный тем, что вновь оказался прав. В тот вечер чаша весов, казалось, окончательно легла на твою сторону и непреклонность твоего решения укрепилась, сделавшись ясной всему миру. В словах и мыслях Аякса наконец обнаружилось сомнение — верный предвестник того, что вскоре он сдастся и примет твою сторону. — Тебе, — сказал он как-то рассеянно, — пора бы спать. Нужно встать пораньше — быстрее доедем. — Отсюда и так всего пару часов, — возразила ты. — Подскакивать с первыми лучами солнца не обязательно. Всё равно рано приедем. — И ты, конечно, совсем не устала и не хочешь спать? — изогнул бровь Аякс. — Обычная байка младших сестёр. Спорим, как только твоя голова коснётся подушки, ты уснешь? — Вот и нет! — заспорила было ты и тут же спохватилась. — Ну уж нет! Я не куплюсь на твой спор! — и в подтверждение своих слов ты яростно кинула в Аякса подушку. — Серьёзно? — он без труда её поймал. — На что ты рассчитывала?       Но, пока он говорил, ты уже подхватила другую подушку и бросилась на Аякса так, будто вы и не ссорились, по-сестрински, отчаянно и яростно. Брат использовал предудыщую подушку в качестве щита, и ты бессмысленно ударилась о неё — но зато всем своим весом сумела повалить брата на кровать. — Всё, — торжественно объявила ты, — ты лишен права голоса. — С какой стати? — Аякс легко смахнул тебя в сторону. — И где твоё уважение к старшим?       Ты, плюхнувшись между кроватями, мстительно швырнула в него подушку и отползла прочь, хохоча над его растерянным лицом. — Врешь — не возьмёшь, — радостно заявила ты, стягивая с кровати ещё одну подушку. — Ты!.. — Аякс замахнулся было на тебя, отчаянно пряча улыбку — смеющиеся глаза, конечно, его выдавали. — Беги, поняла? — Серьёзно? — поинтересовался голос со стороны окна. — Бои подушками?       Ты взглянула на Скарамуччу, очевидно недовольного и даже раздражённого. Ты ухмыльнулась: — На абордаж!       И подушка полетела теперь в Скарамуччу. Он, изогнув бровь, без труда её поймал. — Правда что ли? — вновь съязвил он.       Ты захихикала было, но краем глаза заприметила движение слева от себя. — Ой-ей! — взвизгнула ты. — Выручай!       Аякс, улучив момент, хотел было наброситься на тебя, беззащитную. Ты рыбкой вывернулась из-под широкой подушки и с воплем понеслась по комнате к Скарамучче, а за спиной так и просвистело, грозя врезаться в твою спину, оружие массового поражения — подушка.       Ты юркнула за Скарамуччу, давясь смехом, схватила его за плечи. Он покосился на тебя, уставился на подлетевшего к нему Чайльда своими холодными, как зимняя ночь, глазами. Аякса это, как и всегда, не остановило: он потянулся к тебе, приложил все усилия, чтобы достать до тебя, но Скарамучча, хоть и не влезал в ваши игры, позволил тебе вертеться за его спиной, как твоей душе было угодно, сохраняя при этом настолько недовольное лицо, насколько это вообще было возможно. — Ты играешь грязно! — воскликнул Аякс. — Я играю умно! — ты показала ему язык. — Завидуешь, что у меня такой защитник, а?       Ты смешливо повисла на плечах Скарамуччи, посмотрела на него мягко и любовно, как тебе было привычно. Его строгое лицо дрогнуло от твоих глаз, даже несмотря на присутствие Аякса. Тот яростно вздохнул: — Умная, значит, — он ухмыльнулся. — Тогда не жалуйся завтра, поняла? Ни слова о том, что у тебя глаза на ходу закрываются! — Вот и не скажу! — согласилась ты. — Скажешь, — проворчал Скарамучча, стряхивая твои руки с плеч. — И будешь ныть всю дорогу до самого дома. — Ты на чьей стороне? — возмутилась ты. — Что ещё за предательство? — А это мнение авторитетное? — поинтересовался Аякс. — Изверги. И всё ради того, чтобы уложить меня спать, — обиделась ты. — Так и скажите, если надоела моя болтовня! — А, так можно просто сказать? — ухмыльнулся Скарамучча. — Я, кажется, пытался около тысячи раз. — Значит, слова больше в вашем присутствии не пророню! — заявила ты, сползая с его плеч. — Вот так! — Я запомнил, — хмыкнул Аякс.       Ты, гордо задрав нос, направилась к кровати по собственной воле, кипя в душе от безграничной радости: на протяжении некоторого времени Скарамучча и Аякс не цапались, и это удивительное мгновение ты готова была сохранять капризным поведением и даже отчаянной войной подушками.       За окном совсем стемнело. Стал затихать постоялый двор под воющее пение вьюжного ветра. Ты отлучилась в ванную, сменила влажную походную одежду на домашние штаны и майку, а, когда вернулась, сумрак с улицы переселился в комнату. Погасли свечи, горевшие совсем не долго. Твои спутники стали готовиться ко сну. Ты села на кровать и некоторое время наблюдала, как устраивается твой беспокойный брат, пиная одеяло во все стороны, чтобы как можно крепче закутаться и сладко замереть. Скарамучча за спиной уже лёг, закинув руки за голову. — Спокойной ночи, — пробурчал Аякс.       Ты нарочно смолчала. Он повернулся, взглянул на тебя искоса. — Ты же несерьёзно, — сказал он. — Ты же не сможешь долго молчать? — Конечно нет, — прыснула ты. — Сладких снов, Аякс.       Тот лишь усмехнулся. Ещё несколько мгновений его тяжёлый взгляд держался на Скарамучче, потом сполз с него и скрылся в ночной темноте — брат отвернулся, то ли чтобы не смущать вас, то ли чтобы не раздражаться перед сном лишний раз — второй вариант был, конечно, более вероятен. — Ты, — сказал тихо голос из-за твоей спины, — думаешь, что очень хитрая? — О чём ты? — обернулась ты.       Скарамучча чуть повернул к тебе голову. Бледный белый свет кутал его лицо, неярко поблескивал в суровых глазах. — Хочешь, чтобы мы стали закадычными друзьями после твоей выходки с подушками? — изогнул бровь Скарамучча. — Этого не будет.       Конечно, твой трюк не остался незамеченным, конечно, Скарамучча всё понял. Он был слишком умён и слишком хорошо знал тебя. Он всегда разгадывал твои фокусы заранее — и, однако, почти всегда позволял обманывать себя. — Конечно! — хмыкнула ты. — А ты что думал, я могу просто так начать подушечный бой с братом?       Скарамучча не ответил, только бровь его изогнулась ещё сильнее. Ты усмехнулась, отвернулась и вновь посмотрела на брата. — По крайней мере вы перестали безостановочно ругаться, — сказала ты. В ответ послышался смешок, тихий скрип кровати, а следом — шипение, больно врезавшееся в уши. Ты, насторожившись, незамедлительно обернулась. — Ты сегодня менял повязки? — Утром, — ответил Скарамучча, стремясь удержать как можно более невозмутимое выражение лица.       Ты внимательно поглядела на него. В глазах застыло выражение боли, и в движениях чувствовалась неприятная скованность, как будто малейший жест доставлял ему неприятные ощущения. Его силуэт потерял плавность и хищность, стал грубоватым, тяжёлым. — Их нужно заменить, — сказала ты вслух, — уже сейчас.       Скарамучча стрельнул в тебя глазами. — Нет, — отрезал он. — Да, — твёрдо ответила ты, — иначе знаешь, что произойдёт? — ты скрестила руки на груди. — Все раны воспалятся. Знаешь, как это? Кожа вздуется, покраснеет и будет настолько горячей, что ты начнёшь бредить. А потом из-под неё начнёт течь гной, который, кстати, ко всеобщему сожалению, пахнет не лавандой. А потом… — И ты сказала всё это чтобы?.. — прервал Скарамучча. — Чтобы ты прекратил кукситься, — ответила ты, — и позволил мне помочь.       Скарамучча на мгновение задумался. Несколько мгновений ты молча надеялась, что в достаточной мере описала воспаление, что Скарамучча сразу сдастся, сложит оружие… Он лишь отвернулся, сев на противоположный край кровати. — Хорошо, я сменю. Сам. А ты ложись спать, — коротко сказал он. — Скарамучча… — начала было ты. — Нет, — осадил тебя он. — Ты не будешь в это лезть.

young and beautiful (slowed) — lana del rey

— Ты понимаешь, что это не сработает? — грозным шёпотом поинтересовалась ты. — Ты попытаешься заменить повязки, но у тебя не выйдет, потому что ты не умеешь толком с ними обращаться. И ты начнёшь злиться. А я не смогу уснуть, потому что буду за тебя переживать, и в конце концов вмешаюсь, и ты разозлишься. Мы поспорим. А в самом конце ты всё равно позволишь мне помочь, — ты призадумалась на секунду. — Или мы разругаемся окончательно и не доедем до дома, но ни ты, ни я, этого не хотим. Так что, ты правда хочешь всё настолько усложнить или упростишь нам обоим жизнь?       С каждым твоим словом лицо Скарамуччи, наполовину повёрнутое к тебе, все сильнее мрачнело. Он зло выдохнул, пожевал губами. Ты подняла брови, ожидая его ответа и в глубине души почти молясь, чтобы он попросту с тобой согласился. Помолчали немного, и по комнате все разливалась темнота. Тишина была рушима ветром, хлещущим по ветвям деревьев; призрачное веяние снега и луны окутывало комнату и Скарамуччу, делая его кожу жемчужно-белой. — Нет, — наконец сказал он, насовсем отворачиваясь от тебя. — Почему? — пытливо спросила ты. — Мы ведь уже говорили об этом. Даже если ты, по-твоему мнению, слаб и… — Я же сказал, нет, — Скарамучча поднялся, окончательно спрятав от тебя глаза. — И не вздумай вмешиваться.       Ударившись со своим напором о ледяную стену, ты нахмурилась и вдруг прекрасно поняла, что твои подколки и усилия заставят его лишь отчаяннее защищаться. Ты моментально смягчилась: — Скарамучча, — окликнула ты, — объясни мне, почему. Я хочу понять, что ты чувствуешь. Пожалуйста.       Он ощутил изменение твоего настроя моментально: его глаза невольно обратились к тебе и не нашли в твоём взгляде злости, упрямства или напряжения. Только понимание и безграничную, бесконечную, необъятную нежность, которой ты хотела покрыть его раны и навсегда их излечить, чтобы больше он не чувствовал боли. — Почему тебе всегда так важно знать именно это? — Скарамучча вновь отвернулся. — Чувства делают людей людьми, — сказала ты, и голос твой сгладился мраком, — и во многом определяют нас, как бы мы им не сопротивлялись. Чувства — проводники всех наших поступков. — Разум, — не согласился Скарамучча. — Умные люди не опираются на чувства. — Этот миф придуман теми, кто к ним глух, — парировала ты. — Мы уходим от тех, кого любим мы и кто не любит нас, из чувства собственного достоинства. Мы выбираем себя из чувства любви к себе. Мы выбираем идти дальше, оставив прошлое, потому что чувствуем, что способны пережить боль и ощущаем веру в своё будущее. Чувства всегда с нами, Скарамучча, даже если мы пытаемся их задушить или убедить себя, что они не влияют на нас.       Скарамучча выглядел почти растерянным. Наверное, он мог бы возразить тебе и сказать, что ты снова несёшь неразумную, ничем не подкреплённую чушь, что потому ты такая слабая и есть, что веришь в произнесённое. Но он лишь тяжело вздохнул, почти бесшумно, однако так, что ты ясно увидела, как поднялась и опустилась его грудь. — Не вмешивайся, — повторил Скарамучча коротко и твёрдо, — потому что… Тебе… — у него словно ком в горле застрял, но фразу он окончил: — …не следует этого видеть.       И тебя как громом поразило — ты уставилась на него, широко распахнув глаза, но он, воспользовавшись заминкой, уже исчез в небольшой ванной комнате, прихватив с прикроватной тумбы свою сумку. «Хотел… Уберечь меня? — ошарашенно подумала ты. — Решил, что это для меня — слишком страшно?»       Внутри что-то перевернулось, затрепетало и вновь затихло, сменившись сладковатой болью. Ты убедилась, что твой брат спит — теперь наверняка: даже если поначалу он и слышал ваш разговор, теперь раздавался его негромкий храп, — и поднялась с кровати. Мягким шагом прошла по следам Скарамуччи и осторожно отворила дверь — она, к счастью или к сожалею, была без замка, — и тут же поймала колючий вьюжный взгляд. — Нет, — сразу сказал он. — Да, — тихо ответила ты. — Знаешь, когда дело касается твоего личного пространства, твои слова имеют значение, то если на кону твоя жизнь — я буду действовать так, как посчитаю нужным, чтобы помочь тебе.       Нежный свет лампы между вами тихо мерцал. Ты потянулась к Скарамучче — и он обернулся всем телом, готовясь тебе воспротивиться. — Попробуй хоть раз услышать, что я тебе говорю, тупица, — тихим шипящим голосом произнёс Скарамучча. — Я не подпущу тебя. — Я свяжу тебя, если потребуется, — без колебаний ответила ты. — Неужели? Хотел бы я на это посмотреть, — закатил глаза Скарамучча. — Не думай, что я не заметил твоего шага. Назад отойди. — Иначе что? — задиристо озаботилась ты. — Пинком меня отсюда вышвырнешь? Почему ты так настойчиво прячешь от меня свои раны?       Он молча уставился на тебя. Он умел действовать и умел искать для себя оправдания, но всерьёз размышлять о своих мотивах для Шестого Предвестника было непосильной задачей — это означало обращаться к своим чувствам, раскладывать их по полочкам, как драгоценности, как книги в книжном шкафу. Это означало перестать быть Сказителем и стать Скарамуччей или, того хуже, безымянным мальчиком, ещё не знавшим презрения к человеческим эмоциям. — Так сложно просто сделать то, о чём я прошу? — Скарамучча не повышал голоса, но в нём всё равно громко звучало отчаяние вперемешку с невыносимым гневом. — Это не ответ, — покачала головой ты.       Скарамучча отмахнулся. — Сказал же, не надо тебе этого видеть. Ты… Слишком чувствительная, — он вновь отвернулся от тебя и повторил: — Уходи. — Я чувствительная? — ты усмехнулась. — Я вообще-то видела, как снежные псы человеку руку отгрызли. Знаешь, зрелище так себе, но я все ещё здесь. Кстати, лечить обрубок я тоже помогала. Кровищи было море к твоему сведению. — И как это связано? — раздражённо поинтересовался Скарамучча. — Мне не будут сниться кошмары от того, что я увижу твои раны, Скарамучча. Я не фарфоровая кукла и не только твоя спутница, я — кицунэ, в одиночку добравшаяся до Северного Полюса и обратно, ученица шамана, целительница и сноходец. Я… — Я никогда не видел в тебе фарфоровую куклу.       Ты замолчала, прерванная его неожиданным выпадом. Скарамучча глядел на тебя сквозь зеркало, пристально всматриваясь в твоё лицо темными глазами. Нет, он не считал тебя слабой. Скарамучча никогда не говорил всерьёз с теми, кого считал действительно слабыми. — Но ты считаешь, что меня нужно защищать, — заметила ты. — Нужно. Ты тупица, — согласился он. — Не думаешь о последствиях. Вечно лезешь на рожон. Ты бы трижды погибла, если бы не я. — Да ну? — иронически качнула головой ты. — И как же я дожила-то до нашей встречи?       Ты медленно поступала к нему. Он следил за тобой, наверняка видел, но больше не противился. Ты подошла к нему, улыбнулась сквозь зеркало, казалось, совершенно сломив ненавистного Сказителя. — Понятия не имею. Видимо, ты везучая тупица, — Скарамучча уронил голову. — Последний раз говорю: иди спать. — Нет, — мягко ответила ты. — Снимай одежду.       Скарамучча медлил. Все глядел на тебя, не спеша подчиниться. Ты оставалась непреклонной и невозмутимо стояла за его спиной, ожидая, когда он наконец последует твоему указанию. Тихое сопение слышалось из-за приоткрытой двери. Скарамучча прикрыл глаза. — Мне следовало бы выволочь тебя отсюда за шкирку, — коротко сказал он, — тупица.       Но вместо этого он, морщась, стянул с себя чёрный свитер. Ты хотела ему помочь и не шевельнулась, позволив ему самому переступить через сомнения. Тело, жестоко изувеченное бездной, покрылось золотым светом. Подсветились белоснежные бинты, местами пропитавшиеся бурой кровью. Скарамучча обернулся, взглянул на тебя через плечо. — Довольна? — тихо спросил он.       Ты лишь улыбнулась ему. — Спасибо, что доверился мне.       Он не сумел бы найти в тебе ужаса. Испуг остался глубоко в тебе, погребённый твоей волей и словами Виктора, прочно усевшимися во главе твоего разума: «Никогда не показывай страха на глазах тех, чьи раны под твоими руками». — Я снимаю? — мягко спросила ты, прикладывая руки к бинтам.       Скарамучче стоило больших усилий кивнуть и отвернуться. Ты осторожно сняла клейкую ленту, нацепленную поверх края бинта, и стала мягко распутывать повязку. Спина Скарамуччи напряглась. — Расслабься, — попросила ты, погладив его по плечу. — Больно? — Не больно. Сдирай уже, — его спина вновь распрямилась. «Как Дотторе снимал с него повязки? — невольно подумала ты. — Я ведь ещё даже по ран не дошла…»       И в тот миг тебе, человеку в общем и целом миролюбивому, захотелось ворваться в лабораторию Дотторе и живьём выдернуть трахею из его глотки или по крайней мере оторвать его проклятые руки, чтобы он никогда больше не смел думать, будто смеет причинять боль другим людям. Будто смеет причинять боль ему. — Ты едва видел, как я лечу других, — заметила ты. — И всё равно позволил заняться твоими ранами. — Ты всегда будешь удивляться таким глупостям? — Скарамучча досадливо поморщился. — Каждый раз как первый. — Я ещё не привыкла, что ты признаешь, насколько я особенная для тебя, — тихо усмехнулась ты.       Бинт упал с его тела. Скарамучча резко выдохнул: то ли воздух куснул его раны, то ли его сердце оказалось задето твоими словами. Ты вздохнула. Светлая кожа на спине была рассечена почти до костей тремя багровыми следами от когтей, покрывшимися красной красной коркой; мелкие царапины испещрили плечи, бока, а в зеркале глазами ты нашла ещё одну рану на животе, окруженную синяками. Брови свелись к переносице. Ты пробежала пальцами по коже вдоль ран — болезненно горячей и раскрасневшейся. «Не может такого быть, — ты сжала губы. — Я следила за тем, чтобы он менял повязки несколько раз в день…» — Чем он лечил твои раны? — остекленевшим голосом спросила ты.       Скарамучча, почуяв неладное, молча подал тебе гранёный флакон из сумки. Внутри плескалась фиолетовая жидкость, подозрительно поблескивавшая. Ты, откупорив флакон, осторожно поднесла к носу и тут же поморщилась — в нос ударил приторный аромат. Тебя бросило в жар, потом в холод, а потом внутри всё взорвалось от гнева. — Вот ублюдок, — прошипела ты. Если бы у тебя было чуть больше сил, флакон непременно лопнул бы от того, как сильно ты его сжала. — Засранец. — В чём дело? — Скарамучча обернулся к тебе. — Он не просто не лечил тебя, — ты едва сдержалась, чтобы не швырнуть флакон в стену. — Он провоцировал воспаление. В этом зелье корень фиолетового ириса, — ты зашипела. — Проклятый сукин сын. Где он вообще его достал?       Капризный фиолетовый ирис произрастал лишь на юге от Снежной, в Сумеру, там, где его налитые смертью лиловые лепестки могли нежится под тёплым солнцем. На Севере его не любили: Виктор рассказывал, что некогда этот симпатичный цветок применяли против северян. Толчёный порошок ириса вызывал серьёзные ожоги глаз, а при контакте с кровью и вовсе превращался в монстра. Симптомы, которые он вызывал, были схожи с воспалением первые пару дней; чуть позже по кровотоку фиолетовый ирис достигал сердца, лёгких и без должного лечения вызывал остановку дыхания. — Т/и… — Скарамучча повернулся к тебе и застал в совершенно гневном расположении духа. — Он снова испытывал тебя. Ты знал об этом? — ты прищурилась. — Обычный человек уже умер бы, а у тебя только кожа покраснела слегка… — Не знал. Но не удивлён, — Скарамучча покачал головой. — Это обычное дело, т/и. — Больше нет, — мотнула головой ты. — Не вздумай больше нанести эту дрянь. Я не хочу знать, где твои пределы, я хочу, чтобы ты был здоров и чтобы у тебя ничего не болело! Слышишь?       Скарамучча, казалось, и впрямь не был удивлён отраве в зелье. Он скрестил руки на груди, пряча от тебя рассёкшую грудь царапину с неровными краями. Ты искала в его глазах хотя бы крохотную искринку возмущения, но он оставался безразличным. — Есть определенные вещи, которые я должен… — начал было Скарамучча. — Плевать тебе на них, — отмахнулась ты. — Ты просто наказываешь себя за слабость. — Прекрати, — предостерег Скарамучча. — Это ты прекрати, — ты отвела его руки от груди, нарочно обнажив перед собой запёкшуюся корку раны. — Такое случается даже с самыми лучшими воинами! — Я не просто лучший воин, — возразил Скарамучча. — Я на сотню голов выше. — И с такими, — веско заметила ты, — тоже случается. Никто не защищён от этого, — ты провела рукой над его раной, едва коснувшись её. — Я не позволю тебе причинять себе боль.       Тени играли на его лице. Скарамучча вздохнул, его волосы всколыхнулись, когда он отвернулся от тебя — может быть, потому что ты была права, может быть, потому что не хотел видеть глубокое отчаяние в твоих глазах. — Ты не понимаешь, — произнёс он. — Я отлично понимаю, — возразила ты, — что значит быть недостаточно сильной и не суметь сделать того, что от тебя требовалось. Я отлично знаю это чувство.       И ты заметила, как изменилось выражение его глаз, когда вспомнил твою историю, вспомнил о горящем доме и мёртвом разбойнике, лежавшем у твоих ног. Он вспомнил, как близко ты в один миг была к тому, чтобы сжечь собственное тело в обмен на жизни, которые не смогла спасти. — Забавно, да? — почти шёпотом заметила ты. — Мы с тобой совершенно разные, но похожи настолько, что я могу угадать твои чувства и мысли.       И Скарамучча вновь посмотрел на тебя, вновь увидел в тебе что-то новое, какую-то незнакомую ему грань твоих нежных чувств. И снова ты показала ему что-то новое, снова доказала, что знаешь его местами даже лучше, чем он сам. Снова он увидел в твоих глазах глазах несметную мудрость, которая в череде будней имела свойство прятаться за твой буйный характер. — Не можешь, — не согласился Скарамучча. — Тогда почему я знаю, что ты чувствуешь себя уязвлённым и восхищаешься мной так сильно, что готов прекратить уже этот спор? — усмехнулась ты.       Он был обезоружен. Обнажён и сражён наповал. Больше не было опоры, не было сил, не было желания с тобой спорить. Ты во всём была права, вы оба это знали, но сказать вслух он пока был не готов. — Я тобой не… — начал было Скарамучча. Его взгляд упал на тебя — ты насмешливо улыбалась, зная, что он солжёт. Действительно. Солгал бы, но сдался. Опусил голову и, побеждённый, произнёс совсем тихо и зло: — Хорошо. Делай свою работу.       И даже в свете неяркой лампы было заметно, как покраснело его лицо. Ты рассмеялась, подступила поближе, провела рукой по его щеке и оставила лёгкий поцелуй на плотно сжатых губах. — Жди, — велела ты. — Я быстро.       Ты юркнула в темноту и почти сразу вернулась с несколькими из тех баночек, которые Скарамучча так отчаянно не желал брать в путешествие — их ты умышленно переложила из чемоданов в походные сумки — и некоторыми зельями — их ты носила с собой всегда и повсюду. — Они были в другом месте, — заприметив знакомые баночки, сказал Скарамучча. — Как будто у нас хоть день бывает без приключений, — ты расставила банки по бортику раковины. — Я предусмотрела нечто подобное и прихватила кое-что.       Скарамучча недоверчиво осмотрел твои лекарства: несколько в знакомых деревянных банках, несколько — в красивых стеклянных флаконах. — И что это? — поинтересовался Скарамучча. — Волшебная пилюла, которая поставит тебя на ноги за пару дней, — ответила ты.       Один из флаконов был наполнен жидкой субстанцией глубокого синего света. В золотом свете он переливался, поблескивал, колыхался; мерцала его украшенная мелкими металлическими крыльями крышка. — Это, — объяснила ты, — зелье на основе северных цветов. Почти универсальный антидот, даже против ириса помогает. Но будет жечь. Готов? — Давай уже, — раздражённо попросил Скарамучча.       Ты пожала плечами и принялась наносить зелье, бесстрашно проводя вымытыми заранее руками по самым ранам. Шипение Скарамуччи заполонило всю ванную, когда синяя жидкость легла на глубокие царапины. Его лицо сморщилось, все тело снова напряглось. — Ещё чуть-чуть, — сочувствующе сказала ты, переходя к покалеченным груди и животу. — Не надо со мной сюсюкаться, — огрызнулся Скарамучча. — Хорошо, — покладисто отозвалась ты, прекрасно понимая, что от боли он едва способен соображать.       Ты смазала все царапины и перебралась к целебным травам. В первой баночке были перетёртые листья зимнего лотоса, в другой — влажная кашица из цветка воителя и цветка мудреца. Подчиняясь воле твоего Глаза Бога, лечебные травы вынырнули из укрытий и стали мягко покрывать раны поверх зелья.       Скарамучча внимательно следил за тобой. Ты была ласкова с его ранами, как с больными котятами. Осторожна. Не стремилась узнать, как сильно нужно надавить, чтобы ему стало больно. Не пыталась сделать из него совершенную куклу. Ты рассматривала его несовершенства, результат его ошибки, его просчёта — и ты восхищалась ими, лелеяла их, сглаживала, чтобы они не так болели, но непопрекала ими и даже не смела дразнить. Когда ты отступила, взглянула в его глаза, он опустил голову: — Прости, — коротко сказал он, и ты уловила подрагивание в его голосе. — Ничего, — ответила ты искренне.       Его грудь дрожала от боли, спина содрогалась — он все равно нашёл силы извиниться за секундную грубость. Ты, понимающе улыбнувшись ему, вынула последнюю баночку, вынула один-единственный нежно-голубой лепесток и протянула его Скарамучче. — Жуй, — сказала ты. — А это что? — нахмурился он. — Хрустальный василёк, — ответила ты. — Мне не нужно болеутоляющее, — заупрямился Скарамучча, вскинувшись. — Нужно, — твёрдо сказала ты. — Давай.       Ты оказалась непоколебима. Скарамучча, подумав немного, уступил тебе, взял из твоих рук лепесток и даже сунул его в рот, а ты, осторожно и ласково, стала накладывать бинты на глубокие раны от живота до самой шеи, стараясь не бередить края их лишний раз. Скарамучча под действием василька ощутимо расслабился, упростив тебе работу. Закончила ты быстро — уж этот навык ты довела почти ло совершенства! — и выпрямилась, довольная своей работой. — Я помню про повязки на ногах, — сообщила ты, — поэтому снимай штаны и садись.       На этот раз Скарамучча тебе не противился. Не противился, когда ты сняла с него старые бинты. Не противился, когда ты вновь обругала Дотторе за его подход к лечению. Не противился, когда ты стала промывать ссадины на его коленях и бёдрах. Не противился твоим нежным поглаживаниям.       Теперь бинты лежали ровно, укрощённые твоими заботливыми руками. А под ними раны заживали, не подкрепляясь более фиолетовым ирисом. И никто не искал в Скарамучче поле для испытаний, никто не использовал его боль. Боль вообще исчезла. Боли не было — но ему в такие чудеса совершенно не верилось. — Всё, –закрепив последний бинт, сказала ты. — До завтра свободен.       Скарамучча ответил не сразу. Пока ты быстро прибиралась, выбрасывала обрезки бинтов и раскладывала баночки, он оделся, понемногу пришёл в свое обычное сварливое состояние, вышел из ванной к комнату, погасив за собой жёлтый свет. — Спать хочу, — зевнула ты как ни в чём ни бывало, оборачиваясь. — Идём?       Скарамучча медленно кивнул, последовал за тобой в темноту. Глубокая ночь окунула вас в вязкий сумрак. Под затуманенным взором одинокой одинокой луны ты стала крутиться под оделом в попытке устроиться поудобнее. Рядом безмолвно лёг Скарамучча. — Завтра надо будет сменить повязки, — предупредила ты, наконец удачно накрывшись одеялом.       Скарамучча ничего не ответил: он долго смотрел в окно, выхваченный из темноты блеклым светом. Потом вдруг спросил: — Ты рада, что осталась жива тогда?       Ты, опешив, отвлеклась от взбивания подушки и взглянула на него, но не сумела увидеть его глаз и потому просто ответила: — Да.       Тогда Скарамучча взглянул на тебя. Ему всегда было трудно понять тебя и в тот миг, наверное, он не понимал тебя более всего. — Почему? Чем тебя так прельщает жизнь? — он пристально всматривался в твоё лицо. — Мир красивый, — отозвалась ты. — И звезды, и снег, и северное сияние. У меня есть семья. У меня есть куча сил, которые мне ещё только предстоит познать, — ты улыбнулась. — У меня есть ты.       Скарамучча растерянно хмыкнул, обнаружив себя в этом списке, но возражать не стал. Ты уже устроилась было, но сильные руки вдруг обхватили тебя, потянули к горячему телу. — В чём дело? — возмутилась ты. — Тихо, — было тебе ответом. Скарамучча не стал ничего объяснять. Руки все объяснили за него: они обвили тебя со всех сторон, обернули в тёплый и мягкий кокон. Ты ткнулась носом куда-то в его ключицу, поначалу совершенно ошарашенная, а затем — совершенно очарованная. Ты не сопротивлялась, не говорила. Молча обняла Скарамуччу в ответ, прижалась к нему покрепче и улыбнулась. — Спокойной ночи, Скар, — шепнула ты ему прямо на ухо. — Спокойной, тупица, — пробурчал он в ответ.       И на душе стало хорошо и спокойно, хотя за окном бесновалась безумная вьюга, беспокойно царапая окна и стучась во все двери.

***

death is no more — blessed mane

      В какой-то момент ты провалилась в сон и даже не заметила этого, как обычно и бывает. Мрак окутал тебя в тёмную шаль, погрузил в небытие — и в этой пустоте ты не видела ни снов, ни видений, ни простых призраков долгое время. Разум отдыхал, погрязнув в чужом тепле, дремал, совершенно расслабившись.       Так было. Ты бродила по пустоте, не имея возможности ни о чём думать. Для человека это счастливое время: людскому разуму свойственно полниться самыми бессмысленными идеями. Во сне приходит очищение, утешение. Во сне ум спокоен, как гладь озера.       Так было. А потом вдруг взорвалось. Все взорвалось. Тьму разрезало вспышками пурпурных молний — и спокойствия как не бывало. Ты, подхватив контроль над странствующим в мире снов телом, попятилась назад. Зазубренные молнии, длинные, когтистые, оставляли на чёрном небе глубокие раны; раздался оглушительный рёв грома — ты содрогнулась.       Нарисовалась земля под ногами, возникли звёзды, луна — и тут же молнии их раскололи. Пурпур молний в кромешной темноте выхватил очертания далёкой горы — по синей вспышке ты узнала храм Наруками; о нём ты читала в книгах. На миг перед тобой предстал дом. Дом красивый, ухоженный, с роскошным садом. Ты увидела женский силуэт. Хотела сделать шаг к нему, но словно увязла в болоте. Ноги не шевельнулись. Силуэт был облачён в кимоно, и длинные витые волосы, белые, как снег, спускались до самого пояса.       Женщина стояла перед домом. Ты хотела окликнуть — слова застряли в горле. Но женщина посреди пустоты обернулась сама — и оказалась совершенно безликой. Что-то вонзилось тебе в грудь, вошло в самое сердце холодным лезвием — это был ужас. На руках у женщины был ребенок, но ты едва заметила его. Безликая леди смотрела на тебя, хотя у неё не было глаз, и она знала тебя, а ты определённо знала её. Но откуда?       Всё пуще блистали молнии. Разламывались сотни звезд, и осколки их летели вниз. Мир охватывало фиолетовым пламенем, а ты так и не иогла пошевелиться. Безликая женщина молчала — впрочем, у неё не было рта, чтобы поделиться с тобой впечатлениями. Мысли путались. Всё ярче в пустоте разгоралось пламя, пожирая тьму. «Кто ты?» — хотелось спросить тебе, но глубоко внутри ты уже знала ответ.       В безликой женщине тебе чудилось что-то странно знакомое. В том, как свет играл на её лице, в том, как молнии вились вокруг неё, даже в том, как она повернулась к тебе было что-то узнаваемое, хорошо тебе известное. Ты знала ответ, знала и никак не могла его из себя вытащить.       Ещё она вспышка молнии ударила между вами — и тебе казалось, что загорелась ты сама. Всё вокруг окрасилось пурпуром, а в самом сердце пожара осталось лежать тело — тело в красивом шёлковом кимоно, тело с белыми волосами. Безликое, никому не известное тело. — Нет! — сумела выкрикнуть ты и рухнула наземь, больно ударившись коленями.       Но пламя отделило тебя от неё, и лишь багряная лужица крови растекалась под её грудью цветком сакуры. И вспыхнул вдалеке храм Наруками, обожжённый горечью небес, и всё в теле разорвалось, а потом ты с испугом поняла: младенца больше не было.       И в этот самый миг из огня выступила женщина. У неё были глаза цвета фиолетового пламени, длинные волосы, схожие с древом сакуры, и красно-белое кимоно жрицы. Ты взглянула на неё с колен и увидела горечь, написанную на её лице. Эта женщина — ты знала это? — никогда прежде не была так печальна; но когда ей доводилось печалиться, то и весь мир вокруг горевал, сгорая дотла от её боли.       Золотые глаза сверкнули в небесах — и мир совершенно обрушился, а ты полетела вниз, в объятия пурпурного огня, не зная страха и все видя перед собой безликую женщину.       И вдруг возникла комната, и дыхание над ухом, и знакомое сопение — ты подскочила на кровати, и сердце билось подобно колокольному набату. Ты стиснула одежду на груди. Воздух с трудом проходил в смыкающуюся трахею. Ты снова была в темноте, но на этот раз — в живой и подвижной. В настоящей темноте, где не было огня, молний и безликой женщины. Ты взялась за голову — лоб пропитался потом и сделался слишком горячим. «Нет, — подумала ты, — просто сон».       Но, подняв голову, ты увидела перед собой её — лисицу с нежно-розовой шёрсткой, внимательно глядевшую на тебя твоими же глазами. Ты дрогнула: её силуэт был полупрозрачным и, однако, вполне реальным, взгляд — пронзительным, полным сознания, пристальным. — Ты… — прошептал твой голос. Губы едва шевелились.       Лисица не ждала. Она вдруг сорвалась с места и посеменила прочь — лёгкая, словно скачущая по облакам. Что-то поманило тебя за ней. Правда? Сердце? Чувство? Что-то другое, скомканное в тебе давностью и оттого кажущееся чужим и непонятным? Но оно звало тебя — и ты откликнулась. — Стой! — ты вырвалась из рук Скарамуччи одним рывком, позабыв обо всем на свете.       Ты вылетела в коридор, не надев ни сапог, ни плаща — хвост лисицы скрылся за углом. Ты рванула за ней, едва не сбив с ног незнакомого коренастого мужчину с фонарем. Времени извиняться не было. Лиса уходила. Кругом — темно, хоть глаз выколи. Собственных ног было не видно, но ты бежала. Бежала вслед за незнакомым призраком. — Подожди! — крикнула ты, совсем позабыв о том, что это всего лишь видение.       Лиса тебя не слышала. Она скакала по воздуху, унесённая ветром и не знающая законов гравитации. Её шерстка колыхалась от несуществующего ветерка, а лукавый взгляд изредка обращался к тебе.       Ты вдруг явно ощутила, как в руки скользнула мощная энергия: она заклокотала в венах, грозя их разорвать, но ты не остановилась. Ты знала, что по твоей крови бежали молнии, убившие безликую женщину, и что лиса знала о них больше тебя.       Мимо пронёсся тёмный коридор. В пустом холле лиса не остановилась: она проникла за входную дверь постоялого двора, и тебе оставалось лишь последовать за ней во вьюжную ночь. Отворив затвор, ты вылетела в холод и мрак. Снег обжёг босые ноги, ветер и острый снег свирепо вцепились в волосы, в шею, в плечи. Ты не знала холода и не чувствовала боли. Впереди стояла лиса, обернувшись с лукавым выражением на морде. — Кто ты? — окликнула ты, щуря глаза от ветра. — Поговори со мной!       Но ветер уносил твои крики, а ноги нещадно проваливались под снег. Ты сделала рывок — и свалилась на землю, совсем как во сне. Ноги заковало ледяными браслетами, руки погрузились в белоснежные оковы, а щёки, казалось, до крови расцарапала метель. — Скажи мне! — ты попыталась подняться.       Лиса молча наблюдала за тобой. Выла вьюга. Оставлял глубокие ссадины ветер. Тёмный забор леса мрачно высился впереди. Лисица некоторое время взирала на твои безуспешные попытки подняться, а потом развернулась. — Не уходи! — взмолилась ты. — Ты ведь… Это я?       Вырвав руку из снега, ты потянулась за лисой — но она исчезла за чёрными стволами, а твою руку внезапно окутали всё те же пурпурные молнии из сна. Ты в ужасе уставилась на них. «Не сейчас!» — содрогнулась ты.       Их было не остановить. Пульсирующая энергия переполнила тебя — и ты скорчилась, уперев руки в землю. Молнии окольцовывали все тело, нещадно раздирали каждую мышцу, они дробили кости и полосовали внутренние органы. «Нет…» — пронеслось в голове.       Перед глазами расплылось. Ты больше не видела ни лису, ни жрицу, ни безликую леди — всё рушилось, плавилось, становилось незначительными и размытым. Сознание стало угасать и оставлять только невыносимую боль.       Молнии. Много молний. Все острые, пыщущие жаром, попадающие дважды, трижды, сотню раз в одно и то же место. Молнии, которое ты была не в силах подчинить. Ты попыталась обуздать их, остановить, сдержать, запереть внутри себя — но они, подобные дикому мустангу, стали пуще рваться из загона, брыкаться, яростно ударять копытами по твоей голове.       Ты попробовала подняться. Молнии в руках сделались ярче, стали собираться в искрящийся шар, а в самой груди начало хрустеть, болезненно сжиматься, надрываться. «А что будет, — вдруг подумала ты, — если сила станет слишком большой для печати? Что тогда?»       Ты догадывалась. В темноте, в полном одиночестве, поняла, что прямо сейчас твоё тело разорвётся, снесённое обломками разрушенной бурным потоком плотины. И всё тело отозвалось мучительной болью. Ты не могла кричать, настолько сдавило горло. Не могла пошевелиться, позвать на помощь. Тебе казалось в тот миг, что ты тихо умрёшь на снегу, не издав ни единого звука, окутанная молниями, совсем как та безликая женщина.       Тяжкие мысли одолевали. Было больно. А больнее всего было остаться одной, погибуть, ничего толком перед собой не видя, в снегу, который когда-то был твоим другом. Тебя стало клонить к земле, а сил сопротивляться в слабом теле никак не находилось. Ты изгибалась, но не чувствовала даже не собственный позвоночник; руки и ноги окоченели. Ты не знала, встанешь ли вновь.       Чернота. Пустота. Холодная, страшная тьма. Духа лисы, безликой женщины, жрицы — никого не нашлось рядом, даже родного брата. Были молнии — но они были чужие, они тебе добра не желали, они разрывали твоё тело диким зверем, и ты готовилась свалиться в снег. Тогда пришёл он. — Возьми себя в руки, тупица, сейчас же!       Грубый голос ворвался в твой стиснутый страданием разум. Слезящиеся глаза поднялись — и различили тёмную фигуру с синими глазами. — Слышишь меня? — Скарамучча сжал твои плечи, дав тебе наконец ощутить что-то кроме холода и боли. — Успокойся. Я не дам тебе умереть.       Ты попыталась пошевелить губами, но не сумела произнести ни слова и в бессильном ужасе уставилась на него, моля о спасении. Скарамучча крепче стиснул тебя. Теперь были молнии и его руки, которые знали, как эти молнии укротить. — Слушай меня, — дрожь в его голосе ты хорошо слышала даже тогда. — Эта сила — твоя по праву. Ты можешь её контролировать. Я возьму часть молний на себя, и, как только ты почувствуешь, что давление ослабло, — найди источник внутри себя и заткни его. Поняла?       Ты не кивнула, только шевельнула веками — он заметил. Скарамучча стиснул твои оледеневшие руки, не отрывая глаз от твоих, и в его глазах ты нашла спасение, нашла опору.       Непоколебимые молнии дрогнули, сбились, потеряли на краткий миг свою мощь — Скарамучча стал перетягивать их на себя, бесстрашно снося побои, воспринимая впивавшиеся в него варварские клыки как даннность. Ты смогла вдохнуть — и поняла, что всё это время почти не дышала. Круги перед глазами стали меркнуть. Тебе даже подумалось, что твоё тело принадлежит тебе. — Ищи, — процедил Скарамучча. — Быстро. Обопрись на печать, если нужно. Сейчас она — твой лучший союзник.       Ты послушалась и нырнула внутрь себя, воспользовавшись моментом. Обнаружила только кромешный страх: изнутри тебя всю трясло, в сознании вспыхивали глаза лисицы, лицо без глаз и безо рта, жрица, загоревшийся храм Наруками… «Жрица… — смутно подумала ты. — Её имя… Её имя…»       Ты вдруг наткнулась посреди мрака на клочок молний — большой, спутанный, пульсирующий и искрящийся. Это он пытался разорвать твоё тело. Это его пытался усмирить Скарамучча. Это он… Он звал тебя ежечасно, посылая тебе видения во сне, наяву, в медитациях и знаках.       Ты хотела было обратиться к печати, задавить его, но вдруг остановилась. Уставилась на него. Ноги ослабли сильнее, ты заскулила — или закричала? — сжав руки Скарамуччи так сильно, что его кости вполне могли треснуть под твоими пальцами. Это была твоя боль? Или боль свободлюбивых молний, посаженных в клетку? «Ёи… Ои… Эи… — проносилось у тебя в голове. — Яэ…»       И клок молний содрогнулся, простота ответа показалась тебе насмешкой: ты ведь знала её имя ещё до видения, почему с таким затруднением вспоминала?       Ты вновь уставилась на искрящийся клубок, и тебе вдруг подумалось, что несправедливо так безжалостно давить молнии. Ты обратилась к ним, прикрыв глаза, и постаралась представить, будто они затихают, затухают, смиренно преклоняются перед твоей волей.       Не вышло.       Только больнее, страшнее они стали врезаться в твоё тело, кромсая его, истязая, как будто оно было простой грушей для битья. Ты на миг попятилась — и подумала вдруг о них как о том, что было присуще природе. Эти молнии… Шустрые, вечно куда-то бегущие, быстрее ветра, тише грома, смертоноснее меча. Эти молнии, не знавшие преград…       О, нет, молнии никогда не были твоими. Они никогда никому не принадлежали. Их сила не могла принадлежать тебе, но она могла пойти тебе на уступки, если бы только ты поняла её, как умела понимать всегда всё, что происходило в природе — красоту и боль, прекрасное и ужасное… И ты постаралась понять.       Промчались горы. Промчались реки голубыми лентами и бескрайние поля, холодные арктические пустыни и бездонные графины морей, налитые до самого края. Небеса — то звёздные, то дожливые, то рассветающие, то гаснущие и поправляющие сумеречный ворот на горизонте. Ты вдруг почувствовала, на один короткий миг почувстовала, что значит быть молнией. Всё было длиной в один вдох.       Тогда молнии и дрогнули. Они оскалились было, постарались тебя оттолкнуть, но ты устояла — отчасти потому, что половину удара принял на себя Скарамучча. Ты склонила перед ними голову, но не в знак покорности, а в знак уважения к их силе никогда не останавливаться, сжигать на своём пути все преграды, летать в одиноких небесах и не знать поражений. Они засомневались. Сами молнии остановились, замедлились — где это было видано, чтобы кто-то пытался думать, как они?       Шар вспыхнул пурпурным светом. Ты подступила к нему ласково, признавая его силу и считаясь с ней. Нет, ты не опёрлась на печать, не стала давить молнии, ломать их. Ты закрыла глаза и впустила силу шара в своё тело, позволив ему делать с тобой то, что он сочтёт нужным, зная, что у молний есть честь, есть достоинство и особые чувства к тем, кто не тормозит их, но мчится вместе с ними.       Тебе вдруг привиделся младенец и почему-то припомнилась шаль, в которую его завернула безликая мать: нежно-розовая, как цвет знакомой тебе лисицы, с белыми, подобными снегу цветами. «Нет, — подумала ты, — не может быть…»       В глубине души ты знала: может и, скорее всего, было. Стоило тебе это признать– и молнии утихли окончательно, оставив тебя оглушенной, ослепленной и обмякшей на руках Скарамуччи, на холодном снегу. Но было в груди что-то кроме затихающей боли: какое-то тёплое чувсво, не вязавшееся с бураном. Это были молнии, знала ты. Молнии, выражавшие благодарность. — Т/и?.. — позвал тебя сквозь белый шум почти сломанный голос.

chemtrails over the country club — lana del rey

      Ты зашлась лающим кашлем, скорчилась, стала щуриться, пытаясь поймать расплывающийся образ Скарамуччи: — Хо… Холод… Но… — пробормотали онемевшие губы. — Конечно, тупица, холодно! — рявкнул Скарамучча. На этот раз его голос прозвучал весьма чётко. — Что с тобой не так вообще? Душевнобольная! — Эй! — прикрикнул на него другой голос. — Следи за языком! — Рот закрой, бестолочь! Ты-то куда смотрел? — Скарамучча, тем не менее, отложив негодование, сорвал с плеч плащ и быстро закутал в него тебя, а потом бескомпромиссно поднял тебя на руки.       Ты, повиснув на нём, в последний раз положила взгляд на опушку леса — и вновь увидела её. Лису с шерстью цвета сакуры. А потом из тесноты выступила ещё одна — хорошо знакомая, с красно-белой шерстью и золотыми глазами. Она села рядом и стала молча глядеть тебе вслед. Ты закрыла глаза. Отвернулась. «На сегодня с меня достаточно лис,» — подумала ты. — Не отключайся, — Скарамучча дёрнул тебя. — Хуже будет. — Скарамучча? — приподняла веки ты. — Даже не говори со мной, тупица. Слышать тебя не хочу. — Спасибо.       Скарамучча взглянул на тебя — и в его глазах ты не увидела ни капли злости, только искренний страх, какого тебе никогда не доводилось встречать в людских глазах. Ты молча передвинулась, крепче прижалась к его груди, встушиваясь в полное ужаса сердцебиение.       На входе в дом стоял твой брат, а за его спиной — несколько перепуганных зевак, выбежавших в ночной одежде, очевидно, на крики и вспышки света. Тебе страшно не хотелось их видеть: непонимание, страх, осуждение в их глазах. Ты уже видела такие взгляды сотню раз. Ты до последнего слова знала, о чём они будут шептаться. Скарамучча притормозил возле Аякса, и тот склонился над тобой, прикоснулся к холодным щекам. — Напугала же ты, сестрёнка, — тихо сказал он. — Потом поговорите, — отрезал Скарамучча. — Быстрее.       Ты, послав брату улыбку, спрятала лицо в груди Скарамуччи, чтобы не видеть собравшуюся толпу. — Бес в неё вселился что ли?.. — пробормотала пожилая дама в ночнушке. — Бес! Беса тут мало! Это самый настоящий дьявол! — шёпотом заметил молодой мужчина, сжимая в руке меч. — Ещё и Предвестники с ней, — горячо заметила девушка. — Предвестники! Ну все, быть беде… — Чего вы так сразу? Может она просто того… Ну, с головой у неё не так что-то…       Скарамучча, почувствовав, как ты сжала его одежду, хотел было огрызнуться на них, но ты, неожиданно вывернувшись на его руках, обратила ледяной взгляд к собравшейся толпе — и она сразу отхлынула, испуганная выражением на твоём лице. — А оригинальные предложения будут? — язвительно поинтересовалась ты, гордая тем, что твой голос не дрогнул. — Все бесы у вас, да дьяволы. Почему не дух Баал-то сразу?       Ты смерила всех насмешливым взглядом и с грустью рассмотрела в толпе Марью Петровну — в её живых глазах застыл страх, причём какой-то мутный, недоверчивый страх. В руке поблескивал меч, который она, растерянная, не сумела, к твоему счастью, применить. Сделалось не по себе.       Люди замерли. Ты хмыкнула, хотя на душе от их глаз сделалось погано и мрачно, и вновь спрятала лицо, почувствовав, как задрожала от сдерживаемого смеха грудь Скарамуччи. Рядом, старательно давя улыбку, шёл Аякс. Он обернулся к замеревшей и притихшей толпе: — Дверь закройте, дует, — и исчез в проходе следом за Скарамуччей. — Ты несносная. На смертном одре будешь анекдоты читать? — Скарамучча покачал головой. — Сумасшедшая. — Нет, это все происки дьявола, — ответила ты. — Что делать? Сарказм моя лучшая защита, — ты лукаво улыбнулась. — Ты засмеялся. — Ничуть. — Чуть-чуть! Я почувствовала! — Галлюцинации после таких вспышек случаются. — Злюка, — фыркнула ты. — Закончили? — поинтересовался голос сбоку. — Ещё даже не начали, — взглянула ты на брата. — А что, уже подташнивает от нежностей?       Аякс выглядел растрёпанным и заспанным. Он повернул к тебе удивительно ясные для едва вскочившего с кровати человека глаза, изогнул бровь. — Постыдилась бы, — сказал он. — Ни за что! — ты забросила руки на шею Скарамуччи. — Как будто и не валялась в снегу только что, — он поморщился. — Может сама пойдёшь тогда, умница? — Да, может пойдёшь сама? — поддержал Аякс. — Не вздумайте, я лягу и буду ныть, пока кто-то из вас не решит донести меня до комнаты, — заявила ты, ясно ощущая, как мерзкая, порядочно уже надоевшая липкая тьма отстаёт от сердца от их знакомых перепалок. — Можем попробовать, — поддел Аякс. — Нет. Она правда ляжет и будет ныть, — фыркнул Скарамучча. — Даже ты не вытерпишь. — Тогда я была пьяная, — обиделась ты. — Правда? Я не заметил, — ухмыльнулся Скарамучча.       И случилось невозможное: Аякс, запнувшись на ходу, прыснул со смеху. Вы со Скарамуччей уставились на него ошарашенно, а он попытался вернуть себе прежний серьезный вид, но не вышло — на его лицо, проломив все преграды, вырвалась прекрасная яркая улыбка. Ты рассмеялась: — Не может быть, — твои глаза засияли, — вы не ругаетесь! Мне всего лишь пришлось почти умереть от обморожения!       Аякс отвернулся, чтобы ты не видела его улыбки, а Скарамучча закатил глаза. Но было ясно: в этом дне, в этой ночи что-то изменилось, что-то надломилось в их отношении друг к другу. Может быть, дело было в том, как Скарамучча прижимал тебя к себе, или в том, как Аякс носился за тобой с подушкой; в том, что они оба беспокоились о тебе и не сговариваясь помчались за тобой в темноту, вышитую вьюгой.       Аякс открыл дверь в комнату. Тебя окутало тепло, и только тогда ты ощутила, как замёрзли руки и ноги. Ты вздрогнула: ты действительно могла умереть от холода, пробудь ты на этом месте ещё некоторое время. — Сейчас будем как в детстве, — сообщил Аякс, — когда ты проваливалась под лёд в лужи. — Отлично, — радостно согласилась ты.       Скарамучча посадил тебя на кровать. Аякс отправился набирать горячую воду. Ты сняла плащ и укуталась в тёплое одеяло, чувствуя, как медленно тает иней, который, по ощущениям, образовался на коже. — Можешь принести мне согревающее зелье? — попросила ты.       Скарамучча молча передал тебе чёрную флягу, и ты сделала несколько крупных глотков, морщась от жара в горле. Потом флягу убрали, принесли таз с горячей водой — и ты опустила в неё озябшие ноги, корчась от неприятного ощущения: кожа словно трескалась от неожиданного перепада. — Лучше? — Аякс поправил одеяло. — Лучше, — пробурчала ты. — Отлично. А теперь потрудись объяснить, что случилось? — он уселся на кровать напротив тебя и наконец выдал своё нетерпение.       Скарамучча, скрестив руки на груди, встал рядом, пристально тебя оглядывая. Ни он, ни Аякс не выглядели слишком удивлёнными. Они будто предполагали, что нечто подобное может произойти рано или поздно. Ты была им благодарна: видеть страх ещё и в их глазах не хотелось совсем. — Я не знаю, — честно призналась ты. — Я заснула. Приснились молнии. И все загорелось. Там был храм Наруками, безликая женщина… И жрица… — ты взглянула на Скарамуччу.       Он сначала не понял, но потом, когда осознал, что вас двоих могла объединять лишь одна жрица, о которой ты так отчаянно пыталась сообщить глазами. Его лицо переменилось. — Гуджи Мико? — спросил он мрачно.       Ты кивнула. Его глаза сузились, сделавшись похожими на узкие синие щёлки. — А безликая женщина никого не смущает? — поинтересовался Аякс. — Нет? — Смущает. У неё на руках был ребёнок… — ты сморщила лоб. — Аякс, это может звучать странно, но, когда я оказалась у вас на пороге… Ты говорил, я была завернута в розовое?       Вопрос сорвался сам собой. Скарамучча насторожился. Аякс свёл брови к переносице, ворочая воспоминания. — Да, — ответил он наконец. — С белыми цветами? — затаила дыхание ты. — Кажется да, — Аякс нахмурился. — А в чём дело?       Ты, широко распахнув глаза, вновь выразительно посмотрела на Скарамуччу. Он ответил тебе задумчивым взглядом. Внутри что-то странно перевернулось. — Думаешь, это была твоя мать? — спросил он. — Да, — кивнула ты, не чувствуя под собой земли.       Слово «мать» показалось тебе сухим и колючим. В нем не было материнского тепла, нежности, заботы; оно было холодным и незнакомым. Ты не видела лица этой женщины, не знала её рук и её голоса. Разве это мама? — Это возможно, — согласился Скарамучча. — Возможно, вместе с печатью она заложила в тебя ответы на все вопросы и теперь подсознание пытается связаться с тобой. — Отлично. А оно может не пытаться убить меня и всех вокруг? — изогнула бровь ты. — Нет. Но ты можешь его заставить, — пожал плечами Скарамучча. — Что было потом? — Я проснулась, — ответила ты, — увидела лису и пошла за ней. Думала, она мне поможет… — А получилось как всегда. Ясно, — подытожил он и сжал губы.       Аякс выглядел задумчивым, даже сконфуженным. Он медленно покачал головой. Ты, скрючившись, сидела переминаясь ногами в горячей воде. Скарамучча хмурился. Под звон их молчания ты закончила свой рассказ — сообщила, как фантастично справилась с молниями. Оба спутника сразу как-то воспряли: — Хороший знак, — отметил Скарамучча. — Похоже, печать слабеет. — И как ты поняла, — поднял брови Аякс, — что надо… Вот так, а не так, как сказал коротышка?       Скарамучча, вспыхнув, зло взглянул на него. Ты покачала головой. — Не знаю. Должно быть… Это просто было заложено в меня? — задумчиво сказала ты.       Аякс, чуть дёрнув подбородком, медленно кивнул. Ты, подумав о том, что твои слова могли слегка его задеть, послала извиняющийся взгляд, напомнив ему, кого всегда называла и собиралась называть своей семьёй. Женщина потому и была безлика в твоём сне, что не могла иметь такого же значения, как мама, вырастившая тебя.       На некоторое время наступило молчание. Ты грелась ещё, пожалуй, с полчаса. Скарамучча мерил шагами комнату, пока вновь не остановился у окна. Аякс сидел, потом лёг, не говоря ни слова. Ты, наконец ощутив усталость, привалилась к стене, ожидая, пока брат решит, что с тебя достаточно.       Выла вьюга — никто не знал, что будет дальше. Никто не знал, что ещё в тебя заложили с этой таинственной силой. Никто ничего не знал, и это всех угнетало. Потом Аякс молчаливо поднялся, проверил твой лоб; ты это ощутила уже в полусне. — Думаю, — чуть тускло сказал он, — можно заканчивать и ложиться. — Конечно, — согласилась ты и, разлепив веки, добавила: — Аякс, не переживай, прошу тебя. Тот, кто дал мне эту силу, не может изменить того, что вы — моя семья.       Ты сказала это слабым и тихим голосом, но этого было достаточно, чтобы слегка унять беспокойство Аякса. Он вздохнул, вновь приложил руку к твоему лбу. Ты почти не ощутила, как он надел на тебя шерстяные носки и укрыл одеялом. Вновь погас свет. Рядом скрипнул матрас, и ты кое-что вспомнила в сонном онемении: — Скар, — позвала ты. — Твои раны… — Нет. Всё хорошо. Спи, — он повернул к тебе голову.       Ты, с трудом открыв глаза, внимательно понаблюдала за ним несколько мгновений: нет ли выражения боли на его лице, не собирается ли он проверить повязки, не обманывает ли тебя, чтобы не беспокоить лишний раз. — Прекрати, тупица. Всё хорошо, — вздохнул он, заметив твой взгляд. — Ты чуть не умерла. Подумай уже о себе. — Я, честно говоря, — широко зевнула ты, — вообще думать не хочу. Обними меня?       Скарамучча устало взглянул на тебя. Ты улыбнулась исподлобья. Скарамучча, не став противиться, распахнул руки. Ты осторожно, стараясь не потревожить лишний раз повязки, прилегла головой на его плечо — и сразу стало теплее. Глаза вновь стали закрываться. — Я… Не хотел на тебя кричать, — голос Скарамуччи едва долетел до тебя. — Знаю, — промурлыкала ты. — Ты просто испугался. Всё в порядке, глупыш.       Крепче обнял тебя, наверняка разглядывал ещё долго, убеждаясь, что ты больше не сбежишь за призраком лисы; ты, увы, была не в силах составить ему компанию, поэтому лишь крепче прижалась к нему.       Больше снов той ночью ты не видела.

home — dotan

      Утро выдалось приятно морозным. Небо после ночной бури оделось в нежную голубую шаль, надело солнечную корону и теперь смеялось, бросаясь бликами во все стороны. Лес затих, погруженный в снег: тяжело кренились под его тяжестью к земле ветви деревьев; нахохлившись, переминались на них с ноги на ногу желтогрудые синицы; где-то неподалёку звенел бессонный ручей.       Туманная пелена была призвана сделать лес неподвижным и тихим, мёртвым в живой красоте. Не получилось: три коня, разбив тишину на мелкие осколки, звеня подпругой, неся на себе шумных всадников пронеслись по лесу. Лаванда бежала впереди всех, как всегда неуловимая, снежный призрак, проворная молния; за ней — несносный Огонёк, брыкаясь, все стремясь сбросить с себя Аякса и догнать тебя; Орион замыкал цепочку, каждые несколько мгновений одёргиваемый Скарамуччей — Шестому Предвестнику не по рангу было играть с вами в догонялки — по крайней мере при Аяксе. И снежная пыль вздымалась к, чистыми небесам, и в груди орлиными крыльями распускалось чувство совершенной свободы. И будто не было дурной ночи, не было страха, боли и молний — это все ты предпочитала оставить за границами дня возвращения домой.       Виделась лишь одна дорога — дорога вперёд. Впереди не было безликой женщины, красно-белой лисицы и храма Наруками. Там была твоя мама. Твой отец. Твои братья и младшая сестра. Там был дом.       Огоньку всё же хватило прыти догнать Лаванду, и ты обеменялась взглядами с Аяксом. Он сиял. Алый шарф развевался за спиной, всё сильнее пламенели сердца, все ярче разгоралась душа… Мимо пронеслось озеро — то самое, на котором ты любила кататься, покрытое гладким льдом, а на нём кто-то впервые пытался встать на коньки. Что-то внутри дрогнуло, распустилось — и Лаванда помчалась вперёд пуще прежнего, ведомая твоим счастьем. — Нечестно! — взвыл Аякс. — Увидимся на финише! — захохотала ты.       Вы не обсуждали вчерашнюю ночь. Проснулись в молчании, все смущённые — особенно Скарамучча и Аякс, — и в некоторой степени растерянные. Позавтракали — горничная стучалась опасливо, словно боясь, что на на неё набросится из комнаты злой дух, — и сразу стали собираться в путь, не желая более задерживаться в «Синей птице», а потом исчезли в пути, провожаемые недоверчивыми взглядами. Даже Марья Петровна как-то сторонилась тебя, но тебе уже было не до размышлений о том, что им следовало проявить немного такта, не до мыслей о том, как легко падает человек в глазах тех, для кого некогда сотворил добро. Ты предпочла оставить это на их совести.       Знакомые поляны, занесённые снегом, знакомые леса, а впереди — сизый дымок знакомой нежной формы и бревенчатые дома деревни Морепесок. Дробь копыт непрерывно била тишину. Мир казался прекраснее, чем всегда — так бывает, когда возвращаешься в родные места.       И наконец лес кончился. Деревня была не слишком большой: всего сотня-другая жителей, да ещё в такой глуши — ехать от столицы не меньше нескольких часов галопом на породистых лошадях.       Хорошо, однако, что любовь к родным местам измеряется не дороговизной особняков и роскошью садов, а воспоминанниями, живущими в этих самых домах, в этих садах, на крышах и за деревянными стенами. Тебе показалось, что, стоило пересечь границу деревни, — сразу стало теплее. Навстречу вылетела, рыча, громадная чёрная собака — и тут же растерянно прижала уши, стоило тебе её окликнуть: — Алиса!       Дворовая собака непонимающе заскулила. Ты восторженно обежала её на Лаванде, заливаясь смехом, и Алиса признала тебя — её грозный лай сменился на приветственный, радостный, хвост заходил ходуном. Из-за заборов, привлечённые шумом, стали высовываться люди — сплетники, чудесные гости, замечательные огородники, животноводы и рыболовы, люди, знакомые тебе всю жизнь, виноватые в том, что ты нисколько не жалела о потерянной Инадзуме. — Т/и! — воскликнула молодая девушка, кутаясь в шарф. — Вот так сюрприз! — Привет, Катя! — прокричала ты, маша рукой. — Привет всем!       И в этом крике была любовь, столько любви, что голос твой звенел от неё. Дворняга Алиса мчалась рядом, заливаясь лаем, и все больше людей покидали дома, чтобы увидеть зачинщиков переполоха. — Вот те на! Ни дать ни взять, дочка Настина! — Да ты погляди, ещё и с братцем! Ай жених вымахал… — Слушай, так ведь он не встречается ни с кем… Может мы Кристинку-то… –Ой-ей, а это?.. Шестой что ли? — Да нет, не может быть, он в люди не выходит… Наверное, просто похож… — Ну да, как две капли воды! Просто похож!       Морепесок пахла льдом, студёной водой, снегом и свежим хлебом. Навстречу тебе шел широкоплечий мужчина с дровами — дядя Фёдор, нередко заходивший к вам на чай. Он приветствовал тебя радостным окликом, ты — его в ответ. И дети с собаками, и гордые кошки на крышах, и кусты зимней розы у домы бабы Зины, которые вежливо обходили и те, и другие, — все казалось до боли знакомым. Сердце билось пойманной птицей. Ветер дул в лицо. Ты возвращалась домой. Домой.       Впереди показалась изба: симпатичная, из хорошего дерева, перестроенная с тех пор, как Аякс поступил на службу. Тебе она казалась сделанной из золота. Её окружал ровный невысокий забор, оплетённый с недавнего времени розами — правда, не морозными, а закатными, цветущими только летом, — на крыше вертелся, колеблемый ветром, металлический флюгер в виде коня на дыбах: он делался на заказ, и Тевкр хотел, чтобы он был в виде стража руин, но родители посчитали, что это слишком, и в итоге выбирала Тоня. На веревках болталось развешанное белье, наверняка пропахшее морозом.       Лаванда затормозила, обдав Алису потоком снега — собака залаяла громче прежнего. Рядом остановился Огонёк, сразу за ним — Орион. Последовавшие волны снега превратили громкий лай в обиженный скулёж. — Мы дома, — сказала ты, тяжело дыша от радости. — Да, — улыбнулся Аякс. — Дома.       Ты приземлилась возле Лаванды, протянула руки к Алисе — и дворняга мгновенно упала в твои объятья, хлеща тебя хвостом, подставляя то спину, то морду, пытаясь то лизнуть, то погладиться. — Привет, родная, привет, красивая… Как ты выросла, милашка, — умилялась ты. — Удивительно, как она тебя признала, — сказал Аякс, хмурясь. — Меня она облаяла, когда я приехал со службы первый раз… — Так и не ты кормил её всю зиму, — захихикала ты. — Так и знал, — вздохнул Аякс. — Стоило догадаться, что это делала ты. — Стоило, — согласилась ты.       Скарамучча молча стоял возле Ориона, похоже, не вполне понимая, как ему следует себя повести. Алиса всё решила за него: виляя хвостом, она рысцой подбежала к нему, обнюхала и стала напрашиваться на поглаживания. — Серьёзно? Она меня ненавидит, — сокрушенно заметил Аякс.       Скарамучча несколько мгновений колебался, взглянул на тебя и всё же легконько погладил собаку по голове. Она же в ответ, явно не уловлетворенная, запрыгнула передними лапами ему на плечи и стала облизывать.       Ты так и покатилась со смеху, Аякс — тем более. Скарамучча попытался отстранить её он себя, но безуспешно. И как раз в это мгновение тяжёлая дверь распахнулась. На порог вышла женщина: у неё были длинные рыжие, даже огненные волосы, мягкие голубые глаза, почти прозрачные; одета она была в домашний шерстяной кафтан. На руках ютилась статная кошка — тоже рыжая. — Что за шум? — строго спросил её мелодичный голос.       Её взгляд опустился на тебя. Должно быть, в первый миг она тебя не признала, но уже через мгновение её глаза округлились. Руки не глядя поставили Мусю — так звали кошку — на землю. — Привет, мам, — улыбнулась ты, глаза заслезились — должно быть, от восторга.       Теперь слово мама звучало как надо. Не успела ты добавить и слово, как она рыжим вихрем налетела на тебя, едва не сбив с ног, замкнув в тёплые объятья. — Во имя Царицы, ты дома, ромашка! — её голос мягчился, стал недным, медовым и ласковым. — Ты наконец-то дома… И как выросла!       Когда она отстранилась, ты увидела в её глазах слёзы; секунду спустя с удивлением обнаружила, что и твои щеки намокли. И в груди разверзлось чувство вины: три года Аякс лгал ей и всей вашей семье, три года, в самом деле ты не посылала им даже весточки и не говорила с ними.       На Северном Полюсе ты нередко думала о семье, но так получалось, что почта оттуда никоим образом не шла. Иногда во сне ты наведывалась к ним: наблюдала за тем, что они видят, когда спят; играла с Тевкром и одноглазиком; скучала с отцом на подлёдной рыбалке; лепила из речной глины с Тоней и Антоном. На утро ты просыпалась в слезах, но времени жалеть себя не находила; вернувшись в Белый Замок, едва нашла в себе силы черкануть скромное письмецо.       И лишь в тот миг ты поняла, насколько сильно тосковала по Морепеску и по глазам мамы. Её красивым, как летнее небо, нежным глазам. — Мам… — тихо позвала ты. — Ты прости меня… — Молчи. Я потом прибью тебя за то, что ты долго не писала, — пообещала мама. — Но это потом. А пока — я безумно рада тебя видеть, золотко. Аякс говорил, что у тебя был непростой период… — она обхватила твои щёки руками. — Ты непременно должна всё нам рассказать. — Да… Непростой… — ты бросила взгляд на улыбающегося Аякса. — Спасибо, мам.       Она, мягко улыбнувшись, оставила на твоём лбу поцелуй и взглянула на твоего брата: — А ты, — спросила она, — перестанешь когда-нибудь расти? — Нет. Я вырасту в большого Одноглазика, — рассмеялся Аякс.       И он сам обнял её — на фоне твоего плечистого брата даже она, статная и вполне высокая женщина, выглядела совсем хрупкой. — Рада тебя видеть, богатырь, — она, чуть оторвавшись от Аякса, наконец обратила внимание на Скарамуччу. — А Вы, молодой человек?.. — О, — закатил глаза Аякс, прежде чем ты успела его остановить, — это её ненаглядный.       Глаза твоей матери округлились. Ты поморщилась, Скарамучча — тем более. Даже Алиса, опустив хвост, села в снег и осуждающе взглянула на Аякса. — Что? Это же правда, — он мстительно взглянул на тебя.       Мать обернулась к тебе. — Объяснись, — потребовала она. — В общем… — кашлянула ты и мановением руки подозвала к себе Скарамуччу. Он подошёл, встал рядом с тобой, по-прежнему не произнося ни слова. — Это Скарамучча, он… — Сказитель, — догадалась мама, — Шестой Предвестник? Теперь узнала. — Да. И мой… Мой возлюбленный, — твой голос неловко сорвался.       Мама выпучила глаза, ещё раз окинула его взглядом. Скарамучча был недвижим, пугающе молчалив и тёмен. — Что ж, — усмехнулась твоя мама, не растерявшись и протянув ему руку, — будем знакомы, Скарамучча. Меня зовут Анастасия.       Скарамучча подал ей руку, взглянул на тебя, поднял подбородок и ответил: — Очень… Приятно.       Ты едва заметно одобрительно кивнула. Скарамучча был, казалось, более напряжённым, чем даже в разговорах со стражниками и людьми, серьёзно его раздражавшими. — Как интересно, — весело заметила мама, — вокруг тебя столько важных шишек. Не зря в столицу поехала! — Мам… — поморщилась ты. — Ладно тебе, дай матери пошутить, — Аякс за её спиной тихонько прыснул. — А ты не смейся над сестрой! И не стыдно?       Ты гадко захихикала, завидев лицо своего брата. — А теперь коней в стойла и все в дом, — скомандовала мама. — Хочу знать все подробности!       Вы со Скарамуччей переглянулись, единогласно решив, что всех подробностей ей знать определённо не стоит. — Андрей увел детей на рыбалку, — говорила мама, — но скоро они вернутся, сделаем уху… Скарамучча, ты любишь уху? — Я непривередлив, — ответил он. — Ага, как же, — пихнула его локтем ты. — Рис в чае!       Скарамучча закатил глаза, скрестив руки на груди. Аякс придержал Огонька, зарылся в седельные сумки и вытянул оттуда небольшой мешочек. — Мы не с пустыми руками, — подмигнул он. — Нисколько не сомневалась, родной, — ласково улыбнулась мама, потрепав его по рыжим волосам. — Ни разу. — Погоди, ты когда успел? — выпучила глаза ты. — А ты думала, — изогнул бровь Аякс, — почему я задержался?       Ты под их с мамой взглядами мягко усмехнулась, поспешила взять Лаванду и Огонька под уздцы и вместе со Скарамуччей повела их в конюшню, не упустив случая послать ему насмешливый взгляд. Он ничего не ответил на твою ухмылку: конечно, ты снова оказалась права, а он снова ошибся.       Лошадей расседлали быстро в маленькой конюшенке, достроенной за счёт Аякса — он часто заезжал с гостями, и приходилось куда-то стаивть лошадей, вот и поставили её, скромную и симпатичную. Спины лошадей стали освобождаться от тяжёлых сумок. Снимая уздечку с Лаванды, ты совсем зазевалсь и уронила её — металлические пряжки зазвенели. — Как же спать хочется, — ты потянулась. — Правда? — Скарамучча обернулся.       Ты замерла с глазами навыкате, поняв, какую ошибку совершила. — Не говори Аяксу! — взмолилась ты. — Он до сих пор мне прошлый раз припоминает! — Успокойся. Уж я-то точно не дам ему лишний повод порадоваться, — фыркнул Скарамучча.       И было в это — во всём этом — что-то тёплое, семейное и родное. Ты расплылась в улыбке, поднимая уздечку, заперла дверь в стойло Лаванды. Вместе со Скарамуччей вы принялись расёдлывать беспокойного Огонька, тревожно мотающего головой. Вскоре тебе пришлось встать возле его морды, успокаивающе поглаживать, чтобы он ненароком не лягнул Скарамуччу. — Хорошо, что ты подтолкнул меня приехать сюда, — задумчиво заметила ты, наблюдая за Предвестником. — Я скучала по ним.       Заслышав твои слова, Скарамучча замялся. Его тёмные глаза скользнули по тебе, и ты поняла, что это не та благодарность, которую следовало произносить. Ты открыла было рот, готовясь подыскать утешение, но Скарамучча вдруг сказал:        — У тебя… Хорошая семья, — и слова эти дались ему весьма трудно.       Ты грустно взглянула на него. Огонёк всё-таки взбрыкнул — ты придержала его. Скарамучча, выругавшись под нос на нетерпеливого жеребца, снял с него седло. ТЫ завела Огонька в денник, заперла. Взяв часть сумок, догнала Скарамуччу, пошла рядом с ним. — Ты делаешь мою семью ещё прекраснее, Скарамучча, — тихо сказала ты, боднув его в плечо. — Помнишь?       Он взглянул на тебя мельком, почти сразу отвернулся. Было видно, что тучи на его лице немного рассеялись. — По крайней мере теперь ясно, откуда у тебя такое чувство юмора, — пробурчал он.       Ты захихикала, рассматривая свою маму, Аякса, знакомое крыльцо… — Да, — подтвердила ты. — Всё отсюда.       И в этом доме тебе виделось всё то, что сделало тебя той, кем ты была теперь. Даже твоё решение уйти когда-то было рождено здесь; все твои шутки, чувства, взгляды, вся ты с твоим упрямством и прямотой. Вся ты.       Все началось отсюда. Ты родилась в другом месте, но здесь, здесь началась история твоего сердца, и здесь ему было хорошо, спокойно, нежно. Здесь ты вдруг позабыла о путешествии, о кицунэ, о Предвестниках и богах. — И спасибо, — добавила ты, — что поехал со мной, Скар.       Он ничего не ответил, только совершенно случайно оказался ближе к тебе и плечи ваши соприкоснулись. Ты только улыбнулась: все начиналось отсюда, и все дороги, конечно, вели сюда, невольно соединяя тебя с тем, на кого прежде ты бы ни за что не взглянула. Все шло отсюда, из этого дома. Дружба. Любовь. Семья. — Вы живы там? — окликнула мама. — Идём! — ответила ты.       И вы, не отодвигаясь друг от друга, направились к ней — в дом, с которого всё в самом деле началось.