Сердце в кукольном теле

А если навеки стать чьим-то,

что будет?

lana del rey — yes to heaven

      Хотя говорят, что человек — существо крайне общительное и нуждающееся хотя бы в одном товарище, все люди по своему опасаются близости. Многие жаждут её, и всё те же многие прячутся от неё за занавесью книг, за тюлью сомнений, за плотной шторой отмазок. Близости отчаянно желают, и так же отчаянно, сбивая ноги в кровь, от неё бегут. И как так вышло в природе человеческой, что она целиком состоит из конфликтов и противоречий?       Есть нечто совершенно пугающее в том, чтобы принадлежать другому человеку, и даже более пугающее в том, что этот человек принадлежит тебе. Есть в этом что-то очаровательное, таинственное и безмерно, безмерно опасное. Есть в этом какой-то оттенок самоубийственности. Позволить кому-то добровольно придержать своё сердце, почувствовать его ритмичное биение; позволить его сжать и растерзать в клочья. Зачем только придумали такую близость?       Когда из близости рождается любовь, иной человек сбегает, боясь её, как войны, боясь вовремя не всплыть, не глотнуть свежего воздуху. Человек боится этого чёртова моря, так и не зная, какое оно в глубине, как оно разительно отличается от моря, которое мы привыкли знать.       Море обычное своими волнами захлёстывает с головой, тянет на дно и стремится задавить, затянуть в водоворот, растерзать. Море-любовь никогда себе такого не позволит. Море-любовь может иногда колыхаться, взрываться бурей, гневаться и вздыматься к небу волнами, это верно, но море-любовь в сущности этого не желает. Оно питается доверием, и чем это доверие сильнее, тем море-любовь спокойнее. Его глубина не станет давить, душить и гнать прочь, она откроет целый мир, неизведанный мир, мир, который не способен увидеть человек без любви. Море-любовь не об оковах, не о тяжёлых волнах и не о тёмной воде, тянущей на дно, но море-любовь о новом, прекрасном и вселяющем в сердце вдохновение.       Людей, знающих об этих истинных свойствах любви, если подумать, не так много, ведь большинство родителей попросту не способны привить своим детям понятие об этом светлом чувстве. Если уж родители не могут поделиться любовью безусловной, тогда откуда же детям знать, какова она, эта любовь? Вот и получаются люди, бегущие от моря, люди, тонущие в море, и люди, которые то бросаются в море, то, дрожа и отряхиваясь, из него выпрыгивают.       Мир устроен таким образом, — и наверняка это сделано для баланса, — что все эти люди непременно пересекаются между собой. Иногда те, кто бежит от моря сломя голову, встречают тех, кто точно так же в это море кидается, и безучастно смотрят, как эти несчастные захлёбываются в своих чувствах. Иногда они сталкиваются с такими же, как они сами, и разбегаются с ними, достаточно долго посмотрев в сторону противоположного берега. А иногда они вдруг, сидя на утёсе, забравшись туда подальше от воды, замечают, как в этом самом море уже плещется кто-то безумный. Он не тонет, не захлёбывается, не боится и не пытается спастись.       Эти люди в любви как русалки. Для них море — родной дом. Они привыкли жить в любви к небу, к земле, к лесу, к подводному миру. Им не страшно утонуть или раствориться в чувстве, которое всюду их сопровождает. Что примечательно, такие люди обладают невероятным влиянием на других.       Одни, глядя на них, учатся плавать, другие, если решатся, могут ступить в воду. Люди-русалки готовы им помочь, если вдруг ощутят их готовность меняться; люди-русалки могут научить плавать и избавить от страха воды тех, кто сам того пожелает и придёт к ним. Если вдруг полюбят кого-то, кто открестился от моря, то наверянка постараются показать ему дивный, совсем не страшный мир.       Не всегда людям, охваченным ужасом перед морем, можно помочь, и не всегда вовсе они этого хотят. Некоторым достаточно побережья, некоторые и вовсе готовы всю жизнь прожить довольствуясь лужей… И было радостно и легко на душе от того, что твой бежавший от моря поддался твоему очарованию. Наверняка ты бы пережила, если бы вдруг он предпочёл тебе берег, но чувство в твоей груди, существенно усилившись тем утром, ликовало.       Когда разум стал пробуждаться ото сна, постепенно выволакивая тебя из сизой дымки, ты первым делом ощутила руку Скарамуччи на себе и сделала вывод, что он, скорее всего, ещё не открыл глаз. Ты вдохнула полной грудью воздух, сотканный из вашего общего дыхания, потеплевший и мягкий, чуть шевельнулась, убеждаясь, что ещё способна двигаться после ночных приключений.       Тело, по счастью, легко поддалось, словно объятья Скарамуччи обладали каким-то целительным эффектом, хотя, конечно, вероятнее всего, это был лишь чудодейственный сон. Так или иначе, конечности отмерли, дрожь утихла и ты стала чувствовать себя к утру совершенно здоровой.       Позади зашевелился Скарамучча, разбуженный твоей вознёй. Твои губы дрогнули в улыбке, когда ты услышала его сонное сопение, которое на секунду оборвалось, стоило ему обнаружить себя в странной позе, так близко к тебе. Раздалось шуршание. Скарамучча спешно от тебя отодвинулся, оторвался от кровати, сел, протирая глаза. Ты незамедлительно перекатилась на другой бок, с ходу послала ему лукавую улыбку, обратив на себя раздражённый взгляд. — Что ты сделала? — строго спросил Скарамучча. — Что я уже успела сделать? — выпучила глаза ты, удобно подминая подушку под шёку. — Вообще-то я только проснулась. — Подумай, — буркнул Скарамучча, и глаза его чуть сощурились под нежным солнечным светом. — Ничего на ум не приходит, — сразу ответила ты.       Скарамучча вздохнул. Ты ясно увидела, как под бинтами змеёй изогнулся позвоночник. Пятна крови на белой ткани уже заметно потемнели и, как видно, за ночь не обновились. — Мы по-другому засыпали, — с упрёком сказал Скарамучча. — Правда? — притворно удивилась ты. — Я и не заметила.       Он взглянул на тебя, и глаза твои выдали смех. Хохот твой казался самым важным элементом этой мрачной комнаты с тёмно-синими стенами и почти чёрным полом. Здесь он отсвечивал особенно ярко, поливая белизной всё вокруг. — Вздумала язвить? — поинтересовался Скарамучча. — Что ты, — ухмыльнулась ты, приподнимаясь. — Как себя чувствуешь? — Нормально всё. Не переводи тему, — дёрнул плечом Скарамучча. — Брось ты так переживать об этом, — отмахнулась ты, усаживась рядом с ним укладывая подбородок ему на плечо. — Мне всё понравилось.       Скарамучча слегка повернул голову, чтобы лучше рассмотреть тебя. Его дыхание защекотало твой нос, прохладные глаза пробежались по твоему лицу. Он не возразил тебе, лишь молча отвернул голову, позволив обнять себя. Ты старалась не налегать на его спину и не трогать её вовсе в тех местах, где вчера зияли страшные раны. — Не больно? — осведомилась ты, чуть сдвигаясь в сторону, и добавила, когда Скарамучча отрицательно качнул головой: — Может, помочь тебе сменить повязки?.. — Доктор всё сделает, — ответил тот. — Точно? — обеспокоенно переспросила ты, отрываясь от его плеча и рассматривая бурые бинты. — Я могла бы… — Помолчи.       Это был один из тех немногих разов, когда в ответ на его просьбу закрыть рот ты действительно закрыла рот и даже хотела было убрать от него руки, решив, что он, может быть, не слишком любит утренние нежности, но ошиблась. Он придержал едва разомкнувшийся замок пальцев. — Оставь, — бесцветным голосом сказал Скарамучча.       На мгновение удивившись, ты почти сразу подчинилась ему, сделав даже больше: на этот раз твои цепкие пальцы захватили его пальцы. Скарамучча опустил голову вниз, рассматривая этот сущий беспредел, по мнению Сказителя, которого ты когда-то повстречала в лесу. Подбородок вновь упокоился на его плече. Спина оставалась нетронутой — ты сидела чуть левее Скарамуччи.       Кровать поливалась утренним светом и казалась более светлой, чем была на самом деле. Всё ещё слегка сонная, ты прикрывала глаза и в этом полуспящем состоянии ещё яснее ощущала под собой жёсткое тело Скарамуччи. Он словно совсем потерял способность двигаться и замер в твоих объятьях, как бездомный кот, получивший долгожданную ласку. Скарамучча после сна был весь взъерошенный, и тело его казалось твоему чрезмерно горячим, но ты всё равно не отстранялась, радуясь этому сладкому, даже, в общем-то, приторному мгновению, обещавшему раствориться в образе Шестого Предвестника.       Ты по просьбе Скарамуччи молчала, пока он впитывал в себя твою нежную любовь, светлую, как это утро, золотую, как мёд, согревающую, как летнее солнце. Синие глаза ни на мгновение не закрывались. Он был как ученик, стремящийся уловить каждое слово своего наставника.       Ты покатала голову по плечу Скарамуччи, расслабляя его, и ткнулась лицом в его шею: так тебе нравилось. Здесь чувствовался его пульс, здесь закипали все слова, которые он тебе говорил, здесь особенно сильно пахло горьким чёрным чаем, а лбу проще всего было соприкоснуться с бархатом волос.       Скарамучча не возражал ни единому твоему движению, позволяя целиком увлечь его в мир на глубине странного, незнакомого прежде моря, которое прежде ему удавалось рассмотреть только издалека, которое много раз обжигало его болью и невзаимностью. Даже рук не вырывал из твоих, словно ты была для него самым лучшим, самым надёжным проводником.       В конце концов ты почувствовала, как расслабился его живот и осели плечи. В глазах успокоился шторм размышлений, и Скарамучча, подобно тебе, просто замер в неясном полусонном состоянии, в котором, как оказалось, другой человек ощущается совершенно по-особенному.       Ты чувствовала все контуры его тела, позвоночник, которого едва касалась, твёрдую спину; его холодные пальцы, заточённые в сплетении твоих тёплых. Каждый вздох сближал вас сильнее, каждый выдох немного отдалял; ты чувствовала, как замедлился подскочивший было пульс, и незаметно улыбнулась Скарамучче в шею.       По-прежнему молчала, не смея рушить момент, и никуда не торопилась, потому что и торопиться-то было некуда. Шестому Предвестнику же, напротив, наверняка следовало уже собраться и заняться какими-нибудь делами государственной важности, но он их, как видимо, отложил в сторону. Это у него было на протяжении многих столетий, а твоих ласковых объятий, таких тактичных по отношению к его телу и нраву, не было. Солнце бесстыдно наблюдало за вами из-за стекла, купая в золотой пыли. На ясное небо постепенно набегали кучерявые сизые облака. Думалось, что, может быть, вечером пойдёт снег.       Наконец Скарамучча оттаял, шевельнулся, и ты, почувствовав, что пора, отпустила его. Несколько мгновений он смотрел в сторону, потом повернулся к тебе медленно, словно впервые пожелав рассмотреть твоё лицо. Ты улыбнулась, хотела что-то сказать, но осеклась.

everything i wanted — billie eilish

      Лицо Скарамуччи потемнело вдруг, как наливающийся кровью синяк, и в глазах двинулось нечто мрачное, похожее на страх. Клочья старой тени, никогда не оставлявшей его окончательно, покрыли его недавно горячее тело, остудив и его, и его пыл, и даже его сердце, допустившее на секунду искру. — Что… — начала было ты.       Рука Скарамуччи поймала твой подбородок. Он вгляделся в твоё лицо, и чуть тронутые страхом глаза неожиданно до краёв переполнились смесью гнева и ужаса, затем похолодели, застыли. — Почему у тебя на лице кровь? — грозно спросил он.       Его голос громом отозвался в ушах. Ты моргнула, хотела было переспросить, а потом вспомнила, как быстро и небрежно ночью избавилась от кровавого подтёка, и поняла, что под носом наверняка остались едва заметные алые следы, которые опытные в таком вопросе сапфировые глаза, конечно, рассмотрели. — О, это… — ты провела пальцем над губой и действительно на подушечке отпечаталось тусклое красное пятно. — Может, ушиблась…       Ты мучительно не желала раскрывать произошедшего, представляя, как взбесится Скарамучча. Глядя то на руки, то на него, ты начинала сомневаться в правильности своего поступка. Влезть в чужой сон — это ведь действо, лишённое всякой деликатности, на такое, наверное, нужно разрешение… — Ты лжёшь, — отчеканил Скарамучча, и глаза его совсем закоченели.       Он отодвинулся от тебя, и твой печальный взгляд вскарабкался по его груди вверх. С сожалением ты увидела, что он разочарован в тебе, и подумала о том, что поздно скрывать то, на чём поймали. Да и от кого скрывать?       С трудом, обычно тебе не присущим, ты отбросила желание защитить его и уберечь от того, что случилось. Несмотря на желание оставить в тени геройский подвиг, сильные сердца заслуживают правды. Ложь, честно сказать, даже если она нацелена на защиту, в конце концов гораздо болезненнее и острее истины, и в грудь она вонзается существенно жёстче. — Ты прав, — вздохнула ты, кивая. — Я соврала. Не хотела, чтобы ты знал… — ты потёрла лоб. — Тебе ночью… Кошмар снился… А и без того в бездне натерпелся, вот я и решила, что просто подправлю немного твой сон…       Ты вся съёжилась под его испепеляющим взглядом и опустила глаза вниз, ощутив на плечах всю тяжесть собственного решения. — У меня с колдовством отношения натянутые, ты знаешь, — тихо закончила ты. — Ну и… Кровь пошла… Я вытерла по-быстрому и уснула…       Скарамучча, раздражённый и потерявший в одно мгновение всю свою нежную сонливость, стиснул зубы. — Ты должна была просто разбудить меня, — процедил он, — а не использовать свои фокусы. Сколько раз тебе повторять, что помогать другим и страдать самой это глупо?       Ты не уловила в его голосе разъярённой нотки. Было похоже, что твоё болезненное вследствие долгого колдовства состояние беспокоило его даже больше того, что ты влезла в его сон. Ты хотела было подшутить над этим, но Скарамучча вдруг дёрнулся. — Я не нуждаюсь в этом, тупица, — прошипел он. — Никто тебя не просит рисковать собой ради того, чтобы спасти меня, ясно? Мне плевать на кошмары, на усталость, на раны и на боль. Я не человек, я гораздо сильнее и я не нуждаюсь в том, чтобы ты избавляла меня от того, что по-твоему трудно вынести, тебе понятно?       Ты подняла голову, и вина растаяла в твоём взгляде. Глаза обратно наполнились хитроумной насмешкой. Лицо Скарамуччи, озлобившееся, ожесточившееся, на мгновение потеряло острую форму. — Значит, — подытожила ты, — ты стерпишь и боль, и усталость, и раны, и даже то, что я влезла в твой сон, но не то, что это нанесло мне вред?       И безобидная твоя насмешка, как всегда, попала прямо в цель. Скарамучча дёрнул щекой. — Ты снова надумываешь, — раздражённо заметил он. — Я делаю выводы. Если я не права… — ты наклонилась к нему. — скажи, что тебе всё равно. — Мне… — Скарамучча почти сразу оборвал фразу. — Это всё глупости. Я на это не поведусь. — Уже повёлся, — подмигнула ты. — Но я рада, что тебе небезразлично моё состояние. И я в порядке. Просто немного перенапряглась.       Не дав ему возразить, ты наклонилась дальше и оставила поцелуй на его округлом носу. Ноздри Скарамуччи сразу же протестующе раздулись, отвергая твою ласку, но он смолчал. Только глаза его уже оттаяли. — В следующий раз, — повторил он, как будто одного раза было недостаточно, — просто разбуди меня. Или спи дальше. Только ерундой этой не занимайся. — Спать дальше? — возмутилась теперь уже ты. — Не будь кретином, чтобы я и просто оставила тебя на произвол кошмара? — Думаешь, я не справлюсь с глупым сном? — ощерился Скарамучча.       Улыбка на твоём лице дрогнула и на мгновение исчезла. Перед глазами промелькнули обожжённые высохшие тела с алеющими от кровавой пены губами; в ушах зазвенел лающий кашель. Ты как наяву увидела чумазого мальчика и его глаза, которым не суждено было долго улыбаться. Короткая перемена в твоём лице не укрылась от глаз Скарамуччи. Через мгновение ты вновь посветлела, но он уже прищурился, пристально глядя на тебя. — Не вижу смысла страдать лишний раз. Зачем мучаться, если можно не мучаться? — просто спросила ты.       Ты, бодро сбросив сонную пелену, стала потягиваться и разминать плечи, стараясь сделать вид, будто не замечаешь, как хотят прожечь в тебе дыру кобальтовые глаза. Ты покосилась, хотела было встать, надеясь унести с собой в ванную недоговоренным хоть что-то о прошлой ночи, но этой твоей мечте не суждено было сбыться. — Говори, — коротко приказал Скарамучча.       Ты остановилась, осела обратно, с мукой взглянула на бесстрастного Скарамуччу. С ним никак не удавалось обойти острых тем. Его зародившееся откуда-то стремление узнать каждое движение твоего разума именно тем утром серьёзно тебя напрягало. Именно тем утром тебе было, что прятать. — Что говорить-то… — пробурчала ты. — Не выпендривайся. Скажи, что видела, — Скарамучча поднял брови. — У тебя на лице всё написано. — Ничего у меня не написано… — проворчала ты и замялась.       Поразмыслив немного, ты опустилась обратно на кровать, окончательно решив, что сбежать от пытливого взгляда Скарамуччи тебе не удастся, а, если и выйдет, совесть заест за то, как отчаянно ты требовала от него прямоты и как обходилась в итоге с тем, чего сама не желала говорить. — Ладно, — сдалась ты.       Скарамучча подобрался и напрягся. Ты устроилась перед ним, поджав ноги и размышляя, как правильно передать страшные образы, не потревожив его сознание слишком серьёзно. В конце концов тебе не хотелось быть тем, кто вновь заставит старые шрамы сочиться кровью.       Вглядываясь в сумрачные глаза, ты вспоминала ночь на балконе Западной башни и побагровевшие ладони Скарамуччи, раздираемые шипами морозной розы; студёное выражение его лица, делано безразличное к отвергнутой истории. Даже не зная толком, что за призраки преследовали Скарамуччу всю жизнь, ты была совершенно уверена в их уродливости и жестокости. У них были когтистые лапы, оставлявшие на худощавой спине глубокие царапины, они несли с собой металлические кандалы, обещавшие навечно сцепить между собой ноги, и у них были зверские лица с кровожадными улыбками. Призраки были безжалостны и совершенно безразличны к судьбе Скарамуччи.       Чтобы они не увлекли его за собой в чёрную муть воспоминаний, ты протянула к Скарамучче руку. Он хмуро глянул на нее. Ты выразительно подняла брови. Скарамучча хотел, судя по потемневшим глазами и приоткрывшемуся рту, возразить, но отбросил эту мысль. Его рука поднялась до твоей, и, сцепившись между собой, они легли между вами. Только тогда ты начала: — Когда работаешь с чужими снами, важно понимать, что они не могут просто раствориться в воздухе, — говорила ты. — Сны отражают наше прошлое, наше настоящее, будущее, которое мы для себя видим. Иногда наша собственная душа пытается дотянуться до нас через сны, — в голове промелькнуло воспоминание о лисице. — От таких вещей легко не отделаешься. Если хочешь разрушить чей-то кошмар — придётся получить его обломками по голове.       Скарамучча едва заметно дёрнул губой. Ты покачала головой. Конечно, ты знала, на что шла, когда проникала в его сон. — Опытные сноходцы, — продолжала ты, — умеют отгораживаться от снов, которые забирают. Остатки кошмара как бы ударяются о щит и разбиваются. Но, как ты понимаешь… Я не слишком опытный сноходец. — Я догадался, — досадливо ответил Скарамучча.       Ты фыркнула на него и стала рассказывать дальше: — Когда я забираю чей-то сон, я вижу его обрывки, — ты намеренно умолчала о боли. — В основном то, что мучало человека больше всего.       Ты замолчала, так и не решив до конца, как следует оформить свой рассказ. Скарамучча нетерпеливо заёрзал. Ты пожевала губами. С каждым мгновением воздух накалялся сильнее, но в голове всё мучительнее и ярче мелькали незнакомые тебе люди, всё более чудовищными казались раны на телах погибших. — И что же, — наконец уронил в разряженный воздух Скарамучча своим грубым голосом, — мучало меня? — Я видела кузнеца в черно-белой бандане, — сказала ты, — и множество людей, которые кашляли кровью, а потом погибали. Ещё я видела устройство… — ты поморщилась. — Не знаю, что это было, но думаю ты… Пытался его выключить?       Подняв глаза, ты увидела, что бледное лицо Скарамуччи стало совсем белым, как будто его вывернули наизнанку. В сапфировых глазах наступила полночь. Скарамучча медленно приподнял подбородок, глядя на тебя, сновно хотел отстраниться и огородиться. — Это всё? — осведомился он. — Нет, — решив довести дело до конца и очистить душу, ответила ты. — Был ещё мальчик в заброшенной хижине…       Тут глаза Скарамуччи вдруг разорвались молниями, ночной грозой и громом. Он весь сразу освирепел, охладел; что-то, давно понемногу прогрызавшее его сердце, впилось в него теперь отчаянно, причинив небывалую боль. Ты слегка поморщилась, ясно поняв, что всё же ненароком уронила щепотку соли на незажившую рану. — И это, по-твоему, меня мучало? — Скарамучча попытался выдернуть свою руку из твоей. — Скарамучча… — покачала было головой ты. — Не надо, — оборвал тебя он. — Моё прошлое уже давно не имеет никакого значения. И эти бесполезные чувства, которые ты стремишься мне приписать, тоже не имеют никакого значения… Да отпусти ты меня! — не сдержавшись, рявкнул он.       Его кожа скоро грозилась начать обжигать твою, так сильно он пылал, пытаясь оттолкнуть тебя, весь мир и самого себя, терзаемый невыносимым фактом того, как больно ему было на самом деле. Но ты не отпустила его руки, ты сжала её сильнее, и бесстрастно посмотрела в его злые глаза. — Не отпущу, — твёрдо сказала ты. — Ты! — Скарамучча за многострадальную руку притянул тебя к себе. — Думаешь, мне больно? Думаешь, я страдаю и мне нужна твоя помощь? — Да, ты прав, — согласилась ты, — именно так я и думаю. — Ошибаешься! — горько усмехнулся Скарамучча. — Я давно отверг всё, что было, и проклятую человечность, и всех этих бессмысленных жалких людей. — Тогда почему злишься?       Вопрос ты задала спокойным тоном, хотя, если быть окровенной, тебе очень хотелось повысить голос и остоять себя, как ты делала прежде. Но некоторые дела, а особенно те, которые связаны с человеческим прошлым, хранимое в израненном сердце, требуют спокойствия, терпения и деликатности. Глядя в океанические глаза, ты усмиряла свой волчий нрав. — Потому что ты вечно лезешь, куда не просят, — огрызнулся Скарамучча. — Тогда зачем ты пускаешь меня всё дальше, если тебя это так бесит? — резонно поинтересовалась ты. — Ты позволил мне узнать про Баал и рассказал про кицунэ, когда мне понадобилась твоя помощь. Если не хотел подпускать меня, почему каждый день приходил ко мне? Почему танцевал со мной?       Найти ответ на такое было сложно. Человек одним шагом, хочет или нет, всегда себя выдает. Даже если всё вертится вокруг да около, не решается, рано или поздно внимательному наблюдателю всё станет совершенно очевидно. — Это не имеет значения, — отрезал Скарамучча.       Тут твоё сердце болезненно сжалось, чуть не подтолкнув к горлу обидные слова, но ты убедила себя, что Скарамучча, как загнанный зверь, пытается извернуться всеми правдами и неправдами. — Правда? — только и спросила ты.       Он гневно уставился в твои глаза, грозя сильнее удавить себя новой ложью, но, видимо, это было для него сложнее, чем на первый взгляд. Его грудь судорожно поднялась и опустилась, словно он никак не мог подобрать слов, чтобы описать, как сильно ненавидит тебя. Действительно, непросто солгать о ненависти тому, к кому привязываешься.       Сумеречные глаза погасли, огонь в них затух слабой искрой. Вспышка гнева улеглась, а за ней следом пришло обычное для него опустошение. Словно выдавив из себя всю злобу, он обмяк, его плечи устало упали, только во взгляде догорало печальное воспоминание. — Тебе никогда не понять, — сказал он уже тише. — Одно предательство — может быть. Но два? Три? Верить кому-то после такого — чистое безумие. — Безумие — это настолько бояться боли, чтобы отказываться от человеческого общества, — парировала ты. — Я не боюсь боли. — Боишься. И одиночества. Это нормально, Скарамучча. — Ты думаешь, что знаешь меня? — Знаю. — Ты ошибаешься.       Ты усмехнулась. Сев и скрестив ноги, чтобы удобнее было смотреть Скарамучче в глаза, ты перехватила вторую его руку. Он скользнул взглядом по этой неприметной ловушке, в которую угодил ненароком, и самовольно наступил в следующий капкан — твою полуулыбку. — Я не знаю твоего прошлого, — сказала ты, — но я знаю, какой ты. — Неужели? — ядовито усмехнулся Скарамучча. — Ты очень сильный, — продолжала ты с той же полуулыбкой, — и ты действительно способен вынести больше, чем я и мой брат вместе взятые. Но ещё у тебя есть сердце, и оно гораздо добрее, чем может показаться. Тебя всегда выдают глаза: они смягчаются, когда ты смотришь на животных, стариков и детей. Не смотри на меня так, я всё видела! Ещё ты постоянно дёргаешь щекой, когда тебе не нравится то, что я говорю. И ещё ты часто сначала бесишься и отвергаешь всё, а потом обдумываешь и соглашаешься. Замечал? — Хватит, — Скарамучча снова попытался выпутаться из твоих рук. — Ты справедливый, — продолжала ты, – умный и внимательный. Кажется, такие люди всегда пьют чай без сахара, как ты считаешь? А ещё ты не любишь роскошь и помпезность, которая обычно окружает Белый Замок и… — Я этого не говорил, — возразил Скарамучча. — Умоляю, комната всё сказала за тебя. А ещё ты весь Зимний Бал закатывал глаза с отвращением смотрел на вельмож, — заметила ты. — А ещё ты ужасно бестактный, особенно когда речь заходит о сладком. Это действительно жестоко!       Хотя разговор, вроде как, принимал весьма серьёзный оборот, улыбка всё сильнее охватывала лицо. Взгляд Скарамуччи слабел, терялся в твоём весёлом выражении лица, и никак ему не удавалось понять как кто-то может с такой нежностью говорить о нём. — Кстати, я видела, что, кроме романов, тебе нравятся исследования Вахуманы. Оказывается, не так уж тебе и чужда человеческая история и социальные конфликты, да? — ты склонила голову набок. — А синий цвет тебе очень идёт. Хорошо, что он твой любимый. И ещё, кстати, видимо ты очень хорошо заботишься об Орионе. Он беспокоился о тебе. — Он животное, — качнул головой Скарамучча . — У животных тоже есть сердца, Скар, — сказала ты, вздохнув. — У них жизнь гораздо короче человеческой, и они всю её посвящают любви. Даже если их предают, они не теряют способности любить. Наверное, поэтому они такие счастливые. И даже не смей говорить, что животные глупые. Это неправда.       У Скарамуччи было одно особенное свойство, которого ты не упомянула. Он всегда вспыхивал, как спичка, стоило задеть его за живое, но быстро затухал, гас и остывал, обнаруживая себя посреди океана. В такие мгновения подступиться к нему становилось проще, можно было даже дотронуться до колючего сердца. — Если ты не знаешь моего прошлого, ты не знаешь меня, — процедил он. — Прошлое не определает нас, — ответила ты, — но оно больно ранит, если от него отрекаться. То, что с тобой произошло, это опыт, а не повод отказываться от жизни. — Опыт? — презрительно ухмыльнулся Скарамучча. — Так ты это зовёшь?       Он вновь выпрямился, вонзил в тебя ястребиный взгляд. Все три предательства, вся боль, всё разочарование хранились в нём всегда и в редкие моменты проступали достаточно отчётливо, чтобы ты сумела их рассмотреть. — Моя собственная создательница, — отстранённо произнёс Скарамучча, — отреклась от меня, потому что я был слишком слаб. Она запечатала мою силу и отпустила на волю — так она называет тот факт, что оставила своё дитя на произвол судьбы. — Поэтому тебя так злит то, что ты чувствуешь боль? — спросила ты.       Сердце сжималось, но ты всё взглядывалась в его лицо, ища, за что уцепиться и как помочь ему понять, что уже давно не тот беззащитный ребёнок, которого могут оставить на произвол судьбы. Скарамучча яростно мотнул головой. — Это не всё. Я расскажу тебе, что ты видела, — он скривил губы. — Ты видела Татарасуну. Туда я попал после того, как Кацураги нашёл меня в Павильоне Сяккэи. Они прозвали меня Кабукимоно. Делали вид, будто я такой же, как они. Учили меня ковке, рисованию, ещё каким-то человеческим глупостям… А потом появилась эта проклятая машина… Горн… — Скарамучча стал вдруг ещё жёстче. — И люди стали умирать. — И тот кузнец? — спросила ты, вспомнил мужчину в чёрно-белой бандане. — Нива, — выдох дался Скарамучче труднее прежних, словно кислорода в лёгких вдруг стало не хватать. — Он… Представлялся моим другом. Когда ситуация с горном обострилась, я отправился в Тэнсюкаку за помощью. Никто не помог. А, когда я вернулся, Нива уже сбежал со своей семьёй, как проклятый трус, испугавшись наказания за то, что скрыл от сёгуната историю с горном. Он просто уплыл.       Горечь сквозила в студёном голосе. Скарамучча больше не делал попыток вырвать свои руки из твоих, и только эта связь, казалось, помогала ему говорить. За своей ледяною внешностью он силился скрыть то, как трудно было говорить, вспоминать, даже дышать при одной мысли о покинувших его друзьях. — У него могли быть причины… — покачала головой ты. — Его семья… — А что насчёт меня? — вскинулся Скарамучча. — Я не был его семьёй?       Его глаза снова вспыхнули, как две глубочайшие в своей болезненности бездны. Ты не нашлась с возражениями и лишь печально опустила глаза. — Что случилось с горном?.. — спросила ты тихо. — Я отключил его, — пальцы Скарамуччи дрогнули, невольно навеяв на тебя воспоминания об обожжённой коже. — Больно было? — ты рассматривала его руки, давно уже побелевшие и зажившие после схватки с горном. — Это всего лишь проклятая машина. — Ты обжёгся, чтобы спасти других.       Скарамучча усмехнулся. — Я всё равно никого не спас. Люди, работавшие с горном, умерли, и все сделали вид, будто ничего особенного не произошло, — произнёс он, точно выплюнув. — А тот мальчик? — не сдавалась ты. — Ты нашёл его после?.. — После того, как Нива предал меня, — бесстрастно согласился Скарамучча, — я ушёл. И набрёл на ту хижину. У того мальчика никого и ничего не было. Он был похож на меня. Ни имени, ни семьи, ни друзей. Его родители не вернулись домой. — Ты заботился о нём, — сказала ты, припомнив видение. — Заботился, — озлобленно ответил Скарамучча, — но он тоже оставил меня. — Он погиб, Скарамучча. Есть вещи, над которыми мы не властны, — попыталась заспорить ты. — Он оставил меня, — вспылил Скарамучча. — Он бросил меня! Даже он, практически ставший мне братом по несчастью! Думаешь, что после такого я должен быть похожим на тебя, т/и? Думаешь, я могу быть таким, как ты?       Солнечный свет поблек и потух за облаком. Небо пушилось сединой, теряя ясную голубизну. Комната накрылась серостью, и в этой серости оживали сырые, ещё кровоточащие воспоминания, которые жили веками и так же долго терзали сердце Скарамуччи. — Скажи мне, — глухо потребовал он. — Признай, что ошиблась, т/и.       Есть сердца, с рождения трепещущие от невообразимого желания любить. Такие сердца невероятно восприимчивы и податливы, легко ломаются под внешними обстоятельствами, бьются, как хрусталь, на мелкие осколки. Такие сердца просто ранить. Просто очернить. Вернуть им былую красоту не представляется возможным, но вот только искра, которая прежде была пожаром, всё ещё мечется в закрытом сердце. Она всё так же может вспыхнуть, пусть не такая всеобъемлющая, как раньше. — Нет, — отрезала ты, сжимая его руки. — Я от тебя не откажусь.       Скарамучча вздрогнул. — Ты говоришь о другом, — ощерился он. — Всё об одном. Ты хочешь, чтобы я доказала тебе, что ты был прав, назвав всех людей предателями, — печально заметила ты. — Но я тут. Рядом с тобой. Я верю, что ты не заслуживал того, как с тобой обходились. Верю, что ты был достаточно сильным для Райден. Верю, что Нива не хотел причинять тебе боли. Верю, что тот мальчик… Любил тебя, как своего брата, но у него было слишком мало времени, чтобы заставить тебя поверить в любовь.       Скарамучча всколыхнулся, как сухая трава от ветра. Слово «любовь» вызвало в нём почему-то странный трепет, какого ты прежде за ним не замечала. Наверное, ему редко доводилось слышать это слово. Наверное, мало кто признавался ему в любви – рождённому куклой и ставшему марионеткой собственного печального прошлого. Некому было научить и его понятию любви и уж тем более тому, как в этой любви признаваться. — Верит она… — Скарамучча поморщился. — Как же. — Знаешь, во что ещё я верю? — ты придвинулась к нему. — В то, что ты заслуживаешь счастья. Твоё прошлое не должно определять тебя и твоего будущего. — Оно и сейчас не определяет, тупица, — отмахнулся Скарамучча. — Раз болит, значит влияет. Если бежишь, значит боишься, — сказала ты. — Прошлое есть прошлое, Скар. Пока не примешь его, оно будет травить. Смиришься — тогда освободишься. — Как у тебя всё просто, — зло ответил Скарамучча. — Отпусти и живи, как будто ничего и не было. — Извлеки урок, но не кори себя и других, — поправила ты.       Скарамучча выдохнул тебе в лицо, всматриваясь в твои добрые глаза. Никак ему было не понять твоей надежды. Твоей веры. В конце концов, и тебя предавали, и твоя создательница бросила тебя, и твой друг детства едва не убил тебя, и даже твой конь оставил тебя умирать у подножия горы. А ты почему-то так и не простудила своего жаркого сердца: обрела семью, не стеснялась дружить, завела нового коня. В чём был твой секрет? Почему там, где он ломался, разбивал колени и не желал вставать, ты поднималась, утирала слёзы и шла дальше, если он был полубогом, а ты — простой девчушкой, не умеющей даже пользоваться своей силой? — Ты и правда близко подпустил меня, — сказала ты тихо. — Тебе ведь не безразлично всё, что было?       И вы оба по негласной команде опустили глаза вниз на сцепленные руки, так и державшиеся друг за друга сквозь всю эту мучительную и болезненную историю. — Люди не заслуживают доверия, — сказал Скарамучча холодно. — А я не человек, — лукаво заметила ты.       И он, подняв на тебя глаза, поймал твою улыбку. Словно и не было всей это истории о Ниве, безымянном мальчике и сотне обломанных на пороге жизней. Ты смотрела на него как прежде, ни на минуту не сомневаясь, что он способен заново полюбить, заново довериться и быть любимым. Ни на минуту, почему-то, не сомневаясь, что можешь подарить ему исцеление. Даже после всего ты видела его красивые глаза и горькое сердце. Его холодные руки совсем согрелись от твоих. — Кицунэ заслуживают доверия ещё меньше, — сварливо сказал Скарамучча. — Первое слово дороже второго, — хмыкнула ты, отнимая руку от его руки и касаясь его щеки.       Он не вздрогнул от твоего прикосновения; всё пытался что-то угадать по твоим глазам, узнать, предашь ли его, бросишь ли, оставишь ли, как все остальные. Будешь ли подобна всем, кого он знал раньше, или станешь среди чернильных воспоминаний золотым?..       Чувство в груди крепло, разгоралось, когда в глазах Скарамуччи среди теней ты замечала колебание. Оно собой напоминало трещины на речном льду по весне: предвещая перемены, вода готовилась выйти из берегов, проломив сковывавшую её всю зиму корку. Вот и глаза Скарамуччи серьёзно поменялись с далёкой первой встречи в лесу.       И стоило тебе увидеть это изменение, этот лучик света в синих глазах, как в твоей груди стало мало места. Его рука сжимала твою руку, твои пальцы оставались на его щеке, и глаза никак не отрывались друг от друга, всё стремясь заглянуть куда-то в душу и разгадать все тайны прошлого, настоящего и обещанного будущего.       В этом сплетении тел, в чужой спальне, в чужой кровати ты вдруг ощутила себя как дома. Не видев толком убранства комнаты, ты знала её. Не спав прежде на этой кровати, любила её. Всё в этом месте было правильно, тепло, знакомо. Всё дарило тебе ощущение места, в котором ты могла бы остаться навечно. — Я хочу быть с тобой, — вдруг сказала ты, даже не успев толком подумать, а значит совершенно точно не успев и солгать.       Скарамучча опешил, растеряв короткую безмятежность и расслабленность взгляда. Глаза вновь заострились. — Мы и так… — нахмурился он. — Да, мы и так. Но всё совсем по-другому, когда скажешь об этом, а не только подумаешь, — усмехнулась ты. — Тогда уже как будто… Не просто интрижка с капитаном, а официальные отношения. Что скажешь?       Скарамучча весь застыл, не отрывая от тебя глаз. Слова, вопреки всеобщему мнению, многое значат. Они не всегда способны обозначить смелость в той же степени, что и действия, но порой именно за ними остаётся последний акт.       Ты тоже замерла в ожидании ответа. Всё внутри неестественно трепетало. Ты ни секунды не сомневалась в своём решении, каким бы ни был ответ Скарамуччи, но сердце раскалывалось в предвкушении его слов. Он молчал, то ли задумавшись, то ли растерявшись. — Всё это… — начал было Скарамучча, сведя улыбку с твоего лица.       И, как назло, по традиции, которая, надо сказать, нисколько тебя не прельщала, вся душевность мгновения потерялась в один миг от стука в дверь. Скарамучча сразу волком вздёрнул голову, и твоя рука соскользнула с его щеки. Секунда была безвозвратно утеряна.       Скарамучча глянул на тебя, вытащил свою руку из твоих пальцев — на сей раз ты не сопротивлялась, — и поспешил уйти от того скользкого, странного и чрезмерно ответственного момента. Но движения его под твоим чуть тронутым дымкой обиды взглядом растеряли повадки хищника и сделались какими-то скованными, стеснёнными.       Когда повернулся замок, ты совершенно потеряла надежду получить ответ на свой вопрос. Дверь распахнулась. Пробежав глазами по полу до двери, ты с удивлением обнаружила на пороге хмурого и взъерошенного брата. Его суровый, как никогда прежде, взгляд опустился на твои плечи. Скарамучча, закатив глаза, отошёл в сторону. — Так и знал, что ты здесь, — Аякс швырнул ледяным взглядом в Скарамуччу. — Кабанчиком отсюда, сестрёнка. Есть разговор. — Опять? — капризно спросила ты, не выдав своего серьёзно задетого настроя. — Не опять, а снова. Собирайся давай, — мотнул головой Аякс и снова уставился на Скарамуччу. — И чем вы тут занимались? — Не твоё дело, Чайльд, — сухо отрезал тот. — Ах не моё? — окрысился Аякс. — Может, хочешь обсудить мою сестру в другом месте? — Не говори того, о чём тебе придётся пожалеть. — Ты калека на ближайшую неделю, думаешь, я испугаюсь? — Для этого ты туповат. — Замолчите оба! — прикрикнула ты из ванной. — Честное слово, взрослые люди!..       Ты вынырнула из-за двери, чуть более приглаженная чем прежде, и плеснула сердитым взглядом в сторону обоих Предвестников. Аякс только руки на груди скрестил, Скарамучча отвёл от тебя глаза почти сразу. — Спасибо, что изволили не собачиться хотя бы минуту, — язвительно поблагодарила ты, натягивая сапоги. — Быстрее, — поторопил Аякс. — Моё желание убить кое-кого в этой комнате растёт с каждой секундой. — Думаешь, дело в комнате? — насмешливо осклабился Скарамучча. — Думаю, дело в том, что вы ведёте себя как два кретина, — подытожила ты, вставая. — Аякс, две минуты, хорошо?       Он хотел было заспорить, но ты молча указала ему глазами в сторону, и он, из каких-то своих соображений о твоей безопасности, всё-таки, сощурившись, исчез из прохода. Ты подошла к Скарамучче, опустила глаза на его бинты. — Сходи к Доктору, — попросила ты тихо. — Повязки надо сменить. — Я знаю. Иди, — качнул головой Скарамучча, упрямо избегая твоего взгляда.       Ты помедлила, но всё-таки, подумав, легонько поцеловала его в заострившуюся челюсть и больше ничего не стала добавлять. Сняв накидку с крючка, ты покинула комнату следом за братом, но дверь за тобой захлопнулась далеко не сразу. На душе заскребли вдруг кошки. Бросив взгляд через плечо, ты вздохнула и направилась к нетерпеливо ёрзающему Аяксу. — Наконец-то! — обрадовался он. — Ты снова со мной разговариваешь? — поинтересовалась ты, заглядывая в глаза старшего брата.       В них задрожали знакомые блики. Ты заметила их с удовлетворением: последний раз, когда Аякс заговаривал с тобой не по случайному стечению обстоятельств, его глаза были мертвенно-синими и не выражали решительно ничего. — Поговорим и решу, — Аякс кивнул в сторону коридора. — Идём. — Главное, чтобы разговор был не такой, как в прошлый раз, — хмыкнула ты.       Аякс глянул на тебя с укоризной. — Ты заслужила весь гнев старшего брата, — заявил он.       Ты лишь выразительно подняла брови в ответ.

billie eilish — nda

      Разъярённый и всклокоченный старший брат шёл рялом с тобой в молчании. Он постепенно закипал и, по-видимому припоминая надменный взгляд Скарамуччи и его язвительные замечания, передёргивал плечами. Ты с лёгким сожалением вспоминала сцену в комнате.       Ошибка, ясная как день, мучительно изводила разум: ты, зная характеры Шестого и Одиннадцатого Предвестников, двух самых импульсивных и яростных членов организации, очевидно натравила их друг на друга. Стоило бы ожидать, что твой не в меру заботливый брат не потерпит рядом со своей сестрой такого выскочку, как Скарамучча. Не следовало так резко с ним обходиться, швырять в него известие о ваших странных отношениях таким пренеприятным образом.       Идти приходилось быстро, подстраиваясь под широкий торопливый шаг Аякса. Он быстро обогнал тебя, и твоё сожаление вонзилось ему между лопаток. Плечи Аякса округлились и словно стали даже шире от злости, которой полнилось его тело.       Не утерпев до столовой или любого другого места, где цивилизованные люди предпочитали выяснять отношения, Аякс свернул на ближайший балкон; ты, вздохнув, последовала за ним, кутаясь в свою накидку, расшитую мехом, и морщась от сокрушительной головной боли, которую до сих пор глушило присутствие Скарамуччи.       Балкон показался знакомым, и ты мысленно с усмешкой отметила, что здесь впервые вывела Скарамуччу на откровения. Голубоватые морозные розы так и оплетали перила, скалясь шипами и грозясь изрезать ладони всякому невнимательному человеку, будь он хоть Предвестником, хоть куклой, хоть потенциальной кицунэ.       Аякс остановился возле перил. Руки он предусмотрительно поместил между колючими стеблями. Морозные розы, как ни колебались под ветром, не могли достигнуть его кожи. Ты остановилась рядом, попытавшись поймать сердитый взгляд брата. — Аякс… — ласково заговорила ты. — Что происходит, т/и? — ожесточённо спросил Аякс, не глядя на тебя. — Я расскажу… — пообещала ты и сразу замялась. — …как только пойму, что именно… — Что именно? — Аякс полоснул тебя взглядом. — Ты знаешь, что говорят стражники? Горничные? Конюхи?       Ты представила себе на мгновение этих людей, безусловно важных для общества, но в основном лишённых высоких духовных радостей. В их монотонных жизнях сплетни были величайшим развлечением, и чем грязнее были эти сплетни, тем, конечно, было лучше. — Что-то нехорошее? — проявила высочайшую дедукцию ты, усмехаясь. — Т/и, — Аякс мотнул головой, — это не смешно. Я хочу знать, что с тобой сделал Сказитель, прежде чем разберусь с ним по-своему. — Не надо ни с кем разбираться, Аякс, — посерьёзнев и сведя брови к переносице, попросила ты. — Ничего он мне не делал. Мы просто проводим время вместе. — И ночи? — вспыхнул Аякс. — Что он забыл в твоей комнате?       Ты, попомнив его слова о слухах, представила, как всё выглядело для стражников: совершенно нелюдимый Предвестник несёт пьяную в стельку девушку через весь замок. Очевидно, для тех, кого кормила сплетня, ничего романтического в этом мгновении не было. Взвесив все за и против, ты предположила, что твоя правда всё же почти наверняка не так омерзительна, как-то, что могли нафантазировать стражники. — Он помог мне дойти до комнаты вчера, — сообщила ты. — Воронцова не предупредила тебя? — Воронцова предупредила, а должна была ты, — Аякс развёл руками, — но ты, кажется, слишком сильно напилась. — Есть грешок, — согласилась ты под его сердитым взглядом. — Мы ведь договаривались, т/и, — Аякс потёр переносицу. — Не больше одного бокала. — Я не ребёнок, которого нужно опекать и защищать, — твёрдо ответила ты. — Сама решу. — Раз взрослая — так выполняй обещания. — А ты не вынуждай меня их давать, чтобы хорошо провести время.       Аякс взглянул на тебя на этот раз по-другому, без укоризны, с какой-то странной искрой в глазах. Ты упрямо смотрела в ответ, не прячась, не воротя носа, скрестив руки на груди. Не смягчая углов, не уворачиваясь от разговора, ты напрямую резала его глазами и не стеснялась своей правды. Аякс выпрямился. — Я тебя совсем не узнаю, — глухо сказал он. — Моя сестра никогда не стала бы крутить роман с кем-то вроде Сказителя.       Острый шип вонзился в твоё сердце от этих слов, и дело было совсем не в «романе» с Шестым Предвестником. От этого шипа по телу разбежалось пламя, и ты гневно передёрнула плечами. — Я всё ещё твоя сестра, — возразила ты. — Но я расту, и у меня появляется своя жизнь. Хочешь отвергнуть меня из-за этого? — Своя жизнь? С таким, как он? — взвился Аякс. — Я ещё не решила, — сконфуженно отозвалась ты, не до конца уверенная, как обозначить в своей истории Скарамуччу. — Не решила? — Аякс прищурился. — Что между вами происходит, т/и? — Я… Не уверена… — Почему ты танцевала с ним? — Он позвал. — Сказитель? Тебя? — Ты недооцениваешь мой шарм? — Ты знаешь, кто он? — В некотором роде. — Он убийца. — Ты тоже.       Слова сорвались с твоего языка неожиданно, в порыве мимолётного желания задеть за живое и непременно защитить себя. В синих глазах дрогнули и вдруг стали таять блики. Как это всегда бывает, ты почти мгновенно ощутила укол вины, но глаз не отвела. — Он истребил, — выдавил Аякс с очевидным усилием, — целый клан. Он сумасшедший. — Скажешь, ты бы не уничтожил целый город, если бы Царица приказала? — поинтересовалась ты. — Все Предствестники построили свой путь на костях.       Несгибаемый твой взгляд схлестнулся с его, подобным волнующемуся морю, и ты вдруг поняла, что в действительности больше не та юная девочка, которая некогда ушла искать волшебного эликсира для силы. Алмазный стержень в сердце даже не скрипнул под взором брата.       Дунул ветер, растрепав рыжие волосы, взъерошив накидку. Не шевельнулись. В огненном свете догорающей зари двумя титанами стояли друг напротив друга брат и сестра, не сказать, что готовые броситься друг на друга, но уж точно готовые разойтись, оставив болезненную злую недоговорёноость в морозном воздухе. — Ты считаешь, я такой же, как Сказитель? — мотнул головой Аякс. — Нет. Я считаю, что у всех всегда есть свои причины, — ответила ты. — У тебя есть причины не доверять ему, а у меня есть причины ему доверять. Тебе недостаточно моей веры? — Ты ошибаешься, — очевидно уязвлённый Аякс тяжело выдохнул. — Он сделает тебе больно. — Пусть делает. Я найду, как за себя постоять, — парировала ты. — Он сумасшедший. — Не замечала за ним такого. — Ты помешалась на нём. — Вовсе нет. — Ты ведь совсем его не знаешь, — Аякс вдруг схватил тебя за плечи, встряхнул. — Ты не представляешь, какой он! — И ты его не знаешь, — отозвалась ты. — Его вообще очень трудно узнать, если честно.       И руки Аякса обессиленно соскользнули с твоих плеч, а в глазах угасла последняя надежда на твоё благоразумие. И ты шагнула назад, совершенно чётко обозначая его поражение, и ещё чётче — пропасть, разверзшуюся вдруг между вами.       Любовь, она ведь должна объединять; но так порой случается, что любовь, объединившая два сердца, разбивает другое. Так бывает, что чья-то дружба не выдерживает любви. — Ты действительно предпочтёшь его мне? — глаза Аякса совсем погасли. — А ты действительно заставишь меня выбирать? — но, как ни лукавил твой голос, внутри всё покрылось трещинами и задрожало.       Аякс несколько мгновений смотрел на тебя, а потом, ещё несколько мгновений, — вдаль. Всё внутри то клокотало и подговаривало серьёзнее прежнего настоять на своём, то вдруг стихало и начинало скулить, моля попросить прощения и примириться с тем, кого ты, несмотря на всё сказанное, продолжала звать братом и самым родным на свете человеком.       Ты почти вознамерилась протянуть к нему руку, чтобы, как прежде, заглянуть в глаза, улыбнуться; чтобы позабылись все ссоры и успокоилась его беспокойная натура старшего брата. Твои руки не успели за ним.       Аякс исчез. Взмахнув чёрным плащом, скрылся за стеклянной дверью; та задрожала от удара. Твои беззвучные извинения повисли в районе горла. Тебе даже не верилось, что твоя любовь могла породить такую злость. Руки рассеянно опустились по швам. Трещины по груди побежали быстрее, грозя вскоре обрушить всё твоё тело, и только в шелесте морозных роз угадывалась надежда на примирение, на прощение, на исцеление тем, что однажды ранило.

sigarettes after sex — sweet

      Свои слова ты в тот миг вспоминала так, как вспоминают неприятную горечь корицы. Тогда тебе отчего-то казалось, будто ты говоришь совершенно обдуманно и рационально; теперь ты понимала, что лишь ранила своего старшего брата и не сумела верно сгладить углов. Лукавство слетело с твоего лица. Мимо под твоим настороженным взглядом проплыл балкон. Розы, видевшие ваш последний разговор, напряжённо покачивались, всматриваясь в твои глаза в ответ, но вы минули их и пошли дальше; вернее сказать, Аякс пошёл, а ты, не смея возразить, последовала за ним. — Я сказала тебе много глупостей, — заметила ты. — У тебя было полное право сердиться на них. Но на мои отношения… — слово оцарапало тебе горло и заставило запнуться на мгновенье. — …со Скарамуччей… — Не начинай. Слышать не хочу про этого недоросля, — оборвал Аякс. — Я мирюсь с тобой, а не с вами. — Мы в комплекте. Будешь пытаться разрушить наш союз? — ты заглянула в глаза старшему брату. — Я бы попытался тебе мозг вправить, — буркнул Аякс, — да только толку-то? Всё равно поступишь по-своему. Значит, ругаться незачем. — Ты так говоришь, — возмутилась ты, — будто я никогда не слушаю твоих советов!       Начался долгий, горячо тобой любимый спуск по длинной лестнице. Стены, слышавшие прежде твои разговоры со Скарамуччей, видевшие тебя пьяной, усталой, с кровоточащими руками и кровоточащим сердцем, с любопытством вытаращились на вас, ожидая, что им принесёт твоё присутствие на этот раз. — Во имя Царицы! — Аякс широко распахнул глаза. — Да, именно это я и хочу сказать, т/и! — Но!.. — вздыбила было загривок ты. — Нет-нет, послушай! — Аякс стал загибать пальцы. — Собака. Я говорил тебе не кормить дворнягу на улице… — Была зима! — возразила ты. — Подумать только. Сами кое-как жили, а тут ещё ты, моя любимая сестрёнка, целую свору собак притащила, — Аякс мотнул головой. — Но это цветочки. Помнишь Олесю? — Олеся! — смутилась ты. — Я разве не предупреждал тебя, что у неё проблемы с головой? Напомни, не ты ли защищала её до тех пор, пока она не пустила слух, что ты и сынок Речниковых… — Так я ведь потом подкинула лошадиный навоз в её комнату, — припомнила ты. — А отвлекал её кто? — Аякс покачал головой. — А помнишь школу? — Что конкретно я должна вспомнить? — всплеснула руками ты. — Как я подралась с сыном Васнецовых? Или как устроила в столовой битву едой? Или как Тимур…       Ты вздрогнула, вспомнив, и замолчала, а бравада стекла с тебя уныло и побежала по лестнице прочь. Аякс сочувственно взглянул на тебя. От него укрыть потерянное самообладание было труднее всего; по счастью, от него и не нужно было. По твоему лицу, спокойному озеру с улыбкой из солнца, пробежала ветряная рябь, раздробив золотое отражение на мелкие части. На мгновение вспомнились лёд, злобный смех и мрачное, ни с чем не сравнимое тихое удушение. Близость смерти, которая оказалась не столько страшной, сколько тоскливой и одинокой.       Особенность твоей памяти была в том, что следом за этим холодом, за треском льда, за жестокой глупостью сверстников всегда приходили тёплые руки Арлекино, покрытые мглистой кожей, отравленной неизвестным тебе ядом. Они подхватывали тебя, и глаза с красными крестами вместо зрачков бросали на тебя взволнованный взгляд. Следом был мягкий плед, горячий чай, перепуганный брат, метавшийся между тем, чтобы утешить тебя, и тем, чтобы задать твоим обидчикам. Арлекино строго усаживала его подле тебя и Кристины — белокурой черноглазой девочки, белой, как мел, после своего геройства. И ты сквозь призму воображения снова глядела на неё, сообщившую Предвестникам о глупом плане Тимура.       И твоё лицо от этих воспоминаний снова прояснялось. Они никогда не давали тебе потеряться в этом тенистом омуте, вытягивали тебя, как Арлекино вытягивала из чёрной воды. Эти воспоминания были твоим спасительным кольцом из рук, когда под ногами трескалось время, отделявшее тебя от прошлого. — В любом случае, — мотнула головой ты, — я ведь послушала тебя, когда ты сказал мне не запивать рыбу молоком? Послушала! — О Царица, — Аякс не стал акцентировать внимание на крохотной заминке, — она послушала меня! Один раз! Из тысячи!       Он сокрушённо покачал головой, а ты, фыркнув, ускорила шаг. — На этот раз, — сказала ты, — я не ошибаюсь. — Знаешь, я бы, во имя твоего счастья, согласился бы, будь это кто угодно, кроме Сказителя, — Аякс догнал тебя. — Да ну? Дотторе? — ты насмешливо покосилась на него. — Вот ещё… — поморщился Аякс. — Нет. Кроме Сказителя и Дотторе. — Панталоне? — Он женат. — А если бы… — Нет. Отвратительно. — А как же Пуль… — Т/и! — Хорошо-хорошо. Кто угодно, но только не Предвестники Фатуи?       Лукавство, истинно лисье, плескалось в твоём огненном взгляде, и находило свое отражение в глубоких океанических глазах, давно погасших в бездне и оживавших лишь в твоём присутствии. Всё на миг показалось прежним: как будто не было никакого Бала, никакого Скарамуччи, никакого спора. Грубые слова не слетали с твоих губ и не разбивались о его его безнадёжные попытки позаботиться о тебе; не было холодного месяца без родного рыжего недоумка, впервые в жизни решившего не говорить с тобой.       Закончилась лестница и распахнулись двери в холл с витражами. Сегодня он выглядел особенно светлым: зимнее солнце выкладывало нежной мозаикой пол, вывешивало её на стены, на колонны. Ты лишь бросила быстрый взгляд на один-единственный витраж с человечным нечеловеком и сразу вернула его брату. — И всё-таки, — сказала ты, — прости меня. Я была резка. — А я могу не извиняться? — изогнул бровь Аякс. — Я был прав. — Не был! — возмутилась ты. — Ты заставил меня выбирать! — И ты засомневалась! — заметил весело Аякс. — Между братом и… Прости, кто он? Кретин, охмуривший тебя? Холодный нарцисс, которых ты вечно отвадила? Любовь всей твоей жизни?       И тебя вдруг после его слов передёрнуло, улыбка уже не дрогнула, а раскололась и совсем сошла с лица.       Ты почувствовала, как одно слово в его язвительном замечании прикоснулось к твоей обнажённой груди, обожгло её, а затем и всё тело, и горло, и рот, который столько раз стремился произнести это слово, и, может, даже произносил, но совсем не в том направлении, в котором следовало его произносить. Ноги дали осечку, и ты споткнулась на совершенно ровном полу. Аякс успел тебя поддержать, хотел даже пошутить, но застыл на полуслове, заметив твои растерянные глаза. — В чём дело, чертёнок? — усмехнулся он. — Уже готова со мной согласиться? — Я… — ты мотнула головой. — Что ты сказал? — Спросил, готова ли ты… — Раньше! До этого! — Про твою новую больную зверушку? Что он нарцисс. — Да нет же, позже!       Аякс нахмурился, взгляделся в твоё раскрасневшееся лицо. Слово вертелось у тебя в голове, на языке, в самом сердце. Ты его знала, понимала, чувствовала всеми излучинами души. Ты его ощущала внутри себя, взращивала, как тепличное дерево, растила, так и не дав ему имени. Ты никогда его не называла. Тебе было достаточно знать, что оно созревает внутри тебя. — Любовь всей твоей жизни… — сказал Аякс неуверенно.       И твоё тело снова отозвалось. Оно затрепетало, заполнилось до краёв нежностью, осознанием, пониманием. Перед глазами на мгновенье предстал образ Скарамуччи — недовольное лицо, раздражённые холодные глаза, плотно сомкнутые губы. И рядом проплыло замечательное слово, сложенное из весенних цветов, горьких слёз, улыбок, случайных приветствий и неслучаных объятий. Это слово звалось любовью. — Во имя всего, — Аякс удручённо покачал головой. — Ты ведь не хочешь сказать, что влюбилась в него по-настоящему?       На языке вдруг стало сладко, будто ты глотнула горячего шоколаду. Ты уставилась на брата широко распахнутыми глазами. Всё в тебе переворачивалось, но не приходило в беспорядок, а вставало на свои места. Всё складывалось в мозаику, в которую должно было сложиться с самого начала. — Аякс… — ты отмерла, схватила его за плечи, уставившись в синие глаза. — Аякс, я… Похоже, да! Влюбилась!       Губы сами произнесли это вслух, без явзительной насмешки, без лукавства, без треска. Произнесли легко и мягко, естественно, словно и были созданы для того, чтобы произносить это слово. Влюблена. Влюблена. Влюблена.       Ты никогда не была из тех, кто испугался бы, осознав вдруг посреди коридора, в присутствии брата, что влюбился в самого несносного человека на всём белом свете. Тебе не было страшно. Тебе казалось, что в тот миг тебя вообще ничего не могло напугать. Ты была влюблена.       Чувство было отнюдь не новым, но оно обретало всё новые черты, всё более правильную форму. У него теперь было имя, и с этим именем пришло нечто совершенно новое, словно из звезд вдруг сложилась тропа, ведущая в самые небеса, в далёкие небеса, дорога к которым открывалась лишь рука об руку с тем особенным человеком, которого люди, вроде как, выбирают на всю жизнь. — О Царица… — Аякс смотрел на тебя совершенно ошарашенно. — Я влюбилась, — повторила ты, глядя ему глаза, — в Скарамуччу. Я влюбилась.       Тебя так переполнили чувства, что ты совсем позабыла об утренней размолвке. Тебе захотелось броситься обратно по проклятой на душевные разговоры лестнице, кинуться в его объятья и даже не знать, испытывает ли он хотя бы половину того, что испытывала в тот миг ты.       Тело не шевельнулось, а сердце вспорхнуло куда-то к тяжелым жемчужно-серым облакам, невесомое и бесстрашное. Ты смотрела на своего брата и любила его в тот миг особенно сильно за дурацкие остроты, которые привели тебя вдруг к такому откровению с собственной душой. — Позволь узнать, — сухо поинтересовался Аякс, — до тебя это именно сейчас дошло? После моей шутки? — Да! — выпалила ты, сияя. — Понятно. Пойду убьюсь, — вздохнул Аякс, потерев переносицу.       Сумятица в тебе начинала успокаиваться, образуя вместо бурного пламени вполне спокойный костерок. Ты подозревала, что, увидев Скарамуччу, вновь увидишь, как звезды спускаются с неба, почувствуешь, как в самой груди распускаются устлавшие сердце цветы… Но в тот миг, глядя на раздасадованного брата, ты постаралась ненадолго унять пламя внутри, подумать о том, что было важно не для тебя и твоего возлюбленного — на душе от этого слова вновь стало сладко, — а для тебя и твоего брата. — Аякс, — уже осевшим, спокойным голосом с прежней улыбкой сказала ты, угомонив свое сердце, — я всё равно поняла бы это, рано или поздно. — Лучше бы поздно, — буркнул брат, высвобождаясь из твоих рук. — Поверить не могу. Я думал, ты просто развлекаешься… — Развлекаюсь? — возмутилась ты, приглаживая растрепавшиеся волосы. — Когда я играла чужими чувствами?       Аякс взглянул на тебя искоса. — Нет, — мотнула головой ты. — Это не считается. Дальше одной ночи дело не заходило. — А как же?.. — Денис? Я его сразу предупредила, что между нами ничего особенного не будет. Думаешь, лучше бы я была с ним?       Аякс нахмурился, долго рассматривал витраж, по случайному стечению обстоятельств оказавшийся возле вас. С него на вас смотрели безразличные синие глаза, похожие на беззвёздное небо. «И вовсе, — подумала на этот раз ты, — у него не такие глаза. Цвет — и тот не похож.»       Придирчивость твоя не знала пощады: ты выискивала всё новые изъяны в лице куклы, пока не подумала вдруг, что это бессмысленно. Перед тобой действительно была пустая марионетка. Перед тобой было лишь воплощение того, что сумел рассмотреть художник. Прошлое, до которого он смог достучаться. — Нет, — признал нехотя Аякс, вновь переводя взгляд на тебя. — Он паршивец. Но и с этим я тебя видеть не хочу. — Тогда не увидишь, — легко согласилась ты, — но встречаться я с ним всё равно буду.       И упрямые глаза твои вновь воспротивились ему. Ты ни за что не хотела признать, что он прав, и совсем позабыла о ссоре, о том, что Скарамучча, в общем-то, не принял твоего предложения сразу. Будь ты в чуть более вдумчивом состоянии, ты бы остановилась: раз он не запрыгал от счастья по комнате, нуждался ли он в отношениях с тобой вообще?       Но ты не была.       Аякс несколько мгновений смотрел на тебя. Ты не отступала. Твоя спина, твои плечи распрямились, глаза зажглись неистовым огнём. Конечно, с тобой никак нельзя было не считаться в тот миг. С влюблёнными людьми вообще хоть считайся, хоть не считайся, они найдут, как проложить дорогу своим чувствам. — И я, — поинтересовался Аякс, — ничего не могу сделать? — Ничего, — подтвердила ты. — А, если попытаюсь, мы опять поссоримся? — Ага. — И ты даже не станешь слушать меня, если я попытаюсь тебя отговорить? — В точку.       Аякс тяжело вздохнул, рассматривая тебя. На лице — ни искринки гнева. Ты всё говорила с мягкой улыбкой, так, словно и не готовилась к противостоянию с братом. Но ему ли было не знать, что за ней скрывается непоколебимый стержень? Ему ли было не знать, что ты все свои слова сумеешь воплотить, если он в действительности попробует встать у тебя на пути? — Почему он? — спросил неожиданно Аякс. — Потому что, — мгновенно ответила ты, — мне с ним спокойно. С ним я чувствую, что мне ничего не угрожает. С ним интересно. Я не имею в виду, что иногда он холоден, а потом вдруг нежен… Нет, у него свой взгляд на мир. Жутко раздражающий и жутко интересный. Он внимателен ко мне по мелочам. Знает, что я люблю. Защищает меня всегда. Много, причин Аякс. — Тебя послушать, так он ангел Селистийский, — фыркнул тот. — А минусы? — О, — хмыкнула ты, поправляя ремешок на груди, — целая куча.       Аякс шумно вздохнул, поглядел в сторону, на витраж Шестого Предвестника, словно надеясь прожечь в нём — причём совершенно непостижимым образом заодно и в настоящем теле — дыру. Его глаза то темнели, то светлели. Он всё пытался примириться с мыслью, что отвадить его от тебя не получится. — Аякс… — начала было ты. — Знаешь что? К чёрту Сказителя! — Аякс встрепенулся, схватил тебя за руку. — Сегодня у меня другие планы. Забудь о нём к чертовой матери на пару часов. — На пару часов? О нет, дорогой брат, я этого не вынесу! — простонала ты. — Придётся. Иначе твой дорогой брат не будет говорить с тобой до скончания времен. — До скончания времен это долго. С таким характером ты не доживёшь. — С таким вкусом в мужчинах не доживёшь ты. — Ты же сказал забыть о нем на пару часов? — Вот и забудь. — А ты не напоминай! — Такого в уговоре не было. — Аякс!       Улыбка на серьёзном лице старшего брата отразила твою. И всё стало как раньше — длинный холл, холодный солнечный свет, снег за окном Белого замка, столица, не знавшая любви. И снова весь мир показался тебе большим, но совсем не страшным: и так было лишь потому, что в этом мире у тебя был старший брат — твоя опора, твой щит и твоё заточенное копье.       И лишь глубоко в сердце прорастал маленький изьян в прежней картине. Теперь в твоём большом сердце, вмещавшем всех родных и близких, появился ещё один человек. Другие, правда, считали, что он не человек вовсе. Он и сам теперь в это верил. Но твоё сердце знало правду. Знало, что его глаза не способны солгать — его человеческие глаза гораздо ярче витражных. Витражные глаза были пустыми, словно этот нечеловек был безразличен к миру так же, как мир был безразличен к нему. Настоящие глаза были злыми, холодными и до краёв полными боли, и всё это, конечно, было куда лучше равнодушия.       Этого нечеловека теперь никуда было не деть из сердца. Ты то и дело вспоминала дрожь в его груди, тёмные глаза с пылким гневом в них, неловкие движения рук и очень злые поцелуи. Почему-то из всех людей, с которыми ты просыпалась в одной постели, тепло сердцу становилось только с ним одним, с нечеловеком.       По счастью, сердце у тебя было большим и способно было вместить твоих родителей, братьев, сестру, любимую лошадь и Скарамуччу, даже не повредившись. Оставалось теперь и твоему брату смириться с тем, что твоей любви вполне хватало и на него, и на несносного Сказителя, и ещё на половину мира; а уж кому раздаривать свои нежные чувства, ты могла разобраться сама.       Но он, ты знала, рано или поздно примирится окончательно, потому что для Аякса никогда не было и не будет ничего дороже семьи. И он, конечно, лучше перетерпит невыносимого, омерзительного, косноязычного, проклятущего Скарамуччу, чем потеряет своего чертёнка из-за неуживчивости Шестого Предвестника.

***

— Так куда мы идём?       Вопрос упал в спину старшего брата в сотый раз, разбился о неё и отдался эхом тяжёлого вздоха. Аякс по меньше мере девяносто девять раз до этого отвечал, что это сюрприз, но тебе никогда не надоедало раздражать Одиннадцатого Предвестника — это было почти так же весело, как выводить из себя Шестого. — Почти пришли, — проскрипел Аякс.       Ты лишь фыркнула, неуютно поёрзав в чужом седле. Лаванде в тот день полагалось отдохнуть после вчерашней прогулки и серьёзного потрясения из-за неожиданно проявившейся лисьей силы. Ты не стала тревожить её: оставила на попечение конюха, наказав хорошенько её почистить, накормить лучшим овсом и выпустить в леваду под вечер, а сама поехала на жеребце Аякса.       Говорят, питомцы похожи на своих хозяев. Это интересное наблюдение. Лаванда была столь же невозмутима, как ты, пока молния не ударяла возле самых её копыт, всегда оставалась лукавой и, конечно, не упускала случая поддразнить других лошадей, цапнув за ухо или боднув головой. Орион отличался холодной наружностью, слыл железным нравом, хотя в действительности был весьма нежен, расположен к людям и хранил в своём лошадином сердце огромное количество любви. И, конечно, Огонёк.       Рыжей масти, с золотой гривой и белыми носочками на ногах, конь был прост и неотразим в этой простоте. Шаг у него был беспокойный, резкий. Если Лаванда словно ступала по волнам, то Огонёк скорее прыгал по кочкам и часто взмахивал хвостом, вертел шеей. Он был совсем молодой, лет семь от роду, и с самого рождения прослыл непоседой. Даже породой не вышел. Таких лошадей обычно презирали.       Аякс его выбрал в то мгновение, когда впервые встретился взглядом с озорными янтарными глазами. Огонька должны были отправить на бойню вместе с его буйным нравом, но Аякс не позволил. Он тогда как раз потерял своего боевого коня, а Огонёк был резвым, сильным и, разумеется, так похож на твоего брата, что их можно было бы спутать.       Ты Огонька любила, он тебя тоже, хотя повстречались вы незадолго до твоего отъезда. Жеребец был к тебе расположен, частенько дружелюбно жевал твои волосы или рубашку, обнюхивал на предмет сахара, который ты неизменно приносила в конюшню после кофейни.       Но походку Огонька ты всё-таки выносила с трудом. После спокойного и плавного шага Лаванды тебе казалось, что ты едешь на скатывающихся по склону холма брёвнах. Спина уже порядочно ныла к тому моменту когда за обнажёнными деревьями показались просветы.       Небо потихоньку серело, солнце скрывалось за серебристыми клочьями. Как ты и предсказывала утром, собирался снег, но пока ещё робко, несмело. Бело-золотые лучи, упрямо пробиваясь сквозь облака, всё тянулись к снегу, к деревьям, ко льду…       Ты вытянула шею и рассмотрела за голыми ветвями хорошо знакомое озеро. Все оставалось прежним: белоснежный простор, окружённый забором из чёрных стволов, непоколебимый лёд, которого, по счастью, твои взвившиеся после медитации молнии никак не сумели задеть. Ты прищурилась. Огонёк остановился, мотнул головой, звонко заржал. — Всё, — улыбнулся Аякс, хлопая его по шее. — Ты на месте. — Наконец-то, — простонала ты, спрыгивая с лошадиной спины. — Одно страдание. Прости, малыш.       Огонёк понимающе повёл ушами и потянулся губами к твоей накидке. — Не приучена ты к настоящим коням, — отмахнулся Аякс. — Как тебе тут? — Отлично. Я тут медитирую пару раз в неделю, — пожала плечами ты. — И не узнала дороги? — насмешливо изогнул бровь Аякс.       Ты послала ему лукавый взгляд. Выражение лица твоего брата поменялось мгновенно, он распахнул рот, широко раскрыл глаза. — Ты! Язва! — вспыхнул он. — Ещё какая. Надо же мне было отомстить тебе за целый месяц игр в молчанку? — ты отвернулась к озеру. — Зачем мы здесь? — Кататься.

ruelle — invincible

      Ты вздрогнула всем телом, и улыбка сошла с твоего лица. Аякс за твоей спиной вынул из сумки коньки с заточенными серебристыми лезвиями — чёрные с золотой подписью производителя, наверняка дорогие, сделанные на заказ.       Твой недоверчивый взгляд переместился на белый лёд. В ушах снова зазвучал треск, затем сменился за бульканье чёрной воды; вдали померещились знакомые до боли лица, насмешливые и нисколько не сочувствующие. Сердце само собой отозвалось, подскочило в груди и расшиблось о грудную клетку.       Ты представила, как встаешь на лёд, как он снова трескается под тобой и мрачная гуща утягивает тебя в ледяную пропасть, как мир медленно гаснет, исчезает, как тёплая одежда камнем тянет на дно и лёгкие постепенно заполняются водой. Мучительная, долгая смерть. Ты бы предпочла быть живой в идеале, а в худшем случае — скорее, быть застреленной. — Аякс… — голос предательски дрогнул.       Рука брата опустилась на твоё плечо, выдернув из тяжёлых воспоминаний. Синие глаза глядели сочувственно. — Ты не каталась с тех пор, как Тимур… — он не счёл нужным припоминать все события до последнего. — Но прошло много лет. — А страшно как тогда, — еле слышно ответила ты. — Страшно… — Аякс усмехнулся. — Помнишь, как ты раньше любила лёд?       Улыбка тронула твои губы. — Ещё бы. Я всегда первая проверяла наше озеро, — с нежностью вспомнила ты.       Ваше озеро располагалось между деревнями Морепесок и Лесная. Маленькое, неказистое, окружённое плакучими ивами, тебе, как и всем детям, оно безумно нравилось. Как только ударяли морозы, ты хватала Аякса под руку и мчалась проверять, можно ли кататься, конечно, под его строгим надзором. Соседским ребятам никогда не хватало твоей смелости и твоего задора, чтобы первыми ступать на лёд. — Ты мне-то не позволяешь разрушить твою любовь к коротышке, — пихнул тебя Аякс, — а какому-то придурку из школы позволишь разрушить любовь ко льду? — Ну ты и сравнил, — покачала головой ты. — Брось, ты сама же всех учишь, что надо преодолевать страхи и бороться с прошлым! — возмутился Аякс. — Кто помог Варе Карасевой снова полюбить собак после нападения своры?       Тебе, сказать по правде, не слишком хотелось продолжать мотивационную речь старшего брата: в голове гудело от взгляда на лёд. Но в словах Аякса была доля истины. Страхи отравляли жизнь, особенно раня то, что некогда было любимым… — Я, — тихо отозвалась ты.       Поэтому страхи и нужно преодолевать. — А кто усадил шестилетнего мальчика на коня, которого он до смерти боялся, и доказал, что лошади совсем не страшные?       Потому что если страх не победить, выходит, что ты всё же утонула той ночью. Выходит, что вода до сих пор колеблется в твоих лёгких. Решение оказалось простым, и плечи твои расправились. — Я, — громче ответила ты. — И кто, в конце концов, смастерил мне ловушку для снов, сказав, что она поможет мне справиться с кошмарами?       Твоё сердце дрогнуло, оттаяло и забилось на этот раз не от леденящего страха. Ты взглянула на Аякса, он — на тебя, мягко, ласково, что ему, в общем-то было несвойственно. И твоего лица тоже коснулась улыбка. О, как ему было непросто вытаскивать из себя наружу эти воспоминания… Но ради тебя он, конечно, пошёл бы и на большие жертвы. — Было такое. Можешь не продолжать. Я поняла, к чему ты ведешь. Пришло время тренеру сыграть, — ты перебрала руками — они дрожали. — Холода уже месяц стабильные, лёд крепкий и толстый. Выдержит, даже если устроить на нём поединок, — Аякс протянул тебе коньки. — И я буду рядом.       Ты вздохнула, нехотя спустила глаза с его лица на коньки. Знала, что чем дольше будешь думать, тем больше отговорок найдёшь, поэтому поспешила взять коньки в руки и умерить сбившееся дыхание. В голове пульсировало. — Надеюсь, мышечная память не подведёт, — пробурчала ты с трудом. Во рту пересохло. — Не подведёт. Надевай, — велел Аякс, отрезая решительно все пути к отступлению.       Ты сняла сапоги. Ноги беспощадно цапнул ледяной воздух. В груди всё спёрло. Нервно перебирал копытами Огонёк, силясь дотянуться до чахлого кустика. Всё стало туманным и странным. Твоё тело совсем не стремилось ко льду, как прежде. «Ну и пусть! — упрямо подумала ты. — Я не хочу жить даже с этим страхом всю жизнь!»       Пусть он редко давал о себе знать, он жил глубоко внутри тебя и порой, как старый яд, время от времени тревожащий кровь и мускулы. Как известно, яд следует вывести из тела до последней капли, иначе однажды все кости в теле раскрошатся по очевидным причинам.       Коньки идеально сели на твои ноги: конечно, старший брат прекрасно знал какие выбрать для тебя. Ты вздохнула, посмотрела на Огонька. — Разотри его зельем, — ты бросила Аяксу маленький флакон. — Замёрзнет. — Ты тянешь время, — качнул головой брат. — Нет. Я выбираю подходящее время для наступления. Это стратегия, — покачала головой ты.       Аякс закатил глаза, но к совету твоему прислушался. Пока он натирал шкуру Огонька зельем, конь беспокойно бил копытами и изгибал шею, силясь рассмотреть, чем занимается его хозяин, а ты, постояв немного, решила оставить себе ещё меньше времени на раздумья.       На коньках по земле передвигалась вразвалку, тяжело и медленно, с трудом балансируя на снегу среди лесных коряг. На удивление, ты ни разу не свалилась. Ноги почти сразу освоились и припомнили, как ходить, чтобы не разбить нос о первый же камень.       У кромки озера остановилась и стала сверлить лёд глазами, словно надеясь, что он съёжится и попросит у тебя прощения за то, что однажды под тобой сломался. Духу ступить на него не хватало. Молча глядела на него, стараясь стереть из головы треск и хруст. Тщетно. В конце концов ты постаралась сделать так, чтобы в твоей голове осталась лишь холодная пустота. По крайней мере, без мыслей не было и страха. В зияющей дыре исчезла тревога. Чёрный купол накрыл сознание, непроницаемый для света и невидимый для ужаса. Ты хотела подступить ещё ближе ко льду, но на этот раз ноги не поддались. Ты запнулась и замерла. Белое полотно расстилалось перед тобой, молчаливо ожидая. — Он не сломается, т/и.       Ты покосилась на Аякса через плечо. Он в белоснежных коньках был куда ловчее тебя, словно его подошвы вовсе не оканчивались лезвиями. Ты, едва заметно скривив губы, отвернулась. — Ты этого не знаешь, — напомнила ты. — Хорошо, он может сломаться, — поддался Аякс, — но я же здесь, с тобой. В скорость-то мою ты веришь?       Ты пожевала губами, недоверчиво рассматривая лёд, ища любой изъян, любую трещину, моля его дать хоть одну отговорку, чтобы сбежать отсюда, и одновременно давя в себе смутный страх. Ты не могла позволить себе задохнуться в ледяной чёрной воде. «Если я прошу кого-то отпустить прошлое, — подумала ты, безуспешно пытаясь сглотнуть ком в горле. — то должна подать пример. Проклятье.»       Твою грудь стиснуло вдохом. Аякс открыл было рот, чтобы что-то сказать, вновь тебя поддержать, подбодрить, но ты вдруг резвым движением сорвалась с берега и перескочила на лёд. Лезвия коньков ударились о белую насыпь, и она ровными потоками разлетелась в стороны. Сердце словно заполнило всю грудь.       В голове пронеслось быстро — конец. Но лёд не треснул, даже не заскрипел. В воздухе не повеяло теплом, за спиной не раздалось насмешливых голосов, только кряхтенье Аякса. Миг спустя он оказался возле тебя. — Поправочка. Я рядом, если ты не убегаешь, — он придержал тебя за руку. — Как ощущения? — Сейчас упаду и буду истерить, — честно сказала ты, — но пока держусь.       Ты постаралась собрать дрожащие ноги, ровно встать, чтобы оттолкнуться, однако даже вдыхать стало трудным делом. Ты нащупала рукой плечо Аякса и вцепилась в него, как в спасательный круг. — Нет, — вдруг наотрез отказалась ты. — Не поеду. — Соберись, — Аякс объехал тебя, не выпуская твоей руки. — Я держу тебя.       Ты подняла перепуганные глаза, и увидела перед собой всего лишь своего брата, а вовсе не угасающий свет. Тяжесть исчезла из твоей груди, позволив тебе вдохнуть. Океанические глаза глядели на тебя внимательно, понимающие, сочувственно. Даже Огонёк за спиной как-то притих. — Я… — еле слышно начала ты. — Отталкивайся, — приказал Аякс. — Я не могу. — Можешь. — Нет! — Я потяну. — Не вздумай! — А ты не вынуждай. Отталкивайся сама. — Мне же не пять! — Считаю до трёх. — Во имя Царицы!       Ты, вспыхнув от негодования, на мгновение позабыла о страхе. Возмущение переполнило тебя с головой. Аякс уловил этот момент, короткую перемену в твоём взгляде — и не стал считать. Не дав тебе передохнуть, он вдруг потянул тебя за собой, не оставив тебе никакого выхода.       Ты ахнула, поехала вперёд, увлечённая старшим братом, и ноги как-то сами собой поддались, встали в нужную позицию, скользнули сначала неловко и небрежно, а потом, окрепнув и помнившись, сами повезли тебя. Тебе понадобилось несколько мгновений, чтобы отдышаться от такого рывка, а потом ты пустилась в ругань: — Аякс, вот ты дурак? Скажи мне, у тебя всё хорошо с головой? — вспылила ты. — Нельзя же! — Никто ж не умер, — рассмеялся в ответ Аякс. — Или ты живой труп? Признавайся тогда! — Ты меня вообще слышишь? — всплеснула руками ты. — Я нежная и ранимая, со мной так нельзя! — Нежная и ранимая? А так и не скажешь, — продолжал насмехаться Аякс. — Не скажешь, когда я тебе эти коньки… — начала было ты. — Во имя Царицы, чертёнок! Где ты только таких грубостей нахваталась! — Аякс уже почти давился своим же смехом. — Где нахваталась, там уже нет. А ты тему не переводи! Ты не дал мне времени привыкнуть ко льду! Разве так можно? — продолжала негодовать ты. — Ну, этот моральный выбор я оставлю на твоё усмотрение, — Аякс скрестил руки на груди, — зато это определённо эффективно. — Чего? — опешила ты.       И, лишь оглянувшись, ты увидела, что берег с мерцающей на нём рыжей шёрсткой Огонька остался далеко позади. Кругом был только гладкий лёд, присыпанный тонким слоем снега. Он легко поддавался лезвиям на коньках и плавным движениям, и изящные царапины оставались на нём после тебя и Аякса.       Ты ошарашенно взглянула на пройденный путь — совершенно не поверила в то, что такое могло произойти. Ты и не заметила, что всё это время ехала вперёд без всякой оглядки, без страха, без колотящегося от ужаса сердца, вслед за Аяксом, катившимся перед тобой спиной вперёд. Ты обратила к нему квадратные глаза. — Но как ты… — Очень просто. Ты, когда бесишься, ничего, вокруг не замечаешь. Нужно хорошенько тебя встряхнуть, и ты даже не заметишь пропавшей ириски или того, что проехала на коньках половину озера, — объяснил Аякс, сверкая глазами.       Ты недолго обрабатывала информацию в голове. Всё внутри снова искренне полыхнуло — то ли от ярости, то ли от смеха, было уже не разобрать. — Жук! — завопила ты. — Ты говорил, что мои ириски унёс бабайка!       Аякс сначала замер, но, увидев весёлые искорки в твоих глазах, тоже заулыбался. Ему не составило труда развернуться. Рассекая ледяную гладь, он помчался прочь от тебя, а ты понеслась за ним, совершенно позабыв в тот миг о том, что несколько минут назад боялась ступить на замороженное озеро.       И твоё тело, как оказалось, помнило всё — от положения ног до малейшего поворота рук. И мышцы сами собой подбирали нужный лад, поддаваясь малейшему твоему желанию; и было не страшно, не больно, не опасно. Было хорошо. Было свободно и легко. Шаг за шагом, толчок за толчком — и вот уже ты набирала скорость.       И не стало ни берегов, ни граней между небом и землёй. Ты на миг позабыла о том, что Тимур когда-то существовал. Впереди маячила лишь рыжая голова Аякса, да бескрайнее белое поле — достаточно, чтобы просто лететь вперёд и не думать о том, что глубоко под ногами колеблется чёрное марево, желая проглотить тебя в свою зубастую пасть.       В груди снова стиснуло, на этот раз, очевидно, от смеха. И спереди до тебя донеслось его совершенное отражение. Улыбающееся и искрящееся лицо Аякса повернулось к тебе, и глаза его сияли и мерцали. Холодный ветер трепал его волосы и подхватывал, развеивая, твои; кусачий мороз яростно впивался в щёки и в шею.       Аякс неожиданно свернул, подняв целый вихрь белых искр, но от тебя было бессмысленно бежать. Твоё тело ещё помнило, как ты мчалась по белоснежному льду по озеру среди родных плакучих ив, как неумолимой фурией неслась сквозь снег от чужих лезвий и с каким наслаждением обходила всех, пока не становилась первой.       Переставив ноги крестом, ты легко срезала, догнала Аякса и рассмеялась пуще прежнего: он скорчил рожицу, надеясь уйти от тебя, но ты беспощадно вцепилась в его рукав, не позволив ему увернуться. — Ты забыл, что я отходчива? — ухмыльнулась ты. — Быстро начинаю хорошо соображать. Хорошее свойство, да? — Лиса, — согласился Аякс, притормаживая. — Сдаюсь.       Небо и земля постепенно восстановились в твоих глазах, а мандраж стал утихать. Ты пригладила растрёпанные волосы. Щёки — ты ясно ощущала жар на коже — раскраснелись, горели огнём. Сердце восстанавливало размеренный ритм.       Оно больше не боялось. А может и боялось, но, по крайней мере, не давало лишний раз разуму об этом страхе знать. Он если и остался, то спрятался так глубоко в переулках души, что его было не сыскать. Сделалось спокойно. — И правда, — согласилась ты, — лиса.       Аякс повёл уголком губы. Вы поехали бок о бок, ты уже вовсе не стремилась поколотить его за ириски. Пожалуй, так было даже лучше для твоих зубов. Не так уж тебе было и жалко этих конфет.

home — edith whiskers

— А что твое колдовство? Появлялось? — спросил Аякс, взглянув на тебя. — Было дело, — ответила ты. — Его… Трудно контролировать. Хотя, кажется, об этом позаботились вместо меня.       Аякс изогнул бровь. Ты, вздохнув, принялась пересказывать ему все события последнего месяца. Рассказывала о лисе, о волке, о всплесках энергии и болезненной печати, существование которой предполагал Скарамучча, и наблюдала, как меняется его лицо. — Значит, он считает, что это печать… — пробурчал Аякс, хмурясь. — Аякс, пойми, — качнула головой ты, — он единственный, кто может помочь мне разобраться в том, что, со мной происходит. Это для моей же безопасности. — Даже не пытайся. Он всегда будет мне не нравиться, — отрезал Аякс.       Ты бросила на него пронзительный взгляд. — Но, — нехотя добавил он, — я понимаю, о чём ты. Хотя есть ещё… — Есть. Но он первый догадался о моей сущности и был прав во всём. Ему много лет и он родом из Инадзумы. Второго такого нет, — ты, толкнувшись, развернулась и поехала спиной вперёд. — Просто прими, что я влюбилась в него. — В другой жизни, — отозвался Аякс. — Сказитель не тот, кто тебе нужен. — Опять ты со своим режимом старшего брата, — поморщилась ты. — Если бы можно было выбирать, в кого влюбляться, всем жилось бы проще, Аякс.       Ты развернулась обратно. — Тогда ты выбрала бы его? — вопрос Аякса застал тебя врасплох.       Ты едва не запнулась. Казалось злобной шуткой, что собственный брат огорошивал тебя одной фразой за другой. Ты, что было тебе совершенно не свойственно, даже стала уставать от откровений. — Аякс, речь не об этом, — махнула головой ты. — Нет, ответь, — Аякс догнал тебя заглянул в глаза, не дав увильнуть. — Выбрала бы?       Ты вздохнула. Неожиданно вспомнилась сцена, случившаяся как-то во время вечерней прогулки, когда уже смеркалось и нежная синева спускалась с ветвей на залежи снега. Вы возвращались домой в уютном молчании. Лаванда и Орион, измотанные пробежками и дорогой по бурьяну, шли чуть опустив головы.       Когда из кустов неожиданно показалась белая собачка — небольшая, ростом немногим выше зайца — и замерла перед вади, поджав хвост от испуга, ты была готова защищать её всеми правдами и неправдами от возмущений Скарамуччи. Но ни одного твоего слова не понадобилось.       Он остановил Ориона, молча спустился к собаке. Та с надеждой подалась к нему, виляя хвостом: очевидно, она была домашней до мозга костей. Скарамучча поднял её на руки под твоим пристальным взглядом, усадил к себе в седло и коротко сказал, мельком посмотрев на ошейник: «сделаем крюк».       Ты в тот вечер не стала отвешивать никаких язвительных комментариев и молча кивнула. Вы свернули, не дойдя до озера, и на окраине города отыскали домик — частично благодаря географическим знаниям Скарамуччи частично по крикам «Долли! Девочка моя!» и поднявшимся в ответ острым собачьм ушам.       Когда до источника звука осталось совсем немного, Скарамучча протянул собачонку тебе. Ты молча взяла Долли на руки, а сама взглянула на Скарамуччу. Его глаза, опущенные на собаку, изъявляли почти даже нежность. Это было поразительно — насколько зло он смотрел на людей, сколько обиды на них таил, и каким на самом деле чистым могло быть его сердце по отношению к тем, кто никогда не причинял ему боли. Тебе нравилось находить в нём крохотные искры, напоминавшие о том, что у него всё-таки есть сердце, да какая-никакая человечность впридачу. И глаза его, смягчённые теплотой, тебе тоже очень нравились.       И стоило подумать об этом, ты почувствовала, как ласковым бархатом расцвело всё в животе и в груди. И синие глаза, и точёные черты, и злой колючий голос, и жёсткость движений и ранимость и неслышно бьющегося сердца, и чувство полного умиротворения и правильность, возникавшее в его присутствии — всё бесконечно ценилось тобой. Когда ты смотрела на него, тебе казалось, будто всё так и должно было сложиться, чтобы дважды вы повстречались в лесу по счастливой случайности. Будто всё было предрешено, будто это было единственно правильным путём. — Да, — твёрдо сказала ты. — Я бы снова выбрала его. — Но ты сомневалась, — заспорил было Аякс. — Сомнения означают, что я способна критически мыслить и здравый смысл у меня еще присутствует, — парировала ты, — так что уймись. Ты меня сюда кататься привёл или обсуждать Скарамуччу? — Мне кажется, мы только и делаем, что обсуждаем его, — проворчао Аякс. — Ну вот и разорви порочный круг, — предложила ты.       Аякс усмехнулся твоей находчивости. Ты с лёгким сердцем поехала дальше. Некоторое время катились в молчании. Старший брат искал повод поддеть тебя, ты молилась, чтобы он перевёл тему и не стал поднимать очередной экзистенциальный вопрос. — У меня скоро экспедиция, — сказал вдруг Аякс. — В Ли Юэ. — Надолго? — дрогнув, спросила ты. — Непонятно. Но, похоже, она имеет все шансы затянуться, — Аякс вздохнул.       Ты внимательно поглядела в синие глаза, и сердце твоё оказалось стиснуто тоской. — Так это просто передышка посреди работы, да? — грустно подметила ты.       Аякс кивнул и постарался тебе улыбнуться. — Я привезу сувениры, — сказал он ободряюще. — Не пытайся. Я знаю, что будешь скучать по Снежной, — покачала головой ты. — Но это всё ведь… Ради большого дела, да?       Аякс только кивнул. Ты кивнула в ответ, и во рту стало горше от выражения досады на лице старшего брата. — Я рада, что ты проводишь остатки времени в Снежной здесь, со мной, — сказала ты. — Нужно будет наведаться домой.       Аякс улыбнулся твоим словам, на этот раз — совершенно искренне. — Давно ты писала им письма? — спросил он. — С тех пор, как приехала — каждые пару недель, — ответила ты и ухмыльнулась. — Мама чуть голову мне оторвала за такое долгое молчание. — Вообще-то я передавал твои пламенные приветы, пока ты шаталась по всему Тейвату, — заметил Аякс.       Ты взглянула на него и тебе показалось вдруг, что он сильно вырос с тех пор, как ты в последний раз так же отчётливо его видела. Вытянулся, и черты лица стали более острыми, и синяки под глазами увеличились. Он стал каким-то сухим и холодным, как январское утро, и только волосы его остались прежними, огненно-рыжими, как яркий летний день. — Прости, что тебе пришлось… — начала было ты. — Не надо. Ты уже доказала, что для тебя это путешествие было важно, так что… — Аякс потрепал тебя по волосам. — Прекрати извиняться.       Слёзы подступили к твоим глазам, вместив в себя и боль, и вину, и благодарность. Аяксу пришлось три года скрывать твой побег, три года лгать семье и в одиночку справляться со всем, что сваливалось на него. Твоё отсутствие должно было породить в нём глубокую обиду, но он… Аякс был образцовым старшим братом. Храбрым, ответственным и совершенно не щадящим себя. — Тогда скажу по-другому, — согласилась ты. — Спасибо, Аякс. За всё.       Он чуть повернул голову, с мягкой улыбкой кивнул тебе. Ветер колебал его рыжие волосы, однако ничто не могло поколебать стержня в его глазах. Это ты в нем всегда уважала и любила — крепость его духа, на которую могла опереться в самый тяжкий миг, даже на льду, на который многие годы боялась выходить.       Разговор переменился на более благоприятный. Имя Скарамуччи растаяло в нём беспомощной льдинкой. Настало время сплетен, глупых шуток и воспоминаний; где-то позади, среди царапин льда, остались философия и тяжёлые беседы. На озере у вас с Аяксом впервые за долгое время появилась возможность отложить все заботы, его статус Предвестника, серьёзные вопросы, даже требовавшие безотлагательного решения. Было время просто побыть братом и сестрой, поговорить о кицунэ, об отце Дениса, даже о служанке Елене, которая, оказалось, была большой сплетницей и первой пустила слух о твоей интрижке со Скарамуччей. И только в душе твоей оказалось посеяно мятежное семя сомнения: ты почти без колебаний ввыбрала Скарамуччу, но, будь у него возможность выбирать, выбрал бы он тебя? Задай Аякс этот вопрос ему, не тебе, он бы получил такой же твёрдый ответ? Чувство в твоей груди… не принадлежало ли одной тебе?..       За разговором вечерело. Солнце, не любившее холода и всегда стремившееся зимой поскорее укрыться за горизонтом, быстро скатывалось вниз, и ты даже не заметила, в какой момент догорели последние алые угольки. Темнота, как всегда и бывало зимой, укрыла лес незаметно.       Вы продолжали кататься, хотя уже было весьма сумрачно. Лёд призрачно сиял под ногами. Веяло холодным ветром. Руки совсем задубели даже в перчатках, лица раскраснелись от мороза, болели щеки, слезились глаза — в общем, было премерзко, но вы всё не сходили со льда, очарованные мгновением братско-сестринского единения. — Я всё равно не пойму, какой смысл в хвостах? — полюбопытствовал Аякс. — Антураж? — О, да, нашёл у кого спросить, — закатила глаза. — Я же очевидный знаток лисьего рода. — Конечно… — Аякс с подозрением взглянул на тебя. — Что? — покосилась на него ты. — А у тебя?.. — он опустил глаза, прищурился. — Конечно у меня нет хвоста! — вспыхнула ты. — Уж это даже ты бы заметил!       Аякс притворно вздохнул под твоё короткое фырканье. Ритмичные движения ног за несколько часов стали привычкой. Былой страх давно не сковывал твои мышцы, и удивительно было, как помощь старшего брата повлияла на твою способность преодолеть собственный страх.       С берега донеслось ржание: это стал возмущаться Огонёк. Вы обернулись. Рыжее пятно среди деревьев беспокойно переминалось с ноги на ногу, мотая головой и явно собираясь устроить сокрушительный побег или, по крайней мере, устроить вам встряску за ожидание. — Похоже, зелье перестало действовать, — заметила ты. — Думаешь? — съязвил Аякс. — Схожу проверю его. Ты?.. — Я останусь, — решительно ответила ты. — Хорошо держишься, боец, — довольно отметил он. — Я быстро.       Аякс отстранился от тебя и поехал к коню через всё озеро. Ты осталась на льду одна. Поворочалась немного, ощутив некоторое сомнение в груди. Старый ужас едва слышным эхом отдавался внутри. Ты решила не тешить его и, сорвавшись с места, стала наматывать круги.       Было тихо. Звучал только ветер в ушах, да потрескивал лёд под коньками. Подступающий в одиночестве страх всё пытался накрыть тебя с головой, но ему никак не удавалось: ты, уперевшись в свою правду, продолжала катиться, словно нарочно надеясь наступить ему на горло. Ты вновь и вновь отгоняла его, крепче цепляясь за свою веру в собственные силы, в возможность быть сильнее прошлого.       За льдом пряталась тёмная вода. Марево снега слегка рассеялось от коньков, и её стало хорошо видно: там, за толстым слоем холода, озеро скалило зубы, напоминая о том, что в любое мгновение история прошлых лет может повториться. Ты вздохнула, оторвала глаза ото льда. Не следовало смотреть на него слишком долго.       Поэтому ты смотрела на небо. Ритмично перебирая лезвиями коньков, чуть наклоняясь вперёд, ты вдыхала морозный воздух и выпускала его обратно, чувствуя, как замораживается и затем вновь отмирает твоё горло. Было почти хорошо.       Небо с зажжёнными на нём звёздами чернело, поблескивало. На смену солнцу медленно пробиралась луна. Облачка пара срывались с твоих губ и на краткий миг окутывали её, словно пытаясь спрятать. Но разве можно сокрыть луну? Солнце? Правду? Сердце всегда сильнее бьётся, когда смотришь на небо: в нём всё очаровательно и красиво, в нём всё недостижимо и загадочно — такое, как известно, замечательно привлекает человека. Но гораздо сильнее твоё сердце забилось, когда ты опустила глаза.

loreen — tattoo

      Ты была недалеко от пологого берега и нарочно замерла, не доезжая до него. Твой брат скрылся за кустыми ветвями дерева со склонившимся к озеру стволом, и только рыжие волосы да огненный конь были видны из-за него. А прямо перед тобой из зарослей возникла тёмная фигура, сотканная из мрака, и только серебряные бляшки на уздечке просияли, отразив серебряный лунный свет.       Через мгновение сумрак пошевелил ушами и взмахнул хвостом, приветствуя тебя, и оказался всего лишь Орионом. Клочья тени слетели с его спины, и в свете луны показался Скарамучча, заставив твоё сердце сделать маленький кульбит. Конечно, небу было далеко до него.       Орион остановился на краю берега. Ты молчала, ощущая, как странно переворачивается всё внутри после утреннего разговора. Что-то недосказанное, неупомятое висело в воздухе, а внутри тебя колебалось столько любви, сколько ты просто не могла вывалить на него после того, как он ничего не ответил на твоё предложение. Странная, неправильная и несправедливая обида заворочалась внутри, охладив твой жар и не позволив разомкнуть губ, высказать Скарамучче всё то, что таилось в твоей груди. Твой взгляд заледел, став упрямым и колким.       Он тоже молчал. Тень покрывала его с ног до головы, и в ней терялись его полуночно-синие волосы. Тебя обливал лунный свет: он серебрил волосы, топил себя в белом, поджигал в твоих глазах упрямый огонёк. Молчание становилось всё громче, лишь ветер подёргивал сбрую. — Ты катаешься, — первым сказал Скарамучча. — Да, — подтвердила ты.       Скарамучча пристально посмотрел на тебя, попытался угадать, что ты чувствуешь. Но он не был похож на тебя: он был человеком, не понимавшим человеческого. Он не мог узнать, что ты думаешь, не спросив тебя, не всегда мог по глазам понять, что ты чувствуешь. Но даже от этого чувство в твоей груди никак не хотело растаять и исчезнуть. — И не боишься провалиться? — поинтересовался Скарамучча.       Ты повела плечом. — Справедливо опасаюсь. Но не переживай, я умею справляться с прошлым, — ты исподлобья поглядела на него.       Скарамучча усмехнулся. Пусть он не умел различать твоих чувств по одному взгляду, он отлично понимал твои намёки и сносно подмечал твою язвительность. — Не может быть, — поднял брови Скарамучча, — лиса показывает зубы? — Я злюсь на тебя, — прямо сказала ты, окидывая его быстрым взглядом. — Ты был у доктора? — Был. Злишься из-за того, о чём я давно тебя предупреждал? — Скарамучча покачал головой. — Я говорил, что никогда не стану таким, как ты. Теперь тебя это злит? — Говорил, — ты поцарапала краешком лезвия лёд. — Но я думала, что значу для тебя столько же, сколько ты для меня. Я думала, это поможет тебе победить страх, и, похоже, ошиблась. Ты всё ещё боишься. Или тебе в самом деле нет до меня дела и всё, что было, просто глупая шутка? — ты посмотрела на него с вызовом.       Его лицо переменилось в одночасье. Ты ощутила, как что-то екнуло внутри от того, как он смотрел на тебя. Так не смотрят на людей, до которых нет дела. Нет, ты заранее знала ответ на свой вопрос. Глаза Скарамуччи никогда не умели лгать.       Дыхание затаилось в груди. В нём тоже было это чувство, и его тоже было слишком много, и ты даже знала, что он ничего не скажет. Ещё было рано — поэтому молчала и ты, чтобы не спугнуть. Но пора было идти дальше, и ты хотела знать, что он готов. Хотела знать, что ему хватит смелости озвучить свои чувства. Хотела знать, что он, частично одолев свой страх, не побоится этого признать перед миром. — Выйди со льда, — вновь приказал Скарамучча. — И зачем тебе это? Неужели волку-одиночке не всё равно? — ты, дразня, отступила ещё на шаг. — Так скажи. Скажи, что я важна тебе. — Т/и… — голос Скарамуччи понизился. — Выйди уже на берег. — Зачем? — пожала плечами ты. — Ты же постоянно от меня отдаляешься. Тебе должно нравиться это расстояние.       Чувство вдруг вскипело внутри тебя, горячее, как само сердце пламени, упрямое и жаркое. Оно обрело форму, но не ту, что была прежде. Оно зарядилось твоей обидой, взревело внутри, очернившись и озлобившись. Вся его сила, нежная и светлая, вдруг стала разрушительной. Вся его сила вдруг нащупала в твоём сердце что-то ещё — что-то, предвещавшее опасный взрыв. — Прекрати это немедленно, тупица, — тряхнул головой Скарамучча. — Твоя любовь к драме просто поразительна. Сейчас же подойди, иначе… — он вдруг осёкся и глаза его округлились.       Омрачённое чувство наткнулось на препятствие, и, подобно тому, как река, встретившая на своём пути плотину, начинает бушевать, стало набирать силу, гневно биться о стену, стремясь прорваться внутрь. Плотину можно сломать, если хорошо постараться, но то, обо что споткнулась твоя злость, было гораздо крепче, сильнее и неизведаннее. И ты ясно ощутило, как оно заискрилось, стремясь отогнать твои чувства подальше. Странное ощущение разнеслось вдруг по всему телу. — Что ты делаешь? — нахмурился Скарамучча. — Что я делаю? — всплылила ты и, проследив за его взглядом, растеряла в мгновение ока всю браваду. — Я… Понятия не имею!       Твои руки оказались окутанными молниям, совсем как тогда, после встречи с лисой во сне. Всё внутри вдруг загремело, засверкало, разорвалось громом и электричеством. Ты ясно ощутила, что энергии слишком много для твоего тела, но что-то заточало её внутри, не позволяя протиснуться наружу, и потому грудь взорвалась болью.       Ты подняла перепуганные глаза на Скарамуччу. Он соскочил с Ориона, хотел было сделать шаг к тебе, но искрящийся барьер возник между вами, как тогда, в витражном зале, давным давно. Твоя энергия сцепилась с его, и воздух накалился, разогнав мороз, затрещал, вспыхнул огнём. Скарамучча не мог пошевелиться. Ты — тем более.       И ты вдруг ощутила его отчаяние, как если бы оно принадлежало тебе. Ты ощутила в нём то же смутное сильное чувство, ощутила его раздражение, его желание протянуть к тебе руку и коснуться твоей. Ты ощутила всё до последней капли.       И, испуганно посмотрев в его глаза, не сумела вымолвить ни слова. Ты знала: он чувствует то же. Он наверняка так же переживал теперь то, что было с тобой за этот день. Он не мог угадать твоих чувств, но сумел примерить твою шкуру. Твоё желание быть уверенной, твой страх, такой похожий на его. Твоё чувство, слишком сильное, чтобы содержать одно лишь хорошее. Твою горькую обиду. Всё до последней искорки.       Внутри затрещало, зазвенело, загремело. Молнии обвили твоё тело от макушки до пят, подсветив тёмный мир пурпуром. Откуда-то издалека до тебя донёсся голос брата, но ты не различала в этой лунной ночи ничего, кроме глаз Скарамуччи. Даже боль в груди перестала быть заметной.       Он смотрел на тебя. Орион за его спиной попятился, приподнялся на дыбы, но Скарамучча не обратил внимания. Его взгляд принадлежал тебе одной, и он лучше всяких слов выражал все его чувства. Ему было страшно.       На мгновение сила стала принадлежать тебе. Сотканная из могущества божественного дитя, из молний кицунэ, из Глаза Бога, из большой, большой любви и десятикратно увеличенной злости. И барьер внутри тебя натянулся, как резина, затрещал, готовясь потерпеть поражение. Сила прикоснулась к твоему разуму и твоей душе, на миг приоткрыв дверь к истинной сущности, к прошлому, заточенному за семью дверями.       А потом вдруг угасла так же неожиданно, как появилась.       Натянутый до боли барьер не лопнул, он вдруг нашёл в себе силы выгнуться в обратную сторону, и вся энергия, что в тебе накопилась, потухла, втиснувшись обратно в сердце, впитавшись в кровь, погасив молнии и утихомирив гром. Скарамучча от этого движения дрогнул, отступил на шаг назад, ты пошатнулась, а между вами промчалась невидимая волна разорванной связи. Она врезалась в тебя, в Скарамуччу, в лёд, в само небо, совершенно прозрачная, едва ощутимая. Исчезла, оставив вас смотреть друг на друга.       На льду показался Аякс, но ты никак не могла оторвать глаз от Скарамуччи. Ты не находила слов, после того, как пережила его чувства — они словно до сих пор острыми иглами входили в твою кожу, ожившие чудовища из самого страшного сновидения. И на мгновение тебе стало жаль, что ты требовала от него признать эти чувства, больно впивавшиеся в грудь; на мгновение ты засомневалась в своей правоте.       Ты видела, что треснула и алмазная маска Скарамуччи. Он, казалось, был обескуражен. Ты вдруг поняла, что всё было зазря. Вся эта сцена, которую ты зачем-то устроила, едва ли могла сократить расстояние, между вами. Криком не исцелишь страха. — Скар, — твой голос утих, словно разряженный громом, и ты сделала шаг вперёд, — я…       Но тут вдруг раздался новый треск, знакомый настолько, что тебя парализовало. Внутри всё сковало от липкого ужаса. Мир словно перевернулся, стал терять очертания и крутиться перед глазами, когда ты, медленно опустив глаза, рассмотрела трещину, образовавшуюся под коньками.       Трещина понеслась дальше, а ты в мгновение вспомнила всё — чёрную воду, насмешливые возгласы, холодную смерть, вонзившую в спину металлические когти. Ты не могла сделать ни шага. Всё повторялось.       Трещины помчались по всему озеру, к твоему брату, ко всем берегам. Ты хотела посмотреть на Аякса, убедиться, что он сошёл на берег и в безопасности, но тебе едва хватило сил взглянуть на Скарамуччу. Ты хотела запомнить его глаза, если вдруг у тебя последний шанс увидеть мир перед тем, как черная вода проглотит тебя, безымянную. Всего одно мгновение — а в него уместился возглас твоего брата, целый удар сердца, перепуганное ржание Ориона и пурпурная молния, возникшая перед глазами. Лёд раскололся, и озеро всплеснулось из-под него яростным зверем. Ты зажмурилась — большего движения страх тебе не позволил.       Ты подумала о том, что не было никакой необходимости ссориться. О том, что не успела рассказать Аяксу о Долли. Не успела увидеть мира за пределами Снежной. Не разгадала тайну печати. Могла ли вода проявить к тебе хоть немного милосердия?..       Лед ушёл из-под ног. Ты стала ждать, когда холодные челюсти озера сомкнутся вокруг тебя. Была готова в тому, что пойдёшь на дно скованная страхом, который просила победить всех вокруг себя, но не смогла одолеть сама.       А потом мгновение закончилось. Тёплые руки обвили тебя. Кругом вспыхнули молнии, взвились к небу искры, всё полыхнуло фиолетовым и пронеслось мимо — деревья, лёд, чёрная вода. И ты каким-то чудом оказалась на твёрдой земле — ты поняла это по тому, как неровно и жёстко стало вдруг под коньками.       А, распахнув глаза, ты увидела перед собой то самое чудо с кобальтовыми глазами и совершенно разъярённым выражением лица. Первым, что ты ощутила, были его руки на твоих руках, и он сжимал тебя так крепко, что даже на подкашивавшихся ногах ты не могла упасть. — Что… — моргнула, отмерев, ты, не веря в свою способность снова двигаться. — Ты совсем больная?! — рявкнул Скарамучча. — Чего замерла, как истукан? А если бы меня не было рядом? Тупица!       Ты ошарашенно взглянула на него, едва слыша, что он говорит. Перед глазами стоял туман изо льда, снега и чёрной воды. Вся дрожала, опираясь только на Скарамуччу и его крепкие руки, а видя лишь его гневные глаза. Он тяжело дышал, и его дыхание разбивалось о твоё перепуганное лицо. — Ты… — прошипел Скарамучча. — Чтоб тебя черт побрал.       И он прижал тебя к себе, стиснув накидку на твоей спине. Ты, ещё не до конца понимая, что происходит, молча прислонилась щекой к его плечу. Твой взгляд упал на озеро — там расколотый лёд уже качался на лёгких волнах. Раздражённое потерей озеро недовольно ворчало.       Ты сглотнула. Сознание стало возвращаться к тебе, и ты наконец поняла, что случилось. От этого прижаться к Скарамучче захотелось ещё сильнее — чтобы совсем позабыть в тепле его тела о едва не сбывшемся кошмаре. Ты вдруг почувствовала, как намокают щёки, и невольно укорила себя — уже второй раз за пару дней ты никак не могла сдержать слёз. Они текли и текли, жгучими полосами очерчивая твои щёки, и беспощадно губили всю твою дерзость. — Спасибо, — всхлипнула ты, — что вытащил меня… Я думала… — Заткнись. Просто замолчи, — и в его голосе тебе вдруг почудилась дрожь.       От этого тебе стало только горше. Захотелось отрезать собственный дерзкий язык и помыть его с мылом, лишь бы только наказать себя за то, через что ты заставила пройти Скарамуччу. Никогда прежде тебе не доводилось слышать, как дрожит от ужаса его грубый голос. — Аякс!.. — вдруг дёрнулась ты, вновь ощутив приступ паники. — Расслабься. Он, в отличие от некоторых, не замирает на месте, когда трескается лёд, — Скарамучча не выпустил тебя. — Увидел, что ты в безопасности, и сам вышел на берег. Через пару минут будет уже здесь и начнёт с воплями допрашивать, что я опять натворил. У тебя есть ещё секунд тридцать.       Ты моргнула, утешившись, и отложила извинения. Ткнувшись носом в его шею, ты молча вздохнула, радуясь тому, что ты жива и можешь обнять Скарамуччу. И к чему только тебе нужны были эти треклятые слова? Есть вещи куда важнее слов, важнее настолько, что о словах можно насовсем позабыть.       Ты позволила тьме окутать вас, обвила руками Скарамуччу, полностью объятая его теплом. Его присутствие утешало твоё беспокойное сердце, сглаживало страх. Слёзы таяли в его меховой накидке, всхлипы заглушались его кожей. Его подбородок некоторое время лежал на твоей голове, потом Скарамучча, очевидно, в единоразовом порыве, зарылся носом в твои волосы и замер. Вдалеке трещал лёд, но здесь, в тени деревьев, в полной темноте, которую не могла разогнать луна, было спокойно и нежно.       Сбоку раздался хруст. Сморгнув остатки слёз, ты рассмотрела тёмный лошадиный нос. Его ноздри раздулись, обнюхивая тебя, и ты невольно захихикала. Высвободив руку из объятий Скарамуччи, ты погладила Ориона по длинной вороной морде, и конь фыркнул, покачав головой. Ему, очевидно, пришлись не по нраву ваши фокусы. — Прости, малыш, — тихо сказала ты и хотела сказать что-то ещё, но из леса донёсся оглушительный треск веток. — Я же говорил, — уже значительно спокойнее сказал Скарамучча. — Он такой предсказуемый.       Ты захихикала. Скарамучча чуть отстранился от тебя но ты придержала его: стоять на коньках с подгибающимися ногами было затруднительно. Впереди замельтишила рыжая шерсть Огонька. Жеребец вылетел из темноты, и Аякс так резко потянул за поводья, что тот встал на свечку. Поднялась туча снега.

lana del rey — chemtrails over the country club

— Т/и! — с облегчением воскликнул Аякс. — Ты в порядке!       Орион недовольно заворчал и отошёл в сторону. Скарамучча равнодушно смотрел на твоего брата, продолжая поддерживать тебя. Аякс быстро угомонил Огонька, соскочил на землю, подбоченившись — он по-прежнему был в коньках, а на коне скакал не вдевая ног в стремена, чтобы не поранить его. Удивительно, что не выпал из седла. — Да, — только и кивнула ты. — Я в порядке.       Твой благодарный взгляд скользнул по Скарамучче. Ты не могла в тот миг сказать всего, что должен был услышать от тебя мрачный спаситель, но ты знала: он поймёт, хотя и ничерта не смыслит в твоих чувствах.       Аякс, несомненно, заметил ваши сцепленные руки. Он заметил, как ты опиралась на Скарамуччу, заметил твой взгляд. Он заметил всё, но возмущаться отчего-то не торопился. Его океанические глаза впились в Скарамуччу. Тот поднял подбородок, прямо глядя в ответ. Ты, не решившись вмешаться, лишь крепче сжала его руку. — Ты спас её, — сказал Аякс коротко. — Естественно. А ты ожидал, что я брошу её умирать в воде? — холодно поинтересовался Скарамучча. — Вообще-то именно этого я от тебя и ожидал, Сказитель, — Аякс взглянул на тебя. — А вот она — нет.       Чуть заметное шевеление выдало, что Скарамучче были небезразличны его слова, и чувство вины ещё сильнее ткнуло тебя под рёбра. Аякс обжёг его взглядом последний раз и подошёл к тебе. — Не поранилась? — тихо спросил он. — Только до смерти испугалась, — усмехнулась ты в ответ. — А в остальном — цела и невредима. — Хорошо, — Аякс покачал головой. — Не понимаю. Я много раз проверил лёд, и температура сегодня низкая… Он не мог… — старший брат подозрительно покосился на Скарамуччу. — Он не причём. Это я виновата, — покачала головой ты. — И печать. — Снова всплеск? — насторожился Аякс.       Ты кивнула. Словно в подтверждение твоих слов по телу прокатился электрический разряд, который, вне сомнения, почувствовал и Скарамучча. Он смолчал, только чуть прищурил тёмные глаза, а ты вновь явственно ощутила крепкий барьер внутри. За спиной снова загрохотал лёд, и ты дрогнула. — Я готова подумать, что с этим делать, но не здесь, — сказала ты, выразительно переминаясь с ноги на ногу. — Может быть, к тётушке Ольге? — Да… Да, конечно, — Аякс засуетился, вытащил из седельных сумок твои сапоги.       Скарамучча не встревал в ваш диалог. Он молча помог тебе добраться до ближайшей коряги и сесть на неё, встал рядом, скрестив руки на груди, и стал глядеть на тебя, словно боясь, что ты вновь выскочишь на лёд и на этот раз точно провалишься. Ты посматривала на него время от времени, и ваши глаза неизменно скрещивались друг с другом. Он не отрывал от тебя взгляда ни на мгновение.       Руки не слушались. От холода ли или от пережитого страха, но пальцы никак не хотели сгибаться. Не получалось поймать шнурки, чтобы развязать узлы. Не получалось унять дрожь. Не получалось даже быть достаточно хорошим партнёром для человека, в которого ты была так сильно влюблена.       Скарамучча вонзил в тебя взгляд достаточно пристально, чтобы заметить заминку в движениях. Ты напряглась, смутилась, подобралась — тебе всё это было несвойственно. Конечно, Скарамучча всё понял. — Черт… — пробормотала ты, наконец сумев потянуть онемевшими пальцами за шнурок.       Скарамучча неожиданно сошёл со своего места, откуда взирал на тебя холодным орлиным взором, и опустился перед тобой на одно колено. Краем глаза ты заметила, как вскинул голову и сощурился Аякс. — Руки убери, тупица, — буркнул Скарамучча, недовольно отпихивая твои пальца от шнурков.       Ты растерянно подчинилась. Скарамучча, конечно, сделал всё куда быстрее, чем могла в тот момент ты, и сделал это нежно, ни разу не упрекнув тебя в слабости. Возможно, дело было в том, что рядом был Аякс, но тебе в это не верилось. Скарамучча развязал шнурки, снял с твоих усталых ног коньки. Ты, сделав над собой усилие, сама вдела их в сапоги, а твой сумрачный компаньон принялся за сложную крестовую шнуровку. Он был необыкновенно молчалив. Ты тоже. Где-то потерялись, должно быть, уцепившись за ежевичные ветви все колкости и недовольства. Ты крепко сжала пальцами корягу.       Совесть мучительно вонзала лезвия под сердце, в горло, в живот, а где-то между ними расцветали невинные морозные розы. Пышные сады распускались в тех местах, где к тебе прикасались руки Скарамуччи. Необыкновенно нежные. Необыкновенно мягко.       Скарамучча, чуть покончив со шнуровкой, выпрямился, а твой взгляд остался в том месте, где он сидел. Его колено оказалось в снегу — ты, протянув руку, машинально отряхнула и подняла глаза к его глазам. — Спасибо, — тихо сказала ты, не найдя других слов и не в силах быть громкой, искрящейся, язвительной. — Руку давай, — буркнул Скарамучча, отводя глаза.       Ты подобрала коньки, взяла его за руку, как за самую надёжную в мире опору. Только тогда, обменявшись со Скарамуччей взглядом, ты заметила, что Аякс неотрывно наблюдает за вами. В темноте было трудно разглядеть, но тебе показалось, будто что-то переменилось в его глазах. Ты подошла к нему, передала коньки, не сказав ни слова и лишь глазами передав: теперь ты видишь.       Скарамучча был непростым. Шестой Предвестник фатуи, да ещё и дитя архонта, да ещё и проживший несколько сотен лет, да ещё и никем не любимый всё это время. Уживаться с его характером для многих было примерно как проглотить рыбью кость. Для тебя — как запить важную таблетку недостаточным количеством воды. — Едем? — спросила ты в молчанье, когда все вещи были убраны. — Да. Ты?.. — Аякс выразительно взглянул на лошадей.       Он был, очевидно, сбит с толку настолько, что ему не хватало слов. У тебя тоже не хватало. Не верилось, что Скарамучче хватило духу быть с тобой таким, каким он был наедине, при твоём брате, который вполне мог в неподходящий момент обратить эту его мягкую сторону против него. Разве только он совершенно не позабыл об этом думать, когда увидел, что тебе нужна помощь?.. — Она поедет со мной, — коротко сказал Скарамучча. — А её ты спросить не забыл? — сухо спросил Аякс. — Да, меня ты спросить не забыл? — согласилась ты, стрельнув взглядом в Скарамуччу.       Его глаза лениво перебрались на твоё лицо, брови выразительно поднялись. Ты повторила его жест, как бы намекая, что он перегнул палку, а потом снова повернулась к Аяксу. — Я поеду с ним, — подтвердила ты. — От Огонька у меня болит спина. — И зачем тогда спрашивать? — поинтересовался Скарамучча. — Чтобы производить впечатление вежливого человека, — фыркнула ты, чуть улыбнувшись.       Тебе показалось, что в этот миг все вздохнули с облегчением, даже лошади. По какой-то неведомой причине рядом со Скарамуччей силы возвращались к тебе сами собой, а страх уходил. Усмирялось сердце. Становилось хорошо. Если таковой должна была быть любовь, она тебе определенно нравилась. — Очень полезно. Шевелись, тупица, — Скарамучча потянул тебя к Ориону. — Подбери моей сестре другое прозвище, коротышка, — Аякс взобрался в седло и уже оттуда взглянул на Скарамуччу с гневным выражением лица. — А ты её спросить не хочешь? — ядовито озаботился тот. — Нет уж, — заявила ты, — меня в это не вмешивайте! — А как же впечатление вежливого человека? — покачал головой Скарамучча. — Меньше слов, больше дела! — захихикала ты.       И даже в лунном свете стала заметна некоторая улыбка на лице Скарамуччи. Ты улыбнулась ему в ответ. Это было только ваше. В Скарамучче всегда должно было оставаться что-то от Скарамуччи, что-то колючее и грубоватое — с этим, пожалуй, было ничего не поделать. Ты знала, он это не всерьёз, скорее даже по старой привычке, по традиции, которая повелась с первой встречи. Ещё ты знала, что, посмей другой человек назвать тебя подобным образом, ты бы оскорбилась, а он бы непременно разъярился. Это была его особая привилегия, другим такого не было позволено. — Это двойные стандарты, — возмутился Аякс.       Ты рассмеялась, уже совсем позабыв о том, что потрясло тебя минут двадцать назад. Скарамучча помог тебе взобраться на Ориона, — самый опасный конь в мире нисколько не возражал против твоей компании, — и влез следом, оказавшись в седле позади тебя. Его тёплое дыхание стало рассеиваться в твоих волосах, а руки с обеих сторон оказались протянуты к поводьям. Стало уютно, как у печи в родном доме.       Аякс, бросив на тебя последний взгляд, всё же не посчитал нужным идти возле вас. Поверил ли он в тебя или в Скарамуччу, но ты была ему благодарна. Покрепче укутавшись в накидку, ты разместила голову на плече Скарамуччи, прикрыла глаза, весьма утомленная сегодняшним днем. Он не возразил тебе. Орион сдвинулся с места, и треск льда стал удаляться, провожаемый сетью тёмных ветвей деревьев, расчертивших звездные небеса.       В этой темноте, в дурманящем тепле, тебе стало особенно плохо. Ты посмотрела на Скарамуччу. Шляпа загораживала от тебя луну, а на лицо его бросало вуаль тени. Глаза, отороченные мраком, наполнились глубокой синевой. Они смотрели равнодушно и прохладно, как всегда, когда глядели не на тебя.       Размеренно шагал Орион, и с каждым его шагом, надо сказать, гораздо более лёгким и мягким, чем у Огонька, всё более жестоко чувство вины дробило твоё сердце. От него грозились остаться одни лишь несчастные клочки. В тот день тебе довелось понять очень важную вещь, которую, в общем-то, стоило понять уже давно. — Скар?.. — очень тихо позвала ты, словно надеясь, что твой голос потеряется, не долетит, не будет им услышан.       Но, когда говорила ты, Скарамучча слушал всегда. Его голова едва заметно склонилась к тебе, хотя глаз он на тебя не перевёл. — Прости меня, — едва слышно попросила ты. — Глупо вышло. И неправильно. Я не должна была заставлять тебя говорить вслух о том, что ты чувствуешь… — при этих словах ты отчетливо ощутила, как дрогнула грудь Скарамуччи.       Скарамучча, на удивление, не воспользовался поводом упрекнуть тебя за глупость и безрассудство. Впереди терялся рыжий хвост Огонька. Аякс иногда оборачивался, словно опасался, что Скарамучча в любой момент сойдёт с тропы и уведёт тебя куда-нибудь в тёмный лес. — Всё нормально, — мотнул головой Скарамучча, перебирая поводьями. — Ты всегда так делаешь. Я привык. — Я всегда делала это резонно, — возразила ты. — А сегодня… Просто хотела услышать, что важна тебе. Это недостаточная причина для того, чтобы устроить ледяное шоу. — И чем бы тебе это в жизни помогло, тупица? — озаботился Скарамучча.       Ты пожала плечами, вздохнув. Старый страх заворочался внутри змеёй. Неприятная тема жалила, отравляла, мешалась, как застрявший в горле комок. Хотелось спрятать лицо в плече Скарамуччи и ни слова не говорить, но хоть один из вас определённо должен был уметь сказать. — Я не знаю, — искренне призналась ты. — Я просто хочу слышать это от людей, которые мне дороги. Я, знаешь ли, тоже боюсь некоторых вещей, — ты вздохнула. — Я боюсь, что меня слишком много. И что я всё делаю неправильно. Вдруг я только рушу всё, вместо того, чтобы чинить? — ты взглянула на звезды, едва видневшиеся из-за его шляпы. — Я знаю, что люди лгут, особенно о любви, и, тем не менее, когда мне говорят, что я нужна и важна, я верю, что я нужна и важна. Мне нравится быть нужной и важной тем, кого я… Кто мне важен и нужен, — ты едва не оговорилась, но, попомнив свое нежелание спешить, чуть сменила направление.       Скарамучча нахмурился, повернулся к тебе и всмотрелся в твоё лицо. — Нет, — наконец сказал он, — ты не можешь так думать. — У всех свои раны, — уклончиво ответила ты, — и все заживляют их по-разному. Я не хочу злиться на людей всю жизнь, но это не значит, что у меня ничего не болит. — Так ты хочешь меня исправить, чтобы поверить в собственное исцеление?       Твои глаза округлились. Скарамучча смотрел на тебя внимательно, словно надеясь уловить малейшую эмоцию на твоём лице, ни в коем случае не допустить, чтобы ты солгала. Ты ответила ему тем же, не позволяя ему усомниться в своей искренности. — Я не хочу тебя исправить, — сказала ты твёрдо. — Я хочу, чтобы тебе было не больно. Для этого не нужно отказываться от тебя настоящего. Если, конечно, вся твоя личность не строится вокруг ненависти к своему прошлому.       Скарамучча прищурился, но ты не отвела глаз. Люди лгут о любви, а кицунэ, наверное, лгут ещё больше. Ты не могла отвечать за других. Могла только за себя. Ты предпочитала либо говорить открыто о своей любви, либо искренне сознаться человеку, что вонзишь ему нож в сердце при первой возможности. — Ты ненормальная, — вынес вердикт Скарамучча, отрывая глаза от тебя. — Просто сумасшедшая. — Ой, да ты просто завидуешь моему… — начала было ты. — Не много тебя. И ничего ты не рушишь.       И ты замерла на полуслове, закрыла рот, уставилась в его мрачные глаза. Скарамучча покосился на тебя и сразу отвёл взгляд. И всё внутри перевернулось, единственный раз за вечер не от страха.       И давний страх от слов, которые дались так трудно, покрылся цветами — прекрасными, нежными белыми лилиями. Люди предпочитали лгать о чувствах. Может быть, хорошо, что вы не были людьми, а, может быть, это зависело вовсе нет от принадлежности к людскому роду. — Спасибо, — тихо сказала ты. — Для меня это много значит. И прости… — Хватит извиняться, тупица. Я же сказал, всё нормально, — мотнул головой Скарамучча. — Прости, что надавила на тебя с отношениями, — тем не менее, закончила ты. — Наверное, это не так важно. Тебе хорошо со мной, мне — с тобой. А уж официально или нет…       Ты пожала плечами, поудобнее усаживаясь в седле. За твоей спиной отчётливо дёрнулся Скарамучча. В оглушительной лесной тишине ты весьма хорошо услышала, что он сглотнул, как сглатывают, когда в горле от волнения стоит ком, но решила этого не озвучивать. Орион, развернув к тебе уши, приподнял голову, и ты потрепала его по мощной шее, заставив довольно всхрапнуть.       Рука спустилась ниже, туда, где напряжённые руки сжимали поводья спокойного жеребца слишком сильно. Ты усмехнулась. Твои пальцы осторожно обвились вокруг его холодных костяшек. Через плечо ты взглянула в его глаза, послала ласковую улыбку, и встретилась со взглядом, полным сомнения. Так на тебя смотрела лиса в лесу, не зная, можно ли довериться и позволить помочь.       Люди любят по-разному. Одни строят замки, возводят памятники в чью-то честь, дарят золотые браслеты с выгравированным на них именем. Другие сочиняют романы и поэмы, рисуют картины и вкладывают свое сердце в музыку. Третьи — просто рядом, когда очень нужны. Они не говорят пустых слов и порой не говорят даже осмысленных и важных, они не совершают подвигов в привычном понимании, не беспокоятся о количестве романтики и красоте свиданий. Но они рядом. Они не дают упасть, когда подкашиваются от усталости ноги, они несут до комнаты и не позволяют никому притронуться к их пьяной вдребезги родственной душе. Они от природы, как правило, совершенно не ласковы, но для единственного в мире человека вполне могут сделать исключение и ради этого исключения спалить дотла весь мир, а пепел положить к ногам своей любви.       Они, такие люди, любят молчаливо и иногда с ними бывает прохладно, но они крепче алмаза и закрывают сердце своей любви собою лучше всякой брони. Человеку-поэту с таким порой трудно примириться. Что поделаешь? Каждый любит так, как умеет, как научили, как научился. Каждый любит сквозь свою боль и свою радость.       Когда ты чувствовала дыхание Скарамуччи на своей шее, его близость, его тепло, когда ты знала, что ему есть до тебя дело и, случись что, он непременно займёт твою сторону и поможет тебе вылезти из ледяной проруби, тебя переставало волновать, что он не ответил на твоё предложение. Он прожил на свете лет пятьсот, для него эти несколько месяцев после всего пережитого — горсть золотой пыли в море песка. Он нуждался во времени даже больше тех, чей век был ограничен в среднем семьюдесятью годами.       И, раз он готов был дать тебе весь мир, ты готова была подождать, пока он сумеет это озвучить. Честно говоря, давно бы стоило понять: Тимур говорил, что ты его лучшая подруга, и позволил льду расколоться пол твоими ногами; Денис клялся в великой любви, пока тешил себя иллюзией о взаимности, но, стоило ему узнать твою точку зрения, как ты для него стала не выше дворняги по рангу; а Скарамучча не говорил ничего, он ненавидел говорить, но, когда земля ушла из-под ног, он тебя удержал. Слова — это важно, однако любовь щепетильна. Одних слов ей мало. — Знаешь, я уже забыла, как здорово кататься на коньках, — сказала ты невпопад. — Не хочешь пойти со мной в другой раз? — Ты только что чуть не провалилась и опять туда же? — Скарамучча покачал головой. — Ты неисправима. — Верно. Так что? Хочешь? — твоя улыбка стала шире.       Скарамучча помедлил с ответом. Мимо проплывали деревья, а впереди уже переливалась золотом Снежная. Тишина кутала и баюкала, успокаивая тревожное сердце. К тому же пошёл лёгкий и непринуждённый снежок, осторожно обрамив меховые ворота, гриву Ориона, волосы…       Тебе стало казаться, что Скарамучча вовсе ничего не скажет, и ты даже повернулась к нему, чтобы как-нибудь поддеть, но наткнулась на решительный взгляд человека, задумавшего что-то совершенно неожиданное. Он смотрел прямо на тебя. — Скар? — неровно усмехнулась ты. — Ты в порядке? — Я… — его грубый голос споткнулся о незримую преграду. — Хочу. — Я думала, ты сейчас объявишь о плане свергнуть Царицу и занять Ледяной трон, — признала ты, рассмеявшись. — А тут всего лишь каток. Вот оно — решение всей жизни. — Я не об этом, — мотнул головой Скарамучча.       Ты вновь обернулась, взгляделась в его лицо, пытаясь угадать, что он имеет в виду, но его лицо оставалось мучительно неподвижным, словно ты обязана была уже понять, к чему приурочены его слова. — А о чём? — переспросила ты. — Ты знаешь, — упрямо отозвался Скарамучча. — Я знаю? Ты сам-то знаешь? — Головой подумай, тупица. Хоть немного. — Я думаю, но… — и тут твои глаза округлились, а дыхание замерло, а сердце подскочило, и всё в голове вспыхнуло и перевернулось. — Ты о том, что я предложила… — Да. И замолчи, пока я не передумал, — ты почувствовала, как под твоей рукой сильнее сжались его пальцы. — Ты хочешь быть со мной? — срывающимся шёпотом повторила ты. — Я же сказал, замолчи, — заворчал Скарамучча. — Ты хочешь быть со мной… — твоё лицо вдруг засветилось, заулыбалось. — Ты хочешь!.. — Т/и, — поморщился Скарамучча, и даже в темноте было видно, как порозовело его лицо, — угомонись…       Твои губы не дали ему договорить. Его рука оторвалась от поводьев Ориона, по привычке обняла тебя за живот, притянула к себе ближе, совершенно вдавив в свою грудь. Твои пальцы мягко коснулись его студёной кожи на щеке, а веки, опустившись, позволили совсем потеряться в его прикосновениях.       И в тот миг не было ничего лучше, ничего важнее, ничего существеннее и приятнее, чем его руки на твоей талии, чем его губы, жадно целующие твои. Не было ничего более замечательного, чем Скарамучча — твой Скарамучча, Предвестник Фатуи, сдавшийся всё же твоему шарму. Был только он, была ты, и ещё, может быть, на краю подсознания была звёздная ночь и едва заметные шаги Ориона. — Я счастлива, — прошептала ты, когда на мгновение оторвалась от губ Скарамуччи, только тогда всем телом ощутив, насколько неудобно извернулась в седле в сердечном, — и это твоих рук дело, Скарамучча.       Ты глядела на него любовно, и глаза твои, ты была в этом уверена, сияли. Ты видела их отражение в глазах Скарамуччи: он тоже весь посветлел, залоснился, и тучи в его взгляде ненадолго рассеялись. — Твой брат смотрит, — заметил он, не отрывая от тебя глаз. — Пусть смотрит. Если он будет знать, что мне с тобой хорошо, однажды смирится, — ты переплела свои пальцы с его пальцами. — Не ему же с тобой встречаться. — Я бы, — честно сказал Скарамучча, — убил его. — Ты и меня хотел в самом начале. Помнишь? — ты скорчила гримасу. — «Я переломаю каждую кость в твоём теле…»       Скарамучча зло выдохнул. — Ты планируешь припоминать мне это до конца жизни? — поинтересовался он, щуря глаза. — Что ты, до конца жизни это очень долго, особенно в нашем случае, — покачала головой ты. — Тебе придётся придумать что-нибудь получше, чтобы я могла припоминать тебе следующие сто лет. — Ты невыносима. — Ты знал об этом, когда согласился со мной встречаться. О Царица, ты согласился со мной встречаться! — Я испепелю тебя, а потом развею пепел над озером. — Нет, Скарамучча, это несерьёзно. Такое сто лет не припоминают. Придумай другое.       Скарамучча усмехнулся. И в лесной чаще терялись ваши голоса, путаясь в ветвях, взлетая к небесам, и все чаще ты смеялась, крепко сжимая его руку, и все чаще он едва заметно улыбался, быстро пряча свою улыбку в рваных сумерках, и всё реже Аякс оборачивался, чтобы удостовериться, что с тобой всё в порядке. Всё выше восходила луна.

***

radical face — always gold (acoustic)

      В кофейне тётушки Ольги всегда было тепло и пахло яблоками и корицей. У неё всё было просто — простые кремовые обои простой пол из белого дерева, простые хлопковые занавески. Всё было просто, и потому спокойно, безмятежно, как в далёком деревенском детстве. Несмотря на это, горячий шоколад здесь был, на твой субъективный взгляд, самый роскошный в городе.       Тётушка Ольга не была бабушкой в самом привычном понимании. Хотя старость значительно избороздила её лицо и руки её были наверняка слабее, чем лет двадцать назад, в её глазах жила молодость: они по неведомой тебе причине оставались яркими, насыщенного голубого цвета, свойственного жаркому лету. Даже на волосах ещё таял лёгкий медово-золотистый отлив. Одевалась тётушка Ольга по последней моде, частенько выбирала шубы из соболиного меха вместо скромных одеяний, которые, по мнению окружающих, было принято носить в её возрасте. Впрочем, возразить ей никто особенно и не смел: отчасти из уважения — свою кофейню она возвела исключительно на собственные средства и на собственном энтузиазме, — отчасти зная, как беспощадно способен разить её язык.       Когда вы под вечер вошли в кофейню, Ольга поднялась, всколыхнув свою весьма простую шаль из весьма непростой ткани — нежного дорогого шёлка первого качества. В кофейне было достаточно народу: здесь предпочитали бывать культурные офицеры, избегавшие баров, студенты, которым негде больше было перемолоть языками, и простые прохожие, впервые познававшие обаяние чудного местечка.       Не сговариваясь, все взглянули на вас. Кто постарше, сразу отводил взгляд; кто знал тебя и твоего брата, молча кивал и продолжал заниматься делами. Только студенты и гимназисты таращили глаза, застав в одном месте сразу двух Предвестников. Ты переглянулась со Скарамуччей. По крайней мере, слухи стали утихать: людей всё меньше интересовала ваша связь, и лишь особенно любопытные сплетники могли по-прежнему искать в них нечто неискреннее и сомнительное. — Блудная дочь, — улыбнулась Ольга из-за длинной дубовой стойки с прозрачными стеклянными витринами, окрашенной в белый, хитро разглядывая тебя, — рыжий бес и Шестой Предвестник. Что такого случилось в мире, что вы собрались вместе и пришли сюда?       Ты с умешкой покосилась на скуксившегося брата. — Ты не поверишь, — проворчал Аякс. — Нам как обычно. А ему… — Ничего, — качнул головой Скарамучча. — Ну конечно, да ты, да с простыми смертными… – Аякс закатил глаза. — Простым смертным, — поправил Скарамучча. — Я подсыплю вам мышьяк, — миролюбиво сообщила ты, — если не прекратите собачиться. — Ты, мармеладная душа, разве что положишь в чай лишнюю ложку сахара и превратишь это в сумасшедшую метафору, — парировал Скарамучча, — не более.       Ольга с любопытством поглядела на вас. Ты беззлобно сощурилась в сторону Скарамуччи, но в животе мгновенно возникли нежные, ласковые бабочки, и их бархатные крылья затрепетали под самыми рёбрами. Ты всё вспоминала его смущённый взгляд, красное от смущения лицо и руку, сжимавшую тебя всю дорогу определённо крепче, чем нужно было для того, чтобы ты не упала с лошади. — Интересный выбор, т/и, — заметила Ольга, коварно улыбаясь.       Ты непонимающе улыбнулась, но, увидев насмешливые искорки в её глазах, смутилась. — Не красней. И без того всё видно, — Ольга принялась за готовку шоколада. — Глаза всегда выдают влюбленных. Даже Шестого Предвестника.       Скарамучча вздрогнул, ты — вместе с ним. Аякс выглядел до крайней степени раздражённым. Ты опасливо покосилась на Скарамуччу, но он смолчал, хотя челюсти его значительно напряглись. Ты перебрала пальцами в ожидании тайфуна, которого, однако, не произошло. Через несколько минут вы уже сидели в уголке на мягких проваливающихся диванах — ты — рядом со Скарамуччей, Аякс — напротив, — и неуютно молчали. Ты с наслаждением цедила горячий шоколад с тремя некрупными зефирками, Скарамучча, скрестив руки на груди, сверлил взглядом стену, а твой брат пил через трубочку молочный коктейль. Все осмысливали случившееся за вечер.       Тебе хотелось подумать о том, какие замечательные нежно-розовые керамические кружки подавали в этой кофейне, и о том, как медленно таяли зефирки в шоколаде, и о ласковых бабочках с крыльями в форме бело-розовых сердец, но говорить вы собирались о вещах куда более значимых — о кицунэ, печати и молниях. — Что именно там произошло? — наконец спросил Аякс, подняв на тебя глаза.       Ты переглянулась со Скарамуччей. Вновь захлестнувший тебя стыд омыл твои глаза, и он всё понял без слов. Тяжело вздохнул и покачал головой. — Я не знаю, — ответила ты. — Мы повздорили немного, и вдруг мир как будто взорвался. Молнии пошли, — ты поводила ложкой по краю чашки. — Я не могу контролировать эту силу. — Ты можешь её научить? — Аякс перевёл глаза на Скарамуччу. — Конечно. Видишь у меня хвост и уши? — огрызнулся тот. — Тебе бы пошло, — подмигнула ты.       В твою сторону Скарамучча лишь грозно засопел, и улыбка сама собой появилась на лице. — Знаешь, что ещё тебе бы пошло? Не быть самодовольным придурком и подумать над тем, как решить проблему моей сестры, — прошипел Аякс. — А ты-то как много решений предложил, Чайльд, — язвительно отозвался Скарамучча. — Ближе к делу, — прервала обмен остротами ты. — Кто может сломать печать? — Ты, — не раздумывая, ответил Скарамучча, — тот, кто её наложил, или простой колдун. Все зависит от силы печати, — он призадумался. — Очевидно, если она способна сдержать силу кицунэ, то она довольно сильная. — Значит, нужно найти того, кто её наложил… — ты подняла глаза на брата. — Есть только один способ. — Для этого я и пришёл. Прежде чем ты решила устроить ледовое побоище, я хотел сказать, что отправляюсь в Инадзуму, — Скарамучча едва слышно и очень зло вздохнул. — В Инадзуму? — вскинулась ты, просияв.       Ты вдруг представила себе громадную Священную Сакуру, о которой читала в книгах, таинственных ёкаев и могущественную сёгун Райден. В твоей голове вместо золотой кофейни неожиданно нарисовались тёмные леса, бескрайнее море вокруг пяти далёких островов и грозы с пурпурными молниями, пока всё вдруг не рассыпалось на осколки от гневного возгласа твоего брата: — Какая ещё Инадзума? — он мотнул головой. — Исключено. — Аякс… — начала было ты. — Нет, т/и. Я смирился с тем, что ты встречаешься с коротышкой, простил тебе твой побег и рад твоему возвращению, но больше я тебя не отпущу, — он наклонился вперёд. — В Инадзуме опасно.       За твоей спиной, грубо отодвинув твоё возражение, насмешливо откашлялся Скарамучча. Аякс хмуро взглянул на него. — Прости, просто вспомнил, что с твоей кицунэ будет огромный отряд Фатуи и Шестой Предвестник, — он качнул головой. — Она может о себе позаботиться. — Не верю, что ты это говоришь, — не удержавшись, заметила ты. — Замолчи, иначе передумаю, — Скарамучча прищурился. — Она три года торчала без тебя на Северном полюсе. Думаешь, без твоей опеки ей Инадзума не по зубам? — Если бы она поехала одна, мне было бы спокойнее, — мотнул головой Аякс.       Ты тяжело вздохнула, откинувшись на спинку дивана. Аякс и Скарамучча щурили глаза друг на друга. — В Инадзуме есть кицунэ. Они могут рассказать мне, что случилось, — задумчиво заметила ты. — Может быть, тогда я смогу снять печать… — А если нет? — нервно спросил Аякс. — Если не получится? Что будешь делать? — Пить сакэ, танцевать на фестивале и читать романы под сакурой, — отозвалась ты. — Погляжу на мир.       Аякс ошарашенно взглянул на тебя, совершенно выбитый из колеи твоим мягким ответом. Ты улыбнулась ему осторожно, протянула мизинчик, как в детстве, когда нужно было примириться из-за нечестно разделённой конфеты, словно такой пустяк мог помочь вам не рассориться вновь. Аякс вместо этого схватил тебя за всю ладонь и притянул ближе: — А если я снова потеряю тебя? — тихо, но веско спросил он. — Ты — моя сестра. Как твой брат, я не могу позволить тебе… — Эта сила навредит мне больше поездки в Инадзуму, — сообщила ты. — И не только мне. В следующий раз на льду могут быть дети. Или их родители. Или чья-то собака. Думаешь, я смогу себя простить? — Ты преувеличиваешь, — горячо сказал Аякс. — Нисколько, — возразил Скарамучча. — Однажды её может просто разорвать на части из-за печати. Представляешь, как больно будет разваливаться по кусочкам, по одному органу? — А вот это, — поморщилась ты, — было убедительно, но необязательно. — Чепуха, — бросил Аякс. — Ты не можешь поехать, т/и. — Аякс, ты же сам отправляешься в Ли Юэ, — покачала головой ты. — Меня с собой не возьмёшь, скажешь, опасно. А в Инадзуме я смогу узнать, кем я была до того, как стала собой. Если ты боишься, что это изменит моё отношение к тебе… — Я боюсь, — прервал он, — что кое-кто изменит свое отношение к тебе.       Он выразительно посмотрел на Скарамуччу, и тот поднял брови. Ты дёрнула уголком губы, досадливо и слегка расстроенно. Брови стали опускаться, а рука, сжимавшая руку Аякса, слабеть. — Аякс, — тихо сказала ты, — я должна ехать. Дело не в Скарамучче и не в моих родителях. Дело в том, что моё прошлое настигает меня и я должна его остановить, пока оно не навредило всем нам.       Аякс несколько мгновений сверлил тебя взглядом, надеясь отыскать в твоих глазах хотя бы намёк на то, что ты можешь переменить свое мнение, а ты, глядя в его океанические глаза, мечтала, чтобы он тебя понял, услышал и принял, что ты не отступишься. Ты хотела, чтобы твой брат был на твоей стороне, как раньше.       Но, казалось, всё изменилось с твоими чувствами к Скарамучче. Казалось, даже сегодняшний разговор не сумел смягчить презрительного отношения твоего брата к нему. И ты могла его понять: в конце концов, Скарамучча никогда не был к нему мил, не запоминал его любимых цветов и не бежал с ним наперегонки по лесу. Скарамучча не показывал ему себя, только пафосную лживую оболочку. В ненависти к ней не было ничего необычного.       Несколько мгновений ты верила, что, может быть, твой брат найдёт в себе силы смириться, но он вдруг со вздохом вытащил свою руку из твоих пальцев, и ты не смогла его удержать. — Аякс… — слабо окликнула ты. — Мне нужно подумать, — раздражённо и резко сказал он. — Хорошего… вечера.       И Аякс, взмахнув плащом, исчез за дверьми, провожаемый взглядами гостей и любопытным взором тётушки Ольги. Взгляды потом перебрались на твои плечи, уцепились за них, и те опустились пол тяжестью десятка глаз. Ты сгорбилась, посмотрела на Скарамуччу. — Он же отойдёт? — с надеждой спросила ты. — Он твой брат, тупица, — качнул головой Скарамучча. — Нашла из-за чего беспокоиться.       Ты вздохнула, кивнув, и привалилась к нему, вновь ища в нём опору. На столе остался стоять недопитый коктейль. Скарамучча поёрзал под тобой, бросив взгляд на гостей — у некоторых, впервые видевших подобную картину с участием Шестого Предвестника, уже начали округляться глаза, — но успокоился и позволил тебе обернуть руки вокруг его руки. — А в Инадзуме, — спросила ты, — красиво? — Ужасно. Но тебе понравится, — ответил Скарамучча. — Там сакура. И много животных. И сакэ для особо интеллектуальных личностей.       Ты невольно улыбнулась. Тепло вытеснило из твоей груди лёгкую горечь. Ты переложила голову на подбородок, заглянула в лицо Скарамучче. Он перевел на тебя взгляд. — Думаешь, у нас получится?.. — спросила ты. — Понятия не имею. Но что-нибудь о тебе да узнаем, — пожал плечами Скарамучча. — Кроме того, что ты и так рассказываешь всем на каждом шагу. — Но ты позвал меня не только из-за этого, да?       Скарамучча в ответ вновь заёрзал, попробовал вытянуть руку из твоих объятий и не сумел. — Конечно, только из-за этого. Иначе зачем тебе в это унылое логово безответственных родителей? — проворчал он. — Ты не хотел расставаться! — усмехнулась ты. — Твоё самомнение поражает, тупица. — Странно, что не моё чутье. Ведь я чувствую, что ты не хотел ехать без меня, — ты придвинула свое лицо к его лицу. — Так? — Конечно, фантазёрка. Подвинься, — Скарамуча отвернулся.       Ты догадалась, что он прячет румянец, вновь возникший на щеках, и не стала целовать его прилюдно, лишь взяла в руки чашку с горячим шоколадом и отхлебнула немного. — Когда мы отправляемся? — только и спросила ты. — Через неделю, — ответил Скарамучча, поправляя задетый тобой воротник и вновь садясь ровно. — Хорошо. И вот ещё что… — ты протянула ему замечательную розовую чашку. — Попробуй. — Вот уж нет, — скривился он, — приторно. — Нет, приторный горячий шоколад — плохой горячий шоколад, а этот — хороший. — И вязкий. — Ни в коем случае! — Ты ужасна. — Я самое настоящее чудо! — Самообман. — Пробуй, прежде чем отвергать! — Отвратительно.       Ты, закатив глаза, поставила чашку на стол. Твой спутник несколько мгновений сидел скрестив руки на груди и мысленно отвергая напиток. Ты подняла брови, заметив его взгляд, брошенный на чашку, прищурилась, решив не вмешиваться в разворачивающуюся драму. Скарамучча мельком посмотрел на тебя, потом вздохнул сквозь зубы и всё сделал небольшой глоток. Выражение его глаз потеряло некоторую часть отвращения. — Гм… А вообще-то… Не так уж и плохо… — с удивлением отметил он. — А я говорила! — торжествующе воскликнула ты. — По шкале от «очень плохо» до «невероятно плохо» где-то посередине.       И твой звонкий смех раздался в стенах кофейни, совсем разогнав мрак неоднозначного вечера, спутанных чувств и братских сомнений. Остались только тепло, разоблачённые сердца и одна замечательная розовая кружка замечательного горячего шоколада на двоих. А где-то далеко, в тёмном лесу, продолжал трескаться лёд и медленно заживляло раны озеро; а где-то ещё дальше, должно быть, за тысячей километров по беспокойному морю, сакура со стволом в форме изящной лисьей фигуры холодно блеснула синими глазами.