Сердце в кукольном теле

Если печать наложена на дверь, её можно взломать. Но если на сердце?

[brunuhville — the voice of the forest]

      Медитация всегда несла в себе нечто сакральное, таинственное и очень глубокое. В ней — созерцание мира и самой Вселенной, а в этом ещё и созерцание самого себя; в ней — утешение души и спокойствие сердца, в ней вся ласка земли и вся сила неба. И, конечно, как высшее состояние человеческого разума, медитация не может даваться легко, это дело ясное.       В штиле спокойствие. Но было бы, честно сказать, до крайней степени скучно, если бы жизнь была похожа на штиль, так что жизнь — буйная и неугомонная буря, пышущая молниями, громом, вьюгами и градом. Жизнь — это шторм, а, как известно, самое тихое место в нем — его эпицентр. Всякому человеку, желающему обрести гармонию, приходится каждый раз искать заветный глаз бури, чтобы в нём, среди бушующего моря, среди завывающего ветра и мрака туч, обрести мгновение тишины.       Там, в эпицентре шторма, находится прибежище. Там не слышен гром, не скачет по небу быстроногая молния. Там море остаётся ласковым и, хотя совсем не видно берегов, ветра не смеют тронуть там находящегося.       И медитация обладала удивительным свойством в один миг отнести человеческое сердце в око бури. Тяжёлые спутанные мысли под её нежным эфиром раскручивались, размягчались, опадали лепестками роз, бурный ком чувств таял и обращался в весёлый ручеек, а мрачные думы ненадолго покрывались золотом.       Впервые ты узнала медитацию на далёком Северном полюсе. Она познакомила тебя с миром, доселе совершенно тебе незнакомым. Этот странный удивительный мир пах лавандой, летней ночью и прохладным озером. В этом мире твои тревоги превращались в ласковых кошек и тёрлись о твои ноги, а гнев делался могущественным драконом, и крылья его, настолько же огромные, как весь небесный купол, защищали мир от вторжений и бед. Этот мир был в самом эпицентре шторма.       В твоей голове.       Тебе прежде казалось, что в этом мире творилась полная неразбериха, что в нём шла бесконечная война и мучительные сомнения одолевали его; но оказалось, что он похож на дикий сад, юный и полный сильной живой зелени. В нём росли невиданные цветы и гуляли незнакомые звери, и в нём ты ничего не знала, кроме самой себя.       И поначалу было страшно, ведь как же так может быть, что внутри, в голове, которая путешествовала с тобой всю жизнь, столько всего непонятного и никем не записанного в библиотечные книги? Как же так случилось, что даже ты никогда не встречалась с этим миром?       Но затем оказалось, что нет ничего страшного в отсутствии знания. Ведь ты была так же молода, как эта чудная зелень, как птенец райской птицы, вспорхнувший из гнезда над твоей головой и впервые расправивший свои рубиновые крылья. Не нашлось ничего страшного в том, чтобы познавать свой внутренний мир, прожив во внешнем много лет, ведь куда страшнее было бы никогда его не узнать.       Твой путь лежал сквозь заросли дикого винограда. По этой тропе тебе прежде не доводилось ходить. Ты ступала осторожно, но без лишнего переживания, и на душе было безмятежно, как ясным летним вечером. Незнакомые деревья с плакучими ветвями шептались на твоей спиной и клонились к тебе с любопытством, а ты позволяла им проводить длинными бархатными листьями по своим плечам и шее.       За деревьями виднелось небо уходящего солнца. В пламени заката купались птицы с могучими крыльями и раздвоенными хвостами. Где-то рядом знакомо зашуршала трава, и ты подумала, что это, должно быть, уже кролик с крохотными оленьими рожками. Тебе уже доводилось его встречать.       Под ногами качались белоснежные цветы со свернувшимися бутонами. Они мягко бодали тебя по обнажённым лодыжками, точно подталкивая вперёд, туда, где виднелась развилка. Ты, не предаваясь отчаянным думам и не останавливаясь, свернула направо. Дальше вдоль тропы был лишь лес, да десяток разных дорожек. Поскольку твоим единственным проводником здесь было сердце, ты не медлила и не сомневалась, а бездумно и бесстрашно шла за теплом в груди, периодически меняя тропинки. Твой путь то светлел, то темнел, то делался крапчатым из-за прорезей солнца в ветвях; так и растительность то сгущалась, то редела.       Удивительно быстро сменялся лес. То хвойные деревья неприветливо качали когтистыми лапами, то поросшие шелковыми листьями ветви качались под лапками странного существа, похожего на белку, но имевшего длинную морду и хвост, покрытый шипами вместо шерсти. Иногда колючие кусты преграждали тебе дорогу и ты пробиралась по изумрудной траве, щекотавшей босые ноги. Несколько раз ты замечала, как кто-то большой ворошит тени по бокам, и из мглы проступали золотые глаза, пытливо смотрящие на тебя. Они бесследно гасли, стоило тебе послать им улыбку. Перед тобой на одно мгновение возникал даже волк, целиком сотканный из тьмы, с горящими синими самоцветами глазами, и он гневно скалил клыки и рычал на тебя, пока, проходя мимо, ты не потрепала его по голове. Волк, изумившись, осел на задние лапы, да так и не издал ни звука, пока ты не исчезла за спуском.       Тут заросли вдруг стали совсем редкими, и ты впервые показала удивление. Прежде ты без конца плутала в лесу, пока он не перестал тебя пугать. Лабиринт этот был бесконечен, и тебе даже стало казаться, что из него никогда не нужно выходить. Все тропы вели тебя обратно в лес, к новым зарослям, деревьям и цветам.       А теперь вдруг перед тобой вырос берег, поросший буйной растительностью, почтительно перед тобой расступавшейся. Деревья ровным строем окольцевали это место. Здесь затихали птичий гомон, шелест листвы и, может быть, само время…       А там, за берегом, переливалось озеро, до краёв наполненное кристальной водой. В нём отражалось пламенеющее солнце, закатившееся наполовину за горизонт, и в нем отражалось золотое небо. Вода, казалось, полыхала от самого великолепия этого потухающего мира, но оставалась при этом совершенно спокойной, и даже крохотной рябь не было видно на поверхности.       Сердце повлекло вперёд, и ты подчинилась ему, ощущая внутри себя смесь восторга и благоговения; они теплыми волнами расползались по твоему животу, и совсем ярко вспыхнули, когда ты, ступив на воду, обнаружила, что от этого шага по озеру разошлись ореолы, но ноги не провалились.       По этой воде, озираясь, не в силах налюбоваться небом, ты пошла, как по зеркальной поверхности. Где ты ступала, оставались круги, тихая рябь, но они разбегались и таяли без следа. Всё казалось тебе совершенно реальным, словно ты и впрямь была в лесу, посреди озера, вода в котором была не совсем твердая, то и не то чтобы жидкая.       Дыхание сделалось мягким, чуть заметным, когда ты остановилась в центре озера, в огненном мире, и стала любоваться закатом. Солнечное пламя погрузило лес в золотую пыль, и пыль эта осела на твоих плечах, волосах, лице… Она согревала, как чьи-то нежные объятья, и всё в ней было хорошо, даже чудесно, как и во всём этом чудесном и спокойном вечере…       Ты опустила глаза с улыбкой, чтобы полюбоваться руками, которые словно бы окунула в небесный эфир, но вдруг сквозь пальцы разглядела собственое отражение, и в сердце появилось новое чувство, такое же незнакомое, как и весь этот мир.       Из отражения, сквозь огненное небо и неживую воду, на тебя взирала лиса. Её лукавые чуть суженные глаза в точности повторяли твои. Шерсть цвета юной сакуры пушилась и лоснилась, и большие уши внимательно навострились. Лиса смотрела мудро, спокойно, словно ожидая, что ты сделаешь, но ты была не в силах пошевелиться и лишь молча глядела на неё, хитрую и прекрасную.       Ноги мягко подогнулись и ты опустилась на воду. Лиса, последовав за тобой села, обернув лапы с белыми носочками пушистым хвостом. На её морде, казалось, появилось нечто похожее на улыбку, и вскоре ты поняла, что она лишь отразила выражение твоего собственного лица.       В этом мире, в самом эпицентре шторма, ты могла увидеть лишь того, кому принадлежал этот разум, и, может быть, ещё того, кому удалось сюда проникнуть по воле судьбы. Здесь зеркала были лишены возможности солгать, и отражение говорило с тобой голосом истины в месте, к которому ты, наконец, пришла спустя много лет практики.       Лиса, глядевшая на тебя из отражения, без сомнения была тобой, и ты отчего-то этого не боялась. Может быть, плутая по своему сознанию, ты слишком много раз встречала лис. Может быть, ты уже давно всё знала, и тебе лишь нужно было среди сплетения дорог отыскать чёрного волка — свою Полярную Звезду на пути к настоящей себе.       Поднимая взгляд к склону, ты уже знала, что волк, порождённый тьмой, сидит там, слегка поджав уши. На его морде вместо гнева стало рисоваться нечто похожее на смирение, и в глазах, которые тоже оказались поразительно знакомыми, проступила дьявольская нежность.       А потом в чудном застывшем мире вдруг прошелестели крылья — наверняка вспорхнул испуганный дрозд. Зашелестела, предвещая путника, рябина за твоей спиной. Переступили по снегу лошадиные копыта. Тихое кобылье ржание раздалось позади.       Первым растаял волк. Следом погасло солнце, исчезли небеса и деревья. Только лисьи умные глаза ещё несколько мгновений смотрели на тебя из зеркального озера задумчиво и ласково, с лукавством и любовью. Но стоило тебе протянуть руку, как видение, дрогнув, исчезло, и тихий вздох скользнул по твоему телу.

[yes to heaven — lana del rey]

      Когда ты открыла глаза, перед тобой обнаружилось озеро, но теперь уже другое, дымчато-серое, всё так же в точности повторявшее небо над головой. Ветви деревьев сделались голыми и, оттопыренные от стволов, уныло глядели вверх. Камень под тобой порядочно жёгся холодом. — Не думал, что ты действительно медитируешь и думаешь о том, как прекрасен мир.       Ты обернулась на голос, не дрогнув: лошадиный галоп ты заслышала задолго до того, как Орион ступил на заснеженный берег. Что это был именно Орион, тоже было понятно: шаги у него были лёгкие, воздушные, длинные. Ты к тому же привыкла слышать их, разбирать из десятка других. — Я медитировала и думала о том, как прекрасно моё отражение в озере, — отозвалась ты, спрыгивая с холодного камня. — В виде лисы.       Скарамучча — а это, конечно, был именно он, ведь кто ещё сядет на такого строптивого и бойкого коня, как Орион, и кто станет искать тебя в глуши леса, чтобы съязвить на тему медитаций? — стоял возле жеребца, скрестив руки на груди. Его брови свелись к переносице. — Снова лисы? — хмуро спросил он. — Есть такое дело, — согласилась ты, проводя рукой по носу самого строптивого коня в мире.       Тот приветливо пожевал губами и боднул тебя длинной мордой. — Сила кицунэ рано или поздно проявится, — заметил Скарамучча, — тебе следует быть к этому готовой. Ты хоть пыталась её приструнить? — Пыталась, — вздохнула ты, — останавливаясь рядом со Скарамуччей. — Она живёт своей жизнью. То отзывается, то нет…       Лаванда сбоку задумчиво поглядывала на кору, вероятно, готовясь откусить немного от столетнего дерева. Почти всё её тело было заботливо покрыто меховой попоной пепельно-розового цвета, шерстяные ногавки прятали стройные лодыжки. Лошадь, казалось, не испытывала ни капли страха перед леденящим морозом.       Ты посмотрела на неё, потом снова на Скарамуччу. Вы помолчали немного в какой-то слабой неловкости, а потом твои губы растянулись в усмешке. Кобальтовые глаза больше не делались вопросительными: они теперь знали, что будет дальше.       И действительно, ты всего через один хруст снега оказалась совсем близко к Скарамучче и втянула его в тёплый круг своих объятий, причём руки твои как-то обыденно легли на его плечи, обвили напряжённую шею и соединились за ней. — Твой брат был бы просто в восторге о того, что ты делаешь, — заметил Скарамучча тебе на ухо, и его дыхание обожгло твою кожу. — Но его здесь нет, — хмыкнула ты, утыкаясь носом в его шею. — Так что обними меня сейчас же! — Ты мне приказываешь? — Я тебе приказываю! — У тебя нет таких полномочий. — Зато я профессионально ною. — А то я не знаю… — Ну Ска-а-ара-а… — Не вой.       Его руки высунулись из-под твоего тела и оцепили его снаружи, но совсем легонько, то ли нехотя, то ли дразня. Уперевшись подбородком в грудь Скарамуччи, ты прищурилась и всмотрелась в его мягкое лицо, в котором слишком явно прослеживалась сдерживаемая улыбка. — Я всё вижу! — заявила ты. — Обнимай как следует!       Разумеется, он дразнил тебя. Ведь настоящий Скарамучча, пусть и был самую малость добрее Сказителя, отличался невиданными едкостью, саркастичностью и мрачностью. Тучи на его лице слегка расходились в твоём присутствии, но никогда не исчезали совсем. — А что же скажет твой ненаглядный Чайльд? — оскалился Скарамучча. — Держу пари, он будет в ярости, если узнает, что его сестра… — Ты, что, используешь меня как оружие против моего брата? — ахнула ты, стремясь отпрянуть.       Но кольцо рук на твоей спине оказалось крепче, чем ты рассчитывала. Ты подняла брови. — Я думала, ты не рад меня видеть? — сощурилась ты.       Скарамучча лишь, закатив глаза, позволил тебе прижаться к нему заново, и на этот раз даже сомкнул руки на твоей спине. Его огромная шляпа совершенно загородила тебе свет и оставила только кусочек неба, а на лицо Скарамуччи бросила какую-то непонятную кляксу теней, не лишив его при этом мягкости, которую оно обретало в твоём присутствии. — Если он продолжит прожигать меня взглядом каждый раз, когда мне приходится с ним пересекася, я возьму его за шкирку и хорошенько отметелю, — проворчал Скарамучча.       Ты только тяжело вздохнула. — Скар, он просто хочет защитить меня. Он совсем тебя не знает, — ты спрятала нос в меховом плече. — И вообще, если вы подерётесь, мы вас обоих прибьём, понятно? — Вы? — насмешливо переспросил Скарамучча. — Я и моя лисья энергия, — ты невольно засмеялась и издала звук, похожий на рычание. — Это что сейчас было? — не нужно было оборачиваться, чтобы знать, как Скарамучча недоумённо посмотрел на тебя. — Страшно? — фыркнула ты. — Издеваешься? — поинтересовался Скарамучча.       Ты оторвалась от него с улыбкой, глядя в синие глаза. В них как будто бы наступил рассвет. Ты помнила: они были черны, как ночь, и лишь знание, что самый тёмный час перед восходом солнца, привело вас туда, где вы были теперь, к берегу озера, к безмятежным объятиям в мире, где ваших чувств никак не могли понять. — Угадал, — подмигнула ты.       Впрочем, за что бы их, всех этих непонятливых людей, осуждать, если вы сами их не до конца понимали?.. Ты знала: есть на свете чувство, и всё плохое забывалось. Он это знал тоже, ты по глазам видела. И по рукам. И по губам. И по всему его существу, подвергшемуся странной нежной метаморфозе, которая, должно быть, брала своё начало откуда-то из вечера, когда вы не смогли убежать друг от друга, из ночи, в которой вы всего на миг стали едины, из утра, которое встретили вместе, как и за день до этого, но совсем иначе…       Тепло, испытанное прежде, тем утром сделалось совсем горячим и раскалило твоё тело. Ты привыкла ощущать кого-то рядом с собой, и никогда — под собой. Никогда не ближе, чем нужно, чтобы уместить на одной кровати. Никогда не прикасаясь и не обнимая.       А затем случился Шестой Предвестник фатуи, и, хотя казалось, что он должен предвещать нечто страшное, каждым своим появлением он стал знаменовать появление ласкового огонёчка где-то в груди и в желудке. Это было отнюдь не страшно, даже если ему хотелось бы, чтобы ты боялась.       Чуть только разлепив глаза, ты первым делом ощутила страшную головную боль и омерзительную слабость. Когда ты попыталась перевернуться со значительным стоном, кровать под тобой почему-то зашевелилась и зашипела, а ты, вскрикнув, подскочила. — С ума не сходи, — знакомые глаза раздражённо уставились на тебя. — Скарамучча?.. — несколько мгновений ты совершенно ошарашенно глядела на него, распахнув заспанные глаза. — Ага. Польщён тем, что ты меня узнала. А теперь слезь с меня, — Скарамучча принялся спихивать тебя, — и не жди, что я буду рассказывать тебе, что было… — Ты поцеловал меня.

[home — edith whiskers]

      Скарамучча так и замер. Утреннее солнце легонько пробежало между вами, осыпав лимонно-жёлтым светом его волосы. Ты опустилась на его живот, и он, хотя мог бы, не сбросил тебя. — Вздор. Это ты полезла ко мне, — Скарамучча мотнул головой. — Неправда! То есть, да, я поцеловала тебя, а потом… — улыбка побежала по твоим губам. — Потом ты поцеловал меня!       Скарамучча в ответ засопел. Глаза его забегали по комнате, стремясь обежать от твоих, лукавых и сияющих даже больше обычного. Голова просто раскалывалась, хотелось рвать и метать, но когда ты ловила это выражение на его лице, боль словно отступала. — Ты боялся, что я вспомню, — склонив голову набок, спросила ты, — или что я забуду? — Да сколько же!.. — Скарамучча вдруг оторвался от кровати.       Ты, застигнутая врасплох, отклонилась назад, попятилась, осев на его колени, но он на сей раз не дал тебе уйти. Скарамучча притянул тебя за футболку, которая уже была значительно смята на груди, — очевидно, после вчерашнего, — и приблизил своё лицо к твоему. — Никак ты, чёрт тебя дери, не научишься, — от отчаяния он задышал быстрее прежнего. — Я ничего не боюсь, слышишь? Я не боюсь, что ты забудешь, я не боюсь, что ты будешь припоминать мне это, не боюсь тебя и уж точно не боюсь того, что ты уйдёшь, тебе ясно?       Его злые перепуганные глаза зависли над твоими, чуть тронутыми слабым удивлением, словно впервые в жизни его гнев настиг тебя. Быстроногая молния всё же нашла способ вонзиться пониже шеи и стянуть твою грудь изнутри.       Лишенная способности рассмотреть океаническое дно, обреченная вечность разглядывать его душу, ища в её глубинах ответы на свои вопросы, ты боялась лишь того, что тепло не покидало твою грудь даже тогда, когда он смотрел на тебя так зло, так враждебно… Собственная готовность прорываться через терновник вспышкой расцвела в груди. — Честно? — переспросила ты строго.       Рука Скарамуччи дрогнула. На губах его невольно проскользнуло слово, которое должно было отправить тебя далеко, гораздо дальше Северного Полюса, но оно так и не упало в воздух. Твоя улыбка, если и могла, стала нежнее. — Ещё как, — прошипел Скарамучча. — Хорошо. Я рада, что со мной тебе не страшно.       И его злоба разбилась вдруг о твою руку, ласково прикоснувшуюся к его щеке. Пальцы Скарамуччи ослабли и бессильно разжались, а твои потерялись в его растрёпанных чернильных волосах. — Ты всё усложняешь, — Скарамучча вяло качнул головой в сторону, уклоняясь от твоей руки. — Я? — усмехнулась ты. — Ты уверен? — Ты. Всегда ведёшь себя, как дурацкая сиба-ину, — он взглянул на тебя. — Как сиба-ину? — эхом повторила ты. — В точности, — проворчал Скарамучча. — Прилипла и никак не отвалишься, ещё и ласкаешься…       Твои губы дрогнули. Скарамучча, словно подумав, что ты заплачешь, уже приготовился было что-то сказать, но ты вдруг прыснула, притянувшись к нему. Он протестующе завертелся и замер почти сразу — по его телу от твоего оглушительного смеха, тающего в его коже, прошла нестерпимая вибрация. — Как сиба-ину! Ну ты даёшь!.. — хохотала ты. — Спасибо хоть не как паразит! Во имя Семи…       И утреннее солнце, подхватывая твой смех, разбрасывало его по комнате, прогоняя скопившуюся по углам тьму. От Скарамуччи, как и прежде, пахло горьким чаем, но теперь к нему примешался другой аромат — мягкий, тёплый, похожий на ваниль с пряностью корицы. И твои руки обхватили его всего, спасая от темноты, и твой смех зазвенел громко-громко, и почему-то из утра вдруг пропали неловкость, грубость и злоба… — Хорош уже… — Скарамучча сказал это ворчливо и даже, вроде как, раздражённо, но голос его при этом звучал глухо и почти смущённо.       Ты отодвинулась с улыбкой на губах, но совсем не далеко, так, чтобы до тебя можно было дотянуться. — Поцелуй меня, — попросила ты, — я хочу лучше запомнить, каково это. — Я… — Скарамучча весь напрягся, готовясь тебе отказать, но вдруг выдохнул: — Да плевать.       И он обхватил твою голову руками, притянул к себе, впился в твои губы так, что ты едва не подавилась своим же вдохом. Ты поймала его запястья, совсем не ожидав такого жеста, и ничуть не воспротивилась. Ты ответила ему с тем пылом, с тем чувством, с той лаской, какие он заслуживал всю свою непростую жизнь.       И пять сотен лет без любви воплотились в этом мгновении, когда он в полном отчаянии целовал тебя, словно не видя иного выхода. И этот единственно верный, единственно возможный выход после всего, что между вами было… Казалось, что Скарамучча упивался им без остатка, так жадно он вцепился в твои губы.       И в этом поцелуе сначала не было ни дыхания, ни пульса. Он брал то, чего так желал, удовлетворял вожделение, таившееся в его глазах всё то время, что ты его знала, а ты давала ему ощутить и забрать всё без остатка, лишь бы его мягкие губы наконец получили то, в чём нуждались все эти годы. И между делом ты даже подумала, как это удивительно, что человеческие губы не меняются, не делаются жестче от того, какие слова из них вылетают…       Его руки впервые так прикасались к твоим волосам, впервые так прикасались, наверное, хоть к кому-нибудь. Он хотел бы, наверное, быть твёрже, но в этих спутанных прядях пальцы теряли свою силу. Совершенно обезоруженному и побеждённому Скарамучче оставалось лишь быть с тобой нежным… Хотя он, конечно, был уверен, что ему это совершенно не свойственно.       В короткий миг, когда ты оторвалась от Скарамуччи, чтобы сделать вдох, ты увидела в его глазах всё, что он ни за что не смог бы произнести. Дыхание сплеталось между вами, и слова, впрочем, были совершенно не нужны. — Медленнее, — только шепнула ты, не отрывая от него глаз. — Растягивай удовольствие.       И ты прильнула к нему обратно, едва договорив, утопив последние буквы в его губах. И прикосновения в этот раз действительно сделались мягче, нежнее, в десяток раз медленнее. Поцелуй вдруг вздохнул, затрепетал, взбудоражив сердце, и всё в нем забилось, поливая медовой сладостью соединившиеся души.       Всё чувственнее и нежнее. Всё ласковее. Шестой Предвестник вдруг совсем переменился. Грозы рассеивались, опадали металлические цепи, ломались кандалы, и перед тобой оказывался тот, кем он должен был быть все эти пять сотен долгих и мучительных лет.       Он появлялся ненадолго и, надо было признать, Скарамучче уже никогда и ни за что было не стать таким, каким следовало быть человеку. Кровь прочно въелась в его руки, и никогда тяжким грехам было не сойти с его души, даже если и найдётся человек с сердцем настолько большим, что оно сумеет его простить. Он больше не был невинным.       Но следовало признать, что невинных нет вовсе. Даже ты, по мнению твоего брата, совершенно не правильно поступала. О, ты знала, что он будет чертовски зол на тебя за всё, что ты делала последние несколько дней. Ты понимала, прекрасно понимала, как он распалится, если — или, лучше сказать, когда, — узнает о твоей связи с Шестым Предвестником. Если… Когда догадается, что между вами было нечто большее чем танец на Зимнем балу.       И это тоже был своего рода грех. Может быть, даже готовность простить такого человека, как Скарамучча, тоже тяжкий грех. Но, если подумать, то откуда же взяться хорошим людям, если мы не будем уметь прощать?..       Его руки, совсем расслабившись, ерошили твои волосы, спускались на шею, на плечи; и твои пальцы скользили по его шее, затылку, подбородку… И было так хорошо, так правильно, так спокойно…       А потом вас вдруг отодвинул друг от друга оглушительный стук в дверь. Скарамучча отдёрнулся моментально, но твои руки так и остались на его шее. Знакомый зычный голос из-за двери коротко сообщил, что это он. Вздох тронул твою грудь. — Вот и Аякс пожаловал. — усмехнулась ты.       Скарамучча дёрнул щекой и отвёл от тебя глаза с едва сдерживаемым разочарованием, которое ты вполне ясно рассмотрела в его глазах. — Я пойду, — сказал он коротко. — Брось. Ты же не боишься моего брата? — засмеялась ты. — Думаешь, он тебе задаст?       Ответом тебе был жгучий взгляд Скарамуччи. Ты весело пихнула его. — Я разберусь, — сказала ты, — а ты — не вздумай бросать меня здесь одну, понял?       Скарамучча только брови поднял в ответ. Ты послала ему улыбку и поднялась с кровати — хотя точнее, конечно, будет сказать, что ты поднялась с его коленей, — и трусцой побежала к двери. Скарамучча, решив, очевидно сохранить лицо Предвестника, тоже встал, выпрямился и даже худо-бедно разгладил смятую рубашку. На лицо он в одно мгновение сумел натянуть абсолютное равнодушие, что, конечно, нимало тебя позабавило. — Иду! — крикнула ты Аяксу, наверняка уже наматывавшему круги под дверью.       Ты представляла, как выглядела. Наверняка и волосы ужасно свалялись, и лицо опухло после вчерашнего шампанского, и губы были подозрительно красные, причём у вас обоих, и это выдавало вас с головой. Впрочем, за дверью стоял всего лишь твой брат, а не Царица собственной персоной. Всего лишь твой брат…       Замок повернулся и дверь отворилась. Ничто в тебе не дрогнуло. За порогом, само собой, обнаружился Аякс, весь встревошенный, взъерошенный, но уже облачившийся в форму Фатуи. Его взгляд сразу же бросился изучать тебя, словно боясь обнаружить какую-то глубокую рану или, по крайней мере, налитые кровью синяки. — Ты в порядке, — облегчённо выдохнул Аякс, переступая через порог и заключая тебя в объятья. — Конечно я в порядке, — невозмутимо отозвалась ты, обвивая руки вокруг него. — А ты чего ждал?       Аякс уже приготовился ответить, но его широкая грудь так и замерла на вдохе. Только в тот момент, в короткое мгновение, ты успела проклясть весь мир и заодно себя за то, что боги не послали тебе хотя бы каплю скрытности и недоверчивости. — Ты, — Аякс вдруг расцепил объятья, — какого чёрта ты здесь делаешь?       Он отстранил тебя от себя, и ты рассмотрела на его лице палитру эмоций, которую не смог бы передать ни один художник Тейвата. Там была и злость, было и непонимание, и даже была растерянность… Но пуще всего, конечно, рисовался неописуемый, неудержимый, разрушительный гнев. Все черты его лица заострились, расширились, словно в них собрался горячий пар.       Скарамучча неподвижно стоял неподалёку от кровати. Сброшенный фрак так и остался лежать подле твоего платья, что, само собой, было весьма подозрительно, но Аякс, в общем-то, почти наверняка не обратил на это никакого внимания. Штормовые глаза впились в Скарамуччу, надеясь вышвырнуть его прямо в окно. — Аякс… — ты прикоснулась к его плечу. — Оглох? — Аякс сбросил твою руку. — Я спрашиваю, что ты делаешь в комнате моей сестры, Сказитель? — Аякс, он… — вновь начала ты. — Я ещё и слова не сказал, а ты уже лаешь, как пёс, сорвавшийся с цепи, — насмешливо заметил Скарамучча, и сердце твоё рухнуло в пятки. — Вот именно поэтому ты и тянешь всех Предвестников на дно, Чайльд.       Вены вздулись на шее Аякса. Тебе показалось, что в его руках вот-вот появятся водяные клинки, и твою комнату охватит страшная буря… Ты невольно представила, как с пальцев Скарамуччи срывается ироническая молния, как она метит в сердце твоему брату, как он пошатывается… — Вы оба, — повысила голос ты, — прекратите сейчас же!       Аякс резко обернулся к тебе, схватил за плечи и глаза его из злых сделались перепуганными. — Он обидел тебя? — встревоженно спросил он. — Сделал что-то с тобой? — Ага, попробуй её обидь… — тихо фыркнул за его спиной Скарамучча. — Ты ей слово, она тебе двести. — Что ты там бормочешь? — Аякс моментально метнулся к нему, запустив ледяную вспышку в твоё сердце. — Заткнись, говорю, идиот, и выслушай наконец свою сестру, — тактично пояснил Скарамучча. — И отойди от меня. Раздражаешь. — Я тебя раздражаю? Ты, кусок… — начал было Аякс.       И его руки действительно обвили вдруг водяные струи, и из них стали вырастать длинные клинки, хорошо знакомые тебе и заставившие желудок ёкнуть и перевернуться вверх дном. Тебе следовало следовало помнить, как взрывоопасен и остр характер твоего брата, и следовало, пожалуй, знать, как он стремится уберечь тебя от всего на свете.       К его большому сожалению, от чувства, поселившегося под сердцем, уберечь тебя не могла даже Селестия.       Ты молнией ударила в пространство между ними, мгновенно заставив Аякса отпрянуть. Клинки рассыпались и разбились о пол, выпав из дрогнувших пальцев. Ты выставила руки перед собой. — Всё, — попросила ты, — стоп. Оба, — и ты бросила многозначительный взгляд на Скарамуччу.       Тот сделал вид, будто совершенно не понимает, о чём ты. Он притаился за твоей спиной холодной тенью, сверля Аякса пронзительными синими глазами, которые уж точно не смягчались так, как при взгляде на его сестру. — Т/и… — Аякс посмотрел на тебя предостерегающе. — Ничего он мне не сделал и не сделает, — веско сказала ты. — Прямо сейчас я приведу себя в человеческий вид, мы с тобой выйдем отсюда и я всё объясню, хорошо?       Аякс оказался перед твоим спокойствием совершенно бессильным, но, убедившись, как видимо, в твоём здравом рассудке, медленно кивнул. Ты облегчённо выдохнула. Сердце снова забилось в груди.       Уходя, ты бросила ещё один взгляд на Скарамуччу, но он так и стоял, как будто обращённый в каменное изваяние. Пока ты быстро переодевалась и расчёсывалась в ванной, ты с тревогой прислушивалась к спальне, всё боясь, что оттуда раздастся грохот и кто-то из тех, в чьих нравах ты серьёзно просчиталась, пострадает. Снаружи, однако, молчали. Никто из них не проронил ни слова.       Когда ты вышла с наполовину распутанными волосами, со съехавшим ремнём и перекошенной рубашкой, комната, наэлектризовавшаяся от напряжения, едва не уронила тебя. Скарамучча и Тарталья так и сверлили друг друга глазами, причём твой брат всё сильнее гневался с каждой минутой, а твой кавалер оставался невозмутимым. — Господа, милости прошу из моей комнаты, — коротко сказала ты.       Ты, честно сказать, ожидала, что Аякс будет пятиться к двери спиной, не отрывая глаз от Скарамуччи, но он развернулся и вылетел за дверь так быстро, что ты лишь успела заметить тени, окутавшие его лицо. Скарамучча, взяв фрак, неторопливо последовал за ним под твоим укоризненным взглядом. — Ты — язва, — шикнула ты. — Ты сама попросила не оставлять тебя наедине с ходячей катастрофой, которую ты зовешь братом, — ответил Скарамучча.       Ты возмутилась было, открыла рот, чтобы возразить и напомнить ему, что какой он время от времени ядовитый змей, но осеклась за неимением аргументом. Плечи обвисли. — Верно, — вздохнула ты. — Я недооценила масштабы бедствия.       Скарамучча кивнул, словно с самого начала знал, что так и будет. Он окинул тебя взглядом и всего парой быстрых и точных движений вернул на место ремень и строй пуговиц. Ты растерянно взглянула на него. — Выглядела как тупица, — коротко поянил он и направился к двери.       Ты прикоснулась к одёрнутому ремню. Чувство снова настигло тебя, похожее по своей сути на разлитое в груди тёплое молоко. И это чувство вдруг подстегнуло тебя, напомнило, что твоим самым большим желанием в тот миг было прикасаться к нему, целовать его, говорить с ним, просто быть рядом, если придётся… И, хотя никогда прежде ничего подобного в твоей жизни не было, ты не испугалась и не спасовала. — Не хочешь встретиться вечером? — нагнал его твой голос.       Скарамучча помедлил, обернулся через плечо. — Не выйдет. Я буду занят, — покачал головой он. — Ясно. Важные предвестнические совещания, — ты усмехнулась. — Хорошо.       В дверном проёме вновь показалась рыжая голова, и ты, фыркнув, последовала за братом, чувствуя слабый укол неприятного разочарования в груди. — Завтра я свободен, — вдруг ударило тебе в спину. — Если, конечно, тебя выпустят из тюремной башни, принцесса.       Ты удивлённо обернулась и наткнулась на незнакомую тебе до этих пор ухмылку — ироническую, язвительную, но, по крайней мере, настоящую. — О, — хмыкнула ты, — я постараюсь вырваться к тебе, мой благородный принц, на закате дня! — Смотри не сойди с ума от счастья, — фыркнул Скарамучча, обходя тебя. — Ещё немного и я начну вилять хвостиком! — бросила ты ему вслед. — Как дурацкая сиба-ину! Он на твоё невыносимое и опасное для организма саркастичное замечание лишь послал испепеляющий взгляд. Ты, закатив глаза, махнула ему рукой, а про себя страшно пожалела, что не имееешь возможности поцеловать его ещё раз, на прощание, и ощутить, как сладко замирает и подскакивает сердце в поющей груди.

[би-2 — молитва (минус)]

      Холод пробрался под руки Скарамуччи, под плащ, застрял между ворсинками меховой подкладки. Ты поёжилась, засопела и заёрзала щекой по груди Скарамуччи. — Холодища, — проворчала ты, отодвигаясь от него. — Ты совсем не мёрзнешь? — Нет. Я же говорил тебе, я — просто кукла, — бесстрастно ответил Скарамучча, выпуская тебя. — Интересно. И как это работает? — полюбопытствовала ты. — То есть ты, например, ешь ведь и спишь, как обычный человек… — Но я не нуждаюсь в этом, — пожал плечами Скарамучча. — Я могу обойтись и без сна, и без дыхания, и без еды. Мне всё равно.       Ты понимающе закивала, вынимая из-под плаща хорошенькую металлическую флягу, обитую кожей крепкого чёрного цвета, и сделала из неё глоток. Густая жидкость огненным цветком распустилась в горле, и ты поморщилась, встряхнула головой. Только затем ты поймала опасливый взгляд Скарамуччи. — Что? — ты опустила глаза на флягу и рассмеялась. — Это не то, о чём ты думаешь. Просто согревающее зелье. Как, по-твоему, я бы смогла в такую погоду сидеть на ледяном камне у озера? — Мало ли, чего от тебя ожидать, — фыркнул Скарамучча. — Ах, да, — захихикала ты. — Я же совершенно безумная… — Хорошо, что ты избавила меня от необходимости напоминать тебе об этом, — хмыкнул Скарамучча.       Но, несмотря на усмешку и, в общем-то, почти добродушное поведение, ты разглядела в нём что-то мрачное, как будто он нёс с собой плохое известие и никак не мог решиться сказать тебе. Его глаза спрятались от твоих далеко за горизонтом, заразившись серостью небес. — Расскажешь, что случилось? — спросила ты мягко, ловя его взгляд.       Он действительно посмотрел на тебя, и тени в его глазах слегка расступились, обнажая горячо любимую тобой прекрасную синеву. Если ты и верила в какую-то бесконечность, то это была бесконечность, в которой ты любовалась ими — двумя озёрами, повидавшими слишком много отравы. — Ты хоть иногда перестаёшь лезть людям в голову? — поинтересовался Скарамучча. — Да у тебя же на лице все написано, — махнула рукой ты. — Ты, если не хочешь чего-то говорить, всегда сжимаешь губы, напрягаешь челюсти и уводишь взгляд непонятно куда. — Ничего подобного, — пробурчал Скарамучча.       От тебя не укрылось, что он попытался незаметно расслабить лицо. Это было забавно, чуть глуповато и очень, очень по-человечески. — Конечно, ничего подобного, — согласилась ты. — А случилось-то что?       Скарамучча покачал головой, как будто по-прежнему не хотел ничего говорить, но всё же нехотя сказал: — Я уезжаю в экспедицию на несколько недель, — сообщил он, — в Бездну. — О, — ты опустила глаза. — И когда вы отправляетесь? — Завтра.       Сразу ничего ответить не вышло. Было бы пустой ложью сказать, что ты не расстроилась, да и холодные иголочки, неприятно заколовшие в животе, не дали бы тебе этого сделать. Должно быть, такое случается, когда сильно привыкаешь видеть кого-то рядом с собой; совсем не обязательно даже делать этого человека центром своей жизни, чтобы вдруг понять, как сильно будешь по нему скучать.       Через мгновение, когда сошло первое окатившее тебя чувство, ты вздохнула и улыбнулась, вновь подняв глаза на Скарамуччу. В нём не обнаружилось беспокойства или гнева, но смотрел он пытливо, будто ему было в высшей степени важно узнать, что ты ответишь. — Хорошо, — сказала ты в конце концов. — Ты не выглядишь удивлённой, — заметил Скарамучча. — Знаешь, удивительно то, что ты танцевал со мной на Балу, — честно ответила ты, — или то, что мы уже пару недель встречаемся не по случайному стечению обстоятельств. Или, например, то, насколько тебе нравятся поцелуи, — тут Скарамучча протестующе заворочался, но ты лишь хмыкнула: — Я ни в чём тебя не виню. Я тоже люблю с тобой целоваться, — ты вздохнула, дотрагиваясь до его локтя. — А насчёт этого… Было ведь ясно, что тебе нужно делать свою работу.       Скарамучча опустил глаза на твою руку, заскользившую вверх по его плечу. Наверняка на твоём лице отчётливо проступила печаль, когда ты приложилась щекой к его ключице и замерла так, словно это была последняя встреча и тебе необходимо было запомнить его тепло.       Скарамучча ничего тебе не сказал, только отнял руку от своего тела, чтобы тебе было легче обнять его плечо, и вновь опустил её. На сердце сделалось тяжело и мутно. Следовало признать, что у чувства, по-прежнему заставлявшего сердце отбивать нежнейший ритм в груди, была одна неприятная форма.       Эта форма заставляла скучать, ждать новой встречи, надеяться вновь быть рядом. И она была не слишком остра, если расставаться приходилось на день или на два, но ты уже в тот миг ясно понимала, как больно уколет разлука, длиной в пару недель. — Я ведь не могу отправиться с тобой, да? — тихо спросила ты, смотря куда-то за озеро. — Ещё чего, — Скарамучча дёрнулся. — Твоего хрупкого тела мне там и не хватало. — Хрупкого? — возмутилась ты, в мгновение растеряв светлую девичью грусть. — Вообще-то я задала твоему отряду! — Знаешь, что было бы, если бы я не пришёл вовремя? — изогнул бровь тот. — Я бы их всех прикончила за то, какие они полудурки, — заулыбалась ты, очень хорошо представив себе эту картину. — Ну конечно, — едко отозвался Скарамучча, очевидно, представив иную. — Знаешь что? Прекрати тыкать меня в недостаток физической силы! — заявила ты. — У меня вместо неё чудовищное обаяние и красивые глазки!       Скарамучча только глаза закатил. Ты на всякий случай боднула его, напоминая, как ты могуча, и затем, отклеившись от его плеча, поманила его за собой. — Идём уже, — сказала ты, запрыгивая на Лаванду. — Кто первый до побережья? — Вот ещё, — Скарамучча тоже залез в седло. — Никаких гонок, ясно?       Но мимо него уже промчалась отвязанная от дерева снежная буря, а со спины этой снежной бури обернулась ты, сияя глазами. Быстроногая Лаванда в мгновение ока исчезла за стволами деревьев, а Скарамучча, крепко выругавшись, послал Ориона следом, причём послал, конечно, галопом. И по зимнему лесу, под ворчание теней и весёлый смех света, он понёсся за тобой и затем наверняка догнал и, разумеется, заявил, что ему ни капли не нравятся эти догонялки, способные развлечь разве что пятилетнего ребёнка, но уж точно не Шестого Предвестника Фатуи.       Следующий день выдался холодным и безветренным. Ты поднялась с кровати, чуть только первая заря тронула небеса, и поспешила собраться для срочного выхода на улицу. Не подбирая одежду и не завтракая, ты бросилась бежать по лестнице, собрав все удивлённые взгляды стражников, — хотя им, в общем-то, уже стоило привыкнуть, — и выскочила из замка в утреннюю дымку. Кусачий мороз сразу же вцепился в твои щёки, но ты, совсем его не замечая, поспешила к конюшне.       Возле уже царила суета. Дюжина лошадей, вороных, караковых и мышастых, стояла, загруженная сумками. Возле них толпилось множество мужчин. На удивление, знакомых лиц ты не заметила, но не придала этому особенного значения: наверняка затерялись в толпе, чтобы не попадаться тебе на глаза.       Было шумно. Обсуждались припасы, кони, Бездна, Глаза Порчи и прочие вещи, необходимые в путешествии. Некоторые из отряда, оборачиваясь, узнавали тебя, – должно быть, из-за новостей с бала или узнавая в тебе главного героя истории одной неудачной охоты – но почему-то не решались ничего сказать и даже опасались ухмыльнуться. «Надо же, — подумала ты. — Он, что, угрожал переломать каждую кость в их телах и скормить их собакам?»       Пожалуй, ты была единственным человеком в мире, кого подобная угроза из уст Скарамуччи не могла напугать или, по крайней мере, озаботить. В тот момент, когда ты шла мимо разведотряда, ты вдруг совершенно ясно ощутила, сколько времени утекло с той ночи. «Как один день, — усмехнулась ты про себя, — и как всё изменилось…»       Среди всех лошадей, собравшихся у конюшни, Орион не обнаружился. Тогда, минуя отряд, ты скользнула в приоткрытую дверь конюшни, плотно закрыв её за собой. На звук обернулся единственный, кто остался внутри и чей конь, конечно, никому другому в мире не позволил бы к себе прикоснуться.       Скарамучча облачился в синее полукимоно с грозовой эмблемой на груди, высокие сапоги и меховой плащ. Его взгляд, тяжёлый и холодный, опустился на тебя и сразу рассеялся, сделавшись лёгким, как бабочка. — Это ты, — Скарамучча отвернулся. — Зачем пришла? — Попрощаться, — ответила ты. — Можно? — С каких пор ты спрашиваешь разрешения? — поинтересовался Скарамучча, затягивая подпругу и вновь поворачиваясь к тебе.       Ты лишь загадочно улыбнулась, вытягивая из-под накидки серебряную цепочку. На стыке звеньев внизу повис маленький камешек глубокого синего оттенка с мелкими белыми пятнышками, по виду напоминавшими звёзды и, если взглянуть под верным углом, складывавшимися даже в созвездие полярной собаки. — Пришла вот отдать тебе кое-что, — сказала ты, болтая кулончиком. — На Северном Полюсе раздобыла. Там созвездие Полярной собаки считается счастливым.       Скарамучча стал недоверчиво рассматривать камень, словно ожидая подвоха, но он болтался на цепочке, совершенно безобидный, нежно поблескивающий в приглушённом свете конюшни. — И зачем он мне? — поинтересовался в конце концов Скарамучча. — Ну, как, — хмыкнула ты, — чтобы оберегал тебя. — Оберегал? — Скарамучча скрестил руки на груди. — Ты думаешь, мне нужна защита? — Тебе-то? Нет, конечно не нужна, — ты притворно вздохнула. — Просто хотела, чтобы ты не забывал обо мне в Бездне. — Забудешь о тебе, как же, — фыркнул Скарамучча.       Ты лишь состроила грустную мордашку, покачивая кулон в руке. Скарамучча поглядел сначала на цепочку, потом на тебя и снова на цепочку. В его взгляде читались и возмущение, и какое-то смущение, и даже злость. Ведь никто и никогда не смел думать о нём как о том, кому нужна защита, и никто не посмеет!..       Шестой Предвестник Фатуи смотрел на тебя так долго, что все снаружи уже должны были собрать снаряжение раз десять и, наверное, ещё разобрать его, а потом сложить заново. Он прожигал тебя взглядом, а ты никак не обращалась в пепел и, более того, всё с большей мольбой взглядывалась в него в ответ. — Ладно, тупица, — Скарамучча сорвался первым и отвёл глаза. — Давай свою дурацкую побрякушку. — Талисман! — строго поправила ты, радостно разрывая расстояние между вами.       Когда Скарамучча оказывался так близко к тебе, — или, вернее, когда ты оказывалась так близко к нему, — сердце в груди уже привычным образом ощущалось иначе, чем когда вы были порознь. Сначала от таких перемен всегда делается страшно и темно на душе. Сама мысль о том, что кто-то может управлять твоим сердцем, заставлять его так сильно биться и ничего особенного при этом не делать и даже, может быть, этого не желать, пугала, отталкивала и одновременно нежно манила за собой. Но, когда сердце ведомо правильным чувством, за быстрым сердцебиением в конце концов приходит покой и умиротворение. Вместо бьющей крыльями птицы в груди обнаруживается тепло, желание быть рядом, желание, в общем-то, просто быть, потому что знаешь, что где-то на свете есть такой удивительный человек, с которым так хорошо быть вместе.       Твои руки на мгновение оказались вокруг шеи Скарамуччи, смотревшего куда-то в стену, должно быть, чтобы не выдать своих чувств. Прохладная цепочка опустилась на его кожу, сомкнулась под затылком. Ты взглянула на строгое лицо Скарамуччи и, тихо хмыкнув, спрятала кулон под одежду. — Это, — сказала ты, — только наше с тобой.       Скарамучча посмотрел наконец на тебя. Где-то внизу ваши руки робко соприкоснулись, а потом вдруг с жаром схватились друг за друга, и тогда ты ясно ощутила, что, хотя ты и можешь жить сама по себе, тебе будет его не хватать. И пусть это ненадолго, пусть незачем переживать за такого сильного человека, как Скарамучча, ты всё равно будешь немного волноваться глубоко в своём успокоившемся сердце. — Спасибо, что предупредил меня, — тихо сказала ты. — Я буду ждать твоего возвращения.       Что-то в глазах Скарамуччи едва заметно дрогнуло, не треснуло, не сломалось, а всего лишь дрогнуло. Он не бросился вдруг тебе на плечи, не стал целовать и клясться в горячих чувствах… Он был не из таких, и ему не нужно было быть из таких. Ему нужно было лишь остаться собой. — Господин! — с морозным воздухом в открывшуюся дверь влетел юноша из отряда. — Мы готовы отправляться! О…       Его взгляд упал на тебя, и парень смущённо попятился, будто наткнулся на что-то совершенно сокровенное. Глаза Скарамуччи вдруг раскололись, полыхнули, как небо в грозу, но ты крепче сжала его руку. Он бросил быстрый взгляд на тебя, чтобы по одному твоему лицу угадать, чего ты хочешь, и ты едва заметно качнула головой. Он тяжело вздохнул, но понять это можно было лишь по резко шевельнувшейся грудной клетке. — Ждите, — отрезал Скарамучча. — Я скоро буду.       Юноша с явным облегчением закивал, попятился и исчез в студёном утре. Ты поглядела ему вслед. — Ты хотел ему нагрубить, — заметила ты. — Нечего совать свой нос куда не просят, — огрызнулся Скарамучча. — Скар, он даже не знал, — покачала головой ты. — Грубость может быть необходимой, когда речь идёт о таких, как Соболев или Денис, но простой рядовой, который тебе в рот смотрит, не заслуживает такого отношения. — Он много болтает, — дёрнул плечом Скарамучча. — Серьёзно? — подняла брови ты.       Собранность Скарамуччи дала осечку, когда он увидел твои смеющиеся глаза. Он мотнул головой. — Он — не ты. — А я, значит, особенная? — Ничего подобного. — И что мне полагается, как особенной? — Никаких привилегий. — Значит всё-таки особенная?       От твоего хохота Орион с любопытством склонил к вам морду, поставив топориком уши. Скарамучча, захрапев, попытался вывернуться из твоих рук и уйти уже от тебя невыносимой, но ты удержала его, лукаво глядя из-под ресниц.       Скарамучча недоумённо остановился, рассмотрел каждую весёлую искорку в твоих глазах и тогда только понял. И, хотя на лице его застыло выражение крайнего раздражения, он склонился к тебе и оставил лёгкий поцелуй на твоих губах, оторвался. Потом поцеловал ещё раз. И ещё, словно никак не мог насытиться тобою вдоволь… А ты, не упустив случая, ещё ненадолго прикоснулась к его волосам, стараясь не задеть его кошмарную шляпу с длиннющей фатой. — Ты задай им там всем, — шепнула ты, улыбаясь, — а рядовых не обижай. Они хорошие ребята, даже несмотря на охоту. — Это не они хорошие, а ты слишком добродушная, — проворчал Скарамучча, отрываясь от тебя. — Смотри не убейся, пока меня не будет, тупица. — А что, ты расстроишься? — спросила ты весело.       Скарамучча, сев в седло, изогнул в твою сторону бровь. Ты, усмехнувшись, на прощание, потрепала между ушей Ориона и отошла в сторону, пропуская Скарамуччу. Он проехал мимо тебя с достоинством, достойным командира разведотряда, гордо расправив плечи и сделавшись похожим на знатного полководца.       Дверь в белоснежный мир распахнулась перед ним. Он скомандовал своему отряду построить в шеренгу и тот подчинился беспрекословно. Скарамучча встал во главе и дал лишь крохотную слабину, обернувшись на тебя в последний раз. Ты улыбалась ему от дверей конюшни, скрестив руки за спиной, и смотрела на него почти даже с гордостью и восхищением. Скарамучча отвернулся от тебя, дал новую команду, и ведь строй, подняв снежный ураган, сорвался за ним, помчался прочь, оставив тебя в одиночестве у дверей конюшни.       Ты долго глядела им вслед, перебирая в руках прядь собственных волос, глядела, пока шум лошадиного галопа не стих в отдалении, а силуэты быстроногих коней не растаяли на горизонте. Одна из лошадей в порядочно опустевшей конюшне негромко заржала, и на душе сделалось неприятно, даже тоскливо.       За Скарамуччу беспокоиться не приходилось. Он был сильным, ему были подвластны неукротимые грозы, в его руках могла содрогнуться земля. Он, в конце концов, не просто так занимал место Шестого Предвестника. Но всё же, поднимая глаза к небу, которое снова заволакивали тучи, ты тихо обронила в пустоту: — Да хранит тебя созвездие Очага, — вздохнула негромко, — и да укажет тебе путь Полярная Звезда.       И взявшийся из ниоткуда ветерок подхватил твои слова и понёс их куда-то вдаль, может быть даже вдогонку Скарамучче, чтобы застыть в синем камушке, спрятанном под одеждой, и сберечь твоего ненаглядного Предвестника в Бездне.

[dance with dragons — yasmin carter]

      Спустя две недели и три дня, прошедших в суматохе, выполнении поручений Гильдии и восполнении травяных запасов совсем незаметно, ты вновь шла по загадочному лесу. Из него совсем исчезли лабиринты и тропы, кроме одной единственной: там тебя неизменно ждал скалящийся чёрный волк. Он со временем подобрел, даже стал ждать твоего возвращения и провожал до озера, в котором ты всегда видела себя.       Теперь медитации сделались другими. Ты часами, которые в настоящем мире были всего лишь минутами, молча рассматривала своё отражение, шерстяное, ушастое, с хорошенькими умными глазами и лоснящейся шерстью, а отражение точно так же вглядывалось в тебя, словно гадая, подходишь ли ему ты.       Иногда гладь озера отражала ещё уходящее солнце, иногда — звездное небо и любопытную деву-луну. Иногда на небе даже сбегались тучи, и пролившиеся из их глаз слёзы пускали по воде крупные круги, искажая лису в отражении, но её взгляд оставался ясным и внимательным. С ним не было страшно, даже когда небо разрывали гром и молния.       Твой мрачный друг в этот раз встретился раньше положенного, бесшумной тенью вынырнув из-за растения с листами в виде пружин. Волк потянулся к тебе, ожидая, что ты его приласкаешь, а ты, встревоженная неизвестно почему, опустилась вдруг рядом с ним, глянула в его сапфировые глаза и сжала вдруг его шею в крепких объятьях.       Волк недоумённо прижал уши, и шерсть на его загривке всколыхнулась. Он продолжил стоять, не подняв на тебя голоса и не цапнув клыками. Ты мысленно благодарила его, топя свои переживания в густой чёрной шерсти, которая теперь уже совсем проступила из клубившихся теней.       Потом, как ни в чём ни бывало поднявшись, вы встряхнулись и бок о бок двинулись дальше, в мрачный сосновый бор. Шелковистая волчья шерсть щекотала тебе колено и бедро, приоткрытое разрезом белоснежного платья. Мрачный друг был бесподобен в своей компании: никогда не заговаривал, не ругался, не ворчал, нуждался лишь в одном твоём присутствии и иногда — в коротком поглаживании меж аккуратных ушей. В темноте соснового бора он совсем терялся, оставались видны лишь голубые огоньки волчьих глаз. В прорезях игл небо уже посерело, помутнело, обещая разразиться грозой. Волк держал нос по ветру и недовольно скалился: ты давно заметила, что он не был большим любителем молний.       Где-то вспорхнула радужная птица, пронеслась чужая тень между стволов. Задумчивая, ты уже не обращала внимания на то, как вёл себя мир вокруг тебя и во многом опиралась на волка. Чутье редко подводило этого чудного зверя. Пожалуй, его доброту в твоём отношении можно было считать щедрейшим подарком.       Когда лиственный лес в серебряной пыли обступил вас, уши волка дрогнули и прижались к затылку. Губы разъехались в стороны, обнажая крупные клыки, и, весь ощетинившийся, он склонил голову к земле. Хотя в собственном сознании тебе должно было быть спокойно, сердце вдруг подскочило, и, выдохнув, ты ощутила, как слабеют ноги.       Рука нащупала волчью спину. Вы с волком ускорились, оба напряжённые, взъерошенные, напуганные. Тучи над головой приобрели вместо жемчужного оттенка серый, почти чёрный, и готовились вот-вот разрахиться громом.       Впереди показалось озеро. Ты хотела остановиться, но волк едва слышно зарычал, покосившись на тебя. Вздохнув, ты повиновалась ему. Он пошёл чуть впереди тебя, готовый, как видимо, броситься на всякого, кто посмеет тебе угрожать. Сердце немного успокоилось.       Но лишь до того момента, пока вы не ступили на берег и не остановились как вкопанные. Там, в середине озера, больше не было пусто. Там сидела лиса. Изящная, с точёными чертами, существенно больше, чем обычное животное. Её розоватую шерстку перебирал ветер. Лиса обвила хвостом длинные лапы и глядела в вашу сторону всё теми же глазами. Твоими глазами.       Волк осел на задние лапы, вновь насторожив уши и спрятав зубы. Потом он посмотрел на тебя. Ты в этих глазах увидела всё, чего он не мог тебе сказать, и умоляющим взглядом попросила его пойти с тобой. Тот встряхнулся, махнул хвостом и сделал первый шаг.       Тогда легче стало шагать и тебе. Ты последовала за ним, пошла без всякой опаски и даже заставила себя смотреть на лису, почти потерявшуюся в пасмурном дне. Берег на этот раз показался высоченным, почти непреодолимым, но ты вновь и вновь переступала через себя, и волк в эти моменты одобрительно поводил ухом или, бывало, взмахивал пышным хвостом.       Дошли до воды, остановились у кромки. Впереди серело огромное озеро, в которое нельзя было провалиться. Лиса поднялась на лапы. Уши её стали острее. Ты вздохнула, переглянулась с волком. Он сел подле тебя, готовый ждать окончания твоей встречи с собой. Ты сделала первый шаг.       И вдруг небо полыхнуло грозой. Вспышка молнии пробежала по небу, а следом за ней яростно взревел гром. Волк подскочил. Рычание закипело в его горле, вырвалось из пасти, силясь совладать с громом. Бешеный взгляд обратился на секунду к тебе. «Иди!»       Подавив ужас, объявший всё существо и вскипятивший кровь в жилах, ты бросилась бежать по зеркальной воде. Там, впереди, перепуганная лисица заметалась, прижав уши. Хлынул ливень водяной стеной, вмиг обклеив тебя одеждой и превратив волосы в неопрятные сосульки. А ты бежала, и круги от твоих шагов смешивались с миллионами кругов от дождевых капель.       Сквозь ливень раздавался волчий рык, лисье тявканье и гром. Вспышки молнии выхватывали из тумана взъерошенную и промокшую до нитки лису. Ты, отчаявшись, закричала, зовя её, но гром перебил твой крик. И всё же со следующей вспышкой молнии ты увидела, что лиса смотрит в твою сторону.       Она вдруг тоже сорвалась с места и бросилась к тебе. Её когти пытались уцепиться за водную гладь. Вдруг взвыл ветер. Беспощадным лошадиным стадом он пронёсся по кронам деревьев, сорвав с них листву, обломав некрепкие ветки. Лиса с воем рухнула наземь, и ты упала бы следом, но рядом вновь оказался волк.       Ты глянула на него, и он глянул на тебя. Синее пламя в его глазах сделалось совсем неукротимым. Ты коротко вздохнула, смаргивая с ресниц воду. И вы бросились дальше вместе, обманывая молнии и ветра, не страшась грома и ливня, навстречу лисице, цеплявшейся из последних сил.       Ты падала, и волк подхватывал тебя. Ты тормозила, и он рычал на тебя. Ты отчаивалась, и его тяжёлый хвост хлестал тебя по лицу. О, проклятое озеро сделалось бесконечным, безграничным, равным по размеру семи морям. Вы мчались оглушённые, ослеплённые, на подгибающихся ногах, промокшие по нитки, но, по крайней мере, вместе. Всё белел впереди силуэт лисы.       Она оказалась совсем рядом. Ты снова закричала, снова грянул гром, а ливень — пуще прежнего. Но лиса тебя услышала. Она подскочила, рванула к тебе сквозь ливень, заливаясь тявканьем. Ты из последних сил рванулась к ней, и ноги тяжелели, и руки тянули вниз, словно закованные в кандалы.       Ты протянула к ней руку. Разъярённо взвыл ветер и постарался раскидать вас. Взревел разгневанный волк. Сквозь, стену дождя потянулись друг к другу двое и ещё одна тень. Тогда показалось, что все возможно, и ты наконец соединишься со своим отражением.       А потом вдруг из серебряной пелены полыхнули другие лисьи глаза, жёлтые с вертикальными зрачками. Ты ахнула, рухнув на землю, и грудь петардой разорвал жар. Исчез заскуливший волк, исчезло живое отражение, и всё залилось пурпурным светом. В уши вместо грома ударил вдруг плач ребёнка, а следом — гневный мужской крик. Грудь нестерпимо застонала, грозя взорваться. Ты закричала, извиваясь в агонии, но воля твоя осталась несгибаема — ты вновь потянулась к лисице.       Перед глазами возникла вторая — белая с красными полосами на морде. Призрачным видением она явилась над твоей, совсем маленькой. Откуда-то донеслось бессильное рычание невидимого теперь волка. Громадная лиса, терзаемая ветрами, схватила твоего лисёнка за загривок. Отчаянный крик — то ли твой, то ли волка, то ли кого-то совершенно незнакомого тебе, — стал громче дождя и ветра, даже громче грома.       Молнии бились в груди нестерпимым глубком. Слёзы хлынули из глаз, ты взмолилась, чтобы лиса тебя отпустила, но золотые глаза, всегда такие ясные и умные, затуманились в тот миг горькими слезами. Боль в груди разворотила пространство, и перепуганный волк, снова возникший перед глазами, обернулся к тебе. Его глаза округлились от ужаса.       И вдруг ливень, буря и грозы исчезли, исчезли лисы и волк, а перед тобой оказалось вечернее тихое озеро. Только лошадиное ржание разрывало темноту на части, а боль по-прежнему звенела в груди. Ты взвыла, подскочила и содрогнулась опять, свалилась на колени. Грудь раздувалась, опадала, искрилась изнутри, и ты, честно сказать, думала, будто смерть пришла за тобой.       Руки обвились молниями. Ты выпучила на них глаза. По ладоням прошла глубокая пульсация, с кровью хлынула по венам знакомая сердцу энергия, и всё тело вспыхнуло заревом боли. Молнии обратились к небу, осветили мир пурпуром, раскололи тебя на две части, до смерти перепугали Лаванду…       И тут же что-то в груди заскрипело, застонало, как дряхлые ворота. Ты вздохнула с трудом, выдохнула со свистом, молнии всколыхнулись совсем высоко, даже почти обрели форму лисы…       А потом всё потухло. Ты дрогнула, обнаружив в груди запершиеся ворота, и рухнула в снег, не замечая его холода. Ты не верила, что снова можешь дышать. Молнии куда-то пропали. Внутри замолчало. Лаванда продолжала бесноваться и перепуганно вставать на дыбы, но ты не могла сделать и малейшего движения. Пришлось закрыть глаза.       Первым стал ощущаться мороз. Потом, когда Лаванда уже притихла, ты сумела пошевелиться и встать. Пальцы крепко сжали ткань на груди. Теперь, когда ошеломлённый взгляд уставился на озеро с миражом вечернего неба, ты вдруг совершенно ясно почувствовала, что чего-то в твоём теле не хватает, и не хватало при этом всю твою сознательную жизнь.       Чего-то, что у тебя совершенно точно отобрали, оставив в твоей груди лишь сердце.

[призраки — под пыльным небом]

      В глубокой задумчивости ты возвращалась домой. Перепуганная Лаванда оставалась настороженной, её уши время от времени осуждающе покачивались в твою сторону, даже несмотря на то, как ты рассыпалась в извинениях, стоило только подняться на ноги после неожиданной вспышки энергии. Лошадь была на тебя страшно обижена и показывала тебе это со всей своей лошадиной гордостью.       Ты в тот момент, если говорить откровенно, была не в силах её утешить. Собственный разум таял у тебя на руках бессмысленной ледышкой и оставлял только мокрый след. Ты не обращала внимания ни на ветки, ни на провалы, ни на подскоки Лаванды на резких подъемах. Даже когда в спину тебе отдавало болью, ты едва её ощущала и лишь удобнее перехватывала поводья.       Когда в груди чего-то не хватает, этого долго не замечаешь. Это такое место, где, как правило, всегда что-то гремит, бушует и, в общем, живёт своей жизнью. Может быть, оно и к лучшему, ведь, заметив, уже никак не отделаешься от пустоты. Шума и гомона окажется недостаточно. Нужно будет что-то ещё, о чём раньше никогда не задумывался и не догадывался.       Ты прикоснулась к груди, прислушалась к собственному сердцу. Его ровный и мягкий стук утешал ненадолго, но, отнимая руку, ты снова чувствовала, как внутри захлопываются невиданные врата и даже, более того, ощущала, как за ними в отчаянии бьётся сила, по праву принадлежащая тебе. Откуда ты знала её и тем более то, что она твоя, — неизвестно. Порой, наверное, достаточно просто чувствовать.       Над головой тянулось бесконечное небо, и в нём тебе всё виделись миражи молний и очертания их белоснежных зазубрин. В ушах грохотало. Но хуже всего была сотканная из марева ливня лисица и её страшные золотые глаза. «Я её знаю, — думала ты, — но откуда? Если она кицунэ, и я кицунэ, и я её знаю… Может ли быть…»       Но ты отбрасывала эту мысль в самый крепкий сундук в своей голове, и этот крепкий металлический сундук закрывала на металлический замок. Слишком сильно она грозила потрясти тебя и всю твою жизнь, и, если обычно тебя это мало пугало, в тот день ты была к этому совершенно не готова.       Вены ещё ошеломлённо потрескивали. Перед глазами клочьями висел туман, и в нём шевелилась время от времени грива Лаванды. Ты сжала поводья, и тебе вдруг стало невыносимо горько от того, что никто не мог разделить с тобой сегодняшний день. Никогда прежде ты не оказывалась в ситуации, в которой твой собственный брат не разговаривал бы с тобой так долго. За последний месяц он разве что появился, чтобы коротко рассказать о своём задании, причём сделал это не глядя в глаза и ушёл, стоило тебе попытаться заговорить с ним о произошедшем. Он приглядывал за тобой, ты знала, но никогда, никогда раньше он так сильно не злился на тебя. «Пропажа на три года тебя, дурака рыжего, устраивала значит, — бесилась ты, — а как я за свою личную жизнь взялась, так взъелся, балбес?»       Но теперь тебе просто хотелось сесть рядом с ним и рассказать всё за чашечкой чая, чтобы он больше не смотрел на тебя так холодно, чтобы не отводил глаз…       И Скарамучча. Боги свидетели, тебе хотелось, чтобы он был рядом, как никогда. Его многовековое отсутствие всяких мудрости и такта отличали его от других долгоживущих, но, по крайней мере, он был хорошо осведомлён о твоей природе. Хотя, конечно, дело было не только в этом. Может быть, тебе даже просто хотелось упасть в его руки и слушать его бурчание.       Как и всем людям в тяжёлые моменты, тебе сделалось невыносимо одиноко, но лишь до тех пор, пока ты не подошла к конюшне, совершенно не заметив дороги от озера. Внутри было тепло и сухо. Душистый запах сена укутал тебя в мягкое одеяло. Ты, ничего перед собой не видя, сползла с Лаванды. Лошадь, хоть и обиженная, протянула к тебе морду; ты слабо погладила её по носу. — Извини, родная, — покачала головой ты. — Я не в лучшей форме.       Уши гордой Лаванды всё же опустились. Она взволнованно ткнула тебя носом, и ты, потянувшись, чмокнула её в лоб. Кобыла окончательно смягчилась. Только тогда, совершенно убеждённая в её прощении, ты передала поводья конюху, и уже было даже начала мечтать о том, чтобы без приключений добраться до кровати. — Держите его, Господин Чайльд!

[tattoo — loreen (nightcore)]

      Ты вздрогнула. Конюх вместе с Лавандой отшатнулся к стене, и только ты осталась стоять, чуть приоткрыв дверь перед собой. Чёрный, как смоль, конь, взвился на дыбы посреди конюшни. Мощные копыта взмахнули в воздухе. Перепуганный светловолосый конюх, совсем молодой, испуганно шарахнулся в сторону, влетев плечом в соседний пустой денник. Твой брат, очевидно, вернувшийся с задания, если, конечно, теперь и он не стал частью твоего миража, храбро бросился к жеребцу.       Надо было признать, в сражениях Аякс был неподражаем, но с животными дело обстояло труднее. Он попытался ухватить поводья грубой силой. Вороной жеребец отскочил, взвился со страшным ржанием, словно сам дьявол вдруг восстал из Ада. Его морда мотнулась в сторону. Конюх в последней попытке оправдать профессию попытался схватить его, но жеребец яростно прижал уши и оскалил на него зубы. — Твою же… — Аякс увернулся от копыта коня, снова поднявшегося на задние ноги. — Что это ещё за дьявол?!       Но у тебя внутри, когда ты присмотрелась к дьяволу, что-то вдруг ёкнуло. Лаванда издала тихое ржание. Тарталья вновь попытался уцепиться за поводья. Конюх съежился, готовясь принять удар сокрушительных копыт. Было всего одно мгновение, в которое все были перепуганы и злы, и лишь ты в полной мере понимала, что происходит. — Орион! — отчаянно выкрикнула ты, протянув руку к коню, словно надеялась остановить его, хотя он был весьма далеко от тебя.       Произошло чудесное. Конь вдруг остановился прямо в воздухе, опустился на все четыре копыта, повернул к тебе длинную морду. Ты, совсем позабыв, что ещё недавно собиралась отправиться спать, выставила руки перед собой, обещая Ориону полную безопасность. Чайльд и конюх — оба замерли, глядя то на тебя, то на коня. — Это я, милый, — сказала ты ласково. — Помнишь меня? Мы с тобой ведь неплохо ладили, да, малыш?..       С каждым словом ты мало помалу приближалась к нему. Крадучись, едва наступая на ноги, боясь всколыхнуть и без того тревожное сознание. Орион негромко фыркнул, топнув копытом. — Помнишь, как мы ночью носились по берегу моря? — продолжала ты, улыбаясь так, словно Орион мог понять твою улыбку. — И гонки в лесу. А помнишь, как мы здорово упали в сугробы? Да?       Ржание Ориона стало походить на жалобное. Ты, к тому моменту уже приметив, что он сильно хромает и заметив, какая царапина рассекает его плечо, отчаянно старалась сохранить невозмутимый облик. Внутри клокотало и переворачивалось. — Тебя обидели? — сочувственно спросила ты. — Страшно было?       Орион, конечно не отвечал тебе. Он стоял на месте, расправив теперь уши и внимательно к тебе прислушиваясь. А потом дьявол, всколыхнув безмолвных зрителей за спиной, вдруг пошёл тебе навстречу, очень осторожно, напоминая повадками пантеру. — Вот так, — ты потянулась к нему. — Всё хорошо. Никто тебя не тронет. А попробует — руки им оторвём. Правильно, малыш?       Орион, отчаянно искавший защиты, обрёл её, в твоих объятьях. Ты стала баюкать его беспокойное лошадиное сердце, пока пульсация в его шее не стала замедляться, хотя, признать, тебе хотелось на этой самой шее повиснуть и заснуть. По счастью, к тому моменту миражи рассеялись, а туман перед глазами уже совершенно исчез. Твои пальцы ерошили длинную чёрную гриву, нежно перебирали её. Ещё недавно оглушительное ржание превратилось в тихое фырканье за твоей спиной. — Куда его? — обратилась ты негромко к конюху.       Он, обомлевший и весь бледный, как полотно, указал на стойло. Ты осторожно взяла Ориона под уздцы, проведя рукой по морде. Конь безропотно последовал за тобой и даже без всякого возмущения встал в денник. — Вот и умница, — ты, чмокнув его во влажный нос, сняла с него уздечку.       Дьявол, побеждённый твоей добротой, совсем утешился и больше уже ни на кого не попытался наброситься. Ты обернулась к остальным. Один из конюхов поспешил увести встревоженную Лаванду в её стойло. Аякс помог второму встать на ноги, а потом сразу же упёр в тебя студёный взгляд. — Госпожа, я даже не знаю, как вас благодарить… — конюх поспешил забрать у тебя уздечку. — Он всегда был спокойным, а тут вдруг взбесился… — Ему больно и он напуган, — ответила ты. — Ветеринар скоро будет? — Д-да, — кивнул конюх, моргая голубыми глазами. — Тысяча извинений, Госпожа… Мне так жаль… — Пустяки, — отмахнулась ты с замиранием внутри. — С кем не случается. Что произошло?       В животе уже долго крутилась неприятная воронка. Сосало под ложечкой. Нехорошее виделось впереди, и под ледяным взглядом твоего брата становилось только темнее. — Экспедиция Господина Сказителя вернулась, — ответил конюх. — Все израненные… И даже Шестой Предвестник… — парень втянул голову в плечи.       Сердце сделало маленький кульбит. — Насколько сильно? — спросила ты, ясно ощущая, как холодеют руки. — Нечеловечески… — прошептал конюх.       Ты шумно вздохнула, только этим и выдав, пожалуй, свой ужас, и кивнула ему. Конюх, ещё раз поблагодарив тебя, исчез. Ты осталась наедине с молчавшим до сих пор братом. Мелкая дрожь пробила тебя. — Беспокоишься за своего… — начал было Аякс. — Ты в порядке?       Вопрос застал его врасплох. Измученные и затравленные глаза оглядели Аякса, страшась увидеть и на нём отметины какого-нибудь чудовища. Одежда твоего брата, к счастью, была без единого изъяна, и глаза его по-прежнему мерцали здоровым блеском. — Да, — растерянно отозвался тот. — Слава Царице, — ты сморгнула подступившие вдруг слёзы.       И, позабыв о том, что недавно ещё злилась, ты вдруг бросилась на шею Тарталье и сжала его в крепких объятьях. — Эй, я вообще-то сержусь на тебя… — Аяксу ничего не оставалось, кроме как обнять тебя в ответ. — Я на тебя тоже. Какой придурок будет игнорировать свою сестру целый месяц из-за того, с кем она встречается? — пробурчала ты.       В голове мешалось. В груди стучало. Сердце молилось, чтобы со Скарамуччей всё было ладно, но просило оно и другого знания. Оно желало — да и будет желать, как бы там ни было, — знать, что твой брат в добром здравии. — Встречается, значит… — пробормотал Аякс над твоей головой. — Что-то больно много дьяволов находят прибежище в твоих руках.       Ты, единственный раз решив не обращать внимания на его колкость, отстранилась, и лишь одна рука осталась лежать на его плече. — Но ты всё ещё мой брат, — тихо сказала ты, — и я люблю тебя.       Глаза Аякса переменились. Твоя рука соскользнула с него. Ты отошла немного, лишний раз убедившись, что он совершенно точно цел, почесала на прощание Ориона, наказав ему хорошо себя вести, а потом что было сил пустилась бежать в Западную башню. Аякс, надо заметить, ошарашенный и потерянный, так и стоял возле стойла, пока любопытный и теперь уже дружелюбный конь не стал жевать ворот его шинели.       А ты мчалась во всю прыть. Надо признать, было страшно. Всё в груди невыносимо корчилось, переворачивалось, ёжилось. Ты, словно никогда не знав усталости, бежала по двору. Ноги стали сильными, как прежде, и всё внутри кипело. Единственная мысль — чтобы всё было хорошо. Может быть, это даже была мольба. Может быть, она даже была обращена к небесам. Хотя, конечно, небеса-то уж точно не стали спасать такого, как Скарамучча. «Он же Шестой Предвестник, — бормотала ты про себя, — наверняка конюх приукрасил…»       Но в голове волей-неволей всплывали страшные язвы на белой коже, глубокие рубиновые полосы, сочащиеся кровью, поблекшие глаза и ссадины на лице. Тебе упорно слышалось остановившееся сердце, которое он наконец сумел отвергнуть. «Он не может умереть, — убежала ты себя, вихрем влетая в Белый Замок. — Не может ведь?..»       Всё в мире один человек может без другого. И ты могла. Но ты так хотела с ним, так надеялась, что наконец обрела его доверие и так страшилась его навсегда потерять, едва найдя, что почти осознала глупое, жгучее и колкое чувство. Почти сумела дать еиу название.       Но имена не имели значения. Коридоры проносились мимо и смешивались с уже, в общем-то, несильно удивлёнными стражниками Западного Крыла. Ты взлетала вверх по лестнице, словно час назад не встала с огромным трудом с камня. К последнему пролёту, который ты едва не пролетела, ты уже сумела успокоиться огромным усилием воли. Впрочем, даже если бы ты смогла произвести впечатление нисколько не обеспокоенного человека, сердце в груди билось слишком сильно чтобы ему сопротивляться.       Ты огляделась и теперь уже шагом пошла к комнате Скарамуччи, причём, надо сказать, шагом очень быстрым и всё равно тебя выдававшим. Переставь ноги всего немного быстрее — и уже вновь сорвёшься в бег. В холле было тихо, разве только стук сердца, подброшенный эхом, разлетался пол потолком и отражался от стен в самый разум. Шаги с отзвуком страха отбили ритм до самой двери. «Ну, хотя бы лужи крови у входа нет,» — невесело подумала ты.

[another love — tom odell]

      И, наконец, постучала в дверь. Стук вышел глухой и несуразный. Ты вся застыла, ожидая ответа, но его не последовало. Ты занесла руку, чтобы постучаться ещё раз, но изнутри вдруг послышался удар и следом шипение. «Живой, это точно,» — подумала ты с облегчением. — Скарамучча?.. — позвала ты.       В комнате замерло. Ты ясно представила, какие душевные муки испытал в этот момент Скарамучча, потому что так же ясно усвоила за всё это время, что он не терпит вмешательства в свои слабости. Ты десяток раз нарушала этот запрет. Теперь было поздно бояться. — Уходи, — наконец ответил жёсткий голос изнутри. — Я занят. — Серьёзно? — подняла брови ты. — Выйди и скажи мне об этом лично.       В комнате раздалось то ли сопение, то ли злой храп. Ты занервничала сильнее: раз не показывался, значит было, что скрывать. Даже подумалось, что конюх нисколько не преувеличил, сказав, что раны у Скарамуччи нечеловеческие. — Я не хочу тебя видеть, — голос не дрогнул, бросив в тебя эти слова.       Пробив дверь, они больно вонзились в твоё перепуганное сердце. Страх, правда, как известно, является отличным катализатором для злости. — Тем хуже для тебя, — крикнула ты, — потому что я не уйду, пока не буду знать, что ты в порядке, ясно?       Голос помолчал. — Я в порядке, — чуть смягчившись, пробурчал он. — Иди. — Да ты!.. — рассердилась ты. — Издеваешься что ли, Скарамучча? Пусти меня!       Но голос больше не отвечал. Тебе, по-хорошему, стоило бы развернуться и действительно пойти прочь. Только сердце не дало бы покоя: оно, знавшее и понимавшее Скарамуччу лучше разума, чувствовало, как часто его слова разнятся с его мыслями. Таким уж человеком он был, изувеченный грозой и окруживший себя ею, чтобы никто больше не посмел даже притронуться. Только ты уже столько повидала, что найти эпицентр шторма для тебя не составляло большого труда. «Кстати, — подумала ты, опустив глаза. — А он дверь-то…»       Когда ручка легко поддалась осторожному прикосновению, ты ухмыльнулась. «Правда что ли? — насмешливо подумала ты. — Дверь закрыть забыл?»       И ты, конечно, совершенно бесстыдно проникла в его комнату, притворила дверь за собой и на этот раз заперла в надежде, что убегать отсюда сверкая пятками тебе не придётся. Окликивать Скарамуччу ты не стала. Очевидно, он не сказал бы ничего нового.       Из ванной в сумерки опадал жёлтый луч света. Он стелился по полу, точно прокладывая тебе дорогу к твоему ненаглядному кавалеру, отличавшемуся, конечно, большой галантностью и уравновешенностью.       Прислушиваясь к тяжёлому дыханию из ванной, ты неслышно сняла с себя накидку, повесила её на ближайший крюк. В другое время тебе было бы ужасно интересно осмотреть комнату Скарамуччи, ведь, как известно, комната может очень многое рассказать о человеке, даже больше, чем его слова. Комнаты беспощадны в своей прямоте… Но в тот миг твои глаза желали увидеть только одного.       Ты пошла на свет. Твои шаги были мягкими, очень осторожными, словно ты боялась спугнуть Скарамуччу. Его дыхание всё сильнее било по ушам. У входа ты встревоженно замялась, боясь то ли того, что с ним случилось, то ли того, что он скажет.       Но, как говорят в Снежной, волков бояться — в лес не ходить. Поэтому ты, вынырнув из темноты, предстала перед Скарамуччей в золотом свете. Твой силуэт в дверях заставил его повернуть голову, и глаза его в то же мгновение загорелись. Нет, вовсе это был не гнев, которого ты от него ждала. Это были глаза самого отчаяния. Глаза ужаса. Глаза, в которых наконец, проступили настоящие чувства, а затем всё же вновь сменились на ярость. — Я же сказал тебе уйти! — громом ударило в уши.       Ты уже не слушала. Твои глаза опустились ниже. Скарамучча обернулся к тебе от раковины, и даже это крохотное действие его серьёзно пошатнуло. Всё его тело было покрыто бинтами, и некоторые из них совсем побурели от крови. Вокруг одного глаза наливался значительный синяк, и всё лицо вдоль и поперёк оказалось испещрено царапинами разных размеров. Особенно явно рисовалась ссадина на щеке, словно кто-то сильно приложил Скарамуччу о камень и ещё протащил по нему. Вдоль спины сквозь плотный слой бинта виднелись наверняка довольно глубокие следы когтей. Даже опустив глаза в пол, ты заметила, что из-под штанов виднеется повязка. — Во имя Царицы… — ахнула ты. — Да на тебе же места живого нет! — Доктор подлатал меня, — отрезал Скарамучча. — Уходи отсюда, т/и.       Ты, уже не скрываясь, вернула ему тот самый взгляд, которым он любил награждать тебя, когда считал, что ты ведёшь себя крайне несознательно и глупо. Если присмотреться, можно было заметить, что он опирается плечом на стену и с большим трудом держится на ногах. Дыхание его опадало в воздух вырванными из лёгких клочьями. Он выглядел ужасно в том смысле, что ты боялась даже на мгновение отвернуться от него. — Я же сказала, — упрямо ответила ты, — никуда я не уйду. — Уйдёшь! — рявкнул он. — Прямо сейчас! Разворачивайся и уходи! — Позволь мне помочь тебе, — ты сделала крохотный шаг в его сторону.       Молнии вспыхнули в воздухе, как колючая ограда, ненастоящие, нарисованные твоим воображением. Скарамучча зашипел на тебя. — Мне не нужна ни твоя помощь, ни твоя жалость, — он оттолкнул прочь твои протянутые руки. — Проваливай! — Да кто тебя, окаянного, жалеть-то собрался! — вспыхнула ты. — Я сколько раз тебе говорила: ничерта мне тебя не жалко! Я просто хочу быть рядом с тобой!       Скарамучча хрипло засмеялся, сильнее положившись на стену. Его взгляд упал куда-то в пустоту, видимо лишь бы не ложиться на тебя. Ты чуть подняла было руки и вновь их опустила, не силах удержать в них его жестокий хохот. — Ты же врешь, — сказал вдруг Скарамучча, скалясь. — Никто не хочет быть с другим просто так. Нравится тебе себя обманывать? — А тебе? — вскипела ты. — Думаешь, разумно обвинять меня в самообмане, если им только и дышишь? — Ты так ничего и не узнала обо мне, сколько ни пыталась, — вновь рассмеялся Скарамучча. — Ты… — Несносная, — заведомо согласилась ты, снова делая шаг вперёд, на этот раз — вполне ощутимый. — А ещё глупая, отчаянная, слишком доверчивая тюфячка. Так ты думаешь, да? Считаешь, если я тебе всё на блюдечке подаю, ты меня знаешь?       Ты оказалась возле него. Сердце стучало задолго до этого, распалённое злостью. Скарамучча попробовал отпрянуть, но едва устоял. В этой бессмысленной вражде стояли друг перед другом, наговорив лживых слов больше, чем было плиток в этой тёмной ванной. — Ещё как знаю, — только и сказал Скарамучча. — Тогда ты знаешь, — сказала ты, приблизив своё лицо к его лицу, — что мне плевать на то, насколько ты силён или насколько ослаб. Будь ты хоть весь замотан с головы до ног, хотя, в общем-то, ты близок к этому, я бы всё равно была здесь. — И зачем? — Скарамучча склонился к тебе. — Зачем всё это? Что ты получишь? — Тебя, — сорвалось с твоих губ. — А больше ничего и не надо.       Воцарилось молчание, в котором каждый подумал о своём. Скарамучча, поражённый и растерянный; ты, взъерошенная и рассерженная. Оба осаженные порывом. — Какого чёрта происходит в твоей голове, тупица? — спросил Скарамучча, покачав головой.       У тебя не нашлось ответа. Чувство так и не сумело оформиться в слово. Оно всё вертелось на языке, болталось по углам сознания и никак не находило выход. — Я не знаю, — негромко сказала ты. — Знаю только, что ужасно испугалась, когда узнала, что тебя ранили. — Испугалась… — Скарамучча поморщился. — Было бы чего… — Я испугалась, что потеряю тебя.       И лицо Скарамуччи тотчас разгладилось, а пристальные ледяные глаза уставились в самую обнажённую душу. Ты и сама не поняла, как сказала это, но, по крайней мере, ты была уверена, что не лгала. По крайней мере ты была уверена, что он имеет право узнать тебя. — Ты… Опять порешь какую-то чушь, — Скарамучча втянул носом воздух, пошатнувшись. — Глупая… Кицунэ… — А, теперь, значит… — ты не договорила. Скарамучча вдруг стал заваливаться вперёд, беспомощно пытаясь удержаться за стену. — Скар!..       Ты, не раздумывая, позабыв о злости, подхватила его под плечи. Вес Скарамуччи едва не пригнул тебя к земле, но ты удержала его, позволила целиком опереться на себя и даже стерпела яростный взгляд. — Мне не нужна… — начал было он с запалом. — Ты кретин, — бросила ты, — и я это знаю. И ещё я знаю, что ты даже при смерти будешь убеждать всех вокруг, что победишь в дуэли с сёгун Райден. Только меня убеждать не надо. Я и сама всё знаю. Я знаю, что ты сильный. Не доказывай мне.       Скарамуччу потянуло влево, но ты удержала его руку, перекинутую через свою шею, вцепилась в кисть. Он устоял. Его глаза стали размытыми, усталыми, поблекли. Злость в них рассеялась. — Ничерта ты… Не знаешь… — Скарамучча захрипел, но, как видимо, больше сил сопротивляться у него не нашлось. — Конечно, — фыркнула ты.       И, оперев его на себя, ты поволокла его в комнату, в уютную кровать. Скарамучча едва переставлял ноги. Каждый шаг казался последним. Он всё заваливался то вперёд, то назад, но ты не давала ему упасть. Глядел отстранённо в сторону. Пытался, наверное, понять твою природу, но куда там? Ты и сама ничего толком не понимала. Тебе нравилось быть здесь. Нравилось заботиться о нем. Нравилось, когда он заботился о тебе. Нравилось даже то, что он из себя представлял, правда в основном именно то, что было на самом деле, спрятанное за семью замками.       Скарамучча, скорее всего, совсем этого не желал, но по какому-то внутреннему мановению почти целиком опирался на тебя. Шипел, злился, прятал от тебя глаза и всё же позволял вести себя до кровати, почти даже рассчитывая, что ты будешь его за это благодарить. — Не беги ты так, — гаркнула ты, когда Скарамучча попытался ускориться. — Никуда кровать не денется.       Совершенно беспомощный и в совершенно подвешенном состоянии он бессильно засопел. Ты с видимым усилием помогла ему удержаться на ногах, рвано вздохнула. Скарамучча всё силился встать самостоятельно, но было похоже, что одна из его голеней серьёзно пострадала.       Уже у самой кровати он постарался вырваться из твоих рук. Тебе хватило сил его удержать, грозно зыркнуть. Ты отбросила одеяло, ощутив, как под весом Скарамуччи заныли мышцы, и только потом помогла ему сесть. — Не брыкайся ты так, — уже тише и спокойнее сказала ты. — Как себя чувствуешь?       Твои руки не спешили слезть с его плеч. Он нехотя поднял на тебя тёмные глаза, отливавшие в сумраке в цвет индиго. Волосы всколыхнулись. Его лицо оказалось близко к твоему, но в тот миг не было ни единой жгучей мысли. Только бы не увидеть в глазах туманную боль или вязкое страдание, только бы он не побледнел и не поплохел сильнее прежнего. — Нормально всё, — Скарамучча мотнул головой. — Отвяжись.       Выпутавшись из твоих объятий, отпихнув от себя одеяло, раздражённый и взъерошенный Предвестник поспешил отодвинуться от тебя. Он лёг, отвернулся, по-видимому, серьёзно уязвлённый, и ничего тебе не сказал. Ты только вздохнула.

[рядом — элли на маковом поле]

      В комнате было мрачно. Окутанная чёрным маревом мебель смотрелась угрожающе, высились широкие шкафы, горбились комоды. Ты сходила потушить свет в ванную и с любопытством оглядела тёмную плитку. От спальни Шестого Предвестника ожидались роскошь, помпезность и вычурность, однако всё здесь было даже слишком просто. Без всякого рисунка тёмных тонов отделка, обычная ванна, обычные полки, причём в основном пустые, зеркало, в котором едва можно было рассмотреть собственный призрачный силуэт.       В спальню заглянула нежная луна. Свет её, тканый вьюжным ветром, робко пополз по комнате, лаская тьму; та, колышась, отступала. Очертания редкой мебели стали более явными. Ты заметила, что и она не отличалась замысловатостью. Луна ощупала стены, словно надеясь отыскать на них единственное касание руки художника, но здесь её ждало разочарование. Серебряный свет стал расстроенно купаться в тюли балдахина, иногда попадая на кровать.       Скарамучча не спал. Его приоткрытые глаза, похожие на две синие щёлочки, в ночи странно отсвечивали. Они сделались рассеянными и равнодушными, и не было в них никакого желания разговаривать или, по крайней мере, существовать в этом мире. Он весь как-то сжался, съежился и совсем не обращал на тебя внимания, будто надеялся притворяться тряпичной куклой до тех пор, пока ты не исчезнешь.       Ты вновь окинула взглядом тёмную неприметную комнату и с уколом тоски вспомнила свою — светлую, спутанную с небом и облаками. Ты подумала о своей комнате, но в голове не промелькнуло ни единой мысли о том, чтобы вернуться в неё, оставив ворчливого и обессиленного Скарамуччу одного.       Ты осторожной кошкой подступила к кровати, присела на краешек. Скарамучча не шелохнулся. Ты сняла сапоги, подтянула ноги на кровать. Он так и не реагировал, разве что можно было бы подумать, что он мысленно закипает и готовится выдать что-нибудь эдакое. Сквозь его молчание ты всё-таки придвинулась к нему. Посидела немного. Он не сказал ни слова.       Ты подумала, что он, может быть, даже хочет, чтобы ты была здесь, только как об этом сказать ему совершенно не понятно. Одинокие люди совсем теряют искусство делиться своими чувствами с другими. Их никак не обвинишь в том, что порой они чрезмерно упрямо отвергают заботу — это для них опасная диковина, ведь к ней можно привыкнуть и тогда уже не выйдет любить одиночество, как прежде. Придётся принять человеческую потребность в чьём-то тепле и мурлыкании над ухом. Придётся учиться заново, а кому-то, может быть, и впервые, оставаться рядом, не сбегать, позволять к себе прикасаться.       Ты знала, как тяжело одинокими людям впускать других в свой мир, и даже представить боялась, как сложно им бывает в трудные времена. Когда больно, превращаешься в раненого зверя. Огрызаешься на протянутые руки, хотя вовсе не хочешь. Царапаешься и вырываешься, когда хотят перебинтовать рану. Волком воешь, только бы в покое отставили. И, бывает, даже хочешь, чтобы позаботились, приласкали, заключили в крепкие объятья, но оказывается, что и принимать заботу надо уметь. Оказывается, что позволить накрыть себя одеялом бывает даже сложнее, чем накрыть кого-то другого. «Но если уже пошёл мне навстречу, — подумала ты, — я тебя не отпущу. И упасть не дам. И держаться научу.»       И ты протянула к нему руку, положила её на бедро, провела легонько вдоль. Скарамучча дрогнул, но не обернулся. Ты и не просила. Просто поглаживала его по ноге, думая в основном о чём-то своём. Даже не глядела на него. Знала, какое беспокойно-злобное выражение застыло на его лице.       Твоя рука скользнула выше, по боку, по плечу, незаметно скользнула в синие волосы, перебирая их, как ветер травяные стебли. Потом снова вниз — по шее, по спине… На этот раз Скарамучча дрогнул вполне ощутимо. — Больно? — спросила ты, задерживаясь рукой возле уязвимого места.       Скарамучча промолчал. Ты покачала головой, повела рукой дальше. Пальцы нащупывали края рваных ран, и сердце сжималось само собой. Ты вдруг поняла, что ему и без твоих замечаний боли достаточно. Незачем напоминать. — Ты любишь горячий шоколад?       Вопрос застал врасплох и тебя, и Скарамуччу и даже саму тьму. Он упал в воздух бессмысленным камушком. Что с ним было делать? Скарамучча чуть шевельнулся. Ты в общем и целом даже не ждала, что он станет отвечать на такую глупость и уже думала взяться на следующую, но хрипловатый голос вдруг сказал: — Он приторный, — и вновь умолк. «Ага, — обрадовалась ты, — всё-таки хочешь поговорить!» — Брось, зануда, — ты подобралась ещё ближе. — Ты просто никогда не был у тётушки Ольги. Вот где настоящий горячий шоколад! И ничего он не приторный…       Ты села так, что тебе стали видны и безжизненные глаза Скарамуччи, и болезненная рана на его щеке. Тебе стало видно, что иногда он всё же посматривал на тебя, но тут же отводил взгляд обратно, словно надеясь не попасться за этим делом. Губы дрогнули в улыбке. — Это же шоколад, — пробурчал Скарамучча уже чуть более чистым голосом. — Он в любом случае приторный. — Вот ещё… — ты прищурилась. — Принести тебе воды? Хрипишь больно. — Нет, — отрезал Скарамучча. — Хорошо, — покладисто согласилась ты.       Глаза Скарамуччи чуть оттаяли. Он не возражал, когда ты вновь принялась поглаживать его по боку, спине и бедру. Напротив, его лицо приобретало оттенок какого-то удовлетворения, когда ты была с ним так ласкова, и весь он снова смягчался, как раньше, до проклятой экспедиции. — Знаешь что? Сходим к тётушке Ольге вместе, — заявила ты. — Попробуй — и только тогда вынесешь вердикт. — Не буду я пить эту гадость… — проворчал Скарамучча. — А вдруг тебе понравится? — Не понравится. — А если понравится, ты потеряешь свой имидж? — Не понравится, т/и. — Всё понятно, печёшься о своей репутации серьёзного и страшного Предвестника!..       Скарамучча только глаза закатил. Ты страдальчески вздохнула, рассматривая его. — Опять ты начинаешь выстраивать дурацкие теории, — хмыкнул Скарамучча. — От чего на этот раз пытаешься отвлечь?       Совершенно застигнутая врасплох, при чём в этот раз по-настоящему и ни капли не притворившись, ты уставилась на него. — Отвлечь? — переспросила ты. — Ты вечно заводишь эту шарманку перед тем, как переведёшь тему на что-то более стоящее, — самодовольная ухмылка на лице Скарамуччи была очевидной. — Думала, я не замечаю?       Ты только открыла рот и снова его закрыла, разоблачённая в своём безупречном искусстве разговорить Шестого Предвестника. И, хотя тебе было очевидно, что ты оказалась так близка с ним лишь потому, что он подпустил, тебе думалось, будто ты смогла хоть немного его одурачить. — Ага, — ошеломлённо кивнула ты, но почти сразу на твоём лице показалась улыбка. — Значит, ты на самом деле хотел говорить обо всех тех стоящих вещах, хотя мне приходилось применять уловки, чтобы обойти твоё упрямство?       Пришла твоя очередь ухмыляться. Скарамучча, поймавший, казалось, охотницу, не заметил, как снова попался в её сети. Он фыркнул, дёрнув плечом. — Ты додумываешь. — Я додумываю? Ты хотел меня поймать и попался сам! — Говори уже, что хотела, тупица.       Но его губы в противоположность грубому языку подрагивали от едва заметной улыбки. Ведь, в сущности, мало кто выбирает быть одиноким, и, когда везёт найти избавителя от этого самого одиночества, совсем избежать улыбки никак не выйдет.       И снова стало хорошо, как прежде, глядеть на его редко улыбающееся лицо, чуть посветлевшее и приподнявшееся. Ты осторожно перебралась прямо через него на другую сторону кровати, уселась рядом, чтобы ему удобнее было смотреть на тебя. — В общем, — сказала ты, наконец вспомнив о том, что волновало тебя до встречи с Орионом, — пока тебя не было, я медитировала каждый день. Обычно же как — я прихожу к озеру вместе с волком, иду по нему до середины и в отражении вижу себя. Так? — Ты меня об этом спрашиваешь? — Скарамучча изогнул бровь. — Не ёрничай. Так вот сегодня было по-другому. Эта лиса… Как бы это сказать… Вылезла из отражения? — ты покачала головой. — Я точно знала, что она ждала меня. Но когда мы пошли к ней, началась гроза, поднялся ветер и, в общем, случилось полное сумасшествие… А потом появилась ещё одна лиса. Помнишь, я тебе про неё в библиотеке рассказывала? Белая такая с красными отметинами… — Я помню, — качнул головой Скарамучча. — И она взяла и сожрала моего лисёнка, — вздохнула ты. — А потом ещё крики какие-то, плач детский… И в груди стало больно…       Ты прикоснулась к груди в том месте, где после видения гремела оглушительная боль. В сердце снова стала ощутимой пустота. Скарамучча внимательно разглядывал тебя, чуть прищурив глаза. На твоём лице на секунду показалось выражение растерянности и беспокойства, но ты моргнула — и всё прошло. Ты вновь взглянула на Скарамуччу ясными глазами. — Потом ещё был всплеск силы, — добавила ты тихо. — Я думала, что она меня на части разорвет, а потом всё просто утихло… Как будто… Кто-то замок изнутри запер. — Замок, значит… — Скарамучча зашипел.       Очень тяжело и медленно, заставив тебя шелохнуться и отвергнув твою протянутую руку, Скарамучча подтянулся кверху и сел. Тяжелое дыхание закипело в его горле, потом утихло. Ты с тревогой оглядела его бинты, боясь, не откроется ли где кровотечение. — Прекрати так испуганно смотреть. Я в порядке, — Скарамучча поморщился. — Будешь говорить так когда на тебе не будет пяти слоёв бинтов вместо одежды, — отозвалась ты, придвигаясь к нему.       Ты протянула было руку к его груди, но он поймал её в воздухе, несильно сжал. Твои глаза на мгновение сцепились с его прохладными, и ты отступила. Только, высвободив запястье из его пальцев, ты взяла его за руку и осталась сидеть так с мягкой улыбкой. Скарамучча всем своим видом дал понять, что ты невероятно приставучая, но руку убирать не стал, позволив тебе пальцем выводить незамысловатые узоры на тыльной стороне его ладони. — То, о чём ты говоришь, напоминает печать, — сообщил Скарамучча. – Печать? – ты призадумалась ненадолго. – Кажется, ты упоминал что-то подобное в библиотеке...       Скарамучча кивнул. — Тогда было неясно. Сейчас мы знаем больше, – сказал он. – Со мной было нечто похожее. Когда моя создательница отвергла меня, она запечатала мою силу. Я хорошо помню ощущение того, что меня лишили того, что было моим по праву. — Как будто в груди чего-то не хватает, да? — вздохнула ты.       Скарамучча помедлил, но всё же ответил: — Вроде того.       Ты подавила улыбку. — Но сейчас на тебе ведь нет печати, да? — с любопытством спросила ты. — Очевидно, — нехотя признал Скарамучча. — И как ты её снял? — твои руки замерли, и сердце тоже, замороженнное интересом.       Скарамучча ответил не сразу. Он вгляделся в твоё лицо, словно раздумывая, стоит ли доверять тебе правду. Ты смотрела с надеждой, сжимая его руку, щедро облитая лунным светом, и глаза твои сияли от близости истины. — Не я, — всё-таки сказал Скарамучча, — Доктор снял её. — Доктор… — нахмурилась ты.       Номер два из Предвестников Фатуи всегда славился жестокостью. Ходили слухи, что он ставит опыты на людях, на детях, даже на животных. Твой брат называл его странным, а по лицу Скарамуччи ты догадалась, что и он тёплых чувств к Дотторе не питает.       Ты хорошо помнила чувство, которое возникало, если вдруг тебе приходилось столкнуться с Доктором. По спине пробегала сотня маленьких иголочек, закованных в лёд, и на дно желудка падал вдруг камень. Высокий, статный Дотторе, всегда улыбавшийся из-под остроносой маски, напоминал гадюку. Не нужно было прислушиваться к другим, чтобы знать, насколько он страшный человек. От него хотелось бежать, не глядя перед собой, потому что ты, казалось, видела кровавый след, тянувшийся за ним. Совершенное безумие, воплощённое в человеке. Чистое сумасшествие, пусть и имевшее привкус гениальности. Это был один из тех Предвестников, в ком ты не чувствовала ни капли доброты или человечности. Связываться с ним было бы самоубийством.       Но вдруг ты подумала о силе, которую у тебя отняли. О силе, которая притаилась под сердцем, запечатанная, заточённая, изнывающая. О лисе, прижавшей уши. И, честно сказать, подумала о том, как много могла дать тебе эта сила. Тебе больше не пришлось бы изготавливать кучу зелий, чтобы выполнять поручения Гильдии, и не пришлось бы выбивать из себя всю дурь, чтобы спасти девушку на улице. В твоих руках оказалась бы возможность изменить целый мир. — Значит, Доктор может снять и мою печать, — задумчиво сказала ты. — Нет.       Скарамучча, словно позабыв о боли, вдруг шатнулся к тебе. Его рука вывернулась из твоих, сжала многострадальную одежду на твоей груди. — Неужели обязательно… — возмутилась было ты. — Не вздумай, — горячо сказал Скарамучча прямо тебе в лицо. — Не смей даже думать о том, чтобы обратиться к Доктору, слышишь меня?       И его пылающие глаза в свете луны казались обсидиановыми, и жар, какого тебе прежде не доводилось в них видеть, обжёг вдруг тебя, опалил, дотла выжег из тебя мысли о печати. В воздухе так явно затрещало от страха, что ты засомневалась, не твой ли это испуг. Но он был не твоим, хотя за грудки, сжимая ткань так, что она едва не рвалась, держали тебя. Этот панический ужас, этот невыносимый давящий гнев, заставлавший вдруг всю комнату, исходил из самого сердца Скарамуччи.       Он не показывал этого глазами: в них были только нескончаемая злоба, да повелительное чувство. Но от страха не сбежишь. Тот, кто хочет понять твою душу, непременно его почувствует, как ни прячь.       Ты в первое мгновение потеряла дар речи, что было делом исключительным. Первой к тебе вернулась язвительность. Она поскакала от самых голосовых связок к языку и сорвалась с твоих губ усмешкой: — Знаешь, чтобы сказать что-то важное, не обязательно хватать меня вот так, — заметила ты.       Но Скарамучча не отреагировал на твою шутку. Он, будь на твоём месте кто-то другой наверняка встряхнул бы хорошенько. Тебя не стал. — Т/и, — прошипел он, — обещай мне, что не пойдёшь к Доктору за помощью.       И вдруг куда-то пропало желание язвить, препираться, ругаться. Наверняка одиноким людям ещё и редко доводится беспокоиться о ком-то. Они привыкают волноваться только о себе, а затем теряют и эту способность. Поэтому моменты, когда одинокий человек начинает о ком-то переживать, невероятно ценны. Нельзя ведь так просто загубить заново растущее чувство единства, пока ещё совсем хрупкое и чахлое… — Хорошо, Скар, — тихо сказала ты, медленно кивая. — Я обещаю, что не стану обращаться к Доктору.       Злоба сошла с лица Скарамуччи. Он, тяжело вдохнув, выпустил тебя. Поглядев на конкретные складки, рассеянно их разгладил с какой-то неумелой нежностью. Ты снова поймала его руку, заставив заглянуть тебе в глаза. Твои губы разомкнулись, но ты вдруг поняла, что не хочешь знать ответ на вопрос, который собралась задать. В животе заныло и заклокотало. Было тревожно. Ты как будто заведомо знала, что ответ выйдет болезненным и обязательно вопьётся туда, где в тот миг вертелось беспокойство.       Пристальные глаза всмотрелись в твоё лицо. Молнии вокруг утихли. И стало ясно: если не спросишь ты, не спросит никто. Никто не узнает. Никто не выслушает. Никто не озаботится тем, что пожирает изнутри Шестого Предвестника. Более того, он никого иного и не подпустит. Может быть, во всём Тейвате только ты и могла узнать его проклятую душу. — А Доктор… — выдавила ты, сжимая руку Скарамуччи крепче. — Что… Что он сделал с тобой?..       Тени заплясали в сапфировых глазах. Он попытался вытянуть руку из твоих, но, отпусти ты его, он свалился бы в омут. Ты удержала и стала упрямо глядеть в его лицо, ожидая ответа. Кровь отхлынула от лица.       Помолчали и вы, и тьма между вами. Скарамучча словно хотел по-волчьи обнажить клыки, ощериться, сказать, будто это не имеет никакого значения. Но он не говорил ни слова. Он только позволял тебе сжимать его холодную руку, да всё всматривался в твои глаза, ища ответы на собственные вопросы. — Много чего, — наконец сказал Скарамучча, не отводя от тебя взгляда. — Ставил эксперименты. Пытался создать своих клонов с моей помощью. Проверял на прочность, изучал, из чего я сделан. Иногда заглядывал внутрь. — Внутрь? — переспросила ты ошарашенно.       Скарамучча чуть сощурил глаза, словно ожидая, что ты сама поймёшь. И ты, в самом деле, понимала, но находила себя в состоянии, когда человек не может принять услышанное. Слишком ясно твоё воображение рисовало, как Скарамуччу, вполне живого, с сердцем, бьющимся в груди, разрезали вновь и вновь, как плюшевую игрушку. Слишком живо перед глазами представал десяток швов, исполосованный глубокими ранами живот, испещрённое царапинами лицо, и над этим кошмаром в темноте светилась остроносая маска. Твои руки дрогнули. — И сколько? — глухо спросила ты. — Не помню. Несколько десятилетий, наверное. — Несколько десятилетий?!       Ты в отчаянии распахнула глаза, глядя в его, как будто бы даже совершенно безразличные к прошлому. Они не выражали ни печали, ни злобы, ни боли. В них застыло равнодушие, словно Скарамучча рассказывал о ком-то несуществующем, о ком-то неживом, вроде… Вроде куклы? — Да, — Скарамучча склонил голову набок. — Потом я возглавил исследовательский отряд в Бездне. — И что там было?.. — сглотнув, спросила ты. — Враги, — пожал плечами Скарамучча. — Много врагов и темнота. Приходилось часто возвращаться, чтобы Доктор подлечил раны, но ты ведь знаешь не хуже других… — он ухмыльнулся. –…что не убивает, делает сильнее. — Я… — промямлила, растерявшись, ты и замолчала. — После этого я получил звание Сказителя, — добавил Скарамучча. — С тех пор я почти не бывал в Бездне. Только если нужно расчистить дорогу очередному бесполезному разведотряду.       Он всё смотрел на твоё лицо, к тому времени совершенно скрывшееся за волосами. Ты почти разжала его руку. В груди сделалось пусто и горько, словно ты вместе с ним прошагала по длинной жизненной тропе, выложенной гвоздями. Ты вдруг начинала понимать, откуда у Скарамуччи дурной нрав, холод и грубость; начинала понимать, что такого в его голове, от чего он страдает и с чего вдруг взял, будто у него нет сердца.       Словно решив, что ты больше не хочешь слушать, Скарамучча вздохнул и попытался вытащить руку из твоих пальцев, но ты сжала её крепче прежнего и подняла голову. Глаза Скарамуччи округлились. На твоих ресницах застали жемчужные капли слёз. — Это неправда, — прошептала ты. — Это обман. Что не убивает, то оставляет глубокие шрамы и мучает, пока не примешь. — Чушь, — отмахнулся Скарамуччаи глаза его покрылись инеем. — Сейчас же прекрати реветь. — И вообще, — не слушая его, мотнула головой ты. — Это… Это неправильно! Всё это! Ты ведь не пушечное мясо и не расходный материал, ты живой человек! — Кукла, — подняв брови, поправил Скарамучча. — Я кукла, т/и. — Кукла? — воскликнула ты. — Правда?       Ты вдруг оказалась совсем рядом, а твоя рука, ещё мгновение назад сжимавшая его руку, неожиданно легла на его грудь. Скарамучча хорошо знал: ты этим жестом доказываешь решительно всё. Он попытался отнять твою руку от себя. — Да у тебя вот здесь бьётся сердце, — горячо сказала ты. — И ты дышишь, совсем как живой человек. А кровь? Кровь у тебя тоже красная, как у живого человека, и раны у тебя болят, как у всех! И даже если твоё тело может выдержать больше моего, твоя душа совсем как моя, слышишь? Человеческая! И она заслуживает заботы, а не… Не экспериментов и сражений с чудовищами из бездны!       Из твоих глаз градом хлынули слёзы. Ты, как ни хотела, не смогла их сдержать. Ты должна была быть сильной ради него. Может быть, ему было бы легче, сдержи ты свои слёзы и выплачь ты их в другом месте. Но порой человеческая душа даже хрупче тела и бьётся всего одним мановением, одним неудачным словом.       Скарамучча бессильно смотрел на тебя, ты — на него. И он бы рад был сострить, сказать что-то грубое, да только прежде ему не доводидось видеть тебя такой. Даже в свете луны было видно, как ты покраснела, как полопались в глазах сосуды, как блестели щёки. — Нет никакой души, — тихо сказал он. — Смиришься ты с этим или нет? — Есть, — упрямо возразила ты. — А не было бы, ты бы меня так близко не подпустил. Убил бы ещё тогда, когда я первый раз взлезла, куда не следует. И прошлое бы не имело для тебя никакого значения, ты бы совершенно не боялся, что тебя бросят, если бы душа не помнила боли!       Ты сморгнула слёзы, шмыгнула носом, но глаз не отвела. И остались они такими же упрямыми отчаянными, нахальными, как прежде. Ты смотрела на него, как всегда. Как смотрела до того, как узнала о его прошлом. — Я не боюсь. Ничего не боюсь, — коротко сказал Скарамучча.       Ты, вся трясясь, открыла было рот, чтобы снова заспорить с ним, но он молча, ничего не сказав тебе в утешение, притянул тебя к себе и некрепко обнял одной рукой. Сначала стало непонятно, потом вдруг сразу хорошо и правильно. — И даже… Не скажешь не реветь? — всхлипнула ты со слабой улыбкой, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Толку-то. Опять начнешь доказывать, что плакать будешь, если больно, и что имеешь право на выражение своих чувств, — Скарамучча не смотрел на тебя.       Ты моргнула поражённо. — Запомнил?.. — сорвалось с твоих губ. — Заткнись уже и успокаивайся давай. Я не хочу, чтобы все мои подушки были в твоих соплях, — Скарамучча надавил на твою голову, чтобы ты наконец перестала смотреть на него и стала утирать слёзы.       А тебе всё никак не верилось. Ты всё ждала, что он оттолкнёт тебя, скажет, какая всё это глупость, отринув все твои чувства. Но он не шевелился. И в конце концов ты поверила. Твои руки нащупали край раны на спине и сомкнулись ниже него. Ты вся притиснулась к нему, ткнувшись носом в грудь. От Скарамуччи пахло целебными растворами, бинтами и кровью, но даже в этом было что-то родное.       И где-то вдалеке мерещился Скарамучча, который отвергал твои слёзы, желал переломать каждую кость в твоём теле за то, что ты знаешь слишком много, и всё огрызался на тебя. И откуда-то сверху на него глядел нынешний Скарамучча. Несовершенный, раздражительный, покрытый шрамами с ног до головы Скарамучча… Смягчившийся и уже не так серьёзно спорящий о концепции души Скарамучча.       И всё дело, наверное, в том, как устроен человек. Многие свято верят в необходимость пройти через огонь и воду, чтобы стать сильнее и, может быть, по-своему они правы. Но куда сильнее человеческую душу делают любовь, тепло и забота; а в человеской душе силы существенно больше, чем в теле. Если сильна душа, человек вынесет любое страдание.       А, укрепляясь, душа становится милосерднее, добрее, ласковее к другим. Окружённая любовью, душа и сама начинает источать её, светиться и пахнуть. Она отражается в глазах бликом солнечного света, даже если в её отсутствии так уверен хозяин. Уж в кобальтовых глазах разглядеть её совсем несложно. — Я всё равно докажу тебе, — прошептала ты в бинты, — что у тебя есть душа. — Тебя действительно не заткнуть, — Скарамучча покачал головой. — Угомонись ты уже со своей душой. — Ни за что, — улыбнулась ты, плечом убирая слёзы с щёк. — Не отстану, пока не станешь беречь себя хоть чуточку. Даже если сам себя считаешь всего лишь куклой, для меня ты… Ты гораздо больше. И я волнуюсь за тебя, — ты шмыгнула носом. — Сделай это хотя бы ради меня.       Это было жестоко — бить в самое уязвимое его место. Скарамучча тяжело вздохнул. Его рука ослабла, и ты смогла отстраниться, значительно опухшая, но уже улыбающаяся. В своей памяти ты старалась запечатлеть лицо Скарамуччи в тот миг — серебристое от луны, с вопросительным выражением, с растерянностью в глазах. Ты знала, что устром он снова станет собой, заострится, будет ворчать на каждый шорох, и у тебя был всего один миг, чтобы запомнить его таким. — Ты должна понимать, — качнул головой Скарамучча. — Я нужен Фатуи только потому, что могу выдержать больше любого человека. — А мне, — парировала ты, — ты нужен всегда. И мне всё равно, полон ты сил или беспомощен. — Глупая девочка, — вздохнул Скарамучча. — Выгода — единственное, что держит людей вместе. — А я видела другой мир, — сказала ты. — Вот этими двумя глазами, которыми смотрю на тебя. Так что я знаю, что ты ошибаешься.       Все сомнения Скарамуччи потонули в твоём сладком поцелуе. Твои губы, правда, от слёз сделались солёными, но ему было всё равно. Твои руки заскользили по бинтам вверх и вниз, избегая всех ран, обходя их, огибая. И не было в тот миг ни Доктора, ни проклятой лисьей сущности, ни боли. Были только ужасно усталые вы, и были ваши сомкнутые губы. Больше ничего не хотелось.       Всё темнела ночь за окном, все светлело в сердцах. Луна по звездной тропе взбиралась выше, оглядывалась иногда на вас жемчужными глазами. Тени как-то сконфузились, расступились, даже как будто рассеялись, и из них проступило новое. Чувство в груди, уже прежде заострявшееся, почти обретавшее форму, снова ожило, закрутилось, заворочалось. Оно искало новое обличье и всё желало быть признанными. Оно искало свое отражение в его руке, перебиравшей твои волосы, в твоих негромких смешках, в ласковых поглаживаниях… Оно даже, пожалуй, уже имело форму, только назвать его было сложнее, чем ощутить. Сказать никто не решался.       Сумрак разъединил ваши лица. В этот раз дыхания были даже почти ровными. Ты, сжав руку Скарамуччи, тоскливо глянула на небо. До полуночи было недолго. — Поздно уже, — вздохнула ты, опуская голову. — Мне пора… — Нет.       С его языка сорвалось коротко, упало прямо на тебя, ошеломив и заставив навострить уши. Скарамучча взгляда твоего избегал. Его лицо уже оказалось в тени, но было похоже, будто оно совсем немного приблизилось к пунцовому оттенку. — Нет? — переспросила ты. — Ты… Оставайся, — насилу выдавил Скарамучча и сразу же попытался от тебя отстраниться, лечь как следует. — Э-э, нет, погоди, — ты вовремя ухватила его за руки. — Точно не против? Ты не обя… — Замолчи пока я не передумал, — мотнул головой Скарамучча.       Ты, впрочем, задала этот вопрос только для того, чтобы убедиться, покрылись ли его белые щёки розовым цветом, и, обнаружив его в крайней степени смущения, издала негромкий смешок. — Это ещё что? — окрысился уже было устроившийся Скарамучча. — Что? — невинно округлила глаза ты. — Только попробуй засмеяться, тупица. — И что ты сделаешь? Переломаешь… — Выгоню к чёртовой матери и глазом не моргну. — Полегче с угрозами, капитан! Не раньте в самое сердце!       И ты картинно повалилась вниз, устроившись рядом с ним. Скарамучча уже поспешил отвернуться от тебя, спрятал своё стеснение за волосами. — Избушка-избушка, — засмеялась всё-таки ты, натягивая одеяло, — повернись к двери задом, а ко мне передом.       Скарамучча глянул на тебя через плечо, очевидно решив, что ты ополоумела, но ты искрила золотой улыбкой, совсем позабыв о слезах и переживаниях. Тяжело вздохнув, он зашевелился, и, морщась, перевернулся. Из кармана штанов что-то выпало, блеснув под луной. — О, — ты вытянула нечто и с удивлением обнаружила синий камешек с белыми точками. — Ты… Сохранил?       Скарамучча поспешно отобрал у тебя талисман, сунул его обратно в карман, смущенный теперь уже до предела. Ты снова засмеялась. — Сохранил, — буркнул Скарамучча. — А теперь замолчи. Ты же затыкаешься, когда спишь? — Ради тебя и во сне заговорю, — подмигнула ты, накидывая на него одеяло.       А ведь, как известно, одеяло — дело крайне интимное, особенно когда оно всего одно на двоих. Чтобы не вылезти за край, ты придвинулась ближе к Скарамучче, ощутила его дыхание на своей макушке и движение его груди возле своего лица. — Удобно? — озаботилась ты сворачиваясь возле него. — Нет, — буркнул он. — Ты слишком горячая.       Ты глянула на него секундно, а потом прыснула со смеху, ударившись носом о его грудь. Скарамучча понял, что сказал, не сразу; потом его глаза стали щуриться, губы плотно сжались. — Ты отлично знаешь, что я имел в виду, — шикнул Скарамучча. — О, да, я отлично знаю, — давясь смехом, согласилась ты. — Я так горяча, что ты не сможешь рядом со мной уснуть? — Ещё одно слово, и я сброшу тебя с кровати, — пробормотал Скарамучча. — Я оттуда буду швыряться в тебя волнами жара, — захихикала ты. — И вообще, моя пламенная аура явно больше, чем кровать, нет?       Скарамучча, поняв, что породил сатану, только вздохнул и закрыл глаза, не решившись больше с тобой спорить. Ты вновь стала устраиваться на его мягкой кровати. Твоя голова ткнулась в его грудь, колени соприкоснулись с его коленями. Скарамучча приподнял веки, рассматривая странное и неведомое создание, разделявшее теперь с ним кровать. — Удобно? — снова спросила ты.       Скарамучча задумался ненадолго. Его рука выбралась из-под тебя, и ты сразу же с готовностью пододвинулась ближе. Скарамучча выдохнул. Его рука осторожно прилегла на твой бок, даже по собственной воле перебралась на лопатку. Тебя со всех сторон окутало теплом, человеческой близостью и запахом мазей, но жаловаться ты не собиралась.       Никогда прежде не было так тепло. Ты спала с разными людьми, иногда заполняла пространство в постели человеком, который тебе попросту приглянулся, но с такими было холодно просыпаться. Неуютно. В их объятьях не было покоя, только то, чем ты отчаянно пыталась заткнуть дыру в груди.       Шло время, и ты училась заполнять её сама, без всякой помощи. Оказалось, что пустота уходит, когда медитируешь, гуляешь по лесу, смотришь на звезды… Да и вообще в мире невероятно много вещей, которых не терпит пустота. Со временем она совершенно исчезла. Ты больше ни в ком особенно не нуждалась.       И, может быть, именно поэтому, оказавшись теперь с тем, с кем желало оказаться твоё сердце, уже наполненное всем необходимым, ты ощущала тепло и умиротворение. Только здесь, в постели Шестого Предвестника, ты наконец вспомнила, как хорошо бывает с кем-то засыпать.       Ведь так оно и случается, что, когда сердце нуждается в чьей-то любви, оно готово биться ради всякого тепла, оставаясь при этом совершенно пустым; и, лишь когда человек сумеет напомнить его собственной любовью, оно станет избирательным. Тогда сердце обретёт чувство куда более значимое, сильное и искреннее. Тогда подарит покой.       Мысль о том, что твоё сердце в действительности выбрало его, ёкнула на самом краешке сознания. Бояться её не хотелось, ведь что плохого, в конце концов, в том, чтобы доверять своему сердцу? Наверняка оно знает, как правильно. Может, только оно и знает. Ты улыбнулась тихонько. — Удобно, — буркнул Скарамучча тебе в макушку.       Ты, уже закрыв глаза, только безмолвно кивнула ему, доведённая до истомы одной его близостью и упиваясь моментом совершенного тепла. Тебе хотелось бы остаться здесь, в этой сладкой дрёме, навечно, оцепленной кольцом из его рук. — Тогда спокойной ночи, — шепнула ты. — Угу, — пробормотал Скарамучча.       Совсем утомлённый, он уснул быстрее тебя, оставив тебя прислушиваться к ровному дыханию. Вскоре ты закрыла глаза и, глубоко вздохнув, тоже провалилась в сон. Луна достигла пика и замерла ненадолго в хороводе звёзд. Тишина заполнила комнату до краёв. Мрак с любопытством стал глядеть на вас издалека.

[everything i wanted — billie eilish]

      Спалось спокойно. По счастью, лиса не навещала тебя во снах уже очень давно. Той ночью ты надеялась выспаться на славу, рассчитывая на полную безопасность в руках Шестого Предвестника. Однако, когда ночь стала близиться к рассвету и бледно-жёлтая краска готовилась разлиться по темной скатерти неба, рядом заёрзали.       Сначала спросонья ты вовсе не поняла, что происходит. Открыла глаза, позабыв, где находишься, и сразу рядом кто-то беспокойно задёргался, окончательно вырывая тебя из сна. В потёмках угадывались иссиня-чёрные волосы и зажмуренные глаза. «Точно, я в его спальне, — моргнула ты. — А что?..»       И тут же вскочила. Скарамучча метался по кровати. Его грудь вздымалась и опадала тяжело и лихорадочно, как у серьёзно больного, и весь он выглядел, как серьёзно больной человек. Даже в свете уходящей луны его лицо и грудь в тех участках, где не было бинтов, блестели от пота. Он всё сжимал простыни, одеяло и отпускал обратно, словно пытаясь сдержаться и срываясь раз за разом.       Но гораздо страшнее тебе стало, когда ты поняла, что лицо его блестит не столько от пота, сколько от слёз. То, что прятала его душа, то, что он приказывал сдержать тебе, он не мог упрятать во сне. Там, в закоулках разума, когда его настигало чудовище, он не мог споротивляться, и безудержный поток увлажнял его щёки, оставлял мокрые слелы на подушках… «Кошмар снится,» — подумала ты, глядя на него круглыми от страха глазами.       Вид болезненного и измученного Скарамуччи внушал тебе ужас. Ты много раз прислушивалась к плачу за стеной, ко вскрикам, к разлетавшемуся на кусочки стеклу. Ты знала, что такое с ним случается довольно часто, но сердце больно сжималось, когда ты видела это своими глазами и думала о том, как он борется с этим каждый раз в полном одиночестве, потонувший в тенях, погребённый собственным прошлым и истязаемый до потери пульса.       Ты представляла, как ужасно каждый раз просыпаться после того, как самые большие страхи посещают разум. Как трудно осознать, что ты не тонешь подо льдом, а всего лишь стоишь на берегу и размышляешь о том, как это происходит, если никто не держит за руку. Сколько будет казаться, что ты по-прежнему захлёбываешься… Если никто не потянет глотнуть свежего воздуха?..       Ты одним движением стряхнула с себя оцепенение, а вместе с ним — тревожные мысли. Скарамучча не желал, чтобы его жалели, да и жалеть его, в общем, не имело никакого смысла. Жалость вообще не имеет никакого смысла. «Я могу разбудить его, — подумала ты, — но он будет зол. Он и без того устал. Я могла бы…»       Ты обернулась с тоской на стекающую вниз луну, вздохнула и осторожно сняла с себя одеяло. Скарамучча едва не схватил тебя за руку, когда ты перебиралась выше, к самой его голове, к источнику всех человеческих бед; ты неслышно увернулась. Устроилась у изголовья кровати. С двух сторон твои пальцы взялись за виски Скарамуччи, мягко удержав его голову и переложив её на твои колени.       Было тихо. Кутало тенями. Молчала луна. Скарамучча всё не затихал. Его горячие слёзы, быстро остывавшие на воздухе, иногда попадали тебе на руки, и ты вздрагивала. Слова заклинания едва протискивались в перепуганный разум. «Соберись, — сердито одёрнула себя ты, — зря что ли от Виктора палкой получала? Пользуйся уже, раз умеешь!»       Ты вновь тяжело вздохнула, перебрала волосы на висках Скарамуччи, снова упокоила на них руки, склонилась пониже и, прикрыв глаза, стала бормотать:

ночи — тьму,

солнце — дню,

покой уму

молю луну.

      По рукам потекли призрачные зеленоватые лианы, оплетая запястья и пальцы. Нежно, не тревожа, они проникли в голову Скарамуччи, и твоё ровное дыхание дрогнуло от сжавшегося в груди воздуха.

кошмар долой,

из сердца вон,

стань мечтой

тревожный сон.

      Вместе с лианами по рукам разлилась ноющая боль. Ты была к ней готова, и лишь потому не шевельнулась. Тот, кто заглядывает в чужие сны, всегда должен ожидать отвержения разума и самой природы. По содрогнувшимся рукам, по лианам вверх стала подниматься чернота. Ты вся скукожилась, готовясь принять её в себя. Было темно, и потемнело, казалось, даже сильнее. Стало холодно в районе живота. «Сейчас будет,» — подумала ты напряжённо.       И в следующий миг обе руки взорвались нестерпимой болью. Почерневшие лианы обрасли колючками, впились в твою кожу, разорвали её, разорвали синие вены, даже саму кровь, казалось, разорвали… Ты зажмурилась, давя в себе крик, и плотно стиснула губы, надеясь, что они не взорвутся от боли. С каждой пульсацией темноты тело Скарамуччи успокаивалось, пока он не затих совсем, обмякнув и расслабившись в твоих руках. Лианы поблекли и исчезли, а вместо них тебе явились образы.       Сначала — мужчина в клетчатой бандане и белом кимоно, а рядом — ребёнок, в котором ты с трудом узнала Скарамуччу. В сияющих глазах, в летящей улыбке никак нельзя было угадать Сказителя. В нём и кукла никак не угадалась бы. Понятно было только, что он не кузнечный сын: металл его кривился и не поддавался молоту. Тот, второй, не расстраивался и не сердился. Вряд ли он всерьёз хотел обучить младшего ковке.       Следом что-то вспыхнуло, взорвалось, повалил чёрный дым. Сердце закололось, заныло, когда ты увидела перед собой бездыханное тело на белой скатерти, а за ним — ещё множество таких же. Отовсюду слышался кашель, и на руках больных оставались неровные пятна крови.       Перед глазами промелькнуло золотое перо, лицо смутно знакомой женщины — в лисьих ушах угадывалась кицунэ, — и отчаяние в груди вдруг стало болезненным. Откуда-то взялся другой мужчина, и ты не успела его разглядеть, потом — странное устройство, обожжённые пальцы и пылающая огнём пещера.       Когда померкло одно видение, на его месте возникло следующее. На этот раз была ветхая хижина, и за её гнилыми досками — маленький костлявый мальчик с чумазым лицом. Сердце — твоё или Скарамуччи, в сплетении снов и разумов было непонятно, — наполнилось неожиданно любовью и расцвело.       И почти сразу оно разбилось на крохотное осколки, — твоё или его? — когда в следующий миг мальчик обнаружился на полу, не сумевший устоять против смерти, слабый и бессильный. На этот раз ты была, уверена что это не твои мысли.       А затем — огонь, темнота, одиночество. Только в воспоминаниях — злость на собственную наивность, если любовь к кому-то и можно так назвать. Мучивший Скарамуччу гнев впился в твоё сердце волчьими зубами, но за ним и за страхом ты яснее всего ощутила другое, то, что, как говорят, колет грудь. «Ты… Винишь себя за них?.. — открыв глаза, смутно подумала ты. — Или винишь их за себя?..»       Ослабевшие руки отклеились от висков Скарамуччи. Перед затуманенным взглядом возникло его разгладившееся лицо. Теперь его глаза были спокойно закрыты, как положено глазам спящего. В его сне больше не было алых от ожогов пальцев, смертельно больного мальчика и десятков трупов.       Всё ушло к тебе. На онемевшей коже под носом почудилось движение. Ты коснулась, уже, впрочем, догадываясь, что это кровь. Багровый отпечаток остался на пальце. «Ничего, — подумала ты, стирая остатки. — Пусть спит спокойно.»       Ты осторожно сняла голову Скарамуччи со своих коленей, уложила её на подушку. Вся озябшая и бледная ты улеглась неподалёку от него, мучимая теперь его страхом. Сердце подпрыгивало. В руках ещё пульсировала уходящая боль. Ты закрыла глаза. Людям всегда легче переносить всё плохое, закрыв глаза. Тебе помогала ещё мысль о том, что Скарамучча больше не видит этих кошмаров и по крайней мере этой ночью не не проснётся с криком.       Сжавшись и притиснув к груди трясущиеся руки, ты пыталась уснуть, но сон не шёл. Перед глазами, волнуя сердце, снова и снова всплывали остаточные образы его сна. В животе сразу делалось гадко. Скручивало желудок.       В эту тьму вдруг пролилось тепло, заточённое в знакомых руках. Ты испуганно обернулась — неужели проснулся? — но глаза Скарамуччи оставались закрытыми. Сквозь сон он, словно ощутив твою боль, придвинулся к тебе. Его рука притянула тебя к его груди, животу, а голова поместилась где-то над твоей головой. Ты вся замерла. Холод куда-то пропал, и боль стала утихать. Тихое сопение над ухом принялось тебя убаюкивать. Ты робко прикоснулась к руке на своём животе, вздохнула. Всё в тебе сразу расслабилось. Темнота ушла. «Правду сказал брат, — подумала ты, сворачиваясь клубочком, — больно много дьяволов находит прибежище в моих руках…»       Веки сами собой потяжелели и опустились. Скарамучча заменил тебе одеяло, успокоительное и укрепляющее зелье. В его руках быстро стихла дрожь и, вздохнув спокойно, ты стала засыпать.       А луна уже совсем опустилась. Она всё наблюдала за вами, скатываясь по небу к горизонту, и, как всегда, была немногословна. Не ей было вас судить. Да и было бы за что? Можно судить людей за войны и бесчинства, за преступления и зависимости, но, пожалуй, никакого наказания за утешение самих дьяволов не предполагалось.       И, пожалуй, судить людей за светлое чувство и за то, какая страсть в них кипит, тоже как-то несправедливо. Поэтому луна молча исчезла за горизонтом, и в свои права стал вступать рассвет.