Сердце в кукольном теле

А какова награда

за танец с дьяволом?

[yes to heaven — lana del rey]

      Люди привыкают просыпаться в постели одни. Это считается обыденным и приемлимым поводом для гордости, ведь, по крайней мере, тот, кто просыпается один на большом матрасе может позволить себе подобную роскошь. Наверняка такой человек имеет в кармане достаточно денег — или, может быть, его семья имеет достаточно денег, — чтобы он мог отгородиться от всего мира одеялом и спать в одиночестве.       Иному такое придётся по душе. Вернее даже сказать, большинству по нраву просыпаться в одиночестве. Нет шанса, что сосед по матрасу разбудит своим храпом или пнёт в ночи ногой. Никто не проснётся раньше и не решит «ненароком» прокатиться в сторону спящего, пихнуть его, чтобы он поскорее открыл глаза. Иной человек будет рад, что может неожиданно перевалиться на противоположный край кровати, потянуться, насколько хватит мышц, зависнуть ненадолго, не опасаясь, что потревожит кого-то.       И ты была рада. В детстве комнат в доме было немного, в пару раз меньше, чем детей. Когда ты только появилась, вас с Тартальей было всего двое. Вы жили в разных комнатах, но тебя так часто мучали кошмары, что почти каждую ночь ты приходила к Аяксу. Первое время ты не будила его, просто тихонько укладывалась на пол и ёжилась от холода. Потом, стоило ему об этом прознать, он обругал тебя и наказал в следующий раз непременно вырвать его из сна.       Так ты и делала ещё пару лет, пока кошмары не перестали. Потом появилась Тоня, и встал квартирный вопрос. Поначалу родители хотели подселить Тоню к тебе, однако, поразмыслив, поступили так, как, наверное, не поступил бы никто другой: оставив предрассудки в стороне, поселили вас с Аяксом в одну комнату. Вероятно, многим вашим соседям, прознай они об этом, сделалось бы интересным вас обсуждать и осуждать, но вы оба не видели ничего такого в том, чтобы жить вместе. В конце концов, вы были семьёй.       Так в комнате Аякса появилась вторая кровать. Через четыре года появился Антон, а ещё через год Аякс исчез, и ты отчётливо помнила день, когда он вернулся весь окровавленный, побитый, с пустыми, как бездна, глазами. Впервые случилось так, что он не говорил с тобой. Ты знала, что он не заговорит, хотя бы потому что он отвернулся к стене и даже не поворачивал головы в твою сторону.       И ты его не донимала. Молча придвинула свою кровать к его кровати, накрылась одеялом и уснула. Это было похоже на то, как поступил бы он, зная, что с тобой что-то случилось. Через неделю он повернулся в твою сторону, а ещё через неделю заговорил. К тому времени он уже прослыл задирой, и одна ты не спешила его осудить.       Ты узнала всё о том, как он провалился в бездну, какие монстры его истязали, с каким оружием он учился работать. Ты узнала, что случилось с твоим братом, и спросила лишь, мучают ли его кошмары после того, как он увидел Ад своими глазами. Кажется, это был первый и последний раз, когда ты увидела его слёзы.       С тех пор ты не отодвигала свою кровать. Это было похоже на сон в одной постели, хотя всё ещё отличалось. Иногда тебе приходилось просыпаться от прилетевшей в лицо подушки, иногда ты и сама выливала на Аякса стакан ледяной воды. Неизменно было одно — ощущение чьего-то тела рядом, дарившее странное тепло. Январские ночь были холодными, но вы шептались почти до восхода солнца, и казалось, что согревали вовсе не одеяла.       Все в деревне радовались, когда Аякс уехал в город. Все, кроме тебя. Он был задирой и невыносимым провокатором, но тебе он никогда и слова грубого не говорил. Если кто смел задеть твои чувства, старший брат немедленно вступался. Все в Морепеске знали: с тобой следует обращаться как с принцессой, не иначе. Даже после того, как фатуи забрали его на обучение, обижать тебя опасались, и всё же тебе сделалось тоскливо, пока Тоня не переехала к тебе. Сделалось немногим лучше.       А вскоре твой брат дослужился до Предвестника, и, когда тебе исполнилось пятнадцать, ты попала в Белый замок. Впервые за одиннадцать лет у тебя была своя комната. Это оказалось холодно, пусто и печально. Одиноко.       Было странно не просыпаться по ночам от чьих-то толчков, не трещать до ночи, давясь смехом под одеялом, не драться за самую удобную подушку. Засыпать стало тяжело. Ты даже попросила себе ещё одно одеяло и пару лишних подушек, чтобы сделать комнату более привычной. И даже когда ты обжилась на новом месте, они остались с тобой, как тёплые воспоминания о хорошем детстве. А потом путешествие, в котором ты была совершенно одна, сон в палатке, на полу в чужой гостиной, в пещере… Жизнь на Северном Полюсе, в небольшой хижине Виктора… Затем снова здесь…       Сон в одиночестве день за днём становился чем-то самим собой разумеющимся. Иногда было холодно, а иногда ты грелась у огня, но сердце знало: это всё ещё не то нежное и мягкое тепло, которое испытываешь лежа в кровати с кем-то, кого любишь — как семью, как друга или как партнёра.       Ночи разделились на до и после. В твоей душе отпечатались детские чувства, со временем потускневшие, как старый рисунок, но всё ещё сиявшие блеклым золотом. Тебе нравилось это ласковое, как рыжий деревенский кот, «до». Стало нравиться и прохладное, свободное «после», похожее на дикую лошадь.       Почувствовав утром то самое странное, смутно знакомое тепло, ты на мгновение растерялась. Как это часто бывает в полусне, подумала вдруг, будто всё, что было — всего лишь фантастический сон. Подумала, что, может быть, сейчас ты проснешься и обнаружишь себя в постели своего родного дома, я рядом с тобой, обняв подушку и пуская на неё слюни, будет сопеть Аякс. Ты даже почти почувствовала запах маминой яичницы, почти услышала зычный голос отца, зовущий вас…       Но свет, стучащийся в закрытые веки, даже сквозь дымку сонного рассудка показался тебе слишком ярким. Ты слегка шевельнулась, приоткрыла глаза. Перед тобой были нежно-голубые стены, громадные окна и полупрозрачные тюли, которые ты забыла отвязать от ножек балдахина.       В голову стрельнуло вчерашнее воспоминание, и разум мгновенно протрезвел. Широко распахнув глаза, ты обернулась через плечо. Удивление окатило тебя с головы до пят.       Прошлым вечером ты уже совсем не соображала, совершенно разомлев от усталости, и не вполне серьёзно предложила Скарамучче спать с тобой, уж точно не ожидая, что заносчивый и недоверчивый Предвестник согласится. И он, вроде как, не согласился. Но всё-таки, обернувшись, ты увидела его. Наверняка он засыпал спиной к тебе. Ты была почти уверена, что из тех людей, кто сворачивается клубком и, ворча, отворачивается от того, с кем делит постель. Во сне он, видимо, ворочался слишком сильно, раз оказался лицом к тебе.       Скарамучча никогда на твоей памяти не выглядел настолько умиротворённым, как в тот миг, когда лежал совсем близко к тебе. Наверняка он устраивался на самом краю кровати, чтобы ни в коем случае не прикоснуться к тебе… И всё же ненароком подобрался к тебе так, что его дыхание колыхало твои спутанные волосы.       Ты не торопилась вставать. Отчего-то тебе хотелось подольше посидеть рядом с ним. Хотелось рассматривать его смягчившиеся черты, растрёпанные волосы, на которые словно бы кто-то пролил чернила. Прикрытые глаза с тёмными ресницами. Тебе нравилась его светлая кожа, руки со слишком отчётливыми венами, мерное дыхание… Что-то тёплое теперь заворочалось в груди, в самом сердце. Затаив дыхание, ты вдруг осторожно протянула руку и легонько дотронулась до волос Скарамуччи, взъерошив их. Они и впрямь оказались шелковистыми, нежными, такими, какими ты их запомнила со вчерашнего вечера. «Как мило, — подумала ты, вновь проводя рукой по шевелюре Скарамучче. — И сердце у него… Такое же мягкое?..»       Скарамучча, словно возражая твоим мыслям, заворочался, морща лицо, и ты сразу убрала руку. Ему наверняка не понравилась бы твоя нежность. По крайней мере, он бы этого ни за что не признал.       Ты посидела немного, любуясь им, потом взглянула в окно. Солнце было подозрительно высоко. Наверняка до начала Зимнего Бала оставалось не так много, может быть, часов семь. Следовало бы начать собираться. «Интересно, — подумала ты вскользь, — будет ли ещё такая ночь или он снова решит сбежать?..»       И, поднимаясь с кровати, ты призналась самой себе в том, что тебе хотелось бы, чтобы он остался. Даже, честно говоря, хотелось бы, чтобы он ещё разок переночевал в твоей комнате, а ещё честнее говоря хотелось бы даже побывать однажды в его комнате. И, как ни странно эти мысли тебя совершенно не пугали.       Ты встала очень осторожно, боясь потревожить Скарамуччу. Он не проснулся, даже не пошевелился. Ты помедлила, глядя на него. Ночами ты иногда просыпалась от криков по ту сторону стены, от звуков, подозрительно похожих на плач. Почему же в этой комнате он спал так спокойно?..       Мягкие шаги привели тебя в ванную, и дверь притворилась за спиной. Мельком взглянув на заспанное лицо с отпечатком подушки и спутанные волосы, ты стащила с полки металлическую затычку и сунула её в слив. Полилась теплая вода. Пока ванна наполнялась, ты сняла с себя рубашку. В какой-то миг, нахмурившись, ты взглянула за спину, усомнившись в своей откровенности, но почти сразу поняла, что по этому поводу не испытывала решительно никакого смущения. «Ба, ну и дела, — подумала ты, сминая в руках рубашку. — Знаю его всего ничего, но раздеться в его присутствии как два пальца о лёд…»       И правда, глядя в приоткрытую дверь, ты совершенно не стеснялась. Зная, что он может зайти или просто заглянуть, ты не боялась. Было что-то умиротворяющее в доверии к Шестому предвестнику Фатуи. Следовало ли тебе переживать по этому поводу?..       Ты отвернулась от двери. Может быть и следовало.       Ты сбросила с себя остаток одежды. Ванна к тому моменту уже наполнилась, и ты, щедро плеснув в воду лавандового ароматизатора, залезла в пену. Мягкий выдох скользнул по горлу. Вода окутала тебя ласковыми объятьями, напоминающими одеяло, словно ты и не вылезла из постели.       Повязка упала с руки. Под ней на месте жуткого пореза обнаружилась всего лишь розовая полоска. Ты с облегчением выдохнула: больше не болело, не саднило, не пульсировало. Рана зажила. Подцепив мочалку, ты стала оттирать от себя все вчерашние события одно за другим: грязь, засохшая кровь, пыль, запах лисициной травы, которую ты так и не удосужилась вытащить из сумки. Все осталось где-то там, в прошлом.       В голове сделалось как-то пусто. Думать ни о чем не хотелось, даже о Бале. Наверняка все королевские горничные уже были заняты знатными особами. Тебе совсем не хотелось, чтобы тебя наряжали как в последний раз, закручивали волосы до боли, сдавливали горло непонятными украшениями… Если бы ты искала жениха, все средства были бы хороши. Но ты, конечно, не искала…       Поэтому, прикрыв глаза, ты разомлела в ванной. К вечеру ты вполне бы успела привести себя в порядок, чтобы, по крайней мере, не выглядеть так, будто вчера едва не умерла в переулке. На твой взгляд, этого было вполне достаточно.       Ты как-то смутно подумала об Аяксе, о других Предвестниках, даже о Воронцовых… Всё как-то мешалось в твоём по-прежнему сонном разуме… Казалось, ты перебрала уже все темы, о которых только можно подумать, и теперь все внутри опустело, сменившись спокойствием.       Ты прислушивалась к тому, что происходило в спальне. Тишина некоторое время оставляла тебе возможность поразмыслить о том, почему Скарамучча решил остаться, почему вчера пришёл к тебе, почему беспокоился о тебе… Ответ был тебе так очевиден, что ты мысленно обошла его стороной, как неудобную тропу. Даже о чужих чувствах и мотивах раздумывать не хотелось, когда чудный лавандовый пар утешал буйное сердце.       Чуткие уши уловили, когда Скарамучча наконец пошевелился в постели. Простыни зашелестели, потом замерли. Разум услужливо воспроизвёл в голове его растерянное выражение лица, пока ещё не злое, скорее непонимающее. Наверняка он ненадолго завис, позабыв о том, что было прошлой ночью. Потом шуршание стало резким, громким, как будто одеяло было самым страшным врагом Скарамуччи в этой комнате. Он выпутался, как видимо, вскочил. Наверняка он был теперь жутко зол на себя, и на тебя заодно.       Некоторое время ничего не происходило. Он, наверное, просто стоял посреди комнаты и раздумывал о том, как пришёл к такой жизни. Тебе даже стало любопытно, каково ему проснуться в кровати сестры самого несносносного Предвестника в мире, — такое суждение об Аяксе, конечно, было основано исключительно на мнении самого Скарамуччи. — И как тебе спалось в кровати кошмарной идеалистки с претензией на медаль за самую омерзительную доброту? — громко спросила ты, дав ему предварительно некоторое время опомниться.       По ту сторону двери помолчали. Потом раздался быстрый шаг, выдававший непомерно агрессивный настрой. Ты была почти уверена, что Скарамучча влетит в ванную и пальнет в воду молниями, чтобы скрыть всякие улики своей слабины. Дверь резко отворилась. Ты невозмутимо повернула голову. Скарамучча показался в проходе, и его холодные синие глаза обожгли тебя студёной водой. Весь до невозможности растрёпанный, почти очаровательный в бессильном гневе перед твоими спокойствием и обаянием… Его взгляд так и надеялся разорвать тебя на части. — Доброе утро, — чуть насмешливо поздоровалась ты.       Он, должно быть, готов был взорваться. Его темные глаза метали молнии, дыхание сделалось рваным — такое бывает от сильного негодования или сильного страха. — Если ты кому-нибудь об этом расскажешь, кому угодно… — угрожающе начал Скарамучча. — Расскажу о чем? — лукаво уточнила ты. — Обо всём! — В смысле обо всём? Я могу рассказать о звёздах, о Северном Полюсе, о… — Прекрати сейчас же, тупица. Ты знаешь, о чём я говорю, и всё равно корчишь из себя слабоумную.       Его раздражённый голос с утра звучал даже злее, ниже обычного. Хриплый, прохладный, с привкусом металла и тревоги. Разумеется, Шестой Предвестник не мог позволить себе такую роскошь — дать всем понять, что питает чувства к жалкой слабачке, вроде тебя. — Расслабься. Это не тебя будут клеймить шлюхой, если узнают, — пожала плечами ты, вновь отворачиваясь.       Вспоминать о вчерашнем было неприятно. Даже если теперь большинству солдат вряд ли придёт в голову оскорбить тебя, гадкое чувство унижения уже успело поселиться где-то в желудке. Скарамучча в ответ дёрнул губой. — И тебя не посмеют.       Он сказал это машинально, не подумав. Это вырвалось из его рта, как бывало хотя бы раз в жизни каждого порядочного человека, который брался говорить с кем-то, едва проснувшись. Ты сразу же распахнула глаза, отвлеклась от дурных мыслей, внимательно посмотрела на него. — Ты ведь не беспокоишься обо мне? — уточнила ты, припоминая вчерашнее.       Только тогда Скарамучча понял, что сказал. Он мотнул головой в сторону, невыносимо рассерженный языком, который было так тяжело контролировать утром. — Оставь ты эти бредни наконец, — пробурчал он. — Вот уж нет, — усмехнулась ты. — Теперь я буду всем своим обидчикам говорить «да ты знаешь, кто за мной стоит?»       Скарамучча взглянул на тебя зло, но воспротивиться твоей мягкой улыбке не смог. Ты так подтрунивала над ним, что вовсе не давала причин сердиться, как бы ни хотелось. Скарамучча предпочел тебе не отвечать, вероятно, опасаясь усугубить ситуацию и выдать что-то ещё более человечное. Он отвернулся к раковине. Ты же, опомнившись, занырнула поглубже, спрятавшись за горой белоснежной пены. — Ты слишком много о себе думаешь, — бросил Скарамучча, заметив твоё движение сквозь зеркальное отражение. — Мне это неинтересно.       Ты возмущённо чертыхнулась, плеснув мыльной водой. — Это ты слишком много о себе думаешь! — обиженно воскликнула ты. — Мне просто холодно! Сейчас же закрой дверь!       Ты раздасадованно скрестила руки на груди. Скарамучча, закатив глаза, действительно прикрыл за собой дверь. Ты удовлетворённо спрятала плечи, покрытые мурашками, в тёплой воде, и кивнула ему. Он лишь фыркнул.       В ванной без холодного потока воздуха сделалось весьма и весьма жарко. Пахло душистой лавандой. Ты наблюдала, как Скарамучча, склонившись над раковиной, умывается, и явственно ощущала, что вся магия утренней ванны уже безнадёжно разрушена его ворчанием. «Вот засранец,» — любезно подумала ты.       И всё же, ты была ему благодарна. Отчасти за то, что он пришёл прошлой ночью. Отчасти за то, что остался спать с тобой. Отчасти за то, что хотел тебя защитить. Отчасти даже за это сумбурное странное утро, которого как будто даже не должно было быть.       Ты откровенно засмотрелась на Скарамуччу. Он взъерошил волосы, сбросил с ресниц капли воды и вздохнул, оперевшись на раковину. Тогда и заметил твой взгляд, поймал своими цепкими глазами, с вызовом уставился в ответ сквозь зеркало. Он, должно быть, думал, что ты мысленно смеёшься над ним. Так и было. Частично. Тебе и впрямь было забавно от того, как странно всё происходит, чего уж греха таить.       Но по большей части ты просто любовалась им. У Скарамуччи были особенные движения. Плавные, злые, хищные. Даже в отрыве от его холодной и мрачной внешности они создавали ему образ человека, у которого всё под контролем или, по крайней мере, человека, думающего, будто у него всё под контролем. Если вдруг кто-то спросил бы, ты бы честно ответила, что Скарамучча был в своей мрачности омерзительно магнетичен. Глаза, может и кукольные, но зато глубокие, как два бездонных озера, говорили с тобой лучше острого языка. Тебе нравилось, когда они падали на тебя, сжимая во вьюжном капкане и затем обессиленно отпуская. Ты чувствовала это даже сквозь зеркало. — Ну чего тебе? — раздражённо спросил Скарамучча. — Вообще — ничего, — отозвалась ты, — но в идеале — полотенце.       Скарамучча взглянул сквозь то же зеркало на висевшее слева белоснежное полотенце — нежное облако среди голубых стен, напоминавших о небе. Что-то в нём вдруг взбунтовалось. Его взгляд стал жестче. — Думаешь, можешь помыкать мной? — зло прошипел Скарамучча, взглядываясь в твоё отражение. — Приказывать мне, как собаке? — Да во имя Царицы! — всплеснула руками ты, вновь разбрызгав воду. — Я сама возьму!       Скарамучча, должно быть, не ожидал, что ты осмелишься вылезти из ванны в его присутствии, но ты осмелилась, как и всегда, превзойдя все его ожидания. Ты поднялась, выпрямилась, и капли воды помчались наперегонки по обнажённой коже.       Где-то глубоко в душе — надо сказать, очень глубоко, — ты смутилась. Лицо твое, тем не менее, не дрогнуло. Ноги опустились на холодный кафель. Ты сдернула с сушителя полотенце, стала оборачивать его вокруг себя и тогда же заметила, что Скарамучча не отодрал от тебя взгляда. Усмешка скользнула по твоим губам. Он был ошарашен. — Я думала, — подмигнула ты, — что тебе это неинтересно?       Скарамучча сжал пальцами края раковины. — Неинтересно. Я просто-напросто… –…засмотрелся на меня, — закончила за него ты.       Скарамучча встрепенулся, повернулся к тебе, окончательно разъярённый твоим поведением и тем, что не мог ему воспротивиться. — Уйди, — выпалил он. — Обалдел? — округлила глаза ты. — Это вообще-то моя ванная! — Ты меня бесишь, — Скарамучча сделал резвый шаг к тебе, нависнув над тобой грозовой тучей. — Тебя бесит то, что я тебе нравлюсь, — парировала ты. — И что тебе здесь хорошо. — Ты снова бредишь. Я же сказал тебе… — Скарамучча приблизил своё лицо к твоему. — Я. Не. Человек. Я не буду чувствовать то, что ты от меня ждёшь, ясно? — Тогда, — ты придвинулась в ответ, чтобы лучше видеть его глаза, — почему ты остался прошлой ночью?       Ты слышала, видела, как сглотнул Скарамучча. Губы сжались так плотно, что тебе показалось, будто они лопнут. Хотел ли Скарамучча избавиться от тебя? Ты была живым свидетельством его слабости, его человечности, его неспособности контролировать решительно всё. Ему следовало бы прогнать тебя или, может быть, вовсе задушить голыми руками, если он хотел остаться тем, кем был последние лет сто… — Почему, Скарамучча? — повторила ты, придвигаясь ещё ближе прежнего.       Как будто это было возможно. — Я не обязан, — отчеканил Скарамучча холодно, — оправдываться перед тобой.       Ты подняла брови, рассматривая его лицо. В нем показался какой-то оттенок отчаяния. — Нет, — медленно кивнула ты. — Конечно нет.       Вы помолчали немного. Скарамучча отвёл глаза, словно надеясь, что ты провалишься под землю, пока он не смотрит, но ты почему-то по-прежнему стояла перед ним, терзая край полотенца. Думалось, что всё было зря. Может быть, не стоило тебе надеяться, что даже такой жест способен что-то между вами изменить.       Но ты надеялась. — Скарамучча, ты не мог бы… — ты передернула плечами. — Принести мне одежду? — Что?.. — Скарамучча готов был снова вспылить, но на этот раз ты смотрела на него без тени насмешки. — Пожалуйста, — попросила ты.       Он ещё с мгновение смотрел на тебя, потом, выдохнув тебе в лицо, прошёл мимо. Ты проводила его глазами. Дверь закрылась за его спиной. Холодный воздух едва успел куснуть тебя за кожу. Ты шумно выдохнула, поежившись, наклонилась к ванне и выдернула затычку. Мутная вода стала сливаться с характерным звонким журчанием.       Несколько мгновений ты просто наблюдала за круговоротом воды, ни о чём в особенности не думая, а потом дверь бесцремонно распахнулась. Ты обернулась. Скарамучча подошёл к тебе, всучил стопку одежды и вновь исчез, так и не проронив ни слова. Ты растерянно взглянула сначала на штаны у себя в руках, потом на захлопнувшуюся дверь. — Спасибо! — крикнула ты вслед.       Скарамучча пробурчал что-то невнятное. Ты задумчиво уставилась на одежду. Сбросив полотенце, надела свежее белье, широкие штаны, рубашку, а сверху нацепила черную шерстяную накидку. Когда ты вышла, Скарамучча ещё был в комнате: он завязывал свои высокие кожаные ботинки.       Что-то шевельнулось в груди, как бывает с людьми которые в один момент осознают, что совершенно не правильно обращались с теми, кто им нравится. Ты помялась, покачалась с пятки на носок, пока Скарамучча не выпрямился. Его взгляд, конечно, задел тебя и остановился. Ненадолго. Почти сразу Скарамучча отвернулся, потянулся к двери… — Скар! — окликнула ты.       Он вздрогнул. — Я же сказал, — раздражённо заметил он, — прозвище идиотское. Чего тебе ещё?       Ты подошла к нему, гадая, куда с каждым шагом девалась вся твоя решительность. Скарамучча не отводил глаз. Посылал в тебя тем больше острых льдин, чем ближе ты к нему оказывалась, пока ты наконец не встала прямо перед его лицом. — Я… — ты потерла губу. — Я в общем… Я ничего такого не имела в виду.       Скарамучча поднял брови, рассматривая тебя. — Я хочу сказать, — продолжила ты под его тяжёлым взглядом, — что не пыталась высмеять тебя или унизить, ладно? Извини, если мои шутки обижают тебя. — Обижают? — фыркнул Скарамучча. — Думаешь, можешь обидеть меня своими глупостями? — Я не хочу, чтобы тебе было неприятно, — покачала головой ты. — К тому же, я вовсе не пытаюсь тобой командовать. Просто… Ну, знаешь… Приятно, когда люди помогают тебе, да? — ты улыбнулась.       Скарамучча тяжело вздохнул, разглядывая тебя. Ты ответила ему таким же пристальным взглядом. Признавшая свою слабость, свою ошибку. Признавшая это ради него, ради того, чтобы ему было хорошо с тобой. Ты действительно готова была дать слабину, чтобы показать, как высокого ценишь кого-то?..       Как высоко ценишь его? — Нет. Это глупость, — отрезал Скарамучча.       Ты чуть дёрнула щекой. Вы готовились рассматривать друг друга вечно, иначе нельзя было объяснить то, что вы по-прежнему стояли друг напротив друга и не спешили разойтись. Скарамучча отвернулся первым. — Тебе стоит готовиться к Балу, — бросил он, касаясь ручки двери. — И тебе, — отозвалась ты.       Он помедлил, но всё же обернулся через плечо, чтобы последний раз взглянуть на тебя. Ты, казалось, была слегка огорчена тем, что твои извинения не произвели никакого фурора. Скарамучча приоткрыл было дверь, однако не вышел. — Шути свои дурацкие шутки, — буркнул он неожиданно.       Ты вскинула голову. — Они тебя не злят? — Злят. — Но не расстраивают? — Это человеческое. — Скарамучча! — …нет, тупица.       Скарамучча отвернулся было, чтобы наконец покинуть эту проклятую комнату, где его язык окончательно развязался, но на этот раз ты его окликнула: — Скарамучча… — Ну что ещё? — он раздражённо повернулся к тебе.       Ты неожиданно нырнула под его руку и сжала в уже знакомых крепких объятьях. Ты ощутила, как неожиданно закаменел его торс, как всё в нём сжалось, противясь чужому теплу… Скарамучча не обнял тебя в ответ, но и не оттолкнул, не прогнал, не сказал, что всё это глупости. Он просто позволил тебе на несколько мгновений прижаться к нему, соприкоснуться с его телом, слишком теплым для того, чтобы принадлежать пустой марионетке.       Всего шесть секунд: это шесть ударов сердца, четыре размеренных вдоха, одно короткое мгновение. Всего на шесть секунд твоё сердце обуяло пылкое чувство, не поддающееся никакому объяснению и не терпящее контроля.       И ты отстранилась. Скарамучча избежал твоего взгляда. Ты отступила, пропуская его с мягкой улыбкой. — До вечера? — невзначай спросила ты.       Скарамучча, всё ещё пребывавший в некотой растерянности, всё же взглянул на тебя. Посмотрел несколько мгновений, словно взвешивая все за и против. Ты продолжала улыбаться ему, пока он не отвернулся. — Угу, — пробурчал он, — до вечера, т/и.       И он исчез в дверном проходе, оставив тебя с чувством слабой теплоты на сердце, которое, казалось, грело даже пуще, чем утро в одной кровати. Это было особенное тепло. О таком как правило, писали только в книгах, такого ты, пожалуй, ещё не знала в жизни… Но тебе оно казалось правильным, давно знакомым… Тебе казалось, что твоё сердце создано для этого странного тепла, для чувства, название которого ты пока не готова была произнести.       И ты с улыбкой закрыла дверь за спиной Скарамуччи. До начала Зимнего бала оставалось всего шесть часов.

[la seine — vanessa paradise (slowed&reverb)]

      Коридоры Белого Замка смиренно замерли в преддверии праздника. Запустелые, тихие, холодные мраморные тоннели молчали, и лишь изредка по ним в спешке пробегали опаздывающие дамы в пышных накидках и струящихся платьях. За окном успокоилось: ни ветерка. Только крупные снежинки медленно стелются по земле в нежном танце под янтарным светом фонарей.       Ожидание близящегося торжества всегда утихомиривает мир и будоражит человека. Неизвестно, как и почему это происходит, но, наверное, так и получается гармония — из бушующего людского сердца и молчаливой стужи, из вальсирующего снега и несущихся в быстром танце влюбленных.       Единственными живыми обитателями замка выглядели стражники, и те сделались похожими на каменные статуи, то ли из-за важности вечера, то ли из-за ощущения слабой угрозы после недавнего инцидента в столовой. Должно быть, им по-прежнему мерещилась потрёпанная девушка и грозный Предвестник, который, казалось, был соткан из теней и холода, и, конечно, им совершенно точно не хотелось повторять судьбу Дениса. Вероятно, они сочли, что он наказан за непрофессиональное поведение, ведь Шестому Предвестнику, конечно, было дело до их дисциплины…       Опаздывать в Снежной считалось неприличным, почти таким же неприличным, как бросаться оскорблениями притом не имеющими под собой никакой опоры. Зимний Бал уже начался, и, по-хорошему, все приглашённые в этот самый миг уже должны были толпиться в громадной зале. Уж конечно опаздывать на такое мероприятие было делом последним и в крайней степени невежливым.       Поэтому, спеша удержать остатки своего достоинства, ты мчалась по коридорам Белого Замка как если бы от этого зависела твоя жизнь. Приходилось судорожно подхватывать платье то там, то здесь, чтобы не запачкать подол или, не дай звезды, не свалиться и не снести к чертям свою прическу.       До бального зала оставалось немного: за двумя поворотами тебя совершенно точно должны были ждать тяжеленные двери с ручками в виде волчьих голов, открывающиеся тяжёлыми металлическими цепями — ноша, в которой было много чести для выбранных стражников, но, увы, мало радости. Весь вечер они были вынуждены тянуть эти невыносимо большие двери на себе; хотя, по крайней мере, им отсыпали немало благодарностей и восторженных взглядов.       Оставался последний поворот. Перед ним ты притормозила, рвано поймав ртом воздух, и криво улыбнулась стоявшим неподалёку стражникам. Они не решились улыбнуться тебе в ответ. Ты только вздохнула и принялась торопливо разглаживать юбку своего платья, чтобы затем вновь спрятать её под белой накидкой. Ты подождала, пока сердце угомонится, и, распрямив спину, расправила плечи. Твоя голова высоко поднялась, и из искательницы приключений ты вдруг стала принцессой.       Чинно задрав подбородок, ты наконец свернула за угол, и увидела своего брата — он топтался в коридоре, наверняка прокручивая в голове, как примерит на тебя все поучительные лекции, крутившиеся на языке. Аякс выглядел раздраженным, он всё проводил рукой по непослушным волосам, вороша их всё сильнее, и глаза его темнели все больше.       Ты улыбнулась, рассматривая его ещё издали. Казалось, его одеяние было целиком из снега, иначе нельзя было объяснить его сверкающую белизну. По рукам, скрещенным на груди, струились рукава дорогой атласной рубашки. На плечах они переплетались с плотным жилетом, облегавшим широкую грудь твоего воинственного брата. С плеч снежной лавиной почти до самого пола спускалась шинель с петлями на золотых пуговицах и брошью в виде скрещенных подобно мечам колосков пшеницы. Аякс почти сразу обернулся на звук шагов. В так его движению на шее пошевелилась золотая цепочка из трех слоёв — первый из них был украшен значительным сапфиром глубокого синего цвета. Он напоминал об океане, о ночном небе и, конечно, о его глазах. — Т/и, — начал было Аякс, хмуря брови, — кажется мы договаривались…       Но, стоило ему рассмотреть тебя, и лицо его разгладилось само собой. Весь образ серьёзного старшего брата рассыпался на осколки, и по осколкам этим ты прошлась с насыщенным скрипом, так и не сумев скрыть горделивой улыбки.       Платье кутало тебя песнью безмятежного летнего неба, чистого и совершенно безоблачного, чуть, может быть, тронутого дымкой рассвета. Оно было лёгким, свободным и в то же время совершенно роскошным: полупрозрачные рукава туманом обвивали руки от обнажённых плеч. Мягкий округлый вырез осыпали белые цветы, разрослись по нему витыми стеблями, надеясь однажды сплестись с теми, что поселились на поясе. Чуть ниже, от бедра, и без того просторная юбка раскрывалась разрезом. На тебе была ещё весьма простая белая накидка, скрывавшая до определённого момента плечи и скреплённая на груди лисьей головой. — Привет, — с лукавой улыбкой склонив голову набок, ты остановилась перед Аяксом. — Спасибо, что подождал.       Он, казалось, не мог вымолвить и слова. Всё рассматривал тебя, и в глазах его ты видела огоньки, которые однажды показываются в глазах каждого старшего брата. Видела ты в них и гордость, и радость, и нежность, сместившие недавнее раздражение, утопившие его в глубине океана. — Дар речи потерял? — озаботилась ты, взмахивая рукой перед его лицом.       Аякс отмер, опустил глаза с короткой усмешкой. — Ты так выросла… — сказал он негромко, и улыбка его приобрела слегка меланхоличный оттенок. — А я этого совсем и не заметил… — Если помнишь, — хмыкнула ты, — я сбежала на три года. Дело не то чтобы в твоей невнимательности…       Аякс взглянул на тебя, поймал твою мягкую улыбку и сам её невольно перенял. Лицо его потеряло пугающую печаль и вновь сделалось радостным. — Ну конечно, — фыркнул он, подставляя тебе согнутую руку, — дело в чьей-то свободолюбивости. — Попрошу, — отозвалась ты, беря его за локоть, — это было духовное развитие!       Аякс лишь закатил глаза. Вы двинулись по длинному коридору, туда, где за тяжелыми дверями на мощных цепях вас ожидало пышное торжество. — В любом случае, ты прекрасно выглядишь, чертёнок, — сказал Аякс. — Кажется, мой вкус тебя не подвел. — Хочу сказать, — заметила ты, — мой тебя тоже. — Это как посмотреть, — Аякс повёл плечами. — Узковато. А если на праздник ворвётся армия Селестии? — Во имя Царицы, да ты же просто разорвёшь на себе всё и бросишься в бой, — отмахнулась ты. — Как будто тебя возможно удержать от драки. — Так же невозможно, — парировал Аякс, — как удержать тебя от своенравничества, даже если речь идёт о наряде на бал.       Ты метнула в него непонимающий взгляд, а он выразительно посмотрел вниз, туда, где из-за разреза юбки выглядывали с каждым шагом шнурованые белые сапоги, вытянувшиеся до самого колена. Ты ахнула. — Смилуйся! Я бы не выдержала целый вечер на каблуках! — пожаловалась ты. — Я думал и в платье не выдержишь, — ехидно ответил Аякс.       Ты лишь гневно фыркнула в его сторону. — Если бы я надела туфли, я бы точно не успела, — заявила ты. — Неужели? И чем же ты занималась? — изогнул бровь Аякс. — Прической? — Нет конечно, — мотнула головой ты. — Простого пучка более чем достаточно. Мне нужно было приготовить улыпляющее зелье и… — Постой-постой, — Аякс выпучил глаза, — хочешь сказать, пока все готовились к балу, ты варила зелья? — Они же сами себя не сварят! — возмутилась ты. — Во имя Царицы, т/и! — простонал Аякс. — Кто вообще расставляет приоритеты так? — Я! –довольно заметила ты.       Двери в Бальный Зал оказались совсем близко. Ты вся вытянулась, вспомнив, как изящно он выглядел в твой первый Зимний Бал. В памяти твоей стремительно оживали образы из прошлого, такие яркие, словно ты заново переживала их в тот самый момент, когда подходила к могучим дверям. — Знаешь, какой мой второй приоритет? — сверкнула глазами ты, поворачиваясь к Аяксу. — Впервые выпить легально!       Твоё сердце запело при мысли о реках шампанского и вина, которые неизменно распивались на таких торжествах. Мысленно ты уже стояла у фуршета, забитого до отказа фруктовыми, рыбными и сладкими закусками. Но стоило тебе об этом подумать, как брат осадил тебя: — Вот уж нет! — Аякс хотел было остановиться, но ты потянула его за собой. — Даже не думай! — Брось, Аякс, что может случиться? — беспечно спросила ты. — Мы же в Белом Замке! — Вот именно, — Аякс понизил голос. — Т/и, там будет много людей, которые только и ищут повода, чтобы совратить молодую девушку. Кроме меня, там будет ещё десять Предвестников, и, поверь, ни один из них не желает тебе добра.       На ум сразу пришёл Скарамучча. Ты вскользь подумала, что он наверняка придёт посередине торжества, всем своим видом давая понять, что всё происходящее ему совершенно не по душе и что никакие правила не могут подчинить его. В груди потеплело. — Один вообще-то желает… — пробурчала ты себе под нос, так, чтобы брат не услышал. — Чего это ты там ворчишь? Ещё скажи, что я не прав! — Аякс легонько тряхнул тебя.       Ты, конечно, знала, что он лишь беспокоится, как любой хороший старший брат, но, как любая хорошая младшая сестра, ты должна была быть невыносимой бунтаркой, никогда его не слушать и затем жалеть об этом. — Говорю, я сама могу о себе позаботиться! И не надо так переживать, — повысила голос ты. — Т/и, ты даже не представляешь… — начал было Аякс. — Аякс, — ты хлестнула его раскалённым взглядом, — ты сам сказал, что я выросла. Позволь мне быть взрослой.       Аякс ненадолго замолчал, вероятно, слегка обескураженный твоим ответом, но в конце концов он покачал головой. В глазах его проступила усталость. — Выросла, — согласился он, — но ты всё ещё моя младшая сестра и я буду беречь тебя.       Ты взглянула на него. Двери уже были совсем близко, и ты не стала ничего говорить при стражниках, которые, как известно, были большими сплетниками. Лишь едва заметно сжала локоть Аякса, показывая, что услышала его, и он благодарно посмотрел на тебя. Ты, конечно, умолчала о том, что совершенно не собиралась выполнять его просьбу, но, по крайней мере, один маленький жест мог отвадить его от того, чтобы коршуном следить за каждым твоим движением. «Как будто я собралась вылить в себя сотню бутылок шампанского и шлифануть вином! — подумала ты. — Речь всего о паре бокалов! Эти старшие братья…»

[love story version orchestrale — indila]

      Но все мысли об алкоголе выветрились из головы, как только вы наконец остановились у входа в Бальный Зал. Стражники в белоснежных доспехах по обе стороны двери натянули мощные стальные цепи, и могучие конструкции стали медленно поддаваться, обливая вас с Аяксом плавленым золотом света.       В первый миг тебе показалось, что ты упадёшь на колени и станешь вдруг молиться. Прожив много лет на природе, наедине с ветром и лошадиной поступью, в разговоре с вьюгой и собственным разумом, ты позабыла о том, как прекрасно то, что способна создать лишь рука человека. В груди нестерпимо заныло от красоты, от изыска, от изящества… В Бальном Зале уже разливалась звучная мелодия пианино, перебиравшая каждую струну души, и тебе вдруг захотелось остаться в этом мгновении на всю жизнь. Невероятно большой, настолько, что иногда это казалось совершенно не реальным. Весь Бальный Зал сочился белизной и золотом, белизной, которой кутал снег, золотом, которым отсвечивали сердца жителей Снежной. Вымощенный дорогим мрамором, он сиял, он блистал, он делал всё вокруг похожим на какую-то особенно прекрасную сказку. Вдоль стен вверх тянулись ребристые колонны, оплетённые изумрудными побегами морозной розы, и капители их рисовались волками, лисами, породистыми гончими и оленями. Между ними мостами распускались складчатые желтоватые ленты, бледные, не способные заглушить белизну.       Сияние, до боли напоминавшее солнечное, обвило тебя, как оно обвивало каждого, кто был приглашён на Зимний Бал. Оно опустилось на твои плечи мягкими объятьями, раскрывая душу, распахивая всю тебя навстречу торжеству. Дрожь проходила вверх и вниз по спине, заставляя тебя напрочь позабыть о том, насколько тебе не хотелось идти на Бал. Всё, всё, все страхи, все мысли, все тягости долой из сердца! Эта ночь была создана для того, чтобы прожить её, а вовсе не для переживаний и сомнений…       Обуреваемая чувством восхищения, ты решилась поднять глаза к потолку, и совсем не почувствовала маятника в груди. В такие моменты земля уходит из-под ног в самом лучшем мысле, и всё словно бы взлетает вверх, к небесам, к чудесной росписи талантливых художников. Всё существо невольно запело, подалось вперёд.       Там, наверху, на самом потолке, оживали древние баталии, вьюжные ветра и стаи гончих. Там, наверху, охотник мчался на белой лошади, и сердце, что однажды одолела стужа, алело пуще прежнего. Оттуда на всех взирала кристально-голубыми глазами Царица и окружавшие её белые волки; оттуда на танцующих людей смотрели герои давно минувших войн, ученые, оставившие после себя великое наследие, поэты, подарившие миру любовь, облачённую в строки стихотворения. Над твоей головой в камне и краске была запечатлена история готовая существовать до тех пор, пока не рухнет Белый Замок. Здесь, в этом зале со всеми живыми в тот волшебный миг могли ненадолго соединиться и те, кто удостоился чести быть вписанным в сплетение сотни времён. Они всегда были здесь, в Бальном Зале, достаточно большом, чтобы уместить тех, кто ещё был здесь, сотканный из плоти и крови, и тех, кого теперь чертили звезды в небесах.       И, стоило опустить глаза, как сердце пронизывало чувство единения, свойственное отчего-то в основном жителям Снежной. Оно всегда посещало в самые неподходящие моменты, всегда наполняло душу какой-то совершенно сумасшедшей и искренней привязанностью к их холодному миру, который, наверное, давно пора было сжечь дотла. Который они, несмотря на это, безмерно любили.       Эта любовь была с ними всегда, хотя иногда они порочили её, превознося иные страны, но, если бы мир вдруг вспыхнул и стал гореть, люди Снежной непременно взялись бы за руки, чтобы собственными телами загородить родину от жадной пламени. И, сколько бы они ни плевались, сколько бы ни уверяли себя и других в том, что ненавидят эту страну, сколько бы ни отвергали Царицу с её сумасшедшими идеями, они бы не дрогнули перед огнём и лишь засмеялись бы, когда он попытался бы их поглотить.       Ты знала, что все думали об этом, входя в Бальный Зал, и все продолжали хранить эту мысль где-то на самой границе сознания, вслушиваясь в мелодию, делая глоток вина, танцуя с возлюбленными… И все, конечно, молчали об этом, потому что подобные чувства в Снежной облачению в слова не подлежали. В Снежной было принято оборачиваться в ненависть и презрение с ног до головы и показывать истинную сущность лишь в случае необходимости.       Этим люди Снежной отличались от всех остальных. Этим люди Снежной были особенны, уникальны и, конечно, за это были любимы тобой, видевшей перед собой перепачканные кровью души, готовые до последнего верить в лучшее для этой страны. И хотя казалось, будто минула вечность, прошёл всего миг с того момента, когда двери распахнулись перед вами. Всего один взгляд до отказа переполнил твоё сердце желанием связать себя этой ночью со всеми жителями Снежной и позволить празднику унести себя прочь под мелодию пианино и неожиданно прибавившейся к ней скрипки. — Как много лет прошло с тех пор, как я была здесь последний раз… — прошептала ты. — Он так же прекрасен, как и прежде.       Аякс бросил на тебя смеющийся взгляд, но ты знала, что в душе его хранится точно такая же преданность Снежной, такое же пламенеющее чувство, такая же сильная любовь. Ему не нужно было об этом говорить. — С тех пор его не меняли, — иронизировал он. — Иди ты к черту, у тебя нет никакого чувства момента, — фыркнула ты, отрываясь от Бального Зала. — Я действительно слышу это от человека, из-за которого мы едва не пропустили Бал? — Аякс покосился на тебя. — Едва не считается, — лукаво ответила ты. — И шевелись. Я хочу наконец перекусить.       Аякс закатил глаза, но повиновался. Вы вместе двинулись вперёд, в Бальный Зал. Прекрасный потолок потянулся над вашими головами. Двери стали медленно закрываться за вашими спинами, пока не сомкнулись, отделив вас от реального мира и времени.       Вы сделались окруженными знатными особами: мужчинами в темных фраках и белых рубашках, дамами в роскошных платьях и длинных перчатках. Бархат, кружева и шёлк обвили вас со всех сторон. В нос ударили запахи свежих фруктов, дорогого алкоголя и чьего-то душистого парфюма. То тут, то там сновали официанты с прилизанными волосами и подтяжками на черных брюках. Они умело лавировали между болтавших людей, предлагая отведать шампанского, ягод, нарезанных персиков…       Услужливые дворецкие мгновенно оказались возле вас, сняли шинель с плеч Аякс и накидку с твоих. Прохлада сразу же скользнула по плечам, но она была весьма несущественна для человека, с рождения живущего в Снежной. В толпе ты быстро начала узнавать людей. В первую очередь герцога Воронцова, статного мужчину зрелого возраста, — его ты была рада видеть больше всех, ведь это непременно означало, что его дочь тоже здесь. Он беседовал с дамой, которая, кажется, имела фамилию Соколова — вдова, прибравшая к своим рукам игорный бизнес своего умершего мужа. Был здесь и молодой бизнесмен Петров, уже на третьем десятке завладевший множеством фабрик по производству сомнительных механизмов. В Бальном Зале собрались именитые герцоги и герцогини, известные учёные, артисты, офицеры, нацепившие все медали, какие у них только завалялись.       Постепенно и толпа стала замечать вас. Первым подошёл Шереметев, один из самых старых и уважаемых генералов; за ним потянулись Голицын, Ветринский, Любимов… Тарталье пришлось выпустить тебя, чтобы пожать им всем руки, а ты предпочла отойти в сторону, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Взгляд твой сразу устремился к фуршетам, расставленным вдоль стен. Покрытые белыми скартями с золотой каймой, они ломились от кушаний и напитков. Рот моментально наполнился слюной.       Ты покосилась на Аякса, любезничавшего с высшими слоями общества, облепившими его со всех сторон, и всем существом ощутила, насколько тебе не хочется думать обо всех проклятых приличиях, которые непременно следовало соблюдать в разговоре с ними. Высший свет был красив, но лишь издалека. Окунаться в него было менее предпочтительно, чем самовольно броситься в аквариум с пираньями.       Мимо рысцой пробегал официант и заметив тебя, склонил поднос в твою сторону. Ты с благодарностью взяла бокал шампанского, кивнув юноше и послав ему улыбку. Тот рыбкой ускользнул дальше, а ты вновь с тоской покосилась на фуршеты.       Через десяток приветствий стало ясно, что Аякса, умело изображавшего светскость и почтительность, никак не оторвать от тошнотворно милых герцогов и герцогинь. Ты, уже опустошив бокал, скучающе смотрела на них и, в конце концов, не стерпев, постаралась улизнуть. — Прошу прощения, джентльмены, дамы… Т/и! — Аякса окликнул тебя, стоило тебе отвернуться. — Куда это ты собралась?       Ты обреченно оглянулась. Вся окружившая его толпа теперь вцепилась в тебя острыми глазами, стала оценивать, измерять, прикидывать. Ты ощутила себя бездушным манекеном с десятком навешенных на тебя ценников. — Отдавать честь Зимнему Балу, — ответила ты, сделав короткий реверанс. — Дамы, Господа. Если позволите, я проведу время в компании своих ближайших знакомых.       Взгляды сразу одобрительно смягчились. Аякс пожевал губами, оглядываясь на толпу и, видимо, прекрасно понимая, насколько тебе хочется вырваться отсюда. Он выждал несколько мгновений, сверля тебя глазами, а затем, выдохнув, кивнул. — Помни о нашем уговоре, — напомнил он. — Разумеется, — скрестив пальцы за спиной, ты склонила голову.       Вновь сделав короткий реверанс, ты развернулась на пятках и поспешила удалиться. В спину тебе ударило чьё-то тихое «Господин Чайльд, кто эта прекрасная юная леди?» и в душе что-то перевернулось. Действительно, здесь было много нежелательного внимания.       Ты нырнула в незнакомую толпу и со всех сторон на тебя посыпались обрывки чужих разговоров. Лавируя между небольшими группками людей, ты вскоре узнала, что, оказывается госпожа Морозова спит с каким-то галимым Яблоковым, «кляни его чёрт», а Хмелевский, по-видимому, собирается продать свой особняк на Орлиной Горе и купить дом где-нибудь в лесу. От небезызвестной молодой гражданки с фамилией Ярская и удивительно вытянутым лицом услышала, каков на самом деле Цусимский, который, кажется, слыл не только гениальным поэтом, но ещё и дамским угодником. К слову, журналист Тимофеев тоже не пользовался одобрением в женских кругах.       Чтобы переварить всё услышанное, ты заменила свой пуской бокал шампанского на новый, заполненный до краев пузырящейся жидкостью, и наконец добралась до фуршета. У многоярусной подставки под фрукты почти никого не было, и ты довольно пристроилась возле неё, поспешив ухватить кусочек персика. Желудок одобрительно заворчал.       Ты стала с наслаждением поглощать один фрукт за другим, а потом принялась за ягоды и, наконец, опробовала шоколад, но он, к твоему сожалению, оказался горьким настолько, что пришлось залить его шампанским, чтобы позабыть ужасный привкус. За окном по-прежнему было спокойно. Неторопливо потягивая шампанское, ты глядела на тёмное небо и далёкие очертания гор. Живот наконец успокоился и стал переваривать всё, что ты успела проглотить.       Вид застекленной природы скоро тебе наскучил, и ты вслушалась в мелодию. Она показалась тебе знакомой: это была увертюра из оперы «Лисья нора». Впрочем, музыка тебе тоже быстро надоела, и ты принялась рассматривать людей.       Хотелось, конечно, остаться в тени, чтобы никто не взглянул в ответ, однако тем вечером твоим надеждам не суждено было сбыться. В толпе обнаружился юноша с весьма красивыми огненно-рыжими волосами, в нежно-зелёном жилете и белой рубашке. В один момент он обернулся так неожиданно, что ты не успела отвести от него глаз. В следующее мгновение улыбка показалась на его лице, а ещё через секунду он уже был возле тебя. — Здравствуйте, леди, — юноша, взяв твою руку, оставил легкий поцелуй на тыльной стороне ладони. — Юрий Соболев. С кем имею честь говорить? — Т/и т/ф, — отозвалась ты с вежливой улыбкой, незаметно обтерев руку о платье. — А, право, Вы сестра Тартальи Чайльда, — улыбка Соболева стала шире. — Наслышан о Вас. «Лучше бы не слышал, — подумала ты, шире улыбаясь. — Никогда. Вообще никогда.» — Рада знакомству, — вслух сказала ты. — Но не могу сказать, что много знаю о Вас. Расскажете, с кем имею дело? — Капитан пятой кавалерии, служу под началом Вашего брата, — ответил, горделиво расправив плечи, Соболев. «Ах, этот Соболев… — спохватилась ты. — Всё понятно. Боги прокляли меня.»       Теперь, присмотревшись к его одеянию, ты заметила на перчатках жёлтую эмблему снежного барса. Соболевых, на твой взгляд, в Снежной было предостаточно, но некоторые из них, очевидно, имели чуть больше власти, чем другие, и притом чуть менее отвратительную репутацию, чем фатуи. — Верно, — кивнула ты, делая глоток шампанского и всем сердцем надеясь, что это поможет тебе не послать Юрия к чёрту на куличики. — Конечно. Я вспомнила Вас.       Наверняка было бы в высшей степени невежливо упомянуть, что семья Соболевых, проживающая в трёх домах от центра города, известна своей жестокостью по отношению к слугам. Наверняка не стоило говорить, что именно ты слышала о семье Соболевых и почему все старались обходить их внушительный особняк стороной. И просить пояснения на тему оглушительных криков, доносившихся оттуда время от времени, тоже не следовало.       Ты получше всмотрелась в глаза Юрия. Скорее всего, не знай ты его фамилию, ты бы не имела особенных предубеждений на его счет, не считая, разумеется, того, что он присутствует на этом Балу, но теперь, оживив некоторые воспоминания, ты с трудом сдерживалась, чтобы не осушить очередной бокал залпом. — Давно Вас не было видно, — Юрий чуть склонил голову набок. — Не думал, что человек с такой фамилией способен предпочесть побег своему месту в обществе.       Раздражение царапнуло живот. В глазах Юрия действительно в тот миг не было даже намёка на жестокость или гневливость, однако ты без труда разглядела в них все оттенки едкости, язвительности и подлости. Если его семья, по всей видимости, оправдывала свой герб, то командир Соболев был скорее похож на гремучую змею, притаившуюся под камнем, и в тот миг погремок его начал насмешливо покачиваться. — Человеку с моей фамилией далеко до человека с Вашей, — не потеряв лица, произнесла ты. — У меня куда меньше обязанностей и привилегий, чем у того, кто сумел стать капитаном кавалерии всего в двадцать четыре года. Усердные тренировки?       Ирония в твоём голосе не ускользнула от Юрия. Доброжелательность не пропала с его лица, но сменила оттенок на более холодный. — Вы совершенно правы, — согласился он. — Усердные тренировки, дисциплина и ответственность, — Юрий прищурился. — А что же Ваш брат? В его возрасте стать Предвестником… — О секретах мужественности моего брата Вам лучше спрашивать непосредственно у моего брата, — парировала ты. — Однако, боюсь, существует много людей, которые по степени жестокости тренировок могут превзойти Господина из знатного рода.       Погремок, казалось, раскачивался всё сильнее, и музыка глохла в сравненении с шипением, зревшим в горле Соболева. Ты не менялась в лице, не дерзила, не повышала голоса, и лишь издёвка в твоих словах заставляла бледную кожу Юрия покрываться лёгким пунцовым оттенком. Ты, подняв брови, с улыбкой сделала крупный глоток шампанского. — Вам стоит увидеть мои тренировки, Госпожа, прежде чем утверждать, — Юрий усмехнулся, рассматривая тебя. — Вы удивитесь. — И где же проводятся эти тренировки? — с притворным удивлением озаботилась ты. — Разумеется в особняке. Приходите, — блеснули неестественно белые зубы Соболева. «Нехорошо, — подумала ты. — Если бы в мире остался всего один мужчина и это оказался бы Соболев, я бы скорее вспорола себе горло, чем стала бы спасать мир.» — Вынуждена признать, что я люблю сбегать на природу, — ты сделала шаг назад, неожиданно отметив, как близко к тебе стоял Соболев, — но не в чужие дома. Позволю себе отклонить приглашение. — Отчего же? Вы меня боитесь? — ухмыльнулся Юрий, сделав ещё один едва заметный шаг в твою сторону. «Нет, — подумала ты, — боюсь, что не выдержу и разобью этот бокал о твою голову.» — А мне нужно Вас бояться? — осведомилась ты. — Или Вам следует всё же помнить о субординации и не забывать, что я сестра Вашего начальника? — твои глаза тоже недобро сощурились.       В светском обществе, конечно, не положено носить с собой ножи и катаны. Вместо этого светские люди носят с собой сплетни, высокие чины и связи. У обычных противников, как правило, есть щиты, но у светских людей есть репутация, и, в отличие от щита, она легко может обернуться против них.       На этот раз Юрий не сделал к тебе шага. Погремок замер под твоим прохладным взглядом. Улыбка так и поселилась на твоих губах, и притом выражение лица сделалось отнюдь не дружелюбным. Конечно, ты была не большой любительницей открытых боёв и светских мероприятий, зато умело адаптировалась. С собой у тебя был всегда не только нож, но и умелый язык.       Несколько мгновений вы смотрели друг на друга, отчаянно желая испепелить друг друга взглядом, а потом Соболев всё же опустил зеленые глаза и сделал шаг назад. Твои плечи распрямились. — А Вы не так просты, как я думал, Госпожа т/ф, — Юрий с усмешкой провел рукой по волосам. — Простите? Вы думали, что я проста? — ахнула ты, прикладывая руку к груди. — Прошу меня извинить, но я воспринимаю это как личное оскорбление. Прощайте, Господин Соболев!       И, прежде чем он успел возразить, ты затерялась в толпе. В твоё горло хлынуло шампанское, и в то же мгновение полный бокал оказался в твоей руке. Сердце колотилось в груди чуть быстрее, чем обычно. Ты соврала бы, если бы сказала, что Соболев не наводил на тебя ужас, но, по счастью, тебе не пришлось об этом говорить — никто не видел Вас вместе.       По крайней мере, ты так думала. Пришлось немедленно выискивать новое местечко, и оно обнаружилось у противоположного фуршета. Здесь оказались тарталетки с икрой, шпажки с кубиками мяса и рыбное ассорти, но есть уже совсем не хотелось. Ты убедилась, что Соболев не последовал за тобой, и обессиленно опустилась на удачно стоящий рядом стул. «Честно говоря, если ко мне ещё кто-нибудь подойдёт, я постараюсь утопиться в бокале,» — подумала ты и всё же зажевала одну тарталетку.       В толпе иногда мелькали знакомые лица. Время от времени ты замечала Предвестников, один раз перед тобой даже прошёл Аякс, переговариваясь с незнакомой дамой с длинными светлыми волосами, в которые были аккуратно вплетены белые лилии.       Ты вовремя спрятала лицо и брат тебя не увидел. Вновь распрямившись, ты ощутила лёгкое головокружение, и поняла, что если рядом с тобой окажется ещё один Соболев, ты уже не сумеешь так изящно держать оборону. Тем не менее, ты допила очередной бокал и, вздохнув, подперла рукой щёку.       Гораздо хуже быстрого опьянения была невыносимая скука, накатившая на тебя могучим приливом. Речь Царицы задерживалась, а у тебя не было компании, чтобы скоротать вечер. Всех проклятых светских людей ты знала слишком хорошо, чтобы проводить с ними время, и твоего единственного желанного спутника, единственного Предвестника, которого ты была бы счастлива здесь встретить, не было видно. «Я сойду с ума, — подумала ты, качая в руке бокал. — Опьянею и сойду с ума.»       Отовсюду звучала музыка. Стены сияли так ярко, что ты почти ничего больше не видела. Кругом были женщины в пышных платьях, мужчины во фраках и рубашках, и тебе начинало казаться, что во всей этой непомерно дорогой одежде ты скоро потонешь и захлебнешься. Становилось дурно, и ты не на шутку захотела уйти, ты даже поднялась было, чтобы пропасть с бала, но из толпы вдруг вынырнула чудно одетая дама.       Её платье несло её сквозь народ белоснежным облаком. Нежное и лёгкое оно прилегало к изящной фигуре корсетом и распускалось пышной юбкой. Вырез его, весьма большой, но отнюдь не вульгарный, позволил девушке надеть колье, усыпанное мелкими бриллиантами. Пролетавший мимо лебедь, как было видно, нарочно потряс крыльями над корсетом, оставив на нём множество перьев. Тонкие руки дамы до локтей покрылись инеем перчаток, и теперь блистали в свете тысячи огней. Девушка на облаке заметила тебя, и её красивое лицо расцвело вдруг улыбкой. Она подплыла к тебе, остановилась перед тобой, и скука вдруг унеслась прочь, сменившись тёплой радостью. — Госпожа Воронцова, — поднявшись, сделала реверанс ты. — Госпожа т/ф, — не осталась в долго Анна. — Скучаете? — Невыносимо, — признала ты. — Подумываю убраться отсюда. — Не вздумайте позволить этому сумасбродному Соболеву испортить Ваш вечер! — всплеснула руками Воронцова. — Мрак! Ещё немного, и я бы точно вмешалась! — Так Вы всё видели? — изогнула бровь ты. — Я видела, как хорошо Вы справлялись, — Воронцова подмигнула тебе. — Больше ничего. А теперь идёмте, идёмте! В нашей компании никакой Соболев не осмелится даже взглянуть в Вашу сторону! — От такого невозможно отказаться, — ты последовала за Воронцовой. — Но Вы сказали нашей?..       Анна Викторовна лишь загадочно улыбнулась, подав тебе очередной бокал шампанского, и хотя разум твой уже казался слегка затуманенным, ты приняла бокал и поспешила в толпу за своей доброй подругой. Сплетение шелков на мгновение стало совсем плотным. Знатные особы взяли тебя в круг и всё никак не отпускали: отовсюду слышались любезнейшие приветствия, бесполезнейшие беседы и поддельные смешки. В груди стало неуютно. Среди это порядочного беспорядка ты следовала за Воронцовой, за самой необыкновенной снежинкой, за девой, плывущей на облаке.       В одно мгновение в расступившейся толпе ты заметила Предвестников — Панталоне и Синьора о чём-то спорили, при этом Синьора выглядела порядочно раздражённой, а на лице Панталоне, как и всегда, рисовалась в некотором роде хищная улыбка. Неподалёку от них за столом ты заметила Пульчинеллу, причем скорее сначала ты заметила его непомерно длинный нос, а потом уже усатое лицо и маленькие глазки. Ещё ты успела разглядеть черный меховой ворот Дотторе, и толпа вновь сомкнулась. Губы плотно сжались.       Шестого Предвестника с ними не было.       Среди всего этого пышного бала тебе вдруг особенно отчаянно захотелось увидеть своего не слишком милого и уж точно не отличавшегося обаянием друга. Тебе захотелось, чтобы он прямо сейчас оказался рядом с тобой и молча слушал с постным лицом твои шутки, делая вид, будто ему не по душе твоё присутствие. Тебе хотелось даже, чтобы он ворчал над твоим ухом, чтобы твердил о том, как ненавидит этот треклятый мир, как всё вокруг фальшиво и безобразно, и хотелось горячо убеждать его в обратном. «Я должна скучать по нему?.. — подумала ты, чувствуя, как непривычно ноет в груди. — А он? Скучает по мне? Но ведь тогда он был бы здесь?..»       Протискиваясь вслед за Воронцовой мимо женщин, окутанных запахами шампанского и маргариток, ты вновь с некоторой тоской оглядела зал. Приходилось признать, что ты больше всего ожидала от этого вечера встречи со Скарамуччей, но, как уже выяснилось чуть раньше, твоим надеждам не суждено было сбыться. «Глупость. Ждать праздника ради мужчины? — ты зло взглянула в свой бокал. — Или не глупость?..»       В конце концов Зимний Бал был поводом для неожиданных встреч и толковых знакомств, и у всех на Зимнем Балу должны быть друзья, иначе это торжество не имело никакого смысла. В тот вечер ты была особенно благодарна себе за то, что спасла Воронцову; теперь она могла спасти тебя от скуки.       Впереди, почти у самого пъедестала, где должна была выступить Царица, стала вырисовываться компания молодых людей: им всем было не больше двадцати пяти, и любой из них выглядел приличнее Юрия Соболева, так что ты, вне сомнения, очень обрадовалась. — Дамы и Господа! — окликнула Воронцова. — Прошу приветствовать, т/и т/ф! Моя дорогая спасительница!       Ты скромно улыбнулась, ощутив на себе с дюжину изучающих взглядов: тебя редко представляли иначе, чем как сестру Одиннадцатого Предвестника. Твоя тоска на некоторое время поблекла, померкла, стесненная гордостью.       Первым к тебе подошёл галантный юноша с прилизанными тёмными волосами и прелестными светлыми глазами. Его расшитый золотом белый фрак так и сиял в свете хрустальных люстр, и улыбка переливалась невиданной добротой, какую ты совершенно не ожидала встретить здесь, на балу. — Рад приветствовать, госпожа т/ф, — он поцеловал твою руку. — Евгений Плисецкий.       Твоё сердце от его мелодичного голоса мгновенно оттаяло. Почувствовав себя в своей тарелке, ты склонила голову. — И я, — на этот раз совершенно искренне ответила ты, — очень рада.       Вслед за Евгением к тебе потянулись и другие: дочь знаменитого герцога Преображенского, Мария Преображенская, наследник ресторанного бизнеса Белокрыловых, Александр, брат офицера Градского… И все они узнавали в тебе спасительницу их доброй подруги, приветствовали теплыми рукопожатиями или вежливыми поцелуями в щеки и нисколько не возражали против того, чтобы ты осталась с ними.       Разговоры здесь велись совершенно другие: эти люди говорили исключительно о себе и о мире, предпочитая не ворошить чужую личную жизнь и наследство. Их в большей мере волновала недавно выведенная в хозяйстве Земских порода борзых, чем чьё-то грязное белье. — Они, — твердил Плисецкий, — несомненно превзойдут по скорости «фурий»! — Проклятье, Женя! — Александр едва не уронил бокал. — Не может быть, чтобы кто-то сумел обогнать «фурий»! — Почему же не может? — возмутилась Преображенская. — Я слышала, ради этих собак скрещивали снежных псов и челлеров. Непременно, они будут быстрее «фурий»!       Ты, не встревая, жевала виноград, с любопытством прислушивалась к разгоравшемуся спору. Другие, менее увлеченные разведением собак, предпочли отойти от горячившегося Белокрылова. Воронцова сидела напротив тебя, и время от времени вы обменивались насмешливыми взглядами. — Ни за что не поверю, пока не увижу! — возмущался Белокрылов. — Фурии в два счета загоняют оленя, а что могут эти ваши… Как их звать… — Астраппы, — подсказала Воронцова, хитро улыбаясь. — Верно, астраппы… Вот Вы, Анна Викторовна! — Александр повернулся к ней с надеждой. — Рассудите! — Рассудить? Что же… — Воронцова нарочито замолчала, ожидая, пока все спорящие станут смотреть на неё, надеясь, чью сторону она примет. — Думаю, раз уже есть фурии, астраппы нам не понадобятся. — А как же совершенство? — Плисецкий полнял брови. — В погоне за совершенством люди теряют всё хорошее, что у них есть, — неожиданно вмешалась ты.       Все четверо взглянули на тебя. Белокрылов покачал головой. — Фурии и есть совершенство! — простонал он. — Как вы не поймёте!.. — Совершества нет, — не согласилась Преображенская, — покуда есть человек. Вся человеческая жизнь в поиске совершенства. — Наверное, потому все так и несчастны, — отозвалась ты. — А Вы, Госпожа т/ф? — Плисецкий вдруг опустился на стул рядом с тобой. — Вы счастливы? — А я похожа на того, кто ищет совершенство? — вопросом на вопрос ответила ты. — Вы идеалистка, — заметила Воронцова. — Немного, — согласилась ты. — Но если мы с Вами, Господа и Дамы, начнём решать, что есть совершенство, мы очень скоро переругаемся.       Преображенская кивнула, соглашаясь с тобой, а Белокрылов, заломав руки, залпом выпил бокал шампанского. Воронцова склонила голову, не став дальше спорить, и лишь Плисецкий, сощурившись, с интересом смотрел на тебя, а на губах его играла обольстительная улыбка. — А что Вы думаете насчёт фурий и астраппов? — Евгений склонился в твою сторону, обдав тебя ароматом кедрового дерева. — Думаю, что неправильно выводить животных, которые будут убивать других животных ради забавы человека, — решительно ответила ты.       Компания Воронцовой взволнованно всколыхнулась. Белокрылов едва не подавился шампанским, Преображенская ахнула, даже сама Воронцова с любопытством склонила голову набок. Только Плисецкий остался недвижим. — Так Вы, значит, противница охоты? — уточнил он. — Вы верно поняли, — согласилась ты. — Да как же это!.. — Александр чуть ли не выл. — Белокрылов! — шикнула Мария. — Держите себя в руках! Вы на балу, а не в лагере с собутыльниками! — За кого Вы меня держите, Мария Семёновна? — печально осведомился тот.       Ты с ласковой искрой в глазах восприняла их перепалку. Мария и Александр были чем-то друг на друга очень похожи: оба статные, весьма высокие, с темными кудрявыми волосами, оба одетые в красное и чёрное. У Марии был ещё довольно длинный подбородок, но весьма мягкие черты лица; Белокрылов, напротив, был весь какой-то острый, жёсткий и жилистый. — Любопытно, — Плисецкий всё сверлил тебя полупрозрачными глазами. — И каково Вам жить в обществе, где охота — традиционное развлечение? — Лучше бы Вы спросили, каково мне при этом иметь отвратительный бунтарский характер, — хмыкнула ты. — Скверно. Попадаю в неприятности точно чаще, чем выводят собак быстрее фурий. — Зато как элегантно Вы из них выбираетесь, — вновь подметила Воронцова. — Если это называется элегантно… — иронически улыбнулась ты. — По крайней мере, ярко, — Преображенская кивнула. — Но неужели Вы боретесь с охотниками? — От случая к случаю. — И успешно? — Вполне. — И сколько же вы спасли? — Одну чернобурую лису и её детеныша. — Всего лишь? — Я же говорила — от случая к случаю. — При всём уважении, леди, — встрял слегка успокоившийся Белокрылов, — охота — это традиция! И славная традиция! — Вам не кажется странным, что убийство живых созданий ради забавы стало традицией? — бесстрашно парировала ты. — Ну знаете ли!.. — возмутился было Белокрылов. — Во имя Царицы, — вдруг сказала молчаливая Воронцова, — Вы не только идеалистка, у Вас настоящий дар заставлять других чувстовать себя виноватыми! Похвальное ораторское мастерство! Когда Вы так об этом говорите, мне хочется согласиться!       Плисецкий тоже выпрямился, и прозрачные глаза его вспыхнули. Он сидел очень близко к тебе и, очевидно, интересовался тобой больше, чем следовало. В отличие от Соболева, он мало тебя пугал, и ты не возражала. — Браво, Госпожа т/ф, — шире улыбнулся он.       Ты с достоинством склонила голову, в глубине души невероятно довольная их вниманием. Преображенская, похоже, слегка задумалась, и только Белокрылов, с громким «невыносимые женщины!» бросился к официанту за новым бокалом. Мария, закатив глаза, извинилась и последовала за ним. Исчезла куда-то и Воронцова. Вы с Евгением остались вдвоём. — А всё же, Госпожа т/ф, — Плисецкий заговорщически наклонился к тебе, — скажите мне по секрету: фурии или астраппы?       Ты прищурилась, наклонилась к его уху и прошептала, чтобы никто не услышал: — Снежные псы очень выносливы, а челлеры мало уступают фуриям. Должно быть, астраппы способны бежать дольше фурий, но слегка медленнее, и при этом от снежных собак они, скорее всего, подцепили ещё и дурной нрав, и неприязнь к человеку, — ты помедлила немного и закончила: — Если бы я делала ставки на скорость, я бы ставила на фурий, Господин Плисецкий.       Довершив, ты отодвинулась от его уха с мягкой улыбкой, а он посмотрел на тебя крайне одобрительно, почти даже восхищённо. — Поразительно, — сказал он. — Вы очень умная девушка, Госпожа т/ф. — Благодарю, — ответила ты, не став упоминать, что с дурным нравом снежных псов ты познакомилась, когда они едва не загрызли тебя на Северном Полюсе за то, что ты сделала попытку погладить их щенка.       Евгений ещё некоторое время разглядывал тебя, и вы говорили о звездах, Глазах Бога и хорошем шампанском, бокал которого ты, к слову, так и не допила. Вы сидели чуть ближе, чем было положено, но никаких особенных приличий не нарушали, пока Плисецкий вдруг ни с того ни с сего не коснулся твоего колена. — Знаете что? — с жаром обратился он к тебе. — Подарите мне танец!       Ты на мгновенье опешила. Его касание было не пошлым, оно оказалось ласковым, едва заметным, вопрошающим. В груди на секунду всё полыхнуло, вознеслось куда-то к небу, и музыка заглохла.       Но это было лишь первое мгновение и это было совсем не волнение. Это было удивление, которое взорвалось внутри петардой и почти сразу утихло, затухло, замолчало. Ты покачала головой с мягкой улыбкой. — Благодарю Вас за приглашение, — сказала ты, — но я откажусь.       Евгений несколько мгновений глядел на тебя, потом убрал руку и вежливо кивнул тебе. Улыбка не сошла с его лица. — Кажется, у Вас уже есть кто-то особенный? — поинтересовался он мягко. — А если бы и не было? — с вызовом спросила ты. — Я уважал бы Ваше решение ничуть не меньше, чем сейчас, — отозвался Плисецкий. — Но, раз у Вас есть другой избранник, передайте ему, что он — везунчик. «А он-то в курсе, какое я золотце?» — хмыкнула ты про себя.       Ты тепло взглянула на Евгения, кивнула ему, и вы продолжили говорить, как ни в чём не бывало, только теперь Плисецкий слегка отодвинулся от тебя. Позже к вам присоединились чуть побагровевший от алкоголя Белокрылов и ворчащая Преображенская, а Воронцова вновь села рядом с тобой, бросив на тебя улыбающийся взгляд.       Твой по-прежнему полный бокал стал стоять в стороне. Ты совсем позабыла о мире за стенами Зимнего Бала и отдалась обсуждению перьев на платье Воронцовой, которые, как выяснилось, были ей совсем не по вкусу, прекрасных морозных роз на колоннах и недавнего звездопада, о котором, видимо, никто кроме тебя не слыхал.       И лишь в какой-то момент, когда головокружение немного отступило, ты оторвалась от беседы и окинула взглядом Бальный Зал, исполненная теперь благоговения и благодарности к этому вечеру. В какой-то момент ты увидела в толпе знакомые синеватые волосы. Ты сначала полумала, что тебе показалось, но потом совершенно точно разглядела Скарамуччу.

[ego — indila]

      На нём была небрежная рубашка и небрежный черный фрак, и всё в нём было как-то небрежно, даже его поза. Он стоял, оперевшись о стол, скрестив руки на груди, и проходящие мимо обходили его стороной, как ручеек непреклонный валун. Скарамучча был на балу.       И он смотрел на тебя не отрывая глаз.       От его взгляда тебя бросило сначала в жар, — он был здесь, он все же пришёл! — а затем сразу в холод. Его взгляд, как и всегда, не умел скрыть его чувств, и во взгляде его ты даже издалека видела ярость, но ярость не такую, какая бывает от искренней злости, а ярость, рожденную из страха.       И тебе захотелось сразу встать, пойти к нему, поговорить обо всём, как всегда, и ты даже поднялась, готовясь исполнить свой совершенно не коварный план, но друг раздался звон хрустальных колокольчиков, и гомон зала стал стихать. Тишина прокатилась по толпе. Ты, чуть не выругавшись, бросила взгляд в сторону Скарамуччи, но его там уже не было. В груди снова заныло, и это вдруг стало тебя сердить.       Все вокруг замерли, бросив свои разговоры, и обратили глаза к пьедесталу, где обещала появиться она — богиня любви, которая уже давно любви не знала, по крайней мере от своего народа совершенно точно. И только ты продолжала искать глазами Скарамуччу, сжав в руке свой бокал.       Сердце в груди нервно колотилось. Оно желало ещё раз поймать его взгляд, оно желало объясниться и признаться, что весь этот вечер ты была здесь всего ради одной встречи, что все эти светские люди совсем не внушали тебе доверия и, более того, раздражали тебя. Твоему сердцу не терпелось всё обсудить, всё обсмеять, всё недолюбить вместе с его сердцем или, может быть, наоборот — разделить с его сердцем незнакомую ему любовь.       Но приходилось замереть между Плисецким и Воронцовой, вслушаться в молчание и повиноваться ему, отказавшись от мечты найти в толпе Шестого Предвестника. Ты чувствовала себя совершенно поражённой собственными чувствами. — Ты вся трясёшься, — шепнула тебе на ухо Воронцова, заставив дрогнуть. — Ты хорошо себя чувствуешь? — Переборщила с шампанским… — тихо ответила ты, выдавливая кривую улыбку. — Всё в порядке.       Анна Викторовна не стала допытываться до тебя, уважив твои границы, но ты чувствовала, что с той минуты она приглядывала за тобой внимательно, словно опасаясь, что ты упадёшь в обморок. Этого, конечно, не последовало, хотя время от времени тебе казалось, что именно этого и хочет твоё лихорадочное сердце.       А потом надобность искать Скарамуччу глазами отпала. Все Предвестники вдруг оказались у пьедестала, облачённые в чёрные и белые наряды, с холодными, почти враждебными лицами. Толпа невольно отхлынула назад, не желая находиться к ним слишком близко. Тебе тоже пришлось отступить, чтобы пьяный Белокрылов не отдавил тебе ноги, и почти сразу ты вытянула шею, чтобы лучше рассмотреть Предвестников.       Невозмутимый Панталоне и раздражённая Синьора, как всегда, были вместе, а рядом — статная Арлекино, по-прежнему в брюках. На лице её сохранялось несколько равнодушное выражение. Дотторе на этот раз ты рассмотрела вполне ясно, и сразу захотелось втянуть голову в плечи и спрятаться за всё того же Белокрылова, хотя доктор, в сущности, ничем тебе не грозил. Твой дорогой брат стоял с краю, заложив руки за спину, и его океанические синие глаза сделались непроницаемыми. Даже извечная улыбка совсем пропала. Тогда ты сделалась совсем близкой к тому, чтобы сбежать — тебя пугало это совершенное безразличие. «Тарталья Чайльд,» — грустно подумала ты, рассматривая его широкие плечи и ровное лицо.       Ты смотрела на всех Предвестников, даже на тех, чьи лица знала лишь с витражей в холле, всё боясь поднять глаза на одного из них. Он казался тебе в тот миг более пугающими чем все остальные, даже если он, по твоему скромному мнению, ни за что не поднял бы на тебя руку, хотя наверняка очень хотел бы в силу своего отвратительного характера и твоего отнюдь не кроткого нрава.       И всё же ты, как и отмечал Скарамучча, была слаба, но отнюдь не труслива. Тебе были свойственны героизм и безрассудство, и, скорее всего, если бы не они, ты бы не рискнула снова заглянуть в его глаза и обжечься их морозом.       Его взгляд упрямо смотрел в потолок, но иногда, раз в несколько мгновений, которые отбивало твоё сердце, он опускался, и опускался не куда-то, а прямо на тебя, на твоё лицо, словно он всё пытался что-то в нём отыскать. В эту секунду в нём полыхало всё, от непомерного раздражения до какой-то диковатой радости, и, будто пугаясь каждый раз этой радости, он отводил взгляд прочь, и всё повторялось вновь.       Единственный из всех Предвестников, Скарамучча не скрывал, насколько ему противно это треклятое торжество. В твоё сердце закралось даже какое-то чрезмерно нахальное подозрение, что и он пришёл сюда не столько по долгу, сколько ради твоего робкого «увидимся вечером?».       И от этой мысли в груди полыхнуло, странное смущение сменилось волнением, трепетом, даже счастьем. Покалывание бросилось плясать под кожей, и тебе захотелось надеяться, что речь Царицы будет короткой, чтобы ты наконец смогла переговорить с самым большим, по мнению Плисецкого, везунчиком.       В оглушительной тишине по мрамору застучали каблуки. По залу прокатилось нечто — чувство, которое знали только жители Снежной, которого, увы, не могли бы описать, если бы их попросили. На высоком пьедестале, над Предвестниками, призраком сотканным из северного ветра и лунного сияния показалась она — никем не любимая богиня любви.       Вокруг неё, казалось, танцевали вечный вальс снежинки. В блестящей ткани сияющего платья человеческий взгляд мог совершенно потеряться и опомниться лишь оказавшись у треугольного декольте. Мягкие рукава открывали её хрупкие плечи, а по тонким рукам вниз спускались длинные белоснежные перчатки. В белые волосы Царицы на затылке вплеталась кристальная бабочка, и её полупрозрачные крылья раскинулись за головой богини причудливым веером. Но не наряд, не мертвенная бледность кожи, не острейшие черты привлекли твоё внимание, а её большие глаза, грустные, как два бездонных озера. Царица поразительно сохраняла облик, она казалась алмазом с ледяной огранкой, однако ты всегда смотрела дальше, в глаза, которые надеялись раствориться среди шелка и блеска.       Её руки поднялись, и последние шепотки стихли. Даже твоё дыхание перехватило от этого короткого жеста, плавного, слегка даже хищного. В этом теле, вроде бы хрупком и изящном, угадывалась несметная сила, прокатившаяся по всему Бальному Залу снежной лавиной. — Уважаемые жители Снежной, — зычный голос Царицы разбил на ледовые осколки её слабость, безжалостно прорезал полотно, которое рисовала её стройная фигура, — мои дорогие друзья!       И все оцепенели, внимая её голосу, ненавидя её с каждым словом всё сильнее. Казалось, только ты была способна оторвать взгляд от Царицы, чтобы посмотреть на Скарамуччу, но сразу же выяснилось, что это не так. Он тоже оказался в силах пошевелиться, и смотрел он на тебя в ответ. — Я рада приветствовать каждого из вас на Зимнем Балу, — продолжала Царица. — Сегодняшний день особенный для всех нас. Именно сегодня мы празднуем…       Но её слова пролетали мимо твоих ушей. Ты знала эту речь очень хорошо, как и все в Бальном Зале. Все знали, что Зимний Бал — торжество в честь стужи, которая обещала забрать с собой все тяготы и страдания, в честь холода, который должен был навеять на вас любовные чары. И все слушали, внимали рассказу о том, как тяжёл был этот год, клятве, что в следующем всё обязательно наладится, что следующий бал будет ещё пышнее и роскошнее нынешнего. Всё это было до отвращения знакомо каждому, и каждый, тем не менее, считал своим долгом дослушать эту речь до конца.       И ты хотела бы слушать. Хотела бы, чтобы громкий голос Царицы, чем-то напоминавший тебе о Северном Полюсе, не пролетал мимо твоих ушей, оставив сердце нетронутым, но он был лишь ветром, никак не коснувшимся тебя. Твой взгляд, твой слух, твоё внимание принадлежали в тот момент Скарамучче.       Если бы это было всё, было бы совсем просто, однако дело было в том, что и его взор, и его разум, и всё его внимание принадлежали одной тебе, и всё труднее ему было это скрыть. Взгляд метался всё чаще и, не будь все так увлечены речью Царицы, может быть, даже заметили бы его мучения. — …и хотя сейчас, я знаю, вам всем приходится несладко, осталось немного. Я знаю огня в ваших сердцах хватит, чтобы растопить все ледники Тейвата…       Скарамучча всё же задержал взгляд на тебе, хлестнул тебя ледяным хлыстом. Ты лишь чуть заметно склонила голову и едва заметно улыбнулась. Никто бы не заметил и не уловил кроме того, кто так внимательно всматривался в твоё лицо. Никто и не узнал, как подпрыгнуло в этот миг твоё сердце, как душа мотнулась сначала в самое горло, а потом сразу в самый низ, в пятки. Тебя в то мгновение как будто окунули в кипяток и затем сбросили в ледяную прорубь. «Во имя семи, — подумала ты, — я пьяная или сумасшедшая?»       В груди, в животе, в горле — везде разливалось странное приятное тепло, напоминавшее послевкусие алкоголя, его жгучие следы. И, что пугало сильнее, тебе нравилось. Тебе нравилось смотреть в глаза Скарамуччи и чувствовать это тепло каждой клеточкой тела. «А ты? — мысленно спрашивала ты. — Думаешь о том же, о чем и я? Чувствуешь то же, что и я?»       Скарамучча никак не мог отклеить свой взгляд от тебя, словно услышав твой вопрос, невольно отвечая тебе. «Я точно пьяна, — подумала наконец ты, — а насчёт безумия ещё стоит поразмыслить.»       Тебе начинало казаться, что смотреть вот так друг на друга посреди большой толпы крайне весело и совершенно неприлично. Ты вспомнила, что среди Предвестников был ещё твой не слишком внимательный, но очень настырный и чрезмерно заботливый брат, который непременно искал тебя глазами. Лишь поэтому ты насилу отвела взгляд от Скарамуччи, сохранив при том мягкое тепло в желудке. Никто не обратил внимания, не пошевелился, не посмотрел на тебя косо. — Я призываю всех вас быть сильными в эти трудные времена, оставаться верными себе и своей стране, заботиться друг о друге… — продолжал голос Царицы, вновь коснувшийся твоих ушей.       Ты поспешила найти глазами Аякса и сразу же с радостью убедилась, что он предпочёл сверлить взглядом стену. Всего раз он посмотрел на тебя и ты послала ему одобрительную улыбку, а его губы чуть дрогнули в ответ. Конечно, никто не желал этих церемоний, но все в них нуждались. –…и сегодня, — Царице подали шампанское, — я поднимаю этот бокал за всех вас! За ваше бесстрашие, за вашу искренность, за вашу любовь! И пусть небеса далеки от земли, однажды земля напомнит о своей силе!       И Бальный Зал вдруг взорвался рёвом — всего на одну ночь, на одно мгновение сердца, исполненные ненависти и обиды, отбили марш надежды. Бокалы воздвиглись к потолку вместе с сотней рук, и голоса взлететели к самым небесам. О, люди ненавидели Царицу, ненавидели её так, что она могла бы сгореть дотла; но небесный порядок люди ненавидели куда больше и из двух зол выбирали, конечно, меньшее.       А ты, поднимая свой бокал в молчании, слыша слева оглушительный крик Плисецкого, справа мягкий голос Воронцовой, слегка ошарашенная басом Белокрылого, вновь поймала взгляд Скарамуччи и на его глазах выпила шампанское до дна.       Ничто не дрогнуло в его остром лице, в холодной ряби его глаз. Он не шевельнулся. Каменное изваяние молча смотрело на тебя, пока толпа не смешалась, и под песню скрипки все не бросились танцевать. Теперь шёлк и кружево оцепили тебя окончательно и закружились в вальсе. Ты стояла среди пляшущих тел и всё казалось тебе ненастоящим.       В толпе показался Аякс — он танцевал всё с той же женщиной, у которой в волосах вилились лилии, и улыбался старой доброй искуственной улыбкой. Ты опустила глаза в опустевший бокал. Плисецкий пригласил на танец Воронцову, а Белокрылов, конечно, танцевал с Преображенской. Ты вновь осталась одна.       Тебе не хотелось шевелиться. Было странное чувство печали и какой-то смутной тоски, но куда сильнее было незнакомое чувство, никак не желавшее тебя отпустить. В конце концов ты поняла что не имеет решительно никакого смысла этому чувству сопротивляться, и следом сразу пришло облегчение.       Чувство незамедлительно разбежалось по твоему телу с кровью. Оно, как заточенная за плотиной вода, только и ждало возможности наконец вырваться на волю и заполонить все твоё существо. Чувство само повлекло тебя через толпу. Ты легко поддалась ему, поспешила навстречу неизвестному сквозь кружева, сквозь пышные подолы, сквозь блестящие ожерелья и парадные фраки. Ты маневрировала между людьми, стараясь никому не отдавить ноги. Из твоего поля зрения исчезла новообретённая компания. Вновь показался Соболев — наглый ловелас уже широко улыбался другой даме. Послав ей из солидарности мысленные соболезнования, ты предпочла обогнуть скользкого Юрия, и вновь оказаться у фуршетов. Тяжело вздохнув и только теперь ощутив, как стало душно в Бальном Зале, ты одёрнула платье, поправила Глаз Бога, спрятанный под его цветочным вырезом. Свой бокал с шампанским ты сию же минуту заменила на вино и только после этого соизволила оглядеться.

[cake — melanie martinez]

      И, наконец, после всего, что тебе пришлось пережить на балу, после всех светских разговоров, после Соболева, от которого в горле делалось вязко, после обаятельного Плисецкого и ласковой Воронцовой, ты встретилась глазами с ним, и на этот раз Бальный Зал не разделял вас.       Сердце не подпрыгнуло, как прежде. Оно ласково забилось в твоей груди, когда Скарамучча поднял глаза с очередным вздохом, как тебе показалось, раздраженным, и затем опустил их на тебя. Тяжёлые холодные глаза, подобные стальным цепям. Глаза, которые так отчаянно старались тебя избежать и так провально скрестились с твоими. Ты улыбнулась невольно. Скарамучча прищурился, отвернулся, словно надеясь, что ты уйдёшь. А может, он уже знал тебя достаточно хорошо, чтобы понимать: ты в этом случае несомненно останешься, да ещё сделаешься назойливой, как муха, и станешь донимать его глупыми вопросами.       Ты проплыла к нему вдоль фуршета, избегая пляшущей толпы, и искра напряжения вздулась было между вами, но ты смахнула её одним легким шагом и разорвала пространство, разделявшее вас. — Будешь делать вид, что мы не знакомы, Шестой Предвестник? — ласково спросила ты, останавливясь рядом со Скарамуччей. — Если бы мы были не знакомы, — сухо ответил тот, — я бы уже сказал всё, что думаю о бессмысленных знакомствах на бессмысленных праздниках. — Так-так, — ты слегка пихнула его локтем, — неужели тебе не по душе Зимний Бал, Скарамучча?       Твой голос был мягким и теперь, по прошествии определённого времени, звучал с эхом всех выпитых бокалов. Скарамучча бросил быстрый взгляд на толпу, словно твой толчок на мгновение вывел его из равновесия. Ты усмехнулась. — Одно из двух, — облизнула губы ты, — или ты боишься, что кто-то узнает о твоей неприязни к этому балу или стесняешься, что нас увидят вместе. А поскольку о твоём отвращении ко всему на свете и без твоих комментариев всем известно… — Ты пьяна, — перебил Скарамучча, — и несёшь даже большую околесицу, чем обычно.       Он сердито покосился на твой бокал. Ты притворно ахнула, приближаясь к нему сквозь завывание скрипки и плач фортепиано ещё немного. — Значит, надеялся застать меня трезвой? На балу? — ты отставила вино в сторону. — Любопытно, для чего?       Скарамучча как-то зло дёрнул щекой, руки, и без того плотно скрещенные на груди, сжались сильнее. Желваки на скулах напряглись. Ты прищурилась. Ты была не настолько пьяна, чтобы не заметить, что он по-прежнему был раздражен. — В чём дело, Скарамучча? — поинтересовалась ты, отбрасывая лукавство. — Меня раздражает это место, — ответил он, не глядя на тебя. — И я тебя раздражаю? — ты всё упорнее ловила его взгляд. — Ты… Слишком много выпила, чтобы вести с тобой осмысленный разговор, — Скарамучча чуть отодвинулся. — Откуда такая уклончивость, Скар? — ты всё равно подобралась ближе.       Он снова бросил быстрый взгляд на окружающих, словно кто-то посмел бы смеяться над Шестым Предвестником. Словно ты бы позволила кому-то посмеяться над Шестым Предвестником. — Уклончивость? — Скарамучча всё же стрельнул в тебя злыми глазами. — Ты без меня не знаешь, что раздражаешь больше всех людей на этом Балу вместе взятых?       Ты качнула головой, вглядываясь в его лицо и гадая, что между вами дрогнуло и почему он вдруг, только протянув к тебе руку сквозь разрушенную стену, принялся выкладывать её новыми кирпичами. В тебе, оскалившись, проснулась скользкая и отвратная змея. Она закачала головой из стороны в сторону, вся зелёная и пышущая смутной обидой. Тебе, может, и хотелось бы, чтобы она молчала, но так вышло, что на этот раз она ускользнула от тебя. — И что именно тебя так вывело из себя? — ядовито спросила ты. — Моё платье? Моя прическа? Сапоги? О, я знаю, они совершенно не сочетаются с платьем и такой перфекционист, как ты… — Прекрати, — Скарамучча мотнул головой.       Ему следовало быть сдержанным в присутствии знатных особ. Они вились совсем рядом, а ты всё продолжала давить на него — совсем тихо, не повышая голоса, но отнюдь не жалея язвительностей. — Или, может, тебе не нравится, что я пришла с Аяксом? — продолжала гадать ты. — Тебе не нравится, что я провожу время с собственным братом? — Закрой рот, т/и, — его зубы едва только не скрипнули. — Или всё-таки дело в выпивке? Недолюбливаешь шампанское? — Затк… — Я не заткнусь, ясно? — ты в порыве схватила его за руку, чтобы он наконец взглянул на тебя. — Посмотри на меня и скажи, почему ты снова делаешь вид, что между нам ничего не было?       И вдруг Скарамучча совсем позабыл о том, что никто не должен знать о вашей связи. Вздрогнув от твоего прикосновения, он неожиданно вывернулся и заточил тебя между столом и собственным телом. Его руки отрезали тебе все пути к отступлению, но ты не дрогнула.       И не стало ни Аякса, танцевавшего с цветочной девушкой, ни Соболева, ни Воронцовой, ни Преображенской, ни даже самой Царицы. Всё в мире стало несущественно рядом с пламенью в глазах Скарамуччи, рядом с собственным сердцем, яростно отбивавшим полночь. Если кто и обернулся и обнаружил тебя, впечатанной в стол, ты об этом не подозревала. Все, что ты знала — его горячее дыхание на своём лице, его бескрайнюю злобу, полыхавшую в воздухе, и его мягкие волосы, щекотавшие твой лоб. — Ты думаешь, у тебя есть право говорить со мной? — прошипел он. — О, извини, — ощерилась ты в ответ, — я для тебя всего лишь букашка, да?       И в его глазах промелькнуло короткое сомнение, когда он заглянул в твои глаза — глаза зеркала, отражавшие его собственные чувства. Глаза-зеркала, в которых ему довелось впервые так ясно увидеть себя. — Ты обманщица, — вдруг сорвалось с его губ, — ты… Предательница, такая же, как и все!       Ты широко распахнула глаза и ошарашенно уставилась на него. Его пальцы стиснули скатерть, и бокал угрожающе закачался. Кто-то, кажется, повернул голову к вам, но среди скрипок, фортепиано и тромбонов невозможно было услышать вашего гнева. — Это ещё как понимать? — рассердилась ты. — В чём я, скажи пожалуйста, обманула тебя? — Ты думала, — Скарамучча склонился ниже, почти коснувшись носом твоего носа, и на этот раз шляпа не могла вам помешать — её попросту не было, — что я не увижу? — Не увидишь чего? — поинтересовалась ты. — Как ты миловалась с ними — прошипел Скарамучча. — Со всеми. С каждым из них я тебя видел. С этим вшивым Соболевым из сумасшедшей семейки, с Плисецким, с Белокрыловым. Я всё видел.       И на секунду ты замерла так, словно тебя уличили в преступлении. Скарамучча, должно быть, в этот короткий миг успел подумать, будто он прав, но в следующее мгновение внутри тебя пожаром взорвалась ярость. — Серьёзно? — ты скрестила руки на груди. — И что же ты видел? Как я пыталась не дать Соболеву залезть ко мне в трусы? Или, может быть, как я спорила с Белокрыловым об охоте? Ах, нет, я знаю! Как я отказала Плисецкому в танце, потому что хотела танцевать с тобой!       И всё торжество бесследно исчезло с лица Скарамуччи. Его глаза стали другими, почти испуганными, и он так сильно старался спрятать этот испуг, что выдал себя только пуще. Ты усмехнулась: уличая кого-то в преступлении, стоит позаботиться о том, чтобы самому не угодить в ловушку. — Ты… — выдохнул он тебе прямо в лицо. — Знаешь, в чём твоя проблема, Скарамучча? — сказала ты, прищурившись. — Ты так сильно боишься близости, что пытаешься разоблачить даже тех, кто совершенно чист. — Меня тошнит от этого, — мотнул головой Скарамучча. — Не смей думать, что я могу тебя бояться. — А ты и не боишься меня, — едко заметила ты, — ты боишься, что я уйду.       И музыка словно утонула вдруг в бескрайнем океане, и земля ушла из-под ног. Даже зелёная змея, поселившаяся где-то под желудком, казалось, укоризненно покачала головой. Ты увидела перед собой потемневшие кобальтовые глаза из которых вдруг исчезла ярость и что-то изнутри, наверное, всё то же самое чувство, больно укольнуло тебя в грудь.       Вы замолчали, не слыша, не видя, не ощущая ничего вокруг, кроме друг друга. Скарамучча наверняка хотел вонзить в тебя шпажку, лежавшую возле его руки, да и тебе захотелось вдруг, чтобы он вонзил её в твой слишком острый язык.       И ты сделала то, чего, наверное, не сделал бы ни один гордый человек. Ты, усмирив свою ярость, моргнула и опустила голову. Скарамучча тяжело втянул воздух. — Я не… — начал было он со всем пылом. — Но я не уйду.       Твой голос оборвал его на полуслове. Ты снова насилу подняла глаза, и на этот раз в них не нашлось ни гнева, ни холода, ни обиды. Скарамучча осёкся, а твоя рука вдруг накрыла его руку — напряжённую сжимавшую скатерть позади тебя. Он замешкался всего на секунду, на одну секунду, и тебе стало ясно, что ты была совершенно права. — Я не боюсь, — выдавил он, оторвав взгляд от ваших переплетенных рук. — Тогда доверься мне, — ты сжала его руку сильнее. — Поверь в то, что я могу общаться с кем угодно и по-прежнему выбирать тебя.       Музыка снова ворвалась и побежала между вами, а ты не отрывала взгляда от его чудных посветлевших глаз. Кто-то, проходя мимо, оборачивался, а кто-то даже шептался, но Скарамучче на этот раз не было никакого дела. Он смотрел лишь на тебя, весь охваченный огнём и страхом. — После всего, что было… После того… Что ты делала… со мной… — слова срывались с его языка так бессвязно, что возникали сомнения в том, кто из вас выпил. — Я всё ещё свободный человек, и ты всё ещё должен уважать меня и мою волю, — сказала ты твёрдо. — Оставаясь собой, я не предаю тебя. Иметь свою жизнь это вообще никакое не предательство.       С каждым твоим словом взгляд его приобретал всё новый оттенок, но из него испарилась вся прежняя ярость, и Скарамучча, который хотел задушить тебя прямо посреди Снежного Бала, вдруг исчез, сменившись тем, кого он позволил увидеть этим утром.       Кровь пульсировала в твоих висках, и всё громче звучала музыка. За спиной Скарамуччи танцевало множество барышень и столько же мужчин, но ты смотрела только на него и только его руку сжимала своей, и только под твоими пальцами его пальцы расслаблялись сами собой.       Глаза-зеркала напоминали ему обо всём, через что ты заставила пройти его сердце. Он вспоминал, должно быть, вашу первую встречу, которая наверняка была проклята всеми богами, вспоминал лису, витражи, библиотеку, ночь под звездами, твой громкий смех и побережье… Ты так думала, потому что ты тоже вспоминала в тот момент, через что решилась пройти ради его измученного сердца. — Хорошо.       Он, как и всегда, был немногословен, особенно когда дело касалось того, что он любил или того, что ему, по крайней мере, нравилось. Он отклеился от стола, расцепил ваши руки, отвел глаза, но ты осталась с ним. Музыка ненадолго затихла и люди в предвкушении разбежались чтобы промочить горло перед следующим танцем. Вы стояли молча, не прикасаясь друг к другу и по негласному согласию игнорируя всех, кто припадал к фуршету по обе стороны от вас, игнорируя косые и любопытные взгляды. — Сейчас будет ещё один вальс, — тихо сказала ты невпопад.       Скарамучча сновь обратил к тебе взгляд, словно он думал, что ты давно ушла. Но ты по-прежнему была здесь. Приглаживала растрепавшийся пучок, теребила полупрозрачный рукав платья, не поднимая глаз, и даже не думала притронуться к вину. Потом ты всё-таки подняла голову и посмотрела на него с кроткой улыбкой, которая почему-то всегда появлялась на твоём лице после утомительных ссор. Мягкая, нежная, утешающая улыбка, которой ему было нечего противопоставить.       Скарамучча сглотнул, и ты отчетливо увидела, как шевельнулся его кадык. Музыканты на сцене за пьедесталом уже вновь брались за инструменты, и потоки людей вновь потекли в центр, чтобы вновь слиться в танце. Ты наблюдала за ними, но теперь без тоски, а с одним только слабеющим светлым чувством. — Знаешь, этот бал… — начала было ты.       И тут же, обратив глаза к Скарамучче, увидела, что он протягивает тебе руку. Избегая смотреть на тебя, может быть, стыдясь своей подозрительности, в которой его было трудно обвинить, может быть, поддавшись, наконец, чувству.

[tourner dans le vide — indila]

      И оно полыхнуло в тебе с новой силой. Скарамучча смотрел в сторону и лишь ощутил, как ты сжала его руку в ответ. Ты отлипла от стола с улыбкой теперь уже куда более радостной, и только тогда он осмелился взглянуть на тебя. Несколько мгновений вы не шевелились и лишь молча смотрели друг на друга. Ты кивнула ему так, чтобы никто не заметил, и всем телом вдруг ощутила слабое волнение, мягкую трепетную дрожь. Глаза Скарамуччи поспешили оторваться от тебя, и ты в тот же миг поняла, что он ощутил то же самое, и напуган был даже более тебя.       Он не сказал ни слова, но и руки твоей не отпустил. Когда Шестой Предвестник проходил мимо людей, они отступали, но, когда они замечали тебя, глаза их наполнялись смесью самых противоречивых чувств. У тебя не было времени их разглядывать или хотя бы смотреть на них в ответ: слишком сильно рука Скарамуччи сжимала твою.       Сквозь толпу знатных людей он вёл тебя за собой, туда, где в два длинных и статных ряда выстраивались прекрасные барышни и их галантные кавалеры, где под золотым светом собирались сплестись в нежном танце души. Музыканты уже наложили смычки на струны скрипки, коснулись губами медных труб, расставили пальцы по черно-белым клавишам.       Последнее кольцо расступилось перед вами и кто-то ахнул за спиной. Скарамучча обернулся к тебе как-то нерешительно. Ты знала, как ему было страшно. Отчасти потому, что псы войны всегда страшатся ласки больше, чем жестокого боя; отчасти потому, что собственное волнение с каждым шагом становилось всё сильнее.       Но никто из вас не вздумал отступиться. Он нашёл в тебе решимость, и ты нашла в нём ослиное упрямство. Ваши руки простились ненадолго, и вы примкнули к двум рядам, выстроившимся друг против друга.       В ожидании мелодии замерли, и тебе показалось вдруг, что весь зал обратил к вам изумлённые взгляды. Платье сделалось слишком узким для того, чтобы дышать. Скарамучча был слишком горд, чтобы выдать своё волнение, но глаз от тебя оторвать, как прежде, не смог.       Будь ты чуть внимательнее, ты бы заметила, что всего через пару людей от Скарамуччи стоял Аякс. Его улыбчивые глаза упали в край строя и стали недоумёнными, когда он увидел тебя, а потом вдруг страшно потемнели, когда выцепили из толпы твоего партнёра. — Какого… — сорвалось с его губ.       Но ты всего этого, конечно, не заметила и не услышала. Ты всё смотрела на Скарамуччу, в его кобальтовые глаза, на его тяжело вздымающуюся и опадающую грудь, и тебе уже не было никакого дела до того, что о вас подумают. Тебе тогда вообще ни до чего, кроме него, не было дела, и, может быть, виноват был алкоголь, а, может быть, чувство пьянило не хуже хорошего шампанского.       Тебе казалось, всё это нереально. И другим, тем, кто видел Скарамуччу в готовящемся к танцу строю, тоже так казалось. Люди с обеих сторон покосились на вас, но вам по-прежнему было всё равно, даже ему, склонному к жестокости, стоило кому-то неверно посмотреть на него. Вы не отводили глаз друг от друга и не до конца верили, что действительно делаете то, что делаете.       Прежде чем кто-то сумел остановить это безумие и чья-то ревность отняла у вас мгновение совершеннейшего чуда, раздался первый аккорд мелодии, которую ты сквозь дымку собственного сознания даже не сумела узнать. Твой вдох окончился его выдохом и сердце ушло куда-то вниз, когда ты вновь протянула руку к Скарамучче. Он протянул в ответ.       И в то мгновение борьба света и тени нашла, наконец, свой покой. Небеса, должно быть, пообещали тогда упасть на землю, и горы возжелали стать морской пеной. Пальцы соприкоснулись, незаметно проскользнули мимо друг друга и сплелись в естественном жесте, для которого словно и были созданы ваши руки.       Всё внутри полыхнуло и загорелось, когда вы притянулись друг к другу и твоя грудь коснулась его груди. Всё казалось правильным, совершенно верным, словно вы в одночасье стали кусочками одного маленького пазла, из которого затем следовало сложиться романтической картине.       Его рука, поразительно тёплая, поразительно мягко легла на твою спину, а твоя так удачно, так удобно устроилась на его плече, будто оно и было создано для неё. Ты так и не вынырнула больше из океана его холодных глаз. Ты так и не смогла хоть на секунду от них оторваться.       Вздох отрезал мелодию, и ты расслышала кроме дыхания Скарамуччи ещё голоса за спиной: порядком утомившиеся от танцев люди теперь нашли себе повод почесать языками. За один миг ты услышала всё, о чём они говорили: — Сказитель танцует?.. Во имя Царицы, конец света близко… — Катерина, глянь!.. Да это же сестра Чайльда!.. — Такая дама — и с ним… — И что в ней особенного?..       Улыбка скользнула по твоему лицу, и показалось даже, что Скарамучча едва не подхватил её. Его подбородок задрался, как бывало, когда он пытался скрыть свою симпатию или вообще всякое хоть сколько нибудь хорошее чувство. — А мы теперь повод для обсуждений, ты в курсе?.. — прошептала ты. — Они жалкие, — Скарамучча чуть скривился. — Они все просто до безумия жалкие. — Вовсе нет. Им просто скучно, — мягко ответила ты. — Ты — ужасный ворчун. — Зато ты — воплощение милосердия.       И музыка вдруг взорвалась, разбив в осколки короткое мгновение, и все вдруг сорвались со своих мест. Вы понеслись со всеми. Люди расступались, пропуская; и вы, цветы жизни, пульсируя, неслись дальше. Люди расступались, огибая вас многоголосыми кольцами, но вы никак не могли остановиться.       Под музыку, которая стала казаться оглушительной, ты следовала за Скарамуччей, а он — за тобой. И откуда-то явилась необычайная последовательность в движениях, общий ритм и доверие. Откуда-то тебе было заранее известно, куда шагнёт Скарамучча, откуда-то он знал, куда тебе вздумается повернуться.       По Бальному залу танцующие кружились, рассыпались на расстояние руки, вытягивались и вновь сходились. Краем глаза ты видела цветочную леди, а рядом с ней — Аякса, который отчаянно старался подглядеть за вами, увидеть тебя и, может быть, даже понять, что такого могло произойти на этом проклятом Балу, чтобы ты танцевала с Шестым Предвестником.       Но всё началось гораздо раньше проклятого Бала. Всё началось ещё тогда, в день проигранного боя, когда ты пообещала себе стать сильнее. Вьюга поднялась тогда и всё не желала утихать, всё грозилась стать вечной и никогда больше не выпустить твоё сердце на волю.       Шаг и поворот, шаг и поворот, шаг и поворот… В синеве ледовых глаз замерла сосредоточенность и напрочь вдруг оттуда исчезли раздражение и злость. Куда-то делась вся жесткость Скарамуччи, вся его острота, заключенная в колючих молниях.       И с каждым шагом всё больше его черты приобретали то, что было в его душе на самом деле. Ты ощущала его дыхание, даже биение его сердца, и оно билось слишком быстро, слишком скоро для того, кому ты была совершено безразлична. — Ты соврал мне, — вдруг усмехнулась ты, совершенно сбивая его с толку.       Новый шаг и вопросительный взгляд. Теперь ему некуда было деться от твоих пронзительных глаз. Даже если бы он захотел оторваться от них, у него бы не вышло: для этого пришлось бы разорвать связь, возникшую из мелодии, из стука десяток каблуков о мраморный пол, из медово-жёлтого света, из перешёптываний за спинами, из недоумеваний толпы и тяжелого дыхания. — Не свойственно тебе человеческое, как же, — с новым шагом ты придвинулась к нему даже ближе. — А сердце-то не умеет лгать.       Рука на твоей спине вдруг сжалась, сновно он хотел оттолкнуть тебя, но притянул только ближе. Ты окончательно прижалась к нему, уже совсем не имея шанса вырваться; и Скарамуччу ты утянула за собой в эту клетку, открытую с обеих сторон. — Нет никакого сердца, — его голос звучал сипло, словно в нём совсем не находилось достаточно сил сказать своим обычным злым и колючим голосом. — Да? А я его слышу, — ты придвинула к Скарамучче лицо. — И оно стучит гораздо быстрее, чем должно.       Всё громче музыка и всё быстрее танец. Оборот за оборотом закручивалась пружина в твоём животе. Вы летели мимо неподвижной толпы, мимо незнакомых лиц и любопытных глаз. За вами летел ещё десяток таких же, как вы, но совсем, совсем других. — Ты выдумщица, — его пылающее дыхание вновь обрамило твоё лицо. — Если к тебе всю жизнь относились так, будто у тебя нет сердца, это не обязательно значит, что его и вправду нет, — тихо сказала ты. — Может, оно просто не стучало достаточно сильно, чтобы его услышали.       И всё сильнее бьётся пресловутое сердце, и всё глубже в золотой свет уходит душа, и всё более незначительным кажется громадный Бальный Зал. Всё меньше и меньше он для тех, чьё чувство не способно удержаться в мраморных стенах и замковых сводах, всё раздражительнее для тех, кто уже готов воспарить к самым звёздам, где мир не сумеет им помешать.       Предрасственые сумерки наступили в глазах Скарамуччи. Ему пришлось ненадолго выпустить тебя, чтобы ты смогла обернуться вокруг него, ведомая одной его рукой, а затем он вновь прижал тебя к себе, словно кто-то пытался тебя отнять. — А может ты просто видишь то, что хочешь видеть, — и вновь чудный потолок закрутился над головой. — А может ты просто не хочешь признать очевидного, — и вновь ничего не видно дальше усмешки на твоих губах.       Шёлк, кружево, кругом блестит… — Ты не умеешь признавать своих ошибок.       Но дальше его глаз всё так незначительно… — Ещё как умею!       То ли ты сжала его крепче, то ли он тебя. — И ты нахальная самоуверенная тупица, не имеющая никакого уважения к чинам.       Музыка переливалась, плескалась буйным океанами, и вам приходилось поддаваться ей, то ускоряясь, то, наоборот, сбавляя темп. — А вот это правда. Отчасти.       Мир из далёкого прошлого оказался золотым и пах как дорогое шампанское — до головокружения сильно. — Целиком правда.       Поворот вышел слишком резким, и ты едва не потеряла равновесие, но Скарамучча удержал тебя, раздирая одними глазами на части. — Я нахальная и самоуверенная, но ты не слишком умён, если считаешь, что я глупая.       Теперь ты уже отчётливо видела мрачное лицо своего брата почти за самой спиной Скарамуччи. — Я не сказал, что ты глупа. Я сказал, что ты тупица.       И твои брови насмешливо поползли вверх, подхваченные его откровенной придирчивостью. — Мне намного легче, спасибо. Но как же такая тупица смогла подобраться к твоему сердцу ближе, чем кто-либо другой за последние триста лет?       И ты явственно почувствовала, что его сердце дрогнуло. Ты вновь ощутила головокружение, и Скарамучча вновь едва заметно придержал тебя. Он не оторвал от тебя глаз, и ты сумела мелькнувшую в них падающую звезду. — Я же сказал, что ты фантазёрка, — закатил глаза Скарамучча. — Да ты ведь даже не отрицаешь, — улыбнулась ты. — Значит я права?.. — Нисколько. Никуда ты не подобралась. — Правда? И этот танец ничего не значит? — Нет. — А часто ты засыпаешь в других комнатах на чьей-то постели? — …Это не твоё дело. — И, должно быть, каждый вечер смотришь с кем-то на звёзды? — Замолчи ты уже. — Скар, я же говорила… Сердце не умеет лгать.       Грохот в груди выдал его с головой. Скарамучча зло стиснул платье на твоей спине. Его глаза потемнели ещё пуще, но ты никогда не боялась темноты. Ты не отодвинула лица. Твои пальцы стиснули его руку крепче.       На этот раз Скарамучча смолчал. Бальный Зал совсем растворился в золотой пыли, в мраморных осколках, в странном свечении. Лишь его глаза оставались ясными и нещадно жалили тебя, словно ты говорила не чистую правду. — У тебя было столько шансов меня прогнать, — продолжила ты, сорвав голос, чтобы никто не услышал, — у тебя достаточно сил, чтобы меня убить, а ты приглашаешь меня на танец и ревнуешь к каким-то несносным офицерам… — Замолчи. — Я тебе нравлюсь. — Т/и… — И тебя до чёртиков злит то, насколько сильно нравлюсь. — Я же сказал…       Его глаза налились раздражением, но прикосновения стали только крепче. Ты иронически усмехнулась. Его лицо было от тебя всего в паре дюймов, и никогда прежде тебе не хотелось обнять его так, как в тот миг. Никогда прежде тебе так сильно не хотелось прикоснуться губами к чьей-то коже, к чьему-то лицу, не хотелось показать свою нежность и заботу. — А если не замолчу? — лукаво спросила ты. — Что тогда, Скар?       И он не смог придумать, что хотел бы с тобой сделать, если бы ты не соизволила закрыть твой гнусный рот, который, конечно, не произнёс ни слова правды за этот вечер. Твоя насмешка оказалась слишком очевидной. Скарамучча совсем рассердился, может быть даже пожалел, что решил позвать тебя на танец…       Ему пришлось вновь выпустить тебя, чтобы ты, взмахнув подолом платья, обернулась вокруг себя, но, вернувшись, ты вдруг прильнула щекой к его плечу, вмиг сделав танец более интимным. Скарамучча наверняка усиленно пытался не выдать своего удивления. — Ты же знаешь, что все смотрят… — выдохнул он тебе куда-то в волосы. — Пусть смотрят. Я им носы всем поломаю, если будут смеяться, — проворчала ты.       Скарамучча, наверное, должен был тебя оттолкнуть, но ведь, когда впервые за триста лет подпускаешь кого-то к своему сердцу, бывает приятно, что его стук наконец становится слышен… И его рука вдруг сжала твою крепче прежнего. — Ты не только нахальная и самоуверенная, — прошипел он над твоим ухом, — ты ещё и взбалмошная. — М-м-м, — отозвалась ты. — А меня, между прочим, просили передать, что тебе со мной очень повезло.       Скарамучча ничего тебе больше не сказал, оставив тебя прижиматься щекой к его плечу. На глазах у всех, совершенно бесстрашно, вина ли это алкоголя или чувства, теперь уже нестерпимо горевшего под сердцем… Ты стала забывать обо всём на свете, кроме удобного худого плеча, которое тоже было создано специально для твоей щеки. И нёсся Бальный Зал, и всё слабее становился разум, и затухало сознание. Оставались только руки, держащие тебя, движение ног, оглушительная музыка… Иногда — обрывки чьих-то обсуждений, иногда — дыхание Скарамуччи.       И всё было так хорошо, так волшебно, так прелестно — ты словно бы и жила всю жизнь только ради этого момента. Ради золотого света, шепотков за спиной и кобальтовых глаз, потеплевших за один вечер на десяток градусов. И, может быть, ради пузырчатого шампанского, так славно развязавшего тебе язык…       Сердце билось и всё скорее в такт музыке. Вы без конца шагали, кружились и снова шагали. Скарамучча больше не выпускал тебя из своих объятий. И мимо глаза, мимо люди, мимо странный мир за стенами Белого Замка — вся жизнь, она здесь, в этом Зале. Танцующие цветы распускались в кругу всё реже и всё больше увядали. Скрипка совсем разошлась, пальцы пианиста сделались подобными молнии, губы трубача уже должны были посинеть от усердия, но мелодия всё лилась и лилась, и стирала собой всё на свете, кроме поднимавшегося грохота в ушах. «Так хорошо… — подумала ты сквозь призрачную пелену. — Никогда бы не подумала, что танцы с дьяволом… Такие нежные.»       И всё быстрее, быстрее, сбивая ноги, но как-то успевая друг за другом. Тебе вдруг захотелось остановиться, воздеть руки к небу и сообщить миру о том, как сильно ты его любишь, и обязательно сказать Скарамучче, какие у него красивые глаза и как он весь хорош собой, но ты вовремя подумала, что голова, должно быть, совсем не соображает и стоит придержать коней.       И стало и жарко, и душно, и громко, и при всём этом — замечательно, тепло и сладко. И был прекрасен танец, и чувство, и холодное шампанское, и горьковатый запах чая, исходивший от кожи Скарамуччи, и его руки, не дававшие тебе упасть… И невыносимая благодарность к тому вечеру распёрла твою грудь.       Последняя нота сорвалась со сцены, и зал взорвался аплодисментами. И лишь когда вы остановились, тебе вдруг сделалось дурно. Ты наконец явственно ощутила головокружение, да такое сильное, что ты с трудом отлипла от Скарамуччи и взглянула на него. — Так… Хорошо… — прошептала ты, оглушённая аплодисментами.

[summertime sadness — lana del rey]

      Скарамучча, окинув взглядом зал, пристально посмотрел на тебя. Твоя голова клонилась влево, глаза едва оставались открытыми и в общем-то ты скорее держалась на его руках, чем на собственных ногах. Он изогнул бровь. — Я же говорил, что ты слишком пьяна, — раздражённо заметил он, тем не менее, не отпустив тебя. — Извини, — глупо улыбнулась ты, — но я всё равно ужасно рада, что ты позвал меня на танец. Я… Вообще хотела на Зимний Бал только ради этого.       Ты усмехнулась, пошатнувшись, и Скарамучча придержал тебя, слегка ошарашенный твоей искренностью. Мутные глаза ещё умудрялись поблескивать, но блаженная улыбка всё же соскользнула с лица, и ты вцепилась в Скарамуччу. Голова закружилась так сильно, что даже его лицо поплыло перед глазами. — Во имя Царицы… — ты засмеялась странным пьяным смехом. — Я, кажется, в хлам… — Тебе не кажется, — Скарамучча тяжело вздохнул. — Тупица.       Ты с усилием взглянула на него сквозь марево шампанского, в расплывающуюся синеву его глаз и насупившееся лицо. За Скарамуччей уже стали сновать люди — осыпавшиеся лепестки цветов любви. Отовсюду снова послышался смех и разговоры, но они разбивались о пелену в ушах. Ты тихо промычала. — Можешь уже отпустить меня, — заметила ты. — Танец закончился.       И в действительности, безумная мелодия, запевавшая северным ветром и пламенем сердец, совсем стихла. Какая-то ненавязчивая музыка продолжала течь между вами, но в ней не было ни следа былой страсти. — Да, конечно, чтобы ты свалилась прямо посреди Бального Зала, — покачал головой Скарамучча. — И что ты планируешь со мной сделать? — вновь рассмеялась ты. — Может, отведешь меня наконец к фуршету, чтобы я допила свой бокал вина? — Сдурела? Какой тебе к черту бокал вина? — обозлился Скарамучча. — С тебя на сегодня достаточно, ясно? — Да, капитан, — усмехнулась ты. — Тогда…       Скарамучча, не дожидаясь, когда ты договоришь свою рваную фразу, подхватил тебя под локоть и повлёк за собой сквозь толпу. Она расступалась перед ним так же безмолвно, как прежде, и все мужчины, которые наверняка могли бы воспользоваться твоей беспомощностью, разбегались, как ручеек, жадно глядя тебе вслед. На нетвёрдых ногах и с ватной головой ты всё старалась оглядеться вокруг. Из толпы выделилось сухое лицо Соболева, и некоторого рода удовлетворение посетило тебя, когда ты увидела, как он побледнел, узнав, кто твой кавалер.       Дышать стало совсем трудно. Ты споткнулась и едва не влетела в официанта, но Скарамучча ловко увёл тебя в другую сторону и вытянул из толпы. Ты с облегчением вцепилась в его руку. «Слава Царице Аякс ничего не видел, — с облегчением подумала ты. — Он убьет меня.»       Уже перед самыми дверями Бального Зала вас окликнули. Скарамучча обернулся раздражённо, ты — почти испуганно, но за твоей спиной вместо брата оказались лишь девушка в платье из лебединых перьев и юноша со светлыми глазами. Облегчение снова едва не опрокинуло тебя. — Т/и… — Воронцова окинула тебя обеспокоенным взглядом, потом впилась глазами в Скарамуччу. — Господин Сказитель…       Она нехотя присела в реверансе, Плисецкий рядом с ней выглядел мрачным и туманным. Он как-то зло вглядывался в жесткое лицо Сказителя, не имевшее ничего общего с лицом Скарамуччи, танцевавшего с тобой. — Тебе нужна помощь? — Воронцова сделала шаг к тебе. — Анна Викторовна, — улыбнулась ты, — мне уже помогают. Не беспокойтесь.       Воронцова, видимо уже совершенно уверенная, что тебя собираются к чему-то принудить, вся оскалилась и потемнела, сверля глазами Скарамуччу и пытаясь разгадать его планы. Его пальцы сжались крепче, и ты рефлекторно положила на них, свою руку. — Всё хорошо, — повторила ты. — С ним я в безопасности.       Тебе показалось, что Скарамучча вздрогнул, но, может быть, это был всего лишь хмельной мираж. Ты обратила мутные глаза к молчаливому Плисецкому. — И вы, Евгений Павлович, не переживайте, — кивнула ты. — Я передала ему, что Вы просили.       По его лицу пробежало понимание. Должно быть, возникла ошибка: вероятно, Скарамучча казался всем настолько нелюдимым, что сама мысль о том, как он заботится о ком-то, не вязалась с его представлением в обществе. Наверняка они решили, будто он увёл тебя у настоящего кавалера и желал сделать что-то непотребное… Но после твоих слов Плисецкий вновь посветлел. — Что ж, Вы слишком разумны, Госпожа т/ф, чтобы я перечил Вам в таком вопросе, — Евгений улыбнулся своей мягкой улыбкой.       Воронцова снова обеспокоенно вгляделась в твое лицо, но не нашла в нём и капли сомнения. Тогда отступила и она. — Я передам Вашему брату, что Вы ушли раньше, — сказала Анна Викторовна и обратилась к Сказителю. — Вы… Будьте с ней осторожны. Она заслуживает самого лучшего отношения.       И Скарамучча к твоему удивлению кивнул Воронцовой. Слабая улыбка очертила твои губы. Ты махнула рукой Воронцовой и Плисецкому на прощание, и Скарамучча повёл тебя прочь из Бального Зала.       Огромные двери распахнулись перед вами, и темнота хлынула в светский вечер. Скарамучча вывел тебя, всю растрёпанную и шатающуюся, наружу. Духота, громкая музыка, оглушительный запах шампанского — все осталось в золотом воспоминании. Стражники вновь закрыли двери, и вы сделались отрезанными от всеобщего торжества. Долгожданная тишина окутала тебя ласковой шалью, а вместе с ней пришли прохлада и свежий воздух… Никогда прежде ты с такой радостью не вдыхала мороза, никогда раньше не ощущала в полной мере, как приятно он щекочет горло и грудную клетку. Ты сделалась ужасно благодарной холоду.       Полумрак холла сиял серебром луны. Молчали мраморные стены, потушенные люстры, стражники на постах. Только шаги — твои некрепкие и его уверенные — сплетались в ночи. Стражники у дверей выпрямлялись, звякая доспехами, когда вы подходили к ним, и широко распахивали глаза, узнавая вас со Скарамуччей. Замок обещал наполниться новыми слухами, а эти слухи обрасти ещё сотней неправдивых подробностей.       Как только Бальный Зал остался позади, Скарамучча отбросил свою холодность, заново смягчился. Его рука бережно подхватила тебя под талию, и он позволил тебе держаться за себя, почти полностью приняв твой вес. Ты с благодарностью посмотрела на него. — Ничего не скажешь?.. — спросила ты в темноту.       Лунный свет время от времени проскальзывал по лицу Скарамуччи, делая его бледным, почти призрачным. Тени под его глазами в эти короткие мгновения делались длиннее, мрачнели скулы и брови… Но он оставался прекрасным, и лунный свет даже лучше солнечного подчёркивал мягкость его взгляда. Когда Скарамучча посмотрел на тебя, в его глазах совсем не было раздражения. — Ты хочешь поговорить даже сейчас? — уточнил он, поднимая брови. — А ты — нет? — ты снова захихикала нетрезвым голосом. — У тебя есть шанс выведать у меня всё, что пожелаешь. Я даже… Не смогу тебе соврать.       Тебе и это показалось невероятно смешным. Ты снова рассмеялась и снова едва не упала, и Скарамучча снова удержал тебя. — И о чём я, по-твоему, должен тебя спросить? — он поставил тебя рядом с собой. — М-м-м… — промычала ты в ответ, переминаясь с ноги на ногу. — Может пойдём помедленнее?.. — Что?.. — Скарамучча тяжело вздохнул. — Издеваешься? Мы и так плетемся как самые больные и унылые улитки из всех больных и унылых улиток!       Ты моргнула, вскинула голову и глаза с трудом остановились на Скарамучче. По твоему лицу расползлась улыбка. — Ты, что, пошутил только что?       Скарамучча выдохнул тебе в лицо. — Заткнись ты наконец и шевелись. — Господин Сказитель! — капризно позвала ты. — Спешу сообщить, что, если Вас не устраивает скорость передвижения чертовски пьяной дамы, Вы можете смело взять её на руки и донести до комнаты!       Скарамучча посмотрел на тебя, как на умалишенную; впрочем, так он смотрел на тебя всегда, когда ты предлагала ему что-то, на что раньше он бы не решился даже под прицелом арбалета, а в тот миг, в твоём туманном и слабом состоянии, тебе стало даже смешно. — Ещё чего? — Скарамучча потянул тебя за собой. — Сейчас же…       Но ты лишь драматично завалилась в его объятья, и твой приглушённый смех стал растворяться в его фраке. Скарамучча почти растерялся. — Ты… Ведёшь себя совершенно неподобающе, — он попытался поставить тебя на ноги. — Так у меня же нет никакого уважения к чинам, а? — ты оторвалась от его плеча, всмотрелась в его лицо блаженными глазами. — И я взбалмошная, я неугомонная и совершенно… Совершенно невыносимая… Правда?       Скарамучча тяжело вздохнул, оставив попытки вернуть тебя в вертикальное положение. — Сейчас ты в десять раз хуже, чем обычно. — В сотню! Не меньше! — Если ты прямо сейчас не встанешь нормально, я придушу тебя посреди коридора. — Да-а? Тебе будет ужасно скучно потом. — Я найду, чем себя развлечь. Встань ты уже как человек… — У-у-у, — ты вывернулась из его рук, но лишь для того, чтобы скатиться на холодный мраморный пол. — Да какого черта ты делаешь? — Скарамучча бессильно уставился на тебя.       Ты разлеглась посреди коридора, хохоча, распростёрла руки и ноги, словно надеялась полностью слиться с ледяным мрамором. Тебе как будто и не было особого дела до платья, до причёски, до волос… Всё в тебе было так странно и небрежно, чтобы быть готовым к странному и небрежному моменту после красивого вечера.       Зазвенели латы, и в соседнем коридоре прошли двое стражников. Вас они, вне сомнения, заметили, но всего одного злого взгляда Шестого Предвестника оказалось достаточно, чтобы они поторопились исчезнуть.       Твой хохот, отражаясь от стен, проплывал стайкой рыбок вдоль холодного замкового холла. Он совершенно обезоруживал Скарамуччу. Пятисотлетний полубог стоял над тобой в коридоре Белого Замка и не представлял, что с тобой делать. — Ты же в курсе, что твоё жалкое тело может не выдержать холода, и ты заработаешь простуду? — поинтересовался Скарамучча. — Или воспаление лёгких. Или ещё какую-нибудь дрянь, — согласилась ты. — Вставай уже. Хватит придуриваться, — Скарамучча скрестил руки на груди. — Уже не могу, — засмеялась ты. — Ты действительно устраиваешь сцену для того, чтобы я донёс тебя до твоей комнаты? — Скарамучча сжал губы. — Да-а! — радостно воскликнула ты. — А как ты понял? — Ты же сама… — Вот видишь, у нас с тобой связь!       Скарамуччу аж передёрнуло от этого слова. Ты валялась у него в ногах, совершенно бестолковая, невыносимо радостная, отвратительно пьяная и слишком прекрасная. Лицо твоё как раз оказалось полито лунным светом, и он смог разглядеть на нём каждую пору, каждую ресничку, даже едва заметный шрам на скуле.       Ты с той же значительной пьяной улыбкой взглянула на него. Внутри плескалось шампанское, весь мир мерцал какими-то странными золотыми звездами, и лишь лицо Скарамуччи оставалось прежним. Нетронутая синева его глаз сделалась твоей опорой в круговерти опьянения. — Ты… Не знаешь, о чём говоришь, — голос Скарамуччи сделался более тихим. — А ты спроси меня завтра, — махнула рукой ты, — и узнаешь, что пьяный человек лжет так же плохо, как твоё сердце.       Скарамучча лишь головой покачал. — Тупица. Поднимайся. — Ни за что! — Я приказываю тебе… — Я не присягала, сэр! — Да какого… — Вообще-то здесь и правда холодно… — Я тебя терпеть не могу. — Скар, я… — И прозвище это я тоже терпеть не могу. Просто чтобы ты знала.       И в одно мгновение тебя оторвало от пола. Мир всколыхнулся рябью на воде, а потом затих, и потолок, полный звёзд, оказался закрыт головой Скарамуччи, его раздражённым до чёртиков лицом, его алмазными глазами, его растрепавшимися волосами. Чуть видимый потолок понёсся так, словно твой заботливый джентльмен готовился побежать, лишь бы поскорее отделаться от твоего беспомощного тела.       Но было в нём и что-то беспокойное, что-то заботливое и мягкое. В том, как он держал тебя, как поглядывал вниз, как поправлял твою голову небрежным жестом, всякий раз, когда она скатывалась с плеча. — Ну да, точно, — тихо рассмеялась ты, постепенно лишаясь остатка сил, — да, ты меня просто ненавидишь.       Скарамучча ничего не ответил, уже совершенно выведенный из равновесия твоим существованием. Из благодарности — ведь тебе и правда уже давно было трудно стоять на ногах, — ты всё же подарила ему несколько минут молчания.       Скарамучча, если и казался ледяным, как айсберг, имел необычаяно тёплое тело. Ты в нём совершенно утопала, особенно когда твоё сознание граничило с бессознательностью. Так всегда бывает, когда не в меру много выпьешь: цепляешься за что-то единственное в реальном мире, пока разум медленно, но верно погружается в кромешную тьму, и всё пытаешься уследить за этим крохотным фонариком, то просыпаясь, то вновь теряясь. Ты цеплялась за тепло. И ещё за лёгкую горчинку, висевшую в воздухе вокруг Скарамуччи: она напоминала чай без сахара из самого лучшего кафе. Горький, зато настоящий, без всяких омерзительных примесей.       Казалось, прошло всего мгновение, но вот уже мимо пронеслись витражи Предвестников. Скарамучча влетел в распахнутые двери и стал подниматься по лестнице. От скачков тебе вновь подурнело, голова закружилась сильнее, а темнота стала цепкой и липкой. Пришлось спрятать от неё лицо в плече Скарамуччи. — Ну и что, по-твоему, ты делаешь? — он встряхнул тебя. — Не отключайся. Почти дошли.       На этот раз тебе было сложно ответить. Мысль о собственной постели показалась манящей и обольстительной настолько, что ты вновь промычала нечто совершенно осмысленное и привалилась обратно к Скарамучче. Он лишь вздохнул. Снова. Лестница закончилась и в один миг вы оказались у дверей в твою спальню. Скарамучча, выругавшись, как-то нелепо наклонился, открыл их локтем и протолкнулся внутрь. Здесь уже было совершенно сумрачно, и свет едва проникал сквозь полупрозрачные шторы.       Ты приоткрыла глаза и узнала убранство своей комнаты. За то время, что ты дремала на руках Скарамуччи, прошло вроде как мгновение, а вроде как вечность; так или иначе, голова сделалась чуть яснее прежнего, и ты заворочалась. — Тише ты, — шикнул Скарамучча.       И, наверное, первый и последний раз в жизни, ты ему повиновалась. Скарамучча усадил тебя на кровать, вернее, попытался уложить, но ты сразу же приподнялась, отчаянно моргая. Оставить тебя он не спешил. — Надо… Снять платье… — после мучительно долгих мгновений изъявила ты. — Прекрасная мысль, — согласился Скарамучча, поворачиваясь к выходу. — Скар… Помоги мне пожалуйста… — долетело ему в спину.       Скарамучча застыл. Когда он повернулся, он поймал твой взгляд. Мутный, слабый, беспомощный. У тебя не было сил казаться гордой и сильной. Ты не могла похвастаться большой устойчивостью к алкоголю. Не могла похвастаться и абсолютной самодостаточностью, по крайней мере, в тот миг.       После отхлынувшей волны веселья тело показалось тебе совсем обессиленным. Вслед за весельем пришла какая-то странная тоска или, может быть, всё то же чувство, лишь в ином обличье. И тебе оставалось лишь взглянуть в спину тому, кому ты могла доверить свою жизнь и, более того, свое размякшее тело. — Помочь?.. — Скарамучча выглядел теперь так, словно был невероятно зол, бесконечно растерян и серьёзно сконфужен. — Да, — кивнула ты, и звездочки встряхнулись перед твоими глазами. — Я сама… Не сниму.       Скарамучча замотал головой и застыл спиной к тебе на несколько мгновений. Он колебался, сомневался, а потом решительно зашагал к двери, заставив твоё сердце рухнуть в пятки, и запер её, подняв сердце обратно.       Скарамучча молча, в сопровождении твоего рассеянного взгляда, вынул из уже знакомого ему шкафа уже знакомые штаны и футболку, сорвал с себя фрак, бросил одежду на твою кровать. Только тогда он взглянул на тебя. — Чего смотришь? Поворачивайся, — пробурчал Скарамучча. — Да, я… — ты кивнула. — Сейчас.       Ты потянулась было к сапогам, даже попробовала их расшнуровать, но выходило медленно и неловко. Пальцы никак не хотели слушаться. Скарамучча наблюдал не дольше десяти секунд. — Ясно. Убери руки, — он сел на корточки возле тебя, — и только заикнись потом об этом.       Он стал быстро развязывать шнурки. Скарамучча стянул сапоги с твоих ног один за другим, хотя ты даже ещё не до конца осознала, что происходит. Ты просто позволила ему снять обувь, затем выпрямиться над тобой грозовой тучей, бросив на тебя тень. Ты подняла к нему глаза, часто моргая. — Повернись уже, — Скарамучча качнул головой в сторону.       Ты с трудом оторвала от него взгляд и послушно повернулась к нему боком. Он сел за твоей спиной. Ты ощутила его руки на своей спине, почувствовала, как с тихим скрипом расстегнулась вдоль неё молния. Рукава обвисли. — Руки вытащишь? — спросил Скарамучча где-то над ухом, и в его голосе теперь совсем не осталось раздражения. — Да, — ответила ты.       И действительно, едва ворочаясь, ты всё же сумела вынуть руки. В тебе отчего-то не было ни капли страха перед собственным обнажённым телом в тот миг, когда платье упало с тебя и тебе пришлось приподняться, чтобы Скарамучча насовсем стянул его с тебя и бросил к сапогам.       Ты чуть повернула голову, чтобы увидеть его лицо. Скарамучча скользнул мимо тебя, подцепил футболку. Мужчины, которых ты знала прежде, непременно воспользовались бы моментом, чтобы взглянуть на твою грудь или ноги, но только не он.       Он покосился лишь для того, чтобы увидеть твои глаза. Убедиться, может быть, что ты ещё вполне в сознании. Ты слабо улыбнулась ему. Он, как и всегда, не улыбнулся в ответ.       Зато его руки всё говорили за него. Он одел на тебя просторную футболку, спрятав твоё тело, на которое он даже не засмотрелся. Со штанами ты кое-как справилась сама, но на этом твои силы оказались окончательно исчерпаны. Ты плюхнулась совсем рядом со Скарамуччей, почти задев его, и повернулась к нему. Тело всё ещё едва слушалось, но по крайней мере ты, повозившись, смогла сесть, скрестив ноги и чуть клонясь вперёд. — Спасибо… тебе большое, — тихо сказала ты, словно громче уже не могла.       Дыхание Скарамуччи защекотало твоё лицо. — Ещё раз так напьёшься, помогать не стану, — упрямо отозвался он. — Правда? — слабо усмехнулась ты.       Скарамучча ничего не ответил. Ему и не нужно было. Вы оба знали, что он не умел тебе лгать.       Так и сидели. Вас разделяли сумерки и, в общем, больше ничего. В действительности ничего: довольно нарушенных принципов, моралей и правил. Довольно сомнений и боли. Довольно отвержения. Ты была, несомненно, ужасно пьяна. Скарамучча, напротив, был остр, как никогда прежде, и взирал на тебя холодным заточенным взглядом. Казалось, ты ступаешь по металлическому лезвию.       Темно. Чувство внутри тебя, несмотря на своё непостоянство, вдруг стало обретать форму и обвивать твоё сердце. Твой рот открылся, но из него не упало ни слова. Ты слегка качнулась вперёд. Можно ли? — Лучше молчи, — Скарамучча дёрнул щекой. — Хорошо. Буду молчать, — согласилась ты.       И вместо того, чтобы говорить, упрекать, благодарить, ты вдруг качнулась вперёд дальше прежнего, и твои губы соприкоснулись с его губами быстро, несмело, спрашивая разрешения, даже толком и не распробовав. И сразу отстранилась, но недалеко, так, что тяжёлое дыхание разбивалось о его лицо. Скарамучча, казалось, совсем изумился, словно ждал от тебя подлости любого масштаба, но уж точно не такой жестокой. Он растерял вся свои слова, всю свою ругань и лишь уставился на тебя.       В следующий миг его глаза стали яростными, его существо всколыхнулось, воспротивилось, обдав тебя гневным жаром. Ты шатнулась было назад, но Скарамучча крепко сжал футболку на твоей груди. — И что это ещё такое? — зашипел он. — Поцелуй, — ответила ты всё с той же мягкой улыбкой. — Нет же, тупица! — Скарамучча сильнее стиснул футболку. — Какого черта ты делаешь? — Я извинюсь, — смиренно сказала ты, — если скажешь, что тебе не понравилось.       И ты незамедлительно расположила ладонь на его груди, где быстро-быстро билось перепуганное и взбудораженное сердце. Скарамучча перехватил твоё запястье, не оторвав глаз от твоих. — Ты пьяна, — бросил он тебе в лицо, — и ты не понимаешь, что делаешь. — Попроси меня поцеловать тебя ещё раз, когда я буду трезвая, — отозвалась ты, — и узнаешь, что я прекрасно понимала.       Скарамучча надеялся найти в твоих глазах ответ, смотрел в свое отражение, думая, что отыщет спасения от твоего клятого чувства. Там не было ничего. Ничего, кроме приправленного шампанским неисчерпаемого тепла. — Ты сумасшедшая, — хрипло сказал он, — ты… Совершенно безумная. И ты не умеешь пить.       А потом он притянул тебя к себе за многострадальную футболку, не дав сказать и слова, и накрыл твои губы своими. Совершенно не умело он стал искать в поцелуе с тобой той ласки, которую заслуживает каждый ребёнок и которой он не видел всю свою долгую жизнь.       И твоё сердце затрепетало в тот миг совсем как его. Оно ударилось о ребра, о грудь, закричало, запело, заплакало, завыло… Ты изумилась, поразилась, захотела смеяться, но вместо всего этого лишь зарылась свободной рукой в мягкие волосы Скарамуччи, направила его, позволяя совершать ошибки и безмолвно исправляя их за ним. Всё внутри заплясало, вспыхнуло, расцвело фейерверком…       Скарамучча не имел понятия, что он делает и как именно он должен это делать, но он быстро учился, повторяя за тобой всё более охотливо, всё более жадно, и с каждым движением губ ему становилось тебя мало. Он сжимал твою футболку, так и притягивая тебя за собой, а ты всё трепала его и без того непослушные волосы.       Нечто, возникшее в твоей груди, оказалось крепче шампанского, крепче виски, крепче огненной воды. Оно пьянило тебя, и голова кружилась, и тело слабело, но слабело куда приятнее, чем от алкоголя. Тело слабело в ожидании, когда вокруг сомкнутся тёплые руки, и раслабленные губы столкнутся с другими, гораздо более мягкими, чем слова, которые они произносили.       Все колкости, вся злость, все препирательства растворились в этом поцелуе, единственным свидетелем которому была луна. И, что было ещё приятнее, растворились одиночество, страх и боль. На короткий миг сделалось хорошо, чудесно, даже прелестно, словно вам кто-то позволил пролететь по небу на падающей звезде…       А потом Скарамучча оторвался от тебя, отстранился, растерянно и зло глядя на тебя, и на его разгоряченных щеках застыл румянец. В тяжёлом дыхании сплетались все ваши мысли, все ваши, чувства, все ваши душевные порывы. Всё. — Хорошо, что я не умею пить, — засмеялась ты совсем тихо.       Скарамучча выпустил твою футболку, опустил глаза на твои руки. В следующий миг он вдруг попытался встать с тихим «какая же глупость», но ты не позволила ему, уперев ладони по обе стороны от него и опрокинув на кровать. — Мы договорились, — усмехнулась ты, — не убегать.       Скарамучча, если бы хотел, смёл бы тебя одной рукой, но он лишь зашипел. — Ты… По-прежнему прирождённая кицунэ, — он качнул головой. — По-прежнему никакого обмана, — ты наклонилась ниже. — Останься.       Скарамучча, как бы ни пытался возразить, заспорить, огрызнуться, так и не сделал этого. Он лишь молча смотрел в твои глаза несколько мгновений, потом отвернулся. Ты, сочтя это за согласие, опустилась ниже и устроилась щекой на его груди, где размеренно билось живое сердце, по-прежнему способное любить.       И ты, отчего-то совершенно счастливая, закрыла глаза. Твои руки обмякли на плечах Скарамуччи. И сделалось совсем хорошо, совсем уютно, ты даже перестала замечать головокружение и лёгкую тошноту… — Какого чёрта ты хочешь добиться от меня, тупица?.. — Скарамучча издал нечто, похожее на рычание. — Слабость… Человечность… Чувства… Думаешь, я на это способен?..       Но никто ему не ответил, потому что ты, положив на него весь свой вес, заснула. Скарамучча, тихо выругавшись, хотел было пошевелиться. Твои руки сразу же обвили его шею, то ли успокаивая, то ли успокаиваясь, и он замер.       Скарамучча выждал немного, раздираемый сомнениями, мучимый своим рангом, своим прошлым, жизнью, к которой он привык, пока наконец не понял, что всё мучавшее его никак не связано с тобой. Здесь, в этой комнате, не было ни страха, ни боли, ни предательства. Было только странное чувство, гревшее крепче твоих объятий.       И Скарамучча, уже и не зная, какое ругательство придумать, робко положил руки на твою спину. Чуть дальше. Ещё немного. Потом он вдруг сжал тебя крепко-крепко, но ласково-ласково, тяжело вздохнул в твои волосы и тоже закрыл глаза.       И в Западной Башне, на самом её верху, где не было слышно оглушительной песни Снежного Бала, продолжавшегося до самого рассвета, двое его гостей забылись крепким сном, убаюканные чувством, которому, конечно, не имело никакого смысла сопротивляться, ведь оно, хитрое, как воздух, всегда найдёт способ просочиться в сердце и лишить его способности лгать.