Сердце в кукольном теле

Искра — это то, что ещё

можно погасить.

[freaks — surf curse]

      Отчего-то люди во все времена придавали большое значение кровной связи. Они верили, что королевская кровь отличается от обычной, как будто мудрость и опыт передаются вместе с ней. Верили в нерушимость кровных уз и их святость. Люди всегда верили, что родство — закон, посланный свыше, граница, которую никто не должен сметь нарушить.       Эмблему крови мы вынуждены нести на себе всю жизнь, спутанные с теми, с кем, может быть, по своей воле ни за что бы не сошлись. И мы тянем на себе это бремя, порой без всякого желания, измученные почти до смерти родством. Время от времени случается так, что какая-то высшая воля переплетает нас совсем не с теми, кто произвёл нас на свет, но с теми, кому суждено нас вырастить, воспитать, передать нам свой опыт в действительности. И отчего-то, узнавая об этом, люди обнаруживают себя в конфликте с собственной личностью. Позволяя крови определить себя, они начинают искать ответ на вопрос, который прежде их не интересовал: «кто я на самом деле такой?». И, мучая себя, истязая свой разум, они беспричинно ищут природу, которая кажется им истинной. Всё, чему их учили, исчезает в омуте преданности крови и родству. Семьёй начинают казаться те, кого они, может быть, и не видели прежде вовсе.       Но всем этим домыслам никогда не случалось занимать твою голову. Ничто не пошатнулось в твоём мире, когда ты поняла, что, может быть, твои родители не должны были никогда растить тебя, а, может быть, даже и повстречать тебя им было не суждено. Только какая-то судьба, причём судьба весьма и весьма милосердная, направила тебя к ним, и они приняли тебя, научили всему, что знали сами, одарили всей любовью, которую имели. Ты имела право знать, кем были твои кровные родители, которых ты даже в своей голове не смела называть настоящими; но, однако, ты не ощущала в себе права осквернять доброту своего рыжего семейства злостью.       Сердце твоё было лёгким, когда ты шагала по светлому коридору. Нежный солнечный свет следовал за тобой по пятам медово-золотистой кошкой. Было почти тепло, хотя ты прекрасно знала эту обманчивую погоду, когда возникает ощущение, что можно сбросить с плеч шарф, но стоит это сделать, и на следующий день одолеет простуда. Дорога была знакомой. Ты ходила здесь сотню раз, больше по следам Аякса, чем по собственному горячему желанию. Путь на тренировочную площадку не оставлял в твоей голове чрезмерно хороших воспоминаний.       И всё же плохих находилось существенно меньше. Это было одно из тех мест, которое начинаешь любить спустя много лет, взирая на него глазами взрослого, почти даже зрелого человека.       Ты распахнула тяжёлые двери, и дымка воспоминаний нещадно окутала тебя. Тебе показалось, что ты вновь бежишь со своим первым мечом наперевес, твои руки с усилием натягивают тугую тетиву, сбивчивое дыхание обжигает лёгкие. Тебе показалось, будто ты вновь ударилась о лёд, присыпанный снегом, и разбила коленку.       Но, пожалуй, теперь это было даже забавно.       Тренировочная площадка представляла собой щедрый кусок земли, огороченный высоким каменным забором. Здесь тренировались лишь глупцы и смельчаки: ноги скользили по протоптанному снегу, тяжёлые плащи мешали в схватке и кроме того здесь часто бывал Аякс, готовый отвесить подзатыльник нерадивым новичкам. Сломать здесь что-нибудь было даже проще, чем в любом другом месте в Снежной.       Ты остановилась на крыльце, выдыхая облачка пара. Морозный воздух сразу вцепился тебе в глотку, обвился вокруг горла холодным ошейником, заставив тебя пожалеть о забытом в комнате шарфе.       Аякс, конечно, был уже тут как тут с самого утра. Сбросив с себя лишнюю одежду и согреваясь, очевидно, собственным рвением, он натягивал тетиву, целясь в своего самого опасного противника — соломенное чучело с красной точкой во лбу. Ты с усмешкой смотрела. — Ты действуешь мне на нервы, — заметил Аякс, не оборачиваясь. — Мне действует на нервы то, как ты держишь лук, — сварливо ответила ты. — Локоть выше.       Аякс лишь фыркнул и выпустил стрелу. — Потрясающе, — ахнула ты, — ты победил… стену. Каменную.       И действительно: стрела безнадёжно ударилась о стену с глухим звуком, свалилась в снег. Аякс обернулся к тебе, абсолютно уверенный в том, что за его промах ответственно твое присутствие. — Браво, старший братец, — ты сошла по лестнице вниз. — Все враги у твоих ног. — Они и без того упадут к моим ногам. Полагаю, остальных видов оружия мне хватит, чтобы одолеть их всех, — фыркнул Аякс, опуская лук.       Ты с улыбкой рассмотрела его. Озорные синие глаза, румянец на щеках, огненные волосы. Он за три года совершенно не поменялся, разве что чуть больше раздался в плечах. — Я в тебе не сомневаюсь, — хмыкнула ты, кивая на скамейку, припорошенную снегом. — Присядем? Нужно поговорить. — Ты никогда не начинаешь с такого хорошие разговоры, — заметил Аякс. — Это вполне хороший разговор, — честно ответила ты.       Аякс лишь фыркнул, но всё же послушался. В дальнем конце площадки стоял небольшой сарайчик, где хранилось, наверное, всё уже изобретённое оружие, включая огнестрельное — массивные ружья, работавшие на пиро элементе. Туда-то Аякс и забросил лук и стрелы. — Можешь начинать, — кивнул он, принимаясь отряхивать красный шарф.       Ты призадумалась. Пожалуй, ты совершенно не продумала, как именно собираешься завести разговор об этом. Нужно было подобрать такие слова, которые не взбудоражили бы Аякса слишком сильно: тебе совершенно не хотелось, чтобы он волновался. Поднимая на него глаза, ты не отмечала страха или какого-то беспокойства даже в самой себе. Тебе было любопытно, да, но ты совершенно точно знала, что ничего кардинального в твою жизнь эта правда не принесёт. — Аякс… — ты склонилась к нему. — Как я появилась в нашей семье?       Аякс, казалось, от такого вопроса совершенно опешил и едва не уронил шарф. Он взглянул на тебя широко распахнутыми глазами, выдав правду с головой. Что-то внутри тебя отозвалось на это очевидное подтверждение теории Скарамуччи, но ощущение это было таким слабым и незначительным, что ты его почти не заметила.       Ты всмотрелась в лицо Аякса. Он — в твоё. Тебе хотелось знать, что он не напуган; тем не менее, он едва не дрожал. А он… Он лишь хотел знать, что ты не вспыхнешь, не сбежишь, не оставишь его вновь… — Ну, как, чертёнок… — кашлянул он, оборачивая шарф вокруг шеи. — Наши мама с папой… — Аякс, — почти с укоризной сказала ты, — правду. Я хочу знать правду.       Аякс выглядел совершенно беспомощным и потерянным, как будто и не он вовсе должен был тебе эту правду рассказывать. Ты не сердилась. Вместо этого подала ему плащ, чтобы он поскорее спрятал от холода свое разгоряченное тело. — Я не злюсь, — сразу сказала ты, — и не стану. И сбегать в истерике, как безнадёжный бунтарь, я не буду. Но мне нужно знать правду.       Аякс глядел на тебя ещё несколько мгновений, пытаясь угадать в твоих чертах девушку, которая три года назад точно так же пришла к нему поутру на тренировочную площадку, улыбалась, держа на цепи своих демонов, смеялась, как ни в чём не бывало, прежде чем исчезнуть на долгих три года.       Но ты смотрела без боли, без страха, без сомнения. Ты смотрела совершенно спокойно. Так действительно мог смотреть лишь тот, кого интересовала правда, а не скандал из-за этой самой правды. — Дела, — Аякс, вздохнув, опустился рядом с тобой. — Что ж тебя натолкнуло на такие мысли, чертёнок? — Частично Скарамучча, — без утайки ответила ты. — Скарамучча? — насторожился Аякс. — А он-то?.. — Мне был сон, — пояснила ты. — Кицунэ, убитая кицунэ, какие-то моря крови… Скарамучча… Подвернулся под руку. Он считает, что кицунэ во сне — это крик моей настоящей сущности.       Аякс усмехнулся почти горько. — Только поэтому? — он покосился на тебя. — Тебе ведь нужно было бы больше доказательств, чтобы предположить нечто подобное?       Он хорошо тебя знал. Ты склонила голову, соглашаясь. — Ты прав. Есть ещё кое-что. Странная энергия, — ты приложила руку к груди. — Она активируется, когда мне угрожает опасность, и она никак не связана с моим Глазом Бога, Аякс. Я хочу знать, что происходит. Эта сила… Я чувствую, что она может кому-нибудь навредить.       Аякс внимательнее прежнего всмотрелся в твои глаза. Он силился найти там тень, пугающую тень, какую-то искру, которая могла бы вновь тебя спугнуть. И ты, смотря на него, знала, как ему страшно. Это был обычный страх старшего брата, брата, который не хотел снова тебя потерять. — Расскажи мне, — тихо попросила ты. — Я должна знать.       В тот момент в его чертах проскользнуло что-то обречённое. Повороту назад уже давно не суждено было случиться, может быть еще в тот день, когда ты отправилась в разведывательную экспедицию в деревню. В тот день, когда ты впервые ощутила эту силу, исход оказался предрешён. Противиться этой судьбе было в высшей степени бессмысленно.       Аякс вздохнул и опёрся локтями на колени, сознавая, что от правды стало не уйти. Рукой он взъерошил рыжие волосы. Было тихо. Ты не торопила. Смотрела с пониманием. — Рано или поздно это должно было случиться, — усмехнулся он.       Последняя опора внутри поддалась, сорвалась. Мысль об ином исходе улетучилась, и остатки её холодом скользнули внутри. Ты не потеряла лица, сохранила заботливое выражение глаз ради Аякса. Он должен был знать, что ты в порядке. — Ты уверена, что хочешь знать? — Аякс поднял было взгляд, но почти сразу снова опустил голову. — Ну конечно же ты уверена… Что я говорю…       Он не знал, как начать. Как вообще должны начинаться подобные разговоры? Ты понимала, каково Аяксу: он должен был признать, признать в первую очередь перед собой, что не был тебе братом. Ему наверняка казалось, будто ты перестанешь считать его семьёй. — Это была холодная зимняя ночь, — заговорил вдруг Аякс, прежде чем ты успела открыть рот. Рассказывал он медленно, нехотя, даже с трудом, добавляя исключительно много лишних подробностей. — Мне было… Лет пять, кажется? Я помню… Мама готовила ужин, а папа… Читал мне книгу про нарвала Яшку… — Я помню эту книгу, — ласково заметила ты, сжимая его предплечье. — Ты сто раз читал мне её перед сном.       Аякс вновь взметнул глаза к тебе, но не увидел ни ярости, ни сомнения. Твои очи светились всё той же чистой и нежной сестринской любовью, хотя теперь ты могла быть уверенной в отсутствии кровной связи. — Да, — Аякс сделался чуть увереннее, и даже улыбка прорезалась на его губах. Он продолжил: — На улице был жуткий буран. Ветер дул ужасный. Помню, я ужасно… Боялся, что он выбьет окна, но отец успокаивал меня. Он сказал, что в нашем доме мне нечего бояться. А потом раздался взрыв… или вроде того. Это было похоже на удар молнии.       Молнии.       Ты вздрогнула, находя всё больше и больше совпадений. Вдоль хребта пробежали мурашки. Лисья тень, тянувшаяся за тобой от самого рождения, становилась всё длиннее, всё чётче, всё сумрачнее. — Вспышка была яркая, лиловая, погасла почти мгновенно и даже ничего не задела, — Аякс вздохнул. — Мама порезалась тогда от испуга. Мы ждали, но всё утихло. Тогда отец пошёл проверить. Открыл дверь. А на пороге лежала… — Я, — закончила ты. — Да. Тебе было всего пару месяцев. Такая кроха, — Аякс улыбнулся с какой-то особенной нежностью. — Ты была совсем маленькая и беззащитная, в розовом свёртке с белыми цветами. Кажется, это была сакура?       Ты опустила голову, медленно кивая. Аякс бросил на тебя взгляд. — Мы не смогли оставить тебя там, — он дёрнул уголком губы. — Не очень интересная вышла история, да? — Не понимаю, — ты потёрла щёки пальцами. — Кто мог меня там оставить? — Не знаю. Не осталось ничего, только чёрный след от молнии, — Аякс пожал плечами. — Папа залатал его к следующему вечеру.       Ты замолчала ненадолго, задумчиво глядя в белый снег. Всё в голове перемешалось. Даже если ты хотела бы знать, кто твоя кровная родня, — а это почти наверняка, как и говорил Скарамучча, были кицунэ, — они были за тысячи километров от Снежной, далеко за морем, в стране грозы и молнии. Плыть туда, в особенности в одиночку, ты не собиралась.       В груди заныло. Тебе бы только знать, как справиться, как обуздать эту силу, поджидавшую твоей ошибки. Мысли о сакуре, грозах и лисах не внушали тебе чувства любви и родного тепла, но влекли тебя, манили, насквозь прошивали любопытством, как током. И, хотя ты любила Снежную, было бы ложью сказать, что Инадзума не возникла в твоей голове прекрасным воздушным замком. — Что теперь будешь делать?       Аякс смотрел в стену. Ты, отвлекшись от своих мыслей, почти чувствовала, как испуганно всё внутри него сжимается, каким ужасом в нём отдаётся мысль о том, что ты снова исчезнешь, решив не прощаться. Ты улыбнулась. — Гляди, Аякс.       Ты вынула из кармана несколько вещей: браслетик из разноцветных бусинок на тоненькой, почти совсем изорвавшейся резиночке, изрядно помятый фантик от карамельки, криво воткнутые в смолу сухие цветы, названий которых ты уже и не помнила. — Этот браслет ты подарил мне, когда я только училась ходить, — с улыбкой сказала ты, — потому что я с трудом стояла на ногах, а ты смастерил эту штуку и сказал, что, когда я ношу её, я могу ходить, даже если боюсь, что не выйдет. И я поверила тебе. И пошла.       Аякс, как зачарованный, перевёл глаза на фантик. Тот отозвался лёгким шуршанием, навеяв воспоминания. — А это, — ты улыбнулась, — фантик от моих любимых конфет. Папа постоянно забывал их название. В конце концов я стала просто давать ему бумажку. И этот камушек…       Ты перекатила в ладони кусок смолы. Он уже как пять лет остыл и не жёгся. — Помнишь, как мы пытались сделать янтарь? — ты хмыкнула. — В итоге мы с тобой обожглись, зато цветы запихнули, — ты спрятала все безделушки в кулаке. — Была ещё мамина цепочка, но я… В путешествии…       Аякс вдруг, не дослушав, подскочил, увлёк тебя за собой и сжал в таких крепких объятьях, что ты едва не ощутила, как хрустят твои кости. Ты пискнула, но его было уже не остановить. Аякс закружил тебя, совсем как в детстве, и под голубым морозным небом зазвучал его оглушительный хохот.       И сердце твоё вдруг наполнилось любовью, ликованием, совсем искренней нежностью. Ты неловко, неосторожно, на весу сунула свои реликвии обратно в карман, обхватила брата за плечи, заливаясь таким же громким смехом.       Всё ненадолго перестало иметь значение, все условности и глупости. Вам не было дела до крови, кровная связь вообще не имела никакого значения, его лишь преувеличивали и раздували из пустоты. Но ведь вам не нужно было никакой крови, чтобы иметь эту самую связь, чтобы быть родными, самыми близкими!.. — Я так испугался, — в пылу признался Аякс, — что ты разозлишься на то, что мы скрывали… — Умоляю! — рассмеялась ты пуще прежнего. — Да было бы мне на что злиться! Подумаешь! Что мне дало бы это знание?       Ты взлохматила его мягкие волосы. — Моя семья здесь, со мной. Всю жизнь растила меня, давала мне самое лучшее, заботилась обо мне и любила. Те, кто произвёл меня на свет, либо мертвы, либо бросили меня, так что пусть идут к чёрту, — ты усмехнулась. — Узнаю о них при случае. Чуть раньше, если сила снова даст о себе знать. Чуть позже, если нет. Это не имеет большого значения.       В глазах Аякса, казалось, было одно лишь восхищение. Твоё простосердечие, твоя доброта, твоя преданность тому, что ты считала верным, твоя любовь к тем, кто дарил лучшие воспоминания… Ни черни, ни страха, ни обиды в твоих глазах. — Ты лучшая сестра на свете, — сказал Аякс. — Я знаю, — хитро щурясь, согласилась ты.       И Аякс, вновь засмеявшись, вновь благодаря небеса за чудесную сестру, вновь прижал тебя к себе. Он пах морозом и теплом. Его объятья были твоим домом. Ты могла сбежать на три года и всё равно вернуться к нему; он мог всю жизнь знать, что ты ему не родная, и всё равно любить тебя и защищать даже больше, чем всех остальных. Ты всегда узнавала всю правду первая. Ты всегда знала его чувства. Он всегда знал твою боль. Он всегда был рядом.       Разве не это значило быть семьёй?       Дверь распахнулась. На площадку стали высыпать оруженосцы, потягиваясь, ёжась, сонно зевая. Запахло принесённым из столовой ароматом какао и каши. Ты потянула носом. В животе заурчало. Аякс хмыкнул, отстраняясь от тебя. — Даже не поела, глупышка, — он кивнул на замок. — Беги завтракать, пока не поздно. — Не командуй! — сварливо ответила ты. — Чертиха, — фыркнул тот. — Иди, иди. Глаза б мои тебя здесь не видели. Давно стойку не отрабатывала? — Иди ты, — чистосердечно послала ты. — Увидимся позже.       Ты лишь улыбнулась в ответ. Вы расцепили руки и разошлись, не отставив друг друга с тяжёлыми сердцами. Ты больше не собиралась сбегать, он — прятаться. «Мы семья, — твёрдо подумала ты, и сердце твоё наполнилось какой-то ласковой благодарностью, — и ничто этого не изменит.»       В твоём сердце стала теплиться искренняя нежность — такое обычно случается с людьми после какого-то откровения. Ощущается оно похожим на горячий чай, на мягкое одеяло, на постель зимним утром.

[yes to heaven — lana del rey]

      Входя в замок, ты последний раз обернулась. Сонные оруженосцы уже строились перед Аяксом: покачиваясь, зевая, спотыкаясь друг о друга и о собственные ноги, задевая друг друга плечами и тихо ворча. Утро в Снежной не любил никто. Даже местные часто ёжились от холода, крепче кутались в меховые плащи.       Твой брат сохранял горделивую осанку. С его лица слетела беспечная улыбка, его любовный взгляд потух за занавесой серьезного намерения обучить нерадивый молодняк. Он начал раздавать указания, его жесты сделались резкими и отрывистыми, голос загрубел. Ты лишь усмехнулась.       Аякс и Тарталья Чайльд были совершенно разными людьми, и твой брат с невероятной для человека умелостью разграничивал две своих стороны. Тебе повезло увидеть их обе, и обе их полюбить.       Будь у тебя другой брат, думала ты, закрывая дверь, может быть тебя сильнее волновала бы твоя настоящая родня. Не люби он тебя так, не оберегай он тебя от всего на свете, не желай он подарить тебе весь мир, ты бы стала искать тепла в другом месте; но Аякс бросил бы к твоим ногам небеса, если бы ты попросила. Мог ли найтись для тебя брат получше?       Будь ты хоть кицунэ, хоть сиротой, хоть подброшенным ребёнком, Аякс подарил тебе всю любовь, на какую был способен. Может быть, он даже до этого дня жил с тяжёлым бременем на сердце, ожидая, что ты узнаешь правду и возненавидишь его за ложь о твоём настоящем. Твой брат имел пренеприятную привычку пытаться вынести всё в одиночку.       Живот требовательно заурчал, вырывая тебя из раздумий. Ты поморщилась. Пришлось свернуть в правое крыло замка — к столовой. Надо признать, высшие чины кормили в замке очень неплохо; о пышном столе Предвестников и вовсе ходили страннейшие слухи. Тебе тоже часто перепадало — как никак, сестра Одиннадцатого и, пожалуй, по сравнению с ним просто божий одуванчик.       Стук твоих сапогов гулко разносился по коридору. Двери в столовую были приоткрыты, и оттуда до тебя долетал сладковатый аромат овсянки с малиной. Ты не то чтобы была в восторге, но голод не терпел избирательности в пище. Ты поспешила внутрь.       Столовая, как и весь замок, была помещением светлым и весьма замысловатым. У дальней стены замерли каменные изваяния Царицы, некоторых учёных и писателей, всех имён которых ты до сих пор не смогла бы перечислить наизусть. Белый мрамор пола переходил в исчерченные золотом стены; за длинной стойкой сновали повара, уже принимаясь готовить обед, то и дело исчезая за дверью на кухню. Несколько рядов столов тянулись вдоль стен. Здесь ели только значимые люди — офицеры, генералы, королевские стражники. Отдельный стол был выделен для Предвестников, желавших перекусить посреди дня.       К тому времени, как ты пришла, большая часть людей, уже покинула столовую. Осталось всего с десяток ленивых королевских стражников, да незнакомый тебе генерал с закрученными густыми усами и золотыми медалями на груди.       Ты подступила к стойке, откуда к тебе обернулась пышная женщина средних лет с яркими рыжими волосами, спрятанными под косынкой, и мягкими зеленоватыми глазами. Одета она была в незамысловатое платьице с фартуком. — А ты, как и всегда, ни свет ни заря, Предвестница младшая, — зычный голос Светланы в мгновение ока обратил к тебе взгляды всех присутствующих.       Эта женщина всегда отличалась своей громкостью и алыми щеками с веснушками. В замке все её знали и все любили. Даже Предвестники не говорили поперёк этой женщине и не сердились, когда она называла тебя этим странным чином, который не то чтобы имела право присуждать. Ты тоже зла не держала: Светлана ведь кроме того была весьма доброй, даже вернее будет сказать солнечной, и не могла не заражать своим звонким смехом. — Год прошёл, число сменилось, — усмехнулась ты. — Осталось что-нибудь для обделённой младшей сестры? — Овсянка с малиновым вареньем, — Светлана заговорщически наклонилась к тебе. — Но если расскажешь, где пропадала, то для тебя найдутся твои любимые блинчики. — О нет, — ахнула ты, — те самые? — Те самые, — Светлана добродушно усмехнулась. — Это был запрещённый приём, — обречённо вздохнула ты.       И, пока Светлана готовила лучший завтрак всех времен, ты пустилась в очередной рассказ о своём путешествии. Столовая наполнилась сладким ароматом жарящихся блинчиков и, уходя, солдаты завистливо поглядывали на тебя. Ты лишь хитро улыбалась им, продолжая болтать о медитациях и Северном полюсе. — Ну ты даёшь, — подытожила Светлана, ставя перед тобой тарелку. — И с чего ты вдруг решила сорваться в такую даль?.. — Так было нужно, — пожала плечами ты. — Я просто… Почувствовала это. — Твой брат жутко волновался, милочка, покачала головой Светлана. — Так с близкими не поступают.       Её зеленоватые глаза стали смотреть на тебя с некоторым укором. Ты ощутила лёгкий укол вины, но не опустила глаз. — Чувства близких людей это важно, — коротко ответила ты, — но только я знаю, что лучше для меня. Если мне придётся снова покинуть своих родных, чтобы обрести себя, я это сделаю.       Светлана долго вглядывалась в твоё серьёзное лицо, с которого слетела улыбка. Ты не шевельнулась, подняла подбородок выше. В конце концов Светлана покачала головой. — Мне не понять, — проворчала она. — Оставь я свою дочь, никогда бы себя не простила. — Дети наша ответственность, — отозвалась ты, беря в руки тарелку, — братья и сёстры — союзники. Спасибо за завтрак!       Светлана задумчиво уставилась тебе вслед. Ты отвернулась и окинула взглядом просторный зал: здесь оставалось совсем мало людей. Краем глаза ты заметила, что у дверей произошла смена караула, и теперь тебя стали сверлить подозрительные зелёные глаза. «Когда он перестанет наконец разглядывать меня? — раздражённо подумала ты. — Голову бы открутила, да по шее получу.»       Денис не отрывал от тебя взгляда. Он так и следил за каждым твоим шагом, стоило тебе оказаться в радиусе нескольких метров от него. Искал подтверждение своей гипотезе. Надеялся, что ты и впрямь позволила Шестому Предвестнику овладеть тобой. Но ты по этому поводу не испытывала ни злости, ни печали, лишь слабое разочарование. «Бедный. Жил бы себе дальше, — подумала ты, отводя взгляд. — Нет, прицепился как банный лист и ждёт, когда станет плохо, чтобы осмеять. Как это жалко.»       В такие моменты даже хотелось порадоваться, что больше, чем приятных ночей, ты от него никогда не хотела. Порой тебе хотелось рассудить, в какой момент большего захотел он, но говорить об этом с ним и размышлять об этом ночами было неинтересно. Он был неинтересным. У него был шанс остаться в твоих глазах хорошим парнем, который заслуживал хорошую девушку… И даже его он сумел упустить.       Ты смотрела на него и видела лишь жалкое подобие человека, мстительное, с гордостью, которая не помещалась в его крохотном теле. Денис был омерзителен не из-за чувств к тебе, но из-за своего стремления опорочить тебя за отказ.       Отводя от него глаза, ты не ощущала ни вины, ни желания прояснить ситуацию. Твой взгляд упал на поднос: от тарелки поднимался сладковатый блинный аромат вперемешку с шоколадной пастой и бананами. Рот сам собой наполнился слюной. Ты стала торопливо искать себе место и почти сразу увидела, где тебя не ждут.       Он старался не смотреть на тебя, слишком поглощённый собственным странным месивом в тарелке. Он почти всегда избегал твоего взгляда. Должно быть, боялся стать другим в чьём-то присутствии, кроме твоего.       Ты решилась не сразу. В тебе боролись уважение к его личному пространству и воспоминания о ночи в библиотеке. Ты не смогла бы забыть, как смягчились черты его лица в лунном свете, как он вдруг весь преобразился стал сговорчивее. Он дал слабину, и дал её не перед кем-то. Перед тобой. Злился ли он на себя за это?       Ты стояла, точно ноги твои вросли в землю, посреди столовой, не решаясь сделать шаг. Ты сомневалась. Не хотела поспешить, зная, что человек, проживший в одиночестве вечность, всегда с трудом идёт навстречу. Но не за это ли он тебе доверился? Не за твою ли смелость? Не за чрезмерную ли открытость? Он оказался добр по отношению к тебе, когда ты показала, что способна быть тёплой даже тогда, когда он ещё пытается быть холодным. «Нашла чего бояться, — мысленно встряхнулась ты. — И чего это я так робею? Это же всего лишь Скарамучча!»       И ты сделала шаг вперёд, а за ним ещё один и ещё. Ты знала, как торжествует Денис, как он злится и как его глаза холодеют ещё сильнее, чем прежде. Ты знала, что кто-нибудь непременно заметит и ахнет. Знала, что затем обернутся все остальные, и какое-то время будут пялиться на вас, прежде чем отвернуться и начать обсуждать.       И все же ты не остановилась. Скарамучча сидел в самом дальнем конце стола, вероятно надеясь, что никто не осмелится к нему притронуться. Там было тише. Никаких суетливых разговоров и шепотков. Но в его мир безжалостно вторглись твои шаги. Он знал, что идёшь к нему ты. Он уже запомнил эту быструю целеустремлённую походку, когда ты неслась сообщить ему об очередном своём решении, которое непременно должно было вас сблизить. Зачем? Для чего ты так стремилась к нему? Это волновало его куда больше чем то, как быстро ты приближалась.       Ты против воли почувствовала неожиданную слабость в руках и ногах, но совершенно не такую, как при болезни. Мягкую дрожь. Почти приятную дрожь. Всё твоё тело старалось её отринуть, даже твой разум старательно её не замечал, и всё же ты ощущала её. Сначала она поднялась до колен, потом опустилась от груди до живота, и последний вздох получился каким-то судорожным.       Ну и что это такое?       Ты дошла до длинного стола, двинулась вдоль ряда стульев, пряча свои сомнения и странную трясучку. Оставалось немного. Он всё так же не поднимал головы. Может быть, он хотел, чтобы ты прошла мимо? Но ты, конечно, не прошла. — Привет, — твои губы растянулись в улыбке, — я надеюсь, ты уже соскучился?       Скарамучча отозвался не сразу. Глаза его обратились к тебе медленно, на этот раз обдав холодом слабее прежнего. — Я видел тебя вчера. И позавчера. С чего бы мне скучать по тебе? — пробурчал он.       Ты усмехнулась. Ни следа былой враждебности. Скарамучча не изменял себе. Он по-прежнему был несносным комком ворчания и грубости. Прежде за этим стояли недоверие, острое желание оттолкнуть тебя, теперь же — простая привычка. Твоя улыбка из издевательской неожиданно стала искренней. — То есть, если бы мы не виделись дольше, ты бы соскучился? — ты подмигнула ему. — Не придумывай. Я этого не говорил, — Скарамучча качнул головой. — Подразумевал! — Не надейся. — О, я ещё как надеюсь… — Помолчи. — Не могу, никак не могу! Эти губы двигаются сами по себе в твоём присутствии!       Скарамучча поднял бровь, как бы не считая нужным даже отвечать на твои насмешливые слова. Ты уже принялась нарезать политый шоколадом блин. — Чего тебе надо? — озаботился Скарамучча. — Ничего. Мы давно не болтали, вот и решила составить тебе компанию, — ты склонила голову набок. — Ты всегда ешь один? — Да, и меня это вполне устраивает, — Скарамучча выразительно взглянул на тебя. — Правда? А ты знал, что совместная трапеза сближает людей? — хмыкнула ты. — Вот. Настраивайся на сближение. — Ещё чего, — скривился Скарамучча. — Тебе мало приветствий?       Ты чуть не подавилась от смеха. Каждый раз в коридоре, пересекаясь с тобой, он действительно пересиливал свою ненасытную гордость Шестого Предвестника и слегка кивал тебе или, по крайней мере, удостаивал взглядом. Ты не могла смотреть на это иначе, чем с юмором: в конце концов, как человеку с таким непомерным эго вообще удавалось стоять на ногах под тяжестью своего самомнения? — Боишься размякнуть на глазах у всех? — взгляд Скарамуччи сразу ожесточился, но ты уже улыбнулась: — Не переживай. Если что, я им вправлю мозги и напомню, что для них ты Сказитель. — Для тебя тоже, — резко напомнил он.       Ты лишь иронически качнула головой, давая ему понять, что его строгий тон совершенно не работает. Скарамучча только зубы сжал — ты заметила, как его желваки заходили ходуном, — и вновь ткнулся носом в тарелку. Ты с любопытством опустила глаза. — Что это? — полюбопытствовала ты, вглядываясь в глубокую тарелку.       Завтрак Скарамуччи выглядел как рис, высыпанный в чай и щедро обложенный морскими водорослями. На вершине конструкции, по форме напоминавшей цветок, красовался кусок рыбы. Ты принюхалась, надеясь понять, что за чудо кулинарии перед тобой. — Сими тядзукэ, — ответил Скарамучча.       Ты понимающе кивнула, рассматривая его. — Блюдо с твоей родины, судя по названию? — поинтересовалась ты. — Угадала, — Скарамучча дёрнул плечом.       Ты с неподдельным любопытством рассмотрела рис. — И как оно? — спросила ты, щуря глаза. — Выглядит… Необычно? — Нормально. Еда как еда. Лучше всякой приторной ерунды, — Скарамучча, разумеется, ни на что не намекал. — Да ну тебя. Окунуть рис в чай — подумаешь, искусство, — обиженно фыркнула ты. — Не смей осуждать блинчики! — Отсядь, если не устраивает. — Ни за что не доставлю тебе такого удовольствия. Или ты стесняешься, что другие увидят нас вместе и что-нибудь напридумывают? — Мне плевать. Что бы они ни подумали, это будет несусветная чепуха. — То есть я могу есть с тобой? — Я этого… — Чудно, — ты широко улыбнулась.       Скарамучча обескураженно уставился на тебя. Ты, облагородив наконец мир своим молчанием, стала уничтожать свою приторную ерунду, довольно прикрывая глаза. Скарамучча ещё несколько мгновений смотрел на тебя, потом просто сдался и принялся за свою еду. Другие время от времени посматривали на вас, но к тому моменту осталась действительно всего пара человек, и те были слишком увлечены собственными разговорами, чтобы интересоваться вами. Один только Денис не сводил с тебя взгляда. Ты совершенно бесстыдно перепачкалась шоколадом в присутствии Шестого Предвестника и покончила с блинчиками в два счёта. Скарамучча вновь поднял на тебя глаза. — У тебя шоколад на носу, — буркнул он. — Не рассчитывай, что я помогу тебе его убрать. — Ты прав. Это было бы слишком похоже на сцену из «Поля тюльпанов», — ты хитро улыбнулась. — Как продвигается, кстати? — Я уже давно закончил её, — коротко ответил Скарамучча.       Ты лишь закатила глаза. Шоколад с носа все-таки стёрла одним быстрым движением, потом сложила руки и положила на них голову. Так тебе было весьма и весьма удобно смотреть на Скарамуччу.       Сегодня он был особенно спокоен, и в своём спокойствии напоминал море. Тёплое, волнующееся, блистающее на солнце… Ласковое море, о котором писали в книгах. Скарамучча был в отличном расположении духа. — Как думаешь, скоро у тебя будет свой клуб фанатов? — поддразнила ты. — Вдруг они все сейчас поймут, что ты умеешь не только огрызаться и командовать и захотят подружиться с тобой?       Скарамучча послал тебе в ответ только один взгляд — взгляд, который просил тебя ещё ненадолго замолчать. С твоих губ сорвался тихий смешок. Скарамучча тяжело вздохнул. Тёмные глаза раздражённо, устало, но совершенно беззлобно опустились куда-то в сторону. — Ясно, это моя привилегия. Я польщена, — ты облизнула губы, потом вспомнила, что хотела обсудить прежде чем вновь начала подтрунивать: — Кстати! Я поговорила с Аяксом!       Скарамучча с мнимым удивлением поднял брови, но ты сделала вид, что не заметила поддельности его чувств. — Ты был прав, — уже более серьёзно продолжила ты, — я ему не родная сестра.       Ты принялась вилкой собирать с тарелки остатки шоколада. Скарамучча впился в тебя взглядом, ожидая продолжения, но ты оставалась невозмутимой и продолжала соскребать остатки еды. Ещё немного, и у твоего друга непременно начал бы дёргаться глаз от подобной вопиющей беззаботности. — Ты здоров? — твои губы дрогнули. — Уже целых полминуты пялишься на меня и до сих пор не сказал, что я бестолковая. — Ты вот так просто об этом говоришь? — почти возмущенным тоном спросил Скарамучча, словно бы даже рассерженный твоим безразличием по такому важному вопросу. — Где твоя воля к правде? — Скарамучча, — ты уронила вилку, хмуря брови, — ну зачем мне эта правда? Дышать мне что ли от неё легче станет? В мире столько всего интересного, а мне гоняться за теми, кто отправил меня сюда?       Ты посмотрела на него с некоторым сочувствием. Скарамучча вновь опустил глаза в свою тарелку. Твоя рука дрогнула, хотела было коснуться его, но ты вовремя остановилась, опасливо взглянула на офицеров, сидевших неподалёку, потом снова на Скарамуччу.       Твои пальцы чуть шевельнулись в сомнении. Слухи. Репутация. Авторитет. Одно дело лезть к Шестому Предвестнику наедине и совсем другое позволить себе вольности на глазах высшего офицерского состава и проклятого Дениса, который непременно разнесёт весть о твоём поведении всему замку.       Из-за туч неожиданно выглянуло утреннее солнце. Робко и несмело бледные лучи стали наливаться золотом и протягиваться по залу. Свет пролился на ваш стол, мягко уложил светлую фату на голову Скарамуччи…       В солнечных лучах его волосы заблестели, и тебе вдруг захотелось прикоснуться к ним, узнать, действительно ли они такие мягкие, какими кажутся, или всё же жёсткие, как и положено… Свет пролился на его плечи, на сгорбленную спину, подчеркнул тенями странное выражение смятения на его лице. Никто кроме тебя не смог бы этого увидеть.       Ты украдкой осмотрелась. Сердце дрогнуло. Разве не заслуживал он быть понятым, услышанным, замеченным? Он позволил тебе увидеть, но позволил бы помочь? Тебе вдруг стало совершенно не интересно, что об этом скажет Денис и добрая половина замка. Сердце налилось слабым чувством, которое ты не решалась обозначить. Оно было тёплым, ласковым и совершенно не оставляло шансов быть в стороне. Ты никогда не думала о титулах и репутации, так с чего бы теперь? Нет, ты не поставила бы чей-то авторитет выше спасения. — Те, кто оставляет нас, не стоят того, чтобы мы отравляли их существованием свою нынешнюю жизнь.       Твоя рука сквозь сомненье протянулась к нему, сжала предплечье. Ты улыбалась. Смотрела доверительно и нежно, как всегда, когда он переставал тебя злить и кичиться своим званием. Скарамучча вздрогнул с непривычки, поднял на тебя взгляд. — Никто не смотрит, — успокоила ты. — А даже если смотрит, тебе разве не было плевать на их мнение? — Мне и плевать, — Скарамучча задержался взглядом на твоём лице, прежде чем опустить глаза. — Ты доела? Тогда иди уже.       От тебя не укрылось, что выражение смятения на его лице приобрело совершенно новый оттенок. Ты сжала его руку сильнее, заставив снова взглянуть на тебя, вырвав из мрачных мыслей, готовившихся вновь поглотить его с головой. — Рано или поздно, — как ни в чём ни бывало продолжила ты, — я узнаю, кто я. Но зачем терзаться? Я это просто я. Это ли не самое важное?       Его глаза были красивыми, красивыми, как крылья тёмной бабочки. Два синих омута, холодных как оледеневшие горы. — Неважно, — Скарамучча оттолкнул твою руку. — Ты наивная маленькая девочка. Не пытайся меня наставлять. — А ты обиженный пятисотлетний мальчик, — парировала ты.       Скарамучча вскинулся. — Ты разнюхивала информацию обо мне? — ощерился он. — Ну разумеется. Ходила по переулкам и скупала информацию у опытных шпионов, чтобы узнать, сколько тебе лет, — хмыкнула ты.       Скарамучча недоверчиво уставился в твои насмешливые глаза. Ему необязательно было знать, как время от времени Аякс забывал о том, что ты — его младшая сестра, которую нужно беречь ото всей правды, и начинал ругать его при тебе, называя, вне сомнения, самым несносным Предвестником на свете. — Что ж, — Скарамучча скривился, — я бы всё равно не ответил на такой нелепый вопрос. — Правда? До сих пор ты отвечал на все мои вопросы, — ухмыльнулась ты. — Даже нелепые. А на этот не стал бы? — Ты хоть иногда молчишь? — В твоих снах. — В моих снах тебя, на счастье, нет. — На счастье? Может, тебе меня-то как раз для полного счастья и не хватает! — ты победно скрестила руки на груди. — Для полного счастья мне не хватает, чтобы ты прекратила думать, будто знаешь всё на свете, — Скарамучча мотнул головой. — Тебе не понять. Никогда не понять.       Ты вздохнула. Ты чувствовала, что стена между вами вновь начинает расти. Скарамучча отстранялся от тебя, закрывался, хотел снова забраться в свою надтреснутую скорлупу. Ты не могла его удержать, но так не хотела отпускать… Ты видела, что в его душе совсем всё не такое, каким кажется на первый взгляд. В ней может и было зло, в ней царил хаос, в ней всё выжгли боль, страх и предательства, но кое-что осталось. Где-то там — и в этом ты была уверена, — ещё сидел маленький ребёнок, оставленный создательницей, не удосужившейся даже дать ему имя. Где-то там было невинное дитя, нуждавшееся в помощи. — Ты прав, — согласилась ты, — мне не понять всей твоей боли. Но я хорошо знаю, каково быть счастливой, и если ты захочешь понять это, я буду готова тебе помочь. — Счастье? Ну и в чём же, по-твоему, счастье? — раздражённо поинтересовался Скарамучча. — Да во всём, — улыбнулась ты. — Оно и в любви, и в дружбе, и в ясном небе, и в гонке на лошадях. Счастье не где-то там, оно вот тут, — ты приложила ладонь к груди, где размеренно билось сердце. — Как у тебя всё просто, — Скарамучча наконец отодвинул от себя тарелку. — А зачем усложнять? — пожала плечами ты. — Мир устроен иначе. Может, с твоим невыносимым оптимизмом тебе нужно будет прожить тысячу лет, чтобы это понять, но однажды понять придётся, — Скарамучча упёр в тебя тяжёлый взгляд, — жизнь — это проклятье. — Я так не думаю, — сразу же заспорила ты. — Я знаю. Сказал же, ты неисправимая оптимистка, — дёрнул губой Скарамучча. — Тебя это погубит. — Но я ещё жива? — Может быть не сейчас, но погубит. Мир особенно жесток к тем, кто видит в нём лучшее. — Ты это из личного опыта усвоил?       Скарамучча вновь стиснул зубы. Его глаза похолодели. Ты всматривалась в Скарамуччу искала в нём уязвимость, то доброе выражение, которое разглядела ночью в библиотеке, однако теперь действительно видела лишь злобу.       Но что это? Почему он вдруг моргнул, разжал кулаки? Почему глаза его стали такими усталыми, совсем пустыми и растеряли свою холодность? — Это не твоё дело, — он поднялся.       По твоей спине прошла дрожь. Это был проблеск надежды, пока ещё совсем слабый и тусклый, но это был он. — Мне казалось, ты изменил свое отношение к этому вопросу после библиотеки? — ты тоже подскочила, подцепила со стола тарелку и последовала за Скарамуччей. — Библиотека… — ты, нагнав его, успела заметить незнакомое выражение на его лице. — Там не было ничего такого. — Ну разумеется, — усмехнулась ты. — Как же горделивый Скарамучча признает, что дал наглой девчушке заснуть на своём плече? Думаешь, ты не воин, раз способен на нежность? — Нежность? — вновь скривился Скарамучча. — Что ещё расскажешь? Доброта? Любовь? Прекрати искать во мне то, что хочешь видеть.       Вы оставили тарелки мойщицам и направились к выходу. Ты пошла рядом со Скарамуччей. Он избегал твоего взгляда, стараясь повыше задрать подбородок и не дать тебе рассмотреть выражение своего лица. — Я вижу в тебе то, что ты так упорно прячешь, — улыбнулась ты в ответ. — Признаешь ты это когда-нибудь? — Наивная, — холодно отрезал Скарамучча, ускоряя шаг.       Ты только глаза закатила и снова догнала его. У дверей всё так же стоял Денис, и его взгляд вцепился в тебя, как взгляд голодной собаки. Он изучал тебя. Искал слабину. Ты невольно сжалась и придвинулась к Скарамучче.       От него не укрылся твой жест. Его испепеляющий взгляд мгновенно обратился к Денису.       Вспышка пронеслась мгновенно. Ты ощутила её на каком-то интуитивном уровне. Скарамучча весь как-то всколыхнулся, тебя так и стегануло его злобой. По спине прошла дрожь. — У тебя какие-то проблемы? — раздражённо озаботился Скарамучча. — Что? — встрепенулся Денис. — Ты оглох? — рявкнул Скарамучча. — Я спрашиваю, у тебя проблемы?       Денис так и врос в землю. Ты стояла позади Скарамуччи, хлопая глазами и не до конца понимая, что происходит. Только внутри постепенно холодело всё сильнее. — Н-нет, сэр, я просто… — залепетал было Денис.       Но его уже было не остановить. Ни жалобный взгляд, ни перепуганный вид не могли пробиться сквозь его ярость, природа которой была тебе совершенно очевидна, источник которой он так стремился скрыть. — Выполнял свою работу? — изогнул бровь Скарамучча. — Ну так выполняй её, как полагается, а не пялься на меня. Забыл, что я сказал тебе в прошлый раз?       Ты почти видела, как у Дениса дрожат колени. Скарамучча был ниже него, но, очевидно, его злые тёмные глаза и титул были куда более увесистыми, чем виделось изначально. Все в столовой замолчали и уставились на вас, даже Светлана выглянула из-за стойки. Ещё немного, и Скарамучча, очевидно, взорвался бы.       На сердце твоём, пусть это было неправильно, стало стремительно теплеть. Страх отступил. К тому моменту, уже совершенно осознав происходящее, ты знала, что нужно делать.       Шаг в сторону Скарамуччи был крохотным, движение рукой — незаметным. Ты лишь слегка дотронулась до тыльной стороны его ладони. — Не надо, — тихо попросила ты. — Пойдём.       Скарамучча выпрямился. Несколько мгновений он молча разглядывал тебя. Сколько раз он проклял тебя? В сотню раз или в тысячу больше возненавидел? Злился? Тянулся ли к тебе? Сопротивлялся ли внутреннему зову? Ты не знала.       Но в конце концов он оторвал от тебя свои бездонные ледяные глаза и обратил их к Денису, прожигая насквозь, лишая возможности пошевелиться, сковывая, казалось, всю душу разом. — Ещё раз попадешься мне на глаза, — прошипел Скарамучча, — сердце вырву.       Даже не повернув к тебе головы, он прошёл мимо и исчез за углом. Ты проводила его глазами. Взгляд твой упал на сжавшегося Дениса. Второй стражник косился на вас с видимым испугом. Тяжелый вздох вырвался из твоей груди. Ты сделала шаг к Денису, протянула было к нему руки, чтобы удостовериться, что он в порядке, но он вдруг хлестнул тебя по рукам. Лицо его к твоему разочарованию приняло самое страшное выражение. — Пошла прочь, — он разъярённо посмотрел на тебя. — Проваливай к своему Предвестнику!       Ты поморщилась и мгновенно отдёрнулась. Тебя словно наскозь прошило. И все они смотрели на тебя так?       Ты оглянулась было на тех, кто был в столовой, но они поспешили ответи глаза. Всё внутри тебя содрогнулось. Теперь они будут дрожать от страха при виде тебя? Теперь возненавидят тебя?       Горькое разочарование кольнуло твою грудь, но ты не подала виду. — Чувство собственного достоинства для тебя совершенно непозволительная роскошь, — холодно заметила ты.       И ты действительно последовала за Скарамуччей, слегка сбитая с толку. Он, как оказалось, ждал за углом и обернулся к тебе мгновенно. — Не смей мной командовать, — бросил он, разворачиваясь, прежде, чем ты успела хоть слово сказать. — Ещё одна такая выходка…       Он сделал было шаг. — Спасибо, что вступился за меня. Я это ценю.       Скарамучча остановился так резко, что едва не упал. Ты встала перед ним, мягко улыбаясь. — Подожди-ка… Что? Ты думаешь, я сделал это ради тебя? — губы Скарамуччи задрожали от приближающегося смеха. — Серьёзно? — Часто ты со стражниками в таком тоне разговариваешь? — изогнула бровь ты. — Пожалуйста, не говори «да», ты упадёшь в моих глазах.       Скарамучча даже дар речи потерял, стал молча разглядывать тебя, не веря то ли в твою глупость, то ли в твою доброту. — И тогда, в библиотеке, — продолжала ты, — ты поставил его на место после того, как он попытался оскорбить меня. Я не хотела тебя смущать, и все же… Спасибо. — Я делал это не ради тебя, — Скарамучча, отмерев, поспешил пройти мимо. — Я тебе не верю.       Он остановился. Никто не видел выражения, возникшего на его лице. Пойман. Разоблачен. Как скоро ты начнёшь копаться в мотивах? Как скоро выдвинешь ещё более сумасбродное предположение? — Не верь. Мне какое дело? — он покосился на тебя через плечо. — Это твоя проблема. И оставь меня наконец в покое… — Как скажешь, — кивнула ты.       Скарамучча сразу сорвался с места, распахнул было двери, когда ему вслед долетело: — Я буду у конюшни в восемь часов вечера, — сказала ты коротко. — Если вдруг ты решишь составить мне компанию, я постараюсь это пережить.       Скарамучча вновь вспыхнул, обернулся, чтобы высказать всё, что о тебе думает, но твой плащ уже стал теряться вдали. Ты ушла, не прибавив больше ни слова, оставив его растерянно стоять. И как теперь должен был поступить Шестой Предвестник?

[mary on a cross (slowed) — ghost]

      Приглашая Скарамуччу прогуляться с тобой, ты в особенности не рассчитывала, что он придёт. Ты сказала это скорее в каком-то порыве благодарности и тепла, той своей частью, которая непримиримо верила в его исцеление.       Впрочем, эта часть стремительно становилась большей. С каждым шагом, с каждым решением Скарамуччи ты всё лучше видела теплившийся в нём свет. Не чудовище, не Шестого Предвестника, просто человека. Просто ребёнка, на которого слишком много свалилось. Ты его, конечно, не оправдывала и несомненно верила большинству слухов о нем. Ты знала, что он вполне мог покалечить того, кто ему не угодил, что он был опасен, что душа его была изувечена тем, что называлось по праву злом. Но был ли он злым? Спрашивая себя, ты не могла дать точный ответ.       Будь он злым, спас бы он тебя три года назад? И даже если обозвать это случайностью, помог бы он тебе добраться до деревени? Будь он злым, остановил бы охотников? И даже если назвать это долгом, помог бы после этого вылечить лисицу? У него был целый миллион возможностей убить тебя, навредить, заставить молчать, но отчего-то он лишь бессильно затыкал тебя, и вряд ли это было связано с именем твоего брата. При всей твоей любви и поддержке, Скарамучче он был на один укус.       Когда люди не хотят слышать правду, они сжигают мир дотла. Когда люди боятся слышать правду, они становятся перед её ликом совершенно бессильны. Вдруг в тебе он видел обличие истины? Ты знала то, что не знал никто иной; в ночной тьме ты была способна протянуть ему руку и исцелить его раны. Ты отчего-то звала его за собой и манила в прекрасный мир, в жизнь, которую жила ты сама и которую желала прожить ему. Жизнь, полную любви и заботы.       Но в конце концов всё зависело от него.       Предоставляя ему решение, ты не знала, сделает ли он выбор в твою пользу, хотя, пожалуй, в этом была вся суть. У него не было выбора, чьим созданием быть, не было выбора, когда его оставили в одиночестве с запечатанными силами; тем не менее, ты хотела, чтобы он показал тебе, куда сам желает двигаться.       У него был выбор.       И, честно говоря, тебе очень хотелось, чтобы он поступил правильно.       Когда последние угли заката догорели за горизонтом, ты уже подходила к конюшне. Это было невысокое, но весьма опрятное здание из белого дерева. Его тёмная крыша, облачённая в округлую кровлю, терялась в гаснущих сумерках. Двери, увенчанные нежными узорами с растительными мотивами, были слегка приоткрыты, и сердце против воли подпрыгнуло.       Ты ускорилась, нырнула внутрь. В конюшне было тепло, пахло сеном, кожей и лошадью. С десяток ламп, висевших вдоль потолка, заливали помещение мягким золотым светом. Слышались тихое фырканье, ржание, вздохи. Всё было как всегда. Всё было настолько по-обычному, что не было здесь и его.       Чувство, которое ты ощутила, наверное можно было назвать разочарованием. Колючее и едкое, оно расползлось по твоему животу, неприятно скребясь под желудком. Ты опустила глаза, не в силах спрятать подступивших слез. «Ну и что это такое? — почти даже со злостью укорила ты себя. — Соберись. Если он не желает быть здесь, ты его не заставишь.»       И всё же, не могла отрицать ты, было неприятно.       Ты глубоко вздохнула, полняла голову к потолку. Никого нельзя принудить к лучшей жизни. Для кого-то и вовсе жизнь, которую выбрали бы мы сами, худший вариант из возможных. Ты отдавала себе в этом отчёт, когда звала Скарамуччу.       Но тогда почему стало так горько? «Всё равно, — упрямо подумала ты, — я не стану отменять свои планы из-за него. Это… Было для меня важно, но не настолько, чтобы укутаться в одеяло и проплакать всю ночь.»       Ты даже порадовалась, что никого кроме тебя и лошадей в конюшне не было. Никто не заметил короткого момента твоего смятения, а, когда ты взяла себя в руки, единственным напоминанием о нем сделалось слабое болезненное чувство, возникающее, как правило, когда веришь в близость с человеком и получаешь в свою сторону нежданный холод.       Стойло Лаванды располагалось примерно посередине конюшни. Это был лишь один из корпусов: здесь содержались лошади Предвестников и их приближённых. Это позволяло делать конюшни существенно меньше и не создавать столпотворений во время сборов. Лаванда, заслышав шаги, немедленно выглянула, навострив аккуратные ушки. Тебя она узнала мгновенно. Из её горла вырвалось приветственное ржание, уши возбуждённо задёргались. Улыбка тронула твои губы, прогнав печаль без следа. — Привет, малышка, — ты ласково растрепала её гриву, заботливо расчёсанную конюхами. — Готова пройтись?       Лаванда подцепила губами прядь твоих волос в знак согласия. — Я тоже рада тебя видеть, — рассмеялась ты, снимая недоуздок с гвоздя.       Лаванда практически сунула морду в уздечку. Дверь открылась с тихим скрипом. Ты повела лошадь в амуничник и хотела было сразу поседлать её, но отчего-то передумала и, взяв скребницу, стала счесывать белую шерсть. «Ну вот, — разочарованно подумала ты, — я ведь это специально.»       Ты ждала. Давала второй шанс. Надеялась. Твои руки двигались с нежной медлительностью, и дело было далеко не в одной только заботе о Лаванде. Скребницу сменила мягкая щётка, и клочья шерсти осыпались на землю. Лаванда с любопытством повернула к тебе голову. — Всё в порядке, малышка. Я быстро, — улыбнулась ты.       Лаванда лишь фыркнула. Когда ты принялась расчёсывать её длинную гриву, разочарование уже захлестнуло тебя с головой. Ты всё так же отчаянно ему противилась, не желая портить вечер, но знала, что никуда от него не деться. Тебе было обидно. Ты злилась. «Мне казалось, с той ночи всё изменилось, — признала ты, — но, похоже, изменилась только я.»       Ты, вздохнув, ткнулась лбом в шею Лаванды. Лошадь удивлённо поглядела на тебя, издала вопросительный звук. Ты в ответ только обняла её и что-то неразборчиво простонала в её гриву. Лаванда смутилась, передёрнула ушами, однако противиться не стала и позволила обнять себя. — Прости, девочка. Надо собираться, — ты, отстранившись, отложила расчёску. — Ты, должно быть, уже засиделась.       Ты стала нарочито медленно накидывать на спину Лаванды сиреневый вальтрап, уложила седло, затянула подпругу, к тому моменту, пожалуй, окончательно смиряясь со своим одиночеством. Поднимая голову, ты уже, в общем-то, особой горечи и не ощущала. В конце концов, ты привыкла быть одна в Белом замке. Твой брат был здесь в первую очередь по делам государственным, а не для того, чтобы присматривать за тобой. Конечно, он находил на тебя время, но развлекать себя тебе приходилось самой. Иногда тебе доводилось общаться со старшими: Пульчинеллой, который нередко баловал тебя сладким, библиотекаршей, поварихой… Но они, разумеется, не стремились заменить тебе друзей, даже если и любили искренней, мягкой, почти родительской любовью. Со временем одиночество перестало быть омерзительным, тень из врага превратилась в любезного товарища, а разговоры с собой сделались частью бытия.       Впрочем, слабая печаль никуда не делась. Ты не могла солгать себе. Ты хотела чтобы Скарамучча пришёл. Хотела, чтобы он пошёл с тобой. Как однажды ты привыкла к тени, так стала привыкать и к нему; как захотела узнать больше об отражении в зеркале, так и его истину желала увидеть.       Хотеть узнать кого-то… Желать правды, желать совместного времени… Ты знала, какие книги так начинаются, ты видела, как это происходит, со стороны, и, оставаясь безмолвным зрителем, понимала, к чему всё идёт теперь. Прочитав и увидев десяток историй, ты знала, что противиться бессмысленно. Тебе не было страшно.       Однако боли ты тоже скрывать никогда не умела. «Глупо получилось,» — подумала ты печально. — Ну, что ж, — с натугой улыбнулась ты, — и вот мы с тобой снова…       Двери конюшни распахнулись, впустив ледяной воздух. Тёмная фигура ступила внутри из ясной лунной ночи. Иссиня-чёрные волосы, хмурый взор и бледная кожа, плащ совершенно не по погоде и огромная шляпа… — Ты пришёл? — вырвалось у тебя удивлённо. — Пришёл, — ответил колючий голос.       Он задержался взглядом на тебе, не зная, что тут будет правильнее сказать. Может и вовсе ничего не следовало говорить, ведь, в сущности, всё уже было сказано тем, что вы оба были здесь, тем, что ты собиралась слишком медленно для умелого ездока, а Скарамучча явился, пусть и с порядочным опозданием. Вы всё сказали друг другу, ещё не произнеся этого вслух.       Тёплое чувство наполнило твоё сердце какой-то светлой волной. Ты сразу воспряла, заулыбалась, и даже Лаванда, навострив уши, смотрела на тебя почти с удивлением. Он пришёл. Он всё же пришёл.       В обычной ситуации ты вполне могла бы злиться, но не на Скарамуччу. Ты была почти счастлива. — Я рада тебя видеть, — без прикрас сказала ты.       Было бы ошибочно полагать, что Скарамучча ответил тем же. Его взгляд на мгновение изменился, чуть смягчился, пока не очерствел вновь. Предвестник отвернулся от тебя к первому же стойлу, где в темноте терялись очертания рослого жеребца. — Ну и зачем ты меня сюда притащила? — спросил Скарамучча небрежно. — Седлай Ориона. Хочу кое-что тебе показать, — ответила ты, лукаво улыбаясь. — Тебе понравится. — Сомневаюсь, — Скарамучча всё же вывел своего коня из стойла.       Это действительно был молодой вороной жеребец с длинной гривой и лоснящейся гладкой шерстью. У него были весьма и весьма мощные ноги, вытянутая морда и довольно острые уши, которые он то и дело склонял к тебе. — Он вообще людей-то кроме тебя и конюха видел? — ухмыльнулась ты, подлезая сбоку. — Не поверишь, — Скарамучча стал водить скребницей по шерсти Ориона.       Ты присмотрелась. Он явно делал это со знанием дела, с умением, несвойственным тем, кто не увлекался уходом за лошадьми. Его движения были выверенными, ловкими, аккуратными. — Я удивлена, что ты делаешь это сам, — улыбнулась ты. — Он не даёт другим, — дёрнул плечом Скарамучча и почти сразу поднял на тебя глаза.       Ты уже, любовно глядя в тёмные глаза коня, поглаживала его морду. Ноздри Ориона раздулись. Он поднял было голову, то ли чтобы унизить тебя на своём лошадином языке, то ли чтобы рассмотреть. Скарамучча остановился, наблюдая. В следующий миг тёмная лошадиная голова с белой отметиной, протянувшейся вдоль морды, оказалась на твоём плече. Орион повёл ушами. Ты, не до конца уверенная в том, что тебе стоит делать, приобняла его за шею. Скарамучча хмыкнул, продолжив чесать коня. — Поразительно. Даже лошадь не в силах терпеть твою болтовню о прекрасном мире и сдаётся без боя, — проворчал он. — Лошади просто всё прекрасно чувствуют, — возразила ты. — Они знают кто их любит.       Скарамучча поморщился, будто это слово причиняло ему физическую боль, и взглянул на тебя. Ты отступила от жеребца, стала с улыбкой чесать его нос, трепать гриву, приглаживать длинные уши. Лаванда тоже подошла поближе и с любопытством махнула головой, фырча.       Ты улыбалась. Глаза твои сияли. Дело было в лошади или в том, что пришёл Скарамучча? Дело было в твоей несносности или бескрайней доброте? Что в тебе было такого особенного? — Я часто бывала здесь в детстве, — сказала ты невпопад, останавливаясь по другую сторону от Ориона. — Знаешь, в саду иногда было так скучно, а здесь целая куча лошадей на любой вкус…       Ты махнула рукой. — Вон там Сахарок, жеребец одного из офицеров. Он жутко любит есть. А там Звёздочка, у неё отметина на плече. А в самом конце старик Ураган его здесь держат больше из уважения… — рассказывала ты. — Есть хоть кто-то, кого ты не знаешь здесь? — раздражённо поинтересовался Скарамучча. — Он, — засмеялась ты, тиская Ориона. — Но, полагаю, это уже не актуально.       Ты посмотрела на Скарамуччу, готова парировать очередную колкую фразу, однако он стал вдруг избегать твоего взгляда. Его руки продолжали сосредоточенно вычёсывать Ориона. Ты решила просто наблюдать. Скарамучча сделался в присутствии своего близкого друга совершенно иным. В нем снова проявилась едва заметная мягкость, сгладившая острые черты лица, переменившая даже его глаза. Он весь как-то посветлел и подобрел, заставив тебя улыбнуться. — Тебе идёт не быть агрессивным, — заметила ты, когда Скарамучча стал седлать Ориона. — Не помню, чтобы я спрашивал твоего мнения, — отозвался тот. — Не помню, чтобы я нуждалась в твоём разрешении, — поддразнила ты.       Уже готовясь залезть на Лаванду, ты заметила, что Скарамучча замялся, когда дело дошло до подпруги. Ты прищурилась. Нет, ошибки быть не могло: он совершенно не понимал, как работать с этими ремнями и насколько свободно они должны прилегать к животу лошади. — То есть седлать себя другим он даёт, да? — насмешливо поинтересовалась ты.       Скарамучча стиснул зубы и стал яростнее прежнего воевать с подпругой. Орион повернул голову, вопросительно повёл ушами. Ты постояла несколько мгновений, не без торжества наблюдая за мучениями своего спутника, потом, хмыкнув, подошла к нему. — Не торопись, — садясь на корточки, ты мягко остановила его руки.       Скарамучча мгновенно впился в тебя глазами, словно не ожидав, что ты так легко к нему прикоснёшься. Ты легко протянула ремень так, чтобы он плотно обхватывал живот Ориона, и застегнула его. — Вот так. И жить не мешает, и ты, вероятнее всего, не грохнешься в сугроб, — ты лукаво взглянула на него.       Скарамучча, не глядя на тебя, выпрямился. — Давай быстрее, — поторопил он. — В отличие от некоторых, у Предвестников есть более важные дела. — Да? Накричать на сослуживцев, а потом накричать на сослуживцев, а потом накричать на сослуживцев? — ты скорчила задумчивую мину. — Я ничего не упустила? — Не делай выводы только по поведению своего брата, — огрызнулся Скарамучча. — О, что ты, — покачала головой ты, — он их ещё и колотит время от времени.       Вы оба забрались в сёдла. Орион и Лаванда, перекинувшись парой фраз на своём лошадином, понесли вас прочь из конюшни. Ты закрыла за собой дверь, нагнала Скарамуччу. Он насупился, казалось, ещё больше прежнего, словно это было возможно… — Знаешь, вообще-то нет ничего такого в том, что тебе нравится ухаживать за своей лошадью, — негромко сказала ты, пуская Лаванду по тропе к задним вратам. — Куда мы идём? — игнорируя твои слова, спросил Скарамучча. — Ко вторым воротам, — ответила ты, не настаивая на душевной беседе. — Здесь быстрее и меньше сплетен. — Неужели? Что они такого говорят, что могут тебя смутить? — озаботился Скарамучча. — Я не за себя беспокоюсь, — легко парировала ты. — Знаешь, у тебя ведь такое хрупкое эго, Скарамучча…       Ты ощутила на себе его тяжелый взгляд, но в ответ лишь послала улыбку.

[успокой меня — polnalyubvi]

      Ругаться не хотелось. Вас кутала ночная мгла. Снег хрустел под лошадиными копытами, и в этой ночи, ночи поющих звезд и цветущих зимних роз, угадывалось что-то волшебное. Острые слова не лезли на язык. Хотелось любоваться, наблюдать, улыбаться.       Шли бок о бок, не поднимая глаз друг на друга. Вы, наверное, должны были наконец что-то сказать друг другу. Вам, наверное, давно пора было объясниться. Ведь сколько же лжи, сколько недомолвок, сколько нерешительности было во всём этом! Почему вы были здесь и сейчас? Почему прятались в этой ночи? Будь луна вам единственной свидетельницей, какие слова вы бы друг другу сказали?       Лаванда во тьме казалась призраком, Орион — родной тенью, живой, дышащей. Все казалось в совершенстве правильным и подходящим. Эти звезды, эта темнота, этот мороз — все было создано, чтобы вы прошли здесь. Все твоё существо вдруг стало наполняться нескончаемой любовью. Чем дальше вы заходили, тем сильнее она разрасталась в твоём сердце. Любовь к миру, к этой ночи, к Скарамучче, к Белому замку, к Снежной, к свободе… Твоё сердце отчаянно трепетало в груди, ища выход, ища путь для бескрайнего чувства. Оно не имело формы, не имело определенного источника, но ему совершенно точно было слишком мало места в твоём теле.       Территория Белого замка стремительно кончалась. Впереди замаячила тёмная стена и врата. Стражники, завидев Скарамуччу, поспешили отворить двери. Никто не решился спросить, куда вы направляетесь.       И вы оказались в лесу, прилегавшему к замку с восточной стороны. Было темно. Мороз нещадно жёг кожу. Не было слышно ни звука, будто сам лес давал вам возможность насладиться обожаемым обществом друг друга. Трепет в груди всё усиливался, вызванный то ли восторгом, то ли исполнением какого-то потаенного желания. Хотелось тотчас же пуститься вскачь, кричать, смеяться, мчаться сквозь темноту, ничего не боясь…       Но, обернувшись на Скарамуччу, ты увидела его смущение и раздражение. Он избегал твоего взгляда. Что он боялся увидеть в твоих глазах? Ненавидел ли он тебя? Ненавидел ли он себя за то, что пришёл сюда? Ты не могла знать, что чувствовал он, но зато ты совершенно точно была ему благодарна, даже если не была готова об этом сказать. Лаванда замедлилась, поравнялась с Орионом. — Я полагаю, самое время спросить, почему ты всё-таки пришёл? — лукаво улыбнулась ты. — Задай вопрос поинтереснее и, может быть, я отвечу, — холодно отозвался Скарамучча. — Я и так их всегда задаю. А тебе вот неинтересно, в какую глушь я тебя веду так поздно, по темноте? — хитро блеснула глазами ты. — Это не имеет значения. Если ты попробуешь навредить мне… — он, наконец, посмотрел на тебя, и глаза его казались черными, как ночь. — А вдруг я веду тебя, скажем, в пасть к дракону? И я настолько умна, что ты не заметишь, как она захлопнется? — ты склонила голову набок. — Выходит, ты доверяешь мне?       Скарамучча скривился и как-то слишком быстро отвернулся. — Верить нельзя никому. — Да брось! — возмутилась ты. — Как же можно вот так прожить всю жизнь, никого к себе не подпуская? В чём смысл?       Скарамучча сжал зубы. Тебе, пожалуй, следовало бы остановиться, но ты продолжала прожигать его взглядом. — Должно быть, ты прожила ещё слишком мало, чтобы понять, насколько все люди лживы, — резко ответил он. — Пока тебе не вонзит нож в спину самый близкий человек, ты со мной не согласишься. — Я и после этого с тобой не соглашаюсь, — возразила ты.       Скарамучче понадобилось несколько мгновений, чтобы понять, что ты сказала. Он обернулся к тебе, прищурившись. Твой внимательный взгляд был ему ответом. — Твой опыт не уникальный, Скарамучча, — покачала головой ты. — Все рано или поздно сталкиваются с тем, что близкие могут лгать и предавать не хуже незнакомцев, и, более того, это существенно больнее. Мы не выбираем стать жертвой чьей-то уловки, но мы выбираем, как смотреть на мир после этого. — Ты не упоминала, что с тобой было подобное, — заметил Скарамучча. — Ты не спрашивал. Обычно мы говорим только о твоём прошлом, — ты усмехнулась.       Вы снова пошли бок о бок. Стало даже тише прежнего. Тебе казалось, что время от времени ваши колени слегка соприкасаются, как будто даже лошади готовы были помочь вам стать ближе. Тьма прятала ваши истинные чувства, прятала сомнения в глазах, но в этой тьме вы казались обнажёнными до самого сердца, будто ночь лишила вас права лгать. — Кто это был? — наконец нарушил молчание Скарамучча.       Ты удивлённо взглянула на него, но отвечать подколом не стала. — Я не всегда была достаточно разборчива в людях, и в Белом Замке у меня было мало друзей, — заговорила ты, — кроме одного мальчика. Его звали Тимур. Мы оба учились в школе при замке, а познакомились в Зимнем саду. Мне даже казалось это романтичным.       Какая-то горькая улыбка коснулась твоих губ, но в тусклом свете осталась почти незаметной. — Мы проводили много времени вместе. Гуляли, строили шалаши, читали любимые книги вместе… Мне было с ним необъяснимо хорошо, — твои плечи сами собой вздрогнули. — Пока однажды он не позвал меня на озеро. И я пошла. Кто бы знал…       Ты ненадолго замолчала, собираясь с мыслями. Слова шли тяжело, застревали в горле и всё сильнее его царапали. Скарамучча быстро посмотрел на тебя и так же быстро отвёл взгляд прочь. — Тимур предложил мне выйти на лёд. Я тогда ещё не умела кататься на коньках… Я даже ни о чём в особенности не думала кроме того, что у меня наконец появился друг. Поэтому я вышла. Было холодно, но, как оказалось, недостаточно, чтобы лед был крепким. Он затрещал. Я запаниковала, повернулась к Тммуру, но он уже был на берегу. И все его друзья. Они смотрели, как я кричала и звала на помощь, но ничего не сделали, — говорить стало совсем трудно, и ты замолчала. — Ты провалилась? — не оборачиваясь, спросил Скарамучча. — Да. И утонула бы, если бы кто-то не подслушал их разговор и не доложил бы обо всем Арлекино. Они с Аяксом вытащили меня, — ты дернула губой, пытаясь улыбнуться, но не вышло. — Только это не значит, что я забыла, как они на меня смотрели. И это торжество в их глазах…       Ты мотнула головой. Холодная лужа разливалась где-то в животе, растекаясь затем по всему телу десятком ручейков. Ледяные образы всплывали в голове, и на мгновение тебе даже показалось, что ты вновь под белой коркой, откуда нет выхода, и темная вода клубился вокруг маревом теней. — Ты отомстила им? — голос Скарамуччи успел выдернуть тебя из размышлений. — Ну, вообще-то для этого у меня есть старший брат, — фыркнула ты, незаметно смаргивая слезы. — Они чуть ли не на коленях потом извинялись. А вообще оказалось, что отец Тимура служил под началом моего брата и погиб из-за его оплошности. Вот он и хотел… Чтобы Аякс почувствовал то же самое.       Скарамучча всё-таки обернулся, но, когда он увидел тебя, ты уже выпрямилась и взгляд твой смягчился. Рассказывать такие истории неизменно больно, однако, когда справляешься, непременно становится легче. — И даже после того, как тебя едва не убили, ты не понимаешь? — вспыхнул Скарамучча. — Тимур меня предал, — ответила ты, — а та девочка, что его выдала, спасла. Арлекино и Аякс нырнули за мной в ледяную прорубь. Другие дети, прознав об этом, стали избегать Тимура и его компании, а о моем самочувствии спрашивали у медсестры каждый день, — ты улыбнулась. — Люди разные бывают. — Ты мягкотелая, — Скарамучча покачал головой, — и слишком добра к миру. — Ну… Вообще-то Тимуру я сломала руку, когда он пришёл извиниться, — хмыкнула ты. — А всех остальных пристыдила так, что они с тех пор мне на глаза боялись попасться. Ты знаешь, я это умею.       Скарамучча покосился на тебя. Тени слезли с твоего лица, и глаза, выхваченные лунным светом, засияли даже ярче прежнего. Надо признать, ты не выглядела человеком со столь тяжелой ношей за спиной. — Я это к чему, — продолжала ты, — у тебя есть полное право злиться на тех, кто тебя предал, но не надо из-за этого бояться любить всю оставшуюся жизнь. В мире столько прекрасных людей, которые могут полюбить тебя, — ты взглянула на него. — Которых можешь полюбить ты.       Но тот лишь поморщился. — Невозможно, — прошипел Скарамучча. — С тобой так поступают, а ты всё прощаешь. — Что я выиграю, если позволю отравить мне всю жизнь? — парировала ты. — Думаешь, жизнь без доверия — это проблема? — окрысился Скарамучча. — Не знаю, ты мне скажи — ты пожала плечами. — Ты счастлив? — Счастье? Радость? — Скарамучча окончательно разъярился. — Поймёшь же ты когда-нибудь, что нет никакого счастья? Реальность — это боль и разочарования. Вся жизнь — это просто мука, тупица. Когда твой слащавый взгляд на вещи не сможет тебя спасти, я непременно напомню тебе, что я предупреждал, — он послал Ориона трусцой. — Видимо, ответ был нет, — беззвучно вздохнула ты, глядя в спину стремительно удаляющегося Скарамуччи. — Притормози, ты же не знаешь, куда ехать! Эй!       Ты быстро нагнала Скарамуччу. Он не смотрел на тебя, не говорил и в общем выглядел жутко раздражённым. Ты с грустью ощутила, как он стремительно ускользает от тебя и всё тепло, которое между вами было, рушится в одно мгновение.       Ненадолго вы замолчали. Лес не торопился кончаться. Громадные деревья обступали со всех сторон, тени клубились вокруг, и казалось, что мир хочет сомкнуться, сдавить вас. Скарамучча всё больше мрачнел, а ты не знала, как ему помочь.       Пока в один момент ты не вспомнила трепет в груди. Ведь эта любовь, она по-прежнему была в тебе, в твоем сердце, и она по-прежнему была слишком велика для тебя одной… Могла ли ты разделить её с кем-то? С кем-то, кто нуждался в этом трепете даже больше, чем ты?       Улыбка вновь показалась на твоём лице. Сердце подпрыгнуло, забилось пойманной птицей в груди. Ты вдруг совершенно ясно поняла, как показать ему свой мир. — Знаешь, вообще-то ты прав, Скарамучча, — неожиданно произнесла ты.       Он нахмурился, повернулся к тебе. Это неправильно. Ты никогда ни в чём с ним не соглашалась. И что за лукавый блеск в глазах?.. — Никому нельзя доверять, — продолжала ты, — потому что тот, с кем ты сунешься в тёмный лес, может сделать так!..

[someone to you — banners]

      И одним резвым движением, сквозь сомнения в возможности провернуть такую подлость, ты протянула руку и сдёрнула с головы Скарамуччи шляпу. В тот же миг, не дав ему опомниться, ты пустила Лаванду галопом сквозь лес, заливаясь оглушительным хохотом. — Т/и!!! — взревел Скарамучча за твоей спиной. — Немедленно остановись! — А ты меня поймай, Шестой Предвестник Фатуи! — рассмеялась ты пуще прежнего.       Сердце в груди весело подпрыгнуло от неожиданной аферы. Радость пьянила, разливалась внутри горячей рекой. Всё пело, плясало, расцветало сказочным фейерверком и грохотало: ты забрала шляпу Шестого Предвестника. Смех никак не затихал. Он вырывался из твоего горла против воли, заставляя дрожать, улыбаться до боли в щеках. Огромная шляпа была такой неудобной, такой непомерно большой, что хотелось немедленно её бросить, но азарт, но восторг уже захватил тебя с головой. Едва не ударив себя декором по подбородку, ты прижала шляпу к груди. В последний миг перед ежевичными кустами подобрала фату, чтобы не порвать, не испортить, не навредить. Шляпа оказалась зажата между тобой и лошадиной шеей, ходившей ходуном.       И в этой ночи звучали твой смех, ругань Скарамуччи, продиравшегося следом, да топот коней. Что-то в этом было. Что-то глупое, что-то не поддающееся объяснению, что-то совершенно чудесное и заставлявшее все возможные чувства в груди вспыхивать с новой силой. — Сейчас же остановись! — вновь рявкнул Скарамучча. — Иначе я… — Ну же, Скар, — ты обернулась через плечо, и волосы плеснули тебе в лицо. — Неужели позволишь наглой девчонке обогнать тебя?       А ноги твои, уже ощутив приближающуюся угрозу, сильнее подогнали Лаванду — так, чтобы она понеслась сквозь лес едва уловимой для глаза молнией. И в темноте, в шепоте обнажённых деревьев, в хрусте снега и звонком смехе вы теряли всех тех, кем хотели казаться при свете дня. Ветер сбивал с ваших лиц маски, плеща студёным воздухом в лицо, кусаясь морозом, обжигая и охлаждая вновь.       Сквозь тень, сквозь лёд, сквозь снег и бурю. Ты ощущала, как тяжело дышит Лаванда, как раздуваются её белоснежные бока, как дух соревнования беспощадно окутывает и её, заставляя бежать всё быстрее, заставляя мчаться прочь от наступающего Ориона. Сердце в твоей собственной груди, не унимаясь, бежало галопом, разбиваясь о рёбра. Ты не ощущала ни тела, ни дыхания, ни неба над головой — знала только, что оно, чернильно-синего цвета, давно расцвело серебряными звездами — и бежала, бежала, бежала. Мимо неслись стволы деревьев, совсем черные, будто бы даже способные спрятать за собой какое-то ужасное чудовище…       Но тебе не было страшно.       В ту ночь никак не могло быть страшно. В той ночи, дышавшей мгновением абсолютного волшебства, можно было лишь смеяться, радоваться и любить её — эту ночь, эту жизнь, эту страну. В той ночи, окутанной морозами и грёзами, всё было возможно.       Даже если он не верил.       Ты знала: Орион мчится за вами сломя голову и его всадник совершенно точно готов порвать тебя на части. Но даже этого ты не боялась. Даже зная об этом, ты поворачивала голову и посылала Скарамучче добродушную улыбку. — Поднажми! — прокричала ты на волю ветра. — Почти догнал!       Гнев вспыхнул в глазах Скарамуччи, и ты видела это даже с такого расстояния. Но не остановилась. Ты попросту не могла. Не сейчас. Он так стремительно ускользал от тебя, так хотел снова вернуться в свой тёмный угол… И вот, снова ты — всадница на белом коне, мчишься впереди, озаряя светом ночной путь.       Шум бурелома. Бескрайний лес. Небо, расчерченное голыми ветвями, а в нём, среди редких облаков, мириады звёзд. Заточенные в волшебном шаре, обречённые на бесконечный бег… Ты и он — свет и тьма, солнце и луна, отринувшая прошлое и в нём погрязнувший. «Злись, — хотелось сказать тебе, — злись так, чтобы пошли слёзы. Разозлись, но, пожалуйста, отпусти потом.»       Лаванда как будто только ускорялась. Мгновение, и вот она уже стала единым целым с ветром. Казалось, ещё немного и тебя вышибет из седла беспощадный воздух. Только не было до этого дела, как и до холода, как и до ветвей, желавших выколоть глаз. Прижав шляпу покрепче, ты пригнулась к шее Лаванды. Вы делали это сотню раз до этого, и сможете вновь — снова стать молнией, снова на короткий миг стать друг другу даже ближе, чем даже инь и янь, чтобы обогнать время. Хотелось смеяться. Хотелось кричать.       Наверное, такова была свобода.       Через плечо ты взглянула на Скарамуччу — разъярённого, яростного, ненавидевшего весь мир. На Ориона — быстроногого коня, которому, как видимо, не доставало времени с хозяином. Он совершенно не успевал за Лавандой. Он мог бы. Мог бы, если бы мчался не за местью, а за ветром.       Злость — она ведь хороша только в порыве, когда нужно вспыхнуть, когда нужно защититься. Но если лишь защищаться от всех, если корить мир и себя за пороки, как скоро настигнет несчастье? Ведь от него на топливе из ненависти никак не убежать… Скарамучча никак не мог убежать. Никак не мог догнать этот белый свет, маячащий впереди. Как это злит, как это выводит из хрупкого равновесия… Как бы он ни гнал Ориона, он не успевал. Как бы ни кричал, всё безрезультатно.       Но в мир его ненависти вдруг ворвалось нечто. Оно было мягким, волшебным, нежным. Оно не хотело, чтобы он злился. Оно верило в то, что он ещё может догнать свою звезду.       Твоя улыбка. Короткая, быстрая, через плечо. Ты послала её, как делала всегда, ненавязчиво и по-доброму, с каким-то лукавством и совершенно беззлобно. Отвернулась. Ускорилась ещё больше, словно это было возможно.       Лес вокруг темнел, смыкался, хотел сжать вас челюстями голых ветвей. Зима пела в чаще, мелкие зверьки разбегались прочь от грохота, от криков. Лаванда и Орион бежали всё быстрее. Снег взметался комьями из-под мощных копыт. Вьюга обвивала лошадей, окутывала их белым маревом, спутываясь с ветром. Сердце перестало ощущаться. Заглох шум в ушах. Ты бежала впереди, и ветер расправлял крылья за твоей спиной. Черная тень гналась за вами, такая похожая с темным лесом, такая чуждая звездам и миру чудес. Ты дышала, но не чувствовала этого. Легкая, как ветер. Свободная, как ветер. Единая с миром той ночью. Развевалась грива Лаванды. Звенели ремни. Так невыносимо громко, так прекрасно тихо…       И в этой оглушительной тишине ты вдруг поняла, что топот копыт приближается. Обернулась — действительно. Скарамучча ехал теперь быстрее, пригнувшись к шее Ориона, повторив за тобой, хотя ему, может быть, этого совершенно не хотелось. И вот тогда, тогда твой восторг стал совсем неудержимым.       Ты засмеялась громче прежнего, и тайга подхватила твой хохот, подняла его до самых верхушек деревьев… Да что там, до самых небес! Твой крик торжества, твой победный клич, твой зов света… Он разнёсся над миром, и небо, израненное ветвями, вдруг переменилось.       Исчезла клетка деревьев. Звезды предстали перед глазами, далекие, волшебные, родные. Луна наконец обратила свой взор к вам, облила своим серебряным светом, обняв жемчугом ваши плечи и спины, выхватив из темноты и поведя к настоящему миру, миру, где за горизонтом прятались тысячи новых людей и тысячи новых возможностей. Миру, который нельзя было ненавидеть, потому что там, где море сходилось с небом, всё лишь начиналось. Всё прекрасное, всё страшное, всё волшебное и обыденное… Но всё дело в том, что горизонт — лишь видимая граница. Ищущий волю знает, что свобода не за ним, не за краем неба и земли — она глубоко в сердце того, кто может отпускать, того, чья душа исполнена любви к звездам и луне, к тому, что видится ещё до горизонта.       Мрачный лес, казавшийся безграничным, наконец закончился. Прожорливые пасти нехотя выпустили вас, и море, теперь уже точно совершенно необъятное, раскинулось впереди. Тёмное, почти чёрное, подсвеченное призрачным серебром, оно беспокоилось, переливалось, вздыхало, плеща слабыми волнами, и вновь затихало…       А берег, протянувшийся вдоль, оставался невозмутимым. Осыпанный белым снегом, он спускал морю с рук тревогу и непостоянство, терпеливо стоял, разграничивая мир воды и мир леса…       И по этой границе, по тонкой струне, припорошенной белым покрывалом, понеслись вы, развернув лошадей. Оглушительное ржание вырвалось изо рта Лаванды. Копыта ударились о ледяную воду, холодные брызги попали тебе на ноги, но ты лишь рассмеялась.       Снова. Снова и снова. Ты все смеялась, улыбалась, все позволяла себе любить и верить. Скарамучче оставалось до тебя совсем немного, и он спустя пару мгновений уже вполне мог сдернуть тебя с лошади, опрокинуть на землю и отобрать свою шляпу.       Но не прикоснулся.       Он бежал за тобой, и мир казался каким-то сказочным, придуманным, сшитым из звездной пыли и пролитых чернил, из снежной посыпки и зеркала волн. Ты повернулась, чтобы рассмотреть это прекрасное море и горизонт, протянувшийся вдали. Ветер, бивший в лицо, подхватил волосы, встрепенул одежду, задрал кверху шарф. — Теперь видишь? — ты повернулась к Скарамучче с сияющими глазами. Твой голос совершенно терялся в завываниях бегущего навстречу. — Мир прекрасен!       Но Скарамучча смотрел только на тебя. Казалось, он лишь мельком взглянул на луну, на звезды, на горизонт и на море, и остаток времени посвятил тебе, пока ты не посмотрела на него в ответ.       Сияющие мечтой глаза. Сердце, поющее в такт ветру. Душа, живущая свободой от предрассудков и прошлого. Плечи, не несущие на себе тяжесть былого. Руки, омытые в море доброты. Улыбка, теплее, чем солнце.       И напротив — взгляд совершенно пустой. Разочарование, поселившееся в груди. Пустота там, где все хотели видеть душу. Тьма, клубящаяся вокруг грозовыми облаками. Руки по локоть в крови. Губы, что никогда не улыбаются.       И вот они вы — бежите рядом, верхом на лошадях. Ты каким-то чудом, с силой сжав ноги, пытаешься не упасть и не выпустить из рук его шляпу, будь она проклята. Он ловит твой взгляд, твою надежду на то, что он вдруг полюбит этот ужасный, жестокий, грязный мир, способный лишь отнимать.       Он не мог долго смотреть на тебя, как не могут обычно люди подолгу смотреть на солнце. Быстро отвёл глаза, но отвел их куда-то вперёд, а ты не стала настаивать. Лишь улыбнулась и вновь подставила лицо ветру. Скарамучча был так необыкновенно молчалив, что ты посчитала это за свою маленькую победу.       Тень и призрак мчались рядом, вдоль моря, вдоль леса, по белоснежному берегу под черными небесами. Сердца, бьющиеся в такт. Всё вокруг — совершенное, идеальное. Всё вокруг такое красивое и полное любви, что невозможно не любить в ответ. Казалось, что остались только вы вчетвером. Не было ни птиц, ни людей, ни зверьков. Той ночью мир принадлежал только вам двоим, несущимся по велению души в незримую даль.       Бежали теперь рядом. Лаванда устала, и ты её не гнала. Бежать больше и вовсе не было нужды. Скарамучча всё равно тебя догнал, и по всем правилам ты должна была вернуть ему злочастную шляпу.       Но никто не торопился разорвать чудесное мгновенье.

[gates of cloud — roland faunte]

      Со временем не стало ни слов, ни смеха. Осталась лишь умиротворённая улыбка на твоём лице, да выражение какой-то раздражённой задумчивости на лице Скарамуччи. Даже тебе в то мгновение не хотелось ничего сказать, не хотелось поддеть… И ты просто была рядом с ним, разделяя волшебство. Лошади замедлились и перешли на шаг. Орион, очевидно, чувствовал себя значительно хуже Лаванды: его уши развесились по сторонам, голова стала крениться к земле. Свирепый ветер смягчился до обычного холодного бриза, который всегда был у Северного моря.       Теперь уже шум прибоя был вполне отчётливым. Лаванда вышла из холодной воды на берег, встряхнула головой. Ты ласково провела рукой между её ушей, по мягкой гриве. Склонившись, ты легла на её шею, обняла покрепче, стараясь при этом не расплющить шляпу. Скарамучча уже словно бы и забыл, зачем погнался за тобой. Он глядел прямо перед собой. Ветер слегка трепал его синие волосы, совсем потемневшие в ночи. Глаза остекленели. Руки сжимали поводья, пожалуй, даже слишком крепко. Ты не стала его тревожить и просто прикрыла глаза, позволив Лаванде нести себя медленным шагом к утесу, который уже отчётливо рисовался впереди. Луна постепенно взбиралась к центру неба. Времени оставалось все меньше.       Но время в такие ночи казалось иллюзией. Никуда не спеша, вы шли, шли и шли, тонули каждый в своих думах, пока наконец не достигли высокого утёса, торчавшего над тёмным маревом воды как клык непомерно огромного зверя. Пологий подъем тянулся сквозь лесную чащу.       Вновь войдя под сень деревьев, ты выпрямилась. Скарамучча покосился на тебя. Ты подмигнула ему. — Уже близко, — утешительно сказала ты.       Он вновь смолчал. Ты только усмехнулась. Едва заметная тропа стала поднимать вас выше, сквозь мрак, поселившийся меж деревьев, пока вы наконец не достигли вершины. Ты остановила Лаванду и повернулась к Скарамучче, протягивая ему многострадальную шляпу. — Пришли.       Скарамучча взглянул на шляпу так, словно бы уже потерял к ней всякий интерес. Его глаза неспешно поднялись к твоему улыбающемуся безоблачному лицу, такому чистому и светлому посреди всего этого мрака, клочьями повисшего на деревьях. Красивые. Сколько бы злости в них ни скопилось, сколько бы боли они ни видели, они останутся такими же прекрасными.       Говорят, глаза зеркало души. Но в таком случае душа Скарамуччи, должно быть, была похожа на глубокое озеро или, может, на бездонный океан… И в океане этом не могли жить одни лишь жесткость и ненависть. Скарамучча глядел на тебя несколько мгновений, потом молча забрал у тебя шляпу, натянул её на голову, вернув вместе с длинной фатой привычное раздражённое выражение лица и невыносимую ворчливость. — И зачем ты меня сюда притащила? — озаботился он. — Увидишь, — хитро отозвалась ты, слезая с Лаванды.       Вы привязали лошадей неподалёку от края. Ты первая двинулась к самому носу утёса — строгому, острому, возвышавшемуся над целым миром. Деревья по бокам оберегали от свирепых порывов ветра. Отсюда виделась гонка волн, и пляж, протоптанный копытами Лаванды и Ориона, и, конечно, горизонт. Далёкий. Заставляющий сердце тихонько ныть. — Если ты собралась прыгать, не думай, что я стану тебя ловить, — холодно отрезал голос сзади. — Правда? — ты повернулась спиной к обрыву. — Не станешь?       Оставалось всего пару шагов до края. Ты играючи скользнула назад едва уловимым движением и почти сразу заметила, как слабо чертыхнулся Скарамучча. Лицо его помрачнело пуще прежнего. — Ты за этим сюда пришла? Играть в детские игры? — окрысился он. — Нет. Это только для разминки, — ты отодвинулась от обрыва, решив не играть с судьбой.       Руки твои плавным жестом скользнули вверх. В районе груди потеплело — это вспыхнул изумрудным сиянием Глаз Бога. Ты затанцевала по кругу, чертя руками в воздухе линии нежные, мягкие, аккуратные. Магия отозвалась: послушным потоком тепла она скользнула к кончикам твоих пальцев, сорвалась с них молодой зеленью.       Снег развеялся от мановения твоей руки. Скарамучча с деланно равнодушным лицом наблюдал, как из промёрзшей каменистой земли вырастает молодая трава, налитая свежей зеленью. Небольшая полянка, которой как раз хватило бы для вас двоих; мягкая длинная растительность, сберегающая ото льда.       Почти мгновенно ты стала ощущать, как покалывает кончики пальцев, как они немеют и ослабевают. Не отказавшись от своей затеи, ты продолжила колдовать, и костенеть стали ноги. Такую цену твоё тело ставило за волшебство, и такую, даже большую, ты готова была заплатить за ту чудесную ночь, в которой не оставалось места тайнам. — Ну вот, — в последний раз взмазнув рукой, ты одобрительно кивнула. — Что думаешь? — Что мы занимаемся ерундой, — ответил Скарамучча. — Для чего мы здесь? — Мы? — ты усмехнулась. — Это что-то новенькое. Обычно это я занимаюсь ерундой и непонятно зачем верчусь рядом с тобой. — В любом случае, — он скрестил руки на груди. — Для чего всё это? — Не будь букой, — ты плюхнулась на лужайку и похлопала рядом с собой. — Садись.       В какой-то момент тебе показалось, что он в тот же миг развернётся, возьмёт под уздцы Ориона и уйдёт прочь, не забыв напомнить тебе, какая это всё несусветная глупость. Куда меньше ты была готова к тому, что произошло в действительности. Скарамучча, хрустя снегом под сапогами, и впрямь подошел, сел подле тебя на том расстоянии, которое допускала маленькая лужайка, и скрестил ноги. — И что? Будем медитировать и думать о том, как прекрасен мир? — раздражённо спросил Скарамучча. — Ну что ты, — ехидно отозвалась ты, — будем сидеть здесь три дня и три ночи без еды и воды, питаясь только солнечным светом, и писать трактат о том, почему вредно постоянно ворчать о бренной реальности.       Скарамучча покосился на тебя так, словно ты и впрямь могла привести сюда ради этого. Ты хмыкнула. — Расслабься. Я бы сама умерла со скуки. Просто подожди немного, ладно? — ты прищурилась. — Ты ведь переживёшь моё общество, верно? — Не уверен, — резюмировал Скарамучча, окинув тебя взглядом. — Брось. Ты сегодня сама доброта, — ты потянулась было к его шляпе вновь.       На этот раз Скарамучча отреагировал мгновенно. Его сильная рука перехватила твоё запястье, но как-то осторожно, точно боясь недооценить хрупкость твоих рук. Его ледяной взгляд на мгновение схлестнулся с твоим. — Видишь? — ты прикрыла глаза. — Я так и знала, что ты просто позволил мне забрать её. Тебе настолько не нравится признавать, что ты не комок из всего самого плохого, что может представить себе человеческий разум? — Не нравится. Я куда хуже, — Скарамучча отпустил тебя, отвернулся, избегая очередных переглядок. — Я так не думаю, — покачала головой ты. — Напрасно.       Очередной порыв холодного ветра заставил тебя съежиться. Ты обратила внимание, что Скарамучча, как и всегда, был одет не по погоде. От одного взгляда на него в тебя по спине пробегали мурашки. — Ты не замёрз? — обеспокоенно спросила ты. — Нет, — мгновенно откликнулся он, словно ждал этого вопроса.       Ты моргнула. Упрямый. Нет, упёртый. Просто баран. Даже если бы он превращался в ледяную статую на твоих глазах, он бы никогда в жизни этого не признал. Как ни отвратительно это было, тебе всё-таки хотелось быть уверенной, что он не станет одной из фигур на выставке в Белом Замке. — Не будь дураком. На, возьми, — ты протянула ему клечатый кашемировый шарф, нехотя снятый с шеи. — И что мне с этим делать прикажешь? — наморщил нос Скарамучча. — Не куксись. Надень, — настаивала ты. — Мне так будет спокойнее. — Спокойнее от того, что я завернусь в твой шарф? — ещё более непонимающе спросил Скарамучча. — Спокойнее от того, что ты будешь в тепле, балбес, — ты торопливо накинула шарф на его шею, пока он был в замешательстве. — Другое дело!..       Скарамучча выдохнул тебе в лицо, оказавшееся в опасной близости от его. Ещё немного, всего пара дюймов, и ваши носы бы непременно соприкоснулись… Однако ты предпочла отстраниться. — Глупость. Сказал же, я не мёрзну, — буркнул Скарамучча, отводя глаза. — Зато я мёрзну от одного взгляда на тебя, — фыркнула ты. — Пощади. — Себе бы оставила. Из нас двоих у тебя большая вероятность слечь с какой-нибудь болячкой смертных… — Скарамучча прикоснулся к шарфу, стал небрежно поправлять его. — А кицунэ разве смертные? — склонила голову ты. — Ты ещё не знаешь наверняка. Может, ты просто какой-нибудь бесполезный ёкай, — передёрнул плечами Скарамучча. — Пф-ф. Я уверена, что я кицунэ. — Неужели? — Определённо. — Это смехотворно. — Это интуиция! — Это опять твой придурошный оптимизм и надежда на самый весёлый исход. — Не без этого.       Скарамучча покачал головой. Шарф остался на нём. Ты с довольной улыбкой уложила голову на колени, подняла глаза к черноватому небу. Ветер иногда лохматил твои волосы, поддевал фату на шляпе Скарамуччи. Молчание не было злым или тягостным.       Может быть, вы даже слегка придвинулись друг к другу. Ничего не говорили. Скарамучча был терпелив, вновь задумался о чём-то. Время от времени, ты это чувствовала, он косился на тебя, долго смотрел, прежде чем вновь отвести глаза. Тепло разливалось в груди. Тихо фырчали лошади за вашими спинами. Шептался с кем-то ветер в кронах деревьев. Внизу играли в чехарду волны. Было спокойно и было тихо. Но в миг, когда ты решила, что лучше уже быть не может, яркая серебряная полоса прочертила озеро ночи. Ты вздрогнула. — Началось! — сорвалось с твоих губ.

[circles (based on ludovico einaudi) — greta svabo]

      И мир в тот же миг взорвался серебром и золотом. Ты почти подскочила, лишь в последний момент, притормозив, свалилась на колени, широко распахнула глаза и как-то совершенно влюблённо уставилась на небо, заставив Скарамуччу бросить на тебя недоумённый взгляд.       Звездопад — а это был именно он — расцветил небо мириадом цветов. Золотые вспышки проносились по сплошной черноте и потухали за горизонтом, и серебряные хвосты мчались за ними, сплетаясь с пурпурными, голубоватыми, розовыми кометами… Мир засиял, заблестел, погрузившись в состояние ему совсем не свойственное. Лучи света опали на море, на берег, на лес, на твоё лицо. Всё те же медово-золотые, ярко-серебряные, лиловые и синие… Они отражались в твоих глазах сплетением огней, застывали и терялись где-то в них — в твоих глубоких тёплых глазах, сияющих от восторга. Всё словно бы расцвело, поддалось навстречу небу. Мир менял цвет и форму в угоду торжеству. Той ночью не имели значение ни злость, ни страх, ни обида. Всё, всё терялось в пляске огней, в танце звезд, сгорающих дотла…       Всё новые и новые хвосты протягивались по кромешной темноте, и всё ярче вспыхивала эта темнота, теряя прежнюю непреодолимую черноту. Тьма колебалась, сопротивлялась, но в конце концов пятилась назад, всё дальше и дальше, невольно позволяя навесить на себя все эти блестящие ожерелья из звездных троп.       Почему-то тень всегда оказывалась слабее света. Почему-то радостный пурпур и нежное золото всегда побеждали в рассветной схватке. Почему-то даже самой тёмной ночью в небе сияла луна — или, по крайней мере, месяц, — и звезды. Даже когда глаза человека отчаянно стремились отвернуться от света, он был где-то рядом.       Бесшумно и так ярко, звезды галопом проносились по небу, и ты никак не могла оторвать глаз. Внутри всё пело и ликовало, сердце будто становилось теплее. Оно пускалось вскачь, пульсациями разбивалось о грудную клетку, все стремясь вырваться наружу, полететь вместе с этими свободными звездами, с этими кометами, исполненными самого сильного желания.       Ты повернулась к Скарамучче, и волосы твои всколыхнулись. В глазах отпечаталось небо или, может, просто взгляд твой просто всегда был таким пламенным и восторженным. Ты всё норовилась поделиться этим чувством со Скарамуччей. Вот бы в груди его в один миг стало так же тесно, думала ты, вот бы он вспомнил, каково это — быть подобным падающий звезде. Вот бы его глаза снова сияли, как у того маленького мальчика, которого ты давным-давно видела в видении, и рот расчертился бы в улыбке…       Скарамучча поймал твой взгляд почти сразу, словно не так уж ему и был интересен этот звездопад. Его глаза остановились на тебе. Холодные. Злые. Пустые. Почему-то он не спешил оторвать их. Почему-то всего на один краткий миг в них промелкнуло что-то нежное и мягкое, как хитрый весенний луч солнца. — Красиво, правда? — шепнула ты, придвигаясь обратно к нему.       Скарамучча ещё несколько мгновений смотрел на тебя, словно пытаясь запомнить, как ты выглядишь. Он считывал тебя взглядом, каждый дюйм твоей кожи, каждую волосинку, твои сверкающие в темноте глаза и счастливую до боли улыбку… Губы дрогнули, словно он хотел сказать «да». — Обычно, — в конце концов вырвалось из его рта, когда он отвел глаза. — Просто звёзды. — Вот и нет! — торжествующе объявила ты. — Это не просто звезды, балбес. Это падающие звезды. — Неужели? — изогнул бровь Скарамучча. — И как я мог этого не заметить? — Да подожди ты! — протестующе фыркнула ты. — Дай договорю! Говорят, что каждая из этих звёзд — символ сбывшейся мечты. А когда исполняется одно желание… — твоя улыбка стала шире. — …приходит время загадывать новое.       Скарамучча глядел на тебя, как на умалишенную, — впрочем, так он смотрел на тебя почти всегда. Ты отчего-то ему улыбалась и, наверное, он даже знал, что за этим последует, и, казалось, даже не хотел тебе противиться. — Чего ты желаешь, Скарамучча?       Твой вопрос не был неожиданностью. Он был глупым, наивным и по-детски оптимистичным. Именно такого хода ждал от тебя Скарамучча. Его черты ожесточились, глаза вмиг потемнели. — Я не стану заниматься этой чепухой, — отрезал он, отодвигаясь на самый край полянки. — Только дети верят в эти глупости. Чудеса? Мечты? Серьёзно?       Ты покачала головой. — В таком случае, дети мудрее многих взрослых.       Ты вновь села, рассматривая звездный фейерверк. Ветер чуть поддевал твои волосы. Скарамучча ненароком заметил, как мурашки пробегают по твоей открытой шее, и, наверное, это взволновало его даже больше проклятого звездопада. — Знаешь, нет ничего такого в том, чтобы верить в такие мелочи, — ты опустила голову. — Разве кому-то становится хуже от веры в чудо? — Тому, кто в него верит, — ответил Скарамучча пренебрежительно. — Потому что в конце концов надежда разбивает сердце гораздо сильнее, чем её отсутствие. — Иногда так бывает, а иногда, питаясь лишь верой да надеждой, люди могут идти вперёд, — ты вновь повернулась к Скарамучче. — А если бы твоё желание всё-таки могло изменить мир?       Надежда. Ты знала о ней всё в тот миг, когда доверчиво смотрела на Скарамуччу, ожидая ответа. Тебе хотелось видеть пламя в его глазах, его радость, свет, который совсем потускнел, но ещё едва заметно горел… Тебе хотелось той ночью лишь одного — счастья для того, кто всю жизнь ощущал себя пустым и нежеланным.       Грудь Скарамуччи чуть дрогнула. Было в его взгляде что-то мучительное, болезненное. Всего несколько мгновений он глядел в твои широко распахнутые глаза, бескрайние озёра доброты, чтобы затем, чётко выговаривая каждое слово, произнести: — Я пожелал бы не рождаться.       Его ответ был быстрым, резвым и очень, очень острым. Осколком стекла он вонзился в твое сердце и, казалось, напрочь разорвал его изнутри. Скарамучча смотрел на тебя своими темными глазами, совсем почерневшими в ночи, с вызовом. Он словно знал, какую боль увидит на твоём лице.       Люди не знают, сколь сильно их неосторожные слова могут ранить, пока не обнаружат это странное чувство в глазах своих близких. Оно похоже на сожаление, на сочувствие, на разочарование и на боль, но имеет в то же время совершенно другую форму. Это чувство рождается в момент, когда в полной мере осознаешь чужую боль. Когда эта чужая боль проникает глубоко в грудь. Это чувство… Когда быть рядом с кем-то на краткий миг становится невыносимо трудно, и воздух берет горло в кольцо… Он говорил об этом так просто, словно знал, каким сделался бы мир без него. Говорил так просто, словно бывают люди, не сделавшие совершенно ничего хорошего в жизни. Словно он никогда не делал ничего хорошего в жизни.       А ты смотрела на него с тем самым смешанным и злым чувством, явственно ощущая, как всё сжимается внутри. На миг шум прибоя стал тише, а звезды замерцали слабее. Ты не могла оторвать взгляда от Скарамуччи. Ты моргнула несколько раз. Усмехнулась. Ты-то уж точно знала, сколько боли должно перекачивать сердце человека, чтобы он смог сказать нечто подобное. Знала, какая обида, какая ненависть к себе, какая вина должна сжирать изнутри, чтобы только подумать о собственном исчезновении…       Тебе было слишком хорошо знакомо это чувство. Никто не смог бы точно сказать, кому хуже — внимающему или говорящему, но одно ты знала наверняка: людям с такой болью в груди не нужна жалость. Не нужно ни слёз, ни сочувствия… В них нет никакого смысла, когда считаешь, будто не заслуживаешь их.       Поэтому ты лишь медленно кивнула, чуть склонив голову набок. Глаза Скарамуччи переменились. Из них исчезло ледяное упрямство. Он словно бы даже растерялся, когда ты не возразила, не стала переубеждать. Он не смог бы узнать, какое чувство переполняло твоё сердце. Звездный свет скользил по твоему лицу. Пестрые тени мелькали на коже. Слабая, чуть заметная улыбка оставалась на твоих губах. У тебя той ночью, в самом деле, было всё, в чем ты нуждалась, и всё, чего тебе хотелось, — чтобы другие познали этот ощущение абсолютной полноценности и удовольствия. — А я бы… — сказала ты негромко. — Я бы загадала, чтобы ты обрёл счастье и познал настоящую взаимную любовь.       На этот раз Скарамучча не сумел спрятать удивления. Следом его лицо вспыхнуло злостью, даже скорее яростью; синее пламя возгорелось в его глазах. Как ты только смела быть такой доброй? Или, вернее сказать, такой мягкотелой? — Глупость, — прошипел он. — Потратить своё желание на кого-то другого — это наивно и… — Нет, если чьё-то счастье радует и тебя, — ответила ты.       Его пышущие огнём темные глаза. Твоя мягкая улыбка. Желание и совершенное опустошение. Парад сбывшейся мечты и горечь утерянной любви. Той ночью в тебе не было ни ослиного упрямства, ни отчаянного стремления доказать Скарамучче, что он не прав. Всё, чего ты желала, — разделить с ним хотя бы десятую часть своего счастья.       Тебе казалось, всё просто: у каждого должно быть право на второй шанс, на искупление, на счастье. Ты знала: есть безнадёжные люди, безнадёжно злые, безнадёжно печальные, безнадёжно холодные. Скарамучча был не из таких. В нём была искра. — Если бы тебя не было, — сказала ты, прежде чем Скарамучча вновь возразил, — не было бы и меня. Вишап убил бы меня в тот день. И уж конечно я не отправилась бы в трёхлетнее путешествие, потому что не захотела бы заиметь силу, подобную твоей. Я бы никогда не увидела мир и не узнала бы, что я — кицунэ. А ведь кто знает, сколько ещё я сделаю для Тейвата? — ты с какой-то светлой печалью качнула головой. — Ты спас как минимум одну жизнь, Скарамучча. Так что… Спасибо, что ты есть.       Твои глаза снова устремились к небу, и на сей раз Скарамучче было нечего возразить. Ты вновь поставила его в тупик. Во всём была виновата твоя проклятая доброта. И улыбка. И эти глаза с отблесками тысячи звезд, сиявшие ярче целого неба.       Во всём была виновата одна ты.       Что ему было делать, когда ты склоняла голову набок и смотрела на него без всякой злости? Иногда ты кричала, бесилась, словно хотела наброситься на него с кулаками… Иногда твоя точка зрения, такая глупая и человечная, выводила из себя и его. Но иногда ты просто была рядом. Ты смеялась, когда другие тряслись от ужаса. Прикасалась к нему, когда другие шарахались. Говорила с ним, когда другие молча отводили глаза, надеясь, что в них не ударит молния. Тебя меньше всего волновали его титул, его возраст, его силы. Тебя отчего-то беспокоили такие непомерные глупости, как сердце, желание и счастье.       Скарамучча оторвал от тебя глаза, бестолково уставился в небо. Ты прислушалась, в какой-то миг решив, что он поднимется и уйдёт. Ты бы совсем не удивилась. Может быть, под светом золотящихся мечтаний ты позволила себе сказать слишком много. Но, может быть, именно в ту ночь, именно в тот момент, этого было достаточно. Может быть звездопад, уже будучи чудом, творил чудеса вокруг. Может быть летящие в глубины моря звезды навсегда оставались в сердцах тех, кто провожал их в последний путь, и отзвуки старых надежд продолжали звенеть в новых сердцах.       И, может быть, даже сгоревшее дотла сердце было способно вспыхнуть снова, если в нём вдруг появится одна крохотная мечта.       А звезды так и мчались по небу неудержимым галопом, сжигая себя навек. Они так торопились, так стремились затонуть в бескрайнем чёрном море, где-то за горизонтом, где их привычный мир встречался с загадочным земным. Звезды не знали поражений. Звезды не знали преград. Это делало их похожими на человеческие мечты. Даже море, налитое тьмой, той ночью непрерывно вспыхивало золотом. Волны подхватывали свет и сияли, вздымаясь всё выше. Море начинало волноваться, поддаваясь силе звёзд. Мир тонул в твоих восторженных глазах. Всё внутри расцветало, как ранней весной. Умиротворение тёплым молоком затопило твоё тело. Если тревога и притаилась ненадолго в закромах беспокойного сердца, звездопад осветил самые его темные уголки. Страха больше не было.       Скарамучча не говорил с тобой. Ты не просила его начать. Такими ночами, в общем-то, хочется скорее молчать и держаться за руки, хотя, пожалуй, к такому Скарамучча ещё не был готов.       Постепенно звезд становилось всё меньше. Воплощение мечты, облаченное в цветные миражи, стало таять. Полосы, прочерченные несколькими звездами, тускнели во вновь чернеющем небе. Последние звезды исчезали в волнах. Небо погасло. Стихла волшебная песня в груди. Исчезли пестрые тени, исчезли всплески света и отблески огней — осталось лишь воспоминание о дикой необузданной мечте, о чьём-то сбывшемся желании обрести любовь, богатство и свободу.       Мир снова погрузился в обыденную темноту, и лишь луна осталась освещать ваши завороженные лица. Ты несколько мгновений ещё улыбалась ночи, стараясь запечатлеть в своей душе миг совершенного счастья. Миг спокойствия. Миг единения с миром. Потом голова твоя непроизвольно опустилась. — Ну, вот и всё… — ты вздохнула, поворачиваясь к Скарамучче. — Звездопад закончился. Можем возвращаться домой.       Скарамучча перевёл на тебя тяжелый взгляд. Внимательно всмотрелся в твоё лицо. Искал ли он ответ, зачем пошёл сюда? Почему в конце-концов принял твое предложение? — Зачем ты позвала меня? — вдруг сорвалось с его губ.       Ты пожала плечами. Ты, пожалуй, сказала ему уже всё, что могла, и ему осталось лишь впустить твоё тепло в своё измученное сердце. — Я люблю проводить с тобой время. Тебя интересно узнавать, — честно ответила ты. — Ты много чего рассказал мне о том, как видишь мир, и я хотела показать тебе то, что вижу я. — И что теперь? Ждёшь, что я стану белым и пушистым? — неожиданно окрысился Скарамучча.       Ты взглянула на него внимательно. Он словно стряхнул с себя покров волшебной ночи, вмиг ожесточился и разгневался. Его глаза покрылись инеем. — Вот ещё. Ты никогда таким не будешь, — качнула головой ты. — Да и нет никакого смысла менять других людей. Это должно быть их собственное решение, — ты взглянула на Скарамуччу. — Ты нравишься мне таким, какой ты есть, Скар, даже если иногда ты ведёшь себя как заноза в заднице.       На лице Скарамуччи на секунду нарисовалось удивление, но почти мгновенно оно сменилось раздражением. — Ты ничего обо мне не знаешь, — мотнул головой он. — Может быть. Но, может быть, именно поэтому я вижу в тебе то, чего не видишь даже ты сам, — улыбнулась ты. — Ты многое прячешь от мира из страха.       Стоило этим словам раствориться в воздухе, как ты о них пожалела. Казалось, мир вспыхнул невидимыми молниями и затрещал от напряжения. Мурашки табуном проскакали по спине. — Из страха?       Скарамучча залился холодным, совершенно злобным смехом. Пожалуй, у тебя должны были затрястись поджилки, но вместо этого ты смотрела на него абсолютно спокойно, приподняв одну бровь, и ожидала, пока он закончит. Его хохот стал быстро утихать, когда он заметил, что ни единая мышца не дрогнула на твоём лице. Губы сразу скривились. Скарамучча нахмурился. Его взгляд стал холоднее прежнего. — Нет никакого страха, тупица, — он вдруг придвинулся к тебе, опалив твоё лицо горячим дыханием. — Думаешь, ты самая умная? Думаешь, понимаешь меня?       Внутри всколыхнулся гнев. Ты хотела ему помочь, ты хотела быть рядом, так чего ради он отталкивал тебя? Почему с таким ослиным упрямством отказывался видеть свет? Молния пронеслась по венам, толкнув тебя вперёд. Вас стал разделять всего один жалкий дюйм. — Ещё как понимаю. Я вижу, что ты делаешь, — ты сощурилась. — Ты так чертовски напуган, что надеешься внушить страх всем вокруг себя. Думаешь, если все будут от тебя шарахаться, никто не осмелится заглянуть в душу, да?       Его зрачки, казалось, сузились. Тени на лице стали резче. — Нет никакой души, — резко ответил Скарамучча. — Это человеческая проблема. Я гораздо больше, чем жалкий человечишко, слышишь?       Ты вся воспылала: от злобы, от отчаяния, от горечи и разочарования. Он не желал тебя слышать, даже после всего, что было, даже этой волшебной ночью. — Тогда кто ты? — запальчиво бросила ты. — Кто ты такой, Скарамучча?       Его лицо дрогнуло. Вы были друг к другу так близко, что ты без труда разглядела это крохотное движение даже в темноте. Скарамучча ответил не сразу. Его глаза, пылавшие ещё мгновение назад адской синевой, плескавшие в тебя темным пламенем, вдруг потухли, охладели и стали совершенно равнодушными. Ты ощутила его рваный выдох. — Я кукла, — глухо отозвался он. — Я жалкая марионетка. Что бы ты себе ни придумала… Я никогда не буду таким, как ты.       В твоей груди сразу что-то надломилось. Он сказал это тише прежнего с этим отчужденным чувством во взгляде, с печальным эхом в голосе, но тебе показалось, будто он выкрикнул тебе это в самое ухо, словно тебя опрокинуло громовой волной. — Я верю в тебя, — так же тихо ответила ты. — Я верю в то, что ты можешь быть кем захочешь, вне завимости от того, кем ты был рожден.       Всего один дюйм — и ты сумела бы взять его за руку или, может быть, даже обнять. Может, ему хватило бы мгновения человеческого тепла, чтобы понять, как сильно он в нём нуждался. Может быть, сожми ты его руку, он перестал бы ощущать боль и холод.       Но ты не притронулась к нему. Не сделала ни единого движения. У тебя были все права мира на злость и на обиду. У тебя были все права мира, чтобы смотреть на него так, как ты смотрела — почти умоляюще с невыносимой надеждой. — Ты, — холодно произнёс Скарамучча, — глупая наивная девочка. Не смей делать вид, что понимаешь меня.       Что ж, у него были все права мира отвергнуть тебя. У него тоже были все права мира злиться на тебя — наглую и настырную. Против воли всё в груди потрескалось, подобно разбитому стеклу. — Хорошо, — сдержав порыв чувств, ответила ты. — Как скажешь.       Он не сразу отодвинулся от тебя. Ты не стала отворачиваться первой. Ты готова была быть последним человеком. Ты готова была быть тем, кто стоит до конца. Ты готова была дать ему ещё один шанс, чтобы только он принял твою веру и поверил в себя сам.       Искра пробежала между вами — едва уловимая, сотканная из праведного гнева, недопонимания и страха. Искра, которая в мгновенье могла разразиться пламенем. Ты смотрела на него, он — на тебя. В свете луны, в отзвуке учащенного дыхания, в эхе людского и божественного…       Скарамучча отстранился первый. Ты приподняла подбородок. Он разорвал зрительный контакт. Поднялся так, будто ничего и не было. Ушёл. А ты так и продолжала глядеть в одну точку, словно надеясь, что он вернётся. Трещин в груди разом стало в сотню раз больше. Зашумели стремена и поводья. В лесной тишине раздалось тихое фырчание Ориона, а следом — топот копыт. Ты так и сидела, не шевельнувшись, пока шум лошадиного галопа не стих в отдалении. Тогда вздох разрезал тишину. — Ну вот. Ещё и шарф забрал, — пробормотала ты.       Неприятное чувство поселилось под сердцем. Ты подняла голову к звездам, спрашивая себя, суждено ли сбыться твоему желанию. Ведь разве заставишь человека проникнуться чувством, в котором он, по своему мнению, совершенно не нуждается? «Может и суждено, — подумала ты невольно, — но может и не со мной.»       Ты медленно поднялась, не желая больше ни секунды задерживаться в этом проклятом месте, подошла к Лаванде. Развязывая поводья, ты чувствовала, как всё сильнее тяжелеет голова. Ты вдруг ощутила эту бессонную ночь сполна. Со вздохом прижалась лбом к шее кобылы. — Я сдаюсь, Лаванда, — тихо сказала ты. — Если он не пойдёт мне навстречу, значит так тому и быть. Наверное не всех можно спасти, да?       Лаванда взглянула на тебя своими умными лошадиными глазами, шевельнула изящными ушками, словно бы согласилась. Улыбка тронула твои губы. — Холодает. Нужно возвращаться, — ты перебросила поводья на загривок и забралась в седло.       И вы с Лавандой в полном одиночестве поехали в темную ночь. Мрак сомкнулся за вашими спинами. Лишь трава осталась колыхаться посреди утеса, заметенного снегом, там, где ещё недавно тебе казалось, что осталось совсем немного до победы. Вскоре нежные побеги покрылись белой порошей и их совсем перестало быть видно.