Сердце в кукольном теле

Все люди в разной степени способны воткнуть нож в спину. Но, что же теперь, отказаться от любви и дружбы лишь из-за призрачной возможности предательства?

[solas — gibran alcocer]       Путешествия — дело весьма и весьма неоднозначное. Сложно назвать их вещью совершенно точно плохой или совершенно точно хорошей. Тут, по обыкновению, всё зависит от угла зрения. Путешествие, например, всегда приоткрывает мир с новой стороны. Оно ведёт к новым людям, новым взглядам, новым целям и новым знаниям. Путешествие — проводник свободы и открытий.       С другой же стороны путешествие неизбежно ведёт к разлуке. Прощание, расставание, пусть даже недолгое, сулит страннику его стезя. Путешествие несёт в себе страсть и волю, да, но приправлены они и горечью.       Странствие, как правило, избирают те, кто ещё не нашёл путь к самому себе. Узнавая мир вокруг, узнавая людей, отклоняясь от назначенной дороги, человек ступает на тернистую тропу. Тропу, что приведёт его к понимаю себя. К пониманию, быть может, и всего мира.       Учит путешествие и смирению, и принятию. Ведь не сможет простой человек остановить грозу или заставить реку войти обратно в берега? Нет, простой человек может лишь переждать, развести костёр, пока за стенами пещеры бушует буря.       Так складывается, что жизнь сулит путешествие всем. Жизнь и сама по себе одно большое путешествие: несущее радость и печаль, встречи и расставания, боль и счастье. Жизнь, как и путешествие, по природе своей неоднородна, неоднозначна…       Тебе много раз доводилось слышать, что жизнь — бесценный дар. Что бы ни происходило, беречь её нужно как зеницу ока и ни в коем случае не отказываться от неё добровольно. Рассуждающие подобным образом люди, как правило, предпочитают не замечать, какую боль порой приносит эта самая жизнь. Может ли с ними согласиться тот, кто на своём пути видел лишь муку и страданье? Тот, кого мир отверг, прожевал и выплюнул, раздавил и изувечил? Может ли тот, кого предавали сотню раз, довериться вновь? Может ли верно оценить жизнь тот, к кому она была неизменно жестока? А тот, кто видел лишь свет и радость? Будет ли он прав, сказав, что жизнь — божественный подарок, если не встречал на дороге преград, не страдал, не видел боли?       На Северном полюсе у тебя было много времени подумать об этом. Тренируясь среди льдов и снегов, ты невольно возвращалась к размышлениям о расстановке сил на шахматной доске величиной в целый мир. Всё гадала: где добро и где зло? Чьему королю должны были объявить шах и мат, чтобы в мире воцарилась гармония?       Вьюга молчала в ответ на твои терзания. Ты продолжала думать. Наблюдала, как снег покрывает землю и засыпает мир. Наблюдала, как зажигаются звёзды на небе и чернила ночи освещаются северным сиянием. Наблюдала, как протекает жизнь в снежной пустоши, и, наконец, находила ответ.       Не обязательно всё в мире должно было быть однородным и единственно правильным. Что-то может быть весьма неоднозначным и не становиться от этого плохим. Жизнь никогда не будет лишь задаривать цветами. Иногда она будет бить под дых и смеяться, пока ты сплёвываешь кровь. Иногда будет омывать нежной морской волной, а иногда без всякой жалости швырять о камни.       Но разве при этом жизнь отнимет весну? Разве заберёт солнечный свет? Разве, пусть и скроются на время, звёзды пропадут? О, жизнь непременно сделает больно, но ищущий света найдёт его и в темное время.       Жизнь — это дар. Ценный дар. Неоднозначный. Не всегда исключительно приятный. Но жизнь даёт людям время понять. Увидеть. Ошибиться. Начать заново. Познать такой большой, такой прекрасный мир…       И потому жизнь — путешествие. Одно большое путешествие, полное невзгод и радостей, счастья и боли, знакомств и разлук. Она, как и всякое путешествие, дарит человеку путь к самому себе, но не открывает его напрямую, а лишь осторожно подталкивает по направлению к нему.       Всё было неоднозначно. Жизнь. Путешествия. Люди.       Ты твёрдо знала: что приносит радость, может принести и боль. Кто имеет доброе сердце, порой поступает жестоко, ибо ничего иного не видел. И можно ли назвать плохим того, кто принёс зло лишь оттого, что не познал света?       Северный полюс ты об этом не спрашивала. Ответ был в твоём сердце задолго до того, как ты отправилась в свое долгое путешествие. Ты знала: люди имеют право на прощение и искупление. Ты верила, что тот, кто старается исправить свои ошибки, обязан получить право сделать это.       И точно так же ты знала, что старые люди не обязаны принимать этого человека после того, как он переменится. Не обязаны были верить в его искренность. Такому человеку, понимала ты, больше не будет места в прежнем мире, который запомнил его злобной тварью и ждал от него подлости.

Жизнь. Путешествие. Люди.

Дар. Проклятье. Что-то ещё.

      Путешествия… Ты любила их более всего на свете. Ты любила их с тех пор, как твой брат привёз тебя в столицу. Ты любила их за запах лошадей, за маячащий впереди горизонт, за закаты и рассветы вдали от дома. Путешествия были полны тайн мироздания и загадок природы. Путешествия вели в незримые дали. И особенное место в твоём сердце занимало путешествие на Северный полюс. Три года скитаний и поисков себя, три года открытий мира и собственной души, три года в пути за истинной силой. Это путешествие было особенным…       Но и оно имело свойство кончаться.       Седьмой раз ты проснулась в своей кровати и седьмой раз удивилась балдахину над головой вместо утреннего неба. Твоя спина впервые за три года не страдала от жёсткости матраса, а тело не продрогло до костей. Ты не могла отказать себе в удовольствии задержаться в кровати подольше. Давно позабыв, каково это — жить в уюте, ты поначалу чувствовала себя странно. Твоя старая комната в старой башне казалась тебе чужой.       Но к хорошему быстро привыкаешь. Всего неделя, и ты уже не могла вспомнить, как просыпалась поутру на холоде с животом, урчащим от голода, с кожей, исцарапанной ветвями лесных деревьев, в грязной и потрёпанной одежде. Теперь ты была окутана теплом мягкой перины и одеяла. Здесь не пахло свободой и не веяло пустошью, но здесь был шёлковый халат и сытость. Ты не могла не признать, что тебе нравился Белый замок, хотя бы потому что здесь не приходилось выживать.       Иногда ты, честно говоря, скучала по просторам Снежной и Северного полюса. Вспоминала Виктора и духов севера, крутя меж пальцев свой глаз бога, подвешенный на серебряную цепь.       И всё же здесь, в столице, был твой дом. Иной раз ты оглядывала свою светлую серебристо-голубую комнату, всегда ласкаемую солнечными лучами, и не могла поверить, что когда-то сумела отсюда сбежать.       Окна у тебя были большие, такие, что видно было всю столицу, окутанную туманом. Отсюда всё казалось крохотным лабиринтом со снующими в нем людишкам, похожими на муравьев. Всё… Все человеческие судьбы, все переживания с высоты Западной башни выглядели незначительными настолько, что ты начинала понимать, зачем цари возводят столь громадные замки. Твоя комната не отличалась шикарным убранством. У тебя были платяной шкаф, небольшая прикроватная тумбочка из сосны, да туалетный столик с зеркалом, овитым серебром. Ты прекрасно знала, как любят вычурность Предвестники, живущие с тобой в одной башне, но твой вкус сильно отличался. Тебе было достаточно пространства для сна и собственной ванной для полного счастья.       Всё было как прежде, и одновременно — совершенно иначе.       Твоя комната по настоянию Тартальи, верившего, что ты вернешься, осталась нетронутой до твоего приезда. Ты всё так же с утра заходила за любимым горячим шоколадом и частенько проводила дни в счастливой праздности, гуляя по замку или саду. Ты носила ту же одежду, видела те же фасады, кивала при встрече тем же людям…       Но сердце твоё чувствовало, что всё изменилось. Его было не обмануть.       В замке на тебя теперь смотрели иначе. Предвестникам так и не было до тебя дела, зато рядовые частенько перешёптывались, поглядывая на тебя, и ты даже догадывалась, в ком было дело. Впрочем, это не имело никакого значения.       Пусть бы болтали за спиной, что хотели, только не лезли в твою жизнь.       Изменился и взгляд Тартальи. Он любил тебя, по-прежнему любил своей могучей братской любовью, но теперь… Он словно ждал от тебя подвоха. Боялся, что ты вновь исчезнешь. Боялся потерять больше чем когда-либо.       И ты знала, что сегодня придётся наконец это обсудить.       Подъем дался тебе с трудом. Необходимость тяжёлого разговора давила на плечи, пока ты делала необходимый минимум, чтобы выглядеть здоровым человеком: умывалась, чистила зубы, расчёсывалась и переодевалась в тёплый шерстяной плащ. — Спокойно, — вздохнула ты, рассматривая себя в зеркало, поправляя Глаз Бога, гордо переливавшийся изумрудом на груди. — Это всего лишь, мой брат. Не Царица, не Моракс и даже не Синьора. Просто мой брат.       Это не помогало.       Сдавшись, ты бросила попытки убедить себя в несущественности этого разговора и покинула покои быстрым шагом, хлопнув дверью. Холл встретил тебя пустотой и тишиной. Белый замок тоже оставался прежним. Выложенный светлым мрамором, выстланный пурпурными коврами, со своими диковинными витражами и хрустальными люстрами, он по-прежнему демонстрировал величие и отчуждённость. Здесь, в холле Западной башни, тем утром не было никого кроме тебя. Твои шаги тонули в бархате ковра. Свет стелился по твоему чёрному одеянию. Ты словно шла на смерть, ожидая услышать свой приговор.       И ты была совсем одна на этом пути, пока неожиданно не отворилась соседняя твоей дверь. [ilomilo (slowed) — billie eilish]       Дыхание на мгновение замерло. Ты давно знала, кто живёт через стену от тебя, и человеком он, прямо сказать, был неважным. Более того, он был несносным, невыносимым болваном, заносчивым кретином и эгоистичным придурком. — Сказитель, — сухо кивнула ты.       Он одарил тебя неприязненным взглядом, и раздражение кольнуло где-то в животе. — Снова ты, — холодно заметил Сказитель. — Удивительно, — язвительно ответила ты, — что так получается.       Сказитель чуть дёрнул верхней губой, выражая свою очевидную оценку твоему сарказму. Выход из Западной башни имелся лишь один, и вы обречённо двинулись в одну сторону, держась по разные стены холла. Воздух потрескивал от напряжения между вами.       Ты не выносила молчания рядом с ним. Он был слишком угрожающим и горделивым, чтобы просто молчать возле него. Ему не приходилось ничего делать, чтобы ты начинала защищаться. — Можно я поинтересуюсь? — формально спросила ты. — Нет, — отозвался Сказитель. — Что за праздник сегодня? — проигнорировав его отказ, поинтересовалась ты. — С чего вдруг великий Сказитель созволил ответить на моё приветствие?       Вполне резонный вопрос тому, кто всю неделю даже не глядел в твою сторону и упрямо делал вид, что не подозревает о твоём существовании. — Напомни, кто ты такая, чтобы Предвестники были обязаны говорить с тобой? — ледяным тоном уточнил Сказитель.       Тебя удручала его манера даже не смотреть в твою сторону во время разговора. Ты шумно вздохнула. — Точно, я же всего лишь сестра Чайльда, — пробурчала ты. — Как может удостоить меня беседой сам Сказитель… — Наконец-то ты сказала дельную вещь, — он бросил на тебя взгляд.       Хлёсткое возмущение прошило тебя насквозь. — Тебе обязательно вести себя как кретин и вечно грубить всем вокруг? — ты остановилась. — Легче от этого?       Скарамучча не счёл нужным ответить. Тебе ничего не оставалось кроме как пойти за ним в арку и ступить на длинную лестницу вниз. — Хотя знаешь, ты прав. Молчание — это лучшее, что ты можешь предложить этому миру, — ты обогнала его, проскакав по ступенькам. — Ты хоть иногда затыкаешься? — Сказитель выглядел раздражённым. — В твоём присутствии — нет, — ответила ты лукаво. — Не могу отказать себе в удовольствии порадовать тебя беседой. — Избавь меня от этого, — поморщился Сказитель. — Ни за что, — фыркнула ты.       Лестница была длинной, а ваша любовь друг к другу — несущественной. Ты ступала перед ним, подавляя желание скинуть его вниз по ступеням. Он был слишком высокомерен. Слишком много о себе думал. Он же, идя за тобой, несомненно прожигал твою спину взглядом. Наглая. Одна такая в своём роде. Никогда, никогда его не боялась. Он был Шестым Предвестником, самым опасным из твоих соседей, но тебе словно не было до этого дела.       Невыносимо непринуждённая. Ты не преклонялась. Не шарахалась. Ты не почитала, не давала уважения больше положенного самому простому крестьянину, не видела в нём повелителя… Ты требовала от него человечности. Ты и говорила-то с ним, как с самым обычным человеком.       Как смела ты позволять себе такую дерзость? — Красивая мозаика, — невпопад заметила ты.       Сказитель, убедившись, что ты не видишь, взглянул на стену. Весь Белый замок был вычурным. Пафос давно впитался в его холодный мрамор, в ковровые дороги, в люстры, да даже в доспехи стражников. Всё это место было ненастоящим. Даже эта мозаика с белыми волками и Царицей. Показушное величие, фальшивое величие, величие, которое так надежно выстраивало ненастоящие фасады. — Витражи тоже красивые. Здесь совсем ничего не поменялось, — ты вздохнула.       Ты не то чтобы обращалась к Сказителю. Он скорее становился невольным свидетелем твоих воспоминаний об этом месте, нежеланным гостем твоей памяти. Ему приходилось наблюдать это странное выражение в твоих глазах… Такое обычно бывало у людей, имевших с каким-то местом тесную связь. Это было по-человечески. Это было в высшей степени жалко.       Но Сказитель ничего не говорил. Ты не заметила, как поравнялась с ним, совсем позабыв о своей в некотором роде детской обиде. Сказитель покосился на тебя, предпочтя молчание всем вопросам, которые могли прийти в его голову. — Ты бы скучал по Белому замку, если бы уехал отсюда? — неожиданно спросила ты, поворачиваясь к Сказитель.       Против воли тебе было жутко любопытно, что делает холодного и отчужденного человека таким. Ты сердилась на Сказителя, но обнаруживала в себе и желание узнать, как он думает, что чувствует, каким видится ему окружающий мир. Ты взглянула на него, широко распахнув глаза, и успела увидеть мелькнувшее на его лице выражение недоумения. Его бронзовая маска презрения треснула всего на один миг, на долю мгновения, и всё же ты успела уловить его непонимание. — Прекрати вести себя так, будто мы друзья. Ты сама помнишь, что наговорила минуту назад? — он отодвинулся ближе к стене. — Я отходчива, — ты пожала плечами. — Подумала вот, может, если узнаю тебя поближе, ты перестанешь меня раздражать. — Я не нуждаюсь в твоём покровительстве, — с отвращением ответил Сказитель. — Брось, — ты резко остановилась. — Что тебе мешает просто поболтать со мной? — Я не хочу с тобой говорить, — Сказитель тоже остановился. — Ни говорить, ни ходить, ни здороваться. Ничего. Просто исчезни. — А чего замер тогда? — ты скрестила руки на груди. — Не говори, что это рефлекс. Я не поверю.       Сказитель дёрнул губой и, разъярённо взмахнув плащом, пошёл дальше по лестнице. Ты, фыркнув, последовала за ним. Что ещё ты могла сделать, чтобы он начал вести себя как нормальный человек? — Хоть бы попробовал, — пробурчала ты, догоняя Сказителя.       Он глянул на тебя через плечо. Невообразимое безрассудство, стиравшее все грани с глупостью. За твоими мыслями было не угнаться: в одно мгновенье ты его порицаешь, а в следующее уже нарываешься на беседу. И как тебя понимать? Принимала его и отвергала одновременно. Звала за собой, но не упускала случая подшутить над тем, что давало ему силу. Как с тобой справиться? Как не ошибиться в твоих намереньях? Как предугадать следующий шаг?       Но он не готов был признать, что ты была самой страшной его соперницей. Сказителю доводилось видеть много гроз. Они, однако, были предсказуемы в своих ударах по земле и деревьям. Зато каждое твоё движение оскорбительно ставило под сомнение силу и ум Сказителя. — Нет, не скучал бы, — он тоже умел быть непредсказуемым.       Ты удивлённо повернулась к нему. Он всё ещё избегал твоего взгляда, упрямо смотря прямо перед собой. — Вот как? — ты задумчиво кивнула. — Но, если твой дом не здесь, тогда где?       Вопрос на секунду поставил Сказителя в тупик. Ты говорила так легко о том, о чём другие боялись даже молчать, так просто, глядя ему в глаза, спрашивала о том, чего тебе знать не следовало… Он чуть качнул головой. — Дом, — холодно произнёс он, — это слишком по-человечески. — Брось. Должно же быть место, где тебе хорошо? — ты попыталась поймать его взгляд.       Сказитель промолчал в ответ, и грусть уколола твоё сердце. У Одиннадцатого была сестра. У Восьмой — Панталоне. У Царицы — мечта и целая страна. А что было у Шестого? Где его ждали? Где любили?       Ты была зла, но было тебе и невыносимо печально, как бывает печально за людей злых и одиноких. Они может и вовсе злыми не были. Может жестокость в них бралась от вечного одиночества среди сотен людей. Может они учились ненавидеть, потому что любовь их никогда не принимали. — Угадай, кого не будет в этом месте, — Сказитель ничем не выдал своих чувств. — Дай-ка подумать, — ты стала загибать пальцы. — Аякса, Синьоры, Дотторе, твоих олухов-подчинённых… — ты поморщилась. — Вообще людей не будет… — Можешь остановиться на одном человеке, — подсказал Сказитель, выразительно глядя на тебя. — Да, пожалуй, ты прав, — вздохнула ты. — Только Аякса.       Сказитель едва заметно закатил глаза, и ты зашлась смехом. Твой громкий хохот отразился от каменных стех, эхом сбежал вниз по лестнице. Сказитель поднял брови. — Поверить не могу, у тебя есть эмоции, — ты улыбнулась ему. — Удивительно.       Ты делала всё это так просто. Для тебя не было запретных тем и противоречий. Ты была легка на подъем, не несла за собой ни мести, ни вины. Сказитель, надо сказать, справедливо опасался твоего чистого сердца. — Поверить не могу, что ты удивляешься таким глупостям, — фыркнул Сказитель.       Но ты, вновь засмеяшись, лишь осторожно пихнула его локтем. Сказитель откровенно ошарашенно взглянул на тебя. Как смела?.. — Большой злой бука, — хмыкнула ты, — а на самом деле, держу пари, ты очаровашка. — Что ты… — начал было Сказитель. — Подумай, — подмигнула ты. — Всего пара слов, и ты уже болтаешь со мной. Если вся твоя отстранённость рушится так быстро, не так уж ты и хочешь… — Понятно. Очередная глупость, — Сказитель ускорил шаг.       Ты пожала плечами. Лестница наконец заканчивалась, утыкаясь плоским носом в громадную дубовую дверь. Скарамучча влетел в неё, как в спасательный круг, ты — невозмутимой походкой за ним.       Холл, ведущий в основную часть замка, был просторным и светлым. Стены в нем были выложены белым мрамором с золотыми прожилками, подобными сияющим венам. Каменная кровь в них застыла навек. Потолки висели так высоко, что понадобилось бы человек десять поставить на плечи друг другу, чтобы до него дотянуться. Чуть выпуклые, они были исписаны историей Фатуи.       Даже те, кто ненавидел, те, кто презирал, не могли не согласиться, что зрелище было прекрасное. Одиннадцать важнейших людей, склонивших колени колени перед архонтом. Одиннадцать Предвестников Фатуи. Одиннадцать божественных врагов. Весь этот холл был вычурным и пышным. Таков был способ Царицы спрятать жестокость, скрыть её за помпезностью и роскошью. Всё в этом холле возводилось фасадом против взглядов жителей, чтобы они не сумели рассмотреть истину.       Фальшь жила в каждом углу Белого Замка и, стыдно сказать, но ты к ней привыкла. Ты перестала пытаться увидеть гнилое ядро, отвернулась от правды, закрыла глаза… Потому что таков был мир Снежной: или ты отказываешься от истины, или вьюга поглотит тебя. Жить в Белом Замке означало уметь лгать и скрываться, быть жестокой и в достаточной мере хитрой.       Но в мире ледяного Царства были и те, кто показывал правду. Те, кто несмотря ни на что стремился вытащить истину на свет. Они не кричали, вертя её над головой, что отыскали ответы. Они были тихими, невзрачными и потому живыми. В простонародье их называли творческими; ты же считала их обличителями.       Художники. Писатели. Скульпторы. Архитекторы. Люди, которые всегда смотрели глубже, в самую суть вещей, и находили связь, недоступную глазу человека логики. Люди творчества, люди созидания были зрячими в самом прямом смысле этого слова: они глядели дальше фасадов и любезностей, туда, где за покрывалом из фальши творились зверства.       Искусство в замке было повсюду. Не каждый смел сунуться в душу Предвестникам: большинство портретов и рисунков, конечно, были такими же фальшивыми, как и всё остальное. Они воспевали величие и благородство. Но правда хитра, как вода; она всегда просачивается через самые неожиданные места. Человек, сотворивший окна в холле Западной башни, знал об этом лучше всех. Простые стёкла чередовались здесь с поразительной красоты витражами предвестников.       Прежде ты, опустив глаза, проходила мимо них, не смея взглянуть. Теперь же, подняв голову, нашла в себе силы посмотреть на души, собранные из мелких кусочков цветного стекла, на правду, которую художник сложил из пазла своей фантазии. Они шли один за другим. Знакомые и чужие, близкие и далёкие, прячущиеся за масками, но обнажённые ясным взором художника, выданные его искусными руками. Не иначе, как Царица хотела, чтобы в этом замке было хоть одно подлинное место.       Сказитель даже головы не повернул, когда вы ступили в холл. Ты же сразу подняла глаза, жаждя рассмотреть их всех, угадать их драму. Понять, как они оказались в оковах изо льда у трона Царицы.       Одиннадцатый. Твоего брата изобразили в терновом венце. Он раскинул в стороны руки с водяными клинками, натянул на лицо холодную улыбку и смотрел своими тёмными синими глазами так, как смотрел обычно на врагов. Не его оружие, не его улыбка, но его взгляд… Он вселял в тебя холодное липкое чувство ужаса. Тарталья был беспощаден к тому, кого называл врагом. Он берег честь поединка. Обряд битвы. Тем не менее, его руки были перепачканы багряной кровью, а за спиной его зияла океаническая бездна, беспокойные воды, способные в любой миг обернуться штормом.       Ты поморщилась, переводя глаза на следующие витражи. Твой брат не был таким. Аякс не был таким. Зато Тарталья Чайльд, Одиннадцатый Предвестник Фатуи, к твоему сожалению, был именно таким.       Следом шли витражи двух незнакомых тебе в личном смысле Предвестников, а потом взгляд твой упал на Восьмую. Женщину, которая презирала и тебя, и твою семью, и заодно весь мир.       Алая ведьма была изображена на стекле безусловно прекрасной женщиной. Кожа её была бледна, как лунный свет, а волосы белы, как снег. Багряное платье развевалось за её спиной, подхваченное пламенью, а руки были увенчаны браслетами из серебряного инея. Один глаз её был прикрыт крылом мотылька, иной же смотрел северной ночью, ледяной бурей, так он был холоден. Ты не знала её истории, не знала, как Белый замок стал её домом, но что-то подсказывало тебе: ответ кроется в увядшей розе у её ног.       Ты скользнула взглядом по портрету Сандроне и, наконец, увидела его — Шестого Предвестника Фатуи, высокомерного кретина, шагающего рядом с тобой, явно раздражённого тем, что при его виде ты не падаешь на колени.       Витраж бросал на пол пурпурные отблески. Мальчик, изображённый на окне, был тебе незнаком: его шея и руки были вывернуты под странным углом, словно их подвесили к потолку невидимыми нитями. Длинное чернильное кимоно ниспадало к грозовым клочьям у его ног. Фиолетовые тучи клубились за его спиной, и в них тебе чудился чей-то тёмный силуэт.       Витраж был ярким. Он переливался всеми оттенками лавандового и лилового, фуксии и аметиста, выхваченный из темноты лучами январского солнца. Он кричал о чувстве прекрасного, воспевал грозы, слагал легенду о великолепии вечных молний… Но глаза… Глаза Сказителя были совсем другие. Не холодные, не злые, не исполненные желания отринуть все принятое человеком. Пустые и совершенно безразличные, они глядели прямо перед собой, сквозь пространство и время, сквозь пол, сквозь саму землю… Они были так светлы, так невинны и чисты, и всё же не имели никаких чувств к миру. Не видели в нем ни прекрасного, ни ужасного. Они вовсе не видели, смотрели, но не видели.       Ты притормозила, заглядевшись на витраж. Мальчик, в котором не было жестокости. Мальчик-полотно, на котором нарисовали эмблему фатуи. Мальчик-глина, из которого слепили воина. — Интересно, витражист читал ваши личные дневники? — поинтересовалась ты.       Сказитель обернулся и взгляд его упал на витраж. Ты готова была поклясться, что по лицу его скользнуло вовсе не отвращение, а горечь. Он отвел глаза почти сразу. — Не надоело? — бросил он.       Ты прищурилась. Люди не любят видеть в отражении правду. Им подавай ретушь, гладкую белую кожу без единого шрама, румяное сердце без всякого изъяна, душу, не вывернутую наизнанку болью. А глядят на себя настоящих — поверить не могут в истину. — Что? — переспросила ты холодно. — Картинки рассматривать. То тебе стена понравится, то стекло, — Сказитель передёрнул плечами. — Как маленький ребёнок.       Он всегда платил людям той же монетой. Отдавал всё сполна, а плохое отношение — вдвойне. Он не прощал, когда его задевали за живое, не прощал, когда кто-то упрекал его в беспомощности, и уж точно не позволил бы уйти в целости и сохранности смертной, которая позволила себе намекнуть на его слабость.       Ты лишь фыркнула. Он слишком много о себе возомнил. Его напыщенность, его высокомерие доводили тебя до белого каления. Тебе хотелось уязвить его. Поставить на место. Он интересовал тебя, но раздражал. Выводил из себя. Ты хотела, чтобы он почувствовал, каково это — быть беспомощным. — Я по крайней мере не плачу по ночам из-за кошмаров, — резко заметила ты, скрещивая руки на груди. [shadow lady — portwave]       Сказитель вздрогнул и остановился так резко, что едва не упал. Тебе показалось, что воздух в тот миг едва не взорвался молниями. Сказитель не шевелился. Его словно громом поразило. Всё внутри твоего собственного тела задрожало, затряслось, моля развернуться и бежать, что есть мочи.       Но ты не шевельнулась. Ты упрямо стояла на месте, даже когда он обернулся, опустив на твои плечи наковальню синих глаз. Его голос звучал холодно, как потрескавшийся лёд. — Повтори, — приказной тон, не сулящий добра.       Отступать было поздно. Ты всё решила в один миг: пусть даже эти проклятые витражи лопнут от напряжения и осколки вонзятся тебе в спину, ты не отведешь глаз. Он тебя не сломает. Не прогнёт под себя.       Девочка-река, изменяющаяся лишь по собственной прихоти. Девочка-зеркало, отражающая в мир то, что он дарит ей. Девочка, в которой были в равной мере и жестокость, и сочувствие. — Я слышала, как ты плакал вчера в полночь, Сказитель, — ты задрала подбородок. — Что такого могло присниться большому страшному Предвестнику, чтобы он рыдал, как маленький ребёнок?       И мир в один миг взорвался. Сказитель оказался рядом с тобой так быстро, что ты и глазом моргнуть не успела. Твоя спина оказалась впечатанной в витраж, который ты ещё недавно с таким восхищением рассматривала. Стекло вцепилось в твою спину ледяными прутьями, вышибло из груди весь воздух.       А Сказитель навис вдруг над тобой. И без того тёмные, от ярости его глаза стали почти чёрными. И вот тогда, только тогда, вжавшись спиной в оконную раму, ты вдруг осознала, кто стоит перед тобой. Осознала, что разозлила Шестого Предвестника. — Ты, — прошипел он, — маленькая мерзкая девчонка, просто до чёртиков мне надоела.       Он не касался тебя. Не использовал молний. Он был близко. Он был выше. Он был сильнее. А ты, скорчившись, стала вдруг в два раза меньше. Всё, что отделяло тебя от смерти — окно за спиной. Стекло, которое ничего не стоило сломать.       Но ужас не мог спасти себя. Тебе было омерзительно то, как он облепил твоё тело, поглотив всё буйство, всю язвительность, всю строптивость. Ты словно вросла в стекло и ничего не могла с собой поделать. — Я ведь предупреждал тебя, — его голос скользил по твои костям, пуская по ним трещины, заставляя всё тело дрожать, — если я захочу тебя убить, убью.       Что-то внутри тебя отчаянно зашевелилось, борясь с паникой, выравнивая дыхание, успокаивая сердце. Сила, могущественная, напоминающая по своей консистенции пламя, растеклась по твоим венам, поглощая страх. Ты всем телом ощутила, как она пульсирует внутри, подначивая защищаться. Отступать некуда. Между ответным ударом, побегом и остолбенением у тебя уже не было выбора. Всегда, как бы люди не увиливали, наступает миг, когда всё, что остаётся — парировать.       Страх в тебе переломился. Буря словно обратилась штилем в одну секунду. Ты заставила себя поднять подбородок, приблизить свое лицо к лицу Скарамуччи, заглянуть в его тёмные как ночь глаза.       Ты не имела права бояться. — Так убей, — прошептала ты.       Ты не слишком вдумывалась в то, что говорила. Ты ощущала его тяжёлое дыхание на своём лице, вибрацию воздуха от его могущественной силы, холод стекла за спиной. Вся мозаика в тот миг складывалась лишь из ощущений. У тебя не было времени думать. Пробудившееся в твоей груди нарастало. У него не было рассудка, забирало оно и твой, поднимая голову, расправляя крылья, наделяя тебя могуществом, невиданным прежде, гудя, дрожа. Теперь воздух трещал не только из-за сил Скарамуччи.       И он, несомненно, тоже понял. Он ощутил, как грозовое облако нарвалось на препятствие. Он видел по твоим глазам, что это твои происки, и это злило его пуще прежнего. Ты никогда не сдавалась. Ты не умела останавливаться.       Воздух раскалился, подобно металлу в кузне, вспыхнул пламенью, затрещал. Уязвимые. Гордые. Оскорблённые. Напуганные. Упрямые. Ты ощущала страх, он — тоже. Ты была жесткой, а он — твоего хуже. — Ну же, Сказитель, — прошептала ты, — убей меня, черт тебя дери. Убей меня и покончи с этим.       Ты подступила ещё на шаг ближе, отрываясь от стекла. Холод развеялся. Тепло пробежало вдоль позвоночника искрой молнии. Ваши носы едва только не соприкасались. Дыхания сплетались. Глаза не отрывались друг от друга. — Ты, наглая… — Сказитель лишь протянул руку, лишь дотронулся до твоей груди, чтобы оттолкнуть к стеклу.       Он хотел одержать над тобой победу. Хотел сломать. Хотел уничтожить единственного, кто посмел приблизиться к нему. У тебя не было ни ранга, ни звания, ни большой силы, но во всём Белом замке только ты с ним спорила и смела лезть в его жизнь, в его душу, в его голову. И ты должна была поплатиться за это.       Его пальцы лишь слегка коснулись твоей груди. Ты почувствовала, как вновь ударилась спиной о стекло. Позвоночник прорезало льдом. Грудь расшило жаром. Весь воздух вышибло из лёгких. Ты ахнула, широко распахнув глаза, не в силах понять, почему такой сильной судорогой сводит всё тело.       И вдруг мир вспыхнул пурпурной тьмой. Сказитель исчез. Светлый холл затерялся в сумерках. Ты потеряла всякую опору, перестала чувствовать жар, холод, силу, страх и гнев. Осталась только затухающая вспышка в груди. «Где я?» — глухо подумала ты.       Ты летела вниз. Пыталась нащупать опору — бестолку. Грудь пронзило знакомым леденящим ужасом. Ты чувствовала, что ни Глаз Бога, ни чудесная сила здесь тебе не помогут. В этой пустоте ты была сама за себя. Ты зажмурилась. У этого должен был быть конец. Ты отдалась тьме, позволив ей тащить тебя всё дальше в холодное и безмолвное никуда. Голос в твоей голове, кажется, уже начал молиться всем богам.       Здесь не было времени и пространства — так тебе казалось. Сколько ты летела? Минут десять? Тридцать секунд? А, может, ты вообще умерла? Он убил тебя? Что, чёрт возьми, произошло в том проклятом холле?       Потом ты ударилась о землю и совсем не почувствовала боли. Первое мгновение ты боялась шевельнуться, словно ожидала, что твёрдая поверхность исчезнет и ты вновь полетишь вникуда. Но этого не произошло.       Ты оказалась на острове, овитом грозами. Вокруг парили осколки камней. Молнии носились сквозь клубящиеся пурпурные облака. Гром разрывал барабанные перепонки. Ты поморщилась, приподнимаясь на локтях. Пустота теперь поселилась в твоей груди. Здесь не было ни покоя, ни спасения. Не было ни счастья, ни радости. Не ощущалось ни боли, ни гнева.       Было просто пусто.       И это угнетало больше всего.       Ты моргнула пару раз, и все вокруг встало на свои места. Тяжелый стон вырвался из груди. Ты постаралась было сесть, но замерла на полпути. Перед тобой стояли две женщины. «Нет, — первым делом подумала ты, — этого не может быть. Этого просто не может быть!»       Длинная коса цвета грозового неба ниспадала до самой земли. Одежды её напоминали кимоно, а в хитросплетении узоров на рукаве ты сумела рассмотреть эмблему, которая была хорошо тебе знакома. «Так значит, — ты прикусила губу, попыталась отползти назад, — Инадзума.»       Женщина повернула голову. Её лицо… Мягкие черты… Золотая заколка… Эту женщину ты знала лишь с подачи художников и писцов. Её глаза, глубокие, тёмные, как ночь, ты отличала от всех остальных. «Баал, — догадалась ты, переводя глаза вторую женщину, явившуюся в царство сна. — А это, должно быть, гудзи Яэ Мико.»       Электро архонт и её близкая соратница. Ты подавила вопль, готовый вырваться из груди. Они не замечали тебя. Ты была у них прямо под носом, лезла, куда не следовало, но тебя словно и не видели. Ты сглотнула. Выждала ещё несколько мгновений. На тебя так и не обратили внимания. Яэ Мико и Баал продолжали разговаривать так тихо, что ты не могла разобрать слов. «Это не по-настоящему?» — наконец поняла ты.       Тогда ты решилась подняться. Баал и Яэ Мико даже голов не повернули. Крадущимся шагом человека, неуверенного в своей безопасности, ты обогнула их.       И увидела его. Скарамуччу.       Но это ли был Сказитель?       Его кимоно было белоснежным с фиолетовыми вставками, с воздушной сиреневой фатой, распластавшейся по земле. Глаза этого Скарамуччи, этого невинного ребёнка, были ещё наполнены каким-то наивным детским непониманием. Он был чист, непорочен, подобный нежному подснежнику, только пробившемуся к солнцу. «Не понимаю, — ты взглянула на Баал. — Как они связаны? Но это ладно. Какого черта вообще происходит — вот, что самое главное…» — Он слишком слаб, Мико, — произнёс вдруг холодный голос сёгуна. — И что ты намерена с этим делать? — пронзительный взгляд Яэ Мико обратился к богине.       Ты нахмурилась. Скарамучча у твоих ног сжался, опустив глаза. По его лицу скатилась дрожащая слеза. Ты вздрогнула. Даже бесстрашный Предвестник с ледяным сердцем был когда-то ребёнком… Что же с ним стало?..       Баал прикрыла глаза. Скарамучча так и стоял перед ней на коленях, испуганный, надломленный, уязвимый. В нём ещё не было ни уязвлённой гордости, ни праведного гнева… — Я запечатаю его силу и усыплю, — вздохнула в конце концов Баал.       Яэ Мико хохотнула. — И это, по-твоему, милосердие матери? — она покачала головой. — Будет лучше просто убить его.       В тот же миг по небу пронеслась зазубренная молния. Даже ты, находившаяся здесь на правах сна, вздрогнула, но Яэ Мико, подняв брови, лишь невозмутимо взглянула наверх. — Я не убью своё дитя, — разгневанная Баал опустила руку, позволив молниям утихнуть.       Твои глаза широко распахнулись. Дитя? — Он кукла, Эи, — Яэ Мико сложила руки на груди. — Считаешь, он выживет среди людей? «Эи? Прозвище что ли такое? – удивилась ты. – Должно быть, у гудзи свои причуды...»       Ты опустила глаза на Скарамуччу. Он сжал пальцы, сдирая ногти о камень. Поднял голову. Взглянул на Баал. Взгляд её смягчился, исполнился боли и сожаления. — Мама… — прошептал Скарамучча. — Я справлюсь… Я… Я смогу…       Баал опустилась на колени. Яэ Мико со вздохом отвернулась, словно была не в силах это видеть. — Я знаю, — шепнула Баал, — я знаю, сынок.       Она дотронулась до его щеки. Скарамучча всхлипнул, заглядывая ей в глаза. Ты ошарашенно смотрела на них. Сынок?       А потом новая вспышка обратила прахом остров гроз. Исчезли Яэ и Баал, растворился в темноте Скарамучча, и земля снова ушла из-под ног. Ты вновь полетела вниз и до тебя вдруг донёсся грубый голос. — Да очнись же ты! — рявкнул он.       Всё пронеслось мимо в одно мгновение. Словно дверь захлопнулась прямо перед твоим носом и тебя резко швырнуло обратно в реальность, ты вновь ощутила свои руки, ноги, бешено бьющееся сердце. Прямо перед собой ты рассмотрела те же глаза, что и прежде. Тёмные синие глаза Сказителя, нависавшего над тобой грозовой тучей. Ты на мгновение замерла, не в силах шевельнуться.       Это был сон? Воспоминание? Неужто ты теряла рассудок? Наваждение вселяло в тебя ужас. Тебе начало было казаться, что ты и впрямь слетела с катушек.       Но затем ты посмотрела в глаза Сказителю и сомнения исчезли. Не могло быть такого совпадения. Иллюзия не сумела бы столь точно повторить его взгляд, его глаза, так сильно врезавшиеся в твою память. Теперь ты и вовсе потеряла дар речи. Ты должна была просто спокойно свыкнуться с тем, что Сказитель — сын электро архонта? Кто ещё об этом знал? Нет, пожалуй, это не должно было тебя волновать: почти наверняка это большая тайна, и выдавший её — покойник. — Не притворяйся, — Сказитель грубо тряхнул тебя за плечо. — Какого черта это было только что?       Ты незаметно опёрлась спиной о холодное стекло и выдохнула. Всего на мгновение, чтобы толькой прийти в себя. Сказитель хмурил брови, но не пытался тебя покалечить или убить. Поразительно. — Я… Извиняюсь, — с трудом выговорила ты, поднимая на него глаза. — Мне нужно идти.       Сказитель остановил тебя быстрее, чем ты двинулась с места. — Пойдёшь, когда я разрешу, — он удержал тебя за плечо, прислонил обратно к стеклу. — Что это было?       Раздражение, недоумение, страх. Ты чувствовала столько всего, что была не в состоянии превратить это во вразумительные слова. — Ничего не было, — ты оттолкнула его руку. — И я не подчиняюсь тебе, ясно?       Ты вынырнула из кольца его рук. Сердце ушло в пятки. Из твоей головы резко пропали все мысли, все чувства, все колкие фразочки. И Сказитель, вне сомнения, это изменение заметил. Он знал: ты что-то увидела.       Но он не преследовал тебя. Не пытался больше выяснить, куда исчезла твоя бравада. Вместо этого он молча отвернулся, позволив тебе уйти, и уставился на витраж. Может быть даже не на весь. Может быть только на силуэт позади себя.       А ты, всё стараясь унять бешеное биение сердца, поспешила убраться, исчезнуть с его глаз раньше, чем он поймёт, что ты видела. Дверь закрылась за твоей спиной. Сказитель за тобой не последовал…       И ты поспешила нырнуть из одного своего кошмара в другой. [jungle — emma louise]       Зимний сад январским днём был куда прекраснее летнего. Всё здесь было воздвигнуто в честь родной вьюги. Может, оттого это место и было таким уютным, что хранило в себе воспоминание обо всех пережитых холодах…       Лаванда ступала тихо. Гравийные дорожки промёрзли и стали шуршать как-то необычно, с отзвуком инеевого треска. Легонько позвякивали стремена и трензели. Морозец покусывал кожу ласково и приветливо. Здесь совсем ничего не изменилось за три года. Розы, налитые небесной лазурью, были всё так же прекрасны. Их длинные шипастые стебли обвивали арку в виде двух единорогов, скрестивших рога. Снег припорошил землю и нежные голубые лепестки цветов. Тихо. Слышно только стук лошадиных копыт. Высокие ели приветливо махали тебе здоровенными тёмными лапищами. Неизменно пышные, неизменного изумрудного цвета, с головы до пят покрытые золотыми шишками. Изгородь, увенчанная нежными цветками морозка с его бархатными белыми лепестками, сопровождала тебя всю дорогу.       Но ты едва замечала красоты знакомого сада. Покинули твой успокоившийся разум и мысли о Скарамучче. Воспоминания медленно, мягко, нежно вытеснили страх, позволив тебе предаться ностальгии среди белых цветов.       Много лет назад, когда ты ещё была подростком, Тарталья впервые привёз тебя в столицу, посмотреть Белый замок. Было холодно, куда холоднее, чем теперь. Темнело рано. Ты была непоседой, а твой брат — вечно занятым. Тогда он ещё не получил своего высокого чина и лишь бодался с другими в бесконечной гонке за одобрение Царицы. Ты же, когда не следовала за ним хвостом, была предоставлена самой себе.       И одним тёмным вечером ты спустилась сюда — в зимний сад. Снег в медленном вальсе спускался с чернильных небес, танцевал в воздухе, приземлялся на синие розы. Ты впервые оценила очарование этого места. Его тишину и незыблемое спокойствие. Сады в замках были, как правило, весьма шумными и служили для развлечения гостей. Зимний ото всех отличался: его посещали только люди, любившие природу даже в ее самом холодном и кусачем обличье. В нём всегда стояла могильная тишина, ступавшая меж изгородями, легонько трепящая цветы морозко.       Здесь ты слышала свои мысли. Здесь стала проводить всё свободное время, находя в зарослях всё больше и больше противников тишины: соек, голубок, задремавших гончих, а порою — таких же любителей уединения, какой в ту пору была ты.       Здесь же тебя и обнаружил Тарталья. Здесь, в уютном шалаше из еловых веток и снега, ты однажды прикорнула. Твой брат перепугался, бросился тебя искать и почти сразу нашёл. С тех пор он всегда знал, где ты.       Он вообще знал тебя лучше всех. Лучше родной матери, лучше отца и всех остальных твоих братьев и сестёр. Тарталья знал, куда ты уходишь, когда тебе больно. Знал, как ты веселишься в свободное время. Знал, как поднять тебе настроение. Знал все твои тайные укрытия в холодном и бесприютном Белом Замке. Тарталья, признаться… Порой заботился о тебе сверх меры. Ты не знала, почему. Он всегда поставлял свою спину, вступался за тебя, поднимал на уши весь замок, стоило только прийти в его голову мысли о том, что ты могла потеряться.       Ты ценила его заботу. Была благодарна, что, разрушь ураган все твои шалаши, тебе было бы, где спрятаться. Может быть, иногда Тартальи было слишком много. Но ты любила в нем и это — его неизменное пламенное желание сделать твою жизнь лучше его собственной.       Твой брат был удивительным человеком. Многие люди боялись его, считали взбалмошным и непредсказуемым, неуравновешенным и импульсивным, и, что уж там говорить, так оно и было. Но для тебя он оставался в первую очередь Аяксом — старшим братом, который когда-то впервые привёл тебя на ярмарку и угостил блинами со сгущёнкой.       Ты остановилась, рассматривая его издалека. Рыжие волосы. Синие глаза. Задумчивое выражение лица, совсем ему несвойственное. Тарталья, скрестив руки на груди, стоял перед громадной белой статуей Царицы, а рядом с ним пританцовывал непородистый жеребец рыжей масти. Лаванда с любопытством повела носом в ту сторону, но ты придержала её. Было ещё кое-что. Твой брат был человеком весьма и весьма ранимым, хотя никогда не имел удовольствия это признать. Ты знала, видела в его океанических глазах, как сильно его ранил твой побег.       Тебе уже не было страшно, только на языке оставалась какая-то слабая горечь. У тебя была неделя, чтобы придумать, как всё объяснить… Но как можно оправдать пропажу и одну лишь жалкую записку, сообщающую об этом, вместо прощанья?       Ты могла бы стоять в отдалении ещё долго, мучительно размышляя, как поведать о совести, о необходимости, о значении, но Тарталья повернул голову, обратив к тебе синие глаза, уже не такие тёплые, как в первый день. Тебе пришлось послать Лаванду вперёд. Возможность затеряться — возможность, которую ты использовала прежде лучше всех в Белом Замке, — была безвозвратно утеряна.       Тарталья не отрывал от тебя взгляда, словно ему думалось, что, отвернись он на миг, ты снова исчезнешь. Он, казалось, до сих пор не верил в твоё возвращение. Не верил даже тогда, когда ты спустилась со спины Лаванды и встала перед ним. — Привет, Аякс, — улыбнулась ты кротко. — Привет, — отозвался Тарталья через несколько долгих мгновений.       Три года минули. Остались позади. Три года, и все это время он даже не знал, жива ты или мертва. Три года тревоги за тебя и твою жизнь. Три года разлуки. Ах, о чём же сказать после путешествия? Как завести разговор о том, от чего сбежала? Тарталья наконец отвернулся. Его приплясывающий на месте жеребец потянулся обнюхивать Лаванду, оттопыривая губу. Ты нервно перебирала пальцами, точно преступница, ожидала приговора. Тарталья молчал. В голове твоей всё смешалось: холодный витраж и изображение души, мысль о проницательном художнике и раздумья о путешествии, слова защиты и слова оправдания. Человек тернового венца, пёс войны, Одиннадцатый Предвестник… Каких слов он ждёт от тебя?.. — Ничего не скажешь? — тихо спросила ты, изведённая ожиданием.       Ты могла быть бойкой, смелой, уверенной, ты даже могла быть права, но чувство вины делало тебя уязвимой. Взгляд Тартальи жестоко обжёг твоё сердце. Взгляд брата, который злился вовсе не на побег, а на то, что ты ничего не сказала ему, своему самому дорогому человеку. — Нет, — голос его дрогнул, — пока ты не объяснишь, какого чёрта ты сорвалась из Белого Замка и не предупредила ни о чём меня.       Он говорил тихо, с отзвуком эмоций, остывших за столько лет. Но это было лишь горше: всю эту боль, всё страданье он переживал без тебя, совсем один среди стервятников, клевавших в слабые места. Спокойствие твоё разбивалось об острые камни усталости и тоски, притаившиеся в глубоко в душе Тартальи. Иной человек видел в нём тёмную лошадку Царицы… Тебе же, знавшей о нём всё, было положено видеть, что он прячет за внешним нахальством.       Ты вздохнула, подняла глаза на статую, чтобы только из них не покатились слёзы. Царица взирала на тебя пустыми каменными глазницами, приложив руки к груди. Белая мантия развевалась у неё за плечами, закреплённая у шеи изящной резной снежинкой. Тебе не доводилось встретить её в реальной жизни, но её воплощение, прижавшее к груди шарик с макетом Снежной внутри, почему-то казалось тебе правильным. Буря на душе чуть поутихла от близости её изящных рук и тонкого тела. «Я бы попросила у тебя мудрости, — безнадёжно подумала ты, — но уже поздно». — Аякс, я… — ты опустила голову. — Я должна была уйти.       И это всё, что ты можешь сказать?       Зубы сжались сами собой. Ты никак не могла подобрать подходящих слов. Они не шли в твою голову, а если вдруг появлялись — застревали в горле. — Ничего не сказав? Не послав ни единой весточки за три года?! — Тарталья всплеснул руками. — Где ты была всё это время? Почему должна была уйти? Почему не писала?! Почему…       Скажи. Просто скажи. Начни говорить.       Воздух больно оцарапал лёгкие.       Перед глазами пронеслись три года скитаний. Зимний лес, вороной конь, выжженный лес, разорённая деревня, разбойники, побег через горы, кровь на снегу… Бесконечная белая равнина. Разноцветные огни в небесах. Звёзды. Мириады звёзд. Хижины. Дымок среди мёртвого пустыря. Белый сокол. Смех Виктора. Костёр. Беседа. Вспышка света. Изумрудный камень в руке. Недоумение и счастье.       Ты помнила всё так ясно, словно это было вчера. Чувства, ещё свежие, ещё живые, теснились в твоей груди, просясь наружу. И тогда ты произнесла, проливая свет на истину: — На Северном Полюсе.       Тарталья словно подавился этим ответом. Ты посмотрела на него без злобы, без раздражения. Ты едва ли могла на него злиться. У тебя не было возможности вернуть ему все эти годы, которые ему приходилось работать здесь, в Белом замке, не зная, жива ты или нет.       Всё, что тебе оставалось, — унять его любопытство. Поделиться с ним воспоминаниями дней, прожитых порознь. Принять его боль. — В тот день, когда весь отряд погиб, — ты сморгнула подступившие слёзы. — Я решила, что я во всём виновата. Я не смогла… Не смогла защитить их… Не смогла помочь… И всё же… Почему-то я выжила…       Губы дрогнули. Ты вновь вернулась на три года назад, на поляну, и горячее дыхание монстра опалило твою кожу. Ты снова мчалась по заснеженному лесу, ощущая энергию, клокочущую внутри вперемешку со смертельным ужасом. И сквозь страх, обжёгший грудь изнутри, ты продолжала: — Сначала я думала, — голос сорвался, стал тише, — что путешествие поможет мне стать сильнее. Я… Я подумала, что это будет лучшая тренировка для меня, — ты сжала руки в кулаки. — Я хотела понять, каково это — быть способной сразить вишапа одним ударом. — И почему ты не пришла ко мне? — в отчаянии спросил Тарталья, не в силах понять, как ты могла оставить его одного. — Почему не попросила научить?       Наконец ты говорила правду. Она давалась тебе даже легче, чем ты предполагала. Ты осмелела, подняла глаза, заставила себя не отвести их, поймав болезненный взгляд Тартальи. — Потому что я должна была научиться этому сама, — удивительно твердо ответила ты. — Я знала, что моя сила будет отличаться от твоей, и не ошиблась. — Отличаться?.. — Тарталья теперь выглядел совсем растерянным. — Да, — кивнула ты, чуть улыбнувшись.       Твоя рука сама потянулась к увядшей розе, обвивавшей мраморный пъедестал. Мягко, нежно, ты провела рукой по стеблю, и он поддался тебе. Лепестки розы затрепетали, вытянулись и наполнились немедленно синевой первозданной юности. Тарталья наблюдал оторопело. Роза оживала на глазах от одного лишь мановения твоей руки. Краем глаза ты замечала, как меняется лицо Тартальи. Отчаяние, боль, непонимание сменялись в нём удивлением, восхищением… — Т/и… — он взглянул на тебя теперь уже совсем другими глазами.       Ты кивнула. Вынула из-под тёплого шарфа изумрудный Глаз Бога. Тарталья бережно прикоснулся к нему, словно не веря, что это твоё. Улыбка тронула его губы совсем слабо, так, чтобы ты не заметила.       Это была улыбка старшего брата, который наконец понял, что его сестрёнка повзрослела. — Сила, которой я могла научиться здесь, несёт слишком много боли, — тихо сказала ты. — Моя сила в том, чтобы исцелять, спасать и оживлять. Такое можно понять лишь увидев смерть в глаза.       Тарталья взглянул тебе в глаза. — Ты изменилась, — он сказал это просто, сухо, как факт.       И ты выразила своё согласие одной лишь склонённой головой. Тарталья вынужден был увидеть перед собой теперь больше, чем просто сестру. Девушку, воительницу, видевшую боль, горе и слёзы. Девушку, которая тянулась к созиданию, а не к разрушению. — Но, — заметил Тарталья глухо, пряча улыбку, — ты могла послать хотя бы одно письмо, т/и. Одно единственное письмо… Представляешь, что я чувствовал? Как сложно было скрывать это от Тевкра и мамы?..       Твои глаза широко распахнулись. Ты отпрянула от Тартальи. — Они не знают?.. — ахнула ты. — Я верил, что ты жива, — Тарталья покачал головой. — Потому и не хотел им говорить.       Ты стиснула пальцами Глаз Бога, да так, что боль молнией прошила всю руку. Всё это время, все эти годы… Тарталья один изводил себя, мучался, не зная, где ты. Настигла тебя смерть или нет. Он в одиночку сражался со всеми демонами, в одиночку держался против тоски и горечи разлуки… Он был один. Совсем один. Тет-а-тет со своей болью. Ты поступила правильно, но… Но правильные поступки порой всё равно ведут к человеческой боли. К боли самых близких.       И за эту боль ты, может быть, не была в ответе. Может быть вина твоя не имела никакого смысла, но ты винила себя. Он был твоей единственной причиной остаться в Белом замке. Причиной, которую ты отвергла, следуя за зовом сердца. — Я не жалею, что сбежала, — руки твои осторожно легли на его плечи, как прежде, когда ты унимала его буйные порывы, — потому что такова была моя судьба. Но я жалею, что не сказала тебе ни слова. Ты всегда думал обо мне, Аякс, а я… я совсем позабыла о тебе в тот день. Но, пойми и ты… не уйти я не могла.       Ты хорошо помнила тот день. Чувство вины. Непонимание, почему шанс был послан именно тебе. Благодарность. Ненависть к себе. Ты не знала, как облачить эти чувства в слова, но надеялась, что Тарталья сумеет разглядеть их в твоих глазах, которые он знал с самого детства. — Т/и… — он вздохнул, взъерошил рыжие волосы. — Но я вернулась, Аякс, — ты улыбнулась ему сквозь слёзы, сорвавшиеся из глаз, улыбнулась, как прежде, разрушая все границы, что могли возникнуть за три года. — Я расскажу тебе всё-всё, ладно? Только, пожалуйста… — слова снова комом застряли в горле, но ты сумела их выдавить: — пожалуйста, Аякс, прости меня.       Тарталья долго смотрел на тебя. Так долго, что тебе показалось, будто он откажет в прощении. Колени дрожали. Ты не знала, не представляла, насколько тебе важно было услышать от брата заветные слова. Не знала, как нужно было знать, что он не держит зла.       Он отвернулся. Посмотрел куда-то вдаль, словно прося ответа у горизонта. Ты прикусила губу. Всё внутри сжалось. Простит? Отвергнет? Уйдёт? Останется? Засмеётся? Вскрикнет? — Ты давно пила горячий шоколад у тётушки Ольги?       Ты ожидала чего угодно, но не этого. Несколько мгновений ты смотрела на Тарталью. Он повернулся к тебе с такой улыбкой, какая бывала у него лишь тогда, когда он смотрел на тебя. Слезы остановились как-то сами собой. — Неделю назад… — растерянно ответила ты. — Теряешь хватку. Раньше хлестала по несколько чашек в день, — Тарталья хлопнул тебя по плечу. — Идём. Выпьем ещё.       И ноги твои едва не подкосились. В его глазах, глазах любимого старшего брата, не было ни злобной обиды, ни ненависти. Ему всё ещё было больно. Такие обиды редко проходят быстро. И всё же… — Ты не злишься? — почти шёпотом спросила ты. — Ещё как злюсь, — фыркнул Тарталья, залезая на спину вороного коня. — Но ты всё ещё моя сестра, чертёнок. Моя семья. И, даже если ты делаешь глупости, я люблю тебя.       Сердце твоё подпрыгнуло. Подпрыгнуло, как у маленького ребёнка, которому родители купили шоколад. Подпрыгнуло, как у той юной девушки, которая нуждалась в прощении больше всего остального.       И на какой-то короткий миг всё стало как прежде. Смех — твой и Аякса. Тёплая кофейня тётушки Ольги. Горячий шоколад с зефиром. Беседа у вечереющего окна. Все было как прежде — ты с историями о невероятных приключениях и твой брат с планами о захвате мира.       И ты действительно рассказала всё. Рассказала, как шла через деревни и видела чуму, голод и смерть. Рассказала, как услышала от местных о шамане и Северном полюсе. Рассказала, как пересекла горы и свалилась у их подножия. Рассказала, как сбежал твой конь. Рассказала, как жители Северного полюса привели тебя в чувство. Рассказала, как завалилась к Виктору во время снежной пурги.       И с каждом словом тебя наполняло тепло, нежное и всеобъмлющее. Ты вспоминала, как у тебя всё валилось из рук, как тяжело давались медитации, как трудно было держать баланс на бревне. Но ты училась. И именно учение, именно мудрость, обретаемая в поиске себя, подарила тебе Глаз Бога. Не сила. Не причинение боли. Познание, познание истинной силы и истинного мира.       И, может быть, Аякс даже понял, что для тебя значил Северный полюс. По крайней мере к концу вечера в глазах его совершенно не осталось печали. Он больше не сердился на тебя. Не осуждал. Он простил тебя.       И, может быть, это было единственным, чего тебе не хватало, чтобы простить себя самой.       Когда ты вышла из кофейни, на душе у тебя было легко. Вечерело. Покачивались на ветру фонари. За твоей спиной закрылась дверь, и рядом встал старший брат. Вы помолчали немного, не торопясь вновь садиться на лошадей и возвращаться в Белый замок. — Знаешь, — Аякс поднял голову к небу, — когда ты вошла в зал, я не поверил, что это ты, сестрёнка. Ты повзрослела. — Зато ты ничуть не изменился, — хмыкнула ты, легонько пихая его.       Вы переглянулись. Брат и сестра. Семья, разъединённая вьюгой и вновь воссоединившаяся. В этом мире, в бесприютной столице, друг у друга были лишь вы. — По крайней мере, — сказала ты неожиданно, — теперь я понимаю, за что вы сражаетесь.       Аякс широко распахнул глаза. — Серьёзно? — ахнул он. — Не ты ли ещё недавно ворчала, что пойти в Фатуи — худшая затея в моей жизни? — Умоляю, дела трёхгодичной давности, — закатила глаза ты. — Я злой и у меня хорошая память, — Аякс едко захихикал.       Ты улыбнулась. Вы ещё некоторое время стояли молча, рассматривая звёзды. Наслаждаясь возвращением друг друга. Признавая, как вам обоим всё это время не хватало вашей братско-сестринской дружбы. — А если серьёзно, — Аякс, выдохнув облачко пара, повернулся к тебе. — За что, по-твоему, мы сражаемся? — За людей, — просто ответила ты, — и за спасение от божественной деменции. — Вот как? — Аякс склонил голову набок. — Они допустили всё то, что человеку теперь разгребать, — ты посмотрела на него взглядом прямым и острым. — И кто-то должен их остановить, пока ещё десяток цивилизаций не погиб лишь потому, что знает слишком много.       Аякс несколько мгновений глядел на тебя. Вздохнул. Засмеялся. Хохот его пронёсся по улицам покачивающихся фонарей и тёмных окон громовым раскатом. — Знаешь, — сквозь смех сказал он, — ты и правда повзрослела, чертёнок.       Ты лишь улыбнулась в ответ на его слова. Теперь ты знала правду. Знала, за что сражаются эти люди. И теперь ты будешь молиться Полярной звезде, чтобы у них всё получилось. Молиться, чтобы твой брат сумел построить новый мир и войти в него живым.

***

      В свою комнату ты возвращалась уставшая и счастливая. Аякс не стал провожать тебя: у него были дела в штабе. Ты, конечно, сомневалась в необходимости вечернего совещания, но держать его не стала. В конце концов вы помирились, и это было важнее всего.       Ночью витражи казались ещё более угрожающими. Выхваченные из темноты серебряным светом, они отбрасывали теперь совсем тусклые блики на пол, скользили по твоей коже бледным призрачным свечением. И, хотя мысли о Сказителе давно покинули твою голову, случайный взгляд, брошенный на его витраж, вернул тебя на двенадцать часов назад.       Ты невольным движением коснулась груди в том месте, где билось сердце, вспоминая его бешеный пляс. В том месте, где покоилась сила, готовая тогда выплеснуться наружу и захлестнуть вас обоих с головой. В том месте, где до неё дотронулся Скарамучча. «Если я в это влезу, — подумала ты, — меня затянет в омут с головой.»       Ты прекрасно понимала, что история, в которую ты могла вляпаться, сделай хоть один неверный шаг, могла тянуться не одно столетие. В ней были замешаны те, с кем ты никогда не сумеешь тягаться по могуществу. И, признаться, ты опасалась, что, ввяжись ты в это ненароком, когда-нибудь тебе придётся столкнуться с сёгун Райден – таков был, как тебе теперь вспоминалось, титул устрашающей богини гроз, правившей Инадзумой.       А тебе вовсе не хотелось оказываться в центре божественных распрей. Войны высших существ всегда оканчивались кровью и слезами простых людей, разрушенными городами, разорёнными поселениями. Войны богов внушали тебе страх и, признаться, ты не желала выбирать ни одну из противоборствующих сторон.       Ты оторвала взгляд от витража. Если ты всё верно поняла, Сказитель тоже был божеством и тебе не следовало лезть в его голову. Напротив, тебе стоило держаться от него так далеко, как ты только могла, чтобы его грозы не сумели до тебя дотянуться.       Холл закончился. Двери закрылись за твоей спиной. Стражники молча взглянули на тебя, кротко склонили головы. Ты кивнула им в ответ и последовала дальше, до винтовой лестнице к самому верхнему этажу башни. На этот раз, без чудесного, доброжелательного и, самое главное, открытого собеседника, подъем показался тебе невыносимо долгим. Ты всё шагала, а лестница всё не кончалась, орошённая золотым светом огня и изредка припорошенная серебряной лунной пылью.       Последние шаги ты делала уже дыша с трудом. Тяжёлый плащ на твоих плечах, казалось, стал ещё тяжелее. Ты распахнула двери и вновь их закрыла, бесконечно счастливая, что до комнаты оставалось рукой подать.       Но это было до того, как нога твоя ступила в широкий круг лунного света, пролившийся из-за окон балкона. Ты взглянула туда, надеясь увидеть мраморные перила, овитые розами… И вместо них увидела его.       Снова он.       Сказитель.       Ты не могла отрицать его красоты. Особенно ему подходил сумрак: он как-то необыкновенно подчёркивал точёные черты его лица, ровные овалы горделиво расправленных плеч. Сказитель всегда держал спину ровно, и ты сомневалась, что дело было в идеальной осанке. Наверняка он просто хотел выглядеть лучше всех. Быть подобным божеству. Быть совершенным. Чёрный плащ почти достигал земли, но не касался её. Ветер ласково шевелил тёмные волосы. Сказитель был красив, красив, да так далёк, так холоден… Он был подобен северному сиянию — ледяному и недостижимому. Прекрасному и зовущему за собой в незримую даль.       Тебе хотелось им любоваться. Хотелось узнать героя, который спас тебя три года назад, человека, подарившего тебе мечту. Ты упорно желала видеть в нём того, кто защитил твою жизнь. Того, что подарил тебе шанс на спасение.       Но он обжигал, как раскалённая ударом молнии сталь. Сказитель резал без ножа, причинял боль, не применяя силы, разочаровывал тебя, даже толком не очаровав прежде. Тебе не следовало стоять здесь перед входом на балкон и разглядывать его, стоящего в одиночестве. Ты отвернулась. Он давно предпочёл одиночество. Ты бы и рада была протянуть ему руку, только он уже отхлестал её вдоль и поперёк.       Ему не нужно было твоё хорошее отношение.       У Сказителя была своя дорога.       Дорога в которой ему не нужны были спутники.       Ты уже было развернулась, но бедром неловко задела приоткрытую дверь. Та пошатнулась на петлях с тихим скрипом осыпающегося инея. Сказитель обернулся мгновенно.       Взгляд его был что синее пламя. Он обжигал, он разил. От него по коже по привычке пробежал мороз. Гордо уходить смысла теперь было мало. Он смотрел на тебя несколько мгновений волком, грозным зверем, точно пытался пригвоздить тебя глазами к полу. Ты не шевельнулась. Глядела на него из полумрака огней, гадая, что он предпримет дальше. — И снова ты, — упало в темноту. — Да. Чтобы жизнь мёдом не казалась, — незамедлительно отозвалась ты.       Утром он почти держал нож у твоего горла. Тебе не стоило с ним говорить. Более разумный человек на твоём месте развернулся бы и пошёл прочь; ты же стояла на месте, абсолютно уверенная, что он не причинит тебе вреда. «А если попробует, — добавила ты про себя, — я сама ему задницу надеру.»       Самонадеянные мысли были твоим не вполне трезвым способом не чувствовать страха тогда, когда он мог тебе помешать. Конечно, ты едва ли могла соперничать с Шестым Предвестником. Сцепись вы, он бы стёр тебя в порошок, но признай ты это, тебя можно было бы считать проигравшей и поверженной, а ты, при своей слабо развитой силе, всегда ненавидела быть побеждённой.       Поэтому ты не шевельнулась. Он не шевельнулся тоже. Хотел бы убить в самом деле — давно сделал бы это, не отпустил бы утром, огрел бы молнией, пока никто не видит. Но Сказитель тебя не тронул, как бы ты не пререкалась с ним и не влезала в его голову. Почему?       Очевидно, его угрозы не всегда перекликались с тем, что он думал на самом деле. Если бы Сказитель тебя действительно ненавидел, ничто не помешало бы ему убить тебя.       Поэтому ты его не боялась.       Поэтому ослушалась внутреннего голоса, разумно предлагавшего сбежать.       Сказитель помедлил немного, рассматривая тебя. Стеклянная стена так и разделяла вас. Ты выжидающе подняла брови. Что теперь предпримет Шестой Предвестник? — Подойди, — коротко приказал Сказитель.       Ты хмыкнула. Снова раскомандовался. Кто бы сомневался. — Зачем? Опять твои грубости выслушивать? — ты скрестила руки на груди.       Сказитель дёрнул уголком рта, выдавая раздражение. Снова твоя невыносимая строптивость. Снова ты не подчиняешься. Снова не боишься его. — Делай, что говорю, — и вновь он понизил голос, сделав его похожим на шипение змеи.       Мурашки пробежали вдоль спины. Ты прищурилась. — Знаешь что? — бросила ты, отворачиваясь. — Пошёл ты. Я не собираюсь портить себе настроение твоими угрозами или грубостями или архонт знает чем ещё, пришедшим в твою голову.       Ты сделала было шаг прочь. Он не схватил, не напал со спины, хотя ты почти кожей чувствовала его недовольство. Что предпримет? Остановит ли? Бросит ли эту затею? — Что ты видела?       Вопрос застал тебя врасплох. Ты остановилась, выдав себя с головой. Если Сказитель и не знал наверняка и лишь предположил, что у тебя было видение, он попал в точку и теперь мог быть в этом уверен. Мысленно ты прокрутила все нецензурные выражения, которые только смогла вспомнить. — О чём ты болтаешь? — решив притвориться дурочкой, ты обернулась с невинной улыбкой.       Его взгляд остался неизменным. Холодным. Прищуренным. — Ты знаешь, о чём. Не придуривайся, — Сказитель сделал шаг к тебе, толкнул дверь.       Та со скрипом отворилась. Ты незаметно сглотнула. Стекло внушало тебе ощущение безопасности. Теперь Сказителю было достаточно протянуть руку, чтобы придушить тебя на месте. Всего шаг, и его тайна умрет вместе с тобой. Был ли смысл притворяться? Он знал. Он видел тебя насквозь. Стоило ли водить за нос того, кому хватит сил оттяпать руку? Стоило ли проявлять свой нрав теперь?       И, что важнее всего, хотел ли он тебе навредить или лишь хотел знать правду, совсем как ты? — Зайди, — вновь приказал Сказитель.       Ты прищурилась. Твоя готовность к сотрудничеству сильно подрывалась его приказным тоном и злыми глазами. — Перестань командовать. Слушать противно. Я не в твоей компетенции, — отрезала ты. — Хочешь поговорить — давай поговорим. Хочешь нагрубить мне или снова пригрозить тем, что выдавишь мне глаза, — иди к чёрту.       Какие же разные, какие же язвительные были в ту ночь настроения!.. Он стоял со стороны балкона, и ветер подхватывал его плащ. Луна чертила его контуры жидким серебром. Сказитель казался тенью на фоне ночного неба.       С другой же стороны — ты. Непоколебимая в своём желании чувствовать хорошее отношение. Не терпящая приказов и грубости. Ты стояла во тьме, но глаза твои были ясными, как день.       Буйная гроза и спокойный лес, дикая молния и простая сосна. Ты могла сгореть огнём, если бы молния в тебя ударила, но оставалась непреклонной. Ты не собиралась трястись перед ним или падать на колени и молить о пощаде.       Он знал, но не торопился пресечь. Что, если ему нравилась твоя непокорность? Все делали, что он от них требовал, были теми, кем он хотел их видеть. Ты же не позволяла его рукам прикоснуться к тебе, вылепить то, что он желал. Ты имела собственную форму. Обрывала нити, тянущиеся к рукам. Отвергала сущность марионетки.       Такая же, как и все… И совершенно другая… [idfc (slowed) — blackbear]       Сказитель склонил голову. Совсем чуть-чуть, едва уловимым жестом. Даже ты с трудом уловила это крохотное движение. Взгляд его смягчился. Из глаз его разом исчезли и холод, и злоба, и ненависть… — Заходи, — тон его стал другим.       Сказитель отступил в сторону. Ты взглянула на него, медленно кивнула. И улыбнулась. Самую малость. Так же незаметно, как он продемонтрировал свою уступку, ты показала свою благодарность.       Переступая через себя, переступая через рамки разумного… Вы встали у перил, овитых синими морозными розами. Ты осторожно опустила предплечья меж шипов на покрытую инеем мраморную поверхность. Сказитель остановился в метре от тебя, скрестив руки на груди. Внизу золотыми огнями цвела необъятная столица. Твои мысли вновь вернулись к тому, что с высоты Белого Замка всё казалось крохотным и незначительным; может, именно поэтому его обитатели двигали людьми, как шахматными фигурами? Ведь отсюда, точно из облачного царства, открывался вид на совсем новую Снежную, похожую на стеклянный шарик из лавки ярмарочного торговца. Люди в ней были не более муравьёв. Такие маленькие и такие незначительные…       Было холодно. Мороз силился проникнуть под тёплое пальто, под меховой плащ, впиться тебе в грудь и разорвать тебя в клочья, чтобы все твои органы покрылись инеем. Ты однако, привычная к холодам Снежной с раннего детства, даже не ёжилась. Вы помолчали немного. Ты не торопилась начинать. Сказитель словно бы даже залюбовался Снежной: деревянными избушками с сероватыми хвостами из дыма, горной грядой, цепью протянувшейся позади леса, звёздным шатром, на котором серебряные точки рисовались особенно смутно сквозь дымку редких облаков, полной луной… — Ну? — Сказитель выжидающе глянул на тебя.       Ты посмотрела на него. — Мне было видение, — без обиняков начала ты. — Там был ты. И гуджи Яэ Мико. И… Сёгун Райден.       Воздух вокруг вспыхнул напряжением. Тебе показалось, что Сказитель резко задышал быстрее. Перед глазами его словно бы пронеслась вся жизнь… Полная горестей жизнь, жизнь печальная, принёсшая с собой боль и лишения…       Впрочем, обычная жизнь обычного человека. – Эи... – пробурчал он себе под нос.       Ты навострила уши, услышав знакомое прозвище, нахмурилась. – Её имя разве не... – начала было ты. — Неважно. Продолжай, — голос Сказителя не дрогнул.       Ты взглянула на него и в какой-то момент пожалела настолько, что была почти готова обнять его или, по крайней мере, взять за руку, но не сделала ни того, ни другого. Ты отвела глаза и подчинилась ему единственный раз, отказавшись от затеи разобраться в именах правительницы Инадзумы: — Вы были… Я не знаю, где. Наверное, это просто моя фантазия. Это было похоже на островок посреди грозового неба, — ты нахмурилась. — Ты был в белом кимоно. Они обсуждали, что ты слишком слаб, и Баал предложила…       Ты осеклась, заметив, как сильно Сказитель, опустив руки на перила, сжал пальцы. Он словно не чувствовал шипы, ощерившиеся со стеблей роз. Не ощущал, как кровь сбегает по его пальцам вниз, капает на белый мрамор. Его лицо приобрело выражение гнева, но гнев этот был рождён отчаянием и болью…       Ты не знала, что сказать. Может быть тебе следовало уйти. Может быть — продолжить рассказ. Но ты смотрела на него и не могла вымолвить ни слова. Он был совершенно, полностью, безнадёжно и жестоко сломлен. Твои слова… Дело было в них?       Ты всё же продолжила. Рассказывала до тех пор, пока не сделалась уверенной в том, что выдала ему всю правду. Костяшки Сказителя всё белели. Щёки бледнели. Он молчал, пока ты не закончила и не уставилась на него. — Это не просто видение? — вырвалось у тебя. — Это… Воспоминание?       Даже ветер, вздрогнув, рванул тебя за щеки. Глаза Сказителя широко распахнулись. Он взглянул на тебя. Даже если ты была не слишком умна, ты могла сложить два и два, и ты не пыталась увиливать от правды. Ты была откровенна, прямолинейна, жестока в своей праведности… — Если кто-нибудь об этом узнает, — голос Сказителя был низким, холодным, как ветер на Северном полюсе, и зловещим, — я переломаю каждую кость в твоём теле по одной и брошу тебя на съедение собакам. Ты меня поняла?       В груди все сжалось от смутной тревоги, но ты посмотрела ему в глаза и увидела отражение своего собственного страха. Он хотел причинить тебе вред или хотел, чтобы об этом знало как можно меньше людей? — Валяй. Примерно на третьей кости я отключусь от болевого шока, — пожала плечами ты. — А если ты переломаешь все, то одна из них непременно заденет что-нибудь важное, и я умру ещё до того, как ты бросишь меня собакам.       Сказитель даже опешил от твоего непробиваемого чувства юмора. Он всё смотрел на тебя, ничего не говоря, словно пытаясь заставить тебя дрожать одним взглядом, но ты никак не поддавалась. — Ты сумасшедшая, — покачал головой он. — Кажется это ты угрожаешь, сломать мне все кости? — ты подняла брови. — А ты не боишься. — Ты ничего не сделаешь. — С какой стати? — Называй это интуицией. — Это глупость. — Слово «интуиция» нравится мне больше.       Сказитель скривил лицо и угрюмо уставился на столицу. Ты затаила дыхание, готовая к тому, что теперь он точно набросится на тебя, но он так и не шевельнулся. Он был Шестым Предвестником и ему действительно ничего не стоило воплотить в жизнь всё, о чём он говорил.       Тем не менее, тебе ни разу не доводилось наблюдать с его стороны неоправданной жестокости. Он был груб. Он был, честно говоря, просто невыносим.       Но ты знала, каких людей стоит бояться, и он в их число не входил. — Что там произошло? — спросила ты, поняв, что он не собирается продолжать перепалку. — Не твоего ума дело, — резко ответил Сказитель. — Тебе достаточно знать, что, если проболтаешься, я тебя… — Можно хоть раз обойтись без угроз? — прервала его ты, не скрывая своего раздражения.       Сказитель чуть дернул уголком губы. — Как только ты перестанешь совать свой нос туда, куда не просят, т/и, — его голос оставался холодным.       Ты нимало удивилась. Коварная усмешка расползлась по твоему лицу. — Так ты знаешь моё имя? — поинтересовалась ты.       Сказитель, словно растерявшись на секунду, уставился на тебя. На твоё улыбающееся лицо. Ты смела насмехаться над ним? Смела ставить себя выше него? Смела… Смела… Унижать его?.. — Его знают все в Белом замке. Ты же сестра Чайльда, — Сказитель упорно делал вид, что говорит с маленьким ребёнком. — Да, но каждый раз, когда ты снисходил до разговора с простой смертной, ты называл меня просто «тупица» или «снова ты». Это прогресс в наших отношениях, — ты хихикнула. — Забудь об этом, — отрезал Сказитель.       Ты только глаза опустила на его руки, теперь уже совсем истерзанные, перемазанные алой кровью. Сказитель как будто и не чувствовал боли. Или, может быть, чувствовал. Есть ведь люди, которым только боль и не даёт с головой погрузиться в прошлое… — Забыть о чём? — переспросила ты.       Ты пошевелила пальцами. Крохотное голубоватое облачко оторвалось от налитого синевой цветка и окутало руки Сказитель. Он наконец отнял их от шипов, и кровь хлынула было пуще прежнего, но почти сразу замедлила свое течение. — Шипы морозной розы гораздо острее, чем у обычной, — сказала ты, не глядя на Сказителя, — но её пыльца обладает удивительной целебной способностью и останавливает кровотечение быстрее любого бинта.       Кровь действительно вскоре вовсе перестала течь. Пыль развеялась. Сказитель уставился на тебя, а ты обернулась к нему. — Хочешь сделать из этого метафору? — понтересовался он холодно. — Да, — ты улыбнулась. — Что ранит однажды, иной раз может исцелить. Неплохо, а? — Сущая глупость. Что однажды ранит, в следующую же секунду должно быть мертво, — Сказитель скрестил руки на груди. — Философия пессимиста, — заключила ты. — Философия того, кто проживёт куда дольше несмышлёной сестры самого неразумного Предвестника, — ответил Сказитель. — Ты лезешь в чужие судьбы и пытаешься исправить то, к чему не имеешь отношения. Такие люди умирают раньше срока. — Может быть, — не стала спорить ты. — Но по крайней мере они не проводят всю жизнь в одиночестве, озлобленные на весь мир и ненавидящие самих себя.       Сказитель стиснул зубы. В его глазах вспыхнуло синее пламя. Он сделал к тебе всего один шаг. Ты не шевельнулась. — Что ты, черт возьми, об этом знаешь? — обдавая тебя горячим дыханием, он произнёс это таким ровным голосом, что ты поняла: ему стоило титанических усилий не выдать своих эмоций. — Ничего. Но, может, люди могли бы тебя понять, если бы ты пытался им объяснить, — покачала головой ты.       От твоей наглости перекрывало кислород. Становилось трудно дышать. Если все вокруг боялись подходить, тебе было не страшно даже схватить его за руку. Если все вокруг боялись заговаривать, ты безрассудно лезла в душу. — Люди мелочны, глупы и склонны к предательству, — прошипел Сказитель, исполненный ненависти. — Когда ты это поймешь, будет уже слишком поздно. — Нет, я это прекрасно понимаю, — ответила ты, качая головой. — Но если бы все люди были мелочными, откуда бы взялись защитники животных и лесов? Если бы все люди были глупы, как бы мы открыли столько звёзд? Если бы все люди предавали, откуда бы бралась многолетняя дружба?       Вы не кричали. Не угрожали друг другу. Не язвили. И всё же мир вокруг вас готов был схлопнуться. И всё же воздух трещал от напряжения. Так бывало перед страшной грозой. Перед самой жуткой бурей.       Слишком разные, как небо и земля, как человек, отвергавший боль, и человек, принявший её. Человек, что ушёл в странствие и повзрослел, и человек, который намертво застрял в своём прошлом.       Но тебе на мгновение показалось, что ты сумела до него достучаться. Хоть глаза его пылали, хоть он был страшно зол, тебе думалось, что он готов прислушаться к твоим доводам…       Однако всего секунду спустя он задрал подбородок. — Тебе не понять, — Сказитель ухмыльнулся, возвращая свой прежний облик омерзительного Предвестника. — Таким, как ты, не понять. Всё это несущественно. Всё это… — он приблизил свое лицо к твоему, — ничего не стоит, потому что перед лицом страха или смерти каждый из них покажет свою истинную сущность.       Ты ещё несколько мгновений смотрела на него, а потом лишь разочарованно вздохнула. Сделала шаг назад. Сказитель выпрямился. — Ты создан богом и в тебе огромная сила. Это я понимаю, — сказала ты почти шёпотом. — Но ты правда хочешь потратить всю эту силу на давние обиды и расчёсывание старых ран? — Раны старые — люди прежние, — Сказитель передёрнул плечами. — Люди другие. Но откуда же тебе знать? Ты и не пытаешься в ними заговаривать, — ты теперь избегала его взгляда. — У тебя совершенно инфантильный взгляд на жизнь, — Сказитель отошёл обратно к перилам. — Зато у тебя, конечно, нет, — ты вздохнула. — Я не знаю, что ты пережил, но мне кажется, что ты, как и любой человек, заслуживаешь жить настоящим.       Сказитель ничего не ответил. Ты постояла ещё немного и сделала было шаг в темноту, но тебе в спину вдруг долетело: — Мне стоило убить тебя ещё утром.       Ты остановилась. Горечь разлилась во рту. Ты порой слишком верила в людей и в их способность быть хорошими. Но, когда ошибалась… Сердце твоё имело свойство покрываться сталью. — Тогда почему я ещё дышу, Сказитель? — ты обернулась через плечо. — У тебя и сейчас есть отличная возможность.       Но он не шевельнулся. И ты ушла. Твой плащ растворился в темноте, так и не тронутый молниями. Подул холодный ветер. Сказитель остался стоять на балконе один, среди звёзд, под взором луны, глядевшей на него совсем печально.       Ты открыла дверь в свою спальню. Заперла её за собой. На ходу сбросила с плеч тяжёлый плащ. Задёрнула занавески. Упала на кровать. Натянула одеяло до самого подбородка.       Сказитель долго стоял недвижимо, словно пытаясь увериться, что больше никто к нему не придёт и не станет лезть в его жизнь. Убедившись в своём полном одиночестве, он опустил голову и взглянул на свои ладони.       Ты закрыла глаза. У тебя не было причин расстраиваться. Ты не ждала от Сказителя многого. Он был тебе совсем чужим человеком и не просил твоей помощи. Тебе не следовало лезть к нему.       Кожа покрылась мелкими алыми царапинами, но болело не так сильно, как могло бы. Наверняка дело было в тебе и твоей дурацкой пыльце. Среди всех людей, окружающих его, лишь твои мотивы оставались для него туманными.       Ты и сама не могла до конца понять, в чём было дело. Должно быть, такова была твоя сущность: ты всегда тянула руки к тем, кого могла спасти. Всегда хотела защитить тех, кто в этом нуждался.       Сказитель не мог тебе верить, как не мог и всем остальным. Он в каком-то изнеможении сорвал с перил морозную розу, уставился на неё, словно она была в силах дать ему ответ. Если хотела сделать больно, почему пыталась исцелить?       Ты закрыла глаза. Не следовало бежать, сбивая ноги в кровь, за тем, кто не хотел твоей помощи. Не стоило молить его измениться. Не было смысла вмешиваться в его судьбу.       Он пытался тебя отогнать, но ты почему-то все равно прицеплялась обратно, как назойливый репей, хотела ему помочь семеро знают с чем. Как будто он нуждался в этом. Как будто он был слабым и жалким. Как будто не мог справиться сам.       Ты глубоко вздохнула и усилием воли вышвырнула ваш разговор из головы. Кто стремится быть счастливым, непременно будет. Кто желает жить прошлым, тот в нем и сгинет.       Сказитель стиснул зубы. Даже боги боялись вмешиваться в его судьбу. Никто не смел вставать у него на пути. Зато ты… Крошечная молния прошила розу, и та вспыхнула синим огнём. «Если он хочет жить так, как живёт, — решила ты, переворачиваясь на другой бок, — это его право. Но если потянется к свету, я его вытяну.» «Человеческие чувства жалкие, — гневно подумал Сказитель, швыряя сожжённую дотла розу вниз, — а верность — не более, чем блеф. Если она встанет у меня на пути, раздавлю её, как букашку.»       Но потом его взгляд вновь упал на руки, которые совсем не болели и почти не кровоточили. Сказитель сжал кулаки и вновь их разжал. Доброта была иллюзией. Помощь — политическим ходом для получения желаемого.       И всё же изрезанная кожа не болела. Руки безвольно упали по швам. Шестой Предвестник был в ярости. Он был так зол, что готов был ворваться в твою комнату и задушить тебя в твоей собственной кровати.       И было что-то ещё. Что-то, из-за чего он не пошевелился. Он остался стоять, глядя вниз на беспечную Снежную. Вновь подул ветер. Пошёл снег. Сказитель поднял голову к луне, которую теперь загородили внезапно набежавшие тучи.

«Ты правда хочешь растратить всю эту силу на давние обиды и расчёсывание старых ран?»