Кровоцвет

Химос пробует человеческую кровь в то время, как впервые отправляется к людям — ему тогда нет и пятисот лет. Он несколько дней живёт среди племён, которые едят людей, попав туда в качестве жертвы. Опыт интересный, но возвращаться обратно в Крепость ему не хочется — слишком живы воспоминания о том, как впервые против него обратились те, кто владеют престолами. И тогда юный бог войны, использовав свои силы, за мгновение уничтожает сотни человек. Он, ещё не научившийся контролировать свои силы и даже не желающий этого, устраивает себе самый настоящий кровавый пир, но тогда им движет не жажда крови. Происходит отвратительная случайность — кровь попадает на губы, а Химос неосознанно облизывается. По слухам кровь людей сводит богов с ума. Слухи оказываются правдой. Химос только пробует горячую густую кровь, которая медленно и неохотно стекает по губам, как здравый рассудок отключается, а единственным, что ведёт им, остаётся голод. Он сжирает первого человека, только принимается за второго, как тело начинает отвергать человеческую плоть — Химоса тошнит, содержимое желудка выворачивается на землю, но он, ведомый голодом, снова и снова запихивает в себя уже пережёванное и побывавшее в желудке сырое мясо. Только через неделю непрерывного и мучительного пиршества, которое Химос хотел бы забыть, он находит в себе силы убраться с места, пропитавшегося человеческой кровью и пропавшего гнилью ещё на несколько километров. Голод затихает, но Химос знает, что только на время. Он долго отмывается в бурной реке, в которой в начале весны течёт ледяная вода, и клянётся себе, что никогда больше не посмеет убить человека лишь для того, чтобы насытиться. Ветер доносит до него лёгкий металлический аромат, и Химос, поднявшись и пошатываясь, медленно уходит в обратную сторону, дальше от источника запаха. Ещё долго запах крови вызывает у него одну только тошноту, а воспоминания о той неделе отзываются болью во всём теле. Кровь оказывается смертельным ядом, отказаться от которого слишком сложно. Химос пробует любовь, тоже присущую лишь людям, во время своей второй жизни среди них и быстро разочаровывается. Разочарование это в нём граничит с пониманием. Не каждый будет способен на то, чтобы принять чудовище, и Химос где-то внутри принятия и не ждёт — просто знает, что будет нечестно умолчать обо всём случившемся. Та женщина обещает уйти, как только наступит утро, но ей не приходится — утром, проснувшись после неспокойной ночи, она обнаруживает, что Химоса уже нет. С тех пор она совсем о нём не слышит, но изредка вспоминает, когда вся её жизнь до самой смерти проходит на порядок удачнее, чем у остальных. Химос пробует взаимность гораздо позже, когда встречает будущего императора, тогда ещё мальчишку, и сразу же чувствует в нём необыкновенную силу, какой прежде не чувствовал ни в одном человеке. Ему хочется подчиниться, за ним хочется пойти, и Химос делает это, нисколько не раздумывая, уверенный в том, что второго такого раза уже не будет. Он преклоняется и приносит клятву, зная, что ни за что её не нарушит — этого человека он будет оберегать, что бы ни случилось. Этого человека он любит с самой их первой встречи. Они были созданы друг для друга. И даже так Химос не ждёт принятия, будучи полностью уверенным в том, что в этот раз он снова окажется отвергнутым. И ещё больше Химос не ждёт того, что этот разговор начнёт не он. Тамариск вступает в свою комнату, где его дожидается Амариллис. Он как и всегда сидит в полюбившемся кресле, закинув ногу на ногу, чуть склонив голову, ленивый и уже засыпающий, не желающий двигаться, но рассчитывающий на то, чтобы дождаться императора. Тамариск жестом отсылает стражу, закрывает за собой двери, шагает к Амариллису и останавливается в метре от него. Он даже сейчас не боится, и Амариллиса отсутствие страха откровенно удивляет, когда Тамариск без предисловий интересуется: — Так и кто ты? Можно было бы придумать что-то, что списало бы вопрос на странную шутку, но Амариллис прекрасно понимает, о чём его спрашивают, и увиливать от ответа не хочет, но не знает, что сказать. Он впервые в растерянности перед человеком. Тамариск, не обладающий даром чувствовать эмоции, и без него догадывается, в каком смятении Амариллис, и облегчает его состояние: — Давай проще. Ты не человек, — не вопрос. — Верно, — честно отвечает Амариллис. — Этого достаточно, — как-то просто кивает Тамариск и, шагнув мимо кресла, снимает с себя короткую куртку из кожи, оставаясь в одной рубашке. — Сегодня был ужасно длинный день. Амариллис взволнованно подскакивает с кресла, когда Тамариск стоит к нему спиной, и раньше, чем он успевает что-то спросить, император разворачивается обратно, глядя чуть вопросительно. Промолчать не выходит — выставить себя дураком лишний раз за вечер не хочется, и Амариллис уточняет: — И это всё? — И это всё, — спокойно кивает Тамариск. — Для меня это всё не имеет значения, мне только было любопытно. В остальном это совсем неважно. Я знаю, что ты со мной, и этого достаточно. Я не боюсь тебя, Амариллис. Единственное, что беспокоит меня, это то, что, когда я исполню свою часть клятвы, ты захочешь уйти. Терять тебя я не хочу, и для этого тебе необязательно быть человеком. Амариллис внимательно вслушивается в каждое слово, откладывая его в своей памяти, уверенный в том, что и через сотни лет сможет дословно повторить короткую речь. Когда Тамариск замолкает, Амариллис, обхватив чужое запястье, без капли сомнения повторяет клятву: — Мой последний вздох будет с Вашим именем на устах, — произносит он. — Я ни за что не откажусь от Вас. Дело ведь не в обещании, дело в том, что я чувствую. — Если ты со мной, мне совсем безразлично твоё происхождение, — улыбается Тамариск. — Помни об этом. Это приказ. Ночь выходит беспокойной. После неожиданного разговора Амариллис долго не засыпает. Он лежит, стараясь не думать о произошедшем, но волнение едва ли не вынуждает постоянно ворочаться, и останавливает только присутствие Тамариска рядом. Амариллис, уверенный в том, что тот спит, вздрагивает и едва не ругается вслух, когда слышит размеренный голос, произнёсший коротко и лениво: — Ну в чём дело? — Не понимаю, о чём Вы, — откровенно врёт Амариллис и слышит, как негромко смеётся Тамариск. — Ты не спишь. — Вы тоже, — отбивается Амариллис. — Я же из-за этого не пристаю. — Мог бы и поприставать, — оказывается в выигрыше Тамариск и возвращается к прошлому разговору: — Так что случилось? Тамариск запускает руку в чужие волосы, осторожно перебирает их, зная, что каждое его прикосновение расслабляюще действует на Амариллиса, и тот, мгновенно позабыв о былых страхах, укладывается так, чтобы им обоим было удобнее. Ласковые движения быстро успокаивают, и отвечает на вопрос Амариллис уже с меньшим волнением: — Просто кажется таким странным то, что Вы приняли всё так легко, — растерянно рассказывает он. — Я живу уже очень долго, но никто не принимал меня до Вас. Да и было за что. Я ведь и людей ел. В первый раз вышло случайно, а потом просто понял, что в очередной раз обязательно сорвусь. Потому приходилось снова и снова. Всякий сброд, но тем не менее. Не мне судить, были ли они достойны смерти. — Можешь ждать осуждения других, мне всё это безразлично, — отзывается Тамариск, странным образом угадывая то, что хочет услышать Амариллис. — Для меня важно, что ты со мной. Для меня важна Империя. Когда-то для меня будет важен мой ребёнок. Ты и правда отличаешься от людей, но лишь тем, что ты гораздо более потрясающий, чем любой из них. В остальном ты такой же. Ты выглядишь так же, ты умеешь любить так же, как они, ты живёшь по принципам, которые определил для себя. Если ты всё ещё среди людей, значит, ты считаешь себя частью этого мира. В таком случае он однажды примет тебя. Химос пробует ненависть уже во время своего рождения. Он едва оказывается перед престолами, на которых высятся пять величественных фигур, среди которых ни одной знакомой, как уже чувствует себя в стане врага. Он не знает об этом мире ничего, но он знает всё о войне, потому что является её порождением и её повелителем. Он уже тогда знает, что однажды восстанет против всего порядка, царящего в Крепости с её создания, и это же знают другие. Рядом с ним София, ставшая по собственному желанию его сестрой, разделившая с ним ненависть пополам. — Каждый из этих престолов будет принадлежать мне, — первое, что произносит Химос. — Так говорил каждый бог войны, которого встречали эти стены, — замечает младший из владельцев престолов, Элефериа. — Когда-то же это должно стать правдой, — замечает Химос. — Вы уже ненавидите и боитесь меня. Я чувствую каждую вашу эмоцию и питаюсь вашим страхом. — Жадность обязательно погубит вас, — произносит старейший из богов. Химос долго смеётся над его словами, пока остальные в замешательстве пытаются понять, что его так развеселило. До того, как они успевают выстроить догадки, Химос решает объяснить, пускай смех и не отпускает его: — Мне кажется, Вы что-то путаете, — поправляет только появившийся бог. — Богам жадность незнакома. Богу войны тем более. Я ближе остальных к Матери, я несу Смерть, и это уже великий дар. Иного мне не нужно. Очередная запись заканчивается. Анекси потягивается, потому что из-за неудобного положения уже хочется встать и пройтись, взмахом ладони заставляет плиту с мелкими буквами на ней исчезнуть и головой ложится на стол. Катари, сидящая напротив, отвлекается от увлекательного занятия, под которым подразумевает любование собственным оружием, и с любопытством склоняет голову набок. С её губ незамедлительно срывается вопрос: — Долго ты ещё будешь этим заниматься? — Я пытаюсь понять его, — откликается Анекси, стараясь держаться твёрдо, хотя усталость берёт своё. — А как же вот это человеческое выражение, — Катари, задумавшись, бьёт пальцами по поверхности стола. — В общем, дословно не помню, но суть в том, что бога не понять. Ты в это не веришь? — А ты чему веришь, Катари? — вместо ответа спрашивает Анекси. — Дай подумать, — возводит глаза к потолку храма девушка. — Отцу. Клинку. Тебе. Себе. Пожалуй, всё. Этого достаточно? — Вполне, — кивает Анекси. Катари поднимается, медленно обходит стол и останавливается справа от юного бога. Опустившись на корточки, ласковая, словно кошка, она с материнской заботой плавным движением ведёт по светлым волосам и мягко напоминает: — Я знаю, что ты скучаешь. И я тоже скучаю. И больше скучать некому. Мы остались вдвоём, и всё, что у нас есть, это его обитель, и та только по его милости. — Это несправедливо, — упрямо отзывается Анекси. — Матери так и не смогли создать справедливость, — с грустью признаёт Катари. — Ты считаешь несправедливым то, что самое могущественное существо вынужденно страдать больше других, но так происходит всегда. Разве в мире людей самая большая ответственность не лежит на тех, кто правит другими? — Это несправедливо, — повторяет Анекси. — Я знаю, я всё это знаю, я слышал это от него сотни раз, но мне так не легче. — Ты делаешь хуже себе же, — Катари указательным пальцем касается чужого лба. — Я не понимаю вас. Тех, кто жил среди людей. Отпусти его, и тогда тебе станет легче. — Это не так просто, как ты думаешь, — равнодушно отзывается Анекси, уводя взгляд в сторону. — А ты не человек, — остаётся при своём Катари. — Ты бог. Очень сильный бог. В весне нуждаются не только люди. Весна нужна и Цитадели. И только ты можешь это сделать. Когда наступит наше время, мы уйдём и встретимся с ним, но сейчас мы нужны здесь. У нас тоже есть долг. Анекси прекрасно знает, что она права. Он поднимается с места, делает шаг вперёд, но оказывается в городе, разрушенном до основания и возведённом заново, пустом и лишённом жизни, словно по нему стелится Небытие, а не циркулирует сила бога, равного Матерям. До тех пор, пока Цитадель существует, верховные боги могут сами определять, кто станет новым жителем Цитадели и хранителем Жизни. Посреди Цитадели стоят два престола вместо пяти — Химос попросту переплавляет их жаром и распределяет силу иначе. Теперь он не вкладывает своё могущество в предметы, а позволяет тем, кто владеет престолом, пользоваться своей силой. И хотя престолы были сотворены для Анекси и Катари, они сейчас, только мгновение подумав, привычно опускаются на ступени. Так кажется гораздо правильнее. Химос давно не с ними, но его образ до сих пор стоит перед глазами, и приравнить себя к нему — кощунство. — Весна — начало новой жизни, — негромко роняет Катари. — Отец не зря выбрал тебя. — Может, всё же зря? — грустно усмехается Анекси. — Ты сомневаешься в нём? — Я сомневаюсь в себе, — поправляет её юноша. Катари не отвечает, потому что не успевает — Анекси, набравшись решимости, оборачивается назад и ладонью касается престола. Тот мгновенно отзывается на чужую просьбу — божественная мощь, усиленная во много раз, распространяется по всей Цитадели и приносит с собой свежее дыхание весны. Поверхность покрывается зеленью, распускаются цветы и доносится отдалённый грохот водопадов, который перекрывает песни мелких ручьёв, текущих отовсюду к центру Цитадели. Та приобретает такой вид, какой будет сохранять ещё тысячи лет. Анекси выполняет просьбу Химоса. Их последняя встреча так и не забывается, хотя стало бы легче, если бы время хоть сколько-то стёрло её из памяти. Но Анекси помнит, как ранним утром — в обители Химоса по образцу мира людей сменяется время суток — когда туман ещё не исчезает, бог войны, позвав Катари и Анекси, без предисловий, не желая долгих прощаний, печально произносит: — Мне пора. — Что? — дёргается вперёд Анекси. — Как? Почему так скоро? Катари реагирует гораздо спокойнее — она не произносит ничего. Анекси, о чём-то догадавшись, растерянно оборачивается к ней: — Ты знала? — с волнением спрашивает он. — Знала, что этот день настанет, — кивает Катари. — Знала, что скоро. И да, мы успели попрощаться. Отец, — кланяется она, — благодарю. Я бы хотела сказать «да хранят Вас Матери», но даже они отныне не сильнее Вас. Позвольте, я оставлю вас. Катари, развернувшись, исчезает, и Химос больше не чувствует её в своей обители. Она либо вернулась к себе, либо отправилась в Цитадель. Анекси, всё ещё стоящий рядом, так и замерший, растерянный и опечаленный предстоящей разлукой, отдалённо слышит родной голос: — Я знаю, что сейчас тебе трудно в это поверить, но мы ещё встретимся, — успокаивающе касается он чужого плеча и заглядывает в юное лицо. — Вы не можете мне этого обещать, — взмахивает головой Анекси, — так что не нужно. — Но ты ведь веришь мне? — мягко спрашивает Химос. — Всегда верил, с самой первой нашей встречи, — шепчет Анекси. — Верил герою, который спас меня от голодной смерти в холодной пустыне. Верил милосердному генералу, который не позволил мне погибнуть в битве. Верил гостю моего нового дома, с которым мы столкнулись совсем случайно. Всю эту проклятую тысячу лет каждый день верил богу войны, и всё это ради того, чтобы это закончилось так. Я ненавижу эту веру, но я не могу вырвать её из себя. Анекси ощущает, как оказывается в родных объятиях и, больше не сдерживаясь, горько плачет, лицом уткнувшись в чужое плечо. Боги, оказывается, это умеют. Он цепляется за одежды, будто это остановит Химоса, когда тот захочет уйти, и громко всхлипывает, будто обиженный ребёнок, вмиг потерявший всё, что приносило краски в его жизнь. Это сравнение недалеко от истины. Химос ещё рядом, гладит его по волосам и даёт выплакаться, а Анекси уже ощущает себя так, будто они не виделись сотни лет. Может быть, они встретятся совсем скоро. Может быть, никогда. И Химос действительно не может ему ничего обещать, даже если очень хочет. Он может только вести пальцами по волосам, прижимать Анекси ближе к себе и ждать, когда его отпустит всё то, что он несёт на себе сотни лет. — Я очень хочу, чтобы однажды мы встретились, — речь звучит едва разборчиво из-за слёз. — Пожалуйста, в следующую нашу встречу обнимите меня так ещё раз. И я буду верить, будь эта вера проклята, что наша встреча всё же случится. — Я обязательно обниму тебя ещё раз, — произносит Химос, не отстраняясь. — И я буду верить вместе с тобой. Я оставляю вам Цитадель и мою обитель вместе со всем, что в ней было. Оно принадлежит вам в равной степени. — Я никогда не испытывал ни к кому тех же чувств, которые испытывал к Вам, — звучит раненный шёпот. — И я всегда буду помнить Вас. Сухие губы осторожно касаются лба, и Анекси, вздрогнув от неожиданного прикосновения, замирает. Химос отстраняется, оборачивается и, сделав шаг вперёд, исчезает, подёрнувшись дымкой и растворившись в воздухе. Бесшумно, будто его никогда и не существовало, но без него вмиг кажется, что весь мир вокруг неправильный, ненастоящий, несуществующий. Это мгновение разлуки ощущается ошибкой, которая была совершена по собственной глупости, будто бы больше и некого винить в случившемся. И Анекси снова плачет. Он бы не хотел, но просто не может сдержать слёз, падает на колени и бесшумно вздрагивает, ладонями размазывая влагу по щекам. Впервые за сотни лет он, ему кажется, забывает, как быть человеком — в груди пусто, и ничто не отзывается больше трепетом. Будто с уходом Химоса он становится настоящим богом, но он никогда этого не хочет, а теперь не хочет ещё больше. Потому что это значит отказаться от того, кто всегда становился его смыслом, с самой первой их встречи. Слева мелькает тень, и Катари, опустившись рядом, в растерянности не знает, что предпринять. Она почти касается сгорбившейся спины, но рука замирает в сантиметре от тела, потому что богиня не уверена, насколько её поддержка будет правильной. Она делает то, что считает самым правильным в такой ситуации, ведь это уже помогало ей — оборачивается кошкой, запрыгивает в руки и громко урчит, успокаивая размеренным звуком, пока Анекси, прижав её к себе, прячет в её шерсти лицо. Воспоминания всё такие же яркие. Анекси, сидя на ступенях престола, глубоко вздыхает, поднимается и оборачивается в сторону Катари. Она, тут же оказываясь рядом, поправляет свои волосы, но они рассыпаются непослушными прядками, и Анекси привычно помогает ей, как делал сотни раз. Они остаются вдвоём, не имея никого, кроме друг друга, в огромной Цитадели, способной бесконечно расширяться по воле богов, до прихода сюда новых жителей, которые будут защищать Жизнь. А где-то в обители Химоса лежит нетронутое письмо — последнее, что написано им. И Анекси с Катари очень не хотят открывать его сейчас, но когда-то они обязательно прочтут оставленное послание. «Мои дорогие дети, мне жаль, что всё, что останется от меня — напоминание о том, что я когда-то существовал. Эта обитель, это письмо — в них чувствуется моя рука, но это совсем не то же самое, что быть вместе, и я знаю это. Так или иначе, моё время когда-то обязательно пришло бы. Даже Матери не стали бессмертны, пока не ушли от мира. Мне жаль, что так вышло, но иначе нельзя. Вы есть друг у друга, и это главное. Не оставляйте друг друга, не позволяйте обидам, а они обязательно будут, разлучить вас и доверяйте друг другу. Когда-то Цитадель обязательно превратится в город, населённый огромным количеством богов, но и тогда мне трудно представить, что у вас будет кто-то ближе друг друга. Я знаю, что происходит сейчас, но я не знаю, что будет через сотни лет, потому я не могу сказать, кем вы станете друг другу, но мне хочется верить, что вы будете вместе. Я рад, что всё случилось так. Эта длинная история непременно должна быть закончена. Может быть, она станет только началом, а может, Небытие полностью поглотит меня. В любом случае, и сейчас у меня нет иного пути. Катари, мне стоит благодарить тебя за то, что ты выбрала меня из сотен богов. Ты подарила мне настоящую семью, и я рад, что ты была со мной на протяжении всей своей жизни. Мы должны были разделить ненависть, обрушившуюся на нас, но разделили любовь, которая скрепила нас. Спасибо тебе, кошечка. Анекси, я не знаю, какие слова мне использовать. Почему-то с тобой мне не всегда удаётся подобрать выражения. Спасибо за то, что всегда верил мне. Это неоценимо важно для меня. Ты следовал за мной, зная, что наши пути всегда будут мучительно близко, но никогда не соприкоснутся. Это невероятно. Ещё раз спасибо, лучик. Я не знаю, встретимся ли мы вновь и не могу обещать этого, но я хочу верить, что однажды снова увижу вас. Вы — моя семья и самое дорогое, что есть у меня. Спасибо».