Кровоцвет

Бесчисленное множество камушков самых разных цветов и оттенков мелькают в озере. Анекси только на мгновение отводит взгляд в сторону, а, когда возвращает обратно, переливание цветов уже совершенно иное — всё постоянно меняется с тем, как протекают человеческие жизни. Химос сидит неподалёку, локтем уперевшись в колено и ладонью подпирая голову, и, не отрываясь, следит так внимательно, будто за чем-то конкретным. Догадки Анекси подтверждаются, когда Химос протягивает руку к озеру, и, ведомый его волей, один из камней отделяется от остальных и остаётся в его пальцах. Вниманием Химоса завладел конкретный человек — это случается так редко, что правда удивляет. — Кто он? — проявляет несдержанное любопытство Анекси. — Его зовут Альхен, — рассказывает Химос. — Наверное, дело в том, что я вижу в нём себя — тогда, когда я ещё был человеком. Но одновременно с этим мы удивительно разные. Мне любопытно, как сложится его судьба. Она зависит не от него самого. Для него главное продолжать то, что он делает. Знаешь, так странно, когда люди не понимают своих же чувств. Слишком много сложностей. — Вы думаете, иначе было бы лучше? — уточняет Анекси, почти уверенный в том, какой ответ услышит. Когда-то между ними уже был подобный разговор, но это было ужасно давно. Химос же с течением времени своего мнения не меняет. Всё так же твёрдо, как и прежде, звучит ответ: — Легче, но не лучше, — подчёркивает он разницу. — В наших силах менять мир, но наш долг — направлять и защищать людей, а не управлять ими. Это огромная разница. Альхен нашёл для себя людей, которым отдал свою жизнь, но все они не знают, насколько это взаимно, а я не хочу вмешиваться. Всё, что я могу — благословлять их. Так я буду знать, что никакие другие боги не смогут причинить им вреда. — Когда мы встретились в Северной столице, Вы тоже благословили меня? — вспоминает Анекси. — На самом деле, ещё раньше, — таинственно улыбается Химос. — В первую же нашу встречу, когда почувствовал на тебе печать богини любви. — Что будет с Альхеном? — Анекси правда интересно узнать, пускай даже отчасти из-за того, что Химос сравнил его с собой. Бог войны неловко пожимает плечами, будто сам хочет узнать ответ на заданный вопрос, и отвечает, подтверждая мысль, мелькнувшую у Анекси: — Понятия не имею. Мне не дано видеть будущее, — с лёгкой нотой разочарования признаёт Химос. — Но мне хочется надеяться, что он добьётся взаимности, которой так желает. На самом деле мне редко доводилось видеть, чтобы человек находил свой смысл в других, потому каждый такой раз удивительно ценный. Я прекрасно понимаю его. Слишком тяжело найти того, кто станет по-настоящему особенным. — Не каждый такой раз будет оканчиваться взаимностью, — напоминает Анекси без какого-либо умысла, но Химос неожиданно отвечает: — И мне жаль, что это так, — Химос продолжает вглядываться в переливание цветов. — Ты — чудесный человек, Анекси, самый открытый и добрый из всех, кого я встречал. Я бы отдал тебе свою душу, если бы она только принадлежала мне. Анекси знает, что у него нет даже крохотного шанса, и ценит то, что Химос говорит с ним честно. А ещё где-то глубоко внутри он искренне восхищается вечной привязанностью Химоса, которая не теряет своей силы даже через сотни лет в одиночестве. Анекси бы наверняка так не смог. Он бы забылся, всеми силами отвлекал себя, в конце концов просто потерял бы образ, за который держался, а Химос ни на миг не перестаёт думать о том, кого сделал своим смыслом. Разница между ними огромна, но Анекси правда хочет стать хоть чуть ближе к идеальному образу, каким видит бога войны. — Вас не так часто интересуют отдельные люди, — не хочет возвращаться к этой теме Анекси, испытывая слабое, уже приевшееся разочарование. — Ты прав, — соглашается Химос. — Обычно я просто прогоняю через себя всю смесь человеческих эмоций и только иногда чувствую что-то по-настоящему особенное. Например, непоколебимую веру, глубокое отчаяние, чистую любовь. Или потрясающую военную волю. Я ведь бог войны. Я помню не так много людей, которые по-настоящему жили войной. Одной из них была дочь императора Тамариска. — Не знаю, смог бы я так же, как Вы, постоянно чувствовать всё то, что чувствуют люди, — Анекси наклоняется чуть ближе к поверхности озера и уже чувствует, как давит на грудь невидимый груз. — Конечно, смог бы, — уверенно отзывается Химос. — Я ведь говорил, что однажды ты станешь богом гораздо более сильным, чем я. Пора, — поднимается он, и Анекси, не понимая, куда тот собрался, пытается встать следом, но на его плечо слабо давит чужая ладонь. — Оставайся здесь. Мне предстоит серьёзное сражение. Я хочу знать, что ты будешь в безопасности. Анекси вообще-то очень хочется поспорить, но Химос останется непреклонным, и тогда юный бог только осторожно кивает. Химос мягко касается чужих волос, проводит по ним почти ласково и, о чём-то задумавшись, недолго молчит. Слабый ветерок касается одежды, шелестит тканью, и, сливаясь со звуками, голос Химоса рассекает тишину острым лезвием: — Найди Катари, и пока покиньте обитель, — просит он и, не дождавшись ответа, исчезает. И лишь через мгновение Анекси понимает, к чему была высказана эта просьба. Химос допускает вероятность того, что он не вернётся, а значит, что его обитель может исчезнуть. Анекси подскакивает на ноги, уже почти порывается, чтобы рвануть следом за Химосом, но его останавливают сразу две мысли — Анекси не знает, куда отправился Химос, и тот попросил не ходить за ним. Своим беспокойством мешать Химосу Анекси не хочет. Он опускается обратно на землю и пытается позвать Катари, но та не откликается, и Анекси не сразу убеждается в том, что он остался в одиночестве в пустой обители, мгновенно лишившейся всех красок вместе с тем, как исчез её хозяин. В последний раз Химос был здесь очень давно. Он вступает в чужую обитель, не скрывая своего присутствия, и решительно направляется к полупустому храму. Мебель, прежде находящаяся внутри, изломана и божественной силой выброшена за пределы, и только каменные изваяния, которые так легко не снести, с огромной высоты взирают на бога войны, который несёт очередную погибель Крепости. В этот раз сложнее определить, кто станет охотником, а кто займёт место жертвы. Немые наблюдатели грозно смотрят за тем, как разворачиваются события. — Здравствуй, — негромко приветствует Химос, — грешник. В качестве ответа в его сторону с огромной скоростью направляется огненный шар, но Химос одним движением пальцев откидывает его в сторону, и тот, ударившись о стену, взрывается, оставив на месте себя огромную дыру. Бог перед ним заходится сильным кашлем, цепляется за скульптуру и, в конце концов обернувшись, пронзает Химоса жестоким взглядом, лишённым всякой человечности. Он выпрямляется с привычной гордостью, не теряя достоинства перед сильнейшим своим врагом, и холодно кивает: — Тебе ли обвинять меня в совершённом? — Я не стану объяснять тебе разницу между нами, Элефериа, — нехотя отмахивается Химос. — Мог бы, но к чему? Ты всё равно сегодня умрёшь, и свидетелей твоей смерти не будет. Может быть, никто и не узнает, кто осквернял Крепость так долго. Элефериа возвращает себе контроль над телом, движется в сторону и, остановившись у пролома в стене, смотрит наружу, сложив руки перед собой. Химос лёгким жестом создаёт себе кресло и опускается в него. Оба бога не выглядят так, словно между ними с секунды на секунду разразится битва. Элефериа повторяет его движение, садится напротив и, закинув ногу на ногу, изучающим взглядом скользит по фигуре. Он Химоса не видел уже давно, а так близко и вовсе, наверное, тысячу лет. Последний раз был ещё тогда, когда Химос не занял престол. Когда всё между ними было иначе. — Может быть, теперь мы сможем поговорить открыто? — отчего-то предлагает Элефериа. — Мне не о чем разговаривать с теми, кто владеет престолами, — качает головой Химос. — И тем более мне не о чем разговаривать с грешником. Мне не хочется признавать, но вряд ли я смогу наказать тебя сильнее, чем останки богов, которых ты поглотил. — Ты не имеешь никакого права обвинять меня в желании достичь бессмертия, когда сам хочешь того же, — жёстко замечает Элефериа. — Ты правда не понимаешь? — в печальном вздохе скользит что-то отстранённое. — Ты поглощал исчезнувших богов, а я собираю престолы. Обычные убийства я и правда не могу осуждать, но ты истончаешь границу с Небытием. Это абсолютно разное. Но давай оставим эти разговоры. Я здесь не за этим. Элефериа поднимается первым. Он, позволяя себе ещё мгновение нерешительности, заносит оружие, но не сразу делает выпад, и это едва не стоит ему жизни, потому что Химос ударяет с такой силой, что одним ударом раскалывает храм надвое. Огромная трещина простирается в глубины земли, и Элефериа почти сразу чувствует что-то незнакомое, но заведомо опасное, принесённое слабым ветром. Химос одним ударом прорубает проход к людям, и оттуда мерной струйкой текут в божественную обитель человеческие чувства и мысли. Ему достаточно взмаха клинка, чтобы рассечь границу между мирами. Божественная сила, проходя сквозь границу, обрушивается в мир людей звездопадом. Множество мерцающих частиц, разрывая пространство, отображаются в сознании красивейшим явлением. Химос разрывает пространство, оказывается рядом и ударяет, не жалея силы, не допуская и мысли о том, чтобы оставить врага в живых. До него будто сквозь толщу воды доносится тихая, но чёткая человеческая речь: — Звездопад. Красиво, правда? — Не красивее, чем ты, — звучит искренний ответ. — У нас есть поверье, что каждая падающая звезда — отражение самых сильных эмоций богов, — звучит первый голос, и его обладатель даже не представляет, насколько он близок к истине. — Печально думать, что даже такие могущественные существа могут испытывать чувства, которые им ничем не заглушить. — Ты веришь в существование богов? — кажется, и правда любопытно. — Мы же сейчас не об этом, — слышна лёгкая усталость. — Ты прав. Прости, — мягко улыбается собеседник. Речь угасает, но сразу после в сознании появляется другой голос, принадлежащий уже женщине, такой знакомый, что Химос без труда угадывает, чьи слова он слышит. Речь снова очень негромкая, но в этот раз расплывчатая: — Удивительно красиво. Такое чистое и глубокое небо. В твоих глазах я тоже вижу россыпь звёзд. Все твои мысли, мечты, желания и стремления. Это очаровательно, и я рада, что ты позволяешь мне видеть это. Химос не отступит, потому что им ведёт не одно только его желание. Элефериа не отступит, потому что навязчивая, уже почти полностью завладевшая его разумом мысль о бессмертии застилает глаза пеленой ярости и заставляет позабыть обо всяких связях, которые раньше скрепляли их. Между ними теперь ничего, кроме открытой вражды. И сейчас битва, в которой должен остаться единственный победитель. — Ты всё равно проиграешь, — произносит Химос. — Не сопротивляйся неизбежному, позволь мне освободить тебя от бремени, которое ты не вынесешь. Агапи знала, что в бою ей не справиться, и пошла на хитрость, которая едва не привела её к победе. Элефериа же и не думает строить планы. Он оказывается рядом, ударяет, едва не попадая, и Химос чувствует, что каждый его удар будет смертельным. Несколько рубящих ударов, падающих один за другим, и только изворотливость спасает от того, чтобы тело оказалось рассечено лезвием на много кусков. Химос разворачивает оружие в руке, отбивает очередной удар и с коротким удовлетворением слышит, как ломается чужой клинок. Отлетевшее лезвие вспарывает кожу на щеке, и Элефериа чувствует, как скатывается вниз капля крови. Совсем не такой, как у людей. Эта кровь не сводит богов с ума, не вызывает голода и не отключает разум. Ярость побеждает, сжирает последние мысли и вселяет вместо них лишь животное желание утолить голод и так продлить своё существование хоть немного. Останки древних божеств так же, как продляют жизнь богов, сводят их с ума, лишают самообладания и полностью захватывают контроль над телом, чтобы отомстить тому, кто осмелился их потревожить. А ещё поглощение погибших богов истончает границу с Небытием и приближает миг, когда оно сотрёт и поглотит всё живое. Потому тот, как осмелился взять на себя грех, должен быть наказан. Химос нисколько не сожалеет о выбранном пути, и он знает, что не сожалеет Элефериа. Они твёрдо уверены в том, что делают, и для них абсолютно неважно то, какие мотивы ведут соперником. Врагами их Химос называть не хочет, но он не уверен в том же желании от бога свободы. Химосу и неважно, какое определение происходящему даст тот, кто сегодня проиграет. — Забавно то, что бог свободы оказался рабом собственных желаний, — жестоко усмехается Химос, отбивая очередной удар. — А ведь всё могло быть совсем иначе. Они кружатся друг вокруг друга, окончательно разрушая храм, уворачиваются от скульптур, кусками падающих на пол, и всё стараются достать друг друга. Элефериа оказывается рядом, протягивает ладонь и едва не уничтожает полностью чужое лицо — кожа вспыхивает от прикосновения, огонь стремится защитить Химоса и действительно спасает от смертельного удара, но выжигает всю правую сторону лица. Химос слабо машет головой, отгоняя темноту в единственном целом глазу, но слепота, захватившая его на короткое время, едва не становится причиной его гибели. Элефериа готовится нанести последний удар, уже замахивается, как сила древних богов, до этого подчиняющаяся ему, обращается против — всё тело сковывает от боли, иглами пронзающей насквозь. Химос вскидывает голову, пустым взглядом слепого глаза, пока второй восстанавливается, всматривается в чужое лицо и негромко произносит: — Вы подчинитесь мне. Разбушевавшиеся боги наконец дают выход своему гневу, который прежде копится в одном божественном теле на протяжении столетий, а Химос осознаёт, что, обернись эта сила против него, он бы не выстоял. Трёх престолов не хватает, чтобы сдерживать древних богов, каждый из которых даже будучи мёртвым гораздо сильнее молодых. Тело выворачивает едва ли не наизнанку, будто вершится месть за потревоженный покой, а Химос выжидает момент, чтобы нанести последний удар. Он вслушивается в крики боли, не различая, какие из них принадлежат богу свободы, а какие тем, кого он пытался поглотить. Химос обязан нанести последний удар, чего бы ему это не стоило, потому что престол должен перейти к нему. Глефа привычно ложится в руку, разум нисколько не колеблется, а тело готово к каждому движению, отточенному до совершенства. И всё же Химос не ждёт того, что в последний миг Элефериа успеет ответить на удар, одним выпадом снова рассекая ещё не восстановившееся лицо. Щёку пронзает резкая вспышка боли, и всё заканчивается. После столетий вечной боли, привычной и родной, ступающей рука об руку, бога войны наконец настигает такой желанный покой. София, внимательно наблюдающая за поединком, не успевает ничего спросить — раньше она чувствует рядом с собой чужое присутствие и, не сразу решившись, медленно оборачивается. Позади неё Химос — такой близкий и знакомый, будто они только-только расстались в его обители. Во взгляде правого глаза нет ничего, кроме смертельной усталости, и выглядит это почти жутко, потому что лицо ещё не восстанавливается. Обугленная плоть чернеет, но красивые губы изгибаются в мрачной усмешке, когда Химос раньше, чем остальных, замечает Ликориса. Тот, не отрываясь, с едва уловимым любопытством разглядывает перед собой бога войны, словно какую-то незначительную мелочь, от которой нужно избавиться, но лень. Они видят друг друга впервые, но уже знают, что они друг для друга враги. Но их бой случится не сегодня — в этом оба уверены. — Что же ты не бросаешься на меня, бог войны? — холодно интересуется Ликорис. — Я перед тобой. Давай же, покажи мне свою истинную сущность. — И что мне даст бой с тобой, если я проведу его сейчас? — справедливо замечает Химос. — Небытие, — любезно поясняет Ликорис. — Вечность среди бесчисленного количества таких же богов или людей — после смерти все равны. Чем плохой исход? Правда не понимаю, отчего ты так старательно избегаешь его. — Я ведь ещё не принадлежу тебе, — напоминает мужчина. — Я ещё могу уйти и я уйду. Мне совсем не хочется проиграть и бессмысленно погибнуть. Мне есть, что терять. Хотя, — скользит по губам злая усмешка, — забавно понимать, что и тебе есть, что терять. Химос уводит взгляд в сторону и, уже почти сделав шаг вперёд, замирает. Всего в нескольких метрах от него Тамариск, ничем не отличающийся от себя же за мгновение до смерти, чуть хмурый, но взволнованный. Он боится давать себе надежду на то, что они наконец встретились, потому что это может значить лишь то, что Химос мёртв, и вместе с тем желает этой встречи больше всего. Они молчат, замерев, несколько долгих секунд, оба одинаково растерянные, не так представляющие себе встречу после долгой разлуки. Химос отмирает первый. Быстро, почти неуловимо приближается, напрочь проигнорировав присутствие Ликориса, протягивает руку вперёд, и подрагивающие пальцы, почти коснувшись чужого лица, останавливаются. Окажись это глупым наваждением, Химос не справится. — Мой Повелитель? — одними губами шепчет он. — Здравствуй, Амариллис, — осторожно улыбается Тамариск. — Никак не привыкну к тому, что у тебя другое имя, хотя прошло уже столько времени. — Семьсот лет, — мгновенно отзывается Химос. — Я помню каждый день. Всё это время тянулось ужасно долго. Мне казалось, что я уже забыл Ваш голос, но нет — он всё такой же. Он костяшкой указательного пальца касается скулы и, почувствовав то, как их тела соприкасаются, рывком сокращает последнее расстояние между ними. Химос лицом утыкается в чужую шею, совсем не ощущая тепла, свойственного живым телам, но понимая, что душа Тамариска перед ним настоящая, совсем не тронутая Небытием за сотни лет, прошедших после смерти. Пальцы касаются длинных волос, обгоревших от пламени, скользят по линии позвоночника и только после ложатся на затылок. Первые касания за столько сотен лет выходят жадными и ласковыми, но вместе с тем ужасно невинными и светлыми. — Ты совсем не изменился, как будто наша последняя встреча была вчера, — негромко роняет Тамариск. Химос и правда удивительно похож на себя прежнего — этого не передаёт его отражение, но у него всё те же черты лица, и пускай они и испорчены жадным пламенем, но для Тамариска Химос всё так же красив. Химос хочет остаться здесь навечно, ощущая на себе касания, которые не подарит ему больше никто, и чувствуя успокоение, так долго не настигавшее его душу. Оказывается, всё это время было достаточно одного взгляда. Ничего больше не помогло бы, Химос в этом уверен и проверять даже не пытался. — Если бы это только было вчера, — с сожалением замечает Химос. — Наше «вчера» было так давно. Небытие дарит ему умиротворение. Химос очень хочет никогда не покидать этого места, не разрывать прикосновения, которое держит их вместе, не переставать чувствовать такую необходимую близость, но где-то в отголосках звучат голоса Анекси, Катари и миллионов людей. Химос весь состоит из долга и ответственности, и ему просто нельзя лишиться этого, даже в случае, если рядом тот, ради кого и была принесена эта жертва. Тем более в таком случае. По лицу ползёт корочка льда, прямо там, где кожа ещё не восстановилась от ожога. Химос этого совсем не чувствует, но её видит Тамариск и убирает одним невесомым прикосновением. Сила Химоса не умещается внутри него из-за противоречивых чувств и эмоций, готовящихся стать безудержным штормом, но один взгляд — и в душе Химоса полный покой. Он обхватывает чужую ладонь, прикладывает её к своей щеке и ощущает, как всё окончательно стихает. Даже в голове полная пустота — нет навязчивых мыслей, крутящихся без остановки, нет неразборчивых эмоций, душащих своих и чужих чувств. Есть только долг. Химос делает короткий, пока ещё неуверенный шаг назад. Всего один. Расстояние между телами ещё даже почти не увеличивается, но Химос уже чувствует, как возвращается прежняя боль, и неловко ведёт плечом, стараясь отогнать навязчивое ощущение. Ему бы только услышать просьбу остаться, и всё остальное померкнет, окажется неважным и уже забытым, но Тамариск, будто понимая, о чём думает Химос, принимает решение за него. Он сам отступает, всё ещё не разрывая контакта, но отдаляясь, и мягко подталкивает его, когда произносит: — Ступай, Амариллис, — ласково предлагает он. — Мы ещё встретимся, когда придёт время. — А если оно не придёт? — впервые с момента их расставания сомневается Химос. — Тогда мы не будем ни о чём жалеть, — усмехается Тамариск. — Так, как оно было всегда. Пообещаешь мне это? Блуждающий взгляд утыкается в пол. Всего лишь миг колебаний, а после Химос, печально улыбнувшись, негромко, но твёрдо озвучивает решение: — Обещаю, — и продолжает: — Обещаю, что мы встретимся, когда всё это закончится. Я не проиграю, кто бы ни стоял на моём пути. — Я в этом нисколько не сомневаюсь, — звучит ему в ответ. — Как и всегда. Химос ловит прощальную улыбку и, боясь, что в один миг его собственное желание станет важнее долга, резко разворачивается. Образ перед глазами, подёрнувшись лёгкой дымкой, рассеивается, и в следующий миг Химос уже видит не бескрайнюю пустоту, а свою собственную обитель — пасмурное небо, огромное озеро из драгоценных камней и храм, сливающийся с невысокими горами. И ощущает, как его тело покрывается плотным слоем льда, отвергая который, из-под кожи вырываются языки жестокого пламени. — Ты должен победить, — вспышкой звучит в его сознании родной голос Амарант. — Помни об этом.