Кровоцвет

— Ты знаешь, оно даже жаль, что так выходит, — делится Химос. — Мы с тобой сражаемся за одно и то же, но мы враги. А ведь нам ничего не помешало бы быть союзниками, сложись всё иначе. Шаг в сторону, и опущенное лезвие глефы рассекает воздух у самой земли. До настоящего боя ещё далеко — высшие божества, владельцы престолов не ограничены в бою исключительно своим оружием, и зрелище это должно быть поистине грандиозное. Сейчас же только небольшая игра, так, будто всё происходит не всерьёз. Агапи и не уверена, что будет сражаться всерьёз, потому что так ей точно не победить. Они ходят по кругу, постепенно приближаясь друг к другу, проверяя, какой шаг станет той гранью, которую нельзя было переступать. Лёгкая улыбка касается губ богини: — В самом деле становится жаль, когда я думаю, что всё могло быть по-другому, — откровеничает она, зная, что один из них сегодня точно погибнет. — Но мы выбрали свои стороны. Потому давай отринем всю жалость и будем сражаться так, как должно быть — как враги. Ведь теперь ты совершенно точно мой враг. Ты убил тех, кого я любила. — Вы убили того, кого любил я, — напоминает Химос. — Вашими руками была убита София, из-за её смерти в мире людей погиб и я. Просто как факт — войну начал не я. Но я буду тем, кто её закончит. Лёгкий ветерок проносится в обители богини любви, а ветки деревьев в цветущем саду отзываются тревожной песнью, словно отговаривают хозяйку от принятого решения. Та совершенно не прислушивается к ним. Она чуть наклоняет голову и печальным взглядом скользит по склонившимся веткам ивы, будто та единственная смирилась и только прощается с хозяйкой обители, которая с любовью относилась к ней сотни лет. Долг Агапи — отбросить всякую жалость к тому, кто пошёл против заповедей Крепости. И пускай она уже не уверена, про Химоса ли это. — Диаскедаси готов открыто назвать тебя грешницей, — задумчиво произносит Химос. — И ты, и я знаем, что это не так, — чуть улыбается Агапи, и Химос незамедлительно кивает. — Когда ты победишь, что ты будешь делать дальше? — Так ты не сомневаешься в моей победе, — не спрашивает Химос. — Стоило ли тогда так сопротивляться? Когда я буду обладать силой Матерей, я создам бессмертную обитель, которой никогда не коснётся Небытие. Ты знаешь, Агапи, то, что я — бог войны, совсем не значит, что наши идеалы противоречат друг другу. Люди ведут войны ради свободы, любви или просто для веселья. Потому я не уничтожу ваши идеалы. Но нет смысла в существовании богов, если они забыли о своём долге. — Об этом ты говорил, когда сказал, что, если бы что-то шло против воли Матерей, они бы уже вмешались, — понимает Агапи. — Значит, ты исполняешь их волю. Но и я тоже. Я хочу так думать. Давай начнём. Одновременно два шага навстречу друг другу. Лезвие рассекает воздух, сильный удар глефы приходится на клинок длинного меча, и Агапи уходит вниз для того, чтобы нанести удар сзади. Тот почти задевает высокую фигуру, когда Химос отклоняется лишь на ладонь. Несколько попыток достать соперницу, каждая из которых оканчивается неудачей, и они снова кружат, выискивая малейшие слабости в защите противника. Они сражаются так, как сражались бы обычные люди, совсем не используя силы богов. — Что скажешь? — интересуется Ликорис, вглядываясь в то, как двигаются две фигуры, не догадывающиеся, что за ними наблюдают. — Моё мнение ничего не изменит, — с предчувствие долгожданной победы отзывается Амарант. — А что думаете Вы, Повелитель? Тамариск, стоящий позади её трона, складывает руки на груди и только ведёт плечом, не уверенный в том, что от него в самом деле ждут ответа. Но Амарант, кажется, последнее существо, способное на издевательства, поэтому мужчина, немного помолчав, всё же уточняет: — А моё мнение что-то изменит? — чуть хрипло звучит его голос. — Вы даже не представляете, на что способна надежда. Если бы я не дала Вам надежду, Вы бы продержались до сих пор? — таинственно улыбается девушка. — Кроме того, всегда любопытно услышать мнение того, кто впервые сталкивается с силой богов. Вы ведь не знаете, насколько они могущественны. Для Амарант это представление — очередная забава, обыкновенное развлечение, появлить на ход которого она никак не может — тем интереснее наблюдать за развитием событий. Тамариск её в этом нисколько не упрекает — ему не меньше интересен исход битвы. Богиня любви не кажется хоть сколько-то стоящим противником для Химоса, но нельзя недооценивать соперника — Тамариску, в прошлом воину, это прекрасно известно. — Очевидно, что бог войны победит, — тем не менее, отзывается он. Снова сближение. Широкие шаги навстречу друг другу, лёгкие удары, которыми играючи обмениваются сражающиеся, но после Агапи неожиданно сильно ударяет мечом и друг за другом наносит несколько мощных ударов, заставляя лишь обороняться. Она сражается решительно, отчаянно, потому что ей есть, за что бороться. У Химоса это тоже есть. Именно потому одному из них живым не уйти. Так естественно то, что войну всему существующему порядку объявляет именно бог войны. Химос одним ударом оружия надвое раскалывает плиту, на которой в пространстве держится храм богини любви, делает рывок вперёд, и только редкостная удача спасает Агапи от того, чтобы попасть под удар. Огромная трещина, протянувшаяся от края до края, разводит плиты в сторону, и здание, сотни лет сияющее среди скал, бесследно обрушивается в бездну, так, словно на этом месте никогда ничего не было. Это было самым живым напоминанием о времени, проведённом вместе с другими богами. Резкий разворот вокруг себя. Агапи вскидывает левую руку вверх и едва уловимым взмахом ладони призывает горячую ударную волну, которая, направленная на Химоса, униточжает весь сад вокруг и превращает обитель в выжженую степь. Ничего не остаётся. Совсем ничего. Только потрескавшаяся горячая земля, пылающая от божественного огня, который не погасить так просто. Агапи обязательно восстановит всё. Если выживет. Земля под ногами покрывается сотнями трещин, они паутиной расползаются от горизонта до горизонта, но Химос успевает защититься от удара и мгновенно повторяет его. Небо над двумя движущимися фигурами начинает пылать холодным огнём. Обитель попросту не выдерживает даже пары ударов — кажется, из трещин в земле уже сочится Небытие. Оно скрывающимся хищником заползает на тени двух богов и постепенно перемещается на них самих, предвкушая пир. Агапи даже при всей её силе очевидно слабее того, кто владеет двумя престолами, потому она знает, что битва будет ею проиграна. Богиня слишком явно видит удар, так, словно Химос нарочно показывает его, но не пытается защититься — напротив, она открывается ещё более явно, отводит оружие в сторону и чувствует, как острое лезвие глефы пробивает грудь насквозь. Удар этот смертельный, как и все, что были прежде, но Химос вовсе не стремиться подарить ей быструю гибель. Он безжалостно отбрасывает Агапи на землю, заставляет оружие исчезнуть и делает шаг навстречу поверженной богине, которая пытается приподняться на дрожащих руках. Её тело против её воли забирает последние силы на то, чтобы восстановиться, будто это возможно. — Какая глупость, — не удерживается от замечания Агапи. — Я думал о тебе хуже, чем есть на деле, — без труда признаётся Химос. — Ты храбра, раз приняла этот вызов, и я уважаю тебя за бой, который ты мне подарила. — И всё же ты не добиваешь меня, — морщится от боли Агапи. — Чего ты ждёшь? — Если я убью тебя, мы в ту же секунду исчезнем вместе с твоей обителью, — досадливо хмурится Химос. — Мне нужна твоя сила, хранительница любви. Не только престол. Я хочу тебя всю. Печальный смех звучит в пространстве, где совсем недавно заливисто смеялись сотни богов, любимые богиней как её дети. Агапи находит в себе силы сесть на колени, поднимает голову к небу, полному огня, и обращается то ли к себе, то ли к Химосу: — Так странно, что Матери повелели, чтобы престолы передавались через гибель богов, — размышляет она. — И вообще так много глупого в этом мире. Подумай сам, как могут они не принимать тех изменений, которые касаются Крепости, но склонять нас к тому, чтобы мы менялись по образу людей? Полная бессмыслица. Агапи, не прощаясь, так, словно они обязательно встретятся и продолжат беседу, прикладывает ладонь к лицу, и собственный смертельный удар лишает её головы. Химос не успевает отреагировать на её движение, задумавшийся над её словами, а в следующий миг вся обитель богини любви оказывается поглочена жадными Небытием. Амарант рывком поднимается с престола, Тамариск подаётся вперёд, в волнении растеряв всякое желание обмениваться любезностями, но не знает, с чего начать, и за него спрашивает девушка: — Что произошло? — она оборачивается к Ликорису: — Что там случилось? Ликорис долго молчит, прислушавшись к себе, но ощущая на лице два цепких взгляда. Голодное существо внутри перемалывает добычу, радуясь неожиданному угощению, и это чувство короткого удовлетворения, которое вскоре исчезнет под очередной жаждой жизни, затмевает разум. Когда становится возможным ответить, Ликорис первым делом, не мучая взволнованных собеседников, рассеянно бросает: — Бог войны жив. — Как же славно, — вздыхает Амарант и опускается назад на трон. — С самого своего рождения он постоянно заставляет меня волноваться. — Он заставляет волноваться всех, кого подпускает к себе, — говорит Тамариск, всё ещё обеспокоенный внезапным поступком Агапи — эта ловушка едва не лишила жизни бога войны. — Именно поэтому Химос чаще отказывается от сближения с людьми, — поясняет Амарант, мрачно уставившись в пустоту — туда, где прежде разгорается бой. — Но он слишком человечен в сравнении с другими богами. Он помнит все свои человеческие жизни, всех людей, с которыми ему довелось встретиться. И он не может отпустить это. Мне остаётся только восхищаться тем, как он близок к миру людей. — А что касается тебя? — Тамариску в самом деле интересно. — Разве ты не относишься к людям так же? Взять хотя бы Эдельвейс. Тамариск сам не знает, почему вдруг её вспоминает. Он, кажется, этим удивляет и Амарант, которая чуть приподнимает брови и переводит на него внимательный взгляд зелёных глаз — таких же, как у Химоса. Несколько секунд молчания, и девушка как ни в чём не бывало продолжает разговор: — Эдельвейс уже давно мертва, и я не стала вмешиваться в её судьбу. Она была из тех, кто заслуживал перерождения, и я нисколько не сомневаюсь в том, что она ещё существует в мире людей, но я ни разу не следила за ней после своей гибели, — с печалью признаёт Амарант. — В этом и принципиальная разница. Бог войны не сковывает себя бессмысленными установками. — Но ты вмешиваешься в мою судьбу, — напоминает Тамариск. Амарант не находит, что ответить. Она правда делает то, на что раньше никогда бы не пошла — противясь естественному течению дел, своей силой подпитывает человеческую душу, хотя бы ненадолго вытаскивая её из желудка Небытия, где даже боги сдаются, без разбора перемолотые вместе с людьми. Ликорис ей это позволяет, попросту закрывает глаза на происходящее, делающий ставку на то, что бог войны не справится с задуманным и все старания окажутся бессмысленными. Они, находящиеся выше остальных, будто держат пари, хотя объявлено это не было. — Сейчас я могу, — находит объяснение Амарант. — Я больше не богиня. Прежде же это было бы невозможно. — Крепость опустела почти наполовину, — продолжает Ликорис. — Это ужасно, — негромко отзывается девушка. — Так Химос к концу войны уничтожит всех богов. — И всё равно ты на его стороне, — напоминает Ликорис, и Тамариск легко улыбается, предугадывая ответ. — Мне больше нет нужды быть госпожой мудрости, — Амарант напоминает с той интонацией, что сразу становится понятно, благодаря кому это свершилось. — Теперь я могу быть просто любящей сестрой. И я рада этому. Пространство, подёрнувшись дымкой, не отзывается на желание увидеть Химоса, и тогда Амарант в который раз загадывает Крепость. Посреди площади третий престол медленно заволакивает чёрный свет, Катари всё так же, как прежде, не позволяет даже двинуться Диаскедаси, а Элефериа не проявляет ни капли враждебности ни к Анекси, ни к богине проклятий. Он так и занимает своё место, неотрывно наблюдая за тем, как тьма постепенно поглощает соседний престол. Агапи мертва, но Химос не торопится возвращаться в Крепость. — Мне нравится думать, что бог войны, если и выиграл, вынужден зализывать раны после битвы, — Элефериа опускает руки на подлокотники, словно хочет встать, но останавливается, когда слева мелькает тень. Химос опускается на престол Агапи, будто бы подтверждает свои права. Он двигается неестественно медленно, но остальные божества не замечают этого, слишком испуганные тем, что случилось с убитыми богами, и отказывающиеся принять то, что Агапи проиграла. Химос закидывает ногу на ногу, ладонью подпирает щёку и скучающе смотрит на богов, сбившихся внизу. Он, совершенно игнорирующий Элефериа и Диаскедаси, всё же обращается к ним: — Теперь уже мне будет недостаточно того, чтобы вы открыли врата. — Тебе и не было этого достаточно, — холодно отзывается Элефериа. — Ты слишком жаден. Тебе неведома уверенность. Тебя и богом не назвать. — Разве? — улыбается Химос. — А как вы назовёте того, что подчинил своей воле три престола? Элефериа не отвечает — ему будто плевать. Диаскедаси изначально не вступает в этот разговор, и тогда Химос, не дождавшись ответа, продолжает: — Мне интересно, осознают ли боги, занимающие вашу сторону, что они погибнут исключительно из-за вашего слепого упрямства? — звучит равнодушным приговором. — Столько жертв только из-за того, что вы не захотели оказать мне пустяковую услугу. Разве ваша цель оправдывает средства? — Тебе не удастся поселить сомнение в душах божеств, не отвернувшихся от заповедей Крепости, — прерывает его Элефериа. — Вообще-то, уже удалось, — обыденным тоном сообщает Диаскедаси, и в Крепости его слышат лишь Элефериа и Химос. — Ни к чему делать вид, что мы этого не понимаем. Химос в ответ только многозначительно усмехается. Из-за бурлящей в нём силы престола пошевелиться не представляется возможным, каждое движение отзывается невыносимой болью, но показывать свою уязвимость нельзя — потому он сейчас здесь, одним своим видом вводя остальных богов в ужас, хотя, если кто-то решит напасть, вряд ли он сможет дать достойный отпор. Другие об этом даже не догадываются. Элефериа, приняв решение проигнорировать очевидное замечание, всё же поднимается и делает шаг в сторону, стремясь покинуть Крепость, когда его останавливают десятки взволнованных голосов. Постепенно речи становятся всё громче и громче, набирают силу, словно шумное течение полноводной реки, и скоро над площадью звучат вперемешку множество разгневанных голосов. Среди них громче других звучит голос богини правосудия, которая, растеряв прежнюю осторожность, не пытается сдерживаться: — Как смеете вы спускать с рук преступнику его злодеяния? — поднимается она со своего места. — Мы потеряли не только наших друзей, мы потеряли и хранительницу любви, которая занимала один из престолов! Вы не можете просто уйти, когда он сидит рядом с вами! — Ты живёшь среди нас столько лет и до сих пор не осознала, что богам чуждо понятие дружбы? — мрачнеет Элефериа, не обернувшись, а богиня уверена, что не выдержит его взгляда. — Любой из вас, кто посмеет проявлять человеческие эмоции, будет сочтён врагом. Склонность к людским порокам разрушает Крепость, и я отныне этого не допущу. Агапи пала исключительно из-за того, что всё больше походила на людей. Это было её заслуженное наказание. Катари и Диаскедаси одновременно мрачнеют. На губах бога веселья остаётся улыбка, но она слишком неестественная, будто неудачный мазок неумелого художника. Младшие боги и без того притихают. Катари уводит лезвие от чужой шеи, но не убирает клинок, готовая в любой момент отразить возможную атаку с каждой стороны, а десятки богов внизу откликаются на открытую угрозу яростным страхом. И тогда Химос снова делает ход. — Вам должно быть известно, что бог свободы никогда не жил среди людей, — размеренно начинает он. — Само собой, ему не понять тех чувств, которые вы испытываете. Ему не понять людей, которыми вы когда-то были. Разве удивительна его циничность? Я не жду ни от кого из вас слепого подчинения, я только надеюсь, что вы не станете мне мешать. Этого достаточно, чтобы война не коснулась вас. — Война уже коснулась нас, — жёстко поправляет его богиня правосудия, определённо удивляя Химоса своей смелостью. — Никто из нас Вам не соперник, но это не значит, что мы равнодушно примем произошедшее. Вы жили среди людей, Вам должна быть известна любовь. Вы погубили двух богинь, горячо любимых нами, но позволили жить тем, о ком никто не будет скорбеть. Это по меньшей мере несправедливо. Химос подаётся вперёд, заинтересованный её речью настолько, что забывает о скованности во всём теле. Она осмеливается говорить с ним как с равным, прямо желает погибнуть владельцам престолов, и это в ней не может не восхищать. Она боится едва ли не до дрожи, но её стойкость сильнее страха. Химос редко сталкивается с подобным. — Дикастирио, — негромко произносит он её имя, и та вздрагивает, как от удара, не ожидая услышать его от Химоса, — ты меня приятно удивляешь. Пускай это будет напоминанием нам всем о том, как нелегко сломить человеческую волю. А теперь мы уходим, — последнее звучит несколько торопливо, но недостаточно, чтобы обратить на это внимание. Химос исчезает первым, сразу за ним следует притихший до того Анекси, старающийся, чтобы его не заметили, а мгновением позже пустуеют места, где находились Катари и Диаскедаси. Они вдвоём оказываются в обители бога веселья, и Катари, посещающая её впервые, удивляется пустоте, сдавливающей со всех сторон. Кажется, будто в огромном пространстве совсем ничего нет — только небольшой храм. Диаскедаси, не пытаясь быть радушным хозяином, шагает вперёд, но Катари вместо того, чтобы последовать за ним, остаётся на месте. — Что тебе нужно? — прямо спрашивает она. — Ты явилась в мою обитель и ещё спрашиваешь, что нужно мне? — делает акцент на последнем слове юноша. К лицу Катари приближается опускающийся бумажный фонарик, и богиня одним осторожным движением руки подталкивает его вверх, продляя полёт. Она внимательно следит за тем, как мерцает внутри огонёк, и осторожно улыбается, находя предмет по меньшей мере интересным. Диаскедаси не торопит её с ответом. — Отец говорит, ты нам не враг, — продолжает Катари. — Он абсолютно прав, — пожимает плечами бог веселья. — Тогда к чему всё это? Катари и правда любопытно, а Диаскедаси не выглядит так, словно хоть сколько-то хочет удовлетворять её любопытство, но отказывать ей он хочет ещё меньше. Возможно, играет свою роль обычное желание поговорить хоть с кем-то, потому что такой случай выдаётся крайне редко. Катари, кажется, готова отнестись серьёзно к тому, что скажет ей бог веселья. И он с привычной улыбкой объясняет: — Нет никакой разницы в том, что я выберу, всё уже решено, — звучит беззаботно, даже с мягким смехом. — Элефериа своим отказом подписал приговор нам всем, разве не очевидно? Теперь повелитель войны хочет все престолы, он не остановится, собрав четыре. Другое дело, если бы мы с самого начала согласились на его условия. А сейчас уже без разницы. Катари не может не признать, что в его словах есть здравый смысл. В храме огромное количество самых разных предметов, словно так Диаскедаси подчёркивает свои внешнюю пустоту и внутреннее богатство. Богиня шагает ближе, предполагая, что ей нужно будет выбирать путь, чтобы случайно не наступить на стелящиеся по полу украшения, ленты и цветы, но те сами расползаются в стороны там, куда мгновением позже становятся её ноги. Диаскедаси ждёт, пока та окажется рядом, и только тогда продолжает путь. Огромное круглое здание, символизирующее собой солнце, приветливо встречает незванную гостью. — Крепость падёт из-за раздоров внутри, а не из-за влияния человечества, — замечает Диаскедаси. — Самоуправство Элефериа положит конец существованию богов. Он единолично выносит приговоры и устанавливает запреты. Прежде я думал, что грешницей окажется Агапи, но сейчас мне всё больше кажется, что наше доверие к старейшему богу обернётся против нас. Быть может, госпожа мудрости была права, когда делала ставку на Химоса? Неважно, как она повела себя перед смертью, мы не можем забывать всего того, что она сделала для нас. — Отец не раскрывал мне личности грешника, потому моим долгом как защитницы Крепости является подозревать каждого, — напоминает Катари, ступая шаг в шаг с богом. — Значит, ты будешь просто ждать неизбежного? Какой-то грустный конец для бога веселья. — Ждать я умею, — склоняет голову набок Диаскедаси, и его улыбка становится чуть теплее и искреннее. — Все боги умеют. Я не хочу вмешиваться в ход вещей. С последнего возвращения Химоса из мира людей тут и правда веселее. Мне этого достаточно. Катари минует очередную комнату храма и поражается тому, что видит внутри. Стены расписаны изящными картинами, целыми сюжетами, по которым без труда можно прочесть всю историю Крепости, но вместе с этим атмосфера очень мирная и необычайно уютная. Будто бы бы здесь царит не возможное злое веселье, а тихое счастье. Здесь нет ничего человеческого — наоборот как будто память многих божеств сливается воедино. Здесь Катари, рождённая богиней, чувствует себя очень естественно и правильно. — В воспоминаниях прошлого я видел, что боги войны всегда обладали непоколебимой волей, — рассказывает Диаскедаси, и Катари, бросив взгляд на одну из расписных стен, узнаёт происходящее — ей о случившемся когда-то давно рассказывал Химос. — Знаешь, как будто это тоже было даром самих Матерей. Они слишком трепетно относятся ко всем богам войны. Вспомни, что ни один из них не был вознесён из людей. Всех Матери создавали сами. — Ты что-то знаешь об этом, — не спрашивает девушка, остановившаяся у колонны, на которой величественная фигура протягивает мужчине, стоящему на коленях, живой огонь. — Будет война, — неожиданно серьёзно откликается Диаскедаси, и улыбка на его губах впервые полностью пропадает. — То, что сейчас — обычные забавы, Агапи быстро и бесславно погибла, лишь попытавшись схитрить. Химос должен овладеть престолами. Матери заточены в своей обители, но даже так и именно поэтому они тысячи лет готовят богов войны к сражению с Небытием. Им нужен сильный воин, способный вобрать в себя всё их могущество. — И ты готов пожертвовать собой ради этого? — сомневается Катари. — Если я буду знать, что это не бессмысленно, то почему нет? — пожимает плечами Диаскедаси. Амарант, внимательно слушающая диалог, взмахом руки стирает изображение и оборачивается к Ликорису, который открыто и мягко смотрит на неё. Тамариск, едва ли полностью понимающий, о чём идёт речь, но догадывающийся, кто будет врагами в грядущей войне, только успевает бросить сочувствующий взгляд на Амарант, когда её холодный голос разрывает тишину: — Это правда? — Это предсказание Матерей и их опасения, — откликается Ликорис. — Но я не могу сказать, что это ложь. Всё будет зависеть от намерений бога войны. Если он захочет сражаться со мной, я не откажу ему. А он захочет. Я в этом не сомневаюсь. Ему всегда будет мало войны. Он живёт только ею. И он захочет вернуть себе человека. — Я видела это в воспоминаниях престола, — всё так же мрачно продолжает Амарант, — но я не думала, что это правда. И я не хочу, чтобы это было участью моего брата. Помни своё обещание, бог войны. А если забудешь, я тебе его напомню. — Я, будучи Первым богом войны, обещаю тебе, моя любимая старшая сестра, что все, кто будет после меня, будут ставить своей целью уничтожение Небытия. До тех самых пор, пока не родится тот, кто будет способен убить это мерзкое создание. — Ты желаешь обречь их всех на вечную войну? — Это их предназначение.