Кровоцвет

— Не двигайся, — приказывает тихий голос. Тёплая ладонь касается щеки, пальцы осторожно поворачивают лицо чуть в сторону, и тень, до того упавшая на лицо, бесследно исчезает. Мягкий поцелуй почти не растягивается, не переходит во что-то, пропитанное страстью и похотью, и быстро прерывается, хотя они оба отчаянно нуждаются в тепле друг друга. Лица замирают совсем рядом, так, что без труда можно разглядеть подрагивающие ресницы и расширенные зрачки. Горячее дыхание ощущается на губах, и те растягиваются в легкой улыбке. Наконец звучит мягкий голос: — Вы что-то хотели, мой Повелитель? — почти шепчет Амариллис. — Я сделаю всё, что Вы пожелаете. Он лежит на постели в незнакомой комнате. Тамариск, нависнувший сверху, взглядом скользит по телу, укрытому одеждой, а Амариллис чувствует себя полностью обнажённым под проницательным взором, но от этого ощущения совсем ему не хочется сбежать. Он, безоговорочно доверяющий, ни на миг не сомневающийся в том, кто перед ним, чуть двигает голову в сторону и щекой сильнее прижимается к горячей ладони, ищет ласки и единственный находит её в касаниях сурового императора. Остальным этого не испытать. Эта исключительность не может его не радовать. Даже нет. Радость — слишком мало, чтобы описать его чувства. — Поцеловать тебя, — раздаётся в ответ. — Позволишь? — Как я могу отказать Вам? — Амариллис прищуривается, пряча хитрый взгляд. — Можешь, — едва улыбается Тамариск, хотя взгляд остаётся серьёзным. — И я ничего не смогу с этим сделать. Я с самого первого дня в твоей власти. — Я не захочу отказывать, — не таясь, признаётся Амариллис. — Неважно, чего Вы захотите. Тамариск всё ещё помнит металлический вкус человеческой крови на этих губах и то, какой стянутой была кожа, когда алая жидкость засохла, но всё это не имеет значения. Он целует и вместе с тем чувствует, как пальцы Амариллиса вплетаются в его волосы, не позволяют отдалиться и вынуждают продолжать поцелуй, будто бы Тамариск в какой-то момент захочет сбежать. Причина такого поведения открыто читается в вопросе, когда Амариллис, едва губы замирают на таком расстоянии, что чувствуется горячее дыхание, срывающееся с них, на выдохе спрашивает: — Неужели Вам совсем наплевать на то, что произошло? Очень хочется услышать положительный ответ, и Тамариск то ли чувствует потребность в таком необходимом согласии, то ли в самом деле не придаёт значения случившемуся, потому что тут же откликается: — Абсолютно. Тебя волнует то, что я думаю? Волнует. Амариллис едва заметно кивает, так, что кивок с трудом получается разглядеть, и, не разрывая зрительного контакта, несколько секунд решается на то, чтобы сказать: — Я уже говорил — прежде никто не относился к этому так спокойно, — отстранённо напоминает он. — Потому мне и показалось это удивительным. Мне было страшно возвращаться к Вам. Я даже думал, чтобы остаться там до утра. Тамариску бы оскорбиться на напоминание о том, что он — не первый, кому Амариллис пытается открыться, но вместо того он снова осторожно целует, бережно, словно боится что-то повредить, и совершенно честно отзывается: — Мне без разницы, и я не обременён любопытством, чтобы расспрашивать тебя о том, что было, — улыбка становится чуть шире и ласковее. — Ты пришёл ко мне, и это главное. Мне важно, что ты доверяешь мне. Остальное безразлично. Понимаешь меня? Они почти незаметно меняются местами. Амариллис нависает сверху, локтем уперевшись в одну из многих подушек, разбросанных по кровати, и подушечками пальцев ведёт по линии челюсти, не отрывая зачарованного взгляда от единственного глаза, мерцающего жёлтым цветом. Солнце почти заходит за горизонт, и, ожидая то, как скоро всё вокруг накроет непроглядная тьма, Амариллис ощущает в себе желание высказаться, так редко появляющееся у него, но вместе с тем абсолютно неконтролируемое. Раньше, чем он успевает подумать, слова срываются с губ: — Понимаю. Я и правда прежде пытался поговорить с другими, — смутно вспоминает он. — Ещё давно. Никто из них не оценил моих откровений, чего бы это не касалось. Может быть, дело в том, что изначально я произвожу совсем не то впечатление? Но я помню, мне сказала одна девушка, что лишь такое же чудовище, как я сам, будет способно полюбить меня. Кажется, она всё же ошибалась, потому что Вы, мой Повелитель, во всём лучше меня. — Неважно, что произойдёт, я буду на твоей стороне, — обещает Тамариск так, что не выходит засомневаться ни на миг. — Я знаю, и это придаёт мне сил, — ластится Амариллис. — Меня ждёт война. И я обязательно выиграю её, если только буду знать, что Вы ждёте моей победы. Всё это было ужасно давно. Химос вспоминает это почти случайно, когда разговор лишь вскользь заходит о человеческой жизни, и невольно скашивает взгляд на Анекси. Тот, о чём-то переговаривающийся с Катари, наверняка отреагирует совершенно иным образом, чем Тамариск, и будет прав. Потому что лишь с Тамариском удавалось быть по-настоящему честным. Сейчас же внезапно вспомнить то, как Химос когда-то заживо съел человека, будет совсем не к месту, да и грядущие перемены не позволяют надолго уходить в себя. Бог войны бросает мрачный взгляд на озеро, и Катари с Анекси, уловив короткое движение головой, тут же замолкают, не желая мешать. Химос обычно прекрасно контролирует свои эмоции, но сейчас ярость застилает собой всякую божественность и возвращает его в те времена, когда он был человеком и в полной мере чувствовал всё происходящее. Ему приходится без конца держать открытым озеро, которое выбрасывает в обитель бога бесконечный поток человеческих чувств, пока Катари старательно устраняет последствия действий Агапи. Девушка едва стоит на ногах от усталости, но отказывается от полноценного отдыха и позволяет себе лишь небольшие перерывы, настолько же, насколько Химос, чувствующая свою ответственность за людей. У могущественной, но неопытной богини получается не всё — небольшая часть проклятий растворяется в мире людей и бесповоротно захватывает человеческие души, чтобы откликаться в их судьбах и через сотни лет. — Эта сука будто прицельно выбирала себе жертв, — морщится от усталости Катари. — И не хочется признавать, но не все они получили незаслуженную кару. Вы знаете, отец, не зря ведь говорят, что любовь — сильнейшее проклятие. Многие проклятия были рождены ею из любви. — Делай то, что можешь, — не ругает её Химос. — Потом я закрою озеро и сожру эту мерзкую тварь, чтобы это стало уроком остальным. Анекси вздрагивает от того, каким равнодушным тоном это было сказано — даже всякие мелочи Химос обсуждал с большей эмоциональностью, хотя добиться от него ярких эмоций сложно — но в этот раз он будто упоминает какую-то незначительную деталь, а не делится желанием убить богиню, которую знает с самого своего рождения. Они столько времени проводят, мирно существуя в закрытой обители, что Анекси забывает, кем является Химос. Перед ним божество, несущее войны. Усталость в очередной раз берёт своё. Катари едва не падает, ощущая, что ноги её уже совсем не держат, и остаётся стоять только благодаря Анекси, который подхватывает её. Она просит короткий отдых и, дождавшись кивка от бога войны, исчезает, зная, что не найдёт успокоения рядом с озером — вечным напоминанием о собственной ошибке. Она мгновенно переносится в храм. Красота драгоценных камней, без конца мерцающих в озере, может заворожить любого. В огромном количестве мелких камешек то и дело мелькают человеческие лица и фигуры, скользящие тени и расплывчатые отражения. Здесь, в своих владениях, бог войны может непрерывно наблюдать на течением человеческих жизней — от рождения и до самой смерти. Химос почти незаметно дёргает пальцами, и один из камней, повинуясь жесту хозяина, выскальзывает из озера и опускается в ладонь. Его мужчина зажимает меж указательным и средним пальцами. — Вы хотите убить его? — раздаётся рядом неуверенный голос. — Зачем убить? — искренне удивляется Химос. — Я слышу его молитвы. Я хочу благословить его, только и всего. Жизни обрываю не я. Что с тобой, Анекси? — беспокоится он. — Это на тебя озеро так влияет? — Может быть, — откликается Анекси. Мужчина бросает камень обратно, не поднимается, но небрежным движением руки заставляет двинуться две плиты, зависнувшие по обе стороны от озера. Два каменных полукруга плотно смыкаются, и поток человеческих эмоций, непрерывно проходящий через озеро, исчезает — мгновенно становится легче. Анекси и представить себе не может, чего стоит Химосу часами сидеть у этого озера, впитывая каждую мысль. Он бы так наверняка не смог. Он не выдерживает и нескольких минут поблизости. Наверное, в самом деле так влияет озеро, но в душу и правда закрадывается тянущее отчаяние. Химос как-то упоминает, что испытывать человеческие эмоции нормально для богов, особенно для тех богов, которые совсем недавно были людьми. Анекси хочет верить, что тот не пытается его утешить, проникнувшись жалостью. Химос и сам после того, как покинет озеро, выглядит потерянным — так и сейчас. Он разговаривает так, как обычно, но выражение лица у него опустошённое, а в глазах теряется весь блеск. Сейчас, в своих владениях и с тем, кому он доверяет, он меньше всего похож на бога войны. Как будто не было угроз несколько минут назад. Или же как будто Анекси просто не хочет замечать очевидного. Анекси ему невероятно благодарен, но благодарность — не всё, что он испытывает. Он очень хочет хотя бы ненадолго смахнуть с чужого лица тень вечной задумчивости, и поделиться тем теплом, которое бережёт внутри себя для одного конкретного существа. Анекси боится, что не выдержит смертельного холода бога войны, которым тот непременно одарит его вперемешку с осуждением, если только юноша хотя бы на мгновение позволит себе допустить мысль о том, чтобы стать чуть ближе. Химос поднимается, вместе с ним встаёт Анекси, и они оказываются так рядом, что на мгновение даже соприкасаются ладонями, а после юноша, испугавшись, делает короткий шаг в сторону и разворачивается. Вся его решительность, вспыхнувшая диким пламенем, тут же затухает, потому что Химос вдруг вглядывается в оранжевые глаза слишком серьёзно, так проницательно, словно читает все до последней мысли. Он делает шаг вперёд, обхватывает длинными пальцами чужой подбородок и второй рукой за запястье подтягивает Анекси к себе ближе. Между их телами почти не остаётся пространства, и тогда Химос тихо спрашивает: — Ты видишь сны? Сны для богов — не редкое явление, но Анекси своей заминкой подтверждает догадки Химоса, и он снова спрашивает: — Что тебе снится? — Это разве имеет значение? — предпринимает провальную попытку сбежать Анекси. — Что тебе снится? — твёрдо повторяет вопрос Химос. — Эти сны не имеют ничего общего с реальностью, — Анекси отступает на шаг назад, и Химос разжимает хватку, беспрепятственно позволяя ему отодвинуться. — Я не хочу, чтобы всё твоё существование оказалось лишь способом усадить меня на цепь, как послушную собаку, — резко звучит Химос. — И я не хочу думать, что всё это время она могла следить за мной твоими глазами. — Вы не можете знать, что мои чувства — влияние богини любви, — упрямится Анекси. — Ты не можешь знать, что это не так, — отзывается Химос таким тоном, что у юноши пропадает всякое желание спорить. — И Вы, и Катари умеете любить, но Ваши подозрения падают только на меня, — тем не менее продолжает настаивать Анекси. Они замирают друг напротив друга, не находя слов для того, чтобы продолжить неприятный разговор, потому что возможную правду никто из них не захочет принимать. Первым отмирает Химос. Он отодвигается на шаг назад и произносит уже спокойнее, чем прежде: — Прости. Я не имею права сомневаться в искренности твоих чувств, — признаёт Химос. — Даже если Вы правы, что мне теперь с этим делать? — юноша и сейчас внутренне тянется ближе, но заставляет себя стоять на одном месте. — Ни до, ни после смерти я не ощущал к себе добра ни от кого, кроме Вас. Я с самой первой нашей встречи восхищался Вами, не было ни дня, чтобы я не думал о Вас. Я заслуживаю Вашей ненависти лишь из-за того, что я оказался тем брошенным ребёнком на Вашем пути, которого Вы решили пожалеть? Я даже не просил Вас об этом. — Конечно, нет, — качает головой Химос. — Мне совсем не хотелось тебя обижать. Что бы ни произошло, оно не изменит моего отношения к тебе. Я считаю тебя своей семьёй. Мне жаль, что я так отнёсся к произошедшему. В очередной раз становится стыдно за свою несдержанность. Анекси осознаёт, что ему ужасно далеко до богов, потому что человеческие чувства в нём до сих пор живы и изо дня в день совсем не гаснут, хотя ещё раньше от них должны были остаться лишь тлеющие угли. Тем не менее, сбывается мрачное предсказание Химоса — из-за своей человеческой влюблённости Анекси не может отречься от всего того, что связывало его с миром людей. Между Анекси и любым богом огромная пропасть, но юноше кажется, что самая большая пропасть у него с Химосом. Тот вечно недосягаем, их будущее безнадёжно, а юный бог весны не может думать ни о чём другом. — Я видел эти сны и раньше, ещё тогда, когда был человеком, — уязвлённо признаётся Анекси. — Это не связано с богиней любви. Она не могла знать, что мы встретимся вновь. Позвольте мне... Он не договаривает, попросту исчезает, и Химос не бросается вслед за ним, понимая, что тому нужно время. Мужчина опускается обратно на камень и жестом подзывает к себе кошку, замеревшую неподалёку и наблюдавшую за ними последние несколько секунд. Та, явно удивившись тому, что оказалась замеченной, не пытается сбежать. Она медленно приближается, одним изящным прыжком забирается на камень и мягкими передними лапками упирается в мужское бедро. На её голову опускается тёплая ладонь, и кошка в ответ на ласку громко урчит, маленькими лапками перебирая на одном месте, будто наминая для себя лежанку. — И как много ты слышала? — вздыхает Химос, но не перестаёт гладить кошку несмотря на своё недовольство. — И зачем было подслушивать? Та в ответ неожиданно сильно кусает чужие пальцы, но в следующий миг, будто извиняясь, языком зализывает следы, оставшиеся от укуса. Она всеми лапками забирается на колени и сворачивается на них клубком, явно чем-то раздражённая, но вместе с тем требующая ласки. Химос в ответ на ребяческое поведение пальцем касается влажного носа, и кошка, сморщившись, негромко шипит. Остальное ей слишком лень. — Я столько лет жил среди людей для того, чтобы сейчас выяснилось, что я совсем ничего в них не понимаю, — делится мыслями Химос. — Понятия не имею, что мне с этим делать. Я никогда не перестану видеть в нём того ребёнка, которого нашёл в степи. А с тобой вообще невозможно разговаривать, пока ты в таком виде. Последнее он произносит несколько сварливо, и кошка, уловив в его словах шутливый укор, соскальзывает с его ног. В плавном прыжке она меняет своё тело, и за один миг перед Химосом появляется Катари. Она ничуть не смущается смены образа и только оправляет на себе одежду. — А Вы не думали о том, что Вам друг друга и не понять? — Катари разворачивается и, придержав платье, опускается на камень напротив, так, чтобы оказаться лицом к лицу с Химосом. — Вы были готовы к вечности в одиночестве, а он нет. Вы сами выбрали это, он не выбирал. Никто не может осуждать его за то, что он стал разменной монетой в войне богов. Он ведь человек. Мало того, он ещё ребёнок. — Никто не делал его разменной монетой, Катари, — устало вздыхает Химос. — Мне жаль, что он сам этого не понимает, но я не втягивал вас в эту войну. И сейчас я вас не втягиваю. Это исключительно моя война. Вы знали, к чему всё придёт, и вы не должны были остаться со мной. Элефериа вынес вам приговор, а я только укрыл вас от него, вот и всё. Вы ничем мне не обязаны. — Война коснётся каждого бога, — мрачно отвечает Катари, упрямо наклонив голову вперёд. — Исключений не будет. Многие погибнут, почти все. Таково было предсказание первой богини проклятий. Вы поступаете мудро, но за своей мудростью вы забываете, что остальные ею не наделены. Вы были человеком и Вы должны понимать то, чего не понимаю я. Анекси, как всякий человек, хочет, чтобы его любили. В этом нет ничего плохого, как нет Вашей вины в том, что Вы не можете дать ему эту любовь. Но это всегда будет пропастью между вами. Катари абсолютно права — во всём сказанном с ней не поспорить. И всё же этот разговор не даёт понимания того, что делать дальше, потому что будущее совершенно не зависит от них. Богиня недолго колеблется, но, решившись, осторожно предлагает: — Если он захочет, я могу избавить его от этих чувств, — следует недолгая заминка, — но останется ли тогда что-то от него самого? Это меня и беспокоит. — Личность Анекси не заканчивается на чувствах ко мне, — отвечает Химос. — Он в прошлом человек, сейчас божество весны, часть Крепости, твоя семья настолько же, насколько и я. Но ты права в том, что решать не нам. — Я всегда права, — улыбается Катари. Химос поднимается и прислушивается к своим ощущениям, чтобы понять, где сейчас находится Анекси, а в следующий миг ещё до того, как понимает, что в его обители лишь они с Катари, слышит, как взывают к нему два престола Крепости, когда торжественно объявляется начало божественного суда. Не остаётся никаких сомнений в том, кого Крепость решила судить в этот раз. Никогда ещё божественный суд Крепости не был таким. На большой высоте в пространстве размещаются престолы богов, трое из которых заняты величественными фигурами, а ещё двое, окрашенные в чёрный, пустуют. Они изучают затхлость смерти, но, по-видимому, остальные божества Крепости слишком привыкают к этому, чтобы замечать, а вот Анекси улавливает её дыхание сразу. Даже в обители Химоса оно чувствуется не столь явно — может быть, он желал напугать своих врагов, может быть, не хотел пугать Анекси и Катари. — Ты знаешь, за что тебя судят? — ласково, очень мягко спрашивает Агапи. Отвечать ей не хочется. Потому что Агапи в один миг способна обернуться чистым безумием, Диаскедаси до невозможного увлечён какой-то безделушкой в своих руках, а Элефериа слишком равнодушен ко всему происходящему. Потому что никому нет дела до жизни бога, вознесённого из людей, даже если эту жизнь в один миг оборвёт острый меч правосудия. Умирать не страшно, равно как и в первый раз. Умирать, может быть, обидно, потому что не должна эта история окончиться так. Он не трус и никогда им не был, и перед смертью его сердце наполняется не страхом, а сожалением. Анекси сжимает в пальцах появившийся посох Софии и видит, как цепляется за него взглядом Агапи. Раньше, чем что-то предпринимает, Анекси ощущает за спиной гнилое дыхание смерти и в первую секунду даже не осознаёт, что ему не чудится. Смертью, кажется, захвачена уже вся площадь Крепости. Химос говорит о том, что он — не тот, кто забирает жизни, но Анекси не может ему поверить. Тишину раскалывает один тяжёлый шаг, а после Анекси, повинуясь тому, как чужие пальцы разворачивают его прикосновением к плечу, делает шаг в сторону и видит их. За плечами Химоса сейчас стоит Она. Это не смерть как явление, это её чистое воплощение, подчиняющееся только одному богу. Поразительно то, что Её не могут видеть остальные. Они не чувствуют сладковатого дыхания, не дёргаются от того, как Она касается их своими лапами, пока Она выбирает себе сегодняшнюю жертву. Она решает быстро, стремительно, словно звенящая в полёте стрела. — Отчаяние, сожаление и ярость, скрытая где-то глубоко внутри, — произносит Химос, пальцами утирая одинокую слезу с бледной щеки. — Я уже почти забыл, как ощущаются человеческие эмоции. Удивительно. В чём дело, Анекси? Не забывай, что никому не позволено обижать тебя. Покажи мне, кто это сделал, и я сейчас же уничтожу его душу. — Надо же, — громко смеётся Диаскедаси. — Мы столько лет ждали тебя, а оказалось, что для того, чтобы выманить тебя из гнезда, действительно достаточно обмануть маленького доверчивого бога? Скажи, Агапи, почему ты не сделала это раньше? Ты бы оказала нам всем такую услугу... Диаскедаси не успевает договорить, как рядом оказывается Катари. Она, наплевав на всякое уважение, одной ногой упирается в престол, разместив обнажённую ступню меж чужих бёдер, приставляет катану к шее бога, готовая её перерезать, и решительно предупреждает: — Дёрнешься — умрёшь быстро, безболезненно, но не особо красиво. — Значит, Агапи, — понимает Химос. — Боги Крепости, слушайте внимательно. Я чувствую, как вы закрыли для меня клетку. Безрассудная смелость — выступить против того, кто владеет двумя престолами, но я её даже уважаю. Я даю вам три секунды. После этого все, кто не отступится, окажутся мертвы. Катари всё так же удерживает Диаскедаси, а Агапи, вскинув голову, мрачно осматривает сотни богов, занимающих свои места. Они, растерянные и испуганные, пока ещё не осознающие серьёзности намерений Химоса, продолжают удерживать завесу, этим не позволяя ему сбежать. — Один, — отсчитывает Химос. Агапи должна их предупредить. Хоть кто-то должен, потому что бог войны вне всяких сомнений убьёт их всех. Среди этих богов десятки любимцев самой Агапи, и она скорее лишится своей жизни, чем позволит им погибнуть. — Два, — продолжает мужчина. Агапи признаётся себе, что её самонадеянность будет стоить ей слишком дорого. Она рассчитывает на то, что Химос явится ослабленным и уязвлённым, а он справляется с силой гораздо быстрее, чем можно было предполагать. Богиня любви самостоятельно загоняет себя в ловушку, а теми, кто её захлопывает, оказываются Элефериа и Диаскедаси. Но последний хотя бы заранее говорит, чем это закончится. — Откройте клетку! — раздаётся приказ Агапи. — Три, — вместе с ней произносят Химос и Диаскедаси. За один миг десятки богов, до последнего не решившиеся на то, чтобы снять барьер, не проронив ни слова, своей кровью заливают площадь Крепости. Никто не успевает уследить ни за единым движением Химоса, кажется, будто он не шевелится вовсе, но множество фигур срываются со своих тронов и падают вниз с отвратительным звуком. Большинство из жителей Крепости никогда не встречались со смертью, а теперь они чётко ощущают её присутствие рядом с собой и боятся даже пошевелиться, чтобы не навлечь на себя гнев бога войны. Ни одной преграды для его отступления не остаётся. Крепость несёт первые настоящие потери в этой войне. — Я — Химос, бог войны, владеющий двумя из пяти престолов, — произносит он пугающе тихо, но никто теперь не осмеливается прерывать его речь. — Этот суд когда-то назовут показателем моей жестокости, но все мы понимаем, что он — показатель божественной справедливости. Никто их тех, кто посмеет противиться моей воле, не выживет — это всё, что вам нужно знать. Сейчас я вызываю на битву хранительницу любви Агапи. Ставки — наши престолы. Наши жизни. Делай свой ход, но помни, что у тебя только один вариант. Агапи знает, что выбора ей не остаётся. Она медленно поднимается с кресла, стараясь не смотреть в сторону поверженных богов, чтобы не растерять последних капель самообладания, обещая себе оплакать их позже, и проходит к краю плиты, на которой держится её престол. В её руке возникает оружие, а сама женщина тут же равнодушно произносит: — Я принимаю твой вызов, Химос, бог войны, — соглашается она. — В случае моего поражения ты получишь мой престол, но, даже если я проиграю, я заставлю тебя заплатить за каждую смерть, которая сегодня коснулась Крепости по твоей вине. — Вот теперь, — негромко произносит Диаскедаси, и Катари обращает к нему свой взгляд, — будет война. Агапи погибнет, а живые боги не простят Химосу её смерть. Химос уже сильнее всех нас, а с третьим престолом он станет ещё могущественнее. — И тебя это совсем не пугает? — любопытствует Катари. Диаскедаси заливисто смеётся над её вопросом, но без высокомерия или злобы, будто просто услышав смешную шутку. Катари совсем не обижается. Ей даже нравится этот лёгкий и беззаботный смех. — Но тебя же не пугает то, что ты сейчас находишься в окружении врагов. — Кто из всех тех, кто сейчас находится в Крепости, рискнёт напасть на меня? — замечакт Катари, и Диаскедаси не может не признать справедливости этого.