Кровоцвет

Бесконечный шум в голове, где миллионы своих и чужих мыслей сплетаются в неразборчивый шёпот, а он нарастает до гула, прекращается так неожиданно, что кажется, будто сводящего с ума монотонного шороха никогда и не было. После сотен лет это кажется чем-то неправильным. Вокруг абсолютная пустота, но она медленно, как-то нерешительно разрушается, когда в пространстве прорисовываются сначала река, а затем две седовласые фигуры на берегу. Они одновременно оборачиваются назад, почувствовав потерянный взгляд, скользящий по спинам, и девушка осторожно улыбается. Она выглядит незнакомо, но Тамариск уверен, что знает её. — Как же давно мы виделись в последний раз, Повелитель. С Вашей гибели прошло уже больше двухсот лет. — За это время ты порядком изменилась, Амарант, — отзывается Тамариск. — Но глаза у тебя всё те же. Тебя не уничтожает даже постоянная близость с ненасытным чудовищем. Видимо, и оно бессильно перед тобой. Ликорис совершенно не реагирует на ядовитое замечание, брошенное в его сторону. Амарант слабо усмехается, но делает шаг ближе к Тамариску и тем самым разрушает невидимые путы, прежде сковавшие человеческую душу. Теперь получается двигаться. С тем, как приближается богиня, становится легче. — А Вас совершенно не изменили сотни лет, проведённые в Небытие. Это ещё более удивительно, — замечает богиня. — Порой люди, вознесённые в обитель божеств, меняются до неузнаваемости за мгновение, проведённое на границе с Небытием, а Вы так много человеческих лет находились среди бесконечного количества мёртвых душ — и я вижу перед собой того же могущественного и великого императора. Просто поразительно. — Разве можно ожидать другого от человека, подчинившего себе бога войны? — вступает в разговор Ликорис. — Для этого нужна удивительная сила. Такие люди рождаются раз в тысячи лет. Тем ценнее они для Крепости. Мне безразлично, но боги, владеющими престолами, допустили огромную ошибку, когда отказали Химосу. С другой стороны, чего ожидать от существ, ведомых исключительно глупым упрямством? Тамариск не пытается скрыть собственного интереса, когда Ликорис на мгновение упоминает Химоса. Тот, почувствовав неудержимый всплеск эмоций, лишь снисходительно улыбается и, потеряв всякий интерес, отворачивается, словно не хочет больше ничего говорить — только цепляет свежую рану и, напомнив о ней, оставляет кровоточить. Амарант с укором качает головой на это и негромко продолжает: — Для меня было важно увидеть, что Вы всё ещё сохраняете рассудок, — она оказывается благосклоннее к Тамариску и объясняет: — Бог войны желает видеть Вас рядом с собой, но какой толк в его стараниях, если в итоге Вы будете совсем не тем, кого он помнит? Хорошо, что это не так. По крайней мере, сейчас. Будущее мне не предсказать, — она говорит это с явным огорчением. Амарант пальцами касается пустоты перед собой, и та, вздрогнув и стянувшись, мгновенно преображается, превращаясь в зеркало, которое отражает происходящее в Крепости. Пять престолов высятся среди остальных, и два их них окутаны тьмой, а три оставшиеся светятся мягким светом — голубым, розовым и жёлтым. Фигуры что-то обсуждают, но зеркало не передаёт звуки, и догадываться о сути разговора можно лишь по выражениям лиц. Вокруг расположено много мест поменьше, которые занимают другие боги. — Бог войны желает миновать само Небытие, — вновь звучит голос Ликориса, но говорит он так равнодушно, что становится непонятно, что он думает по этому поводу. — Может быть, у него даже получится, способ есть. Но не погибнет ли он раньше? Среди божеств Крепости есть та, кто наделена милостью Небытия и вместе с тем наделена возможностью убить его. Богиня проклятий уже сильнее любого живущего бога. Хотя, — искривляет губы Ликорис, — я думаю, что Химос падёт ещё в битве с Грешником. Ему не выстоять в бою, если только он не использует какую-то хитрость. Тамариск внимательно наблюдает за двигающимися богами, но не видит среди них никого хотя бы смутно знакомого. Даже безмолвная картинка передаёт зловещую энергию, которая постепенно скапливается в гигантской Крепости. Амарант отчего-то заинтересованно спрашивает: — Скажите, Повелитель, Вы понимаете, кто из них Грешник? — Тамариск без колебаний указывает на одну из фигур, и Амарант кивает: — Верно. Вашу проницательность любому из богов, и Крепость давно была бы очищена от этой мерзости. Но они слепы, а грешник творит всё, что ему захочется, этим ставя под угрозу не только свою жизнь, но и существование всей Крепости. — Грешник уже поглотил тридцать павших божеств, — чуть хмурится Ликорис. — Невиданная прежде наглость. Небытие совершенно точно этого не простит, об обратном и мечтать нельзя. — Разве не ты — Небытие? — не понимает Тамариск. — Ты, император, очередное доказательство ограниченности человеческого мышления, — равнодушно замечает Ликорис. — Я — только его часть, воплощённая в образе человека, но в одном образе нельзя воплотить всю его суть. Небытие существовало всегда, но однажды из него были рождены Матери сущего, а их волей был создан остальной мир из силы того же Небытия. Оно только забирает то, что принадлежит ему по праву. Может ли хоть кто-то осуждать его за это? — Любой человек согласится с тем, что никто не вправе осуждать Небытие, но точно так же любой человек откажется приближать неизбежное, — сухо отзывается Тамариск. — Тебе же и вовсе не понять ни людей, ни богов. Амарант, не вслушиваясь в спор, одним взглядом на зеркало меняет картину. Вместо Крепости как на ладони открывается величественный храм, а внутри него бог войны, задумчиво уставившийся в одну точку, будто что-то вспоминающий. Он мало похож на себя прежнего, но у него всё те же зелёные глаза, напоминающие два бездонных озера. Химос, что-то услышав, оборачивается, ласково улыбается юноше, который останавливается рядом, и осторожным прикосновением к волосам поправляет цветочный венок. Изображение меркнет, подёрнувшись прежде дымкой, потому что завеса бога войны не позволяет наблюдать за ним даже тем, кто живёт в Небытие. В зеркале вновь отражается Крепость. Тамариск дёргает уголком губ, но принимает произошедшее, будто осознаёт, что большее невозможно. Слишком много воспоминаний, от которых становится лишь больнее, возвращаются вместе с этой картиной, растянувшейся на несколько секунд. — Возвращайся в Небытие, император, — выносит приговор Ликорис. — Если бог войны справится с тем, что задумал, я хочу знать, что ты достоин места рядом с ним. До того я тебя не отпущу. Ты не признал своих ошибок и не заслужил перерождения — так искупай совершённое тобой в бездонном желудке Небытия. Тамариск не успевает ответить — он исчезает столь же неожиданно, как появляется, утягиваемый обратно жадной лапой. Амарант тонкими пальцами касается зеркала, и от касания серой ладони оно начинает передавать звук. Боги Крепости совершенно не догадываются о том, что за ними наблюдают. Да и кому придёт в голову, что свидетелем их разговора может стать погибшая богиня? Один лёгкий шаг отвлекает Диаскедаси от размышлений, которые, однако, не омрачают его лёгкой улыбки, никогда не сходящей с губ. Он только на мгновение косится на два престола, захваченных тьмой, и, нисколько не сомневаясь в том, что темой будущего разговора будет взбунтовавшийся бог войны, кивает Агапи, которая замирает рядом мрачная и суровая, словно это её уделом стали бесконечные сражения. Та медлит, будто выжидает или сомневается. — Чем могу помочь, уважаемая хранительница любви? — заинтересованно тянет Диаскедаси. — Только скажите, и я сделаю всё, что в моих силах. Его легкомысленность раздражает и Агапи, и даже Элефериа, хотя в большей степени всё же богиню любви. Вместе с тем тешит самолюбие бога веселья мысль, что Химос из трёх оставшихся владельцев престолов больше остальных выделяет хорошим отношением именно младшего из богов. Так было до его последний жизни у людей, так происходит и сейчас. — Тебя нисколько не беспокоит та мысль, что мы совершенно не знаем, что происходит в обители бога войны? — уточняет Агапи. — Неужели мы ждём, пока он наберётся сил и явится к нам с очередной жаждой убийства? — Ты боишься возможного сражения? — понимает Диаскедаси. — И чего ты хочешь от меня? Снаружи его обитель полностью неуязвима, мы не проникнем внутрь. Диаскедаси не разделяет страха Агапи, хотя он прекрасно осознаёт, что и у неё, и у него лишь одна участь — они вместе безо всяких сомнений падут в бою с богом войны. Но Диаскедаси догадывается, что этот разговор начинается не просто так. Агапи наверняка что-то задумала, и, что бы это ни было, богу веселья это уже не нравится. Тем не менее, он позволяет ей высказаться: — Мы не в силах воздействовать на бога войны, но помимо него самого в его обители живут Катари и Анекси. Достаточно выманить кого-то из них, чтобы Химос пришёл к нам. — Повелитель войны хитёр и коварен, — скучающе отзывается Диаскедаси, — но и он никогда бы не прибегнул бы к подобному. Разве ты, богиня любви, не должна лучше остальных осознавать, к чему может привести манипуляция чувствами? Мы — не люди. Ты совершенно не представляешь, чем может обернуться такой всплеск эмоций. И я уже не говорю о том, что просто глупо дразнить Химоса. Он взбесится, и ты будешь первой, кому он перегрызёт глотку. — Что за разговоры о чувствах? В тебе тоже говорит неуёмная тяга к людям? — звучит пренебрежительно и почти презрительно. — В конце концов, если Химос придёт за кем-то из них, это в очередной раз подтвердит, что он не достоин престола. — Я от людей ещё дальше, чем ты, — честно отзывается Диаскедаси, — иначе бы я не поддавался эмоциям столь же легко. Но я, кажется, единственный, кто следует своему идеалу. Сражение с повелителем войны обязательно состоится, и мне останется только насладиться им. Что до остального, меня оно не интересует. Ваши нудные идеи жизни Крепости так противоречат веселью, которым я живу. Диаскедаси воздушным движением поднимается с престола. Остальные боги, не слышащие разговора, взволнованно замолкают, потому что прежде Диаскедаси никогда первым не исчезает из Крепости. Агапи замечает: — Мне казалось, мы все занимаем одну сторону. Ты хочешь сказать, что я ошибаюсь? — А когда мои решения совпадали с твоими и с чего ты решила, что я на вашей стороне? — насмешливо отзывается Диаскедаси. — Заметь даже, что я не отказывал Химосу в том, чтобы принять его человека. Это было ваше решение. Крепости нужна эта война. Разумеется, я проиграю, я в этом нисколько не сомневаюсь. Но это лучше, чем тысячи лет бездумно занимать престол, а после долго и неприятно умирать. Позволь мне оставить вас на этой неприятной ноте. Диаскедаси исчезает, и Агапи едва удерживается от того, чтобы броситься за ним и продолжить бессмысленный спор. Она понимает, что толку от этого не будет, и вместо того, чтобы ещё раз окунуться в такое неочевидное, но от того ещё более неприятное унижение, отправляется к себе. Стоит богине очутиться в её обители, рядом возникает фигура Элефериа, который смотрит холодно и мрачно, словно заранее винит Агапи за то, каким случился исход разговора. — Я всё слышал, — отрезает он. — На бога веселья не приходилось рассчитывать и прежде. Я совершенно не буду удивлён, если когда-то мы узнаем, что он — грешник. — Ты подозреваешь его? — спрашивает, хотя больше похоже на утверждение, Агапи. — Но это ведь не ты, — произносит Элефериа так, словно нисколько в этом не сомневается. — Я верю тебе, ты просто не способна на такое, ты свято чтишь идеалы Крепости. А он другой. И Химос другой — этот наглец думает, что сможет сколько угодно отсиживаться у себя, набираясь сил. Мы ему этого не позволим. Правда, Агапи? — Конечно, — уверенно кивает богиня. — Что мне нужно сделать? — Всё то, что мы с тобой уже обсуждали, — холодно звучит Элефериа, сбивая Агапи с толку резкими изменениями в поведении. — Защищать Крепость — наш с тобой долг. Мы обязаны сделать это, если остальные забыли о своей ответственности. — Я поняла, — кивает Агапи и вздрагивает, когда место рядом с ней пустеет — Элефериа, не попрощавшись, исчезает. Богиня любви остаётся в одиночестве совсем ненадолго. Она едва снимает завесу со своей обители, как её наполняют боги, часто бывающие в гостях у Агапи, почитающие её так, словно она покровительствует им всем без исключения, хотя на самом деле так и есть. На время из головы напрочь вылетают мрачные мысли, преследовавшие Агапи, и та с большим удовольствием общается с другими богами. Её обитель — огромнейший сад, который вечно цветёт самыми необыкновенными красками. Тот, кто убьёт богиню любви, непременно разрушит всю эту красоту. Об этом на мгновение задумывается София. — Если бы только мне были доступны её замыслы, — вздыхает София и, махнув рукой, вновь пытается сменить изображение, но обитель Химоса остаётся неприкосновенна. Бог войны ощущает, как неизвестная сила пытается коснуться его завесы, но это ощущение настигает его лишь на мгновение. Тем не менее, он погружается в свои чувства, стараясь разобраться в произошедшем, но от возникшего беспокойства совсем скоро не остаётся ни следа. Не сразу он возвращается к разговору. Анекси, заметив отсутствующий взгляд, лишённый обычной внимательности к беседам, терпеливо ждёт, пока с глаз спадёт пелена безразличия, и лишь после интересуется, в чём дело. — Не переживай, — отмахивается Химос. — Ничего особенного, кажется, просто показалось. — Разве могут Ваши опасения быть напрасными? — чуть наклоняет голову Анекси, лениво наблюдая за тем, как Катари на небольшом расстоянии от них занимается какими-то своими делами. — Разумеется, могут, — кивает Химос. — Боги созданы по тому же образу, по какому люди — или наоборот, не столь принципиально. Даже тем, кто рождён богами, не избавиться от человеческих чувств и опасений и не удержаться от возможных ошибок. Непростительное высокомерие богов в том, что они считают себя выше, прикрываясь мнимой бесчувственностью. Тем не менее, абсолютно очевидно, что даже Небытие наделено хотя бы желанием утолить бесконечный голод. И никто не стоит выше Небытия. В нём кроется совершенство. Химос касается ползучих цветов, которые незадолго до этого выращивает Анекси, и пальцами осторожно ведёт по бутонам, боясь повредить их, хотя прекрасно знает, что для бога весны не составит труда вернуть свои создания к жизни. Голос Химоса в противовес бережным действиям звучит расслабленно, но с очевидной угрозой: — Прежде меня уже жили несколько богов войны, и все они несли раздор в Крепость. Возможно, это наше предназначение. Если, конечно, верить в него. — Вас это расстраивает? — зачем-то спрашивает Анекси. Вопрос наверняка до невозможности наивный, потому что Химос снисходительно улыбается, а после и вовсе негромко смеётся, явно удивляясь тому, что кто-то способен подумать о нём так. Проходит столько лет, а Химос всё ещё радуется тому, что Анекси не перестаёт видеть в каждом что-то хорошее. — Совсем нет. Я живу войнами, для меня это естественно. Я, нисколько не колеблясь, лишу жизни каждого бога, который пойдёт против меня. Вступить в бой с сильнейшими богами — совсем не то же самое, что с людьми. И для них, и для меня наше сражение будет честью. — Мне тяжело понять Ваши мотивы, — признаётся Анекси. — Порой кажется, что Вами движут исключительно Ваши желания, а порой складывается ощущение, что Вы делаете всё из чувства долга. Я не знаю, что считать за истину. Химос почти не бывает столь разговорчив, и Анекси даже не догадывается, с чем связана его внезапная откровенность, но не отказывает себе в удовольствии дольше послушать мерную речь, льющуюся неторопливым ручьём. Химос совсем не злится на такое признание, хотя любого другого оно наверняка огорчило бы. — Каждый может оценивать мои поступки так, как ему вздумается. Я преследую исключительно свои интересы, меня ведут мои стремления. Остальные боги такие же, но не всем хватает честности признаться в этом хотя бы себе, — Химос презрительно морщится. — Даже если бы мною двигало только желание вернуть себе человека, этого оказалось бы достаточно для объявления войны, но дело не только в этом. В первую очередь Крепость существует для того, чтобы защищать жизнь от Небытия. Скажи мне, Анекси, как может Крепость выполнять свой долг, когда на одном из престолов уже столько лет сидит грешник? Бог войны произносит это настолько обыденным тоном, что Анекси даже не сразу понимает, что что-то не так. Он несколько секунд переваривает сказанное, а после широко распахивает глаза и подаётся вперёд так резко, что небольшое кресло едва не перевешивает, но юноша совсем не обращает внимания на случившееся. С губ срывается вопрос: — Так Вы знаете, кто грешник? — Разумеется, я знаю, — мрачно усмехается Химос, — пока они думают друг на друга и даже на меня. Я чувствую в грешнике ненависть потревоженных богов. И я знаю, что это его уничтожит. Это только вопрос времени, а время у меня есть. — Тогда почему Вы не расскажете другим? Анекси правда не понимает, потому что это решило бы как минимум одну проблему, но Химос как всегда удивительно терпеливо поясняет: — Я не глупец, а лишь они отличаются безрассудной храбростью, — он, кажется, кого-то вспоминает, потому что что-то человеческое, похожее на слабую печаль, мелькает в зелёных глазах. — Сейчас с грешником никому не справиться. Нам остаётся лишь ждать, пока он ослабнет. Ждать я умею. Анекси не находит, что ответить, потому что прекрасно понимает, что Химос абсолютно прав — отчаянная смелость ни к чему, кроме проигрыша, не приведёт. И вместе с тем он не может не думать о том, что Химос, осознаёт он сам или нет, ставит свой долг превыше всего остального. Тот, будто почувствовав эту мысль, выраженную в едва уловимом восхищении, не дожидаясь вопроса, продолжает: — Если бы дело было только в моих желаниях, я бы и сам, нисколько не колеблясь, взял на себя этот грех, но каждый такой раз разрушает грань между Жизнью и Небытием. Это против нашего долга и в большей степени сказывается на людях. Люди — наша величайшая драгоценность вне зависимости от того, каким богам они молятся, — уголок губ едва заметно дёргается, словно Химос хочет улыбнуться. — Человеческую историю творят люди, пускай им и нравится верить, что всё решается богами. Мы можем только направлять их. Жаль, что остальные боги не осознают ценности человечества. Юноша не может не согласиться. Анекси одним взглядом на мелкие бутоны цветов меняет их оттенок и заставляет их разрастись сильнее, в конечном счёте опутав собой весь стол. Лишь тогда, когда поверхность полностью исчезает под жемчужными лепестками, Анекси несмело спрашивает: — И Вы совсем не беспокоитесь о том, что Вы будете первым, кто начал войну в Крепости? — звучит его голос совсем тихо. — Войны прежде и правда не было, — соглашается Химос. — Даже одиночные убийства в Крепости — исключительный случай, их раньше почти не случалось, по крайней мере никаких записей ты не найдёшь. Прошлый бог войны, исчезнувший незадолго до моего рождения, однажды убил богиню, которая когда-то была человеком. Они полюбили друг друга, но вознесённые боги живут меньше рождённых, а она не захотела так скоро расставаться с любимым и стала грешницей. Любой скажет, что он поступил правильно, — в голосе Химоса сквозит явное одобрение, — и я поступил бы так же. Ошибка бога войны в том, что он допустил случившееся. Нельзя забывать о долге, даже если очень хочется. Я тоже хочу вечности, но для её достижения я никогда не поставлю под угрозу само существование людей. Другое дело, что есть и иной способ. Кажется, что Химос полностью выговаривается, потому что заканчивает он как-то обрывисто, словно больше не осталось мыслей, которые хотелось бы озвучить — остальное, видимо, слишком личное. Анекси не настаивает на продолжении разговора, удивлённый и обрадованный тем, что сегодня бог войны позволяет себе так открыться, и всё же остаётся у юноши один вопрос, который требует ответа. — Что за богиня была возлюбленной бога войны? Возможно, ему хочется найти что-то общее между прошлым и нынешним божествами, потому что сходства в этом разговоре отмечает и сам Химос. Тем не менее, абсолютно неожиданным и вместе с тем как будто удивительно ожидаемым звучит ответ: — Тебе правда интересно? Это была богиня весны. — Нынешние боги — во многом отражение предыдущих, — за спиной неожиданно появляется Катари, до невозможности пугая внезапной речью. — Может быть, именно поэтому каждый из богов войны нёс перемены в жизнь Крепость — такова была бессмертная воля Первого. Так и каждый бог весны отличался милосердием и состраданием ко всем созданиям Матерей. Я помню предыдущего бога весны. Вы и правда похожи, Анекси. Катари предплечьем опирается на спинку кресла, на котором сидит Анекси, а пальцами свободной руки убирает назад длинные чёрные волосы, в которые заплетены бутоны маков. С течением времени Катари неуловимо меняется, стремительно взрослея, но она без сомнений остаётся собой — уже более собранной и серьёзной, но одновременно с этим иногда всё ещё непосредственной и забавной. Она не перестаёт напоминать себя прошлую, такую необыкновенную девушку, изумившуюся тогда, когда она впервые заговорила с бывшим человеком. — Какой был первый бог проклятий? — всерьёз интересуется Анекси. Наивно полагать, что даже Химос знает о всех божествах, некогда живших в Крепости, но Катари наверняка должна знать что-то о том, кто когда-то владел проклятиями, как владеет она сейчас. Анекси и правда интересна история божественного города. Как он и рассчитывает, Катари с готовностью отзывается: — Первая богиня проклятий считается старшей сестрой всех богов. Её Матери создали первой. Тогда ещё не существовало никаких правил. Она разделила свою душу на множество осколков и наделила будущих богов проклятий своей силой, но итогом этого стала брешь в границе с Небытием, — рассказывает Катари. — Боги проклятий, даже рождённые, обладают силой первых богов, но живут меньше остальных. В нас заключена часть исчезнувшего божества. С какой-то стороны, мы все невольно стали грешниками. — Значит, и ты будешь жить меньше, чем другие? — расстраивается Анекси. — Выходит, что так, — пожимает плечами Катари. — Ещё и след Небытия, оставшийся после битвы с Софией, может убить меня раньше. Но ты не грусти, Анекси, пока нам прощаться рано. В ближайшее время я точно не уйду. Использование сил упокоившихся богов должно продлевать жизнь, а вместо этого по словам Катари отбирает её — Химос ощущает лёгкое недоумение Анекси, смешанное с печалью из-за услышанного, но не успевает ничего произнести, потому что его завеса, уже огромное время огораживающая обитель от нежеланных гостей, пропускает через себя чужую энергию. Катари ощущает это лишь мгновением позже, призывает к себе любимую катану и напряжённо замирает, оглядываясь вокруг, словно ища незримого противника. Раньше, чем Анекси успевает понять, в чём дело, Химос обращается к Катари: — Видимо, открытого боя пока не будет. Хранительнице любви нужно что-то другое. — Она хочет нас спровоцировать? — Катари чувствует, как тонкая невидимая нить касается её запястья и тут же перерубает её острым лезвием. Вся спокойная атмосфера вмиг разрушается. Химос даже не пытается отыскать брешь в завесе, потому что точно знает, что ею стали они сами — дар Агапи в том, что она способна управлять силой всех богов. Уже в следующую секунду Химос вместе с Катари с ужасом понимают, чего хочет Агапи, когда озеро, соединяющее обитель бога войны с миром людей, отзывается стоном, полным боли, на тысячи проклятий, хлынувших в человеческий мир. Агапи готова на всё ради того, чтобы выманить Химоса. И начинает она с того, что силой Катари атакует человечество, так любимое богом войны.