Кровоцвет

Гулкий удар колокола разносится по круглой площади, знаменуя собой начало суда. София шевелением пальцев создаёт себе скромное кресло и опускается в него, садясь лицом к богине правосудия и боком к старейшинам. Она чувствует на лице сотни взглядов, прожигающих её насквозь, и среди них лишь один родной, дарящий уверенность. Судов в Крепости не было уже сотни лет, судов над старейшинами не было никогда. Богиня правосудия заметно волнуется, но знает, что её участие — чистая формальность. Судьба грешницы будет определена старейшинами. И всё же над площадью разносит громкий и властный женский голос: — Госпожа мудрости, — короткая пауза выходит напряжённой, — Вы обвиняетесь в совершении величайшего греха — Вы потревожили покой богов, постигших Небытие. Желаете ли Вы опровергнуть обвинение? — Не желаю, — отрицательно качает головой София. — Значит ли это, что Вы сознаётесь в совершении преступления? — богиня будто даёт ещё одну попытку оправдаться. — Я сознаюсь в содеянном, — соглашается София. — Вы сознаётесь и в том, что Вы причастны к смерти одного из богов Крепости? — снова уточнение лишь ради того, чтобы София отвергла обвинения. — Сознаюсь, — кивает девушка. — Кроме того, я сознаюсь в том, что сделала всё это лишь в собственном эгоистичногом порыве встретиться с Матерями всего сущего и узнать у них ответ на вопрос, который волновал меня. Я сознаюсь в том, что убила бога лишь для того, чтобы таким образом миновать Небытие. Я осознавала последствия своего поступка и понимала, что моим наказанием будет казнь. Но прежде я хочу напомнить, что среди нас уже несколько сотен лет живёт один грешник, который до сих пор не наказан за свои действия. Она излучает такую уверенность, что даже старейшины не сразу находят, что ответить. Агапи всё так же обеспокоена. Она пальцами сжимает подлокотник трона и не двигается, будто о чём-то раздумывает, на самом же деле ищет для богини мудрости возможность спастись. Элефериа мрачно произносит: — Верить богине мудрости после того, что она совершила, не стоит. Возможно, всё это время она и была единственной грешницей, — он замолкает лишь на миг и с сомнением продолжает: — Что касается бога войны, пока мы не можем предъявить ему никаких обвинений. У нас нет гарантий, что он знал о личности грешника и намерено утаивал её. — Я понимаю, о чём ты, но это предположение даже мне кажется несколько абсурдным, — откликается Диаскедаси, обычно предпочитающий не вмешиваться в ход вещей. — При всём том, что бог войны не вызывает у меня симпатии, мы и правда не можем предъявить ему обвинений. Если бы он знал о личности грешника и стремился скрыть её от нас, у него бы это вышло. В конце концов, война выигрывается не только силой. Своеобразная похвала заставляет Химоса усмехнуться. Все спокойны, потому что уже знают предстоящий итог. Нервничает лишь одна Агапи. Богиня мудрости — самое чистое из творений Матерей. Юная, открытая и понимающая она остаётся незапятнанной даже тогда, когда на её руках кровь божественной души, а в глазах холодный пожар. Она погибнет, и в Крепости останется лишь безумие — зеркальное отражение мудрости. Этого допустить просто нельзя, потому что её казнь — первая среди многих. — Зачем ты это сделала? — всё же спрашивает Агапи. — Разве это стоило того? — Для того, чтобы начать жить, нужно умереть, — спокойно обозначает София. — Эту истину открыло для меня Небытие. Не всё прошло так, как я задумывала, но для меня это самый благоприятный исход из всех. Что касается остального, меня это не волнует. Я много раз повторяла то, что не хочу оставаться в Крепости. Лучше умереть. Судят Софию, но кажется, что всё идёт по её желанию, будто она заведомо выше остальных, будто принимать решение тоже будет она, хотя решение каждого она знает ещё до совершения преступления. И, когда богиня правосудия просит огласить приговор, первым, что ожидаемо, высказывается Элефериа: — Казнить. — Казнить, — вслед за ним неохотно, будто сомневаюсь, повторяет Диаскедаси. — Помиловать, — торопливо откликается Агапи. Химос долго молчит, но Агапи внутренне надеется, что он займёт её сторону. Потому что старейшин пять, и таким образом голоса не разделяются. А сейчас, выскажись Химос за помилование, старейшинам придётся обратиться хоть к судье, хоть к другим богам для того, чтобы какая-то из чаш весов перевесила. Бог войны своим молчанием ужасно напрягает остальных, ведь его ответ заранее известен лишь одной Софии. И после долгого молчания он негромко, но уверенно произносит: — Богиня мудрости совершила величайших грех, и это ни в коем случае не должно быть прощено. Обратиться к силе павших богов — истончить границу с Небытием, поставить под удар и себя, и других. Итог может быть только один. София должна быть казнена. София поднимается с кресла и мановением руки заставляет его исчезнуть. Она едва успевает призвать посох, как перед ней вырастает Катари, удерживающая в левой руке катану. София легко узнаёт это оружие по одному только ощущению, даже не взглянув — этот клинок ей выковал сам Химос, наполнив его ещё и силой бога войны. Именно эта концентрация силы позволяет девушке в полной мере использовать свою силу проклятий, хотя и без оружия Катари ужасно опасна. Но даже её могущество — ничто перед Небытием. А оно отныне принадлежит Софии. Крепость совершенна — не зря она создана Матерями. Каждый из богов имеет право в любое время войти в неё, но не каждый имеет право выйти. Сейчас Крепость — захлопнувшаяся ловушка для госпожи мудрости, и самой ей не выбраться, если только она не убьёт сотни богов, сдерживающих её. Ей этого очень не хочется. Но по всем правилам убить её должна именно Катари — лишь так сила престола перейдёт к богине, которая сможет её вынести. Из-за этого София должна отпугнуть и её, и остальных, чтобы никому в здравом уме не пришло в голову приблизиться к богине мудрости. Потому что она хочет передать свой престол только Химосу. София легонько ударяет посохом о каменный пол, но этого оказывается достаточно. Сами небеса, пропитанные силой Матерей, разверзаются, и из трещины внутрь Крепости клубком тёмного дыма проникает Небытие. Колоссальная рука коричнево-серого цвета с длинными пальцами ныряет в Крепость, тянется к Катари, способная раздавить её одним мизинцем, но богиня вместо того, чтобы сбежать, безрассудно отражает первый удар. Второй раз замахнуться Катари не успевает — за её спиной оказывается Химос, который останавливает девушку, осознавая, что в этой борьбе ей не победить. София ощущает рядом присутствие Ликориса и одними губами произносит: — Я вернусь к тебе сегодня. Не забирай никого другого, — София оборачивается к престолам и печально улыбается: — Неужели Вы боитесь меня? Правда, я не желаю никому зла. Вы прекрасно это знаете. Небытие для богов — словно огонь для сухой травы или вода, когда в ней растворяется сахар. Оно несёт погибель, оно способно вмиг, только лишь коснувшись любого из богов, безвозвратно утащить его в свою пасть и сожрать. Именно поэтому никто не рискует приблизиться к Софии и всем резко становится безразлично то, что Химос слишком рядом — бог войны абсолютно неважен, когда перед ними общий враг, в разы могущественнее любого из богов. Они все — просто пыль. Химос, пользуясь подвернувшимся моментом, оказывается за спиной Софии, притягивает её к себе и, обняв сестру, бесследно исчезает вместе с ней. Оковы, сдерживающие Софию, исчезают в тот же миг, когда она становится единым целым с Химосом. Бог войны, едва вступив в свою обитель, закрывает её ото всех снаружи непроницаемым барьером, зная, что в погоню за беглянкой наверняка пустятся старейшины. Только вот снаружи им не проникнуть сюда. София делает шаг вперёд, разворачивается и всматривается в ярко-зелёные глаза — такие же, как у неё самой. За её спиной огромное озеро, мерцающее мелкими драгоценными камнями, каждый из которых содержит частичку человеческой души, а впереди тот, ради кого она вернулась из Небытия, чтобы отдать ему свой престол. Ведь, погибни София, её престол перешёл бы Катари, но Химос наверняка не захотел бы лишать жизни юную богиню проклятий. Потому София и здесь — она должна сдержать своё обещание. — Я совершила ошибку, — холодно произносит она, легко признавая это. — И всё же, я не могу сказать, что жалею о случившемся. Я совсем не думала, что всё произойдёт так, как произошло, но Небытие и правда открыло для меня истину. Другого такого шанса не представилось бы — сколько ещё я ждала бы, пока Небытие решит забрать очередного бога? — Всё хорошо, — качает головой Химос, осторожно касаясь седых волос. — Мы ведь знали, что так будет. Я помню тот разговор и помню своё обещание. Разве всё то, что делаю я сейчас, я делаю не под влиянием своих желаний? Даже так ты хорошо справилась. Я рад, что у тебя получилось. София отступает назад. Ей остаётся последний шаг до озера, когда девушка останавливается, медленно вскидывает руку и призывает свой посох. В набалдашнике мерцает холодный изумруд — их вечный символ, их глаза и их душа, то, что делает их единым. То, что Химос отдал на сохранение богине мудрости, зная, что она ни за что это не потеряет. — Оставь его себе, — просит София. — Мне с ним легче нести бремя престола. Не наказывай себя. Им обоим нельзя колебаться — никто из них и не собирается. Решение уже принято, и осталось только привести в исполнение приговор, к которому они всё и привели. София, которая совсем не соперник богу войны, не успевает уследить за его движением, но ощущает, как острое лезвие разрезает её тело несколькими резкими ударами. После всего произошедшего это совсем не больно. Ослабевшие пальцы разжимаются, и посох падает, глухо ударившись о камень. Изумрудный набалдашник раскалывается на мелкие куски, а те мерцающиими каплями стекают в озеро, в глубину которого следом падает и София. Вслед за богиней устремляется огромная рука, вынырнувшая из-за хмурых туч, словно хищная птица, ловит фигуру в озере, и её тело, подёрнувшись дымкой, растворяется, а обитель наконец освобождается от присутствия Небытия. Химос, наблюдавший за гибелью сестры, мрачно отворачивается и привычным движением пальцев соединяет плиты. Всё заканчивается. Так проход, соединяющий два мира, становится могилой для богини, больше всего остального полюбившей людей. Химос даже думать не хочет о том, что с его уходом происходит в Крепости. Катари, воспользовавшись воцарившимся хаосом, оказывается позади Анекси и тем, что кладёт руки на его плечи, ужасно его пугает — будь он человеком, наверняка был умер от испуга. Богиня проклятий наклоняется к юноше, думает о том, что предупредит его уходить, но потом осознаёт собственную ответственность за создание, которое гораздо младше и слабее, и попросту исчезает вместе с Анекси, утягивая его за собой. Она вышвыривает Анекси в собственную обитель и возвращается обратно как раз в тот миг, как престол Софии окрашивается в чёрный цвет. Это не знак траура по погибшей богине, это символ того, что ныне два из пяти престолов принадлежат Химосу. Он воплощает свою угрозу и начинает с сестры, всегда верной ему и горячо любящей своего брата. — Это непростительно! — зло выкрикивает Агапи. — Это самый настоящий мятеж! Он уже объявил нам войну, сейчас он перешёл от слов к действиям! Агапи своей речью сильнее подстёгивает панику, и без того царящую среди богов, хотя, очевидно, богиня любви паникует даже больше многих. Она яростно продолжает: — Бог войны нарушает все запреты и законы! Престолы передаются лишь в порядке, предписанном Матерями всего сущего, и никогда один бог не владел двумя престолами! — Агапи уже не сидит на троне, а нервно ходит по вытянутой каменной плите. — Чего вы медлите? Богине любви до невозможного больно от того, что она больше не ощущает присутствия Софии. Та могла бы остаться живой, пускай даже ей пришлось бы вечно прятаться в обители Химоса, но она мертва, престол перешёл к новому владельцу, а это может значить лишь то, что Химос сам убил её. Агапи чувствует себя так, будто это её предали, будто это ей нанёс удар тот, кому она безоговорочно доверяла. Снизу нарастает шум взволнованных богов, сверху двое старейшин остаются абсолютно безучастны к гибели юной богини, и уже тогда, когда Агапи вновь готовится бросаться очередными обвинениями, её прерывает Элефериа: — Этого стоило ожидать, — он поворачивается туда, где сидит Катари. — Бог войны будет предан суду, как и всякий, имеющий с ним связь. Отныне все они — грешники, недостойные существования. Катари ощущает, как медленно захлопывается клетка Крепости, и раньше, чем это происходит, она разрезает пространство тонким лезвием катаны и бесследно исчезает, плавная, словно кошка. В её собственной обители оставаться нельзя, пока та недостаточно защищена, а потому богиня, вновь ухватившись за растерянного Анекси, вместе с ним перемещается к богу войны, который никогда не закроет свою обитель для них двоих. Химос так и стоит у закрытого озера, о чём-то глубоко задумавшись, и далеко не сразу замечает, что он больше не один. Химос даже с такого огромного расстояния — это не только километры, это и слои божественной силы — чувствует, сколько эмоций вызвало происходящее в Крепости у остальных богов. На долгое время ему туда путь закрыт, и дело не в обещанном суде, а в том, что бушующее обилие эмоций он попросту не вынесет. Ни Катари, ни Анекси не беспокоят его — только молча стоят рядом, дожидаясь, пока Химос наконец обратит на них своё внимание. Этого долго не случается — Химос настолько уходит в собственные чувства, что не видит ничего вокруг. Он пытается понять. Кажется, будто на шее висит тяжёлый камень, тянущий к земле, а руки и ноги крепко связаны верёвками, и оттого каждое движение будет даваться с большим трудом. Рождённые боги знают, что рано или поздно каждый из них займёт престол, и готовятся к этому, но каждый престол — часть самих Матерей, и вынести в себе силы даже двух престолов тяжело. Химос сейчас уверен, что с силой пяти престолов ему не справиться. И о том, чтобы вознести душу полюбившегося человека, и о том, чтобы создать место, где они будут вместе, пока можно лишь мечтать. Будущее же ему неизвестно. Кажется, будто такая большая концентрация божественной мощи будет вытягивать его собственные силы. Химос тут же проверяет это — он пылающей молнией ударяет в озеро и морщится от того, как темнеет в глазах. Он не ошибается в предположениях. — Отец, — наконец зовёт его Катари, и тот удивлённо вскидывает голову, лишь сейчас заметивший их. — В чём дело, Катари? — негромко откликается Химос. — Я была в Крепости после Вашего исчезновения. Элефериа объявил Вас и всех, имеющих с Вами связь, грешниками и приговорил к казни в случае, если мы появимся там. Анекси совсем не удивляется этому и даже не расстраивается. Это всё где-то очень далеко, а Химос совсем рядом, смотрит в самую душу своими зелёными глазами, будто проверяет, не пожалеет ли о случившемся бог весны. Сожаления в чужих глазах Химос не находит, кивает сам себе и делает шаг ближе к храму, когда его останавливает взволнованный вопрос: — Что случилось с госпожой мудрости? — спрашивает Анекси. Химос точно так же не жалеет о том, что уже сделал, но слишком пусто и холодно при мысли об оборванной жизни богини, когда у неё впереди могли быть ещё сотни лет. Он оборачивается к упавшему посоху, жестом притягивает его к себе и обхватывает пальцами чуть выше, чем делала это обычно София. Вместо яркого изумруда в набалдашнике формируется чёрный оникс, и Химос, внимательно наблюдающий за тем, как тьма собирается в камень с резкими формами, роняет: — Богиня мудрости мертва. С посохом становится легче, будто он перетягивает в себя часть тяжести, и Химос убеждается в словах сестры — её слабая душа наверняка не выдерживала влияния престола. От этой её заботы становится горько, но Химос взмахом головы отгоняет от себя мрачные мысли — он не имеет никакого права осуждать желание Софии. — Я оставлю вас, — произносит Катари и исчезает, но Химос чувствует, что та остаётся где-то в обители. — Вы вините себя? — спрашивает Анекси. — О чём ты? — Вам неспокойно. Не нужно обладать особенным даром, чтобы понять это. — Всё произошло слишком быстро, — Химоса с чего-то тянет на откровения, хотя у него в любом случае нет секретов от Анекси. — Вот и всё. Бог весны понимающе кивает, но не находит слов для ответа. Химос его и не ждёт, он опускает голову и замечает небольшой отколовшийся кусочек изумруда. Мужчина наклоняется для того, чтобы подобрать осколок, и, едва коснувшись его, на мгновение чувствует Софию, будто та оставляет прощальный подарок — короткое, но такое сладкое воспоминание о себе. София оказывается там же, где была прежде, в месте, уже знакомом ей. Она вновь в белом пространстве, где вокруг совершенно ничего нет, и вновь ждёт того, кто забрал её сюда и кто оказывается за её спиной в следующее же мгновение. Ликорис касается её плеча, разворачивает Софию к себе и целует, уже нисколько не сдерживаясь и не пытаясь оторваться, потому что необходимости в этом нет. София теперь полностью принадлежит Небытию, как и оно ей. Она отвечает на поцелуй, переплетает свои пальцы с чужими, длинными и холодными, какие не могут быть у людей, и тянется к этому холоду, находя в нём тепло. — Я сделал всё так, как ты хотела, госпожа мудрости. — Не нужно называть меня так, — качает головой богиня. — В конце концов, мой титул уже не имеет никакого значения. Достаточно имени. — Ты не любишь своё имя, ведь оно напоминает тебе о Крепости, — произносит Ликорис. — Может быть, тебе больше по нраву твоё человеческое имя, Амарант? — Да, так и правда лучше. Химос грустно улыбается, наблюдая за тем, как последний осколок яркого изумруда превращается в тягучую жидкость и утекает сквозь пальцы, чтобы когда-то слиться с миром людей. Больше ему о Софии не напомнит ничего, кроме посоха, но посох Химос протягивает Анекси и, когда тот непонимающе приподнимает брови, коротко просит: — Возьми себе. — Зачем? — удивляется юноша, но двумя руками обхватывает оружие и прижимает его к груди. Без посоха становится хуже, возвращаются чувство тошноты — такое человеческое, что удивительно — и ощущение тяжести, но Химос, на то и рассчитывающий, лишь отмахивается: — Он мне не нужен. — С ним печаль в Ваших глазах тускнеет, — замечает Анекси. — Потому и не нужен, — объясняет бог войны. — Я сам в состоянии нести бремя за собственные поступки. Пускай он будет у тебя. — Почему Вы отказываетесь от помощи? — печально спрашивает юноша. — Вы зря думаете, что недостойны её. — Ты вновь будешь спорить? — едва улыбается Химос. Он почти никогда не улыбается так открыто, как улыбаются люди, но, видимо, потеря любимой сестры что-то меняет в душе могущественного божества. Химос делает шаг ближе и с покровительственной улыбкой, чуть приподняв брови, слушает, как Анекси твёрдо заявляет: — Я буду спорить каждый раз, когда Вы будете оценивать себя хуже, чем есть на самом деле. — Ты умеешь сражаться? — неожиданно спрашивает Химос и вопросом вводит Анекси в ступор, но тот кивает, и тогда мужчина продолжает: — Когда ты победишь меня, я заберу у тебя посох. Можешь начинать в любой момент, хоть прямо сейчас. Анекси не понимает, насколько тот серьёзен, потому что его мягкая улыбка вовсе не вяжется с призывом к нападению, но Химос, будто подрепляя чужую решимость, призывает полюбившуюся глефу. Он совсем не выглядит напряжённым, понимая, что бывшему человеку не сравниться с ним в силе, но силу он использовать и не намерен — только собственные навыки. У них не бой, у них первых урок, которых будут ещё десятки и сотни, потому что Анекси отныне должен уметь привостоять богам. Анекси ожидаемо проигрывает, но он даже не думает, что сражение закончится за одно мгновение. Химосу оказывается достаточно один раз взмахнуть оружием, чтобы выбить посох из чужих пальцев, и тот улетает далеко в сторону, а кончик глефы упирается в тонкую шею. Ещё один миг, и в божественном теле, являющимся по своей сути душой, окажется рана, откуда на камень капнет кровь, но Химос этого не допускает. Он убирает оружие и кивает в сторону выбитого посоха: — Забирай, повторим. Будешь учиться до тех пор, пока не сможешь выстоять против меня хотя бы минуту. Только после я разрешу тебе использовать во время поединка ещё и силу божества. Анекси не понимает, откуда возникает это внезапное решение, но внутреннее радуется, потому что он сам давно хочет попросить Химоса научить его сражаться. Тот видимо в очередной раз чувствует чужие мысли и идёт навстречу, хотя желание юноши скорее слишком человеческое — ему радостно от каждого мгновения, проведённого рядом с богом войны. Анекси возвращает себе посох и вновь занимает боевую позицию. В этот миг, хоть он и планирует нанести удар совершенно иначе, всё заканчивается столь же быстро. — Это только вторая попытка, а ты уже раздражаешься, — замечает Химос, и Анекси удачно отворачивается в поисках посоха, потому что становится стыдно. — Значит, я буду учить тебя и терпению. У тебя впереди тысячи поражений прежде чем ты победишь. — А Вы часто проигрывали? — с интересом спрашивает Анекси, стремящийся узнать больше. — Часто, — кивает Химос. — Я проигрывал очень много раз. И богам, и людям, и сам себе. Всех моих поражений и не пересчитать. А вот побед было гораздо меньше. — Но Вы — бог войны, — напоминает Анекси. — И, к сожалению, это не делает меня непобедимым, — замечает Химос. — Если бы только мне изначально было даровано могущество, не сравнимое ни с кем, этого всего не происходило бы. Но в воспоминаниях Софии я понял — моя битва не окончится даже тогда, когда в моих руках будут все пять престолов. Вернувшиеся мысли о сестре отзываются тянущейся печалью, потому Химос, не желая вновь терзать себя мыслями о необратимом, кивает Анекси, позволяя ему совершить очередное нападение, и вновь выбивает оружие. Анекси от досады по-ребячески топает ногой по камню, на котором стоит, и не замечает, как его действие вызывает у Химоса родительскую улыбку. Всё повторяется множество раз, удары двух оружий сливаются в единую песнь, но исход не меняется. Пока их движения — одиночный порыв, но Химос точно знает, что постепенно их сражение станет долгим и захватывающим танцем. Катари незаметно возвращается, садится рядом и молча наблюдает за обучением. Её Химос учит точно так же почти с самого первого дня, как юная богиня впервые переступает границу его обители, и только долгие уроки бога войны помогают Катари сегодня отразить удар Небытия. И всё же, оно цепляет её, отрезая вместе с собой часть её души. Сейчас это почти незаметно, но в будущем дыра обязательно расползётся, отравляя всё вокруг смертельным ядом, если её не заштопать. Небытие так или иначе обязательно коснётся их всех, и никому не пережить этого «ничего», без конца пожирающего всё на своём пути. — Можно и мне? — вызывается Катари после очередной неудачи Анекси. — Нельзя, — не всерьёз недовольно отзывается Анекси. — Да перестань, я же только хочу помочь, — улыбается она и, хотя ещё никто её звал, оказывается рядом. — Или ты думаешь, что легко меня победишь? Только в бою она может проверить, действительно ли её у свершившегося будут последствия. Потому что, если так, Химос наверняка это почувствует и успеет устранить до того, как сила Катари обернётся чем-то неудержимым для неё самой. Иначе однажды она будет той, кто вновь заставит воспылать небеса, как должен бог войны, но Катари уничтожит не существующий порядок, а саму себя. — Вот ещё, — упрямится Анекси. — Думаешь, я боюсь тебя? Давай, нападай! — Какие же вы ещё дети, — с мягкой улыбкой вздыхает Химос, когда Катари нападает на Анекси, и бой превращается уже в их игру. — С другой стороны, это и к лучшему. — Помни своё обещание, бог войны, — в воспоминаниях Софии этот диалог происходит не у неё с братом, а гораздо раньше. — А если забудешь, я тебе его напомню.