Кровоцвет

Изначально было только ничто — позже оно стало зваться Небытием. Однажды из него были рождены Матери всего сущего, которые, отделив от себя плоть и кровь, своей силой сотворили весь мир — звёзды и планеты, птиц и животных, людей и богов. Они воспротивились Небытию, из которого черпали силу, не желая, чтобы то поглотило рождённый мир, и создали Крепость — божественный город, ставший оплотом Жизни, в котором вся сила Матерей была заключена в пяти божественных престолах. Матери покинули сотворённый ими мир, желая только защитить его, и, основав для себя обитель меж Жизнью и Небытием, долгое время наблюдали, не вмешиваясь, за тем, как живут их создания. Матери без остатка посвятили себя долгу — защите человечества, горячо любимого ими. Они лелеяли надежду на то, что и боги — их самые могущественные создания — захотят защищать слабых. Но тысячи лет спустя боги забыли о своём долге, и Матерей настигло разочарование. Их волю было поручено исполнить богу войны. Но даже он не знал всего, когда решил, что небесам пора воспылать.

—

Крепость во всём отличается от человеческого мира. Небо здесь чёрное, вечно лишённое туч, а вместо приветливого солнца светят яркие белые звёзды, гораздо более близкие и большие, но холодные, не дарующие жизнь, а только безмолвными свидетелями наблюдающие за всем, что случается. Мужчина опускает голову и по привычке тяжело вздыхает — их мир, к его сожалению, совсем не похож на человеческий, тот, в котором он прожил почти тридцать лет. Крепость скучная, серая, однообразная, до невозможного приевшаяся и всё же родная. Впереди возвышается колоссальный город, со стороны кажущийся безжизненным, но мужчина даже с огромного расстояния чувствует все те эмоции, которые бурлят, готовые выплеснуться через край чаши. Боги лишь лгут о том, что им чувства неведомы. Он хотя бы не лжёт. Уже с этого начинаются их различия. Мужчина делает шаг вперёд, но одним этим шагом сокращает расстояние до Крепости, минуя пространство, которое постоянно меняется по воле любого из богов. Главная площадь напоминает амфитеатр, один из тех, который он видел в мире людей ещё сотни лет назад. По полукругу сидят боги — в основном вознёсшиеся из людей, ведь рождённых богов здесь мало. В центре выше других в воздухе располагаются пять престолов. С его последнего появления здесь совсем ничего не изменилось, хотя прошло уже лет пятьдесят — даже находясь в мире богов, он почти не посещал Крепость. Лица всё те же — иначе быть и не может. — Химос, бог войны, — ядовито улыбается ему розоволосая женщина и наклоняется ближе, будто с большой высоты не может разглядеть собеседника. — Наивно было полагать, что за время моего отсутствия вас настигнет Небытие, но я надеялся, — любезно отзывается Химос. — Элефериа, бог свободы. Агапи, богиня любви, — называет он двух старейших богов и переходит к юноше, занимающему последний из престолов: — Диаскедаси, бог веселья. Это всё мне неинтересно. Где моя сестра? Один из престолов принадлежит богине мудрости. София, будто почувствовав, что разговор заходит о ней, появляется рядом с троном и опускается на самый краешек, мрачная и сдержанная, холодная, словно мраморная статуя. Оставшийся престол принадлежит самому Химосу, и он, разумеется, пустует, но на подножии трона сидит черноволосая девушка, которая, оставшаяся без внимания, в непонимании приподнимает брови. Химос тут же слегка улыбается ей: — Здравствуй, Катари. Не подумай, я совсем не забыл про тебя. — Отец, — склоняет голову к плечу Катари и смешно двигает треугольными ушами, незамысловатым движением выражая свою радость. — Здравствуй, брат, — холодно, но без неприязни приветствует его София. — Я готов выслушать ваши претензии, — обращается к трём богам Химос, но смотрит только на Агапи, будто рассчитывает, что говорить будет она. На его лице, равнодушном, слегка усталом, явно отображается мысль: «Выслушать я выслушаю, но большего не ждите». Химос тут же ощущает слабую волну раздражения от богини любви. Её злит то высокомерие, с которым говорит бог, появившийся позже неё, плюющий на все законы, делающий всё в угоду себе, сближающийся с людьми и покровительствующий им так, как не покровительствует никто из богов. У неё и правда много претензий, но отвечает она слишком спокойно: — Ничего не изменилось. Ты нарушаешь наш порядок вещей. — Любопытно. Не припомню за собой такого. Объясни? — предлагает Химос. — Без твоего престола мы не можем возносить в Крепость людей, Матери слишком редко даруют нам новых богов, а ты пропадаешь на сотни лет, — начинает Агапи. — В последний раз, когда вы с Софией отсутствовали, вы вдвоём и вовсе пали ниже некуда. Она едва не зачала ребёнка с человеком. Для богини это недопустимо. — Я верю в то, что Матери обращают на нас свой взгляд, — едва улыбается Химос, явно стараясь, чтобы остальные уловили в этом намёк. — И, видимо, их всё устраивает, иначе что-то уже изменилось бы. Вы ведь не считаете, что знаете, как должны идти события, лучше, чем они? — Я уже говорила, но я повторю, — спокойно вступает в диалог София. — Я не хочу занимать престол и вынуждена делать это лишь из-за порядка наследования. Катари ещё не готова. Я не против передать престол Химосу и полностью лишиться своей божественности, чтобы прожить последнюю человеческую жизнь. Меня это вполне устроит. А вас? София в своей обычной манере разговаривает без лишних эмоций. Она — четвёртая из пяти старейшин, слабее даже Катари, которая гораздо моложе и Крепостью не правит, но она говорит с такой непоколебимой уверенностью, не проявляя ни капли агрессии, что видится остальным могущественнее. Её уважают за благоразумие и убедительность. Химоса не уважают, но боятся и одновременно презирают. Даже неизвестно, чего в душах божеств больше. — Спасибо, София, но не стоит, — вежливо отказывается Агапи. — Пускай ты и повела себя неподобающе, ты всё ещё часть Крепости. Мы не можем просто лишиться старейшины, это пошатнёт весь наш уклад. — Какой позор, — подперев голову ладонью, скучающе произносит одна из богинь, которая некогда была человеком. — Как можно заявиться в Крепость и так бесстыдно демонстрировать мнимое превосходство, когда, находясь в мире людей, Вы открыто прогибались под человека? Неужели у Вас совсем нет чувства собственного достоинства? Химос оборачивается на звук, взмахом головы откидывая за спину длинные волосы, меняющий свой цвет от чёрного до грязного серого, и раздумывает лишь миг. Он — бог войны, но не сторонник того, что понимание приходит лишь через насилие. Он просто за время непродолжительного разговора уже устаёт от происходящего и вспоминает, почему сюда так не хотелось возвращаться. Вся Крепость — скопление яда для того, кто наделён проклятием пропускать через себя каждое чувство. Химос — вовсе не бог гнева, но таким его видят другие, а он переубеждать никого не хочет. Это просто бессмысленно. Химос делает шаг вперёд, вновь изменяя пространство, перемещается к богине и взмахивает глефой, возникшей в руке. Лезвие уже почти перерубает тонкую шею, как останавливается, столкнувшись с другим, и Химос насмешливо улыбается. Не перепуганной богине, а мужчине, стоящему сбоку от Химоса. Этот выпад от того, кто остановил его удар, был слишком предсказуем. Но он наверняка понимает, что Химос не стал бы убивать высокомерную, но слабую женщину. — Конечно, кому ещё угнаться за мной, как не богу свободы? — вполне доброжелательно, несмотря на явную насмешку, интересуется Химос. — Тебе стоит остановиться, — советует Элефериа, заговаривая впервые с момента, как появляется Химос. — Никого не нужно убеждать в твоей силе. Все мы знаем, на что ты способен. Эта демонстративность бессмысленна. Химос благоразумно соглашается — он за мгновение возвращается на своё место и опускается на трон. Катари, сидящая на подножии, так и не встаёт. Она наблюдает за всем с небольшой долей любопытства, не вмешиваясь до того, как её вмешательство потребуется. Может быть, бог войны и не позволит ей рисковать. — Пятьдесят человеческих лет меня не было в Крепости, — начинает Химос, — и за это время ничего не поменялось. Среди нас всё те же лица, я не вижу никаких изменений. Очевидно, что без меня вы не можете возносить новых богов, ведь один из престолов — грустно, конечно — принадлежит мне. Но так же очевидно то, что, если наше количество не изменилось, среди нас всё ещё есть грешник. Агапи и Диаскедаси переглядываются с неприязнью, обращённой уже друг к другу — их не оставляют подозрения. Бог веселья наконец решает вступить в диалог, ни на миг не теряя своей яркой улыбки. Диаскедаси заинтересовано спрашивает: — Лишь явившись, ты начнёшь нас обвинять? Скажи, у тебя есть какие-то мысли на этот счёт? — Если и есть, делиться ими с вами я не буду, — отрубает Химос. — Что касается вознесения новых богов — я думаю, вы все понимаете, чего я хочу. У меня есть подходящий вариант. — Этого не будет, — Элефериа отвечает твёрдо, хотя и отстранённо. — Кого ты хочешь создать нашими руками, Химос? Бога погибели? Бога разрушения? Человек, с которым ты проводил свою жизнь, не достоин того, чтобы вознестись. Я этого не допущу. — Поддерживаю, — отзывается Агапи, перебивая Диаскедаси, который собирается что-то сказать, и добавляет: — Мы рассчитываем на то, что ты поведёшь себя достойно. Химосу не хочется вести себя достойно. Ему ничего не хочется. Он бы никогда не возвращался в прогнившую Крепость — обитель богов, пожираемых своей гордыней, но тянущее чувство ответственности, поселившееся в нём с самого рождения, не позволяет просто забыть о долге. Мужчина на мгновение обращает взгляд к Софии, замечая то, что она ещё более задумчива, чем обычно, и мрачнеет, вспоминая слова о ребёнке. — По-вашему, я буду закрывать глаза на любую вашу выходку? — в мягком голосе откровенная угроза. — Вы уничтожили тело Софии, этим насильно вернули и её, и меня и ждёте, что я прощу это? — лениво интересуется Химос. — Даже если бы моя сестра, находясь в человеческом теле, зачала ребёнка от человека, что в этом такого? Или и в таком случае вам спокойно жить не даёт ваше откровенное пренебрежение людьми? В следующий миг площадь взрывается огромным количеством самых разных эмоций. Для Химоса, который от подобного отвык, это слишком. Он ощущает, как ненависть разъедает частички божественной души, и, отвлёкшись на боль, даже не вслушивается в то, как, перекрикивая друг друга, спорят боги, едва не доводя всё до драки. Это нужно прекратить. Химос швыряет в центр площади, туда, где никого нет, оружие, и за ним повторяет Элефериа. Столкнувшись, два клинка мгновенно вызывают взрыв. Если бы кто-то из мужчин кидал оружие с мыслью убить, вся площадь оказалась бы усеяна трупами богов. Тех раскидывает по местам, их лиц на мгновение касается волна жара, а потом все ощущения вместе с недавними эмоциями пропадают. Сильный удар будто высасывает из них бущующие чувства. — Думается, мы друг друга поняли, — продолжает Химос спокойно. — Если вы не хотите принимать моих желаний, я не приму ваших. Я не позволю вознестись ни одному человеку, и до того, как Небытие поглотит меня, оно поглотит всех богов, рождённых людьми. За всё, совершённое вами, в том числе за то, что вы отказались от своего долга и отвернулись от Матерей, и за то, что среди нас есть грешник, посмевший потревожить упокоившихся богов, я объявляю вам войну. Наша битва, когда она случится, потрясёт небеса, а до того наслаждайтесь своими жалкими жизнями. Химос, не попрощавшись, исчезает, а вслед за ним исчезает Элефериа. Бог свободы оказывается в обители Химоса лишь на мгновение позже его самого, но, предугадав действие Химоса, успевает увернуться от оружия, которое бог войны, обернувшись, яростно метает в него. Между ними такое короткое расстояние, но вместе с тем огромная пропасть. Элефериа её не пересечь, но он предпринимает неумелую, заведомо провальную попытку, когда сдержанно заговаривает: — Изобилие человеческих эмоций убьёт тебя. Ты знаешь, что мы делаем всё для твоего блага. — Что вы делаете для моего блага? — искривляет губы Химос. — Ради моего блага вы уничтожили тело Софии? Ради моего блага вы уничтожили моё тело, этим насильно вернув меня в Крепость? Не лги мне, Элефериа, потому что я чувствую твою ложь. Вы, может быть, делаете это ради Крепости, но нельзя делать что-то ради Крепости лишь наполовину, а вы переполнены непомерным высокомерием, которое противоречит идеалам Матерей всего сущего. Потому заткнись и покинь мою обитель, иначе война начнётся прямо сейчас, и пускай мне сейчас не выиграть, но я сделаю всё, чтобы наша битва уничтожила всю Крепость. Думаешь, у меня не выйдет? — Богам неведомы человеческие чувства, — невозмутимо откликается Элефериа. — Ты ведь не хочешь сказать, что в самом деле научился любить? Ты не способен на это. Откажись от глупых мыслей, навязанных тебе человеческим обществом. Я тебя совсем не узнаю. — Не смей так со мной разговаривать, — всё ещё не повышает голоса Химос, но только последний глупец не расслышит угрозы. — Ни разу больше не смей появляться здесь. Покинь мою обитель сейчас же. — Ты забудешь своего человека и вернёшься к нам, — продолжает Элефериа. — Он не станет причиной, по которой наш союз разрушится. — В союзе нет места ненависти, — жёстко поправляет Химос. — Вас всех я ненавижу. Элефериа покорно исчезает, а Химос тут же, давая выход своему гневу, ударяет фиолетовой молнией в лысую скалу, высившуюся в его обители, и та раскалывается, огромными кусками обрушиваясь вниз. Легче ничуть не становится. Позже ярость утихнет, Химос отвыкнет от того, чтобы ощущать себя человеком, но сейчас он едва справляется с тем, чтобы вернуться в Крепость и не оставить камня на камне. Химос обрушивает ещё одну молнию в огромное озеро, и по его поверхности растекается дикое пламя, которое безумным танцем высказывает гнев своего хозяина. Этого всё равно недостаточно. Огромное расстояние сокращается одним шагом, Химос останавливается у озера, в котором переливается бесчисленное множество драгоценных камней, и, протянув руку, думает об одном конкретном человеке, но поверхность никак не откликается. Это может значить лишь то, что человек мёртв. Ни его тело, ни душа не находятся в мерцании россыпи драгоценностей. Химос едва удерживается от того, чтобы разрушить озеро, соединяющее его обитель с миром людей, чувствует рядом постороннюю энергию и резко разворачивается. Он успевает узнать гостью до того, как нанесёт удар. Катари опускается на краешек камня, который упал, только что отколовшись от скалы, и молчит, склонив голову к плечу. Она, совершенно не понимая людей, относится к чувствам Химоса внимательнее, чем остальные боги, и не заговаривает, пока тот не заговорит сам. Он тоже долго не нарушает тишины. Так и стоит у озера, удерживая в пальцах глефу, не предпринимает больше попыток отыскать человека, с первого раза убедившись, что тот мёртв, и тусклым взглядом смотрит на Катари, но вместе с тем будто сквозь. — Что, Катари? — всё же спрашивает Химос. — Ты что-то хотела? Девушка тут же соскальзывает с камня, оказывается рядом и забавно шевелит треугольными ушами, совсем не контролируя их движение. Катари замирает в полуметре, осторожно кланяется и, беззаботно улыбнувшись, отвечает: — Я рада видеть Вас, отец. — И я рад видеть тебя, — кивает Химос и отпускает оружие, чтобы то исчезло. — Скажи, неужели за это время ты научилась понимать, что такое радость? — Я много наблюдала за людьми, но не могу сказать, что многому научилась, — без тени печали признаёт Катари. — А чему Вы научились за время последнего пребывания среди людей? Химос дёргает щекой. Катари пока ещё только учится чувствовать, и объяснить ей что-то можно, но приходится постараться. Сейчас на это никаких сил нет. Желания тоже нет. Ворошить то, что совсем недавно было живо, — лишний раз делать себе больно. — Я расскажу тебе об этом позже, — мягко предлагает Химос. — Как скажете, отец, — кивает Катари. — Я следила за Вашей обителью всё это время. О своей, конечно, тоже не забывала, Вы не подумайте. Химос чувствует в последней фразе ложь, но его настолько забавляет и одновременно радует неумелая попытка Катари соврать, что он совсем не выдаёт того, насколько она не справляется. — Спасибо, — благодарит он девушку. — Идём. Посреди обители бога войны высится большой храм, стилем архитектуры напоминающий древние храмы в мире людей. Стен в храме нет, потолок держится на изящных колоннах, но выкрашены они не в белый, а в серый цвет. Химос проходит внутрь меж двух колонн, не потрудившись найти вход, и, прекрасно помня расположение залов, направляется к центральному, самому большому, где бережно хранит все свои записи. Записями занимается каждый из богов. Боги, которые были не вознесены из людей, а рождены Матерями всего сущего, живут дольше, но их всё равно рано или поздно поглощает Небытие, а обратившиеся к их силе считаются грешниками и подвергаются суду. Записей это не касается. Записи — только знания, а они бесценны. Боги пишут историю мира и оставляют свою мудрость для тех, кто их уже не застанет. Химос почти не пишет о себе. Первые страницы в его записях занимает сотворение мира, затем история Матерей — те знания, которые каждый бог получает при рождении, а дальше Химос рассказывает о людях. Каждый рождённый бог вправе являться в мир людей, но не каждый этого хочет. Химос же не хочет жить среди других богов. — Вы уверены, что хотите писать сейчас? — осторожно интересуется Катари. — Я не хочу, чтобы что-то забылось, — не сразу откликается Химос. — Ты знаешь, даже богу трудно держать всё в голове, когда он живёт уже восемьсот лет. Страшно подумать, что время будет тянуться так медленно, что я буду запоминать каждый прошедший день. — Я представляю, — не спорит Катари. — Как пожелаете. Она пока ещё по-детски непосредственна, настолько, что, захоти она пообщаться с людьми, её наверняка посчитали бы глупой. — выглядит ведь Катари не ребёнком. Она почти всё время проводит одна, общается лишь с Химосом, но тот чаще находится среди людей, чем в Крепости. Он только улыбается тому, как она безропотно с ним соглашается. Когда надо, Катари умеет быть настойчивой. Катари по меркам богов ещё ребёнок — ей нет даже четырёхсот лет. Она с самого своего появления в Крепости привязывается к Химосу, хотя между ними нет никакой связи, и совершенно игнорирует существование других богов. Остальные не горят желанием общаться с ней — когда-то Катари, рождённая богиней, займёт престол, но и тогда она останется в стороне от остальных, потому что она была рождена богиней проклятий. Химоса, рождённого богом войны, настигла та же участь. Они, созданные для того, чтобы сеять раздор, вынуждены влачить существование в одиночестве или прибиваться к таким же изгоям. Принятия им не найти. В центральном зале стоит длинная табличка, слова на которой были выцарапаны ещё десятки лет назад, а рядом сидит София. Химос чувствует её с того мига, как только она пересекает границу обители. Девушка, заметив Химоса, поднимется лёгким движением, жестом просит Катари остаться в стороне, и та беспрекословно слушается. Катари глубоко уважает богиню мудрости. — Тебе стоило поговорить со мной, — спокойно, без каких-либо обвинений произносит Химос. — Я знаю, — голос лишён всяких эмоций, но глубже Химос распознает слабое сожаление. — Мне и правда стоило так поступить. Я понимала, что ты захочешь поговорить, так что я пришла к тебе сама. Пускай ты не винишь меня, я знаю, что до сих пор только ошибалась. Наша последняя жизнь среди людей убедила меня в том, что я не желаю занимать престол. Я хочу наконец получить ответ от Матерей, а после отдать тебе престол и покинуть Крепость. Я не останусь здесь надолго. Лучше отправиться в Небытие, чем существовать так. Они увидятся ещё много раз, но сейчас Химосу кажется, что София с ним прощается. Переубеждать её будет неправильно, более того — Химос полностью понимает её решение, если и не поддерживает его. Для поддержки ему недостаточно этой холодной и равнодушной мудрости. Софии же не нужно слов. София и Химос были рождены одновременно, а потому считают друг друга братом и сестрой и делят одну силу на двоих. Они добровольно связали узами свои престолы и до тех пор, пока один из них не откажется от своего престола, будут зависеть друг от друга. Их нельзя разделить — сестра не может быть среди людей в то время, как брат находится в Крепости. Это уже стало причиной тому, почему Химос так скоро вернулся. Потому, когда придёт время разойтись, эта связь должна быть оборвана — один из них полностью впитает другого. — Жаль, что нам не уйти вместе, — отмечает Химос. — Я бы с радостью, но тебе нельзя становиться человеком, — качает головой София. — Среди людей тебе его не найти. Через две тысячи лет — может, и раньше, — тебя поглотит Небытие. Не дай этому произойти. — Если бы это только было возможно, — хмыкает Химос. — Способ есть, — уклончиво отвечает София. — Люди тоже смертны, но их души могут быть вознесены в Крепость. Почему ты думаешь, что у богов нет возможности миновать Небытие? Разве сами Матери, с которыми ты встречался, не обладают истинным бессмертием? Химос даже не спрашивает, откуда та знает — было бы странно, если бы она не почувствовала. София извлекает из рукава длинной накидки свиток и протягивает его, но предупреждает: — Возможно, ты минуешь Небытие, а возможно, что твой путь к нему будет ещё более мучительным, чем привыкли боги, — девушка вовсе не пытается напугать. — И даже если у тебя получится воплотить то, что написано здесь, помни, что с каждым годом вытащить из Небытия человеческую душу становится всё сложнее. Может быть такое, что ты вернёшь себе не того, кого помнишь, а его пустую оболочку, напрочь лишённую чувств или смешавшуюся с другими настолько, что ты его даже не узнаешь. Ко всему этому ты должен быть готов. Химос принимает из чужих рук свиток и с благодарностью кивает Софии, хотя её речи совсем не настраивают на позитивный лад. Он знает, что сестра предостерегает его не просто так. Она, не попрощавшись, тут же исчезает, а Химос откладывает свиток и подходит к табличке, на которой оставил последние записи. Мужчина опускается на гладкий пол, подхватывает с подставки кусочек камня и бессознательно выводит два слова, просто по привычке, проверяя то, не забылось ли ещё ощущение. Дальше мысли совсем не идут. За его человеческую жизнь произошло слишком много всего, но вместе с тем писать будто совершенно нечего. Почти всё личное, то, делиться чем не хочется ни с кем. — Подай мне свиток, — просит Химос, и Катари, оторвавшись от каменной таблички чуть подальше, тут же выполняет просьбу. София не зря является богиней мудрости. Она ещё больше других богов лишена человеческих эмоций, но потому она ближе остальных к Небытию и когда-то сможет заглядывать за его завесу. Это умение при рождении даровали ей Матери. Химос нисколько не сомневается в том, что сама София способна обойти Небытие — возможно, ей помешает лишь её слабость. Мужчина разворачивает свиток и озадаченно хмурится. — В престолах заключена сила Матерей, и тот, кто будет способен впитать её всю, будет обладать тем же могуществом, — читает Катари вслух, склонившись над чужим плечом. — Истинное бессмертие может быть возможно лишь в месте, где Небытие никогда не коснётся души. Вы понимаете? Химос перечитывает текст ещё раз и слабо усмехается. София никогда не говорит напрямую, ведь справедливо считает, что истину для себя откроет лишь тот, кому это действительно необходимо, но даже так всё очевидно. — Понимаю, — откликается Химос. — Она ещё безумнее всех нас. Но что есть мудрость, если не безумие? Многие из богов, не насладившись сполна отведённым сроком, ищут лекарство от смерти в силе павших богов, тем самым тревожа их. Обратиться к силе упокоившихся богов, бесстыдно побеспокоить их — стать грешником, но прежде никогда грешниками не становились рождённые боги, владеющие престолами. Потому раньше никто и не думал о том, чтобы использовать для достижения бессмертия силу Матерей. Химос и сам не думал, рассчитывал заполучить престолы лишь для того, чтобы вознести в Крепость одну человеческую душу. С приходом Софии всё слишком меняется. — Видишь ли, в чём дело, Катари, — задумчиво начинает он, — прежде считалось, что продлить жизнь бога можно только в том случае, если сам бог будет использовать силы других богов. Мне и правда придётся ждать ещё очень много времени, но его нельзя тратить зря. — Вам лучше знать, отец, — соглашается девушка. — Правда так думаешь? — искренне интересуется Химос. — Правда, — кивает Катари. — Я нисколько не сомневаюсь в Ваших решениях и вряд ли когда-то начну. — Ты просто очарование, — улыбается ей бог войны. — Но я уверен, что уже скоро у тебя появится своё мнение на всё. И это будет хорошо.