Долина смертной тени

В каждом человеке живёт паразит,

который действует отнюдь не во благо его.

Уильям Берроуз

— Хорошо, господин Квинт, — говорит инквизитор и смотрит на меня поверх очков, — а теперь расскажите всё, что знаете. Несколько часов назад я валялся без сознания, капая кровью на свежий снег, пока сквозь веки не пробился свет фар. Тогда я принял этот свет за Солнце. Несколько часов назад всё было по-другому, и даже я был немного живее, чем сейчас. Инквизиторы в чёрных мундирах схватили меня под руки и запихнули в машину. Сил сопротивляться не было. Мир снова стал тёмным и тесным, а потом сжался до точки и исчез. Потом мне подключали к голове гирлянды датчиков, замеряли магическую активность, щупали пульс, заглядывали в глаза. Вокруг были только смутные отзвуки голосов и расплывающиеся цветные пятна: конечно, они до отказа накачали меня Тетрой перед осмотром. А когда немного пришёл в себя, долго задавали вопросы, чтобы выяснить, не отморозил ли я себе все мозги, пока лежал в снегу. Дважды два четыре. Тенеберг — столица Маломорья. Бог спит на дне океана. Меня зовут Ахсель Квинт. Смерть неизбежна. Двое инквизиторов провели меня по бесконечному коридору в допросную комнату. Дверь загремела за спиной. И теперь мы сидим друг напротив друга. Лампа бросает тусклый свет на лицо инквизитора. На столе лежит мое личное дело, в котором на удивление много страниц — хотя я почти не умею удивляться. Однажды я видел, как у человека выросло три челюсти, а из глаз полезли щупальца. Инквизитор смотрит на меня. — Также мы должны располагать всей информацией о культе «Уроборос» и… Хм, Семиглазом боге. Последние слова он говорит с какой-то снисходительной неуверенностью, будто взрослый, который расспрашивает ребенка о его воображаемом друге. Семиглазый бог смотрит на меня из темноты, прямо из-за спины господина инквизитора, моргает всеми семью глазами и тотчас растворяется. — На время расследования мы гарантируем вам защиту и медицинскую помощь. Вашу дальнейшую судьбу будут решать позже, когда на руках будут все факты. Разумеется, за ваше сотрудничество вам могут пойти навстречу, но… Неоконченная фраза повисает в воздухе. Едва ли им есть дело до того, что случится со мной потом. Ирония в том, что какое бы отвращение у инквизеров не вызывали люди вроде меня, сейчас я представляю для них кое-какую ценность. Я перевожу взгляд на инквизитора, вглядываюсь ему в глаза за бликующими очками, и вдруг вижу в нём испуганного пацана, который отчаянно хочет верить, что с ним не случится ничего плохого, если он будет слушать маму и каждую неделю ходить в церковь. Он боится меня больше, чем я его. Он боится, потому что его так учили. Его учили, что такие, как я, должны сидеть в комнатах с белыми мягкими стенами, а такие, как он, должны вершить наши судьбы. Вселенская гармония, как ни посмотри. Мне становится весело — весело и зло. Я упираюсь локтями в стол, чуть наклоняюсь вперед, насколько позволяет цепь наручников, и слышу свой голос будто со стороны: — Да, господин инквизитор. Только с голосами в голове посовещаюсь и всё вам расскажу, — и я широко улыбаюсь, скаля зубы. Он никак не реагирует на мою выходку, но я чувствую его растущий страх и отвращение. Инквизитор снова делает пару заметок в своих бумагах. Строгое, но справедливое лицо закона немного смягчается. — Можете считать это просто беседой, если так будет проще. Детали вашего рассказа о главе культа помогут нам составить психологический портрет. Тупая улыбка сползает с моего лица. «Глава культа» — слишком сдержанное и безликое определение для того, кем он стал для этих людей. Никто не разоблачит его до конца, никто не поймет, что он задумал, — потому что он, должно быть, и вовсе не человек. Но я пытаюсь вспомнить и собрать мысли воедино. Мне есть что рассказать, к счастью или сожалению. Я погружаюсь в прошлое, будто еду куда-то далеко по пустой зимней дороге…