Долина смертной тени

Утро началось с того, что ярко-бирюзовая ампула с лекарством выскользнула из рук и разбилась об пол ванной. Ахсель выругался. — Алкаш косорукий, — сказал он своему нахмурившемуся отражению в зеркале, — и морда у тебя рыжая. Расколотая надвое крохотная ампула лежала на полу, по кафелю растеклось бирюзовое пятно. Разумеется, это была последняя. А это значит, сегодня после издательства придется зайти за новой дозой Тетры. От одной мысли об этом перед глазами вспыхнула вывеска Медицинского центра Инквизиции: вороний череп и крылья на неоново-зелёном кресте. Очереди рыжих магов, выстроившиеся в ожидании спасительной дозы… А это значит, пока Ахсель этого не сделал, его шансы увидеть что-то не то в зеркале или в лице случайного прохожего увеличиваются. Впрочем, он и раньше иногда пропускал прием Тетры: в детстве, бывало, прятал или выбрасывал лекарства — уж кем, а примерным магом он никогда не был. Отличие взрослой жизни состояло в том, что в итоге ругать себя за идиотизм приходилось самому Ахселю. С возрастом ошибки становились серьёзнее — и это было, пожалуй, логично и закономерно. Нет, решил он, нельзя с самого утра предаваться воспоминаниям и размышлениям о том, что с ним стало и куда он скатился. Для этого есть долгие одинокие вечера, плавно перетекающие в ночи. Убрать осколки, умыться, хлопнуть себя по щекам, медленно сосчитать до десяти. И до обеда — постараться не вспоминать о снах и не задерживать взгляд на лицах прохожих. Ахсель вернулся в свою тесную мастерскую. Все картины, как обычно, он занавешивал на ночь чёрной тканью: лучше не давать повода тому, что в них живёт, прорываться в реальный мир, хотя в последний раз это случалось довольно давно. На подоконнике маленькое пузатое радио надрывалось, напевая утренний гимн Маломорья. Под бодрые звуки марша и торжественные завывания труб, в которые примешивались дребезжание и помехи, ему открывался вид на Тенеберг. Шумный портовый Тенеберг насквозь продували морские ветра. Вдалеке синели краны, где-то там круглые сутки прибывали и отбывали корабли. Небоскребы ножами врезались в серое небо, с ними соседствовали дома — нагромождения огромных могильных плит. Ахсель приглушил радио и осмотрел результат своих ночных трудов — растянутый на столе плакат с угловатой надписью МАГ! ПРИНИМАЙ ТЕТРАГРАММ! На плакате рыжий человек с тупой белозубой улыбкой пускал по вене бирюзовое лекарство. В том, что именно ему довелось рисовать подобный плакат, Ахсель не видел ничего, кроме вселенской иронии. Это сильно отличалось от его остальных картин, накрытых драпировкой. Сейчас не стоило их открывать, хотя это и могло бы быть излишней осторожностью с его стороны. На холстах под чёрной тканью извивались химеры — перекошенные, худые, иссушенные, захлебнувшиеся в собственной желчи и слюне. Создания, сшитые из кусков плоти, наблюдали за ним сотней глаз. Привычные предметы в этом двухмерном мире искажались, будто на них посмотрели через кривую линзу, выворачивающую наизнанку все законы геометрии, физики, логики. Если бы у Ахселя спросили, нравится ли ему то, что он рисует, он не смог бы ответить на этот вопрос. С мнением других людей всё обстояло немного проще. Сначала ты рисуешь то, от чего у людей, да и у тебя самого мурашки по коже — и кто-то обязательно скажет, что ты псих, или что перед созданием своей мазни ты с наслаждением занюхиваешь жирную дорогу порошка. Кто-нибудь обязательно добавит, что рисовать надо красоту, например, пейзажи, или портреты, или какие-нибудь натюрморты с кувшинами — «вот такие, смотри». А ты пожмёшь плечами и никак себя не выдашь. И никто не будет знать, что и кладбищенскую гниль, и портрет, на котором заказчик приукрашен так, что его не узнать, нарисовал один и тот же человек. Об этом он думал, пока собирался в издательство. Выходя на улицу, Ахсель обычно прятал рыжие волосы под шляпой. Как и большинство магов, он не любил привлекать к себе внимание. Чёрная, с широкими полями, она бросала тень на его лицо. В ней он казался себе похожим на бродячего проповедника. Ахсель жил в районе, который по традиции называли чумным кварталом. В нём обычно селились маги или те, кто не мог позволить себе жилище поприличнее. Сегодня на изрисованных стенах домов появилось несколько новых отметин: какой-то оккультный символ, узнаваемая карикатура на мэра Тенеберга и пара ругательств, на окончание одного из которых уже успели скромно наклеить рекламу борделя. Возле очередного дома вниз по переулку стояли чёрные машины с мигалками и тонированными стёклами. В свете квадратных фар танцевали мелкие снежные пылинки. Эти автомобили и символы на них в виде вороньего черепа с расправленными крыльями ни один житель Тенеберга ни с чем не перепутает. Проходя мимо инквизиторских машин, Ахсель всегда невольно напрягался, даже если понимал, что не сделал ничего противозаконного. «Нет, сделал», — сказал Ахсель сам себе, вспомнив про лекарство, но едва ли собравшимся инквизиторам было не наплевать на очередного мага из чумного квартала. Они были поглощены сценой, огороженной лентой. Ахсель немногое смог увидеть: неестественный поворот головы, закрывшая лицо волна рыжих волос, перетекающая в алое пятно; и остальное тело, тоже изогнутое под неестественными углами, накрытое белой материей. Рядом толклись три фигуры в чёрных мундирах с инквизиторскими нашивками на рукавах и серебряными пуговицами, мрачно прихлёбывали кофе из картонных стаканчиков и негромко переговаривались между собой, выдыхая облачка пара. — Да здравствует десант, — сказал один из них с профессиональным цинизмом. — Теперь её ещё и с асфальта соскребать. Не повезло кому-то. — Да уж, полетала девочка… — задумчиво протянул второй и отпил кофе. — Я себя так же по понедельникам чувствую. — Восьмой этаж… — Что с этим городом вообще не так?! — подал голос третий, который нервно раскачивался взад-вперед, засунув руки в карманы. — То в реку, то из окна, то… Ещё и маг, блин. Бумажек в два раза больше… — Хорош ныть, — оборвал его первый. — Принеси нам ещё кофе, хоть польза от тебя будет. Инквизитор запнулся, но не посмел ничего возразить и удалился таким же нервным широким шагом. — Слыш, мужик, а ты чего уши греешь? — зыркнул он в сторону Ахселя. — Давай иди отсюда, тут всё перегорожено. Ахсель не отдавал себе отчет в том, что остановился и уже какое-то время наблюдает за муравьиной вознёй чёрных мундиров. Мысленно отругал себя: нужно собраться. Осознанность — главное, если не хочешь, чтобы химеры взяли над тобой верх. Нужно протянуть до того, как он зайдет за лекарством. — Холодает, — всё так же меланхолично протянул один из инквизиторов. — Говорят, в этом году зима будет долгой. Словно в подтверждение его слов, налетел холодный ветер, подхватил бумажки, валявшиеся под ногами, и потянул их вдоль дороги, с каждой секундой вновь затихая. Отличное начало дня, подумал Ахсель, пока шёл в обход по чумным переулкам, погруженным в стылый утренний сумрак. Он бы соврал, если бы сказал, что сцена его шокировала: в своих видениях он насмотрелся всякого, однако, в отличие от них, от реальности нельзя было скрыться, приняв заветные девять миллиграмм Тетры. Остаётся надеяться, что после смерти жители Тенеберга не попадают обратно в Тенеберг. Если вообще стоит верить в перерождение, бессмертие душ и прочую муть. Понемногу улицы становились оживленнее. Он утонул в ярко-зелёном неоновом свете, пройдя под горящей вывеской. Затем — снова сумрак, через несколько метров его обдало светом ещё не погасшего с ночи фонаря. Вынырнул из светлой полосы — снова тёмная. Стоило Ахселю выйти на проспект, как его, всё равно что тот скомканный клочок бумаги, подхватил и увлёк за собой поток людей. По-другому здесь и нельзя: город нёсся вперед на всех парах, дышал заводским дымом, стучал колёсами, сталкивал собственных обитателей на дорогах и мощёных улицах. На несколько секунд Ахсель остановился, чтобы послушать стоящего на проспекте одинокого саксофониста. Здесь частенько собирались уличные музыканты и художники (как-то раз Ахсель сам сидел тут, без особых успехов пытаясь продать свои старые работы), но этого печального старика он видел впервые. Мелодия извивалась, затягивалась в узел, снежинки вальсировали в воздухе и таяли, едва соприкасаясь с асфальтом. А после Ахселя кто-то толкнул в плечо, он резко обернулся — но тот, кто это сделал, уже давно растворился в потоке людей. Когда Ахсель прибыл в издательство, головная боль стала уже ощутимой. Душные коридоры казались бесконечными. Он как будто угодил в лабиринт, стены которого с каждой секундой норовили сомкнуться и раздавить его. За всё время разговора он ни разу не посмотрел в лицо редактору. Он помнил его лицо и привычки: вот он, снова слишком сильно жестикулирует руками, затянутыми в рукава костюма, словно дирижер. Узловатые пальцы удлинняются, начинают странно выгибаться, будто ветви дерева… Ахсель моргнул, видение пропало. Господин редактор слишком много говорит — это он тоже прекрасно помнил. Речь постепенно рассыпалась и превращалась в белый шум. Ахсель выхватывал отдельные слова из этого бесконечного словесного потока, кивал, иногда вставлял общие фразы. Скоро всё закончится, говорил он себе, скоро он перестанет размахивать своими обрубками и сверлить ему мозг… Он выхватил очередное слово из словесного потока. «Оплата». Деньги. Кажется, единственное важное слово на сегодня. — О, видите ли, господин Квинт, — произнёс редактор после короткой паузы. — Пожалуй, придётся вам снова подождать несколько дней. И, наверное, улыбнулся. …И тебе хорошего дня, мать твою. Ахсель вышел из издательства, вынырнув из спертого воздуха в ноябрьскую прохладу. Как будто он ожидал чего-то другого. Даже злости сейчас не хватало. Ахсель вдохнул свежий морозный воздух и почувствовал, что ему стало немного лучше. Он сел на скамейку в старом парке в паре шагов от издательства. Нужно немного прийти в себя. По обе стороны скамейки на небольших постаментах стояли скульптуры ангелов в доспехах и шлемах в виде вороньих черепов. Выпил бы, только нечего. Да и не стоит этого делать, когда мозги опять норовят превратиться в кашу — это ему подсказывал горький опыт. Посмотрел на руки, сосчитал до десяти, потрогал лоб: жар почти спал. Обычный приступ, ничего серьёзного. Рассеянно блуждая взглядом по пейзажу, Ахсель всмотрелся в скульптуру. Ангел-ворон из белого камня расправил крылья и воздел к небу руку, сжимавшую меч. — Добрый день, — раздался голос и отвлёк его от мыслей. Ахсель не горел желанием завязывать разговоры со случайными людьми; к его же счастью, люди обычно тоже обходили его стороной. Он уже успел убедиться, что «обычно» к сегодняшнему дню не относилось. Он быстро окинул взглядом незнакомца, стараясь не всматриваться. Молодой человек в светлом отглаженном пальто, в руке сжимает трость. Кто вообще ходит с тростью?.. — Вы художник? — спросил человек. — Нет, — ответил Ахсель, — я бродячий проповедник. Разве не видно? — Да, я сразу так и подумал, — неожиданно подыграл он. — Господин Ахсель Квинт, верно? Я видел ваши работы в журнале пару месяцев назад. Два месяца назад он и правда рисовал для журнала что-то похожее на своих обычных уродцев. Это было большой удачей: ранее Министерство цензуры не одобрило его работы и не разрешило провести выставку. Химер напечатали в журнале под видом каких-то то ли карикатур, то ли иллюстраций к рассказу, который Ахсель даже не читал. — Мне бы хотелось узнать, что в голове у человека, который рисует нечто подобное. — Поверь, не хотелось бы, — мрачно процедил Ахсель. — Вы, конечно, не знаете, господин Квинт, но я видел многое, — примиряюще сказал он, но в голосе отчётливо прозвучали нотки высокомерия. — Не думаю, что содержимое чьей-то черепной коробки меня слишком шокирует. «Ну, давай меняться мозгами, может, тогда я тебе поверю», — подумал Ахсель и перевел взгляд на другую скульптуру. Второй ангел стоял, оперевшись на меч и поставив ногу на отрубленную драконью голову. — Разве всё самое уродливое в этом мире не рождается в первую очередь у нас в головах? — задумчиво проговорил Ахсель, разговаривая скорее сам с собой. — К счастью для нас, зачастую оно там и остаётся. Ахсель хмыкнул. Спорить, равно как и спрашивать, что от него нужно этому типу, ему не хотелось, и он понадеялся, что на этом разговор закончен. Язык, который свисал из раскрытой драконьей пасти, немного пошевелился. Ахсель хотел было отвести взгляд, но его будто намертво пригвоздило к этой статуе. В то же мгновение руки похолодели. «Раз, два, три, четыре», — принялся считать Ахсель, но было уже поздно. Следующее видение захлестнуло его, как волна. На этот раз обошлось без головной боли или зудящего шума в ушах. Это больше походило на сон, только вывернутый наизнанку. Вместо того, чтобы заснуть и медленно погрузиться в кошмар, ты вдруг резко просыпаешься и обнаруживаешь, что всё это время был в блаженном забытьи. Небо покраснело, впившиеся в него ветви деревьев расползлись, будто вены в пульсирующей плоти. Статуя ангела сошла с постамента, гремя тяжёлыми доспехами и волоча за собой меч. Ангел подошёл к Ахселю и расправил крылья. Раздался оглушительный металлический скрежет. Ахсель хотел зажать уши, но почувствовал, что руки окаменели. Ангел снял с себя клювастый шлем. Лицо у него было мраморно-белое, удивительно не изъеденное ранами и нарывами. А после он впился пальцами металлической перчатки себе в подбородок и медленно, с противным хлюпаньем отодрал своё лицо, как прилипшую маску, и явил Ахселю зияющую пустоту, из которой тугим потоком хлынула чёрная желчь. Ахсель успел зажмуриться, прежде чем она накрыла его с головой. — Шшшшхщшшш? Он открыл глаза. Кошмар закончился, — надолго или нет. Он снова сидел в парке под серым осенним небом. Похолодевшие руки всё ещё тряслись, а тип с тростью всё ещё стоял перед ним. — Господин Квинт? Вы себя нормально чувствуете? — Лучше всех. Ахсель вздохнул и потёр переносицу дрожащей рукой. — С-свали уже, а. И без тебя хреново. — Я ни к чему вас не обязываю, господин Квинт, но если вам когда-нибудь понадобятся деньги, можете связаться со мной. Возможно, у меня найдётся работа. И удалился. Ахсель посидел ещё немного, пока его окончательно не отпустило. Руки почти не тряслись, и он почувствовал, что успеет дойти до медицинского центра раньше, чем его хватит следующий приступ. Когда он собрался идти, то заметил, что на скамейке рядом с ним лежит визитка. Деньги, значит. Он плёлся по улице как будто в тумане. Очертания смазывались, но Ахсель хорошо помнил дорогу и сам не заметил, как дошёл до медицинского центра. Хлопнул на стойку талон на Тетраграмм, и, по всей видимости, немного напугал своим видом девушку, которую от него отделяло стекло с небольшим круглым окошком. И, чуть отойдя, вколол себе стандартную дозу в девять миллиграмм. Сжав зубы, Ахсель наблюдал, как перед глазами начинает сплетаться разноцветный фрактальный узор. …У Тетраграмма есть небольшой побочный эффект. В первые секунды, когда вещество распространяется по организму, тебе начинает казаться, что ты любишь весь мир. Что нет в мире большего счастья, чем то, что заключено в этой крохотной бирюзовой ампуле. Наверное, это и называется «подсластить пилюлю». Ахсель знал — или, во всяком случае, догадывался, — что по этой причине не только маги пьют Тетру. Но для магов лекарство — не блажь, а необходимая мера для существования. Чтобы не видеть изнанку мира и не просыпаться ежечасно от блаженного сна. Может быть, счастье и правда можно вывести химическим путем и заключить в ампулы. Узоры перед глазами растворились, по телу как будто прошёл слабый электрический разряд. Ахсель рассеянно посмотрел на свои руки, на кафельный пол, прищурился на холодную тусклую лампу на потолке. И ощутил, как сознание прояснилось. Мысли стали чистыми, простыми и прозрачными. С такой же кристальной ясностью он вернулся домой, снова через мостовые, широкие проспекты, трущобы чумного квартала. Теперь можно было засесть за свою картину: ничего лучше, чтобы отвлечься, Ахсель не придумал. Он снял чёрное покрывало с холста. Семиглазый бог, который часто являлся ему в видениях, был заключен в двумерное пространство. Сейчас он представлял собой только грубый эскиз. Когда Ахсель решил прерваться, уже наступил вечер. За сегодня он не слишком продвинулся. Главное в его деле — терпение: он напомнил себе об этом, когда в мыслях вспыхнуло желание зачеркнуть, залить краской получившуюся мазню, сжал в руке кисть, но тут же обессиленно опустил голову. Он ничего не ел со вчерашнего дня. «Если бы не ты, у меня всё было бы нормально», — сказал он, сверля взглядом холст. «А кто тебе виноват, что ты живёшь, как псина последняя? Я вообще мёртвый языческий бог и плод твоего воображения», — ответил Семиглазый. …Однажды на улице странный бритый человек в рваных белых одеждах вручил Ахселю брошюру. В ней излагалась теория о том, что мы все уже умерли, а наш мир — это что-то вроде ада. Дальше эта теория опровергалась: хоть мы, дескать, и правда давно умерли, но на самом деле мы живём не в аду, а наоборот — в раю. Наш мир, продолжал безымянный автор, уже самый лучший из миров, а мы — уже совершенные существа, надо только в это поверить. После этого шла реклама какой-то секты, приправленная цветистыми оборотами, так что дальше Ахсель не вчитывался. Да и парень наверняка недолго раздавал свои сектантские бумажки: инквизеры таких вмиг арестовывают и проводят разъяснительную беседу, которая запоминается на всю жизнь. Но брошюру Ахсель сохранил, сам не зная почему, и даже перечитывал, до тех пор, пока случайно не выбросил вместе с остальным хламом. Он часто думал об этом: мы все — совершенные существа. И он, стало быть, тоже совершенное существо. Он вспоминал об этом в разные моменты своей жизни. Вспоминал, когда блевал ночью на набережной после того, как неосмотрительно запил таблетки портвейном. Вспоминал, когда вечерами, сидя на кухне, ковырял перочинным ножом трещину в столе и думал о семье, которую давно не видел. Я — совершенное существо, думал Ахсель в такие моменты, и трясся от мелкого, беззвучного смеха. Он почему-то вспомнил об этой брошюре и сейчас, когда открыл холодильник и тупо уставился в белую пустоту. На полке траурно стояла недоеденная консерва. Ахсель в который раз пожалел, что магия не позволяет ему делать действительно полезные вещи. Например, он мог бы питаться космической энергией и не голодать. Или прямо сейчас сотворить из воздуха банку пива. Тогда он бы, может, и простил мирозданию головные боли и галлюцинации в обмен на этот дар, но и здесь создатель немного просчитался. Ну уж теперь точно терять нечего. Он порылся в кармане пальто и достал визитку, которую дал ему тип из парка. Бессознательно покрутил её в руках, подставив лучам настольной лампы. Каким нужно быть пижоном, чтобы так трястись над каким-то кусочком картона: бежевая рисовая бумага, позолоченные буквы с тиснением… Хотя, наверное, это он чего-то не понимает. На одной стороне золотой змей кусал себя за хвост, под ним располагался телефонный номер. Нули, слишком круглые и с точками посредине, походили на глаза. Перевернул. «Эосфор Керн»: два глаза уставились на него с обратной стороны. Имя — и больше ничего: ни рода занятий, ни должности. «Здрасьте, г-н Керн, помните, я сегодня вас послал, но потом выяснил, что у меня дома из еды пачка таблеток и шпрота в банке. Так что там с вашей подозрительной незаконной деятельностью, за которую я могу получить деньги?» Нормально? Нормально. Ахсель набрал номер и приложил к уху трубку. — Слушаю, — раздался голос после пары долгих гудков. — Добрый вечер, э-э… — Господин Квинт, это вы? — Да. По поводу работы… — А, да, конечно, приходите завтра в семь в бар на Параллельной, вас устроит? — выдал он таким тоном, будто прекрасно знал, что Ахсель позвонит. — Эм… Да, — сказал Ахсель и услышал, как его голос утонул в шуме и помехах. Шум стал громче, Ахсель отдёрнул трубку от уха и подумал уже, что связь оборвалась, но снова услышал: — Хорошо, тогда до завтра. Раздались короткие гудки. Какое-то время Ахсель стоял в приглушенном освещении комнаты и смотрел на телефонную трубку в руке. Почему-то ему показалось, что сейчас из неё вылезут чёрные гнилостные щупальца, или что десять цифр на кнопках превратятся в пугающие символы на никому не известном языке, или что, на худой конец, змея с визитки вдруг соскочит и вопьётся ему в руку, но ничего не произошло. Вечер был тих и кристально прозрачен, как мысли после девяти миллиграмм Тетры.