Зимний поцелуй

Господин министр магии Великобритании Шеклболт задержался на работе до позднего вечера. Дома его никто не ждал, а в кабинете его всё устраивало. Кабинет предшественника, который сначала показался ему с его амбициями тесной конурой, вскоре стал восприниматься как уютный и приносящий покой, словно эти стены впитали в себя невидимую, но мощную ауру хозяина, витающую здесь прозрачной незримой дымкой. Шум большого города оставался где-то там, на лондонских улицах. Здесь – тишина, великолепие дорогой казённой мебели, в том числе удобный диван, на котором Шеклболт иногда даже оставался спать, если накапливалось много работы. Пушистый старинный ковёр устилал весь пол. Огромный стол из тёмного дубового дерева тоже был в его распоряжении. Во главе стола пребывало древнее кресло с высокой спинкой. Посверкивали серебро, хрусталь и позолота, сияло роскошное красное дерево на панелях. От этого Шеклболт чувствовал себя властелином судеб, в чём не стеснялся себе признаться. Он любил красивую атмосферу вокруг себя и роскошную обстановку, но раньше времена были иные, пока был рядовым аврором и топал в тени других, не всё можно было себе позволить. Эти мебель и убранство соответствовали его теперешнему высочайшему статусу. Комфорт, по мнению Шеклболта, отражался в цене. Чем дороже, тем лучше, считал министр, и почти всегда это соответствовало действительности. Да и как можно было принимать подчинённых и просителей в ином месте? Пришедший к министру должен ощущать значимость дозволенной ему аудиенции, чуять её важность и ответственность полученных здесь заданий. Вот и сейчас Шеклболта глодало незнание, будет ли исполнено одно из самых насущных его поручений, тайное и жгуче серьёзное, можно сказать, судьбоносное. Как и многие люди с африканскими корнями, он питал особенную слабость к яркой, броской и, главное, дорогой одежде, а также к разным элегантным безделушкам из драгоценных металлов. Шеклболт не жалел денег на себя. На лысой голове его красовалась синеватая шапочка в форме фески. Новая мантия любимого фиолетового цвета струилась до самого пола, и под стать ей был лиловый костюм в американском стиле, который сидел на Шеклболте безупречно и придавал ему уверенности. Золотые браслеты подрагивали на ухоженных руках, дополняя массивную серьгу в ухе. Чтобы отвлечься от назойливых мыслей, министр встал, подошёл к зеркалу и стал принимать разные выражения лица: серьёзное, насмешливое, важное. Увиденным Шеклболт остался довольным, у него было начальственное лицо. Когда он будет в очередной раз разговаривать с людьми, это, несомненно, как всегда, ему поможет. И не только это. Он вспомнил сегодняшнее совещание, подавленные лица сотрудников. Он умеет заставить себя слушать и слушаться. Шеклболт в последний раз посмотрел на себя в зеркало. «А из меня получается неплохой министр. Я всегда это чувствовал», – сказал он себе мысленно. Подумал, что сейчас бы выложить на зеркальце пару гусениц из маггловского белого порошка, свернуть в трубочку банкноту да аккуратно так побаловать обе ноздри. И внезапно замер, ощутив на спине чужой тяжёлый взгляд. А когда обернулся – в его кресле за столом сидел человек. Тот, которого вообще не должно было быть. Ни здесь, ни вообще. Причём уже много лет. Но он явно не был мёртв. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, опустив взгляд и рассматривая палочку Шеклболта, которую вертел в руках. Потом вдруг поднял голову и глянул на министра в упор. Его чёрные рысьи глаза открылись целыми коридорами, через которые хлынула ночь, оголённая, со всем, что в ней было, и та её часть, что уже прошла, и та, что ещё не наступила. Шеклболт вздрогнул, но быстро добился самообладания и оживился. Лицо его растянула широкая кривая улыбка, довольно неприятная. – Ну здравствуй! Не ожидал увидеть тебя. Ты же... – Как видишь, здесь, и не призрак. Он действительно был вполне материален и не являлся духом. Даже ничуть не поменялся внешне. А значит, представлял опасность. Деланно радуясь, Шеклболт широко развёл руками и даже всплеснул ими: – Ты не представляешь, как же я рад! Как я счастлив тебя видеть в добром здравии! Сколько лет-то мы думали... – Ну будет тебе, Кингсли! – желая прекратить эту наигранную сцену, тихо проговорил гость. – Все живы, и хорошо. Такое его поведение явно сулило несговорчивость. Он явно не желал воспроизводить тёплую встречу старых друзей с объятиями и весельем. Сперва надлежало понять, с чего вдруг он заявился. А потом, в случае чего, сдать в аврорат. Министр направился к секретеру, доставая оттуда графин с бренди. Фиолетовая мантия, наброшенная поверх элегантного костюма, зловеще всколыхнулась в такт его неожиданно резкому движению. – Не желаешь чего-нибудь выпить? – подчёркнуто доброжелательно спросил он у гостя. – Полно тебе, Кингсли! – ответил человек в кресле. – Говорю же, хватит играть в радушного хозяина. Маккензи остался жив. Стало ясно, что сдать его аврорам уже не выйдет. Стакан в дрожащих руках защитника прав магглорождённых затрясся, выбивая по горлышку графина звонкую трель. – Кингсли Шеклболт, Кингсли Шеклболт, – покачал головой гость, – ты правда думал, что сможешь убить своего заместителя по-тихому? Позвал сюда мальчишку с Тринидада, потенциально, возможно, более опасного в будущем, чем Грин-де-Вальд или Волдеморт, и думал, что он справится, а потом будет дальше убивать неугодных тебе? Только не учёл, что тот так и не перерос ученические обиды и первым делом, в упоении от своей весомости, пойдёт сводить школьные счёты. А там погибнет. – Так он ...мёртв? – выкаченные глаза Шеклболта впились в гостя. – Да, он мёртв, – подтвердил тот спокойно. – Кто? Это ты? – Не я, но это уже неважно, – гость пожал плечами. – Главное, что он в проигрыше и мёртв. Поэтому ты и не смог его через артефакт найти. Но вообще я думал, что ты уже знаешь. Шеклболт оцепенел в своём молчании, чувствуя, что он никому не нужен и помощи ждать неоткуда. Иногда он ошибался в своих поступках, возможно, здесь тоже прокололся. И этот непредвиденный визит был тому подтверждением. Внутренне Кингсли чувствовал: предложение, которое выдвинет выходец с того света, будет слишком дорого стоить. Но кто из них будет платить по счетам, ещё предстоит разобраться. Сперва надо попробовать договориться. – Тебе нужны деньги? – спросил он. – Если так, только скажи, сколько? – Ах, Кингсли! – в голосе пришельца с того света прозвучали знакомые ядовито- ироничные нотки, в своё время вызывавшие страх у многих. «Настоящий драккл!». Шеклболт хлебнул из стакана и выжидательно уставился на сидящего в кресле, чья поза излучала несокрушимую уверенность и абсолютное спокойствие. – Неужели ты думаешь, что мне нужна материальная поддержка? – саркастично продолжил гость и продемонстрировал дорогой перстень на пальце, намекая на нелепость подобного предложения. – Тогда что? Гость поудобнее устроился в кресле и обвёл презрительным взглядом кабинет министра – мебель, вазы, картины на стенах. Последним рассматривания удостоился пучеглазый хозяин кабинета, поминутно вытиравший со лба и щёк крупные капли пота. Его круглое лицо напоминало раздувшуюся жабу. Гость смотрел на него, поражаясь, как этот импульсивный, живший в потакании прихотям человек мог очаровывать людей своей неторопливой, обходительной, даже участливой манерой речи. – Естественно, обсудить сложившиеся коррупционные схемы. Собственно, это даже уже не схемы, а способ твоего существования. Шеклболт напрягся. Он же так доберётся не только до швейцарского банка, но и до банков других стран, счета в которых открыты через подставные фирмы! Настырный гад. Будет добиваться вернуть эти деньги в Британию. Надо с ним что-то сделать. От секретера до стола не так далеко, но Кингсли понимал, что без палочки он не сможет наброситься на пришедшего, да и с палочкой у бывшего аврора шансов практически не было. Послать патронуса своим тоже не получилось бы. А тот провёл языком по губам, кажется, прикусил до крови от усердия, но зато ни разу не улыбнулся: – Что, Кингсли, думаешь, как от меня отделаться? А ведь не отделаешься. Насколько я смог понять, в твоих схемах правит его светлость откат. Ты набрал в свои ряды полумагглов, слабо разбирающихся в наших традициях и образе жизни, зато преданных лично тебе. Ты культивируешь у них неприязнь к чистокровным богачам и аристократам. Отсюда и коррупционный пыл твоих чиновников, выдвигающих барьеры на пути бизнеса старых магических семей. И те вынуждены откупаться за право сохранить за собой семейное дело. Платить тебе. А иногда ты совершаешь показательные поездки, как в Кардифф. Чтобы создать хотя бы видимость эффективной работы государственной машины в магической Британии, и для показательного форматирования местной власти, которая была тебе ещё неподконтрольна полностью. Примечательно, что твоему визиту предшествовали сразу две кадровые перестановки в высших эшелонах аврората. Глаза Шеклболта свирепо выпучились, с секунду он глотал воздух, вспомнив, что имеет дело с одним из самых сильных легилиментов страны. Наконец успокоился, глотнув из стакана, и ещё злее зыркнул на собеседника: – Ты же сам полумаггл! – Полусквиб, – брезгливо поправил пришелец. – Ты пей, пей, оно помогает. Бренди и вправду помог. А вот сказанное было в точку, насквозь видел, сволочь. Недостаток начитанности и знатности Кингсли, которого семейство прадеда признало сквозь зубы и не спешило общаться, компенсировал с лихвой своими амбициями, стратегией и хитростью. Понимая, чего хочет, он уверенно шёл по всем лестницам, переступая через всё: людей, препятствия и вообще какие-нибудь человеческие кодексы и чувства, надев доброхотную маску, располагающую к себе, как у старого Дамблдора, и имитируя хорошие манеры, потому что помнил, как это по молодости подкупало и обманывало его самого. Остальных людей, особенно коренных британцев, он презирал и считал удачливыми баловнями судьбы и дураками. На свой цвет кожи ему было, в сущности, наплевать, хотя порой и это в жизни помогало. Конец войны и репрессии против бывших Пожирателей открыли для Шеклболта широкие перспективы. Какое бы отвращение и неприязнь он не испытывал к грязнокровкам, сброду и своему окружению, он научился их питать надеждами, актуальными обещаниями, при этом держаться твёрдо и уверенно, чтоб это чуяли и оппоненты. Шеклболт приспособился быть с простым народом почти накоротке, доказывать, что он с ними, делать вид, что отстаивает их право на существование, и нести тому подобную нужную им чушь и небылицы, как это делают политики магглов. Так он начал вести свои дела и министерскую жизнь с большей или меньшей уверенностью, что толпа, так или иначе, с ним. Это была для него большая подпитка и энергия, и вообще... подмога в борьбе с теми, кто обладал интеллектом и эрудицией, мог похвалиться хорошим воспитанием и образованностью, имел связи в силу родовитости. Кингсли быстро сообразил, что надо подпитывать сброд, чтоб его не использовал кто-то другой против него. В какой-то момент эти голодранцы ему должны были пригодиться. Он выжимал из них всё для своих благих целей, так как они были ничем, а он – министром. Ему это, как считал сам Кингсли, было предначертано судьбой. Но порой он давал им передышку и говорил по поводу любых кризисов с неурядицами, что это всё – происки служителей злых сил, с которыми они находятся в постоянном противостоянии, временное препятствие на их совместном пути к свободе и благоденствию. А когда не хватало представителей зла, то их всегда можно было придумать. Хотя их и придумывать не надо, когда старой магической аристократии с избытком! Шеклболт привлекал в свою команду тупых уверенных дебилов-полумагглов. Они впаривали и доказывали публике по всем фронтам, какой он славный человек, при этом вознося его от души, не имея помыслов влезать в его дела и тем более строить козни. Они ловили каждую каплю его слюны с жадностью, понимая, отуда хлеб, а остальное для них было неважным. Понаблюдав в своё время за маггловским премьер-министром, Кингсли приноровился обосновывать голодранцам свои грабительские или какие-нибудь другие гадкие действия так, дабы они убеждались, что это для их же блага. А его команда пылко, жарко, всей душой отстаивала и несла бред, который и с разумом-то даже был несовместим, но был нужен ему. И заодно одуревала от своей известности и мнимой важности с нужностью. Неважно, что их заявления отторгали какие-то там думающие индивиды с элитарным образованием и родовыми замками. Таких надо было одолевать числом или обвинять в причастности к Волдеморту. Однако были и нюансы. Те же представители магических рас оказались несговорчивыми, несмотря на всю его риторику. А ещё на некоторых этапах начинали вмешиваться так называемые борцы за правду, человечность и справедливость, в общем, людишки, имеющие какой-то вес в обществе. Вроде Маккензи, который имел наглость поставить под сомнение его компетентность! Полные идиоты с утопическими мозгами, дураки, помешанные на честности. Они в целом были слабы, но лезли, куда их не просили, и создавали, хоть временные, но препоны. Впрямую не уберёшь, приходилось искать пути обхода, административные и финансовые давления, вплоть до подлогов и очернения, что по большому счёту было несложно, но отнимало время и внимание. Чтобы навсегда устранить своего заместителя и возможного конкурента на доходном посту руководителя министерства, Кингсли и вызвал того отчаянного, никому неизвестного чернокожего молодчика с островов, приказав немедленно начать подготовку ликвидации. А теперь ему мстят. Кому он случайно наступил на ногу из влиятельных людей? Как получилось, что один из опаснейших профессионалов свого дела оказался его врагом? – Что я должен сделать? – осведомился министр тихо, подобрав максимально нейтральные слова. – Наконец-то ты задаёшь правильный вопрос. Ничего особенного. Просто передать мне все свои счета. Все, без утаивания, – произнёс гость мягко и чуть задумчиво. – Как ты понимаешь, со мной оно не пройдёт. Дальнейшая судьба средств тебя интересовать не должна. Если вернёшь всё на место, тебе разрешат уйти с должности и спокойно жить на берегу моря... Шеклболт хлебнул ещё и бросился писать, будто бы под чью-то дьявольскую диктовку. На кону была его жизнь. Главное, выжить, остаться в живых, а денежки – дело наживное, как ушли, так и придут. Может, и эти выйдет отбить. Но, дописав номера, он внезапно выронил перьевую ручку из немеющих пальцев и вдруг сообразил, что еле видит перед собой, что всё перед глазами расплывается, а голова кружится. Странная слабость расползалась по телу. Не хватало воздуха, нечем было дышать. – Помоги..., – испуганно сумел выдавить он, надеясь на то, что его слова можно разобрать. – Зелье... в ящике... Пришедший разбирался в зельях. Более чем. Но не сдвинулся с места. Глаза негра, вылезшие от страха из орбит, молили о помощи. Расплывчатость сменилась тьмой, острая боль пронзила грудь, словно в неё вколотили с десяток гвоздей одновременно. Страх не покидал его, выплеснувшись холодным потом. Но чёрные зеницы, глядевшие навстречу ему, были жёсткими, заполненными какой-то безальтернативной решимостью. Гость смотрел на мучащегося министра как человек, с безразличием наблюдающий, по какой траектории капля растаявшего снега стечёт по оконному стеклу. Негр громко икнул, замер, выкатив синеватые белки глаз, лишь ресницы дрожали. Зрачки его внезапно затуманились. Его взгляд уже ничего не выражал. Кингсли Шеклболт умер. Сработал яд. В графине, который предстояло опорожнить в раковину и вымыть. Как и стакан. Это была блаженная смерть. В сущности, тихая и спокойная. Внешне выглядящая как преждевременная естественная. Гость не был уверен, что министр её заработал, но шум был ему ни к чему. *** Джинни Уизли потеряла себя. Вокруг всё было прежним. Всё так же светило зимнее солнышко, всё так же скрипел снег под ногами. А в душе девушки песчаный торнадо за доли секунды снёс так нежно и аккуратно взращённую новую жизнь: белые краски сменились чёрными, яркость света и чёткость слуха – пустотой и тишиной. И от этой тишины Джинни было страшно. Будто это не она носитель этого чёрного внутри себя, а влиятельные силы снова, как в школе, поселились в ней насильно, не спросив её. Будто их опять было двое: она и Тьма. Джинни приходила с работы, молчаливо перекусывала, не ощущая вкуса еды, на автомате отвечала маме, что устала, надо отдохнуть, и падала на кровать. Где её преследовали образы. Она вспоминала встречу с Драко, первые сказанные слова, их первые поцелуи. Как они потом отдались друг другу. После долгих и не всегда умелых ласк Драко пытался быть осторожным, но в этом не было нужды. Её тело готово было принять его. Она жаждала этого всем своим существом. Готовая стереть последнюю преграду между ними. Ею тогда овладело острое, отчаянное желание познать непознанное, касаться Малфоя, ласкать его и наконец почувствовать, как он входит в неё. Он вторгся в неё плавно, мягко, почти не встретив сопротивления. И это было больно – чуть-чуть, капельку. Крошечная плата за бесконечно приятное чувство слияния, единства. За возможность чувствовать его продолжением себя, за возможность быть частью единого целого. За кожу к коже, энергию к энергии, за ускоренное сердцебиение в унисон. За чувства – разделённые с такой полнотой, о которой она раньше могла только мечтать. Они были обнажены друг перед другом сильнее и глубже, чем при любом легилиментальном контакте. Ничего не осталось. Она была его, а он – её. Целиком. Полностью. Он радовал её подарками. Он повёл её на настоящий бал. Он устроил её на работу. Он спас ей жизнь. Убив ради неё. Она долго не могла избавиться от ощущения зловония убитого им насильника на себе, от взглядах его подёрнутых пеленой глаз, выдававших помешательство. Он помог ей стереть эти воспоминания. Рядом с ним она чувствовала себя защищённой. Рядом с ним она обретала умение радоваться жизни, ощущение внутренней свободы. Но не смогла остановить братьев, удержать от убийственных, уничтожающих, разносящих душу вдребезги слов. Сжала в кулаке подаренное им колечко с драконом. Где он сейчас? Думаешь «где», и беспокойство набегает – будто рябь на сердце. Нет, не может человек уйти, защемив дверью край мантии. Он где-то рядом. И – рябь: если – рядом, то почему его нет? А если его нет, то где он? А тогда всплывало из памяти другое. Война. И как она засадила в любимое лицо Летучемышиным Сглазом. Уже понимая, что любит его, как любят взрослые... – Джинни, дочка, ты… в порядке? – В порядке, пап, – ответила она тихо, не оборачиваясь. И ничего не обьясняя. Обеспокоенный Артур Уизли посмотрел ей в спину. С его единственной дочерью была беда. И всё из-за случившегося на том ужине, из-за отношения сыновей к этому мальчику. Который даже не сказал ничего вызывающего или предосудительного, не был наглым и высокомерным. Он явно не собирался посмеяться над Джинни или над ними. Когда началась вражда с Малфоями? Когда первые норманны высадились на британском берегу и положили конец англосаксонским королевствам, а предки Уизли сражались с ними в рядах повстанцев Хереварда на острове Или? Потом, когда они служили последним потомкам англосаксонской знати под норманнским гнётом? Позже, когда Уизли выступили за белую розу Йорков? Причина этой вражды давно стала недоступной пониманию разума, невыразимой нормальными словами. Но сейчас именно она разрушила самое важное – единство в его семействе. Уизли-старший никогда не принадлежал к тому типу пузатых отцов семейств, у которых маловато забот – только передвигать да развешивать наиболее тяжелые вещи, а также осуществлять общее руководство домочадцами, сидя на диване и потягивая пиво. Артуру всегда нравилось выполнять домашнюю работу вместе с детьми, приятно было смотреть, как они быстро всему обучаются и им самим интересно делать настоящее взрослое дело. Ну и, конечно, вместе гораздо веселее. Артур постоянно говорил, что всем своим детям он предоставляет самое главное – дверь. Дверь, за которой они неизменно, что бы с ними ни случилось, что бы они не натворили, найдут еду, постель и сочувствие. И вот теперь его любимая дочь, рождения которой он ждал столько лет, за этой дверью не могла найти покоя для своей души. Она только молчала, как расколотый пополам Джордж. С братьями вообще не разговаривала. Ходила по Норе поникшая и несчастная, время от времени стирающая дрожащими пальцами со щёк злые слёзы обиды. В груди у Артура закололо, и ему нестерпимо захотелось обнять Джинни, как он всегда обнимал её, когда та падала и разбивала коленки, когда её дразнили за цвет волос соседские мальчишки, когда у неё не получались фигуры спортивного пилотажа, когда случился ужас с дневником, когда она завалила один из экзаменов, когда вернулся Волдеморт, когда они прятались после нападения на Нору... Он молча шагнул вперед, обнял дочь, прижал к себе и погладил по спине. А та, растерянная, подалась ему навстречу, уткнулась в плечо и зарыдала. – Эй, тише, ну, всё, пошли, всё нормально будет, – прошептал ей Артур. Хотя сам не знал, как.