blanket of snow: catch your death

Если бы ещё год назад во время церемонии Педролино сказал, что новоиспечённому одиннадцатому Предвестнику Фатуи придётся искать в своём же регионе крысу, Тарталья, наверное, просто бы посмеялся. Он уже пробовал один раз найти крысу, ага, и ничего хорошего из этого не получилось. Не то чтобы остальные Предвестники, кроме Пульчинеллы, в курсе того инцидента многолетней давности, но факт есть факт. Кто-то проник в ряды Фатуи и вносит смуту. Вот уже несколько месяцев портит оборудование на блокпостах, даёт дезинформацию шпионам, появляется как призрак и исчезает, оставляя после себя смятение и разрушения. Крысу нужно поймать, и точка. Ради этого Тарталью выдернули аж из Иназумы, буквально когда он стоял у местной лавочки и выбирал куклу для Тони. Иназума. Это было нечто отличное от обыденности впервые с тех пор, как убийства на подпольной арене «Гаересис» превратились в олицетворение этой самой «обыденности». Задание было не самым сложным, но муторным: расчистить препятствия и доставить учёных до Татарасуны. Тарталья обрывками помнит предшествующие события. Театральное представление, крики людей, суматоха, вызванная падающей с потолка пыльцой туманной травы, и острое ощущение того, что потом им всем это аукнется. И когда в дверь постучали, никто не удивился. Несколько жандармов показывали ордер на обыск охранникам, а потом пропавшие во время представления учёные обнаружились в кабинете у пятого Предвестника. Ситуация, в конечном итоге, разрешилась, и жандармы вместе со своими караулящими на улице жандарматонами ушли ни с чем, но Тарталья помнит лица учёных в тот момент. Видимость того, что всё в порядке, была разыграна просто потрясающе: блюстителям порядка не за что было зацепиться, а безосновательное вторжение в отель делегации Фатуи могло бы быть воспринято стороной Северного Королевства как нарушение дипломатической неприкосновенности. И вот тех самых учёных нужно было беспрепятственно доставить к горну. Горн, расположенный в самом сердце острова, выглядел как огромное механическое сердце, которое необходимо слегка исправить, проведя небольшую операцию. Это не принесёт в дальнейшем пользу острову и Иназуме в целом [скорее наоборот], но зато сыграет на руку Фатуи. Останки огромного морского змея, которого когда-то разрубила Электро Архонт, обладают достаточным запасом силы, чтобы изготавливать из них глаза Порчи. На что именно в конечном итоге пойдут эти глаза Порчи, уже не забота Тартальи, его забота — выполнить волю Её Величества Царицы. И Скарамучча ещё этот. Тарталья рад, что задание в Иназуме прервалось, просто потому, что Шестой остался в Татарасуне, и временно не приходится иметь с ним дел. То ещё было вынужденное сотрудничество. Скарамучча намеревался заняться переговорами с армией Ватацуми, чтобы отвлечь сёгунат от горна, но это выглядело весьма рискованно. Можно было попробовать в качестве дипломатического хода предложить Ватацуми поддержку в виде снабжения, но едва ли это получилось бы провернуть блицкригом: подобные акты доверия между регионами выстраиваются многие годы, куда уж за пару дней. Едва ли госпожа Сангономия, о мудрости которой чуть ли не слагают легенды, повелась бы на подростковый максимализм Скарамуччи. Затем дело техники. Дальше сработают дипломаты Синьоры: они уже внедряются в ряды Трикомиссии, чтобы нашептать на ухо Сёгуну Райдэн необходимые действия, направленные на укрощение строптивых. Им понадобится ну максимум пару лет, чтобы заручиться достаточными доверием и поддержкой, а потом можно будет открыть завод по производству глаз Порчи без каких-либо опасений, что лавочку одним махом накроют. В Мондштадте в это время было значительно веселее. Тарталья уже успел наслушаться от болтливых магов цицинов о том, что древний дракон Урса, тысячу лет назад терроризировавший регион Ветра и Свободы, вновь объявился в тех краях. По сохранившейся в балладах и сказаниях истории Венесса и Анемо Архонт прогнали Урсу, но именно что прогнали, а не уничтожили. И якобы в этот раз тоже не обошлось без потерь среди гражданских [или, как говорят, сопутствующих потерь]. Ну, что же. Крыса так крыса. В Снежной две проблемы: дураки и дороги. И если с дураками ещё где-то можно договориться, а где-то — не попадаться им на глаза, то вот с дорогами остаётся только молиться, чтобы не свернуть себе шею на гололёде или не встрять в сугроб по самый пояс. А то стоишь потом и не знаешь, как сдвинуться: пытаешься сделать шаг — снежная масса не пускает, обволакивая ноги со всех сторон, пробуешь опереться руками, чтобы выбраться из сугроба на поверхность, — проваливаешься спасибо если не по самые локти. И нельзя спать, а то замёрзнешь. Если тебе удалось пережить пургу в Снежной — можешь праздновать это как свой второй день рождения. Или третий. Или какой-там-по-счёту, если ты очень уж везучий. Даже местные, и те стараются носов не высовывать, что уж говорить о приезжих из соседних регионов. Даже в Мондштадте, — а тот тоже считается регионом северным, — не так холодно, как в округе Заполярного Дворца. И стоит себе Заполярный Дворец, со стороны воздвигнутый не то из хрусталя, не то из чистого льда, и сверкает всеми своими гранями посреди белоснежной глади [а полярный день лениво сменяется полярной ночью, и на смену не греющему солнцу приходит расписное северное сияние]. Нет, правда, лето тут тоже есть, и даже иногда жаркое, но очень уж короткое по сравнению с вечной зимой. Пар валит из приоткрытой двери таверны ровно до тех пор, пока кому-то из завсегдатаев не надоедает морозить жопу, и эту самую дверь захлопывают со скрипом промёрзших петель. Масло густеет и стынет, дверь в петлях проворачивается с трудом, но, наконец, метель перестаёт завывать прямиком в проход, и таверна погружается в парное тепло. Тарталья правда любит свою родину за непередаваемый колорит и какую-то щемящую к ней нежность, вот только морозить части тела не нравится даже ему. В этот раз он даже рад, что неподалёку оказалась таверна, в которую можно зайти и погреться. Он проехал едва ли треть пути от Морепеска до Заполярного Дворца, а так можно скоротать время до момента, когда погода утихнет. Да и компания подобралась практически сразу. — А ты разве не муратанец? Имел дело разок с Натланом, этих ребят не забудешь. Легкий переход на «ты», чтобы завоевать доверие в расслабленной и непринуждённой обстановке с человеком едва ли старше по возрасту. Тарталья не брал с собой маску, да и привычную белоснежную меховую накидку Предвестников тоже не брал, потому с первого раза и не признаешь во вчерашнем подростке одного из снежийской элиты. — Неужели только в Натлане живут рыжие? Может ты и сам оттуда? В моих краях старики говорят, что «рыжий да красный, человек опасный», — отвечает ему собеседник. В чём-то тот даже прав, пусть и наверняка не осознаёт до конца. Опасный. Чаще всего о Тарталье ещё несколько лет назад говорили как о «неуправляемом», что стоило понимать гораздо прозаичнее — «бешеный». И это было тем, о чём он никогда не упоминал в письмах домой. — У нас говорят немного по-другому, — добавляет Тарталья. — У рыжих нет души. Шутки о том, что рыжие рождены без души, давно гуляют по заснеженным просторам Снежной. Регион всегда был богат на различные ритуалы, присказки и приметы; что уж говорить — когда в его первую командировку в Фонтейн он услышал, что океаниды раньше населяли каждый водоём, речку или ручей, он почему-то сразу же вспомнил о домовых, что на самом деле являются душами упокоенных под порогом домов родственников. Тарталья подпирает подбородок ладонью и едва заметно улыбается, смотря немного мимо собеседника. Строго говоря, в Натлане он физически не был, но впечатлений хватило. Муратанцев, этих детей Леди Огня, видно за версту: как снежийцев отличают в большинстве своём светлые глаза и светлая кожа, так и муратанцы выглядят так, будто их головой окунули в жидкий огонь, и тот навсегда вплёлся невероятно ярким рыже-красным оттенком в волосы. Красиво и очень заметно. Пурга, если начинает мести, то в лучшем случае заканчивается через пару часов, а в худшем — через пару суток. Все, кому не повезло оказаться в таверне, заперты в ней на неопределённое время, только если не рискнут жизнью выйти наружу, так что скоротать время за разговорами — не так уж и плохо. Авангарду Фатуи редко выпадает возможность поработать на родной территории, и необходимость разыскать некоего шпиона, который портит кровь организации, говорит только о том, что все стандартные методы закончились. А для нестандартных есть Тарталья. Взгляд вновь возвращается к собеседнику. Между ними — небольшой круглый стол и пара объемных кружек. Для огненной воды, пожалуй, не та степень кондиции и знакомства, а вот медовуху пригубить практически не зазорно. В последний раз он так сидел, наверное, едва ему исполнилось восемнадцать, ещё до того, как группу отправили в Сумеру ради академических работ Дотторе, ещё до того, как… Тарталья касается кончиками пальцев красного камня серьги и усилием воли переключает мысли в более мирное русло. — Я не предвзят, — он миролюбиво приподнимает раскрытую ладонь [так ведь показывают, что намерения без злого умысла, верно?], — просто первое, что в голову пришло, глядя на тебя. Так зачем, говоришь, приехал в Снежную? Кажется, собеседник уже упоминал, но это лишний повод для Тартальи сосредоточиться и перестать постукивать кончиками пальцев по поверхности стола, перестать поглядывать на окно с плотно закрытыми ставнями, и перестать прислушиваться к громким разговорам с соседних столиков. Да уж, сейчас бы Сашка пригодился, да только он в этот раз за своим Предвестником не последовал, а остался выполнять иные поручения. — Я уже говорил, кто я и откуда. Здесь даже трактирщик знает, чем я занимаюсь, — собеседник отставляет кружку и усмехается одними уголками губ. — Я торговец из Мондштадта. Торгую вином. Но в последнее время мне кажется, что наше фирменное одуванчиковое для вас, снежийцев, все равно, что вода. Кажется, зря я заехал в ваши снега. От стакана тянет сладкой и крепкой ароматикой: букет раскрывается гречишным мёдом, отчасти цитрусовыми нотками. Крупные пузырьки поднимаются к поверхности золотистого напитка, собираясь небольшой пенной шапкой. Торговец выглядит напряжённым, но сохраняет тон голоса спокойным — это хорошо, значит, не происходит ничего из ряда вон выходящего. — Ваше «фирменное одуванчиковое», — говорит Тарталья, стягивая перчатки с ладоней, — пьётся как вода просто потому что в нём не чувствуется спирт. Возможно это заслуга винокурни. Он пробовал как-то гранатовое вино, сделанное на двух разных винодельнях. В первом случае оно было ароматным и сладким, преподносилось как домашнее — и вот в нём чувствовалось, что его готовили с добавлением спирта. Вероятно, не настаивали положенное время, кто знает — Предвестник в винодельческих традициях особо не разбирается, — поэтому так и получилось. А вино из второй бутылки было абсолютно иным: будто пьёшь чистейший гранатовый сок без примесей, и пока тебе не скажут, что это вино, не догадаешься. У Тартальи обе ладони покрыты мелкими шрамами — часто царапался, резал кожу, натыкался на что-то острое. Белые полоски шрамов на бледной коже не особо заметны, да и Тоня любит, когда её старший брат ходит в таких вот перчатках, которые используют лучники, чтобы не сбривать кожу об тетиву. Разве что закрыты не три пальца, а все, чтобы не обморозить на холоде. — В любом случае, — Тарталья кивает на входную дверь, — если ты разочаровался в гостеприимности Снежной, то прямо сейчас покинуть регион не удастся. Никто не знает, когда закончится буря. Для бедных прослоек населения Снежной выжить в бурю и посидеть у костра — уже счастье. Тарталья не помнит, каково выживать, а не жить, да и не скучает по тому времени, когда существование сводилось к «сохранить тепло, чтобы пережить зиму». Ту самую зиму он помнит отчётливо: лютая зима предполагаемо принесла с собой голод, страдали не только травоядные, но и многочисленные хищники самых разных размеров. Некоторые из них от отчаяния выбирались в сторону поселений, а потом люди не досчитывались в стадах нескольких овец или коров. Он и сам видел, как это бывает: некоторые звери сходили с ума от количества мяса и крови, начинали драть своих жертв просто потому что могут — оставляли тех в живых, но с обглоданными мордами и распоротыми боками. Такие всё равно и недели бы не прожили — их только забить и сжечь туши, чтобы не пустить возможное бешенство. — И часто у вас такое? Торговец хмыкает, закутывается плотнее в подбитый мехом полушубок. Медовуху далеко от себя не оставляет, но Тарталья всё же видит, что тот пьёт мелкими-мелкими глотками, как будто только смачивает губы, а не глотает. У каждого свои причуды? — Довольно часто, — соглашается Тарталья. За соседним столиком раздаются пьяные выкрики, которые стихают после нескольких косых взглядов других посетителей таверны. — Я не про это, разумеется, а про погоду. Многие свято уверены, что алкоголь помогает согреться. На самом же деле алкоголь просто-напросто расширяет подкожные кровеносные сосуды, из-за чего становится жарко, а вот внутренние органы в это же самое время получают переохлаждение. Многие, очень многие попадаются в эту ловушку, а затем засыпают в сугробах по пути домой. И больше уже не возвращаются. — В таком случае неудивительно, что у вас заведения на каждом шагу. А вот здесь сложно не согласиться. Они разговаривают о мелочах: о торговле, о путешествиях, о чём угодно, и не о себе самих. Тарталья разглядывает собеседника ненавязчиво, но изучающе: запоминающаяся внешность, отрешённые взгляд и тон голоса. Торговец неизменно вежлив, но говорит столь негромко, что его уже едва слышно за разговорами завсегдатаев поблизости. Пьяные выкрики становится всё сложнее игнорировать. Потасовка за одним из столиков, если её не прекратить в ближайшее время, грозит перелиться в массовую драку по всей таверне. Судя по тому, как некоторые посетители заинтересованно поглядывают в сторону толкающихся, им дай только повод, и они с радостью вклинятся и вставят своё веское слово. — Прошу меня простить, — всё-таки говорит Тарталья, поднимаясь из-за стола. За криками и оскорблениями спорящие и не замечают, как вокруг них собирается заинтересованный люд. Толпа всё плотнее и кучнее, кто-то кого-то случайно задевает, кто-то косо смотрит, кто-то говорит не то слово — на пол летит и вдребезги разбивается первая кружка. Как красный флаг для быка. Хозяйка таверны вскрикивает и прижимает руки к пышной груди не то в молитвенном, не то в защитном жесте. Её муж, обычно находящийся за барной стойкой, старается задвинуть её к себе за спину, чтобы кто-нибудь по горячке ненароком не задел и не сделал больно. Впрочем, разошедшейся толпе всё равно, кого бить и кого оскорблять: летит посуда, слышится брань, падают деревянные стулья и со скрипом сдвигаются с места столы. Страшно представить, какой погром останется после того, как беснующиеся успокоятся и разойдутся по своим делам. И они бы ещё долго раззодоренно обменивались тумаками, если бы одному из зачинщиков не прилетело крепкой затрещиной. Мужик, пошатнувшись, поднимает налитые кровью глаза и не глядя бросается. Его соперник плавно, почти лениво уклоняется от броска, и мужик пролетает мимо, утягивая за собой на пол случайно попавшегося на пути соотечественника. Толпа инстинктивно расступается, чтобы не затоптать лежачих, и поверх бессвязных выкриков раздаётся один отчётливый: — Здесь господин Предвестник! Выкрик действует словно отрезвляющий ледяной душ. Часть людей карикатурно замирает на месте, примороженные незамеченной ранее угрозой, другая часть пытается незаметно отойти на задний план и затеряться, якобы они и вовсе не причём. Лежащий на полу мужик пыхтит и держится за ушибленное колено. Тарталья же, смотрящий на бедлам, едва качает головой. — Чтоб я здесь через минуту никого не видел, — отчётливо произносит он. — И каждый, кто участвовал в погроме, обязан заплатить за ущерб. Каждый. Не надейтесь уклониться, за вами уже следят. С этими словами Тарталья возвращается за столик, из-за которого встал. Одно только слово «Предвестник» тянет за собой благоговейный ужас простых снежийцев, но это не то, что ему нужно, и пользоваться статусом в таких ситуациях… было бы мелочным. Собеседник, впрочем, тихо успел уйти. Тарталья переводит взгляд на одно из окон и замечает сквозь приоткрытые ставни, что метель закончилась, выглянуло солнце. В солнце холоднее всего, на самом-то деле, гораздо теплее, когда идёт снег. В этот раз быстро развеяло. Иной раз метёт по несколько дней, а то и неделю кряду. И лишь некоторое время спустя, когда Тарталья уже направляется в сторону Заполярного Дворца, рядом тенью появляется один из пиро-агентов, склоняя почтительно голову. — Саш, — задумчиво произносит Тарталья. — В последнее время не было проблем с торговлей? — Нет, господин Чайльд, — отвечает тот. — Но за последние полгода поставки Мондштадтского вина сократились практически до нуля. Нужно ли выявить причины? — Мыслишь в верном направлении.

***

Совещательный зал Заполярного Дворца обогревается сразу несколькими каминами. Отсветы тёплого пламени огня пляшут по стенам и лижут переливы граней хрустальных столовых приборов. В полном составе Предвестники собираются здесь редко, Тарталья и не помнит, чтобы видел хоть раз всех и сразу в одном месте. Разве что во время своего посвящения, да и то не может утверждать со стопроцентной вероятностью, что вместо Дотторе не стоял клон. — Дело сдвинулось с мёртвой точки? Холодный голос Синьоры выстуживает едва ли не сильнее, чем мороз за окном. Её ледяная красота пополам с расчётливым умом делают её опасным оппонентом в переговорах на любом уровне, именно поэтому она занимает пост главы дипломатического корпуса. С другой стороны, что она прямо сейчас делает здесь, если основная её работа должна быть сосредоточена в районе Иназумы? Возможно, она слишком уверена в компетентности своих подчинённых. А, возможно, достаточно самоуверенна, чтобы только лишь контролировать и не принимать участие лично. — Мои дипломаты не могут работать в состоянии полного хаоса. Если у нас бардак на собственной территории, каких успехов вы хотите в других регионах? Тарталья закатывает глаза. Ну да, знает он, как работают дипломаты. Варился уже в этой кухне, и даже мог бы высказать Синьоре всё, что он думает о её претензии, но не видит в этом никакого смысла. Это их проблемы: если остальные десять Предвестников намерены плести подковерные интриги и переводить друг на друга стрелки, то Одиннадцатого пусть в это не втягивают. Авангард в принципе не должен заниматься работой подобного рода, но, опять же, прямой приказ Её Величества — неоспорим. — Терпение. Мягкий и глубокий голос Арлекино обволакивает со всех сторон. Арлекино сидит здесь же, перебирает между пальцев отливающую золотом монетку моры. Золотая монетка в угольно-чёрных пальцах кажется маячком, проблескивающим из непроглядной тьмы. Скрывая монетку в сомкнутых пальцах, Арлекино продолжает говорить: — Терпение, Синьора. Пусть попытается, положение не столь затруднительное, сколь просто досадное. Мы должны быть терпеливыми, если не хотим, чтобы ребёнок плакал. Крак. Карандаш в пальцах Тартальи ломается с оглушительным в практически пустом зале треском. Спокойный и ядовитый голос Арлекино даже мёртвого способен вывести из себя, особенно когда она смеет говорить в подобном тоне о присутствующем. — Прежде чем делать выводы, может быть, дождёмся остальных? — сухо замечает Тарталья. — Особо никто не придёт, — безразлично замечает Синьора. — Кроме, может быть, Пульчинеллы. Вообще-то именно Пульчинелла собирался переговорить с Тартальей по поводу текущего положения дел. Кого как не мэра должно волновать состояние блокпостов и общее настроение как гражданских, так и военных, если это может напрямую сказаться на благополучии региона. С другой стороны, мелкие пакости вроде поджогов складов припасов и срывов официальных тренировок пока ещё сложно воспринимать как серьёзную угрозу диверсии. И когда Пятый, закрывая за собой двери, заходит в зал, Тарталья тихо, но заметно выдыхает. — Арлекино? — переспрашивает Пульчинелла, поднимая удивлённый взгляд. — Что вы здесь делаете? — Ожидаю, когда мои дети вернутся, чтобы отчитаться по последнему поручению, — негромко отвечает та. — Не думала, что мне нельзя присутствовать. Пульчинелла лишь жмёт плечами на её ответ и занимает своё место; сидение кресла заметно выше чем у остальных за этим столом. — Превосходно, — говорит он, возвращая обсуждение в нужное русло. — Чайльд, ты уже передал текущее положение по Иназуме Прекрасной Леди? — Разумеется, — Тарталья едва заметно ёрзает на своём месте. — Сказитель остался там, контролировать модифицирование горна. Что касается управления заводом, то поставим во главу Наталью, она зарекомендовала себя как заслуживающего доверия специалиста. Наталья — одна из подразделения Зеркальных Дев. Подразделения, что добровольно лишило себя зрения, чтобы обострить остальные чувства: Девы тебя не видят, но прекрасно слышат и ощущают. Из-за частичной сенсорной депривации их связь с глазами Порчи, выделенными для полевых операций, несколько сильнее, чем у тех же застрельщиков и пиро-агентов. — Кто-нибудь видел Дотторе с тех пор, как сегмент вернулся? — спрашивает Синьора. — Не то чтобы он мне жизненно необходим, но даже для него не свойственно пропадать столь надолго. В случае, если в самое ближайшее время запуск завода окажется удачным, он мне понадобится для коррекции производства первой партии. — Ну вот когда найдете, сможете спросить у него, почему сейчас кто-то громит наши блокпосты, — негромко говорит Тарталья. — Повтори, — тут же обращает на него внимание Синьора. Вот оно. Они же все тут хотели знать, чем занимается самый младший Предвестник, пока остальные работают. Конечно, доверие Её Величества Царицы не означает, что остальные Предвестники безоговорочно примут новоявленного Тарталью в свои ряды, поэтому хочешь чтобы с тобой считались — покажи свою силу. — Я говорю, — повышает голос Тарталья, — что можете спросить у Дотторе, почему сейчас кто-то громит блокпосты. Во время командировки сегмента в Мондштадт кое-кто из гражданских погиб. Синьора скрещивает руки, молочно-белая грудь едва заметно колышется в глубоком вырезе от каждого её движения. Она собирается было что-то добавить, но тут уже в разговор вмешивается присутствующая Арлекино: — И как это связано с текущей ситуацией? «Испытывает, — отчётливо понимает Тарталья. — Наверняка она давно в курсе. Просто испытывает». Пульчинелла сохраняет безучастное молчание, лишь внимательно слушает. Оно и понятно: если он во всём будет помогать своему протеже, его обвинят в конфликте интересов и личной заинтересованности. Впрочем, Тарталье сейчас и не нужна его помощь. Всю эту информацию, которую он сейчас собирается предоставить на обсуждение, ему послушно принесли на блюдечке агенты, которых он самостоятельно выдрессировал под свои методы работы. Кому-то эти методы могут показаться странными, но если при этом результат налицо — не плевать бы им всем? — Торговый оборот с Мондштадтом в части поставок вина резко пошёл на убыль, — отвечает Тарталья. — Можете свериться с последним отчётом Регратора, там тоже будет просадка по части доходов. И в это же самое время стали появляться сообщения о нападениях на окраины. Акцизы на импортный алкоголь — одна из прибыльных статей в казну Северного Королевства. Управляющий всеми финансами Панталоне едва ли не заметил щель, в которую просачивается упущенная выгода. — И ты хочешь сказать, что это что-то доказывает? — хмыкает Синьора. Тарталья аккуратно выкладывает на стол фотокарточку и пододвигает ближе к Предвестницам. Даже Пульчинелла, и тот придвигается ближе, чтобы рассмотреть. На фотокарточке запечатлён приятной наружности мужчина на фоне какого-то здания: позади видны большие дубовые бочки, на самой окраине фотокарточки — подвязанные к деревянным подпоркам виноградные лозы. Вся поза мужчины говорит о том, что тот далеко не последнего происхождения, возможно даже из бывшей аристократии Мондштадта. — Крепус Рагнвиндр, — произносит Тарталья. — Владелец винокурни «Рассвет». — Допустим, — замечает Синьора. — Но я всё ещё не вижу доказательств его причастности к волнениям на наших границах. — Прошу прощения, неверно выразился, — отвечает ей Тарталья. Он убирает фотокарточку в сторону и добавляет: — Ныне почивший и бывший владелец винокурни «Рассвет». Именно его убил Урса. А его сына я несколько дней назад видел в наших краях. В тишине, повисшей в зале, раздаются медленные аплодисменты. — Неплохо, Чайльд, — замечает Арлекино. — Но это только твои выводы. Что же, в этом есть доля истины. Снежная не может обвинить Мондштадт в попытках диверсии, пока не доказано, кто именно устраивает погромы и вносит смуту в ряды армии Фатуи. А, значит, придётся устраивать охоту без предупреждения.