blanket of snow: catch your death

«Игра в салочки с генералом Махаматрой» — это нужно записывать в национальный вид спорта куда-нибудь рядом с «поцелуй кувалду» и «убеги от бронепоезда по шпалам». Азартно, но чревато как для физического, так и для душевного здоровья. Записывать при этом надо обязательно где-то после «вывести из себя госпожу Сандроне», потому что поговаривают, что если госпожа кем-то недовольна, то этого кого-то потом и пеплом на ковре Заполярного Дворца не находят. Но всё это, разумеется, лишь слухи. Пару раз они чуть не попались, но генерала Махаматру видели лишь издалека: коренастый, с белыми [почти седыми] волосами, в шлеме, напоминающем морду шакала. Отчасти любопытно: шакал — это дань множеству статуй, установленных в Сумеру, или же тонкий намёк на то, что матра над всеми матрами, как цепной пёс, не отступится, пока не выполнит поставленную перед ним задачу. В этот раз останавливаться в Пардис Дхяй весьма чревато: близко к столице, этот район наверняка будут прочёсывать по миллиметру, лишь бы отыскать тех, кто вероломно вломился в дом Даэны. Если и отдыхать для того, чтобы одолевать большие расстояния, то где-нибудь в лесах, подальше от основных дорог и селений. Собаки. Даже армия Снежной, кажется, не настолько натаскана, как собаки Академии. Заночевать удаётся где-то в лесах чащи Апам. Вокруг шныряют плесенники, то и дело слышно утробное рычание тигров-ришболанд, а погода так и вовсе взбесилась: периодически проглядывающее из-за туч солнце сменяется то проливным ливнем, то наоборот. Несколько фатуйских палаток примостились у отвесного склона: когда с одной стороны от ветра защищает скала, гораздо проще сосредоточить своё внимание на трёх других для самозащиты. Час или около того фатуи сидят перед палатками, негромко переговариваясь. Если выполнять только работу — можно с ума сойти, а такие вот небольшие междусобойчики всегда снимали нервное и эмоциональное напряжение лучше любых других средств. Да и когда ты знаешь, кто твой товарищ, гораздо легче прикрывать ему спину и не ожидать кинжал под ребро. Байки у костра — самое то, мало ж им, что матры объявили охоту на их головы. После агенты расходятся по палаткам, кто по двое, кто по трое — на каждого отдельных палаток не напасёшься. Спасибо и на том, что не выдали одну на всех. Аякс практически сразу же забывается беспокойным, но глубоким сном, свернувшись в спальном мешке. Ингвар же, которому сложно заснуть из-за завываний зверья, приподнимается, чтобы слегка приоткрыть полог палатки и пустить внутрь немного свежего воздуха. Едва ли тигры рискнут подходить к импровизированному людскому кемпингу слишком близко, поэтому последнее, о чём стоит беспокоиться, так это о животных. В связи с последними событиями лесные стражи и матры выглядят куда более серьёзной угрозой. Аякс ёрзает и ворочается в спальном мешке. Ингвар, чуть хмурясь, возвращается на своё место рядом и раздумывает, стоит ли попробовать того разбудить. Говорят, нельзя будить спящих, потому что это может нанести серьёзный вред, однако… однако. Если это дурной сон, то, может, получится аккуратно избавиться от него, и если не разбудить, то сбить сновидение. Ингвар тянется к Аяксу ближе, намереваясь коснуться губами виска, чтобы хоть как-то обозначить для спящего сознания своё присутствие. Говорят, даже прикасаться в таких случаях нельзя, потому что мозг спящего пребывает в таком состоянии, когда он уже достаточно активен, чтобы двигаться, но не достаточно, чтобы проснуться. Парадокс загоняет сознание в глубокий сон, из которого очень сложно вытащить, и остаётся только наблюдать, пока человек не выйдет из своего состояния сам. На самом деле сложно удержаться. Аякс хмурится и сопит, рыжая чёлка растрепалась, а глаза плотно закрыты. На лице вместо расслабления — сосредоточенное напряжение, как будто он не то занимается во сне чем-то важным, не то дерётся. Всё возможно. Прикосновение. Нечеловечески молниеносная реакция. Ингвар даже выдохнуть не успевает: Аякс заваливает его спиной на спальник, перекидывает ногу и садится сверху, придавливая собственным весом и фиксируя коленями предплечья так, что пиро-агент не может сдвинуться. Ингвар сглатывает, когда чувствует что-то острое, давящее ему на глотку. Он лишь бесполезно дёргает руками, но чужие колени фиксируют слишком крепко, не позволяя вырваться. Глаза Ингвара расширяются от ужаса: он не видит во взгляде напротив ничего осознанного — во тьме взгляд Аякса пустой. Мёртвый. Секунда. Вторая. Аякс сонно смаргивает и выпрямляется. Хмурится непонимающе и переводит взгляд на левую руку, а в следующее мгновение подскакивает, переставая давить на Ингвара, и встряхивает ладонью; Ингвар отчётливо видит, как между пальцев Аякса теряет форму и рассыпается мокрыми каплями гидро-стилет. — Какого хера это сейчас было? Голос охриплый. Ингвар прокашливается, чтобы говорить нормально, невольно касается пальцами горла: кожа цела, но всё равно тянет убедиться, что ему ничего не вскрыли. Аякс же ошарашенно смотрит на собственную мокрую ладонь, вода с которой успела стечь не то на брезентовый пол палатки, не то прямиком на спальный мешок. Вот он спал, а вот пытается убить любимого. Много вопросов, мало ответов и, пожалуй, «какого хера?» — действительно самый актуальный из них. — Защитная реакция, я думаю? — в первую секунду Аякс сам не знает, что сказать, поэтому утверждение больше похоже на вопрос к самому себе. И только после он коротко вдыхает и медленно выдыхает, чтобы окончательно сбросить с себя сонное марево. — Я ведь говорил не подходить ко мне со спины, помнишь? — спрашивает осторожно, тянется и осматривает шею Ингвара. — Чёрт, я ж не думал, что ты полезешь ко мне во сне… Ингвар дёргает головой, но не уходит от прикосновения. Навредить Аякс не успел, но это было всё равно впечатляюще. Настолько быстрых рефлексов у людей попросту не бывает. — Защитная реакция. То есть ты не чувствуешь себя со мной в безопасности? Аякс качает головой. Он не это имел в виду. Да и Ингвара обидеть не хотел. — Скорее, я всегда готов защитить себя и близких. Это вдалбливала ему в голову мастер Скирк. Из раза в раз, когда меч выпадал из рук, а колени подгибались от колоссальных нагрузок, она напоминала ему о том, что он сам заглянул в Бездну. И пробудил Его. И раз он смог пробудить, то в будущем он наверняка пригодится. Для этого даже, как оказалось, есть собственный термин. Существовал ли он в боевых искусствах в целом или же был придуман для грязного наследия — мастер Скирк не удосужилась ответить. Техника «мусин» — вглядывайся сознанием в пустоту и добивайся абсолютного отсутствия каких-либо эмоций, так бы будешь наиболее эффективен в бою. Аяксу уже говорили, что когда он с головой уходит в сражение — его взгляд мертвеет. Значит, он достиг совершенства в технике вглядывания в Бездну, потому что Бездна смотрит его глазами в ответ.

***

— Для чего командиру нужна карта? — Как для чего? — недоуменно переспрашивает агент. Потом, немножко подумав, отвечает, как на экзамене: — Карта нужна командиру для того, чтобы он всегда мог ориентироваться на местности, изучить и оценить условия ландшафта для организации боя… — Дайте мне перочинный нож, — прерывает того руководитель группы. После того, как агент достаёт нож, руководитель разрезает карту на несколько частей и отдаёт обрывки подчинённому. Тот, ничего не понимая, обрывки забирает. — Нате, сожгите. Нам больше не понадобится ориентироваться восточнее Стены. К тому времени, когда фатуи перебираются через стену Самиэль, добираться до назначенного места остаётся всего ничего: семь часов до местной пустынной деревушки, а затем, не доходя до неё, ещё почти пять с половиной часов до Дара аль-Шифа. У больницы они будут к полудню, к самому пеклу, раскаляющему пески. И чем дальше они отходят от «цивилизованной части Сумеру» вглубь царства давным-давно почившего Алого Короля, тем меньше миссия напоминает увеселительную прогулку. О том, что это всё ещё Сумеру, подсказывает лишь скромная статуя Дендро Архонта, приютившаяся на развилке дороги. Унуты. Слепые твари, прорывающие себе туннели в глубине песков. Слепые, реагирующие только на звуки и на вибрацию почвы. Одно дело — слышать о них от сослуживцев в Караван-Рибате, и совсем другое — видеть, как под ногами товарища разверзается земля, и тот с головой пропадает в песке. Лишь на миг мелькает не то длинная морда твари, не то толстый рог, которым та пробивает препятствия на своём пути. Агенты пытались копать песок в том месте — тело так и не нашли. Пришлось оставить. Остатки роскоши — брошенные на землю доски, по которым можно ориентироваться, что здесь когда-то проходила дорога. Дорога, впрочем, и сейчас есть, просто теперь Пустыня для своих жителей целиком превратилась в неё. Не в самую прямую и не в самую безопасную, но всё же. К счастью, унутов больше не встречается. Разве что редкая змея выползает из-под сапогов, цветом чешуи сливаясь с песком, или в пожухлых кустах раздаётся испуганный писк маленьких фенеков. Перед деревней Аару встречается пост охраны: все поголовно пустынники. Как гетто, в которое согнали неугодных и отгородили от честных и добропорядочных сумерцев. Но, чтобы не привлекать к себе внимание, лучше загодя свернуть налево, прямо у статуи Дендро Архонта. Делов всего ничего: найти старую больницу, забрать из неё документы, исчезнуть. И, желательно, до того, как матры поймут, что их развели. Отсюда, из пустыни, можно добраться до Снежной не через порт Ормос, а через Фонтейн — сбить возможную погоню со следа. Чем ближе агенты подбираются к Дару аль-Шифа, тем явственнее понимают, что место не самое заброшенное, каким должно было бы оказаться. Развалины, давным-давно никем не использующиеся, облюбованы пустынниками. То тут валяется мусорный клочок, то там — сломанный наконечник стрелы. Мелочи, привлекающие внимание, совсем свежие, ещё не засыпанные песчаными бурями, случающимися в этих краях достаточно часто. Фатуи враз теряют всю свою весёлость и расслабленность. Крадучись, они приближаются к каньону, в котором устроилась их конечная цель, и, не показываясь на виду, рассредотачиваются по возвышенности, чтобы загодя оценить обстановку. Так и есть: помимо основного больничного комплекса в углублении между скал устроились разваливающиеся по кирпичикам небольшие сооружения, и на них без труда можно разглядеть фигуры пустынников с ярко-красными шарфами. Как мишени — стреляй прямо туда, и не ошибёшься, кого-нибудь да прикончишь. Судя по поведению наёмников, они не успели заметить, что за ними кто-то наблюдает. Часть сидит на крышах зданий и щурится на солнце, часть перебирает обмундирование и негромко переговаривается между собой. Агентов заметно меньше по численности, но на их стороне эффект неожиданности. Вряд ли прямо сейчас пустынники ожидают, что на их скрытую от посторонних глаз обитель кто-то решит позариться. Руководителю отряда не нужны слова: едва заметный жест, и тёмные тени сдвигаются с места, быстрым рывком пересекая открытое пространство и растворяясь среди ближайших руин. Всё тихо и спокойно, даже пугливые лисички не повели чувствительными ушами. Но лишь до поры до времени. Появление фатуи взрывает пустынную идиллию. Первые красные брызги летят на песок, раздаются изумлённые крики пустынников, а пиро-агенты же по въевшейся в кровь привычке дерутся молча. Лишь звон стали изогнутых клинков да шорох мелких камней под сапогами сопровождают их натиск. Врываются стремительно, без права на ошибку или раздумье. Сбить с толку, напугать, вынудить удариться в бегство или же сдаться. Или убить. Бить клинками ты можешь, только держа их в руках. Никаких круговых движений на триста шестьдесят, забудь о них, иначе исполосуешь своих же товарищей. Даже если перед тобой закованный в тяжёлое обмундирование противник, при замахе никогда не заводи клинок за себя, помни, что там может стоять прикрывающий твою спину соратник. Увидел перед собой врага — бей не раздумывая. Бей в полную силу. Каждый удар должен нести смерть. Даже если ты не порежешь ему доспех, ты поломаешь ему кости и отправишь его душу если не в Селестию, то в саму Бездну. Впрочем, ещё неизвестно, что из этого хуже. Разрозненные по своей природе пустынники начинают отступать, понимая, что если они продолжат сопротивляться, то все полягут прямо здесь и смешаются с мокнущим от крови и пота песком. Часть бросает оружие и, не оглядываясь, пытается убежать, другая часть ещё оказывает яростное сопротивление, третья же растеряна настолько, что не в состоянии сделать ни то, ни другое. Как только основная масса противников оказывается морально и физически подавлена, наступает краткое затишье. Главный, судя по всему, из наёмников ещё пытается удержаться на ногах и собрать союзников через мат и крики, но на глазах слабеет из-за потери крови: по бедру течёт заметная алая полоса. Агенты не торопятся, не желая рисковать понапрасну в выгодной для себя ситуации. Повисшее молчание прерывается лишь тяжёлым, хриплым дыханием да свистом ветра, даже раненые не стонут, придавленные натянутой струной напряжения. Пауза не затягивается: струна лопается — у ослабевшего пустынника подламывается раненая нога. Подняться на ноги агенты ему уже не дают: окружают, не давая лишний раз рыпнуться вправо-влево, а другие пустынники рассыпаются кто куда, пока им не уделяют столь пристального внимания. Вскинув голову и провожая взглядом бегство подельников, пустынник озлобленно рычит им вслед: — Конец вам, твари! Коне… Тяжёлый носок сапога бьёт прямо по челюсти: крик захлёбывается, на землю льётся кровь вперемешку с осколками зубов. Тот выключается: от болевого шока, не иначе. Фатуи, не имея больше препятствий, рассредотачиваются по территории каньона. Комплекс больницы — вот он, как на ладони, но на всякий случай нужно осмотреть периметр, вдруг тут запрятано что-то ещё. Убедившись, что все пустынники обратились бегством, агенты, наконец, проходят в комплекс. Не самая удивительная часть миссии. В разваливающемся здании больницы обнаруживается подвал. Вероятно… именно там и держали пациентов когда-то. Проверить можно только очутившись внутри. Лестницы нет. Приходится спрыгивать, чтобы исследовать подвал. Пыльно, душновато, свет пробивается через щели в потолке — все лампы, если и были здесь когда-то, давным-давно потухли. Вместо того, чтобы использовать пиро Глаза Порчи, парочка агентов зажигают простецкими спичками свечи — оно и понятно, чтобы не повредить древние записи, если их всё-таки удастся обнаружить. Аякс осматривается по сторонам, не отходя далеко от лаза в потолке. Ощущение, что это место покидали в спешке. На подобные мысли наводят разбросанные и забытые больничные листы, развалившиеся от старости кровати, какие-то личные вещи. Костей не видно: либо растащили звери, либо, если люди здесь и умирали, то хоронили их по-человечески. На первой же каменной опоре висит листок, пожелтевший и осыпающийся. Часть текста на нём ещё можно прочесть, если присмотреться: «Пациент Аббас, мужчина, 23 года. Имеет родинку на левой стороне лба, левша. Пока его состояние остаётся очень тяжёлым. Вероятность выжить без помощи медицинского персонала мала. … Не отчаивайтесь и сохраняйте оптимизм, знайте, что божество наблюдает за нами…» Большая часть сообщения нечитаема из-за старости и повреждений бумаги. От него веет какой-то древней тоской и безнадёжностью. И немного — фанатизмом. Если сейчас демонов-Богов и Архонтов почитают и уважают, но больше полагаются на себя, а не божественное решение, то в те времена такое решение являлось истиной в последней инстанции, приговором и помилованием. Исключая, наверное, Мондштадт — те свергли своего предыдущего Архонта. Среди личных вещей, сиротливо покинутых в больнице, мало что может рассказать об их владельцах. Аякс берёт с ближайшей полки глиняную вазу, вертит в руках и осматривает. Внутри болтается чёрный, иссохший стебелёк — когда-то в этой вазе определённо стояли цветы. А вот на её донышке можно разглядеть едва читаемое клеймо «для Авина». Сколько [сотен] лет назад жил этот самый Авин? Больничные листы, разбросанные по полу — не та информация, которая необходима. Не то чтобы агенты на самом деле знают, что именно искать: нужной Предвестнику вещью может оказаться буквально всё, что угодно, но едва ли ему необходимы параметры больных, мёртвых уже не один десяток лет назад. Немного подальше, практически напротив кроватей, находится и ещё один спуск — на второй ярус подвала. Туда уже спускается только руководитель отряда, агенты же остаются ожидать. — Пс-ст. Смотри. Аякс, отвлекаясь от созерцания трещин, подходит ближе к Ингвару, который указывает на какую-то маленькую вещицу на полке. Присмотревшись, Аякс узнаёт… сахарницу. Что она вообще здесь делает? И надпись по горлышку — Арбааз. — Может тут детей держали, — предполагает Ингвар. — Сомневаюсь, что взрослым в экспериментальных условиях понадобилось бы сладкое. — Думаешь эксперименты ставили? — хмыкает Аякс, ставя сахарницу на место. — Мы говорим о Дотторе, — коротко отвечает на вопрос Ингвар. Ну, да. Логично. Спустя некоторое время руководитель поднимается на верхний ярус подвала, держа в руках несколько увесистых папок, перевязанных шнурками. Маску тот не снимал, но даже так по открытым кусочкам лица видно, насколько тот побледнел. — Не на что смотреть, — бурчит руководитель группы. — Нам здесь больше делать нечего. Из папки выпадает пожелтевшая схематичная зарисовка, ещё какие-то листы с текстом. Аякс наклоняется и подхватывает их, чтобы передать обратно, но замирает, задерживая взгляд на рисунках и описаниях. Слишком легко представить, как описанное происходит на самом деле. Он даже не слышит, как руководитель одёргивает его, требуя вернуть хрупкие документы на родину, и продолжает читать.

≫≪ ≫≪ ≫≪

Шея человека лежит на кирпиче, чтобы голова находилась немного на высоте от операционного стола. Человек жив, но находится в глубоком наркозе. «Разрез кожи волосистой части головы от левого сосцевидного отростка к правому». Скальпель доктора взрезает кожу и проходит под неё. Руки в перчатках соскабливают кожу, обнажая череп по направлению от макушки ко лбу. «Рассечённая кожа отсепаровывается и смещается: сверху до надбровных дуг, а сзади до затылочного бугра». Края полотенца, покрывающего лицо экспериментального образца, заталкиваются в разрез кожи головы. Сильным порывистым движением кожу выворачивают наизнанку, натягивают на глаза и ниже, едва ли не до середины переносицы. Тут же вторая рука со скальпелем ловко подрезает височные мышцы, и кожа сдирается ещё сильнее, наползает краем на рот. Такими же скупыми движениями, словно шпателем по стене, доктор отделяет кожу от затылочной части черепа и оттягивает едва ли не к самому загривку. «Височные мышцы полностью отсекаются и отделяются». Несколько разрезов острым лезвием вскрывают поперечное сечение мышц. Здесь они уже не красные, а белые, и из-под них проглядывает желтоватая кость. В руках доктора уже не скальпель, но пила. Левая, свободная ладонь, опускается на лицо человека, всё ещё закрытое скальпом с макушки и лба да полотенцем, а правая примеривается к первому надпилу. «Распил черепа. Производится по окружности на расстоянии одного-полутора сантиметров от надбровных дуг с таким рассчётом, чтобы линия распила прошла через чешуйчатую часть височных костей и через затылочный бугор». Скрежет металла о кость — зубодробильный. Человек продолжает спать, и даже то, что ему наживую вскрывают череп, не в силах пробудить его. «Ближе к внутренней пластине стружка меняет свой цвет с белого на красный». Сделав распил от одного виска до другого через лоб, доктор приступает ко второму распилу, проходящему также от виска до виска, но ужё через макушку. «Отделение верхнего свода». Подсунув внутрь распила крючок, доктор точным движением на себя снимает четверть черепа и осторожно убирает в сторону. «Проводится визуальный осмотр больших полушарий мозга и степень выраженности борозд. Повреждений при отделении верхнего свода не нанесено». Мозг. Живой и обнажённый, осклизло блестящий под светом ламп над операционным столом. «Инструмент вводится между лобной костью и лобными долями». Как только передняя часть мозга отделяется от черепа, доктор заводит скальпель глубже, не медля перерезает обнажившиеся зрительные и обонятельные нервы, зрительный перекрёсток. Сразу же следом обрезает глазодвигательные нервы. «Вскрывается гипофизарная ямка турецкого седла. Мозжечок отделяется по самому краю пирамиды височных костей, одновременно с этим перерезаются черепные нервы и сонные артерии». Для того, чтобы пересадить живой мозг в подготовленную среду, должно отводиться не больше пары минут, иначе велик риск гибели экземпляра. Доктор, ни секунды не медля, отделяет сонные артерии и проталкивает нож в большое затылочное отверстие, чтобы пересечь продолговатый мозг. Как только большие полушария оказываются в его руках, он тут же поспешно, но со всеми предосторожностями помещает их в предназначенный сосуд. Машину.

≫≪ ≫≪ ≫≪