заложники прошлого

Веревки впиваются в запястья, оставляя болезненные следы на коже. Ки Хун тяжело дышит, грудь сжимается в тисках ужаса и бессилия. Воздух обжигает горло, каждый вдох отдается тупой болью. Его взгляд прикован к глазам Ин Хо – глазам, которые прежде казались холодными и отстраненными, теперь же полны странного, тревожного тепла. Это тепло, как ядовитый плющ, обвивает сердце Ки Хуна, причиняя нестерпимую боль. Он до безумия хочет верить в то, что все это – сон, чушь, может, даже розыгрыш. Ки Хун отказывается принимать тот факт, что добрый, заботливый и в меру жестокий Ен Иль – вымышленный персонаж, тщательно продуманный созданный образ этого человека. Дуло пистолета, холодное и твердое, направлено прямо ему в лицо. Запах металла смешивается с запахом крови – своей собственной, медленно сочившейся из ссадин на запястьях. Ин Хо говорил, его голос, обычно спокойный и низкий, теперь звучит слишком мягко, слишком… искренне. Слова проплывают мимо, застревая в ушах осколками разбитого стекла. —… Вы знаете, Ки Хун, — произносит Ин Хо, и его голос тих, почти схожий на шепот, — эти несколько дней… Ваша компания была приятной. Неожиданно приятной. Каждое слово раздается в тишине, отдаваясь эхом в черепе Ки Хуна. Ему больно. Не только физически, от веревок, от холода дула, от глубокой, растягивающей грудь боли. Больно именно от этих слов, от этой фальшивой ласковости, от этой издевательской притворной теплоты. Он помнит их игры, помнит запах крови, помнит застывший ужас в глазах погибших. И сейчас, в этом мгновении, глядя в лицо человека, ответственного за все это, он понимает, что «приятная компания» была лишь декорацией, тонкой маской, скрывающей жестокую и безжалостную правду. Эти слова были плевком в лицо, горьким напоминанием о его бессилии, о его вынужденном участии в этом кровопролитном спектакле. Он видит в глазах Ин Хо не сожаление, не раскаяние, а что-то более глубокое, более темное... вероятно, удовольствие. И это намного страшнее, чем сам пистолет, приставленный к его лбу. Это как медленное убийство, растянутое на вечность. Убийство его надежды. Внимание Ки Хуна целиком поглощает лицо Ин Хо, освещенное теплым светом лампы. Лицо, которое, казалось, он знает всю жизнь, и которое одновременно остается для него загадкой, запертой за семью печатями. Глубоко внутри, несмотря на все ужасы пережитого, несмотря на смерть лучшего друга, наивность Ки Хуна, его врожденное милосердие, не позволяют ему полностью отказаться от веры в человечность Ин Хо. Эта вера хрупкая, как крыло бабочки, но она все еще отчаянно трепыхается в его груди. В его глазах, уставших, но полных надежды, которую он сам не может объяснить, застывает вопрос. Вопрос, который заставляет его преодолеть ужас, заставляет его выжать из себя едва ли не последний остаток храбрости. Его голос, срывавшийся от напряжения, едва слышен, но каждое слово звучит как удар молотком: — Скажите честно… — Сон делает глубокий вздох, словно собираясь с силами для последнего прыжка. — Вам приносило удовольствие видеть мои страдания? Например, когда вы на моих глазах убили моего лучшего друга? Вопрос прозвучал как приговор. Воздух сгустился, будто вокруг них стала тяжелее сама атмосфера. Хван замер, его рука, державшая пистолет, невольно дрогнула. Микроскопическое движение, которое Ки Хун замечает из-за сверхчувствительной напряженности своего состояния. Не само лицо, а его руки, предали его. Молчание протянулось, кажется, на вечность. Ки Хун с напряжением ждет ответа, внимательно следя за каждым мышечным волокном на физиономии ведущего. Наконец, Ин Хо отвечает, его голос спокойный, без каких-либо колебаний, без тени сомнения, ровный и бесстрастный: — Нет. Ответ прозвучал как выстрел, но не из пистолета. Несмотря на все доказательства, несмотря на весь опыт, Ки Хун в глубине души хочет верить в эти слова. Хочет верить в нечто более светлое и хорошее, скрытое за маской безразличного ведущего. Но недоверие тоже живет, подобно паразиту, в его сердце. Его весь мир, кажется, висит на волоске, на этом односложном отрицании, которое могло быть правдой, а могло быть и просто мастерски сыгранной ролью. Ки Хун чувствует, как подступает к горлу комок, душащий, заставляющий его чуть ли не задыхаться. Его тело сотрясается от едва сдерживаемой истерики, от осознания всей бездны ужаса, в которую он угодил. Он почти не слышит собственного голоса, когда выдыхает всего лишь одно слово, короткое, отчаянное, пронзительное: — Почему? Вопрос, прозвучавший как хрип, повисает в воздухе, тяжелый и невыносимый. Хван не отвечает сразу. Он смотрит на Ки Хуна, и в его взгляде читается что-то сложное, не поддающееся объяснению. Что-то, что заставляет сердце Ки Хуна барахтаться в груди, как выброшенная на берег рыба. И тогда, совсем незаметно, едва уловимо, дрогнул уголок губ Ин Хо. Не грустная усмешка, не презрительный изгиб, а что-то совершенно другое. На мгновение его губы вздергиваются вверх, как бы в болезненном спазме, и Ки Хун ощущает нечто похожее на сочувствие. — Я ощутил к вам странную привязанность. С каждым днем, что я проводил рядом с вами, она разрасталась, проникая куда-то внутрь. Признаться, это чувство я ненавидел. Ненавижу до сих пор. «— Потому что оно означает только одно: я снова на грани того, чтобы чувствовать». Эти слова прозвучали не как оправдание, не как объяснение, а как страшное признание. В них не было ни капли высокомерия, ни малейшего намека на превосходство. Только горькая, чистая правда о человеке, который, казалось, давно утратил способность к состраданию, к эмоциям. Привязанность, рожденная среди смерти и насилия, стала для него проклятием, напоминанием о той части его самого, которую он многие года всеми силами пытался подавить. И это признание было страшнее любого выстрела. Страшнее, потому что открывало бездну человеческой слабости, спрятанную за маской безжалостного ведущего. Ки Хун не выдерживает. Взгляд Ин Хо, сложный коктейль из боли, сожаления и чего-то еще, неуловимо темного, прожигает его насквозь. Он не может больше смотреть в эти глаза, в это зеркало, отражающее и его собственную душу, и чудовищную реальность их положения. Его собственная реальность рухнула, оставив лишь горький пепел отчаяния. Он отворачивается, не в силах больше выносить этот тихий, мучительный спектакль. Голос его прозвучал еле слышно: — Заканчивайте со мной. Жмите на курок. Ин Хо не двинулся. Его рука, сжимающая пистолет, застыла в воздухе. Он думает. Не о стратегии, не о выживании, а о чем-то гораздо более глубоком и неопределенном. Он не то чтобы не хочет убивать Ки Хуна. Он не может. Что-то не позволяет ему нажать на курок, что-то, застрявшее глубоко внутри, запутывая его мысли, парализуя волю. Время в очередной раз тянется бесконечно, наполняясь густой, невыносимой тишиной. И затем, как удар грома среди ясного неба, прозвучало слово, которое Ки Хун никак не ожидал услышать: — Нет. Ин Хо резко выбрасывает пистолет в сторону, словно отбрасывая тяжкий груз, сковывающий его душу. Металл звякнул о бетонный пол, звук эхом разнесся по замкнутому пространству. Он развернулся к Ки Хуну спиной, оставляя его в безмолвии, залитом теплым светом, который теперь кажется еще более жестоким. Его плечи опускаются, будто под тяжестью невыносимого бремени, которое он носил, и, наконец, сбросил. Голос его, когда он вновь заговорил, был глух и устал, как голос человека, пережившего слишком много. — Я даю вам последний шанс, игрок четыреста пятьдесят шесть, — произнес он. — Живите той жизнью, какой должны были жить еще после ваших первых игр. Больше не допускайте даже мысли о мести. Полагаю, вы уже поняли, к чему это приведет, если попытаетесь еще раз. Смиритесь и сдайтесь. Я был рад быть вашим другом, пусть и на короткое время. Впредь будьте внимательны к людям, не доверяйте всем подряд. Слова эти прозвучали как прощание, как благословение и проклятие одновременно. Ки Хун ничего не ответил. Он сидит, неподвижный, словно окаменевший от ужаса, от осознания глубины пропасти, которая разверзлась перед ним. Эти слова, это неожиданное прощение, кажутся ему хуже смерти. Они разрушают его надежду на возмездие, на справедливость, на то, что он, наконец-то, сможет очистить душу. Лучше бы убил, думается ему, скрежеща зубами, лучше бы пуля быстро и бесповоротно положила конец этой невыносимой боли, чем это медленное, мучительное убийство надежды. Этот последний шанс был приговором, написанным не кровью, а холодными словами. Ин Хо коротко что-то прошипел в рацию. Он не оглянулся, даже не взглянул на Ки Хуна, просто повернулся и вышел, оставив за собой лишь гулкую тишину и запах пороха, который, кажется, въелся в саму ткань реальности. Дверь бесшумно за ним закрылась, и в наступившей темноте Ки Хуна охватывает ощущение обреченности, не оставляющее и малейшей надежды. Он не замечает, как перед ним появляются двое солдат, похожих на призраков, вынырнувших из глубин тьмы. Их черные маски полностью скрывают лица, оставляя лишь зловеще-белые квадраты, нарисованные на них, – холодные, пустые глаза этой новой реальности. Они словно воплощение смерти, немые и безжалостные. Не успевает Ки Хун и вздрогнуть, как солдаты сжимают его плечи, грубо заламывая и без того связанные руки за спину. Боль пронзает его тело, но Ки Хун не сопротивляется. Сил больше нет. Он выжат, как лимон, опустошен до самой глубины души. В его глазах не осталось ни пламени мести, ни отчаяния, ни надежды. Только пустота. Еще одна черная повязка, холодная и грубая, с завидной легкостью затмевает ему и без того потускневший взгляд. Мир погружается в непроглядную тьму, и Ки Хун позволяет себя увести, поддавшись неминуемому. Он сломлен, уничтожен, и все, что осталось, – это безмолвие и темнота, которая обволакивает его с головой, поглощая остатки его бытия. Длинный, бесконечно тянущийся коридор поглощает Ин Хо тьмой, словно бездонная пасть. Каждый шаг отдается глухим эхом, усиливая ощущение одиночества и изоляции. Он идет, не спеша, его фигура тонет в полумраке, точно призрак, бродящий по лабиринту собственных воспоминаний. В свете, пробивающемся из редких щелей в потолке, блеснула черная маска, и Ин Хо, не торопясь, надевает ее, скрывая лицо, душу, и, возможно, самого себя. Поворот за поворотом, дверь за дверью – коридор вился, подобно змее, не желая выпустить свою жертву. Наконец, он останавливается перед массивной дверью, выполненной из темного, почти черного дерева. Она бесшумно распахивается, впуская его в комнату, окутанную густой тьмой. В центре, полукругом, стоят кресла, на каждом из которых сидит человек. Трое. Их лица скрывают немного отличающиеся друг от друга черные маски, лишь ромбы на лбах напоминают о безликой, механистической жестокости этого места. Один из них, чья фигура выделяется несколько больше остальных, заговорил – голос его звучал глухо, словно из-под земли: — Я считаю господина ведущего потенциальной угрозой, возможным отступником. Все мы прекрасно слышали его разговор с четыреста пятьдесят шестым… Его слова… они вызывают некоторые опасения. Господин ведущий слишком вжился в роль обычного человека, что неприемлемо для его нынешнего статуса. Этот статус он заслужил лишь благодаря своему хладнокровию, рациональности, следованию всех здешних законов. Что мы услышали в его диалоге с тем игроком? Слова, подтверждающие о проявлении слабости к нему? Недопустимо. Две других фигуры кивнули, их маски остаются неподвижны, безэмоциональны. Они обсуждают судьбу Ин Хо, как будто решают, какой марки краску лучше использовать для перекрашивания стены. Хван стоит неподвижно, молчаливо наблюдая за этим спектаклем. Ему, признаться, все равно, что они говорят. Он превосходно осознавал, как сильно рискует, оставляя Сон Ки Хуна в живых. Эти люди, называющие себя «Правой рукой создателя», являются лишь марионетками в чудовищном механизме. Их суждения не имеют для него значения. — Господин ведущий, прошу, следуйте за мной, — голос первого человека прозвучал как приказ, лишенный всяких эмоций. Ин Хо не ответил, просто пошел. Покорно. Беспрекословно. Ему безразлично. Он знал, что за свой поступок понесет соответствующее наказание.

***

Резкий рывок. Ки Хун распахивает глаза, словно кто-то грубо вырвал его из объятий забытья. Сердце бешено колотится, барабаня в груди, словно пытается вырваться наружу. Он сидит на диване, весь в поту, дыхание сбитое, рваное. За окном город медленно погружается в сумерки, огненные всполохи заката постепенно гаснут, уступая место наступающей ночи. Он уснул, сам того не осознав. И снова в своем сне увидел это. Кошмар. Тот самый, из прошлого, пронизывающий до костей, не отпускающий ни на минуту. Сколько времени прошло с того дня? Год, кажется. Год, а чувство, будто это было вчера. Год, а ужас, застывший в памяти, не утратил ни капли своей остроты, не поблек, не потускнел. Он все еще чувствует на себе тот ледяной, пронзительный взгляд, все еще слышит приглушенные крики и зловещий шепот смерти. Он не может забыть. Не может забыть теплые брызги крови, не может забыть липкую, тягучую влагу на своих руках. Не может забыть искаженные от боли лица, взгляды, полные отчаяния. И больше всего – он не может забыть Хвана Ин Хо. Его лицо, его спокойствие, его жестокую равнодушность. Ин Хо, растоптавший его не только физически, но и морально, оставивший его голым, беззащитным, потерянным в бескрайнем океане ужаса. Эта тень, призрак его прошлого, не отпускает его, преследуя в ночных кошмарах, оставляя после себя горький привкус безысходности. Он сломлен, раздавлен. Город дышит прохладой, обещающей умиротворение, которого Ки Хуну так отчаянно недостает. Решение приходит внезапно – ему нужно выбраться, подышать свежим воздухом, хоть немного отвлечься от кошмара, который неотступно преследует его в каждом вздохе, каждом биении сердца. Единственный человек, с кем он поддерживает связь после всего произошедшего – Хван Чун Хо, сводный младший брат Ин Хо. Этот человек, который был рядом, когда они планировали положить конец смертельным играм… тот, кто тоже выжил. Кто же знал, что капитан корабля, их некая надежда, работал на ведущего. Ки Хун выходит из многоэтажки, утопающей в полумраке небогатого района. Здание стоит, как молчаливый свидетель его бегства от собственного прошлого, от призраков, которые до сих пор бродят по его памяти. Деньги, полученные за чужие смерти, – тяжелое наследство, – лежат мертвым грузом. Ки Хун почти не трогает их. Они символ того, через что он прошел, и от одной мысли о трате этих денег его всего передергивает. Он останавливается на светофоре, ожидая зеленого сигнала, позволяющего ему перейти улицу, и достает телефон. Экран освещает его лицо, выхватывая из темноты напряженное выражение. Ему нужно написать Чун Хо. Поделиться хоть чем-нибудь. Спросить, как он. Но мысль застывает где-то в горле. Чун Хо – полицейский. Наверняка, сейчас на смене. Наверняка, устал. Не стоит его беспокоить. Ки Хун вздыхает, тусклый свет светофора отражается в его глазах, полных горечи и усталости. Он убирает телефон обратно в карман легкой темно-зеленой кофты, и, когда загорается зеленый свет, медленно двигается дальше, растворяясь в городе, который кажется таким же бездушным и равнодушным, как и весь его мир. Ноги сами несут Ки Хуна вперед. Он идет, погруженный в свои мысли, не замечая, как окружающая обстановка меняется. Высотные здания сменились невысокими домами, а шумный городской пейзаж уступил место тишине небольшого района с рядами маленьких ларьков, приютившихся вдоль узких улочек. Воздух здесь другой – чище, пропитанный запахами моря и какой-то неприметной, но уютной домашней атмосферой. И вдруг – знакомый голос, вырвавший его из оцепенения. — О, Ки Хун! Пожилая женщина, стоящая у своего ларька, улыбнулась, ее лицо, изборожденное морщинами, светится теплом. Мать его друга, давно ушедшего в мир иной. Ки Хун выдавливает улыбку, подходит ближе, обнимая ее. — Здравствуйте, матушка, — ласково произнес он. Он уже с давних пор называет ее так, а та и не возражает. Ее счастливая улыбка говорит о многом. Она рассказывает о своем удачном дне, о больших продажах сушеных морепродуктов, и Ки Хун слушает, кивает, пытаясь скрыть свой внутренний хаос. А затем – имя. Имя, которое пронзает его подобно молнии. — Ин Хо, подойдите ко мне, пожалуйста! — радостно протараторила она. Фигура, появившаяся из-за ларька, оказывается знакомой до боли. Ин Хо. Он приветливо улыбается. Широкая, открытая улыбка простого человека, обычного рабочего. Ки Хун смотрит на него, не понимая, что чувствует. Ненависть? Недоумение? Ошеломление? Внутри все перемешалось, образуя коктейль из острой боли и непонимания. — Помнишь, я говорила, что нашла себе помощника на дни, когда ты не можешь выходить? Вот, это он, Хван Ин Хо. Сильный такой, ух! — смеясь, говорила женщина, совершенно не замечая, как лицо Ки Хуна резко побледнело, как его брови сжались в одну линию. Ин Хо дружелюбно протягивает руку. — Приятно с вами познакомиться, Ки Хун.