Дом восходящего солнца

Обито ждал. По обыкновению — час, сидя на каменном выступе, всматривался в даль, ища знакомый силуэт и красноватое пятно. Спиральный распускал свои лепестки, открывая его лицо: раны прели из-за высокой влажности. Пальцы на коже. Она гладкая, слегка холодная. Ожидание всегда давалось ему с трудом, он был нетерпелив и импульсивен, однако, именно этот час ожидания виделся ему… несколько иным. В голове — пусто, разве что гулким эхом разносятся мысли о «Глазе Луны». Он вновь ощупывает кожу на предплечье, чувствует холод, гладкость кожи и больше ничего. Образ мёртвой, уже холодной Рин не оставлял его. Она всегда рядом, и одновременно с этим она так далеко. Любимая протягивает ему руку, нежно улыбаясь, но он не может схватить её, как и почувствовать её присутствие. Кажется, луч света отделяют от него свинцовые тучи, давая ему увидеть лишь его жалкие проблески да бутафорию вокруг. Невыносимо. Проблески теплоты её рук доходят до него быстрее, чем тупая боль — без удивления он понимает, что, хоть и чувствуя её в полной мере, он может игнорировать. «Сколько я уже здесь?» Обито вздрагивает, почти что подпрыгивает на месте — также он отреагировал бы и раньше — и впивается пальцами в свои плечи, обнимая. Отчётливо ощущает, как напрягаются мышцы, как саднит неглубокие царапины от разрывающих кожу ногтей — и тут же шипит от острой боли, имеющей вполне себе конкретную локализацию. Где-то позади недовольную гримасу строит Зецу, фыркая попутно. Сознание затоплено страхом и отчаянием, едкими и липкими, вытравляющими все воспоминания, а надежду на что-то, кроме плана «Глаз Луны» заставляет признавать не более чем глупостью — когда становится особенно страшно от вездесущего запаха пороха и крови. Он слышит Зецу, но его голос доносится гулким эхом, а смысл сказанного доходит ещё дольше. Обито знает, что вокруг — не сон, но предпочитает думать иначе: потому что это именно ему хочется рыдать, сбежать из донельзя несправедливого, плоского и обесцвеченного мира. И только поэтому ждёт, когда поблизости появится обладатель риннегана и чудовищных запасов чакры. В его голове отчаянно бьётся: «Найти Нагато. Переманить. Хвостатые. Воскрешение Мадары. Рин.» Ради последней он готов сидеть на холодном камне хоть весь день, да сколько угодно — главное дождаться Нагато. Он отчего-то уверен, что Нагато придёт к нему, отчего-то ему кажется, что своими глазами Нагато видит сквозь сны истинный мир, словно смотрит сквозь пространство и время, но почему-то силится спасти этот — никчемный, состоящий из одних лишь картонных декораций. А потому — игнорирует замечания Зецу, даже его неуместных и когда-то обидных шуток не воспринимает, лишь изредка тупо смотрит на проводника воли Мадары в этом мире, повторяя ставшее мантрой: «У него нет выбора. Он придёт.» Обито каждый раз находит поступкам Нагато новое оправдание: сначала он был уверен — дело в том, что это глаза Мадары, пересаженные Узумаки ещё в младенчестве. Мадара ведь тоже силился спасти этот мир? У Учих особое отношение к глазам, а потому Обито уверен в этой гипотезе (для него — теории). Обито на секунду рад — он вновь понимает, в чём дело: Нагато хочет превратить кошмар в счастливый сон для дорогих сердцу людей. До того, как они познают истинный мир. Похвально. Но обманчиво. Обито разочарован: может, Нагато не понимает, что его окружает? Может, он слишком привык к убийствам и разрушениям? Или ещё хуже: тот, кому пророчили принести мир, стать одним из его спасителей — обратился к тёмной ипостаси риннегана, разрушительной и захватывающей дух своей силой. — Обито, — окликает Зецу, — к нам приближаются. Этого хватает: Учиха тут же вскакивает, активированным шаринганом высматривает Нагато, ищет лёгкое фиолетовое свечение чакры. Но его накрывает притупленное разочарование: за завесой дождя, вне их пещеры идёт Яхико, прихрамывая на одну ногу. Тем не менее — это уже что-то. Обито во время первой же встречи понял: лидер их шайки — проблема, высокой стеной отгораживающая Нагато от него, преграда, за которой первые шаги к его личному и всеобщему счастью. Но если придётся с ним сотрудничать — Обито будет. — Не его я хотел видеть, — процедил лжеМадара, садясь вновь и принимая максимально непринуждённую позу, и, стоило только Яхико зайти за границу дождя, в пещеру, пробасил: — Видимо, ты считаешь, что общение со мной — это только твоё право. Яхико не обратил внимание на провокацию, подошёл ближе, оставляя за собой мокрые следы. Уж от него Обито ожидал какой-никакой, но реакции. Впрочем, после случившегося — не удивительно. Вполне вероятно, что Яхико и Конан впервые узрели силу необузданного риннегана: слишком уж хорошо он запомнил страх на их лицах, сам прочувствовал невероятно сильную жажду убийства. Жажду защитить то, что дорого, незаменимо — это чувство Обито отделит от плевел, найдёт его среди бесконечной мешанины наслоенных эмоций. Уж слишком Нагато напоминал самого себя. Обито подметил: плащ лидера сплошь в грязи, будто тот кубарем скатился в лужицу, в голубых, широко раскрытых глазах — шок. Пригляделся — на поле плаща пятно другого оттенка, чуть выше — брызги такого же цвета. — Я хочу поговорить. О Нагато. — Знаю, однако, на сколько мне помнится, ты решил, что вы не нуждаетесь в моей помощи, — деловито завёл Учиха, — впрочем, моя цель — помогать обладателю риннегана, так что… — Что это было? Что за существо призвал Нагато? — бесцеремонно оборвал Яхико, держась за катану. Судорожно сжатые на её рукояти руки в крови и грязи. Обито усмехнулся: таким его не ранить, даже не достать. — Хм, думаю, ты о Гедо Мазо. — Мне плевать, как эта штука называется. Яхико глядел тяжело исподлобья, периодически переводя взгляд на хищно улыбающегося Зецу. — Хорошо, — кивнул Обито, встав, отчего Яхико отпрянул назад. — Я расскажу тебе.

***

Порой тьма окружающего мира берёт вверх над ними, и надежда угасает, оставляя после себя только тлеющие головешки. Самые уязвимые срываются, не в силах видеть смерти товарищей, мстят или заканчивают свои страдания, неважно как — ядом или быстрым ударом куная в горло. Ханзо старается, изо всех сил старается, но и его силы — и физические, и моральные — уже на исходе. По земле страны Дождя роятся ниндзя трёх стран, а собственные вынуждены вести партизанскую войну, не вступая в прямой бой — их слишком мало, остаётся надеяться только на хитрость. Третья мировая война шиноби не оставила места сантиментам. Яхико искренне верит: мира можно добиться только искренним разговором с противником, проявив уважение к умершим и сострадание к живым, мучающимся картинами былого и настоящего. Эмпатия — его сила, на которой зиждется идеология. Нагато знает это и втайне завидует: его способность чувствовать боль окружающих как свою приносит только мучения, порой — неконтролируемую ярость и злобу, рвущуюся наружу огромными потоками чакры, и ему кажется, что ещё немного, и он сгорит изнутри от необычно сильных, разрывающих и жгущих нутро чувств. Мысли пожирают его после, и, заходясь в потоке самоуничижения, он не может не думать о неоправданной жестокости, царящей вокруг, а риннеган — дар в этой реальности, и проклятье — в той, какую бы они хотели видеть, без насилия и войн. Смотря на бьющиеся о стекло капли, он пытается найти Яхико и Конан. Чакра Конан — тёплая, нежно обхватывает тело тёплым коканом, отчего накатывает лёгкая и приятная усталость, хочется заснуть и никогда не выбираться из ласковых объятий. Чакра Яхико больше похожа на сильный и рвущийся в стороны поток энергии и порывы ветра, и, чувствуя её, Нагато понимает: у него за плечами всегда есть тот, кто не даст ему остановиться. Очередная стычка: Конан, как всегда, поддерживает их, стоя сзади. Яхико отбивает вражеские удары мечом, а сам Нагато использует простенькие дзюцу стихии ветра, сбивая нападающих с ног. Выживают сильнейшие. Шиноби Облака подкрадывается незаметно. Последнее, что помнил Нагато — собственный крик, звучащий ему в унисон громкий рык и болезненно громкий звон разбивающейся вазы. «Я едва не убил их» — бойко пульсировало в голове, а усталость, как всегда появившаяся после неосознанного использования риннегана, на этот раз была особенно сильна, и сопротивляться ей, снедающей мысли — за гранью возможного. В этот раз было иначе — понимает Нагато — внутри зиждится невыносимое чувство пустоты. Внезапно Конан и Яхико перестали что-либо значить для него, и осознание этого толстым клином вины вбивалось в и так затуманенный рассудок. Нагато ощущает себя безмерно одиноким, будто у него забрали кого-то очень важного, загнали в клетку, дабы отлучить от него. Оторвали в буквальном смысле — по крайней мере, именно так мог описать это сам Нагато. Что-то шепчет ему о собственной фрагментированности. Он, еле разлепив веки, попробовал сесть — тут же закружилась голова и замутило, перед глазами поплыло, а руки, дрожавшие от слабости, потяжелели. В воздух поднялись блестящие частички — он хорошо видел их, падая на футон, и ему казалось, что время замедлилось: серебристый вихрь пылинок лениво шевелился, постепенно и нерасторопно опадая вниз. Суставы и мышцы дико болели, и Нагато предпочитал концентрироваться на пылинках, то и дело взмывающих — в этой части страны всегда ветрено. Те падали и на него, мерцали на носу и руках, но смахнуть — ни сил, ни желания. Нега от чакры Конан не спасала, от неё только больше хотелось пасть в спасительный кокон сна. Нагато ворочался, впав в поверхностный — казалось, должен заснуть крепко и на долго — сон, и не знал, что есть реальность, а что — странный сон, в котором ему виделись образы людей, которых он никогда не знал, но эти чудные виденья казались маревом прошедших дней, осколками потерянного прошлого, которые никак не хотят принимать цельный образ. Нагато вспоминает, что перед тем, как очнуться там, на поле боя, он видел лица друзей — на деле даже больше — и удивительно красивые пейзажи: радугу, блестящее что-то на земле и яркие, но не до рези в глазах, слегка пробивающиеся через бледные облака, лучи солнца. А после — тьма. Он понимает, что спасительным был не сон, а бессознательность.

***

«Джигокудо — путь искупления Нараков, после смерти попадающих в Джигоку, плывя по реке Сандзу. Находящиеся в Джигоку не знают времени, и распределены по уровням Мира Нараков неравномерно, ибо Мир нечисти слоист, как наследующий имя Рикудо Сеннина, я могу быть в этом уверен. Однако, сколько слоёв в Джигоку мне не известно, так же, как и то, что они собой представляют и в каком порядке располагаются. Судя по всему, Джигоку — лишь часть мира, в который мы являемся после смерти нашего физического воплощения. Известно точно только одно: во главе первых слоёв — остальное мне неведомо — стоит Мэйфу-но-Оо, имеющий доступ к подконтрольной ему области. Какую роль занимает Шинигами — вопрос хороший, но, к сожалению, остающийся без ответа, однако осмелюсь предположить, что божество, которому поклоняются Узумаки, всего лишь проводник душ в загробный мир, хоть и обладающий некоторой властью. Возможно, данная сущность является полубогом. Как бы то ни было, точно известно, что достопочтенный Рикудо способен контролировать Мэйфу-но-Оо, кажется, что Царствующий над Джигоку является личным призывом обладателей риннегана, более того, никаких печатей для призыва он не требует, также следует отметить: при его появлении в нашем мире — так говорил отец — не появляется классических фуинов и дзюцу призыва. Чем жертвует владелец глаз Бога — достоверных исследований по данной теме нет. Даже отец не мог толком ответить на этот вопрос. Со статуей Гедо дела обстоят иначе: известно, что при относительном недостатке собственной чакры (конкретных чисел узнать не удалось), статуя поглощает некоторую долю чакры владельца и связывается с ним таким образом навсегда. Называть данное явление паразитизмом ошибочно: *** получил бессмертие. Он также обходился без еды, воды и сна (следует отметить, что вопреки упомянутым фактам, владельцу риннегана, обретшему связь с Гедо, нужно заботиться о благополучии своего физического тела, дабы удерживать его в нашем мире, в ином случае он выйдет за пределы Сансары и обретёт себя в ином, неведомом нам измерении). Тип связи *** со статуей — корневая. При призыве Гедо Мазо фуины призыва не появляются, от использующего технику не требуется крови. Интересным представляется и факт того, что при угрозе жизни владельца риннегана статуя стремится защитить его, что проявляется как в передаче чакры и жизненных сил, так и в явлении Гедо Мазо в момент опасности и последующей агрессии с её стороны, касается это и тех, кто не имел возможности связать себя со статуей, из-за чего я, наследующий имя Рикудо, могу предположить, что пробуждение риннегана сопровождается возникновением уз между статуей и обладателем глаз; вероятно степень привязанности друг к другу прямо пропорциональна степени развития риннегана и длительности наличия между ними связи. Судя по всему, для раскрытия секретов риннегана требуется знать природу чакры, души и так называемой «жизненной силы». Первичное предположение об антагонизме Мэйфу-но-Оо и Гедо Мазо отвергается: как написано выше, чем дольше Гедо и её владелец связанны друг с другом, тем сильнее эта связь, в связи с чем человеческое существо лишается своих физиологических потребностей, но это ни в коем случае нельзя путать с полным биологическим бессмертием — владельцы глаз, сливаясь со статуей или Десятихвостым, способны осуществлять инфузию в иное измерение, однако выйти из него не могут. Фактически — становятся бестелесными духами, способными проявлять себя в нескольких мирах и существующие в них одновременно. Зачастую это происходит в случае полного игнорирования потребностей физической оболочки, в частности — истощения запасов чакры. Собственно говоря, это и произошло с достопочтенным Рикудо Сеннином, однако он, по-видимому, сам пожелал трансценденции, в надежде найти покой для своей измученной души. Нельзя не отметить: одной из самых поразительных способностей, даруемых риннеганом, является возможность взывать к мёртвым, возвращать их к жизни, вырывая из Джигоку и насильно внедряя в круг Сансары. Ринне тенсей но дзюцу — так прозвали технику — не требовала печатей от Рикудо Сеннина, что ни одному из ныне живущих не под силу. Но вполне целесообразно попытаться использовать печать концентрации чакры. Затраты чакры при её использовании колоссальны, вероятно — даже смертельны. Тем не менее, важно понимать: при проникновении души мертвеца в нижние слои Джигоку попытки воскрешения скорее всего не возымеют эффекта.»

***

В чувствительные глаза попал свет — это солнечные лучи вошли в хижину вместе с Яхико, от чакры которого сердце забилось быстрее, а во рту пересохло. От рези в глазах Узумаки проснулся — совершенно разбитым и усталым — и, промолвил еле слышимое: «Воды..» Яхико, подойдя к другу и приподняв его голову, придерживал флягу, из которой тот пил большими глотками, не часто, словно отдыхая от такого простого действия. Нахмурившись, Яхико оглядел бледного Нагато и, пока тот пил, твёрдо сказал: — Не используй ту технику, Нагато. Оторвавшись от фляги, Нагато вопросительно посмотрел на лидера организации, прищурившись из-за слишком яркого света. — Я не контролирую это, ты знаешь, — тихо и устало проговорил он, снова ложась, — я даже не помню, что использовал в этот раз. И, — голос дрогнул, — что было до и после тоже не помню. Всё как в тумане. — Понимаю, — кивнул шиноби, всё также пристально и взволновано смотря куда-то, — просто то, что ты призвал… — Яхико тяжело выдохнул, — это было… Впервые за всю жизнь Яхико не мог найти слов, чтобы описать увиденное. И прочувствованное. В последнем случае ещё и потому что боялся, до кома в груди боялся навредить Нагато. В детстве он, конечно, мог в приступе голодной раздражительности сказать что-то обидное Нагато или грубо подшутить над Конан, однако и голод, и банальная мальчишеская бравада уже давно канули в небытие. Нагато стал названным братом и лучшим другом. — Ужасно? Нагато, полуприкрыв глаза, сглотнул, уставившись на паутину в верхнем углу дома. В мыслях — глина и заунывные молитвы, печальное и тревожное выражение лица матери, испуганное и озабоченное — Яхико и Конан. Джирайя называл риннеган глазами бога, и Нагато думалось порой, что бог этот жесток. А потом он вспоминал рассказ об учении ниншу, которое по итогу стало оружием, и понимал, что проблема кроется в людях, не умевших свою природу контролировать. Следовательно — проблема в нём самом. В том, что он там, глубоко внутри, жесток и беспощаден. Собственная сила, необузданная, похожая на яростно клокочущего зверя за ржавыми прутьями, пугала. Потому что страшно понимать, как легко можно отнять чужую жизнь, как хрупок человек, очерствевший, виновный только в том, что глава страны решил развязать войну, ломающей судьбы. Страшно осознавать, что эта сила пробудилась в нём — в том, кто о ней и не просил. Страшно думать о том, что не сможет контролировать её и направить в мирное русло. Ещё страшнее — понимать, что и главы стран всего лишь заложники сложившего порядка. — Ага… Яхико, виновато опустив глаза, сжал руку Нагато, с ужасом вспоминая пережитое. Принялся думать о том, как помочь другу. — Я имею в виду, то… существо было ужасным, — зашёлся он в оправданиях. — Я понимаю, почему это произошло. Ты защитил нас с Конан, — Яхико мягко улыбнулся, насколько позволяло ему сделать это состояние, — но я волнуюсь за тебя, ты знаешь. Ниндзя Облака, застывшие, окоченевшие от страха. Джирайя рассказывал троице о жуткой ауре, исходящей от тех, кто жаждет крови и насилия. Яхико и Конан её чувствовали, видели собственные тела с пробитыми черепами, раздавленной грудной клеткой, торчащими во все стороны ребрами. — Знаю. Нагато ответил автоматически, практически не слушая. Казалось, что между ним и Конан с Яхико разрастается стена или глубокая пропасть. Бессмысленно говорить: «Ты научишься контролировать риннеган. Мы всегда будем тебя поддерживать.» — сколько раз ему уже это говорили? А волнение? Нагато понимал его, но абсолютно точно был уверен — у них нет повода для волнений, а вот у него — вполне, потому как страшится он того, что может случится по его вине, пусть и неосознанно. Убить кого-то из них — что может быть страшнее? До сих пор мучали сомнения — а точно ли родители умерли после ударов шиноби Конохи? Может, это он их добил? Да, неосознанно, но убийство есть убийство. Ведь такая гипотеза…вполне имеет право на существование. Нагато проглотил подступающие вновь бесчисленные вопросы и тревогу. Яхико тяжело вздохнул. — Мы справимся. Не имеем права проиграть этот бой, от него зависит… — Ты сказал о неком существе, верно? — Узумаки решил сменить тему: Яхико и Конан тоже сложно. С его силой, с ним самим, с ответственностью, которая свалилась на них. — Да… — Яхико расстегнул плащ, — и оно однозначно опасно для тебя самого. Слишком твёрдо звучали его слова, и слишком очевидна была тревога, накатившая на него с момента начала диалога. — С чего такие выводы? Яхико отпил воды: в рту пересохло от волнения. Решаясь на этот диалог, он не думал, что будет настолько сложно начать повествование. Рассказать? Быть может, так будет лучше для Нагато. Никто ведь не запрещал умолчать часть правды? Гложило одно: Мадара может сам придти к Нагато, рассказать, кто на самом деле просветил его, Яхико, который, пусть и не обманул, но часть правды скрыл — правды о том самом Мадаре, к которому он, не смотря на свой же запрет, пришёл. Открыть и это — дать Мадаре карт-бланш на встречи с Нагато и потерять последнего. — Яхико? Нагато необычно бледный даже для себя самого, всегда худощавый, но определенно самый сильный из них — лакомый кусок для тех, кому на мир плевать и ещё более — для фанатиков, вроде Мадары. Нагато глядел на друга тоскливо и строго — как и обычно он смотрел, когда искренне желал узнать правду, какой бы болезненной она ни была. Мадара всё предусмотрел, ни одного свитка не оставил. Поддразнивал Яхико, давая ему крохи информации, оставляя её без каких-либо подтверждений для Нагато, создавал для себя лазейки. Не выдержав требовательного взгляда, Яхико, сделав большой глоток, как во сне проговорил: — Призванное тобой существо — хвостатый зверь, подвластный тебе благодаря силе риннегана. Нагато приподнялся на локтях, морщась от тупой боли, расходящейся по всему телу. Кажется, в голове загудело с ещё большей силой, а мушки перед глазами забегали с удвоенной скоростью, превращая доступный взору участок в серо-фиолетовый — даже ярко-рыжие волосы друга приобрели куда более тусклый цвет. — Нагато, пожалуйста, ляг на… — Откуда тебе это известно? — Узумаки, взволнованно бегая взглядом по лицу друга, вырвал свою кисть из его, игнорируя надоедливо лезущую в глаза чёлку, за которой эти же глаза отчаянно хотелось спрятать. — Я бы соврал тебе, — шиноби сглотнул, перестав ощущать чуть тёплую кожу под пальцами, которые абие обдало холодом, — но, наверное, не стоит. — Так рассказывай, — натружно прохрипел Нагато. Морщинка, проходящая через переносицу, взлохмаченные волосы, отпечаток усталости на застывшем лице и запечатлённое в кругах риннегана требование. — Мадара, — Яхико тяжело вздохнул, отвернулся от Нагато. Послышался глухой звук — Узумаки плюхнулся на футон. — Там столько людей умерло. И вы…могли, — Яхико потупил взгляд, сам спрятал глаза за недлинной чёлкой, — и до этого, Яхико, ты знаешь. — Он хочет тобой воспользоваться. Яхико повернулся к другу лицом: тот лежал, приоткрыв рот, теребил тёмно-красные волосы бледной рукой, тонкое запястье которой раскрашено в синь гематомами. Невольно вспомнил прилавки с цыплятами. Те тоже лежат — кожа да кости, мертвецкими глазами глядят в небеса, с перекрученной тонкой шеей. Смотришь на них и жалеешь маленьких и беззащитных, даже ощипанных кое-как. — Я ведь всё это время мог… — Нагато, — Яхико потёр покрывшийся испариной лоб, — всё в прошлом. Уже ничего не поделать. Эта ситуация, — зашёлся он, пытаясь объясниться, — мы не могли её предвидеть. А Мадара… мы не можем позволить ему приближаться к тебе, не можем отдать тебя ему. Нагато, наконец оставив красные пряди, вздрогнул, широко раскрытыми глазами воззрился на названного брата. — Я готовлюсь ко сну. Оставь меня, пожалуйста, одного. — Прости.

***

— Я пойму твоё возмущение, Нагато. «Обидно? Несправедливо — определённо. С каких пор всё стало таким? С каких пор? Точно…мы жили под гнётом почти с самого рождения. Но… Яхико и Конан были всем для меня. После смерти родителей они облегчили боль. Как в блаженном тумане я лицезрел своё настоящее и будущее. Его смерть развеяла этот туман. Я был не слеп, но не хотел видеть. Когда кунай в моих руках, в руках братоубийцы, пронзил его тело, я пробудился от долгого сна… переродился. Мадара?.. Конечно, ты сделал это специально. Не хотел воскрешения Яхико. Только вот я и не собирался, Мадара. Потому что я проснулся. Потому что Яхико, мой светлый и добрый брат, не заслуживает жизни здесь, среди нас. Ты просчитался, Мадара». Пейн свернул свиток, в упор смотря на Учиху. — Но думаю, что… — Достаточно, — по ушам больно скрежетнуло скрипучим, металлическим почти голосом, с явной, пробивающейся сквозь невозмутимую маску и сталь в голосе, холодной яростью. — Предлагаю обсудить план дальнейших действий. — Что ж, у тебя есть удивительная способность к пониманию ситуации, — довольно протянул Обито, — для начала…какой план действий у тебя? — В моём плане действий по убийству Ханзо и свержению его режима тебя нет и не будет, — отрезал Пейн, склоняясь под весом куройбо, — я уже говорил, что хочу сделать это сам. — Я и не собираюсь вмешиваться, но в случае чего буду готов оказать помощь. Однако, набор сторонников в ряды организации по-прежнему моя задача, — хмыкнул Обито, разглядывая Узумаки, — как и обеспечение твоего благополучия, — Нагато нахмурился. — Именно поэтому мы с Зецу останемся в Дожде. Этот вопрос, — Учиха чуть понизил голос, — я предлагаю больше не поднимать — это моё окончательное решение. И что ты хочешь обсудить? — План «Глаз Луны». — И…что ты хочешь узнать о нём ещё? — с лёгким флёром задумчивости проговорил Учиха, перебирая в уме все возможные вопросы, которые мог задать ему Нагато, — Я же всё рассказал тебе и Конан. — Десятихвостый. — Что ты имеешь в виду? — Не уж то ему, пусть и в форме Шинджу, хватит чакры на поддержание Муген Тсукуёми в таких масштабах? Обито словно холодной водой окатило, и, кажется, что-то внутри смаковало возникшие недоумение и ментальный ступор. — А ты считаешь, что существу, созданному из девяти биджу и имеющему огромные запасы энергии даже в своей оболочке, не хватит чакры? — всё же высказался он, стараясь подавить в себе тревогу. Нагато, слегка наклонив голову, прохрипел: — Простое любопытство, Мадара. Не видел информации о затратах чакры на одного человека, как и том, сколько тратится на активацию техники. Внезапно возникшая злость не давала сосредоточиться, медленно сжигала изнутри, взращивая всё больше и больше плодов отчаяния, от которого хотелось, не мешкая… отомстить. Да, отомстить. Конохе, в которой, наверное, сейчас празднуют окончание Третьей мировой, забыв о том, какой ценой достался мир. Схватить за грудки костлявого Нагато и задавать, задавать вопросы, чтобы снова преисполниться уверенности в плане. «Глаз Луны» — надежен. Разумеется, чакры Шинджу хватит на всех. В конце-концов, это то, с чем сам Рикудо Сеннин совладал с трудом. К тому же…не все ведь рождены для счастья? Пробежавшая крамольная мысль успокоила — Обито выдыхает, разжимает кулаки, расслабившись, откидывается на спинку. — Всё будет в порядке, — процедил Обито, — главное не отступать от плана. Кстати, почему рядом с тобой нет ни одного медика? — В деревне только один медик, и он не имеет достаточного уровня квалификации для работы с моими травмами. — Но уж повязки поменять он может? — Разумеется, — соглашается Нагато, кивая, — но отвлекать единственного медика от работы такой мелочью я не желаю. — Ты не в том положении, Нагато, — Обито подпёр подбородок пястьем, чувствуя, как дёргается крыло носа, — чтобы выбирать. — Для таких банальных манипуляций у меня самого достаточно знаний и рук, — бесцеремонно ответил Узумаки, смотря сквозь взлохмаченные волосы на гостя, который по приезде принялся навязывать свои правила. Каналы чакры, как заметил Нагато, у Мадары были расположены неравномерно: на одной стороне тела их было гораздо меньше, к тому же чакра через них проходила рывками, иногда и вовсе испаряясь. — За тобой так или иначе должен кто-то присматривать. Она, — Обито кивнул на Конан, стоящую позади Нагато, — не справляется. — К чему эти обвинения? — девушка отреагировала сразу же, слова Учихи были восприняты как глубочайшее оскорбление: забота о мальчишках, о её дорогих мальчишках, стала неотъемлемой частью самого её существа, и признать себя виновной, молча выслушать того, кто нагло пришёл в их дом, прикрывая свои истинные намерения предложением помочь — выше её сил. — Не было ни одного инцидента с тех пор, как Нагато вживил куройбо в руки — уже спокойнее добавила она. — Конан, — Нагато, слегка повернув голову в сторону подруги, поднял руку, прерывая начинающийся конфликт. — Я не согласен с Мадарой, но считаю, что тебе лучше не отвлекаться от деревни на меня. — Так значит, ты согласен на постоянное присутствие этого врача рядом с тобой? — стараясь не обращать внимания на полный ненависти взгляд, Обито уже приготовился дать задание Зецу. — Нет, — холодно произнёс Нагато. — Я не буду жертвовать жителями ради такой глупости. — Я могу найти другого медика, — Куро опёрся головой о дверной проём, — это быстро, ты знаешь, — ощерился Широ. — Я об этом подумывал, — Нагато пристально посмотрел на Зецу, — но н у меня, ни у кого-либо другого из членов нашей организации нет способностей, позволяющих выкрасть… — Не переживай, — оборвал Обито, — мы займёмся этим.

***

— Пейн…ты уверен? — Я принял решение, Конан, — отрезал Пейн, — и менять его без веских на то причин не собираюсь. Девушка подошла ближе, смиренно опустив голову вниз. — Будет много жертв. Возможно, война, — Конан констатировала факты, стараясь не давать предательской дрожи просочиться наружу, выдать чувства. Разговоры о войнах, о плане Мадары — всё это когда-то отверг Яхико, так же, как и самого Мадару. Только вот… Не хотелось снова быть слабой. Не хотелось снова подвести, упасть лицом в грязь — достаточно ей позора. Тендо, механически, рвано двигая рукой, как и полагается марионетке, подтачивал необычные куройбо — объёмные равнобедренные треугольники, сузив глаза, рассматривая, казалось, каждый миллиметр фигуры. На улочках деревни в последнее время раздавались в унисон ветру долгие молитвы, а читавшие их постепенно собирались подле штаба забытой всеми организации. Горо неодобрительно осматривал их, шепча что-то о скверне. Они по-прежнему страшились Пейна. Жители возносили молитву Райдзину — ками грома, молнии и дождя, который, по поверьям, бросил вызов своей сестре — великой Аматерасу. Страну Дождя терзали уже не Великие нации, но её же правитель. Страх не изменил своего направления, но в одном случае он был украшен несчастными почтением. — Без жертв не обойтись, — сухо ответил он, не смотря на неё. — А с войнами Великие нации и сами прекрасно справляются. Меньше двадцати лет прошло между Второй и Третьей мировой войнами. — Пейн, разве этого, — послышался лязг: Тендо особо медленно провел по стороне треугольника, Конан потупила взгляд, — разве этого… хотел Яхико, а, Нагато? Тендо отложил новенькое куройбо, подняв голову. Всё также механически. Как и полагается марионетке. — И где Яхико сейчас, Конан? Девушка поморщившись, отвернулась. — Хватит, Нагато, — выдавила она из себя, не скрывая эмоций — эти эмоции, она точно знала, скрывать не нужно. — Просто смотри в глаза, Конан. — Дело не в этом, — мотнула она головой. Пейн оглядел её, после, снова наклонившись над треугольником, сдул мелкую чёрную стружку. — В твоих словах определённо есть доля самообмана. Мы были наивны, Конан. Он был наивен. Но закончилось время игр, нам пора взрослеть. От нас зависит судьба отчизны, — с придыханием произнёс он. Надоело быть слабой. Обузой. Если Нагато принял решение — она с ним. Ведь они вместе хотели мира. Яхико хотел этого, да. И Джирайя-сенсей. И оба они верили в него. В такой ситуации… да, несомненно — она должна быть рядом. Молитвы звучали всё громче и громче.