Зорчие

***

      Все расположились полукругом у пещеры правителя. Кто попроворней, забрался на уступы среди скал, кто поменьше, вскарабкался на шеи старших — и всё, чтобы видеть лучше. Тут были и старейшины, и ловкие охотницы, и молочные сиделки, и просто пятнистые котята. Пришли даже стражи: они стояли по левую лапу от всех, в полном сборе, ровным строем массивных лап, и были среди них как и совершенно незнакомые на глаз, так и знакомые по самое нутро. Во главе их обосновался Граур, и пепельная морда его столь неистово высматривала камень, словно пыталась расщепить тот одной лишь силой мысли. Молодая яльсива сидела прямо посреди плато, впитывая в себя испытующие взгляды каждого льва и львицы Вульсваи. Рядом с нею уже привычно уселся зорчий, тут же под боком устроились и лечащие самочки: притащив с собой сразу несколько панцирей, они намешивали в них что-то густое, алое и загадочное, чуждое нонденайской целительнице и по виду, и по запаху. Наконец, в отдалении от всех одиноко насиживал хвост сам правитель Вульсваи, то посматривая на юную львицу, то на старшего зорчего, то на всех остальных, и всё вздыхая да вздыхая.       Тали немало нервничала, ведь это было её первое Принятие. Последующая Оргия, впрочем, тоже обещала быть первой: даже когда она сдавалась седогривым самцам в самом сердце Тёплых гор, ощущалось это куда понятнее и естественней, ведь там был и сильный полумрак, и не было напрасных глаз да слов, и подходили к ней по очереди, один за другим, лишь изредка приникая с двух сторон, но от того становилось даже легче, ведь под массивными лапами у морды и с тяжёлой мошонкой на носу познать истинное уединение и поверить в тайну ритуала казалось делом совсем нехитрым.       Она старалась сохранить осанку и держаться достойно. Чёрная отметина на щеке уже ничуть не смущала, и львица сполна удовлетворяла любопытство вальсавийцев, оборачиваясь ко всякому, кто желал рассмотреть её повнимательней. Таких оказалось немало, и кто-то даже тихо шептался, пытаясь понять смысл и намерения молодой зорчей.       Дождавшись, когда все соберутся, Тахаан чуть поправил гриву и вышел вперёд. Несмотря на всю дневную заботу Тали, он ещё немного прихрамывал, и не без труда сумел взобраться на высокий камень. Молодая львица этот камень быстро узнала и тихонько сглотнула, рдея щеками от нахлынувших воспоминаний ушедшей ночи.       «Надеюсь, никто не успел нас там увидеть», — она чуть затравленно обернулась к остальным вальсавийцам: теперь ей казалось, что на морде каждого из них держалась коварная ухмылка. Лишь Раша светилась привычной хищностью — встретив взгляд подруги, охотница сверкнула глазками и послала золотистой лапкою воздушный поцелуй.       — Итак, как вы все уже догадались, — игольчатогрив тряхнул мордой, отгоняя усевшегося на нос жучка, — Мы собрались здесь, чтобы сделать эту молодую львицу нашей сестрой. У каждого из вас будет возможность дать голос и заявить своё несогласие. Если таковых голосов наберётся больше трёх, нонденайка отправится в свой Нонденаи, — он строго посмотрел на Талиэль, и та взволнованно поджала ушки, — Сперва я хочу выслушать мнение наших старших львов. Граур?       — Возражений нет, — ровно пробасил крупный самец, не издав ни эмоции, даже не пошевелившись.       Чуть выждав и убедившись, что иных слов от него не последует, правитель Вульсваи обратился к старшей охотнице:       — Сазарра?       — Пусть остаётся, — тёмная львица стройно сидела на хвосте, царапая под собой камень, — Она оказалась вполне полезна как зорчая, да и как ильсива — мои охотницы лишь тёплого слова о её талантах.       — Лантрадарза?       — А-я? — старая кошка неохотно отвлеклась от своих панцирей.       — Согласна взять её? — Тахаан кивнул на смущённо жмущуюся самку.       — Она моя плоть и кровь, — испытующе смотрела наставница, — Капризная и несносная, но всё же моя. Хочу видеть её рядом.       Правитель кивнул.       — Мраву? — поинтересовался он, даже не оборачиваясь в сторону зорчего.       — Да.       — Что «да»? — ощерился колючегривый.       — А что «Мраву»? — вздёрнул нос брат.       — Принимаешь свою зорчую? Или отдадим её на растерзание шакалам?       — Я давал ей свою кровь, — раздражённо повёл ухом тот, — Если бы ты помнил традиции, то знал, что это уже означает моё согласие, и вновь спрашивать об этом бессмысленно.       — Ты будешь сейчас учить меня традициям?       Мраву посмотрел на запуганную мордочку молодой львицы, вздохнул:       — Нет.       — И твой ответ?       — Согласен. Она — моя.       — Это ненадолго, — невозмутимо парировал старший самец Вульсваи, — Когда мы её примем, она сразу станет нашей, общей.       Зорчий чуть оскалился и прорычал, но более не измолвил ни единого слова.       — Кто будет держать слово от старейшин? — Тахаан обратился к кругу седогривых.       — Пожалуй, опять я, Владыка, — слегка кряхтя и покачиваясь на занемевших лапах, Оргар вышел вперёд и прижал тяжёлую длань к груди, — У нас очень хорошее мнение об этой молодой львице. Все мы, — он обернулся к прочим древним мордам, — Желаем и хотим видеть её в нашем славном прайде.       — Услышал вас, благодарю за честь.       Отец Раши кивнул и едва заметно, по-особенному подмигнул Тали, заставив ту слегка улыбнуться и даже забить хвостом от смущения.       — Что ж, мы выслушали всех, — подытожил старший лев, — И прежде чем я дам своё, решающее слово, я бы хотел узнать мнение иных вальсавийских братьев и сестёр, что, вероятно, имеют неприязнь к этой дочери нонденайской крови.       Это были очень испытующие, острые слова. Кто-то недовольно рыкнул, кто-то хохотнул. Ларза на мгновение перестала мешать лапой настой, но затем лишь вздохнула и снова вернулась к своему занятию. Мраву напрягся, испустив когти. Оргар устало покачал мордой. Граур не издал ни единой эмоции.       И наступила тишина. Саванское светило уже почти скрылось из виду, его последние лучи в багровой агонии окрашивали закат. Где-то над головою заскворчала птица. Где-то неподалёку проревел слон. Где-то вдалеке остался Нонденаи.       Одна из молодых охотниц было выступила вперёд, но хищно-когтистая лапа бойкой Раши тут же утянула её обратно. Какая-то старая львица поинтересовалась:       — А ты готова понести нам потомство, дочь чужого прайда? Готова оберегать наше наследие?       — Всем сердцем и всем своим нутром, — чуть охрипнув от волнения, проговорила Тали.       Опытную вальсавийку вполне устроил такой ответ, она удовлетворённо кивнула, словно мать, наблюдающая истинное и удивительное послушание своих детёнышей.       — Тебе нравится наш прайд? — вдруг подала голос Ларза, отставив в сторону панцирь, — Ты и вправду хочешь здесь остаться?       — Да, — сильно кивнула молодая львица.       — Но почему? — не сдавалась аль-ильсиви, — Разве Нонденаи не привлекательнее для тебя, не благородней? Что такого есть в Вульсваи, чего нет там?       Тали немного подумала, посмотрела в небо. И хотя полноликая луна едва проглядывалась сквозь ещё не укутанное мглою небо, она не истеряла своей силы, и в ней всё так же отражались и боль, и любовь, и тоска, и подлинное счастье неисчислимого множества львов и львиц, что наблюдали её свет задолго до Тали, и продолжат наблюдать даже когда её не станет, даже когда её имя растворится в небытие. Сглотнув, сжав лапки, почувствовав, как вкрадчиво покалывает в груди, зорчая с чувством обратилась к остальным вальсавийцам:       — В Вульсваи есть сердце. Львиное сердце.       Кто-то охнул, кто-то выдохнул, кто-то растерянно почесал гриву лапой, но впечатление эти слова оказали весьма сильное, и несколько старых кошек, позабыв и о традиции, и о ритуале, внезапно подошли к Тали, чтобы прижаться к ней в нежных, сестринских объятиях.       После такого никто уже не посмел сказать и слова. Все смотрели на юную львицу, уже считая её своей, и только своей, и не были намерены ни с кем ею делиться. Это была их награда, их сокровище: пушисто-персиковое, кусасто-когтистое. Ларза хитро улыбнулась, подцепив на коготок немного алой смеси из панциря и лизнув ту на вкус. Львёнки-ильсивы подле неё выжидающе прижали хвостики.       — Полагаю, иных возражений нет, — правитель осторожно спустился со своего камня и неспешно направился к Тали, — А значит, пришло время и мне дать свой ответ.       Он встал прямо напротив неё, так близко, что его жаркое дыхание можно было ощутить на самой шее. Мраву, смотревший неподалёку, напрягся ещё сильнее, но не решился прерывать ритуал, лишь выжидал, испустив когти и обнажив клыки.       — Да, моё слово вряд ли что-то изменит, — едва различимо нашептал Тахаан, приподнимая за подбородок кошку, — Но это не означает, что я не могу высказать своего возражения. Знаешь, недоверие, оно как вода, растекается повсюду, медленно истачивает даже самый упрямый камень, — он заприметил луну на её щеке и хмыкнул, — Ты думала, что сможешь играть со мной, но я переиграл не одну такую хитронорую самку — уж поверь. Ты думала, что сможешь дерзить мне, но я не малогривый подросток, чтобы молча терпеть это. Ты думала, что сможешь взойти надо мной, но нельзя взойти над кем-то, если у него есть член, а у тебя — простая щёлка, — он сильнее сжал её лапой уже возле шеи, и кто-то позади недовольно зарычал, — И я не смогу тебя изгнать, но могу убить, прямо здесь и сейчас, и получу за это лишь неодобрение и осуждение — ты же лишишься абсолютно всего. И что же мне делать с тобой, львица?       — Любить… — чуть задыхаясь, пробормотала та.       — Любить? — усмехнулся игольчатогрив, — У меня целый прайд львиц, и каждая из них всегда готова ответить чувством.       — Так, как я — не сможет никто, — сверкнула глазами яльсива.       Тахаан выпустил её и обернулся к остальным:       — Отныне Талиэль — наша сестра и львица Вульсваи, — и разорвал оглушительным рыком ясные ночные небеса.       Подал голос Мраву, и почти сразу — Граур с остальными стражами. К их рокоту быстро присоединились более низкие и протяжные раскаты охотниц. Вскоре все вальсавийцы гремели в приветственном рёве, и даже юногривый Вару отчаянно рвал горло своим мурлычащим криком.       Затем все стали подходить к Тали, чтобы принять её, чтобы ощутить её тепло. Каждый должен был коснуться плеча, и кто-то просто проводил по нему лапой, а кто испускал когти, тёрся или даже кусал. Кто-то обдавал лишь взглядом, кто-то шептал «я принимаю тебя, сестра», а были и те, кто ещё и слегка кланялся, отдавая всё своё признание новой, молодой крови. Раша смачно лизнула подругу в шею, тихонько урча; Граур сцепил в своих суровых и крепких объятиях; Мраву мягко упрятал в гриву, поцеловав за ушком.       Когда долг принятия был исполнен, Ларза осторожно обхватила пастью отдельный, самый маленький панцирь и поднесла его к самым лапам недоумевающей львицы.       — Это твой, Талиэль нинь-яльсиви, — придвинула к ней носом алую жижу наставница, — Ты должна выпить его весь, до самой последней капли. Сегодня он тебе понадобится куда больше, чем остальным.       Зорчая не стала спорить и покорно приникла к панцирю. На вкус загадочный сок оказался совсем недурен, даже вкусен — туда явно были добавлены душистые финики, и ещё целое множества всяких ароматных и вкусных плодов. Продолжая лакать угощение, Тали краешком глаза заметила, что и другие вальсавийцы в нетерпении обступили ильсив, пробуя по очереди таинственную смесь. Долизав уже до самой середины, львица вдруг ощутила необыкновенную лёгкость, словно оказалась во сне, словно вновь намеревалась сорваться в небо и полететь, как птица. Язык чуть онемел, по лапкам хлынул бодрый огонь, а ум обдало игривостью и свободой от мыслей и переживаний, такой, что захотелось вдруг замурчать от восторга, всех полюбить и простить. Когда панцирь оказался почти пуст, зорчая поняла, что в глазах и ушах тоже слегка притенило, но не так, чтобы стало тревожно, а наоборот — окружавший её мир стал куда комфортнее и уютнее, обратившись из строгого плато для собраний в тихую и неприметную пещеру, полную тепла и понимания.       Совершенно исполненная чувствами, Тали притянула к себе чью-то острую морду и жадно вжалась в её губы поцелуем. Обладательницей морды оказалась одна из старых львиц, которая поначалу даже немного изумилась и растерялась, но впрочем довольно быстро нашлась в единой страсти, и уже вскоре ответно излизывала нежную пастьку новопринятой сестры по прайду, утробно мурча и щуря глазки от удовольствия.       Зорчая почуяла, как кто-то подобрался к ней сзади, как непотребно задрался её капризный хвост, и вот уже её целовали двое вальсавийцев, и каждому были отданы свои влажные персиковые губки.       Тали простонала, беспомощно заваливаясь на лапах, ощущая словно падает не на камень, что образовался прямо перед ней, а в огромную, бездонную пропасть. Она перевернулась на спину, разглядывая небо, и с изумлением обнаружила, что всё там изливается огнём, что над нею не одно, а сразу десять солнц. Между лапок что-то приятно стянуло — то был чей-то ловкий, юркий стерженёк. Самочка облизала губы, ощущая как тот испытывает её, всё глубже и глубже, как невообразимо сладко каждое прикосновение чужих шипов о чуткое убранство её ласкового нутра. Опустив глаза, Тали увидела довольную и гордую морду того самого ехидного стража по имени Эльхо, и попыталась смущённо улыбнуться в ответ, понимая, что тот-таки сумел до неё добраться, пусть и изловив в безволии и слабости.       Воздух напитался жаром и жаждой, а голоса повсеместно стонущих вальсавийцев свелись в одну монотонную песнь, которая заливалась в уши, затмевая все прочие звуки.       Когда над её мордашкой склонилась чья-то знакомая тень, молодая львица только и успела вдохнуть, прежде чем ей в пастьку забралось пахучее и колючее копьё Тахаана. В этом странном мире огненных грёз, самец казался куда больше обычного, и глаза его светились неистовым светом, впрочем сношал он вполне привычно, безжалостно: по самое горло, до слёз, так, что становилось невыносимо и хотелось просить о пощаде.       Но Тали понимала, что умолять некого и нечем. Под хвостом сменился хозяин, и теперь над нею восстала тень другого, едва знакомого ей стража, что охранял восточную долину.       «Так и не узнала его имя…» — вздохнула она, сглатывая млеко правителя Вульсваи, ощущая, как в её воспалённом, уже полнящимся самцовым соком лоне зачавкало новое — плотное и строгое древко.       Она выдохнула, когда её пасть наконец-то высвободилась из властного плена игольчатогрива. Скашляв остатки семени через горло и нос, она измученно закинула голову назад, наблюдая как по другую сторону Раша ловко наскакивает бёдрами на одном из старых львов. Охотница была полна счастья, и хищная морда её восторженно скалилась всякий раз, когда пышное лоно по самую мошонку принимало в себя ветхий, но по-прежнему твёрдый похотливый стручок.       Вару тоже был здесь. Сладко облизываясь, он лежал, прислонив спину к камню, а у лап его на пушистых животах устроились две пятнистые ильсивки. Одна из них причмокивала скромным петушком будущего льва, другая же зализывала его излохмаченные бубенцы. Обе из них томно протянули лапки и повиливали хвостами в тон движениям, и видно было их влажнящиеся бутончики, мучительно жмущиеся от одиночества.       «Где же мой Мраву?» — изумлённо дёрнула ушком львица, ощущая как нещадно сношает её шипованный клык стража.       Она едва нашла его среди теней и пламени. Широко раскинув безвольные лапы, тот жался в самом дальнем углу, а над ним высился старший страж, вжимавший его шею в землю. Тали выдохнула, наблюдая, как толстый клык Граура с силою и размеренностью толкается под самый хвост карегрива, как отчаянно подпрыгивает округлый круп зорчего, как прикусывает тот лапу, словно истинная самка.       Когда в писе снова завлажнело и стало до изнеможения пустынно, Тали почти инстинктивно перевернулась на живот, намереваясь подобраться поближе к своему льву. Однако, это оказалось куда сложнее, чем она могла подумать: лапы не слушались, не понимая, что значит «ходить», отдаваясь судорогой и капризной дрожью. Сделав пару вымученных движений, зорчая пошатнулась, а затем почувствовала, как её сваливают вниз, сжимая с двух сторон и кутая гривой.       Тали взвизгнула, испытав в себе сразу два раскалённых ствола. Самцы целовали и кусали, жали к себе и нещадно таранили внутрь, точно антилопку, и дыхания едва хватало, чтобы надрываться в стоне, чтобы поспевать за избешённым сердцем.       Прежде она уже ощущала двух львов у мордочки и крупа, но ещё никогда не отдавалась им так, всеми таинствами междулапья, и оттого ей было непривычно и немного страшно, хоть и движения их остриёв становились всё более ласковыми, даже чуткими.       В хищных зелёных глазах того, что обладал её лоном, самка быстро разгадала Шамалу. Тёплое же дыхание у загривка и заботливые поцелуи у самой шеи несомненно принадлежали Оргару. Осознав, что очутилась в лапах у двух любящих её самцов, Тали вмиг успокоилась, отдаваясь им вся, сжимая нутром их петушки, целуя и вдыхая их роскошные гривы.       Страж взял её в поцелуе, наполняя языком и семенем, и она вся воспалилась от верного укуса страсти. Ощущение теплоты растопило ум, слизало все границы восприятия, и львица осознала, что Шамалу уже давно оставил её лишь в момент, когда к её мордашке и мокричке прижался другой самец, уже не такой бережливый и щадящий. И всё же, лев оставался львом, и касания его были вполне узнаваемы, а потому Тали прикрыла глаза, представляя себя вновь в компании близкого стража, и быстро сдалась в новом оргазме, сжимаясь телом под двумя мясистыми когтями.       Едва львы её исполнили и оставили, она снова, ползком, направилась к своей цели — карией гриве, запрятанной под тёмным силуэтом неутомимого Граура. Самка текла и источалась страстью, она словно обратилась жидкостью, бурными водами Тихой, и теперь волочилась по грубому, шершавому камню, оставляя после себя молочные реки и озёра жизни.       Она почти подобралась к одному из скалистых наростов, когда вновь оказалась в чьих-то хищных объятиях. Жадная пасть Раши не знала слова «нет», и язык её, плотоядный и остристый, вмиг проник за щёчки юной зорчей, смакуя и жаждя. Дикая подруга явно успела отполировать не одно львиное копьё и теперь желала поделиться накопленными соками с Тали. Густое семя нескольких самцов скользило по их клыкам, наполняя щёки, отдаваясь то кисловатыми, то приторно-солёным нотками.       Обвив хвостом лапы сестры по прайду, охотница дёрнула их, заставляя мир в глазах молодой львицы вновь перевернуться. Тали приняла её пылкое лоно на язык, смакуя следы каждого из львов, что успел полакомиться жгучей вальсавийкой. Томно прирыкнув, тёмненькая кошка соскользнула вниз, прижимаясь изласканным персиком о персик зорчей, ласкаясь и кусаясь, изжигая клыком и взглядом.       Подле них почти тут же образовалось несколько львов. Тот, что был попроворнее, сунул свой уже измазанный прошлыми утехами стручок промеж пышных бутонов двух подружек и одобрительно рыкнул, когда те сжали его, растирая между собой. Другой, что по приятной случайности оказался Оргаром, осторожно приткнулся естеством о губы дочери, и Раша с безграничной любовью приникла к нему, смакуя его как самое желанное, что можно было вообразить в жизни.       Тали кольнула подругу чуть завистливым взором, но пушистые ножны и завидная мошонка самца по-прежнему тосковали без внимания, и она незамедлительно прикорнула к ним в поцелуе, с наслаждением заглатывая один из львиных орешков и ощущая, как приятно тот перекатывается и пульсирует на языке.       Под хвостом обожгло: неизвестный вальсавиец, что ранее уже добрался до их сочных поп, теперь возжелал большего, и медленно проталкивался сквозь соблазнительно диковатый ромбик зорчей, смотревшийся особенно выгодно в сравнении с уже потрёпанным и познавшим Жизнь колечком Раши.       Тали сжала когти, крепче обнимая подругу. Трение их писечек стало нестерпимым, плоть хвоста упруго обтянула незнакомого льва, а привкус Оргара на языке был столь невероятен и возбуждающ, что хотелось его укусить, съесть всего, ощущать везде и всюду, хотелось отдаться, и ему, и всем, лишь бы утолить эту безумную жажду, лишь бы утешить этот огонь под самым сердцем.       Раша поделилась с подругой сочащимся колышком, и львица беззаветно прильнула к нему губами, точно львёна к соску матери, туго обвивая его, мечтая, чтобы он сделал это прямо сейчас, прямо в неё. Под хвостом пронеслась прохлада — их второй самец сменил лазик, и теперь уже более исступлённо сношал круп молодой охотницы.       Тело трясло от сладости, а в голове шумело всё сильнее, и сильнее, и в какой-то момент зорчая вдруг окончательно истеряла ум, отдаваясь полностью своему внутреннему зверю.       Она плохо помнила, что было дальше, и даже не сразу заметила, что вместо Оргара перед нею оказался совсем другой лев, а затем ещё один, и ещё. Язык её сновал всё так же, а мысли были лишь о том, чтобы утолить, утешить. В какой-то момент над нею исчезла и Раши, и теперь это был другой седогривый лев, незнакомый ей по имени, но всласть познанный телом. Она отдалась ему несколько раз, прежде чем смогла каким-то чудом выскользнуть из жадных, но довольно вялых лап — загадочная алая смесь действовала на всех весьма эффективно.       Её облепили со всех сторон: кто-то у попы, кто-то над мордой, а беззаветно задранные к небесам лапки вскоре послушно сжали два остреньких петушка.       — Попалась, сладость моя, — чей-то позабытый голос застиг её ушки, когда алчное копьё овладело сперва одной, а затем и другой, уже уставшей и не такой тесной норкой — и носилось оно всё быстрее и быстрее, не жалея, не щадя — лишь любя.       — Зор… зор… зорчий — лепетала Тали в ритм чужих движений, — Зорчий жив… живёт, пока ве… верит… — она вдруг опять растревожилась словами рыжей яльсивы, — Верит… во что… он… ой!.. должен верить?.. — вопрошала она не ко львам, но к самому небу.       В ответ же был лишь вой, стоны и алчное дыхание. Кто-то провёл чем-то пряным по самым губам, кто-то брызнул чем-то едким почти в самую мордочку, чья-то сильная лапа обхватила хвост и потащила в тень, прочь от остальных, чтобы жадно и одиноко овладеть своей добычей, не желая делиться, не желая отпускать.       Очередной отчаянный стон и бурный водопад из сдавшегося лона. Тали помнила, как приткнулась к чьим-то лапам, умоляя быть принятой.       — Ты недостойна. Пока недостойна, — строго ответил ей Вару, указывая место у лап задурманенных ильсив.       Тогда зорчая прижалась к их хвостикам и начала истошно облизывать аккуратные писечки, до абсолютной чистоты и блеска, надеясь, что верховный господин Вару однажды позволит ей оказаться рядом и прикоснуться губами к его благородному естеству, ведь отныне она желала ласкать и облизывать его всю свою жизнь.       Ильсивы фырчали и мяукали от удовольствия, а кто-то сзади приметил хвост Тали и принялся зализывать уже под ним. За этим кем-то пристроилась новая морда, и так выстроилась целая цепочка вальсавийцев, желающих подняться до самого высокого статуса.       Из ума Тали напрочь вымыло все подробности того, чем окончилось это восхождение. В какой-то момент она оказалась там, где желала быть с самого начала — рядом со своим наставником и львом.       Мраву всё так же лежал на спине, вальяжно прижимая лапами сразу двух кошек, одной из которых оказалась Ларза, а другой Сазарра. Над ним уже никого не было, и только следы ещё свежего семени на гриве и в растревоженном подхвостье напоминали о неистовой страсти другого самца. Тали подобралась к ним поближе и осторожно лизнула кончик петушка Старшего.       Тот рыкнул и облизал нос. Старые львицы неотрывно наблюдали за юной зорчей, не изрекаясь ни единым словом. Та же простонала нечто невнятное, умывая и засаленные ножны и измученный лазик своего самца.       Карегрив приподнялся, утягивая кошку на грудь. Довольно мурча, она причмокнула его губами, ощущая, как самец нащупывает её мишеньку. Конечно, он хотел именно туда. Тали ощутила, как её тянут за плечи цепкие, похотливые лапы. И наставница, и хозяйка охоты хищно сжали когтями, устраивая междулапье самки прямо на острящийся петушок, а затем с неистовою силой насаживая на него, так глубоко, как только позволяла пульсирующая плоть.       Зорчая протяжно взвыла, задирая морду к небу и подгибая бёдра, чтобы было не так остро и жгуче. Мир проносился прямо у её глаз. Это были и звёзды, сменявшие друг друга сквозь тысячи поколений, и луна, соревнующаяся в размерах с самим солнцем, и образы и узоры, то казавшиеся совершенно осмысленными, то обращавшиеся какой-то абсолютной нелепицей.       Тали вновь нашла себя на остром перчике любимого льва. Попыталась рассмотреть лапы — но их держали вальсавийские хищницы. Попыталась вновь отыскать луну — но там вдруг напрочь стёрлась с неба. Тогда её глаза смиренно опустились вниз, к ещё исполненному жизни миру, что медленно и неохотно обрекался в сон.       Раша лежала в окружении семерых львов, помахивая лапками и мурлыча «я саванна, я саванна, увлажни меня, о жалостливое небо» — и самцы и вправду не знали скупости, заливая её беззащитные мордаху, живот и писю кто семенем, кто метками, а кто и особенно щедрой, переливчатой струёй.       «У золотой львицы — золотая жажда», — улыбнулась мыслями Тали.       Несколько стражей и почтенных седогривов окружили воцарённого на камне Вару, жадно облизывая его сокровенный корнишон, кланяясь и взывая оросить их семенем истинного льва.       На своём важном камне лежал, безвольно свесив лапы, сам правитель Вульсваи. Шерсть и грива его были растрёпаны, из пасти вниз стекала слюна вперемешку с чьим-то терпким млеком, а у хвоста продолжал орудовать строгий и утончённый лик Лалу.       Граур устроился в отдалении от остальных. Щедро усыпанный пятнистыми и мурчащими львёнами, он рассеянно облизывал то один, то другой подвернувшийся ему хвостик. Иногда его печальная седогривая морда ненадолго отворачивалась, смотрела куда-то вдаль, на запад, и тогда лев менялся во взгляде — он рассержено и отчаянно выл, пока обворожительный аромат юных бутонов не возвращал его обратно, в земли Вульсваи.       Тали ощутила, как в её жгущемся междулапье стало невероятно хорошо и уютно, и уставилась на своего Старшего, разглядывая его большие карие глаза, полные мудрости и умиротворения. Когда с плечей сошли острые когти, а в груди и попе стало свободно и легко, львица рухнула вниз, в сладостные, неумолимо манящие объятия любимого самца.