Зорчие

***

      Когда Тали вернулась в пещеру зорчих, её Старший всё так же сопел, приткнувшись мордой вниз и пуская густую слюну от сокровенных сновидений. Поискав среди панцирей посвежее, она с удовлетворением притянула к себе тот, что был ещё наполовину заполнен прозрачной, ароматной жижей.       «Не так уж всё и плохо», — улёгшись на бок, ильсива обмочила густой смесью лапу и старательно промассировала себя под хвостом, ощущая как приятная прохлада медленно растекается по распалённому нутру.       На глаза попался старый панцирь с красными полосками. Тали бережно притянула его к себе, разглядывая так, словно увидела впервой:       «Вот и всё, мой хороший, теперь ты то немногое, что осталось от меня. От прежней меня…» — она приласкала его лапою, точно своего львёнка, — «Береги эту память и оставайся полезен: и своей новой Талиэль, и тем зорчим, что придут, когда её не станет…»       Бесцельно побродив ещё какое-то время из стороны в сторону и дождавшись, когда сердце успокоится, а попа затерпится, она свернулась клубочком у самой груди самца, кутаясь его гривою от редкого полуночного сквозняка и всего мира.       Утомилась Тали так сильно, что вмиг задремала, не помня ни странных снов, ни новых откровений, а очнулась уже с ранним восходом, чуя нечто важное, что следует сделать ей на этих землях, не теряя ни мгновения попусту.       Забравшись в ближайшие кусты, она свершила предначертанное, отчего испытала колоссальное облегчение, но вместе с тем и какую-то странную, щемящую грусть. Умная мордочка зорчей всмотрелась в самые алые небеса. Молодой львице жутко захотелось посидеть и подумать.       Помня первый урок Ларзы, она внимательно осмотрела родную пещеру по сторонам, за что была тут же вознаграждена — у дальнего края, притенённого высоченными папоротниками, виднелось несколько камней, по которым можно было взобраться на самый верх.       Место это оказалось весьма уютным: здесь можно было весьма романтично поваляться на пару с кем-то тёплым и близким, разглядывая, как с востока вздымается к небесам огромный огненный гигант. В том, что Старший и сам этим частенько занимался, Тали даже не сомневалась: всё вокруг было укрыто следами его когтей и меток.       Львица улыбнулась. Она так опасалась, что придётся терпеть целый прайд седогривых старцев, но выяснилось, что все они — суть львята, с которых уже давно сошли пятна, но не привычки. И Мраву. Мраву… Ей он казался то отцом, то братом, то сыном — и каждого из них она искренне любила, преданно и честно, строго и справедливо.       «Неужели это моя судьба?» — Тали всмотрелась в багровые дали, словно пыталась найти себя там.       Впервые за долгое время случилось побыть в покое, наедине со своими мыслями и ощущениями. Вспомнились последние слова Ясси.       «Зорчий живёт, пока верит…» — подложила под себя хвост львица, — «Верит во что?.. В себя?.. В своё дело?.. В тех, кто с ним?.. И почему именно зорчий, разве вера не нужна остальным?.. Так странно…»       — Не спится? — голос Старшего не испугал и смутил, сейчас он казался ей желанным и даже необходимым.       — Вроде того, — кошка чуть приподняла подбородочек, позволяя самцу туда лизнуть, а когда это случилась, ответила тем же, — Думаю о новом пути. О том, что меня ждёт. Ты рад, что я осталась?       — Обижаешь, — уселся подле Мраву, — Без тебя тут станет так тошно, что и думать не хочется. Я к тебе очень привык, Талиши.       — Вот как, — львица поджала ушко, чувствуя, как исходится тепло от сердца.       — Ага, — самец бесхитростно прижал к себе, вдыхая аромат персиковой шерсти, — Но ты ведь решила стать вальсавийкой не из-за меня и моих хотелок, даже не из-за пути зорчих, верно?       — Не знаю, — таяла Тали в объятиях карегрива, — Это… так трудно всё… Сложно объяснить… Когда я пришла сюда, я была… в ужасе, — она улыбнулась самой себе из прошлого, — Мне казалось, это конец, что я здесь сгину, истеряю род, благородство. Я думала, что на этом моя жизнь окончилась, но… Она ведь лишь состоялась.       Старший одобрительно уркнул, выслушивая ухом, лаская лапой.       — Было так трудно, пришлось переучиваться всему, что умела… что знала о мире. Но потом стало… Стало вдруг так легко… Я вдруг почувствовала себя, — Тали выдохнула, глаза её исполнились влаги, — Птицей. Той, что порхает в небесах, не страшась высоты, не страшась даже близости к самому огненному светилу. Я нашла место, за которое стоит держаться. Я нашла… своё место.       Она с надеждой посмотрела на самца. Тот ответил ей понимающим поцелуем в губы.       — Даже и не знаю, что сказать, — Мраву приглаживал её мягкую шерсть, — Вижу, что передо мной истинная дочь Вульсваи. Ты пришла сюда, пленённая своим миром, но смогла избавиться от него, приняв правила нового, и в этом твоя правда, и в этом ты оказалась стократ честней самой первой львицы нашего прайда. Помню, как смотрел на вас, на пушистый круп моей Талиэли и изящный хвост Альсы, и думал, думал о том, как много лишних слов, как много напрасных правил и условностей, тех самых, что лишь портят жизнь, а ведь мы могли бы не терять времени на всякие глупости и просто устроить оргию, прямо там, в пещере, меняясь ролями и самками, предаваясь абсолютной любви, искренним чувствам. Но нет. Эти тайны, эти странные, соломенные мечты, к чему привели они нас? К двум холодным, бездыханным телам и разбитому сердцу одного драногривого дурачка. И ради чего?       — У неё… была своя борьба, — тихо пролепетала кошка.       — Да. Борьба нонденайки. Этот извечный фетиш на смерть, на благородное самовозложение под клыки судьбы, ради великой цели, ради некоего фантомного предназначения, вознесении ума к будущему в ущерб настоящему. Эти разговоры про душу из пасти тех, кто никогда не имел сердца. Эта самоистезающая вера в то, что есть что-то важнее простой жизни. А надо жить, Талиши! — лев с чувством прижал её к себе, желая и исцеловать, и искусать одновременно, — Жить…       — … и любить, — вспомнила слова наставницы самка.       — И любить, — жгучим шёпотом повторил карегрив, приникая к своей ученице в новом, ещё более чувственном и глубоком поцелуе.       Выдохнув, он лизнул её подбородок. Бережно огибая языком щёку, он подобрался к ушку, чтобы схватить и потянуть его: мягко и осторожно.       — Как-то это не очень вяжется с тем, что ты предлагал вальсавийцам после той истории с Безликим, — постаралась сохранить хладнокровие львица, ощущая как Мраву скользит носом всё дальше и дальше по персиковой шёрстке, — Я об этой истории про «начало пути», про то, что «мало кто дойдёт до конца».       — А, — недовольно поморщился и отстранился зорчий, — И кто тебе это рассказал, наш Высочайший? Ну конечно, стоило бы догадаться.       — И всё же…       — Послушай, Тали, — лев решительно уложил лапу на её сочное бедро, — Когда ты в один момент лишишься того единственного, кого по-настоящему любишь, того единственного, что есть для тебя всё в этом мире — я посмотрю, насколько сдержанной в чувствах и эмоциях будешь ты. Да и было это давно. Сейчас я бы поступил иначе, сейчас я понимаю, что бороться нужно не за образ, не за фантазию, а за львов, своих львов, ведь лишь от них идёт смысл. Они источник твоего уюта и тепла, и там где они, там твой дом, а значит и нет смысла им умирать, ведь без жизни не станет и дома. А тогда… тогда я ещё даже Принятие не прошёл, носил пятна и кайоновскую гриву.       — Кайоновскую? — ушки нонденайки смутились нового слова.       — Ну да, — приподнял её хвост Старший, — Это когда такой хохолок на голове, и вроде даже и есть что-то ото льва, но посмотришь внимательнее со стороны — а там лишь морда для шлепков и попа для поцелуев… Или там было наоборот… А, не важно.       — Не думала, что ты таким был, — расплылась в неге самка, чуя язык зорчего глубоко в своём бутоне.       — Всякий умный и хороший лев таким был. Пока есть красота и чуткость, надо ею пользоваться, надо ею делиться, Талиши, — карегрив выбрался из-под её хвоста, — А иначе придётся потом всю оставшуюся жизнь грызться об упущенном, превращаясь в жуткую, завистливую скотину. Вот скажи, тебе кто больше нравится — умудрённый романтик или престарелый болван?       — Наверное, оба, ведь я же тебя как-то терплю.       — Ещё скажи, что не нравится, — галантно укусил за основание хвоста хищник.       — Ну вот сейчас: это что такое было? Я тебе давала согласие себя ублажать?       — К счастью, нет, — обжимал клыками чужой круп самец.       — И смею знать, почему ты, осознанное животное, продолжаешь это делать? — Тали состроила возмущённые бровки, обернувшись к негодяю и попытавшись отбить того хвостом.       — Потому что в этом весь смысл. Спроси я тебя, всё сразу бы лишилось сердца, превратившись из пылкой, мимолётной влюблённости в бездушное бытовое ухаживание, как в Нонденаи или в Арстау. Слыхала ту историю про арстанийку?       — Которую съели? Это была нонденайка.       — Девственность твою съели, а я говорю про другую, львицу из Арстау. Печальная история, на самом деле.       — А что такое, тоже сбросилась со скалы? — закатила глаза самка.       — Ты что-то слишком много болтаешь, — недовольно пощурился Старший, — Ну-ка ложись на живот.       — А если откажусь?       — Тогда на спину.       — Хорошо, — Тали почуяла, как ловко подминают сверху мышистые очертания льва, как вжимается в лоно его извечно готовый корнишон, — Знаешь, иногда я и вправду забываю, что ты почти втрое меня старше.       — И умнее.       — С этим уже не всё так очевидно.       — Но из нас двоих наверху сейчас я, — склонился над её мордашкой Мраву, — И по-моему, это язык фактов.       — Язык под хвостом мне нравился куда больше, — вздохнула львица, ощущая, как ловко и тесно обтянуло нутро опытное копьё.       Мимо пещеры зорчих направлялось несколько молоденьких и челкастых вальсавиек, с тоскою предвкушавших утреннюю охоту. Завидев на вершине мирно совокуплявшуюся парочку, они заворожённо остановились, разглядывая очертания львов, что-то возбуждённо нашёптывая и крайне завистливо посвечивая глазками в сторону сопящей нонденайки.       — Доброе утро славным охотницам! — помахал им лапою карегрив, продолжая сладко толкаться в свою ученицу, — Талиши, поздоровайся с сёстрами, чего ты как чужая, — он с издёвкою лизнул её сперва в одну, а затем и в другую щёчку, с удовольствием ощущая весь жар стыда, что те излучали.       — Утренние дела зорчих? — ехидно поинтересовалась самая смелая из вальсавиек, с красивыми фиалковыми глазками и тёмными пятнышками вокруг носа.       — Ага, — воодушевлённо вытянул язык карегрив, — Хотите присоединиться?       Мордочки хищниц было вспыхнули восторгом и предвкушением, но тут же востемнели в печали:       — Не можем, нам к хозяйке охоты.       — Ну приходите тогда днём.       — А примете? — фыркнула всё та же смелая вальсавийка. — Я слышала, в ваш круг берут лишь избранных.       — Примем. Каждую, по очереди.       — Ух…       Львички шустро затапали лапками, уже выжидая окончания охоты и уютного отдыха в компании зорчих. Когда они скрылись, Тали задрала мордочку, строго всматриваясь в своего Старшего, выжидая его объяснений и извинений.       — И что… ах!.. что это было?       — А что? По мне так преобыкновенный разговор вальсавийских братьев и сестёр.       — Преобыкновенный? — выдохнула от возмущения кошка, — Да уж, очень преобыкновенный! Ты разве что под хвост мне при них не спустил!       — Вообще-то спустил, — выбрался из её тёплой пещерки Мраву, с любовью наблюдая за устремившимися на свободу струйками семени.       — Уже успел? — даже не повела ухом глубоко разочарованная львица.       — Дважды. Первый раз — ещё когда поздоровался.       — Гривастая дрянь. Ну ты закончил?       — Нет, конечно. Сейчас отдохну немного, — уселся на хвост зорчий, — Ты пока вылижи себя там немного, или что вы львицы с этим всем безобразием обычно делаете?       — О морду таких, как ты, вытираем, — рыкнула кошка, — И какой смысл что-то вылизывать, если ты сейчас опять всё испортишь?       — Хм… чтобы мне было приятнее запачкать тебя вновь?       — Потерпишь, — Тали смочила кисточку хвоста оставшейся млечной влагой и замахнулась в наглую морду, обдав липкой паутиной брызг.       — Безгривая дрянь! — тряхнул перепачканным богатством Мраву, — Я вспомню это, когда снова окажусь в тебе, шалашовка.       — Помечтай, — элегантно улеглась на бок и подложила под себя хвост львица, — Не для тебя эти бутоны цвели.       — Я разорю их, как гиена чужой тайник.       — У тебя и впрямь много общего с ними, — торжествующе вскинула мордочку кошка, — Так что там, с арстанийкой твоей?       — Какой ещё арстанийкой?       — Которая плохо кончила.       — Она хоть как-то кончила, — хохотнул гривастый угнетатель, — В отличие от всяких болтливых нонденаек. Но история и впрямь печальная. Пустила себе кровь она.       — Зачем? — вмиг растеряла всю игривость Тали.       — Потому что до Принятия свелась не со львом Арстау. Вроде как тот был даже не из Амстандена. Для них это жуткое поругание чести. Сперва затравили свои, скажем так… братья и сёстры, а затем уже довелась сама.       — Ну и дела… — потускнела кошка, — И зачем ты мне это рассказал? Я, если что, не собираюсь себе пускать кровь за то, что связалась с тобой. Хотя, наверное, стоило бы.       — Для того, дурында, чтобы ещё раз показать, за что действительно стоит побороться в жизни. Мы, вальсавийцы, — Мраву демонстративно замахнулся лапой вокруг, едва не ударив ей о высокий камень, — Могли воссоздать такой же быт, такие же законы и традиции, и до смерти измучить себя ритуалами и условностями — но не сделали этого. Мы создали прайд, где можно жить, как желаешь, и чувствовать, что желаешь. Быть свободной, — он восстал над ней, качая своим петушком из стороны в сторону, — Теперь давай, сделай то, что не можешь не сделать. Я же вижу: горят глаза хищницы.       — Однажды я видела болт зебры, — смешливо отбила коготком его отросток Тали, — И после этого мне кажется странным, что львицы ещё не носят бело-полосатых котят. Хотя, возможно, я просто мысленно сравнила его с твоим.       — Открывай пасть, дрянь, — вежливо уложил когти на её шею Старший.       — Знаешь, — самочка поморщилась, лизнув кончик прелой плоти, на которой ещё оставались их общие соки, — Иногда мне начинает казаться, что я немного перехожу черту. Что позволяю себе куда больше, чем следует приличной и благонравной львице, — она обвила губами морщинистый стручок, загоняя его глубоко за щёку, — Что порой следует остановиться, потушить в себе огонь… Понимаешь, о чём я?       — Да-а-а, — протянул капающей слюной самец. Язык Тали внушал тепло и материнский уют, слова же отдавались приятным ветерком на влажной плоти, — Ты стала весьма опытна. Сколько львов у тебя было за эти несколько дней?       — Не знаю… не помню, — солгала кошка, облизывая основание подрагивающего стержня, — Наверное, много. Куда больше, чем следовало.       — Это хорошо, — ткнулся лапой под её вздёрнутый хвост зорчий, — Сразу почувствовал, как сильно расширились твои представления о мире, Талиэль, — он заскользнул пальцем в тесный лаз ухвостья, вызвав у самки недовольное урчание, — Скоро можно будет брать тебя без всяких Холодных Поцелуев.       Львица с горечью простонала, осознавая всю степень своего нравственного падения и всю глубину чужих лап в своём пышном анусе.       — Прости… — на Тали вдруг нахлынули чувства.       — За что? — продолжал тискать её самец.       — За то, что не сберегла себя… для тебя…       Мраву громко расхохотался, одёрнувшись так, что ударил потёртой мошонкой по строгому и благородному носику нонденайской кошки:       — Талиэли! Моя Талиэли, — он с чувством цапнул за ушко, — Иногда я начинаю забывать, что ты всё ещё молодая и наивная львица. И как прекрасно вспоминать об этом, особенно в такой чуткий момент! — его петушок вернулся в пасть зорчей, — Да, ты и впрямь стала свободней, но нет в этом повода для смущений, ведь я и сам такой же. Каждому из нас нужен тот, единственный, с кем нужно оставаться в тишине и нежности при полной луне — но взять в собственность можно лишь душу, тело этому неподвластно. Тело не обмануть, оно не глупое, Тали, ему всегда нужно что-то новое, что-то свежее, такое, чтобы утолить дикую, неуёмную жажду, затаившуюся в сердце и крови каждого из нас.       — И всё же следует знать меру, — на мгновение освободилась от пряного петушка львица, облизывая переляпанные губы и восстанавливая дыхание. — Некоторые свои чувства следует сдерживать.       — Дело твоё. Только знаешь, Талиши, служение прайду это не про следование каким-то там ритуалам. Да и сам прайд — это не что-то, существующее лишь в уме. Прайд это мы, львы и львицы, и служишь ты нам своей преданностью не только на словах, но и в поступках. В ответ мы платим тебе тем же, и здесь нет единой меры, нету того, чего стоит цепляться, что оценивать. Вот сдалась ты вальсавийцам, и теперь лежишь, мучаешься. В тебе ещё прячется нонденайка, и сейчас она думает, не продешевила ли, не отдала ли больше положенного, достойно ли это её благородного статуса. В Вульсваи так не принято, у нас не назначают цену, у нас слушаются сердца.       Тали сглотнула, ощущая солоноватую правду своего наставника. Хотелось что-то сказать, возразить, но вместо этого она вновь приникла к источнику будущей львиной жизни. Ей до странного нравилось ощущать его в пасти, он словно указывал ей путь и направление, давал покой и опору.       «Так и есть», — горестно тёрлась и смаковала языком зорчая, — «Я влюбилась в самый преобыкновенный самцовый хуй».       — У меня лишь один вопрос к тебе, Талиэль нинь-яльсиви, — разглядывал её надутые щёчки Старший, — Сладко тебе было с нашими львами?       — Ну… да… Да! И не только со львами, — жарко выдохнула кошка, вспоминая коварную мордочку Раши.       — Прекрасно. Значит, ты готова, — удовлетворённо прикрыл глаза наставник.       — К чему? — изумлённо слизала с языка и губ его тёплое млеко Тали.       — Как это к чему? К твоей Инициации, принятию в прайд. Ну и к последующей оргии, разумеется.