Зорчие

***

      Дождь почти утих, и чернильно-звёздный небосвод робко проглядывал сквозь подтаивающие серые тучи. Пахло и дышало сыростью. Ублажённая долгожданной влагою саванна прела и дремала, сопя мерными потоками льющихся ручьёв и редким стрёкотом растревоженных насекомых.       Следовать по узкой, излизанной дождём тропинке оказалось и впрямь непростым делом. Чуть впиваясь коготками в старый камень, Тали осторожно спускалась вниз, стараясь не смотреть в зияющую пустоту по правому боку. Где-то приходилось обступать глубокие лужицы, где-то влага смешивалась с занесённой на скалы песком и почвой, образуя едкую, красноватую смесь, нещадно прилипавшую к подушечкам лап. Уже почти у самого подножия Тёплых гор, львица решила остановиться, чтобы чуть отмыть замаранные коготки в бродячей воде.       Едва взявшись за наведение чистоты, она услышала какой-то грохот, а за ним — избешённый поток ругательств. Покосившись в сторону звука, Тали осознала, что оказалась почти у самого прохода в пещеру правителя Вульсваи.       «Интересно, как он там», — подумала кошка, поражаясь тому, что за всем этим решением важных дел прайда, про его самого старшего и главного льва все как будто бы позабыли.       Из темноты раздался новый треск, словно кто-то старательно ломал камень, и простое желание вызнать дела льва переросло в абсолютную решимость. Хорошенечко смыв все пятна грязи, зализав шерсть и приведя остальные свои местечки в более статусный вид, Тали бесстрашно выдохнула и направилась в мрачное убежище правящего самца.       У самого прохода её внимание привлекла нетронутая туша маленькой, но весьма сочной зебры, явно оставленная здесь ещё при самом рассвете дня. Посмотрев на неё с положенной жалостью и печалью в сердце, кошка медленно зашла внутрь.       Поначалу она с трудом могла что-то разглядеть, и лишь проследовав дальше, в самую глубь, она сумела понять, что находится в обители истинного хаоса и разгрома: все прежде растущие цветы и деревца были нещадно, под корень вырваны, все расставленные камешки разбросаны, стены перецарапаны, и повсюду валялись осколки костей, шерсти, земли и скалистых осколков, а в самом углу, во главе всего это беспорядка валялся сам владыка Тахаан ун-Вульсваи, великий и значимый, растрёпанный и задумчивый.       — Чего тебе? — он даже не поднял морды.       — Хотела узнать, всё ли у вас в порядке, господин, — поклонилась ему львица.       — Всё прекрасно, — игольчатогривый самец перевернулся на спину и прижался к стене, изображая словно восседает на мнимом троне. В левую лапу он взял расколотый череп, в правую — сточенный до белизны камень, посередине, под меховыми ножнами, покоился его властвующий жезл, — Ещё вопросы?       — Да… Думала обсудить с вами своё будущее в прайде…       — Если ты про то, что хочешь остаться — знай, что мне всё равно, — лев посмотрел на Тали весьма холодным взглядом, в котором всё же ощущалась некая вымученность, — Я знаю, что ты говорила с Грауром. Раз тот готов взять себе на попечение вчерашнюю нонденайку — пусть берёт, дело его совести. Я буду против, но моё слово против слова остальных вальсавийцев не так уж важно, во всяком случае, теперь. Так что можешь идти и радоваться своей победе. Давай, — он пнул в её сторону какой-то булыжник, но явно не оценил его веса, и тут же зашипел от боли, — Вали. Поскаль клыки своему драногривому огрызку, пососитесь там с ним, под хвост поиграйтесь, в общем, делайте, что хотите, и к шакалу вас обоих.       — Я пришла не за этим, — зорчая чуть смущённо поджала ушки, — Мне хотелось поговорить с вами по сердцам.       — По сердцам, значит? — лев прищурился, недоверчиво посматривая на неё через всё своё пузо, — А ну-ка, подойди, — он отбросил в стороны признаки своей властности и приманил её коготком, — Осторожно, камень.       Тали послушалась, обходя бесчисленные осколки былой роскоши. Ещё раз склонилась.       — Итак? — Тахаан скептично косился на неё снизу, бровь его была поджата, кисть хвоста нервно побивала из стороны в сторону.       — Могу я узнать, почему вы так плохо относитесь ко мне… и к… Мраву? — львица немного подумала, и решила улечься на живот и подложить под себя лапы, чтобы не казаться выше правящего самца.       — Ну, например, потому, что вы оба приходите ко мне, желая забраться своими вопросами куда глубже, чем следует, — глаза игольчатогривого источали злобу.       — Пожалуйста, — Тали выдержала его взгляд, чуя, что вновь стоит у края пропасти, — Я и вправду не хочу вас обидеть. Я просто хочу узнать, как так получилось? Что мы вам сделали?       Тахаан на мгновение закинул голову, тяжело дыша, справляясь с какой-то внутренней яростью. Затем вновь посмотрел на львицу, раздумывая, обрекать ли мысль в слова:       — Вас тут быть не должно. Ни тебя, ни его. Эта пещера, эти горы — не место для ваших прогулок и всяческих тайных разнюхиваний. Знаешь, зачем здесь я? — он наклонил морду, притягиваясь ближе к Тали, — Чтобы решать дела прайда. Это моя обязанность. Я здесь сижу, чтобы ко мне приходили с просьбами и советами. Все, все они должны идти ко мне, только ко мне. А уже я, именно я определяю, как поступить, что делать и куда идти. Понимаешь, львица? — тот вдруг ощерился, — Я говорю: «сделаем так», или: «лучше так», или даже: «это дело для зорчих» — и только после этого все идут к вам, просят помощи. Не через мою гриву, не через мои уши, не через мою власть, словила? — лев почти зарычал на самку.       — Словила, — Тали кивнула, хорошо ощущая чужое чувство, — Вы не любите, когда кто-то лезет в ваши дела.       — Не только, — Тахаан перевалился на бок от притока эмоций, — Раньше как было? Раньше со всякой проблемой, за всяким советом шли ко мне. По охоте, по охранению, по грызне, по скандалам, по всему. И я решал, я давал последнее слово. Понимаешь? Я! Теперь каждый сам по себе, охотницы решают всё в своём кругу, стражи — в своём, даже старые львы и львицы теперь при своём мнении, а со всяким сложным делом сразу идут к кому? Правильно, к вам! И знаешь, кто всё это начал? Кто первым нарушил вершившийся поколениями порядок?       — Мраву, — облизала губы зорчая.       — Да, — вновь оскалился правитель, — Этот ушлёпок, этот гривастый шакал. Он специально, он мне с самой первой гривы мстит. Ты же знаешь эту историю? Как он упустил свой шанс занять моё место?       — Нет, — Тали изумлённо вскинула бровку, — А что за история?       — А-а-а… ну конечно, зачем такое рассказывать, — закатил глаза и закачал мордой Тахаан, — Ну вот слушай, я тебе всё-ё-ё про этого огрызка расскажу. Мы же начинали оба как простые стражи, он и я, в одно время, от одного отца, от разных матерей…       — Он ваш брат? — выдохнула зорчая.       — Ну что за тугая дочь Нонденаи… — правитель устало покачал мордой, — Это Вульсваи, львица. Здесь все друг другу братья и сёстры.       — Вот как…       — Представь себе, — Тахаан продолжил: — Но так или иначе, мы шли вровень, до самой войны, с этим, черепомордым, как его…       — Безликим? — вспомнила Тали.       — Именно. Помнишь эту историю, нонденайка? — сверкнул клыками лев, — Как вы натравили на нас орду диких тварей?       — Я же не виновата, что…       — Ну конечно, — саркастически хмыкнул вальсавиец, — Все вы, нонденайцы, светлые и пушистые, так ведь?       — Я…       — Ой, да закрой уже пасть. Слушай дальше.       Тали сглотнула обиду.       — Так вот. Два сильных самца. Тогда с этим проблем ещё не было, рождались и львы, и львицы. Я был всегда чуть умнее его, так уж сложилось: талант от самой природы. А он… он был больше по слепой силе да по чужим хвостам. То с одной дурёнкой в кусты, то с другой… Ты ж не думала, что ты у него в числе первой сотни, верно? — бросался ядом правитель.       — Нет, — такая мысль и впрямь давно сбежала из ума зорчей.       — Прекрасно, хоть в чём-то ты не такая тупенькая, как кажешься, — лев самодовольно всхохотнул, — В общем, в какой-то момент ему попался хвост покрупнее обычного. Да настолько, что пришлось подставлять уже собственный. Это был Руфард, наш прежний правитель. Слыхала о нём?       Тали кивнула.       — У них было много всего интересного. Став новым, сладеньким увлечением для усталых чресел старшего льва прайда, твой Мраву вдруг оказался удивительно талантлив и успешен, и везде его стали расхваливать, везде он стал первым, везде ему кланялись, поджимали лапы и задирали хвосты. Так справедливость и кончилась. Он всюду совал свой нос, посмеивался над моими попытками пробиться в будущие правители, намекая, что это место уже давно занято. А затем началась война с дикими. И она изменила всё.       Выдержав почтительную паузу, Тахаан продолжил:       — Хотя всё кончилось не так плохо, как мы ожидали, Руфард погиб, и следовало найти нового Старшего. Собрали общий совет, и конечно, твой Мраву сразу же оказался посреди всеобщего внимания, как избранник самого правителя. Немало вальсавийцев было на его стороне, да и всякую старую львицу трогала история молодого самца, лишившегося по несчастью своей гривастой любви. Это был его момент, и он вышел. Все ждали его слов, и он сказал, помню как сейчас, что «это была лишь первая битва, что впереди Вульсваи ожидает долгая борьба за право сохранить свои земли, свои традиции. Что мало кто дойдёт до самого конца, и бла-бла-бла…» Как-то так. Думаю, не стоит тебе говорить, что многие тогда встретили эти заявления без должного воодушевления.       — Почему? — Тали непонимающе нахмурилась.       — Потому что уже тогда мы лишились близкой и родной крови. Я же говорил тебе, что здесь, в Вульсваи, каждый кому-то брат и сестра, и это не просто слова. Мы поняли, что нет никакой радости и восторга в том, чтобы потерять в бою тех, кто нам дорог, кто уже давно стал частью нашей жизни. Что нет в этом никакой чести и благородства, есть лишь боль, жуткая боль и глубокий шрам во всё сердце. Эта резня в долине продлилась какие-то мгновения, но мы были истомлены ей так, словно провели в ней целую вечность. Нонденайке вроде тебя сложно подобное объяснить, но уж поверь — всякая великая битва из легенд в живой реальности обретает уродливую форму густых и бессмысленных рек крови, за которыми нет ни правды, ни гордости, лишь смерть. Только смерть.       Пещера исполнилась тишины, и слышно было как неподалёку бьётся горный ручеёк. Разговор не внушал надежд, и Тали пустилась в неловкое исследование пещеры, пока не обнаружила в одном из углов валявшийся череп Безликого. Его тёмные глазницы извергали страх и пустоту, и странным было видеть его теперь столь жалким и никчёмным, осознавая какую жуткую историю вёл он за собой, как много львов и львиц умирали, наблюдая его очертания пред глазами.       — И что было дальше? — решилась она на вопрос, возвращаясь мыслями к снисходительно наблюдавшему её льву.       — Дальше? Никто не подал виду, но все были крайне недовольны и встревожены. Решили выждать пару дней, посмотреть, как поведёт себя новый «правитель». Вёл он себя не очень: срывался на всех, взывал к мести, к крови, к справедливости. И тогда я решил, что вот он — шанс, и на очередном вечернем сборе вышел вперёд, прямо во время его обыкновенной речи о потребности вонзить когти во врага. Я сказал: мы не забудем нашей ненависти к тем, кто причинил нам боль, но сейчас нам нужно залечить свои раны под сердцем и за душой. Сейчас нам нужно снова стать великим и могучим прайдом Вульсваи. Думаю, не стоит говорить, что именно этого и желал услышать всякий наш лев, как и не стоит говорить о том, что спустя каких-то пару дней властвующим правителем прайда стал я.       — Думаете, за это он вам и мстит? — поджала ушки Тали, слегка обескураженная всей этой историей. — Мне казалось, он просто следует пути зорчему, а чаще и вовсе не следует… ничьему пути.       — Не имею ни малейшего понятия… — Тахаан поднялся с хвоста, направляясь куда-то вдаль по тёмным коридорам пещеры.       Самочка юркнула за ним.       — … но вижу, что он отчаянно пытается испортить всё то, что давалось мне с таким трудом, — прыгнув через несколько камней, лев забрался на небольшое возвышение, — Иди сюда.       Тали послушалась, с большим трудом взбираясь по скользким выступам. Сверху открывался весьма неплохой обзор на южную часть прайда, окутанную пеленой предгорий и лесов.       — Видишь? — он широко развёл лапами, пытаясь обхватить всю пелену реальности, — Я всё это создал, всё это, весь этот порядок. Я их создал, я! А он… он лишь всё портит, извечно всюду лезет, даже сейчас, — самец презрительно ткнул когтем в видневшиеся издали пещеры зорчих, — Он напоминает мне о своём вонючем присутствии, этот жирный кусок похотливой массы.       — Разве вам не легче с того, что все идут решать свои проблемы к нему? — осторожно муркнула Тали, обступая камни так, чтобы не сорваться вниз. — Вам же легче, больше времени, больше свободы…       — Нет! — рыкнул игольчатогривый, испепеляюще глядя вдаль. — Я так не могу. Я всегда был для прайда, жил для него. Не могу ни дышать, ни есть, ни спать, не ощущая при этом пользы для своего Вульсваи. Ты понимаешь это, вальсавийка?       — Ну, если вам так важно быть полезным для прайда… Почему бы тогда не помочь, скажем, охотницам или стражам? — вкрадчиво поинтересовалась самка.       — Ты хочешь сказать, — морда Тахаана стала заметно темнеть, — Что я сезонами наводил тут порядок лишь для того, чтобы затем идти и унижаться, занимаясь всей этой грязной, жалкой работой?       — Ну я хотела сказать, что…       — Что я, истинный правитель Вульсваи, первый носитель его рода и хранитель традиций — буду, как простая охотница, бегать за рогатой швалью и отбивать от границ диких ушлёпков, как примитивного ума страж?       — Но ведь…       — Что мне придётся всякий день спускаться из своей пещеры, по этой длинной и утомительной тропе, чтобы видеть все эти морды и постоянно выслушивать их жалобы и нытьё?       Лев широко оскалился, пригвождая зорчую к земле одним лишь взглядом:       — Иди-ка ты нахуй, Талиэль нинь-ильсиви.       — Я нинь-яльсиви…       — Да поебать мне, кто ты, — Тахаан резко развернулся и, минуя все уступы, спрыгнул сразу в самый низ, едва не поломав себе кости от высоты, — Сука…       — Вам помочь? — львица осторожно соскочила с камня и участливо посмотрела на его чуть прихрамывающую лапу.       Правитель Вульсваи тяжело выдохнул, обречённо приглядываясь к нонденайке:       — Чем ты можешь мне помочь?       — Могу вас полечить. Я же ильсива.       — Это не болит. Здесь вообще не болит, — устало промолвил острогрив, возвращаясь обратно к своей пещере хаоса, — Болит здесь, — он вновь завалился на спину и прижал лапу к груди.       — Тоскуете по ней? — участливо поджала уши Тали.       — Нет, блять, радуюсь, — угрюмо отмахнулся хвостом тот, — Ты подумай, я ведь дал ей всё, это всё, — лев отчаянно прирыкнул на пещеру, — Ради неё, только для неё были все эти глупости — и кому она предпочла меня, благородного сына Вульсваи? Какому-то вшивому нонденайцу. Нонденайцу! Не арстанийцу, не шакалу, даже не гиене… пусти её по кругу целое стадо зебр — мне бы и то легче было… И после всего этого, кто-то будет говорить мне, что в мире ещё осталась справедливость…       — Я вас понимаю, — вздохнула зорчая.       Лев посмотрел на неё с крайним раздражением:       — У меня было слишком много поводов и возможностей придушить тебя прямо здесь, нонденайка-Талиэль. Скажи мне, почему я ещё этого не сделал?       — Не знаю, — пожала плечом кошка, — Возможно, потому, что я готова вас выслушать. Стать полезной — и для вас, и для всего Вульсваи… Помочь исполнить то, чего вы действительно желаете, — добавила с осторожностью.       — Чего я действительно желаю? — чуть повертелся с боку на бок самец, пытаясь отыскать удобство и комфорт в этом грубом и колючем мире. — Ну раз ты прямо очень этого хочешь, притащи-ка мне ту тушу, что валяется у входа. Видела её?       — Да…       — Небось, уже успела отожрать от неё кусок, а, стерва?!       — Нет, конечно нет, вы что! — с ужасом выдохнула львица.       — Всё, умолкни, — раздражённо махнул когтем Тахаан, — И давай её сюда.       Подопревшая зебрятина оказалась не слишком тяжёлой, и затянуть её внутрь не составило большого труда. Придвинув тушу поближе к правителю, Тали выдохнула, облизала переляпанные губы и уселась подле, выжидая дальнейших указаний.       — Чего сидишь, на бок ложись, — приказал ей игольчатогривый, — Вон там, напротив меня.       — Хорошо, — львица послушалась, всё ещё не до конца понимая, чего желает от неё старший самец.       — Да, вот так, — Тахаан придирчиво обнюхал кусок мяса, — И лапу подними, вон ту.       — Эту? — зорчая вскинула бедро, оставляя обнажённым всё то, что оно прикрывало.       — Да, — удовлетворённо буркнул правитель, — Хвост тоже в сторону убери, чтобы видно было.       Тали выдохнула, оставаясь совершенно раскрытой пред жадным взглядом самца. Тот же впился в край туши и стал неистово рвать её на куски, громко рыча, давясь прожилками и кровью, одновременно разглядывая утончённые формы и ущелья молодой львицы. Делал он это довольно долго, так что самочка даже пожаловалась, ощущая как затекает вздёрнутая ляжка:       — Всё ещё держать?       — Да, — прирыкнул на неё тот, продолжая растаскивать свою добычу по частям, — И выше подними.       — Не могу выше, я уже и так…       — Тогда умолкни, — был дан ей строгий ответ, — И смотри на меня максимально боязно и жалобливо. А лучше сюда, — он подтянул хвост, обнажая свой выглянувший острый петушок.       — Хорошо… — простонала львица.       Оперевшись лапкой на камень, дочь Нонденаи с жаром на щеках разглядывала хозяйство правящего самца Вульсваи. Его стержень всё тянулся и тянулся, пока не выскочил во всю длину, не предвещая львице ничего хорошего. Закончив с долгой трапезой, Тахаан утёр запачканный подбородок лапой:       — Неплохо. Твоя очередь, — он приманил её к себе когтем.       — Я не голодна.       — Я тебя не спрашивал.       — Хорошо…       Тали осторожно приблизилась к оставшимся кускам разодранной зебры, намереваясь встать по другую сторону ото льва, но тот убедительно ткнул лапой на место подле себя:       — Здесь, нонденайка.       Тяжело сглотнув, зорчая перебралась через тушу, неохотно оборачиваясь крупом к самцу. Конечно, она догадывалась, чего тот хочет. Это был крайне унизительный обычай, который по несчастью своего рождения испытывали дикие львицы, и лишь иногда — их сговорчивые и ласковые львы. У стражей множества прайдов, да и прочих самцов было правило сразу же не изгонять изголодавшихся чужаков, а позволить им изловить свою добычу. Когда дикарка или дикарь приступали к положенному угощению, приходила их очередь отплатить свой долг. Приникая к еде, они задирали хвост и принимали в себя каждого из прайдовых львов, до тех пор, пока не получалось насытиться. По окончанию такого мирного обмена, благородные львы уходили усталыми и довольными, безродные же — пусть и как следует попользованными, но вполне сытыми.       Тали не ощущала себя дикой львицей, и подобные ритуалы не вызывали у неё ничего, кроме возмущения, но она понимала, что перед ней не обычный вальсавиец, но тот, с кем придётся иметь важный разговор, а значит разок можно и стерпеть, проглотить гордость.       Тахаан, по всей видимости, тоже это понимал, и не стеснялся пользоваться своим положением. Увидев, что львица прильнула к боку зебры и чуть приподняла бёдра, осторожно отводя хвост, он ехидно усмехнулся, с издёвкою проводя когтистым пальцем по её молочному животу вверх, к самому узкому и жмущемуся местечку.       — О, да ты вся в пятнах, — облизнулся самец, разглядывая млечные отметины на шёрстке Тали, — Ты хоть Принятие-то своё прошла?       — Нет… — едва слышно пробормотала львица, сотрясаясь с чужих слов и прикосновений.       — Какая жалость, — вальсавиец по-хозяйски поигрывал с её бутоном, — Похоже, одной молоденькой нонденайке так и не суждено стать благородной. После того, как я попользую её везде и всюду, уже ни один ритуал не восстановит её честь.       — У-у-у… — жалобно простонала кошка, едва не плача в полосатую тушку.       — Не ной, не поможет, — строго пришлёпнул её по булочке лев, — Смотрю, ты как-то слишком суха, — он широко раздвинул её лепестки, — Что, не слишком приятно, когда приходится играть не по своим правилам, моя дерзкая гостья с чужих земель?       Лев громко и выразительно харкнул, и Тали вздрогнула, чувствуя как острый плевок настиг далёких глубин её нежного лона.       — Давай-давай, нам обоим будет лучше, если эта лапа утонет в твоей пиздёнке, — грубые когти игольчатогрива приткнулись о пушистый холмик, нещадно растягивая его, заглубляясь внутрь, — Представь, что тебя снова дерёт твой заботливый зорчий, этот никчёмный уёбок, — он с силою дёрнул палец внутри самки, сорвав с её губ протяжный стон.       Давясь кусками подгнившего мяса и собственной слюной, Тали тряслась всем телом и сгорала от стыда, ощущая как пользует её лапа вальсавийца. Ласки правитель не знал, предпочитая испытывать чуткое нутро на прочность. Его пальцы поочерёдно вонзались внутрь, и сопровождавший это чавкающий звук был позорнее всего прочего, стойко напоминая львице о том, что сейчас она лишь пушистая тёплая дырка, удобная туша для похотливых игрищ самца. Она прикрыла глаза, желая и вправду задуматься о чём-то более желанном, и новые мысли о тройничке с Мраву и Раши и, неожиданно — о могучем острие Граура и совсем юном петушке Вару — заставили её чуть обмокнуть, отдаться жгучему чувству.       — Так-то лучше, — палец Тахаана вынырнул из влажной норки, забираясь выше, в прелую розовеющую плоть, совсем не ожидавшую подобного внимания, — Сейчас ты у меня по-настоящему застонешь, маленькая зорчая шлюшка.       Тали и вправду взвыла, сцарапывая когти о застывшую зебру. Хищная тень укрыла её: острые когти впились в плечи, тяжёлая колючая грудь надавила сверху, а шипованное, болючее копьё вонзилось так сильно, что в глазах даже ненадолго потемнело. Под хвостом тотчас обожгло, да так сильно, как никогда раньше, и когда самец решил сделать свой первый мстительный выпад наружу, львице показалось, что её сейчас разорвёт.       «Только не умоляй его… только не умоляй… ш-ш-ш, как же больно!.. нет, не умоляй!.. нельзя… он тогда совсем изничтожит… небеса… поскорее бы у него выделилась смазка… небеса, помогите…» — отчаянно носились мысли в голове.       — Что, наш угрюмый старик тоже успел тебя попользовать? — ехидно скривился Тахаан, заметив свежий след от укуса на ушке самки. — А чего так слабо? Побрезговал метить морду, ограничился лишь пиздёнкой? Бедненькая львичка из Нонденаи, кажется, её облюбовал уже каждый вальсавиец… Ничего, скоро ты станешь привычным местом, куда будет приходить справлять нужду всякий самец. О да-а-а, речь не только про семя, — он мстительно сжал шею кошки, силой насаживая на себя, — А потом ты в чём-нибудь провинишься, совершишь какую-нибудь нечаянную глупость — и я буду рядом, я выставлю тебя задом перед всеми дикарями у границ, вот веселья-то будет!       Царапаясь и рыча, пытаясь заглотить воздух, но неизменно задыхаясь, зорчая отчаянно воспарила глазками к каменистому куполу и с изумлением обнаружила там точно такой же разлом, как и пещере зорчих, сквозь который на львицу вкрадчиво поглядывал мистичный, полнородный силуэт луны. Это вмиг утешило и даже немного обнадёжило, а щёку укололо сильнее обычного. Вглядываясь в свои подрагивающие от толчков лапы, ощущая, как таранит под хвостом нещадное жало вальсавийца, Тали вновь прикрыла глаза, собираясь с силами, а раскрыв их, почуяла небывалую лёгкость, словно растеряла свой вес. Изумлённо оглядываясь вокруг, она поняла, что ей совсем не больно, что дышать легко, а на уме ясно.       Что она стоит и смотрит на двух совокупляющихся кошек.       — Тише, тише, моя хорошая, — Талиэль с нежностью лизнула мучившуюся львицу сперва в одну, а затем и в другую щёчку, — Сейчас будет полегче.       Обойдя дымчатого льва сзади, она внимательно всмотрелась в его скачущие орешки и пухлое древко, растягивающее и надрывавшее чуткий, ещё малоопытный лазик. Скользнув языком от упругого подхвостья Тахаана до самого кончика его неугомонного стручка, она сглотнула, ощущая этот яркий мускусный аромат истинного самца. Затем лизнула ещё. И ещё.       — Какая ты… сладкая, — выдохнул правитель, ощущая такую сильную истому и прохладу, какой не испытывал ещё ни с одной из львиц, — Да, теперь понятно… — он поморщился от новой волны удовольствия, — Почему он так тебя защищал…       Продолжая смаковать корешок самца, яльсива опускалась ниже, оставляя влажные поцелуи на лоне львицы, выслушивая как та издаёт тихие, утробные звуки. Ощущая приближавшийся отголосок этих чувств, зорчая довела до безупречности оба совокуплявшихся междулапья, а затем вернулась к напряжённой персиковой мордочке, примыкая к её губам в лёгком поцелуе, делясь с ней всеми изловленными привкусами и ароматами. Но прежде чем сойтись в едином теле, она вдруг воспылала игривой мыслью и потянулась чуть дальше, к деловитой морде гривастого мучителя, соприкасаясь уже с его пастью, даря и ему привкус измученного лона львицы и жгучего предсемени льва.       Мстительно ухмыльнувшись и упокоив сердце, она коснулась лапою плеча Тали и, закрыв глаза, очнулась в своём привычном теле, ощущая под хвостом сладостные ласки сочащегося и пульсирующего стержня.       — Фу ты, — донёсся растерянный рык у загривка, — Какая-то гадость на язык попала.       — Солёная и терпкая, как переспелые плоды дикой и́жмы? — муркнула зорчая, выгибая бёдра, испалённая мыслью и сильнее, и глубже прочувствовать в себе хищного самца.       — Хуижмы, — буркнул тот, — Никогда такого не ощущал.       — У льва ещё многое впереди, — Тали протянула лапки вперёд, сжимая внутри себя вожделеющий львиный пенис, не давая ему просто так уйти, желая его весь и навсегда.       Конечно же, от такого внезапного испытания правитель Вульсваи тут же кончил.       — Ты была слишком болтливой, нонденайка, — он едва успел вытянуть из неё свой извергавшийся семенем отросток, чтобы нервно присунуть его в прираскрытое, изливавшееся влагою лоно, — И за это будешь носить моих будущих львят.       — Ох, какая же неприятность, — помня советы дикой подруги, Тали сжала лепестки пушистого бутона, не желая впускать в него непрошеные тахаанские реки, — Надеюсь, я смогу с этим жить.       Тахаан даже чуть завалился на бок, с недоумением и растерянностью рассматривая, как сочатся и переливаются его драгоценными соками сочные бёдра молодой львицы. Его охватила ярость:       — Думаешь, сможешь так просто уйти отсюда? — он обхватил её за загривок, толкая за собой, — Думаешь, сумеешь сохранить своё достоинство, зорчая шлянь?       Самец почти за хвост вытащил её из пещеры, прямо на большое плато, где проходили сборы. Вокруг не было ни души: кто-то уже спал, кто-то уследовал дальними тропами в поисках любви и приключений, кто-то попросту запрятался среди теней. Тали мысленно выдохнула, не полнясь желанием оказаться в таком неприглядном, шлюховатом виде на глазах у прочих вальсавийцев. Но у правителя этих земель были иные планы.       — Забирайся на этот камень, — он указал ей на возвышение, где обыденно восседал сам.       — Зачем?       — Мне заставить? — самец ощерил клыки и когти.       Пришлось послушаться.       — Я всё ещё не пон… ам-ф-ф… — начала было Тали, но лев наскочил на неё сверху, обвил своими крепкими бёдрами шею, и его вновь ожившее естество протолкнулось в прираскрытую пасть кошки.       — Да, вот так! Ты моя. Моя! — истошно рычал он в небо, сношая за персиковую щёку свою пленницу, — Я правитель этих земель. Я! Я здесь главный! И ты будешь подчиняться только мне! Мне! Гррр!!!       Юная львица давилась склизкой смазкой, пытаясь поспевать за его движениями. Старательно обвив его противный стержень, она водила по нему языком, мечтая привести того к кульминации до того как на шум и рык сбежится весь прайд.       — Вот так, нонденайка. Вот так, да. Ты сосёшь мне. Мне, правителю всех этих земель, великому и благородному Тахаану ун-Вульсваи. Да, именно ты: сосёшь, и прямо сейчас, прямо здесь, понимаешь? — капал слюной самец, истошно двигая бёдрами, — Это факт, это реальность, иной нет. Её нет! Я главный! Я! И ты подчинишься мне, подчинишься, как всякая прочая львица!       Самка постанывала снизу, безвольная и пьяняще-послушная. Беспомощно мотая дальними лапами, передними она упиралась в массивный круп льва, слегка царапая его когтями, когда острый жезл проталкивался в самое горло. Её блестящее от соков, совершенно беззащитное междулапье звало и манило, сводило с ума. Правитель восторженно вздёрнул морду вверх, а его глаза исполнились истинной одержимости. Рассеча звёздное небо отчаянным рыком, он исполнил пасть львицы своим скромным, жалким семенем. Мир отвечал ему безмолвием, и лишь далёкие ушедшие грозы поблескивали угрожающими вспышками. А он всё смотрел и смотрел, словно соревнуясь в упрямстве с вечностью, словно угрожая ей непримиримым вызовом, пока мышцы его жутко не перетянуло от боли, и он не повалился с камня вниз, сжимаясь клубком, злобно порыкивая и огрызаясь.       Тали тихо выдохнула, сглатывая самца, чувствуя, как медленно устремляются по горлу его липкие соки. Захотелось вдруг просто отдохнуть, прижаться к кому-то плечом, упрятаться в чьей-то гриве — без потребности испытывать свою волю на прочность.       — Вам помочь? — она перевернулась на спину и невозмутимо отряхнула шёрстку, укладывая лапу на плечо корчившегося самца.       Теперь, наблюдая его вблизи без чувств, без воли, в своём истинном естестве, она впервые осознала ту пропасть силы, что в действительности таилась между ним и ею. Перед ней лежал тот, кто называл себя правителем Вульсваи, но она видела лишь жалкого котёнка, измученного старым умом, дряхлым телом и своей ограниченной, алчной природой. Талиэль не обладала и близким ему статусом — она даже не прошла Принятие во взрослую жизнь — но уверенности, исполнявшей сердце юной львицы, мог запросто позавидовать всякий вконец перезрелый самец. Теперь она поняла, чего действительно хочет. Поняла, что делает здесь и сейчас. Очевидным стало даже то, что она — Талиэль нинь-ильсиви — на самом деле зорчая, истинная дочь Вульсваи, и нет прочих трактований, как нет иных троп и судеб. И сейчас она стояла, стояла прямо над ним, над самим Тахааном ун-Вульсваи, понимая, что у того нет ни слов, ни наказаний, что могли бы заставили её стать иной. Он может рычать, может угрожать, может день ото дня подвергать её тысяче жадных самцов, а затем и своей шипованной коряге — а ей будет всё равно. Ей это не страшно. Больше не страшно.       — Да, — тот закряхтел, протягивая ей лапу, — Отведи-ка меня обратно в пещеру.       Прихватив под плечом, зорчая помогла доползти льву до родного царства разбросанных камней.       — Вон туда, в угол, — от боли сжал клыки самец, — Хочу быть там, в темноте, чтобы никто не видел.       Тали уложила его на положенном месте, отмахивая хвостом кости и прочий мусор.       — Спасибо, — он сокрушённо вскинул морду, — Талиэль?       — Да, господин? — встала прямо над ним кошка.       — Может это… — лев нервно облизал губы, — Ну… станешь моей львицей?       Вопрос этот застал дочь Нонденаи в совершенный расплох.       — Вашей львицей?       — Ну… да?.. — было видно, что слова даются Тахаану с великим трудом. Он с необычайной силой переступал через свою гордость, и казалось, что даже лёгкий румянец укрыл его извечно пепельную морду, — Ты вроде… неплохо справляешься.       — Для меня это большая честь, — склонила мордочку Тали, — Но я уже следую пути яльсиви. И пути своего наставника, Мраву.       — Понятно, — и с горечью, и с облегчением проскрипел старший лев, — Тогда чего ты тут забыла, зорчая шлянь?       Тали улыбнулась:       — Забыла спросить вас, где мне быть.       — Я ведь сейчас встану, и выдеру тебя уже до слёз, — заметил правитель Вульсваи.       — Лучше не надо, — покачала головой ильсива, — У вас мышцы изранились, будете много двигаться, не встанете ещё луну. Я вам завтра горькой лизеи принесу, разотру ваши лапы, станет полегче. А там… — она неопределённо вскинула бровки, — Может и выдрать получится. В конце концов, я будущая вальсавийка, а значит — мой путь быть верной каждому льву Вульсваи, особенно первому из них, самому главному, самому благородному. Единственному, — она слегка коснулась лапой его ноющего плеча, — Так что будет очень обидно, если вы меня не примете в прайд, верно?       Лев тихо выругался, провожая жадным и алчным взглядом круп Тали. Со всей ясностью осознавая, куда именно обращено его любопытство, львица бесстыдно задрала хвост и игриво, даже вызывающе заковыляла бёдрами, дразнясь перед самцом видом своего капризного лона и глубоко отвоёванной, расцарапанной щёлки, ещё ширящейся и сочащейся от его грубой и неуёмной страсти.