Зорчие

***

      — Спишь? — карегривая морда потёрлась о её нос, а затем лизнула.       — А на что это похоже? — попыталась было отвернуться Тали, но тут же зашикала от уже знакомой боли во всех мышцах.       Бежать было некуда, тело вновь её предало. Пришлось принять глубокий поцелуй.       — М-м-м, — облизнула губы львица, заметно теплея в чувствах, — Ты чего, дикой мяты наелся?       — Чего я тут только не наелся, — Мраву хохотнул, оставляя её покой и заваливаясь на бок рядом, — Опять полдня проспала, лентяйка.       — Вот как, — Тали подняла уши, заслышав какой-то грохот и жуткий поток львиных ругательств.       — Похоже, старуха опять дала трещину, — зевнул лев.       Ильсива тут же попыталась приподняться.       — Лежи, — тут же вернул её на место зорчий, — Сейчас сам проверю.       И он ушёл, чтобы через какое-то время вернуться с одним панцирем в пасти и двумя львёнами на спине. За ним плелась сама Ларза, заляпанная чем-то густым и зелёным, мрачная и злющая, что болотная гадюка.       — Я вам говорила, несите ровней, — наставляла она учениц, — А не по небесам мечтайте. Полдня трудов в шкуру! Теперь ещё и отмываться столько же, — хищно тряхнув мордой, словно разгрызая чью-то невидимую шею, аль-ильсиви заприметила участливый взгляд Тали, — А, проснулась уже? Как плечо?       — Спасибо, госпожа, почти не болит, — зорчая повела мордочкой, разглядывая несколько царапин, старательно обмазанных целебной смесью.       — Прекрасно, — львица устелилась рядом, брезгливо стряхивая с лапы остатки травянистого сока, — Зато у меня теперь, похоже, будет всё болеть… — она строго посмотрела на ильсивок, и те виновато поджали уши да попрятались за панцирями, — А щека?       — Щека? — удивилась львица.       — Ну да, с ней пришлось подольше повозиться. Сильно жжётся?       — Нет… — растерянно повела мордочкой Тали, — А… что там… — она попыталась приподняться на лапы, — Сильно… плохо всё?..       — Сафира! Притащи-ка панцирь с водой, — велела Ларза, — А ты, молодая, лежи, рано тебе вставать. Мраву! Чего сидишь, ухмыляешься? Утешь свою львицу.       Зорчий прижал беспокойный круп кошки к себе:       — Тише, Талиши, всё хорошо, — он снова лизнул за ушком, и от этого и вправду полегчало.       Пятнистая ильсивка медленно приволокла за краешек панцирь, полный прозрачной и чистой влаги. Оставив его у лап зорчей, она с достоинством вздёрнула носик и хвостик, да тут же отправилась по остальным своим важным делам, сверкая нежной кремовой попой.       Тали нетерпеливо притянула к себе панцирь, вглядываясь в небольшое, подрагивающее отражение. Громко выдохнула.       — Небеса…       На левой щеке глубоко отпечатался след чужого когтя. Он был не слишком большим, но всё же довольно приметным. Проходясь кривой дугой, он нещадно разделял персиковую шёрстку, точно Тихая земли Вульсваи. Его можно было рассмотреть даже сквозь густой слой лечебной мази, и львице и думать не хотелось о том, насколько чудовищно он будет выглядеть, когда придётся всё смыть. Будучи опытной ильсивой, она хорошо понимала, что в отличие от неглубоких следов на груди, которые уже вскоре упрячет шерсть, такая царапина никуда не исчезнет, она обратится шрамом — таким, какой носят до самых последних дней.       Захотелось разреветься, но вокруг было слишком много львов, которым не следовало отдавать тоску и боль, и потому Тали лишь всхлипнула:       — Какой кошмар…       — Кошмар? — хмыкнула наставница, — Кошмар — это если бы коготь прошёл чуть выше. А это не кошмар, это чудо, Талиэль. Как и то, что у вас обоих абсолютно все раны оказались хорошими, безо всякой чёрной крови. Будете жить и любить ещё долго-предолго.       Молодая львица лишь потерянно покачала головой, не зная, что и сказать.       — Талиши, — мягко прижали её к себе крепкие лапы самца, — Не переживай, ничего страшного тут нет, ты всё такая же красивая.       — Правда? — просопела носиком кошка.       — Ну конечно, — осторожно целовал её вокруг израненной щеки лев, — Наоборот, у тебя теперь свой знак, своя отметина, будешь особенной, не такой, что остальные.       — Ух… — тихо упряталась в тёплой гриве Тали.       Ларза ухмыльнулась да ушла раздавать какие-то указания ученицам, зорчие же продолжили ласкаться:       — Думаешь, меня не будут считать уродиной?.. с этим… — пробормотала кошка, желая ещё раз услышать заветные слова.       Мраву улыбнулся:       — Конечно нет. Наоборот — в Вульсваи очень ценят следы когтей, особенно львиных, ведь если у тебя они есть, значит, ты смогла пережить по крайней мере одну схватку со врагом. А для львицы, — он жарко куснул за основание ушка, — Это вдвойне особенный знак. Мало кто из вальсавиек может похвастаться подобным, разве что охотницы, да и те лишь следами травоядных, в лучшем случае — гиен.       — Хорошо… — Тали расплылась в умиротворении, ощущая невероятную благодарность миру за то, что смогла отыскать себе льва, способного так быстро придумать столь правдоподобную ложь.       К ним снова вернулась ильсива-мать. Глаза её полнились решимости:       — Ну что, нанежничались, котики?       Тали чуть смущённо муркнула, Старший потянулся на лапах и сладко зевнул.       — Ты же знаешь, где растёт пёстрый папоротник? — наставница посмотрела на львицу, уже всё решив и утвердив.       — Да, — кивнула ильсива, прекрасно понимая, к чему клонит наставница, — А сколько нужно?       — А сколько найдёшь… Мр-р-р, Мраву, ну что за кот! — Ларза затерялась в неожиданных объятиях карегрива. — Ты надолго у нас? — она перевернулась и блаженно вытянулась на спине, позволяя льву старательно зализать переляпанную шерсть.       — Пока не встанет на лапы моя яльсиви, — Мраву урчал, касаясь языком уже живота.       — Твоя яльсиви… — сладко закинула морду кошка, — Да, будь я львом, я бы тоже с неё глаз не сводила.       Она чуть простонала, когда самец лизнул её совсем рядом с огрубевшей кофейной ракушкой. Тали возмущённо толкнулась в бок.       — Чего ты? — лев на мгновение перестал умывать бархатное лоно Ларзы, отчего та тут же неодобрительно зарычала.       — А ничего, что рядом я! — кошка недовольно, ревностно забила хвостом.       — Ах, да, прости, что за манеры… Ложись рядом.       Тали на мгновение замерла, осмысляя услышанное. Мраву же вернулся к своему важному делу, теперь лаская старую львицу ещё глубже и дальше, отчего та застонала уже судорожно и утробно. Немного подумав, юная ильсива решила не бросать нечаянную добычу, и устроилась рядом с наставницей, чуть стесняясь и смущаясь её, но совсем не смущаясь разводить лапы прямо перед хищным языком самца.       Теперь он делал это им двоим, поочерёдно, и было нечто дикое, но до безумия волнующего в ощущении близости с той, что тебя наставляет, с тем, кто тебя ведёт. Было приятно наблюдать, как вальсавийская ильсива-мать тяжело дышит и царапает коготками когда камень, а когда и изловленную шёрстку Тали. Было сладко думать и мечтать, наблюдая как глубоко и влажно смакует их бутоны зрелый и смелый лев, как растягивается его длинный и острый стержень промеж лап, как капает с него влага желания, как…       Тали выдохнула от изумления, когда самец овладел ею первой. Это было столь внезапно и возмутительно, что она даже чуть развела лапы, позволяя льву с большим размахом творить подобное непотребство. Она повернула мордочку в сторону, и тут же поймала хитрый, чуть укорительный взгляд наставницы.       — Ну что это такое, дитя моё, что за позор, — Ларза чуть приподняла круп, принимая уже на себя крупное тело льва и его алчный клык, — Выгибать спину надо вот так, чтобы ему тоже было приятно.       И молодая ильсива смотрела и училась. Вальсавийские львы любились яростно и дико, с рыками, с когтями. Их соки и влага стекала по подхвостьям, по лапам, насыщая камень. И не только камень — Тали почувствовала, что и сама уже не прочь побыть под вальсавийцем, почувствовать как его грубый шипованный ствол терзает внутри, овладевает, завоёвывает её нежное нонденайское гнёздышко. Юную львицу распаляла сама мысль о том, что едва самец вновь одарит её своим вниманием, соки наставницы, щедро напитавшие его плоть, смешаются с её собственными.       Так он обменивал их, точно изловленных дикарок, и в какой-то момент влага желания смешалась с млечным восторгом. Толчки стали глубже и сочнее. Скользкие, медовые персики львичек с невероятным удовольствием принимали в себя алчущий львиный дрын, точно только для него и были рождены, точно он был источником всей их ильсивной силы. В притоке чувств, Ларза вдруг притянула к себе мордочку ученицы, чтобы облизать её губы, чтобы взять в пасть и властно пленить её чуткий язык. От такого невозможно было защититься, такое невозможно было предугадать — это было то самое знание, что могла дать только упрямая, грязная практика — и Тали вмиг сдалась, она жалобно застонала в поцелуе наставницы, а сама изорвалась укусом страсти, а затем ещё одним, и ещё.       Ничего подобного она прежде не испытывала. Семя нонденайского льва полнило её лоно, пряная влага нонденайской львицы полнила пасть, а сама она — чувствовала себя совершенно счастливой, на своём месте, между членом любимого самца и умными, поучительными глазами строгой наставницы.       Когда всё было кончено, они устроились хвостами к мордам, чтобы заботливо зализать друг другу обильные следы страсти. Тали достались маслянистые, запотевшие и ароматные яйца самца и его призавявший цуцик, Мраву вдумчиво зализывал запечённую и осеменённую мокричку Ларзы, а сама ильсива-мать принялась за сладкое лонце ученицы, и так бойко и хищно зачиркала его своим шершавым языком, что едва не принудила нонденайку к новому всхлипу экстаза.       Не смогли удержаться и наблюдавшие за всем этим пятнистые львёны. Преодолев страх перед наставницей, преодолев смущение и трепет, они приблизились к взрослым львам. Сафи выразительно и серьёзно смотрела в мордочку Мраву, стараясь не оборачиваться к своей аль-ильсиви, Илинь же бесхитростно забралась ко льву на загривок, нежно обвила за шею да сладко наурчала:       — Млаву! Уррр… — она гладилась и тёрлась о него всем тельцем, — Млаву, а можна? А нужна? Уррр!       — Можна-можна, — улыбнулся самец, игриво сбрасывая её с плеча и тут же прихватывая в коготки, — Попалась, киска, гр-р-р!       Та залилась в восторженном смехе, ощущая щекотку с прикосновений щербатого языка, неумолимо подбиравшегося к крашеному солнышку под хвостом. Сафира же с невозмутимой, расчётливой строгостью уселась подле мордочки Тали. Терпеливо выждав, когда та наконец закончит обсасывать заляпанные орешки зорчего, она нахмурила носик и подняла лапку вверх, как всегда делала Ларза, когда чему-то наставляла:       — Ой, всё не так, — вздох её полнился сокрушения, — Смотри, как надо, сестра.       И она с небывалой ловкостью и мастерством обвила губками крупное древко самца, скользя по нему, точно по самой аппетитной косточке. Делала она это крайне рассудительно, поджимая языком каждый шипчик под нужным углом да с нужной силой. Вслушиваясь в дыхание Мраву, котёнка то замедляла, то ускоряла свой темп, приглаживая свободной лапой увесистый мешочек самцового естества. Не закрывая глаз, не поджимая ушей, она делала это так, точно замешивала очередную мазь, совершенно невозмутимо и непоколебимо. Когда лев отвлекался, терялся в чувстве, она испускала его из себя, точечно лаская самую чувственную крайнюю плоть, когда же тот томно выдыхал и даже поджимал лапу — вмиг заглатывала его по горло, почти на половину: дальше пока не могла — и так удерживала, сжимая в своих объятиях, выжидая, когда тот оставит ей положенное влажное внимание.       Всё это выглядело столь искусно и умело, что Тали невольно залюбовалась, как любовалась всяким делом, коим кто-то овладел в совершенстве.       «Это и впрямь настоящая ильсива», — вынужденно сдалась она, — «И при всех пятнах, ей и вправду есть чему поучить меня…»       Илинь довольно выдыхала всякий раз, когда зорчий оставлял огрубевшую, колючую розочку старой львицы, чтобы прикоснуться к её молодому, ещё недораспустившемуся цветочку и осторожно, влюблённо его смаковать. Она то сжимала, то разжимала пушистые лапки, мечтательно глядя на крупную и гривастую морду самца и представляя, как однажды вырастет, и тот обязательно отдаст ей львят.       — Млаву… — мявкнула она, обвивая лапками пасть склонившегося над ней зорчего, — Млавушка…       — М-м-м? — самец лизнул её от писечки до шеи.       — А ты меня любишь?       Вместо ответа лев склонился над её носиком и чмокнул в губы.       — Уррр! — та вмиг расплылась в улыбке, обожая его сильнее всего на свете. — Золсий меня любит! Уррр! Золсий меня любит. Мррр!       Сафи тем временем взялась за львиную плоть с ещё большим усердием. С краешек её губ уже тянулись паутинки страсти, но она как будто бы их не замечала, глядя в единую точку, желая лишь одного, понимая, что путь настоящий ильсивы — всегда вызов. Доведя зорчего до тяжёлого, сбитого дыхания, до поджавшихся орешков, она испустила из себя его уже густой и буквально сочащийся от смазки петушок и покровительственно заявила Тали:       — Давай, теперь ты. Я уже почти приготовила его, — она энергично утёрла заляпанные губки лапой.       Молодая зорчая не сразу очнулась, очарованная и навыком львёны и языком наставницы под хвостом, но когда Ларза ободряюще взяла её писю на клык, тотчас вздрогнула, завладела умом и припала к самцовому хозяйству.       Мраву низко заурчал, прижимаясь мордой к закатившей глазки пятнистой ильсиве. Её старшая сестрица одобрительно хмыкнула. Тали же поджала уши, покорливо сглатывая жгучее, пряное семя. Вязкая масса, наполнившая горло и щёчки, совпала с очередным острым лизем наставницы под хвостом, и зорчая вновь царапнула когтем камень, ощущая как сотрясается тело.       — Вот этих львиц я называю ильсивами, — карегрив потянулся, прижимая лапищами кошечек постарше, ощущая, как забираются на грудь те, что были помладше, — Настоящий круг, единство, сестринство. Как настоящая группа охотниц, вы все вместе победили одну добычу, одного…       — Ты всё сказал? — перебила его Ларза.       — Ага, — хохотнул самец, — В общем, взяли вы… это… одного буйвола одной писей.       — Выпил жижу из серого панциря, да? — продолжала допытывать его старая львица.       — Угу. И не только её.       — Так и знала, — наставница перевернулась на бок и необычайно ловко подскочила на лапы, — Значит, рыжих цветов у нас тоже нет, всё этот… пожрал. А я-то думаю, чего он такой игривый и внимательный…       Лев скорчил дурашливую морду, покачивая перед нею своими пушистыми яйцами.       — И это зорчий Вульсваи… Спаси нас небо, — внимание Ларзы переключилось на учениц, — Вставайте, надо идти, искать цветы и папоротник. Ночью придут охочие, обязательно у кого-то будет кровь или просьба.       Мраву рыкнул, ленно потягиваясь всем телом, всем видом как бы говоря «да-да, давайте, делайте дела, не бездельничайте попусту».       — Ты так и будешь валяться, негодник?       — Естественно, — поцеловал на прощание писечки пятнистых ильсив зорчий.       — У тебя разве нет дел? Ты же говорил, что-то там с Тахааном было.       — Да сделал уже всё, пока вы там гуляли, свои цветочки рвали, — отмахнулся лев.       — И что ты там сделал?       — А вот сами и узнаете на следующем вечернем.       — Ладно… — вздохнула Ларза, — Вы все, трое, со мной. А ты… зорчий… панцири мне тут не побей. И больше ничего не жри! — она рассержено ударила хвостом воздух.       — Может, это… — лев учтиво провёл коготком по своему бессовестно раскрытому достоинству, — Посидите ещё немного… на дорожку?       Наставница поцарапала когтями камень, посмотрела на учениц, посмотрела на самца, опустила взгляд на его алый корнишон, с краешка которого соблазнительно тянулась густая мутная капелька, словно приглашавшая к пиршеству жизни.       Путь аль-ильсиви тенист, полон сомнений и терзаний — об этом знает всякая ученица. Но не всякая из них знает, что истинная трудность не в том, чтобы научить, а в том, чтобы не растерять собственное мастерство. Ларза хорошо запомнила, как умудряла её наставница:       «Не будь камнем, дитя, камень мёртв и безразличен к миру. Будь водой, будь рекой — та неустанно течёт, обновляется, даёт жизнь всему и всюду».       В Ларзе не было лжи, не было и трусости. Она всегда следовала пути, до самого конца, не предавая честь и гордость истинной ильсивы. И оттого, тяжело вздохнув, львица встретила это испытание с завидным достоинством:       — Что ж, мои ученицы… День ещё молод, и его солнце уйдёт не скоро. Но даже если и уйдёт, то назавтра обязательно вернётся. А вот достойный лев, полный похоти… Такой может сбежать в любой момент, и шанс изловить его вновь — ничтожно мал. Так примем же этот дар судьбы и возьмём своё. Илинь — ты у морды. Сафи, Тали — будете у лап. Я же отымею эту ошалевшую, выжравшую наши панцири скотину сверху.