Зорчие

***

      И хотя Тали ожидала чего-то совершенно необычайного от своего первого дня в компании вальсавийских ильсив, всё, чем они прозанимались до самого вечера, это натаскали тонколиственников и мят, да наготовили неисчислимое количество всяких масел и зелий. В какой-то момент юную львицу даже настигло совершенное разочарование: ей подумалось, что время тратится на какую-то бессмысленную глупость, и она даже осторожно поделилась этой мыслью с наставницей, увлечённо растиравшей лапами алый корень, на что тут же заполучила резкий и строгий ответ:       — Глупостью будет, если к нам после охоты придёт с полкруга, а у нас ни мазей для ран, ни настоев от боли.       На этом все волнующие вопросы у нонденайской львицы закончились, и она терпеливо и смиренно продолжила рвать листочки и смешивать их в густые зеленоватые жижи.       «В конце концов, узнала о местах, где растут травы», — утешила себя она, — «Да и со львёнками хорошо сдружилась…»       Юные ильсивы приняли Тали с нежностью и теплотой, и даже недоверчивая и хмурая мордочка Сафиры засветилась в удовольствии и задоре, когда наставница объявила, что в её отсутствие именно старшая из львён будет учить всему гостью из Нонденаи.       — Можешь звать меня просто Сафи, — сразу же деловито объявила котёнка, поправляя шёрстку на лапе и вздирая розовый носик, — Мне вся эта лесть и важность не нужна, я простая дочь Вульсваи. Простая, но строгая, так что бездельничать не позволю! — и она даже попыталась изобразить самую угрожающую мордочку, изо всех сил прижав ушки да нахмурив бровки.       «Ну точь-в-точь пушистая дикость саванны», — умилилась Тали, но вслух, конечно же, произнесла:       — Конечно, Сафи, как тебе будет угодно, — и даже слегка поклонилась, чем незамедлительно заставила возликовать пятнистую львёнку.       Илинь же просто таяла от счастья. Она сразу же вознамерилась показать своей новой сестре все важные цветники, плоды и кустарники, рассказать в самых ярких подробностях об обычаях и ритуалах ильсив, наконец, просто потереться и поласкаться о необыкновенно нежную и мягкую шёрстку нонденайской львицы:       — Уррр, холошая, такая ты холошая, — мурчала и томилась она, выискивая в осторожных объятиях Тали тепло матери.       Когда солнце уже начало своё нисхождение, а маленькие и неприметные доселе тучки принялись собираться в огромного серого зверя, в пещеру к ильсивам зашёл довольно крупный темногривый лев. Едва разглядев очертания его морды, Тали вмиг узнала одного из стражей с западных границ Вульсваи: не того, что подводил к ней хвост, а того, кто вышел к группе нонденайцев первым.       — Привет, кошечки, — низко пробасил он, и обе львёны радостно бросились к нему, забираясь по лапам на спину, кусая за хвост и уши.       Ларза неторопливо отложила панцирь в сторону и тоже вышла к самцу. За нею осторожно выглянула и Тали.       — Что такое, Ша́му? — наставница бережно погладила стража по голове, точно львёнка, — Опять лапу потянул?       — Лучше, — улыбнулся черногрив, высматривая за её хвостом уже знакомую мордочку Тали, — Гиен отлупил.       И он повернулся к самкам другим боком. Густая, тёмно-алая кровь медленно стекала по плечу, исходясь из нескольких царапин, оставленных когтями падальщиков.       — Ох, — только и сказала Ларза, вмиг обращаясь из заботливой старой львицы в старшую из ильсив, — Сафира — панцири с тонколиственниками, Илинь — заготовь траву и место для нашего льва, Тали — помоги мне его довести и уложить.       Поначалу страж даже попытался воспротивиться столь чрезмерной заботе львиц, но переубедить упрямую и вольную Ларзу оказалось весьма непросто. Оставив этот изначально обречённый бой, он неохотно поддался ильсивам, принимая всё их внимание и растекаясь в уже немного позабытой ласке и нежности самки.       — Вот так, и лежи теперь, лежи, — приговаривала над ним старая львица, — Тали, ты будешь лечить его, а я буду смотреть, поняла?       — Хорошо, — нервничая и смущаясь незнакомого, жадно высматривавшего её черногрива, молодая кошка дрожащей лапою притянула к себе нужный панцирь, намешивая коготком подходящую смесь. На вид всё выглядело не так уж и плохо, достаточно было просто наложить мазь. Но перед этим, конечно же, обязательно почистить рану.       Она склонилась и бережно обхватила крепкую лапу самца, укладывая её так, что было удобно. Нежный язык ильсивы коснулся алых порезов так аккуратно, как только мог, стараясь не вызвать ни боли, ни резких ощущений. Солоноватый и тяжёлый привкус крови на губах не был для Тали чем-то новым, в конце-концов, в этом и была основная забота всякой целительницы при прайде, однако она ещё никогда не делала этого стражу, особенно незнакомому. После одной, весьма неприятной истории Анриэль больше никогда не оставляла её наедине с самцом, отвечая на всякий вопрос ученицы:       «Тебе ещё рано, пока рано».       Поэтому самочка и лечила лишь львиц, преимущественно охотниц, да львят, с которыми пусть и было хлопотнее, но вместе с тем — спокойней и понятней. Здесь же был совершенно взрослый крупный самец, на вид едва не вдвое старше Тали, сильный и цепкий на волю, совсем не стеснённый во взгляде и повадках. Когда ильсива прижалась к нему языком, он довольно уверенно уложил свободную лапу на её шею, приглаживая и ощупывая, точно свою собственность.       Тали решила не придавать этому внимания и терпеливо умыла израненную лапу самца, оставив на ней чистые дорожки от порезов.       — Как зовут, красавица? — поинтересовался самец, неохотно уводя с неё когти. — Ты из Нонденаи?       — Да… — тихонько кивнула львица, стараясь всецело вовлечься в ритуал излечения и не обращать внимания на жадные глаза стража.       Ларза сидела на хвосте рядом, не издавая ни звука, не вмешиваясь и не отвлекая. Львёнки с любопытством поглядывали на всё происходящее с большого камня. Набрав немного целебной мази на подушечки пальцев, Тали осторожно коснулась ими израненного плеча. У львиц это часто вызывало болезненный оскал, ведь тонколиственник хорошо знался своей кусачестью, но страж Вульсваи даже не дрогнул: он всё продолжал изучать изгибы молодой львицы.       — Не жжётся? — на мгновение ильсива даже подумала, что взялась не за тот панцирь.       — Немного, — довольно безразлично отметил тот. Их взгляды встретились и Тали сглотнула, ощутив поток утягивающей вниз жажды, — Не должно?       — Должно, как раз должно, — нанесла оставшуюся мазь Тали, — Теперь надо полежать, подождать, когда впитается, а потом можно будет идти.       — Заживёт? — вдруг странно улыбнулся самец, вновь обхватив лапку львицы.       — Да… — затрепетала самочка, чувствуя как неистово стучит под грудью сердце, — За пару дней пройдёт… должно…       — А не пройдёт? — лев чуть притянул к себе вниз, и в щёчки Тали ударило горячее дыхание того, кто предпочитает не оставлять свою добычу просто так.       — П-пройдёт… пройдёт… обязательно… должно, — умоляюще смотрела она в его хищные зелёные глаза.       — Ша-аму, — мурлычаще коснулась его Старшая ильсива, — Пощади, это её первый день.       Страж ещё какое-то время удерживал лапу Тали, навострённый всеми мышцами и намерениями, словно дикий охотник, но затем всё же расслабился и ленно потянулся. Его морде свелась в лёгкой ухмылке:       — Первый? — он игриво скользнул по молочной шёрстке нонденайки, от нежной шейки до сладостного междулапья, — Удивительно.       Слова старшей львицы смогли присмирить черногрива. Хотя тот и не спускал взгляда с молодой кошки, и пару раз как будто бы случайно хватал её со стороны хвоста, чего-то более неприличного за ним примечено не было. Он даже позволил ильсиве тщательно обработать каждую из царапин, а когда пришло время уходить, подошёл и склонился у самого ушка, нашептав рыком:       — Хорошо лечишь. Завтра приду. Буду благодарить, — и слегка лизнул в щёку, выражая всю серьёзность намерений.       Пока Тали провожая его нервным взглядом, закусывая губки да набивая хвостом, рядом с нею уселась на хвост наставница:       — Я заметила, ты вообще не умеешь обращаться со львом.       — О чём вы, госпожа? — без особой надежды на что-то попыталась возразить самочка.       — Ты знаешь, о чём я. Они видят твою неуверенность, они видят твою податливость. Они тебя съедят, Талиши, всю съедят, живого места не оставят, — как будто бы смаковала свои слова Ларза.       — Всю?.. — поникла молодая кошка.       — Всю-всю, — мать-ильсива мягко погладила её по загривку, — Каждую твою шерстинку, каждую твою щёлку.       — И что же мне делать? — Тали с силою прижала хвост, укрывая своё беззащитное естество.       — Тебе нужно научиться играть с ними.       — Как можно играть с сильным львом? Он же всё равно победит… — обречённо простонала самка, — Тем более, если это страж.       — Ну конечно, это же тебе не отшивать ласковых и нежных самцов, которые души в тебе не чают, — хмыкнула Ларза, — Таким ты, небось, ни одного шанса не оставляешь? «У меня лапы ноют, у меня хвост не поднимается», да? А как только появляется кто-то, у кого есть наглость и врождённый инстинкт, так сразу «Ну не надо… ну пожалуйста… ну умоляю»? — Ларза даже попыталась передразнить нестройный и неуверенный голосок своей ученицы.       Тали смолчала, чувствуя себя крайне неловко.       — Нужно научиться притягивать к себе тех, у кого тёплое сердце, и отталкивать тех, у кого холодные лапы. Научиться отличать смелость от навязчивости, — с чувством рыкнула Ларза, сжимая когтями шерсть львицы.       — Легко сказать, — неожиданно для самой себя заупрямилась дочь Нонденаи, — Я виновата в том, что первые жмутся в тени, а вторые жмут в землю?       — А я сказала, что у тебя есть выбор? — строго поинтересовалась наставница, — Все, абсолютно все львы Вульсваи будут жать тебя к земле, уж поверь мне, — тон её был угрожающ, слова безжалостны, — Здесь не так много воспитанных самцов, вроде твоего Старшего, что спросят, что приласкают, что прилижут, где надо. Да проклятье, — Ларза вздёрнула морду кверху, — Здесь далеко не каждый вспомнит, что ты не кусок мяса, а кошка с чувствами и душой!       Стало вдруг нестерпимо душно. Тали смотрела куда-то вперёд, в тревожно шелестевшие россыпи трав у прохода в пещеру, но не видела ничего, и сама реальность как будто бы растеряла краски, облачилась туманом. Отчётливым был лишь напористый рык аль-ильсивы:       — Повторю: если ты не научишься вестись с самцом и давать ему противление… дитя моё, обещаю — уже к концу новой луны ты примешь в себя столько семени, сколько за жизнь не примет в себя даже самая отчаянная шлюшка. Твой нежный животик измучается, изнашиваясь всё новыми и новыми львятами. Твоя писечка станет шире, чем твоя пасть.       Дочь Нонденаи сглотнула, ощутив, как задыбилась шерсть на загривке — верный признак того, что её застиг бессознательный, не имеющий крайностей страх.       — Подумай об этом, — наставница приподнялась с хвоста и медленно поковыляла к уже успевшим перемазаться краскою львёнам.       — И что мне делать? — отчаянно застонала кошка, злясь и на себя и на весь этот глупый и жестокий мир. — Я же не знаю, меня не учили… Я воспитывалась с тем, чтобы сдаваться и отдаваться, а теперь вы говорите, что так нельзя, что есть какие-то… новые правила… — она почувствовала, как начала кружится голова, — Я устала, я так устала от всей этой неопределённости… У меня нет силы, чтобы оттолкнуть самца, весящего вдвое больше меня, нету у меня ничего этого… Я просто… просто хрупкая дочь Нонденаи… — по её щекам устремились слёзы.       Юные ильсивушки тотчас бросили панцири и облепили лапы своей старшей сестры, ласкаясь и утешая. Ларза тоже решила вернуться, и теперь уселась прямо напротив, чуть склонив голову, что-то высматривая в поникших глазах кошки.       — Знаешь, в чём источник твоей слабости? — после некоторого молчания произнесла она, — Ты слишком серьёзно относишься к себе, и оттого вся эта реальность несёт тебе лишь боль и недоумение. Расслабься, — она уложила лапы на обе щеки Тали, и её подушечки приняли разглаживать влажную шёрстку ритмичными массирующими движениями, — И пойми, что мир не о справедливости, не о великой цели — он о великой глупости, и с ней нам предстоит уживаться до самого последнего вздоха.       Молодая львица что-то тихо пробормотала, умиротворённая прикосновением своих сестриц и матери-ильсивы.       — Не нужно весить вдвое больше льва, чтобы оказать ему сопротивление. Не нужно всю жизнь учиться, чтобы суметь в один момент сказать «нет» — ты всё равно не сможешь, ты всё равно сдашься и отдашься, а скажешь уже тогда, когда и противиться будет нечему. Ты не станешь умнее, если будешь делать одно и то же тысячи раз, изо дня в день. Ты не станешь умнее, если выучишь все слова львиониса, и будешь обращать свою жизнь в следование его символам — вспомни, чем закончилась судьба древних львов?       — А чем? — подняла ушки Тали. Она никогда не спрашивала об этом у своей прежней наставницы.       — Чем? Да передохли они все, — хмыкнула Ларза, — Столько лет и столько поколений совершенствовали свой разум и чувства, а в итоге их всех перегрызли стократ превышавшие их по численности банды дикарей. Глупые и ничтожные, почти лишённые всякого сознания гривастые твари сперва пустили алую кровь благородному и чуткому самцу, а затем пустили своё грязное жёлтое семя в его утончённую и возвышенную самку. Творцы великого наследия, всего того, чему ты так отчаянно сейчас поклоняешься, Талиэль, медленно и мучительно умирали от гниющих ран, наблюдая как остервенело сношают их любимых матерей, жён и детей те, что за жизнь научились оставлять лишь вонючие метки на камнях.       Где-то вдалеке прорычала стихия: надвигался ливень. Молодая самочка внимательно слушала, пригретая жадными объятиями своих сестёр и тёплыми глазами наставницы.       — И потому я говорю тебе, — потёрлась о её носик старая львица, — Перестань думать о себе и обо всём вокруг, как о чём-то, что имело бы благородный смысл, что имело бы цель, тропу из места слабости в место силы. Прайд Вульсваи всегда был прост и лёгок: и на ум, и лапу — возможно, именно поэтому мы ещё здесь, на этих землях, а не опали прахом у восточной долины. Наши львы не хотят тебе зла, дитя моё, они не хотят тебя мучить, давать тебе боль и унижение. Они просто… просто львы. Такие уж они, самцы, они желают тебя, сакрально желают, ведь ты красива, весьма красива, ты то, что примером отпечатала в их разуме природа, что молочной любовью внушила им мать. Ты не такая, как остальные наши львицы — и внешне, и там, под нежной шерстью — и это манит, безумно манит всякого из них. Извечный инстинкт будет вынуждать гривастого кота мечтать отдать тебе своё потомство, сделать тебя своей, завоевать тебя, всю тебя. И в этом нет ничего плохого, просто ты, Талиэли, одна — а их целый прайд, и неутомимую страсть каждого льва Вульсваи ты вряд ли сможешь утешить, она попросту сильнее и больше тебя. Больше всего того, что ты можешь нести в себе.       Ларза отстранилась и ещё немного подумала, как будто бы подыскивая слова, которыми можно было закончить столь важную речь:       — Это, конечно, не означает, что ты не должна участвовать в наших оргиях, Тали. Ни в коем случае, — наставница отчаянно замотала мордой, — В оргиях проще, там если ты устала, тебе всегда помогут, сменят, утешат, да и я всегда буду рядом, укажу правильный путь. А когда ты одна — ты наедине с миром и стержнем льва… хорошо, если льва, — она деловито хмыкнула, — И полагаться придётся только на себя, на одну себя и своё лоно, понимаешь, о чём я?       Молодая львица кивнула, слегка улыбаясь, проникаясь этой странной, пьянящей энергией вальсавийской самки:       — У вас бывают оргии? — находясь в столь смутных чувствах, она почти не удивилась, хотя при иных обстоятельствах поширила бы глаза, точно завидевший льва сурикат.       — Да, я их называю Настоящей Жизнью. По всякой славной новости, по всякому хорошему поводу… ну например, когда к нам в прайд принимают новую красивую львицу, — наставница игриво толкнула лапкой Тали, — Мы устраиваем такой ритуал, чтобы помнить о нашем единстве, чтобы помнить о нашем родстве. И знаешь, даже самые обиженные друг на друга души как будто вновь налаживают контакт, обмениваясь поцелуями, семенем, львицами.       Ларза даже прикрыла свои тёмные ветхие веки, мечтательно облизнувшись. Персиковая кошечка смущённо понурила носик, который тут же тапнула лапкой мурчащая у груди Илинь.       — Здесь всё так просто и откровенно, — сглотнула Тали, осторожно подбираясь к вопросу, который уже давно её мучил, — И при этом я не видела у вас ни одной мастерицы любви…       — Ты о шлюшках что ли? — хохотнула тёмная львица, — Да, таких не держим. А зачем они нам? Лишняя пасть, только мясо будет жрать. Всякая кошка Вульсваи и сама с этим прекрасно справляется, и я тебе скажу, так оно и должно быть: в охоте — добытчица, на сборе — сестра, в объятиях — шлюшка.       Дочь Нонденаи смущённо посмотрела в сторону.       — Жить и любить надо, дитя моё, — подвела итог своим речам наставница, — Жить и любить. Запомни эти слова, возьми их в уши и повторяй их, повторяй самим умом — и в пути, и в деле, и в отдыхе. Переспи с ними, как спишь со своим Старшим — отдаваясь их сути вся, полностью. Прими их в себя, как принимаешь льва — глубоко и чутко, со страхом и предвкушением. Понимаю, Талиэль, звучит всё это глупо и наивно, но если бы за мгновение до смерти мне был клятвою вменён долг обучить чему-то неопытную, ничего не знающую о пути ильсиву, мой первый и последний урок, мои единственные слова ей остались бы неизменны: жить и любить.