Зорчие

***

      Когда львица вернулась в пещеру зорчих, Мраву ещё не было. Сонно потягиваясь да непрестанно зевая, она решила выждать Старшего за каким-нибудь полезным занятием, чтобы не задремать прямо на лапках. На глаза почти сразу же попался дальний угол, заваленный всякими черепками и панцирями, и не терпящая всякого беспорядка ильсива самоотверженно взялась за дело.       Всего у неё получилось отложить около десятка неплохих, пусть и заляпанных всякой залипшей гадостью панцирей. Ещё парочка была надтреснута, и могла использоваться лишь для хранения порошков и листьев. Её панцирь, конечно, тоже был тут — его она бережно отложила в сторону от остальных, ласково пригладив лапкой.       «Похоже, только ты у меня и остался от родного Нонденаи», — печально вздохнула львица, разглядывая крохотные царапинки от своих же собственных коготков — и тех, что принадлежали совсем маленькой и игривой львёне, и тех, что она оставила в боли и ярости первых лунных дней, и тех, что возникли совсем недавно, когда ей пришлось столкнуться с очередными капризами судьбы.       Наведя порядок в пыльном углу, Тали заметила несчастные, подзавявшие алые цветочки, что оставила ещё при свете ушедшего дня — их уже нещадно раскидал и злобный ветер, и нечаянная лапа. Собрав букетик в кучку, она пустила его стебельками в один из панцирей, в котором осталось немного дождевой воды.       «Вот так, живите и радуйтесь, только больше не забирайте мой ум», — ласково намурчала им ильсива, и те послушно закивали от её грудного дыхания.       Когда всё было разделено и разложено по чистоте и строгости, Тали снова зевнула и посмотрела на вход в пещеру, уже всерьёз задумываясь о том, следует ли ждать зорчего. По счастью, тот словно почувствовал предел её терпения, и вернулся, когда она уже начала щурить глазки, прижимаясь к стене.       — Спишь? — он заботливо погладил по щеке, примечая её ослабленный вид. — Ложилась бы без меня, не ждала.       — Ну я же обещала, — чуть улыбнулась самочка, прижимаясь к груди Мраву и едва не засыпая прямо на ней, — Ты всё сделал, как хотел?       — Ну почти всё, — подмигнул тот, — Сазарра осталась весьма довольна тем, что тропа вновь открыта. Правда, охотниц у неё в последнее время не пропадало, да и вообще ничего страшного не случалось, разве что кто-то расцарапался, кто-то лапы поломал.       — Кому? — сонно муркнула Тали, предпочитая словам зорчего ровный стук его сердца.       — Что? — нахмурился тот, но потом фыркнул, увидев состояние своей Младшей, — Да себе, конечно. По охоте что-то, или прыгнула не так, или добыча поранила.       — Добыча… — думая о чём-то своём, пробормотала львица.       — Ага, ну так вот… Ты не спишь ещё? — участливо обратился к Тали карегрив.       — Нет, — нашла в себе силы проснуться и отпрянуть от тёплой груди кошка, — Нет-нет, продолжай, мррр…       — В общем, пришлось идти к Нашему. Ну, сама понимаешь, в восторге он не был: ушли с одной проблемой, пришли с другой. Как всегда ныл, рычал, проклинал мир, ничего нового. Решили разузнать в других прайдах, со следующей меной. Как раз твоя будет возвращаться через несколько дней.       — Моя? — не сразу поняла юная львица.       — Да, ну из Арстау… — пошебрушил её за ушком Мраву, — Ты, кстати, ещё не раздумала становиться зорчей?       Тали нахмурилась и внимательного посмотрела на льва:       — Нет, — уверенно и серьёзно ответила она, — Я — твоя Младшая.       — Прекрасно, — заметно приободрился самец, и даже немного забил хвостом, — Значит, завтра утром встанем пораньше. Позавтракаем как следует, а затем на сбор, Тхиэн поломался, но обещал созвать. Там мы инициируем твоё Принятие в прайд Вульсваи, отметим тебя как нашу будущую львицу.       — Отметите? — сглотнула Тали.       — Да… Ну, вообще там будет несколько формальностей, вроде взятия голосов и слова мастерицы охоты, но я не думаю, что кто-то выскажется против тебя. Я был этим вечером и на совете старейшин, и у круга охотниц. Первые тебя уже предвкушают, вторые весьма признательны за то, что теперь тащить тушу понадобится в разы меньше.       — Признательны мне? — облизала губы самочка.       — Ну конечно, кому же ещё, — ткнулся о её носик карегрив, — Ты смогла избавить прайд Вульсваи от злобного духа Вершинного утёса, а я… я просто толстый старый лев, который смотрел и поражался твоим навыкам и умениям, — он хитро улыбнулся, его глаза играли пламенем.       — Ох… — Тали вмиг отряхнула мордочку, понимая, что никакого права на сон у неё теперь нет, — Я… спасибо, мой Старший, — она страстно потёрлась всем телом о его грудь, выгибаясь точёною грацией и громко урча, — И всё же, мне кажется, не стоило так меня нахваливать, это же твоя… заслуга…       — Стоило-стоило, — облизнулся лев, наблюдая за приятными изгибами молодой кошки, — И не моя, а наша. Без тебя я вряд ли бы решил тащиться в такую даль. А с тобой хоть какое-то разнообразие, любопытство… Кстати, я смотрю, ты решила тут немного поприбраться, пока меня нет?       — А, это… — покосилась на кучку сложенных панцирей Тали, — Да, хотела себя чем-то занять. Так странно это всё…       — Что?       — Ну, ты же не ильсиви, а у тебя панцири, да ещё и с целебными смесями. И листья редкие тоже есть. Да и в мурси ты… вполне неплох, — сглотнула она, припоминая утреннюю близость льва.       — Понравилось? — ухмыльнулся Мраву. — Да, много всего, вот только, как видишь, совсем без дела теперь лежит. Это же всё от Ясси осталось, она была хороша в травах.       Тали вздрогнула, ощущая, как пробирает холодом в груди.       — Прости, я…       — Да чего уж там, — жадно прижал её к себе лев, — У вас и вправду много общего, — он склонился над ушком, его дыхание волнующе проскользило по персиковой шёрстке Тали, — Она тоже постоянно извинялась, просила прощения за всякое грубое слово. Тоже разбиралась в целительстве — по крайней мере, лучше меня. Даже эти пятнышки, — его когти прошлись по светлой шёрстке на животе львицы, — Словно тёплое напоминание о ней. И то, что ты решилась первым делом взяться за то немногое, что от неё осталось — для меня очередное напоминание, что Ларза была права. Вот ведь чуткая старуха!       Он мягко куснул за ушко, и Тали не смела противиться, лишь томно муркнула.       — Я всё смотрел на эти панцири, мучился и страдал, а выбросить прочь — лапа не поднималась, всё-таки её, она берегла, собирала, искала, ну не было у меня права от них избавляться, понимаешь?       Ильсива кивнула. Она прекрасно знала цену нежных воспоминаний и хороших панцирей.       — Ну и мурси меня тоже Ясси научила. Да и Ларза. Знаешь, это хороший навык, даже если ты не целитель. Львицы от него совершенно без ума… да и львы тоже. Приходят все зажатые и ощерившиеся, уходят расслабленные и истомлённые, — он поцеловал Тали в загривок, — Ладно, Талиши, отдыхать пора. Ты как, опять будешь холодить бока у прохода, или всё-таки со мной, в тепло?       Самочка смело взмахнула хвостом:       — С тобой.       Лев одобрительно рыкнул, приглашая во тьму пещеры.       Каменный уступ оказался куда больше и глубже, чем казалось издали. Навершие скалы медленно сходилось у дальней стены, где была щедро посыпана и примята сухая трава. В одном из углов валялась кучка обглоданных костей самых разных видов, толщин и размерностей, рядом устроились несколько валунов, о которые несомненно точили когти — вот и всё зорчее богатство. С самого края уступа хорошо проглядывалась вся пещера, а его неровности и наросты в камне позволяли укрыться так, чтобы незваный гость даже не догадался о присутствии хозяев.       — Для тебя пока отдельного места не сделал, — повалился на один край травянистой подстилки лев, — Так что придётся делить одно. Можешь лечь с другой стороны, думаю, сильно не стесним друг друга.       Тали кивнула и осторожно улеглась на бок, прижавшись к самцу столь близко, что их лапки надёжно соприкоснулись. Запереживав с того, что уж очень быстро перешла черту дозволенного, она решила сохранить хотя бы немного приличия, и целомудренно подложила под себя хвост. Пытаясь сохранить предельно невозмутимый вид, львица облизнула губы и поспешила разогнать страшащее её молчание словом:       — Ну ладно… спать будем, да?       — Устала? — лев смотрел на неё, слегка набивая кончиком хвоста, его глаза призрачно светились в полутьме пещеры. Тали дрогнула, невольно вспоминая, как она впервые встретилась с этим взглядом, нещадно прижатая к камню, не имевшая шанса спастись.       — Ну… да… — львица старалась не смотреть никуда дальше морды самца.       — Совсем устала?       — Да… ну почти… не совсем уж прямо… — царапнула коготком Тали.       Самец ещё какое-то время пристально смотрел на неё: от кончика розового носа до карией кисточки хвоста — а затем решительно встал.       Тали вознамерилась было что-то спросить или даже приподняться вслед за ним, но тот взгляд, что достался ей, заставил намертво обмереть, не в силах пошевелить и ушком. Заворожённо наблюдая за алчными глазами Старшего, с опаскою примечая то, что уже нетерпеливо блестело и острилось промеж его лап, львица поняла, что пути назад больше нет.       Вальсавиец небрежно схватил её за хвост и притянул ближе, переворачивая на спину. Вжав в землю своей тяжеленной лапой, он низко, по-звериному зарычал, провозглашая то, что отныне было его. Тали увидела, как склонилась его морда между её вздёрнутых пушистых бёдер, и лихорадочно задышала, закинув мордочку назад, пытаясь отыскать спасение среди черневших сводов зорчей пещеры, и ей это удалось: сквозь расколотый камень получилось изловить умиротворяющий лунный свет. Острый и шершавый язык пронёсся по её лону, точно коготь, высекая из пасти сдавленный, мучительный стон. Она вцепилась когтями в камень, истеряв последние остатки осознанности и воли. Сумрачный мир, что она ощущала вокруг себя, исчезал всякий раз, когда шероховатая плоть самца касалась её междулапья, нещадно следуя от края до края, обильно увлажняя своею хищной слюной, вынуждая увлажниться саму.       Движения его были резкие, отточенные, он словно не ласкал, но наказывал, мстил, требуя жалоб, требуя мольбы, мучая до безумия своим удовольствием. Язык самца забирался всё глубже и глубже, уже не облизывая, а овладевая ею. То прикусывая, то царапая клыком нежную плоть, он останавливался на мгновение, чтобы с удовольствием выслушать её протяжный стон, её тяжёлое дыхание.       Тали пыталась спастись, но самец был слишком силён, и всякий раз, когда она намеревалась чуть приподняться, чуть повернуться, его когтистая лапа силою возвращала её обратно, наказывая за непослушание ещё более жадным расхищением лона.       Тело бросало то в жар, то в холод, сердце билось так, что наверняка было слышно и по ту сторону пещеры, а дрожь, что сперва едва заметно проносилась по её шерсти, теперь превратилась в судорожные метания, волны, заставляющие выгибать спину, нещадно царапать камень, глядеть на своего хищника с ужасом и одновременно — с дикой и невыносимой жаждой.       Сорвав с её губ очередной жалобный вскрик, он с удовольствием облизался, вглядываясь в неё своими тёмными, бездонными глазами. Проведя лапой по её сочащемуся от возбуждения бутону, он небрежно, даже алчно вошёл в неё своим толстым пальцем, не из особой необходимости, а лишь для того, чтобы показать свою безграничную власть.       — На живот, — не сказал, но приказал он низким, вибрирующим рыком.       Тали всхлипнула и вмиг послушалась. Её неловкие, слегка трясущиеся лапки полнились страха и предвкушения, когда она послушно сводила их вместе, когда прижималась к тёплому камню грудью и чуть приподнимала хвост, оставаясь совершенно беззащитной пред огромным и беспощадным охотником, что пленил безвозвратно.       Всё вокруг казалось совершенно сюрреалистичным, и дочь Нонденаи даже подумала, что спит, дремлет, привычно грезя о льве, но уже знакомый запах мускуса самца, ощущение от прикосновения грубой и тёмной шерсти, горячее, размеренное, полурычащее дыхание нельзя было спутать ни с чем. Теперь это была её новая реальность, и в ней лев покрывал её сверху: неспешно, смакуя момент, смакуя её, облизывая везде, где мог, рыча и безнаказанно кусая в шею и уши, подкладывая под себя так, как ему было удобно. Он уже не тешил себя той вкрадчивостью, что делился утром во время мурси. Теперь это был самец, готовый взять то, что стало его по праву.       Тали мучительно зарычала, впервые ощутив его разгорячённое шипастое копьё в изнеженно-сочащемся лоне. Он вошёл в неё без всяких сомнений: глубоко, тесно, жадно — сжимая клыки у самого ушка львицы. Плоть льва Вульсваи ощущалась нестерпимо острее, грубее и больнее, но вместе с тем — чувственней и ярче. Надрывая и царапая её размеренными, опытными толчками, он то изводил в муках, то награждал невероятной сладостью своего послевкусия.       Львица попыталась чуть пошевелиться, но это было напрасно: самец прочно обвил её лапами сверху, не давая возможности ни сбежать, ни даже сдвинуться с места. Почувствовал волю Тали, он алчно рыкнул, насадив на себя ещё плотояднее и быстрее, выказывая напрасность всякого противления. Его бойкий и низкий рык смешивался с её приглушёнными, тихими стонами, воздух напитался жаром и ароматами их желаний, а сам мир словно на мгновение замер, прислушиваясь и наблюдая за тем, как пара львов предаётся своей дикой любви.       Познав его дикую натуру, обвыкнув к его беспощадному, колючему жалу, Тали обнаружила, что хочет больше, что тело её, точно в издёвку разуму, желает боли, желает сладости, желает самца: и глубже, и грубее, и яростнее. Ощущая этого вальсавийца в себе, она поглядывала украдкой на его напряжённую, строгую морду, его горящие пламенем глаза, его огненную, посеребрённую возрастом гриву и сладко облизывалась, думая о том, что теперь это её, лишь её лев, не самый первый, не самый старый, но, небеса, как же хорош он, как же сладко отдаваться ему, думая о том, что придётся принять его семя, его львят, всего его в себя.       Ей нравилось сжимать писечку, когда он ненадолго оставался в ней, наслаждаясь теплом и гостеприимством столь сладостных недр. Нравилось удвигать из-под него свою лапу, точно намереваясь и вправду сбежать — и получать за это в наказание грозный и недовольный укус в шею, острые когти, впивавшиеся в плоть и возвращавшие под себя, мстительный и беспощадный укол под хвостом, за которым следовала череда нещадных и глубоких толчков, таких, что только и оставалось жалобно и виновато мурчать да прикусывать губки от наслаждения.       Когда промеж лап стало совсем нестерпимо от влаги, Старший склонился к её ушку, смешливо рыча:       — Что, нонденайка, готова понести в своём лоне сильных вальсавийских львов?       — Ты хотел сказать… жалких вальсавийских котят? — она выдохнула, закатив глазки, мечтая лишь об этом, и ни о чём ином в мире.       — Нонденайская сучка, — бережно и беспощадно прикусил её шею карегрив, — Я наполню твою похотливую и благородную пиздёнку до самых краёв.       Тали застонала, прижимаясь загривком самцу, умоляя его о ласке, о поцелуе, но тот лишь нещадно вжал её лапою вниз, уткнув носиком в грубый камень, воцарясь сверху, толкаясь бёдрами и исследуя везде и всюду, шлёпая своим пушистым достоинством по иссыревшему животу, прикусывая сверху загривок, зная её не как львицу, но как добычу.       Обжигая землю своим дыханием, кошка до боли прикусывала губы, скалила клыки и поджимала уши. Ярость самца разбудила в ней нечто новое, доселе неведомое, и это что-то заставляло продолжать капризничать, дразнить и дерзить, даже несмотря на то, что воля покрывавшего её зверя срывала с губ уже мучительные вскрики.       Рык льва разнёсся так, что показался ей воем ветра на Вершинном. Впиваясь когтями в непривычно нежную шёрстку, вдавливая глубоко внутрь свой пульсирующий дрын, самец излился в неё всем тем терпением и похотью, что успел скопить за день.       Его тёплое семя медленно растекалось по краешкам пушистой пещерки Тали, осторожно огибая края пунцового стержня, обмершего в ней с гордостью и наслаждением. Было так хорошо и нестерпимо сладко, что когда плоть Старшего выскользнула из лона львицы, обмазывая своими вязкими соками молочную шёрстку, та томно перевернулась на спину, поджимая лапки, щурясь и громко мурча.       — Моя Младшая, — с теплотой и нежностью прорычал Мраву, удовлетворённо разглядывая обессиленное тело молодой самочки, исполненной его любви и млечной влаги.       Хищно лизнув аппетитно задранное бёдрышко, он склонился, и прежде чем львица успела что-либо сделать, приник в долгом и алчном поцелуе, в котором была и страсть, и ласка. Тали восторженно встречала его язык своим, облизывая и отдаваясь. Она почувствовала на нём ещё сохранившийся привкус собственных соков, и это распалило и раззадорило с новой силой.       — Ох, Мраву… — мечтательно промурчала она, с любовью разглядывая морду своего самца и жадно обвивая его шею лапами, — Мой Мра-а-аву, — она с нестерпимой нежностью потёрлась носиком о его острый нос.       — Понравилось?.. — деловито поправил гриву и отряхнул член лев.       — Ну как… — Тали ухмыльнулась, нагло поглядывая на самца снизу, широко разведя лапы и светя своей осеменённой писей, — Если сравнить с львами Нонденаи… ну… я бы сказала, что сносно… вполне терпимо… — она впустила и выпустила коготки, игриво обвивая хвостом грубую лапу Мраву.       — Вполне терпимо, значит? — лев покосился на неё, обдав таким взглядом, каким обычно одаривал свою провинившуюся дочь строгий отец.       — Ну да… в конце концов, всем нам дана целая жизнь, чтобы научиться чему-то, правда же? — самочка сладко потянулась и зевнула, утешающе боднув самца лапой, как бы говоря: «Ну ничего, ты не грусти, когда-нибудь всё обязательно получится».       — До восхода солнца ещё с полночи, — укрыл её чёрной и безжалостной тенью карегрив, — А значит, мы успеем сделать это ещё… ну… где-то пару-тройку сотен раз. И обещаю, — его когтистые пальцы небрежно прошлись по телу дрожащей от предвкушения кошки, — Каждый из этих разов ты будешь отчаянно жалеть о своих словах, ты будешь молить, чтобы я прекратил, — он улыбнулся плотоядной ласковостью, обхватывая и приглаживая подбородочек львицы.       Нельзя было наверняка сказать, сколько раз сын Вульсваи отдал своих будущих львят дочери Нонденаи, но закончили они при тихой, укрытой густым полумраком саванне, иссыревшие всей шкурой от пота, слюны, смазки и семени, лишённые всяких сил, всяких намерений. Отчаянно и тяжело дыша, безумно довольные, удовлетворённые до самой глубины своей истинной природы, зорчие сомкнулись в очередном томном поцелуе, а разомкнувшись, так и уснули, оставаясь на друг друге, оставаясь друг в друге, оставаясь сердцем к сердцу, естеством к естеству.