Зорчие

***

      Когда лапки Тали подсохли, а Ларза нараздавала своим ученицам поручений по самый вечер, они направились в путь. Тропа их пролегала обратно, на восток, и уже знакомые места и запахи попеременно набрасывались на гостью из Нонденаи. По правую лапу стелились густые лесные заросли, по левую — редкие, полузаброшенные пещеры да огромные камни. Иногда на этих камнях можно было увидеть вальсавийских самочек-охотниц: их усталые, испещрённые укусами и шрамами тела томно грелись под ярким светилом саванны, а крепкие лапки безвольно свисали вниз. За этим исключением, поблизости не было ни души, и лишь однажды им повстречалась изморённая, но явно удовлетворённая парочка. Старый лев с немалым интересом проскользил взглядом по нонденайской гостье, его же молоденькая львичка гордо, с лёгкой ревнивостью вздёрнула носик да затёрлась о плечо самца, отвлекая его на более привлекательные и достойные вещи.       — У вас тут так много львиц… — облизала губы Тали, не зная как начать разговор с чужой наставницей, — А львы… все такие…       — Дряхлые? — вздёрнула ушко Ларза.       — Ну… не то чтобы дряхлые, — засмущалась дочь Нонденаи, чувствуя невежливость самих слов, — Такие… видные, зрелые.       — Да старьё одно, что тут говорить, — отмахнулась аль-ильсива, — Но мы их любим и такими. Да и, признаться, других-то особо и нет.       — А могу ли я узнать, почему так случилось? — осторожно поинтересовалась Тали.       — Если б я знала, — хмыкнула львица, — Вот ты, важная нонденайская ильсива, можешь сказать мне, отчего дочери Вульсваи уже второй сезон не могут заиметь львят, но лишь львён?       — Нет, я никогда с таким не сталкивалась, — самочка чуть ушла в себя и призадумалась, стараясь отыскать умом разгадку этой тайны, — И что, совсем ни одного львёнка?       — Ну как, — покачала головой из стороны в сторону Ларза, — Разве что у А́нды получилось, да и то, чудом, едва спасли. Повезло ей, совсем молодая изошлась потомством, сама ещё в пятнах, а уже свои, родные. Так ещё и будущий лев, Варра́ву. Конечно, она без ума от счастья. А вот с остальными всё куда хуже: или только львёны, или сразу… сразу мёртвые львята, — старая кошка ненадолго остановилась, собираясь с сильными чувствами, сглатывая боль, — А то и… сама мать.       — Какой ужас, — выдохнула Тали, — И что, ничего не помогает, никакие травы?       — Да какие тут травы, — раздражённо отмахнулась Ларза, — Такое ни одна трава, ни одна мазь не залечит. Треплются всё, что прокляты мы, проклят весь прайд, только всё это чушь несусветная, сущая чушь, дитя, — наставница обхватила её плечо, требуя большего внимания, хотя юная львица и без того слушала во все ушки, — Эти земли, эти львы — они пережили столько всего, что проклинать их было бы постыдно.       — А что… что именно здесь произошло? Вы говорите о той истории с дикими…       — Об истории? — ощерилась Ларза, — «Об истории…», — передразнила она, оскорбляясь самой лживостью слов, — Не об истории, а о настоящей бойне! Бойне с Безликим! Только вот дело не только в ней. Вульсваи за последние несколько поколений были изрезаны в битве, изгрызены гиеньими стаями, удушены жёлтой лихорадкой, забиты исколовшимися камнями, — львица взрыкивала при каждом слове, — Даже удивительно, как мы ещё живы. Удивительно, что остался кто-то ещё.       — Ох… — сочувственно поджала ушки Тали, — У нас в Нонденаи тоже…       — Что у вас в Нонденаи? — ощерилась вальсавийская львица, — Стада отошли на десять прыжков дальше? Вода стала солоноватой? Солнце начало припекать сильнее?       — Нет, я хотела сказать…       — Послушай меня, нонденайская доча, — грубо обхватила подбородок Тали аль-ильсива, — Послушай и вслушайся. Да, моё сердце обескровлено, воссоздано из самого терпения, но мои братья и сёстры куда более мстительны. Так что не вздумай обмолвиться где-то ещё о своей горькой судьбе львицы из Нонденаи, если, конечно, не желаешь получить когтей в шею.       Она выпустила совершенно обескураженную кошку из своей хватки.       — И вообще, как ты уже заметила, здесь не очень любят твой прайд. Поверь мне, причины на то есть, и я бы посоветовала не вспоминать о нём вообще. Ты поняла меня, дитя?       Тали спешно и отчаянно закивала, боясь сдвинуться с места.       — Хорошо, — как ни в чём не бывало продолжила Ларза, подталкивая носом самочку в направлении мелькавших скалистых высот, — Поэтому у нас и мало львов. Остались только старики, а из молодых все стражи — и всякий полезен, всякий в извечных обходах и заботах, измучен донельзя, но что поделать: Вульсваи находится на пересечении больших троп, вокруг немало бродячих львов, а ещё больше — шакалов да гиен.       Юная кошка молчаливо следовала за аль-ильсивой, всё стыдясь своей нечуткости и необдуманных грубых слов.       — Зато когда долг исполнен, можно гулять, пока держат лапы. И кое-что между ними тоже, — подмигнула ей вновь распалившаяся вальсавийка, — У нас на каждого самца с десяток самок, и все тоскуют, все хотят любви, но ещё больше — котят, и все надеются на львёнка, хотя бы на одного. Так что ночи у нас длинные и страстные, и пока они застилают небо, ничего запретного для вальсавийца нет. У нас тут Жизнь, понимаешь? — она толкнула в плечо Тали, подчёркивая важность своих слов, — Да, суровая, да, беспощадная, зато все вокруг довольны, все сыты, утешены и ублажены. Возможно, и в неравной мере: на кого-то полпрайда львён похоже, на кого-то лишь четверть — но обиженных на судьбу здесь нет.       Старая кошка ненадолго затихла, вполне удовлетворённая и сказанным, и свершённым.       — Почти пришли, — кивнула она на одинокое скалистое возвышение, всё сильнее настигавшее их из горизонта, — Это Опалённая скала. Видишь, какой у неё тёмный след внизу? Три сезона назад тут росла травка да дремали львицы, но тот дикий ливень и его злой рык сорвали с небес огонь, и всё вокруг выжгло, по самую каменную грудь. За это и прозвали Опалённой.       — И здесь мы найдём манийские цветы? — неуверенно поджала ушки Тали, когда они подошли ещё ближе.       — Здесь ты найдёшь манийские цветы, дитя моё, — уркнула старая ильсива, — Вот только тебе придётся как-то забраться на вершину этой гордой негодяйки, — она ткнула коготком на пологий загривок скалы, — То, что ты ищешь, когда-то можно было найти у самого подножия, у самых лап, но огонь съел всю жизнь, и осталась она лишь у тех, кто смог пробиться из самого сильного и острого камня.       — Госпожа не пойдёт со мной? — львица тревожно забила хвостом, вглядываясь в пугающе высокие дали.       — Ещё чего, — хохотнула Ларза, устраиваясь на небольшом камешке рядом, — С моими-то лапами да возрастом уже совсем не до таких скитаний. Ты должна забраться туда сама, без моей помощи. Без чьей-либо помощи.       Тали неуверенно приблизилась к смолистому склону Опалённой. Снизу её рельеф казался ещё более крутым и непреодолимым. В гладком камне не видилось ни единого выступа, даже царапин и следов когтей других львов, по которым можно было бы определить, где и как лучше забраться. Самочка вопросительно обернулась к вальсавийской ильсиве, но той как будто бы и дела до неё не было: она томно перевернулась на спину, потягиваясь всем телом, услаждая белёсую шёрстку живота и старые морщинистые недра огненным дыханием солнца.       Вздохнув, дочь Нонденаи сжалась всем телом и тотчас прыгнула вперёд и вверх, стараясь впиться когтями в шероховатую кожу скалы, но едва сумела за неё уцепиться, как тут же поняла, что взбираться на одних только лапах куда сложнее, чем казалось поперву. Камень царапался и крошился, а когти подло скользили по нему, не в силах отыскать опоры, и едва львица попыталась силою толкнуться чуть выше, как тут же сорвалась — с диким визгом и кусками сколотой серой массы.       Ощутив под спиной землю и убедившись, что всё ещё жива, Тали тотчас проверила лапы. Когти успели подсточиться, но в остальном всё выглядело вполне неплохо, разве что кое-где шерсть подраздралась да всклочилась.       Ларза всё так же лежала, не шевелясь, ни издавая ни звука, её алые глаза замерли на теле молодой львицы в лёгкой задумчивости.       Отряхнув шёрстку и разбежавшись с большего расстояния, кошка с ещё большей силой вцарапалась в камень. Стараясь выискивать углубления в горной породе, она начала взбираться осторожнее, направляя всю силу то на одну, то на другую лапу. Её слабые и изнеженные, неприспособленные для таких испытаний плечики всё отчаянней сжимались в надрыве, пока не извелись нестерпимой болью, отправляя свою хозяйку обратно, вниз.       Успев на этот раз забраться повыше, Тали ударилась о негостеприимную землю куда сильнее и чувствительней, отчего даже громко застонала, измученно перекатываясь по притоптанной травке.       Наставница зевнула и поднялась с камня. Ленно потянувшись лапками и выгнув спинку, она направилась к юной ильсиве.       — Это невозможно, — пожаловалась ей львица, ощупывающая ушибы под шёрсткой, — Я не смогу туда забраться.       — Да неужели? — Ларза внимательно осмотрела самочку, и не найдя ничего угрожающего здоровью, предалась прежней невозмутимости, — Крошечные сезонные львята, значит, могут забраться, а наша благородная и великая нонденайская ильсива нет?       — Я не знаю… — смущённо и отчаянно посмотрела куда-то в сторону Тали, — Если я и сумею забраться выше, то сорвавшись уже точно лапы переломаю.       — Ничего страшного, — утешила её плечо наставница, — Я тебе их залечу, и полезешь снова.       Молодая львица отчаянно взвыла.       — Давай, — толкнула её в бок Ларза, — Вставай. Опалённая ждёт.       — Я не мо…       — Вставай, сказала.       — У-у-у…       — Талиэль нинь-ильсиви! — наставница рыкнула так, что Тали от неожиданности даже дёрнула мордочкой, позабыв о всякой боли. — Слушай свою Старшую: или ты встаёшь и забираешься на эту шакалью скалу, или отправляешь прямо сейчас обратно в свой Нонденай, и больше никогда здесь не объявляешься.       С трудом найдя волю взобраться на лапы и не разреветься снова, самочка обречённо посмотрела на острый выступ скалы, вздёрнутый так высоко, что и десятка прыжков было мало. Потоптавшись на месте, она сглотнула, пристыженно обращаясь к старой львице:       — Госпожа… Прошу вас, сжальтесь…       Ларза неодобрительно хмыкнула, оборачиваясь к ней хвостом и направляясь прочь:       — Твой позор, вот и живи с ним.       — Госпожа-а-а… — всхлипнула Тали, наблюдая, как уплывает мир перед глазами.       — Цветы ждут там. Наверху, — холодно бросила львица, усаживаясь на прежнем месте, — Твоя честь тоже.       Оставшись наедине с собой и своей безысходностью, светленькая кошка снова вскинула носик вверх, разглядывая даль, что казалась ей неприступной. Побродив из стороны в сторону, она глубоко вдохнула и выдохнула, пытаясь найти покой у чувств. Ум отчаянно ей противился, хотелось сдаться, взвыть и броситься прочь, чтобы никто не видел — обратно, домой — но она неимоверным усилием подавила в себе это рвущееся из груди желание, и решила отойти чуть подальше от скалы, чтобы повнимательнее её осмотреть да поискать менее крутой подъём.       Каменистые своды Опалённой причудливо извивались, точно некто скрутил их в своих лапах, придавая форму толстой и грубой лианы. Левый край её утопал в колючих и злючих кустарниках, правый же уходил чуть дальше, к хвосту, и Тали озадаченно проследовала вдоль него, надеясь усмотреть там более мягкий и податливый склон. Поначалу она просто шла и вместе с нею шёл камень, но затем тот вдруг оборвался, и львица нашла нечто куда более ценное, нежели какой-то след в скалистой туше. Она нашла тропу.       Страшась предаться ложному чувству, самочка последовала по ней — змеистой, истоптанной тысячью лап, пока не выбралась на самый верх. Исполненная изумления, ширя глазки так, точно увидела нечто неведомое, она подобралась к самому краю, высматривая свою наставницу внизу.       Старая львица встретила её крайне сложным, смешанным взглядом — даже издали тот казался совершенно нестерпимым. Сглотнув и от стыда, и от облегчения, Тали осмотрелась вокруг, и почти сразу же увидела красивую россыпь алых цветов, извивших стройным полумесяцем дальний край Опалённой.       Когда она спустилась вниз, держа в пастьке душистый багровый пучок, Ларза уже поджидала у начала тропы:       — Что ж, Талиэль… — наставница тяжело выдохнула, юная самочка же остановилась и виновато поджала уши, — Похоже, впереди кого-то ждёт ещё немало открытий, и путь наш будет долгим и весьма тернистым. Но к счастью, — увидев, как никнет от печали львица, мать-ильсива не смогла сдержать строгий тон, — Всё не так уж и безнадёжно. Ты здесь, и эти цветы у тебя в пасти, а значит на кое-что ты всё-таки способна, — она пригладила дрогнувшую ученицу за персиковым ушком.       — Пофему… — та фыркнула и осторожно выпустила из пасти свою пахучую добычу, — Почему вы не сказали мне о том, что есть тропа наверх?       — А должна была? — повела бровью Ларза.       — Ну… — не знала, как возразить юная ильсиви, — Если бы я знала, то не стала бы впустую тратить силы и карабкаться туда когтями.       — Да, — согласилась аль-ильсива, — Не стала бы.       — Тогда почему вы…       — Талиэль, — вновь исполнилась строгости старая львица, — Мне казалось, ты вроде бы ильсиви? Если так, то не мне тебе объяснять, в чём суть наставницы, Старшей ильсивы.       Заметив крепнущее непонимание в глазах самочки, Ларза тяжело вздохнула, припадая глазами к ясному небу, точно взывая к тому со словами «Ну что мне с этим делать?»:       — Этим мастерица и отличается от наставницы, — вальсавийка решила предаться терпению, — Первая показывает, вторая учит. Да, я могла тебе сказать о той тропе, но к чему бы это привело? Да ни к чему, ты просто нарвала бы этой дурацкой травы да спустилась ко мне с довольной мордой и видом, словно весь мир уложила на спину. Но я тебе не сказала, и ты тотчас бросилась носом в камень, в слепой силе, безо всякого ума, без всякой осознанности. И вот к чему тебя это привело, — она по-хозяйски притянула к себе лапку Тали, — Когти стёрты, мышцы сорваны, самоуверенность подавлена, и завтра, и даже несколько последующих дней всё это будет продолжать болеть и ныть, напоминая о себе, напоминая о глупости своей хозяйки. А когда залечится и зарубцуется, останется вот здесь, — Ларза коснулась когтем взлохмаченного темечка львицы, — И будет напоминать о себе всю оставшуюся жизнь. Теперь поняла?       Юная кошка неопределённо кивнула мордой.       — Я, конечно, догадывалась, как непросто в вашем Нонденаи с обучением ильсив, но и представить не могла, что всё прям настолько ужасно… Ладно, к шакалу это. Давай, бери свою зелень, и пойдём обратно. Видишь, где уже сидит солнце? Скоро полезет вниз, а тебе ещё своего Старшего услаждать.       Цветочный пучок в пасти не располагал к разговору, и поначалу львицы шли в совершенном молчании, занятые лишь своими мыслями да окружавшими их запахами. Где-то там, из густой чащи явно разносилась вонь дикого кабана, а из уютной, упрятавшейся во мхе пещеры чуть дальше — томный аромат чьей-то влюблённой игры. У самой же тропы, витал терпкий мускус какого-то зрелого самца, и похоже было, что его лапа совсем недавно ступала по этой земле.       Сперва Тали показалось, что именно этот пресыщенный воздух мутит и отдаляет её и без того ослабленное сознание, но затем идти стало и вовсе тяжело: в глазах вдруг стало двоиться и мерещиться, в ушах заслышались странные голоса, а на загривок как будто бы кто-то уложил тяжеленный камень.       — Госпожа Ларза?.. — пролепетала она, изумляясь тому, с какой трудностью даётся речь.       — Ну что такое? — где-то справа оживились знакомые тёмные очертания, отдалённо напоминающие львицу.       — Что-то… что-то в голове, вот тут, — Тали прижала лапку к глазам, чувствуя облегчение от наблюдения пустоты, — Кружится всё.       — Конечно, кружится. Клади здесь, — зов наставницы разнёсся далёким эхом.       — Что класть?       — Цветы свои, вот что, — шлёпнула её по щеке вальсавийка, пытаясь вернуть в чувство, — Алые верхолазки — они такие, коварные, любят сознание повыжигать. Опасная вещь для слабого ума, для сильного же — способ хорошо и интересно провести время.       — Алые верхолазки?.. — пролепетала с трудном соображающая самочка.       — Да, так мы их обычно называем, — кивнула ей на землю Ларза, — Вьются по камню к небесам, напитываются светлой кровью, по мне так более подходящего имени и не придумаешь.       Едва разомкнув непослушные клыки, Тали чуть отступила в сторону, отряхивая голову и отгоняя тени. Странные образы и голоса ещё какое-то время мучили львицу, но затем растворились, и прежний мир начал стал медленно возвращаться в истревоженный ум.       — Ну что, получше? — Ларза вгляделась в заплывшие глаза самочки. — Какой ты чувствительной оказалась. Ладно, давай помогу.       Сложив цветки вместе, наставница сплюнула в сторону и осторожно обхватила их за стебель самым краешком клыков, слегка морщась и щурясь.       — Пойдём, я их так долго тоже не пронесу, старая уже, разум и без того вот-вот из тела вырвется — а тут ему такая помощь.       С трудом переступая с лапы на лапу, качаясь из стороны в сторону, Тали послушно последовала за вилявшим крупом вальсавийской аль-ильсиви, пытаясь полностью сосредоточиться на кончике её хвоста. Уже у самой пещеры зорчих, Ларза сбросила свою добычу, сплюнула всю горечь с языка и поманила к себе молодую львицу:       — Бери. Чтобы он видел, что принесла ты, — она кивнула на темневший проход, — Зайдём вместе. Хочу посмотреть на момент твоего величия. Или позора, это уже как получится. Справишься — останешься с ним. Не справишься — пойдёшь со мной, буду делать из тебя достойную львицу Вульсваи. Вот так, — её когтистая лапа легла на плечо Тали, утешая и ободряя, — Теперь иди и ничего не бойся.       Сглотнув и склонившись в благодарности, светлопушистая душа заступила в полумрак пещеры.       — Господин Мраву? — уточнила она у тьмы, раскладывая у лап цветочки. — Вы здесь?       По ту сторону послышалась какая-то недовольная возня, тихий рык, и вскоре пара ярких, диких глаз въедливо впилась в неё из пустоты.       — А, это ты, нонденайка… Ну чего тебе? — в голосе льва ощущалась сильная усталость, даже раздражение.       — Я принесла то, что вы просили… — кошка чуть придвинула носиком пахучие цветочки, — Вот…       — И что это? — повёл мордой Мраву, протирая глаза и неохотно вглядываясь в добычу львицы.       — Ну, как же… Это они, манийские цветы! Вы же сами говорили, — с лёгкой гордостью поведала Тали.       — Манийские цветы? — переспросил зорчий, вопросительно глянув сперва на неё, а затем и на Ларзу, устроившуюся поодаль на небольшом гладком камешке да вальяжно свесившей хвост. — И с чего ты взяла, что это они?       — Ну как… — львица чуть растерялась, сердце её колотилось неистово, — Я узнала и… спросила у других… — она почувствовала, как предательски трепещет язык, как вязнет тот в словах, — И вот… они…       — Понятно, — Мраву сокрушительно рухнул на хвост, — И всё же, знаешь, я очень сомневаюсь, что это они. Тут ведь какая штука, — он вдруг строго подхватил да одёрнул на себя мордочку Тали, пытавшейся отыскать поддержку в глазах старой львицы, — Вряд ли можно найти то, чего никогда не существовало.       — Но ведь… мне так сказала ваша наставница, и…       — Ларза? — кивнул на тёмную кошку зорчий. — Ну так ты её больше слушай, она тебе и не такое скажет. Она ж это… одержимая немного, если ты ещё не заметила.       Аль-ильсива злобно сверкнула глазками и даже гневливо ощерилась. Мраву поспешил добавить:       — Только ты не подумай, она так-то очень хорошо лечит. Просто не нужно верить каждому её слову. У неё есть крайне редкое сочетание двух болезней — великой старости и большого ума — и от всего этого у нашей старухи привычка говорить так, словно цель её испытать тебя, а не дать ответ на какой-то вопрос, понимаешь?       Тали совсем ничего не понимала, и как-то сразу обмякла да беспомощно завалилась на бок, уже не зная, как ей жить в этом новом и безумном мире.       — Пойми, львёнка, — с необыкновенной нежностью провёл носом по её щеке карегрив, — Мне не нужна Младшая, не нужна совсем. Я попросил тебя принести эти цветы не чтобы ты их отыскала, а чтобы ты их не нашла. Я не хотел тебе грубить, не хотел тебя расстраивать, лишь хотел, чтобы в твоём сердце осталась надежда, чтобы ты осознала свой новый путь. Некоторые тропы не должны быть разведаны, их следует обойти стороной. Ты пойдёшь в одну сторону, я в другую. Просто иди к Ларзе, проведи с ней эти дни, а потом вернёшься домой. На свои земли.       Нонденайская дочь не заплакала, даже не всхлипнула, что немало порадовало льва, выжидавшего и рёв, и отчаянье, и упрёки. С чувством выполненного долга, полагая, что все вопросы оставлены по ту сторону хвоста, он последовал во тьму, желая вновь в ней раствориться.       — Стой! — неожиданный рык львицы заставил Мраву застыть с задранной лапой.       Он хмуро обернулся, пытаясь понять, чего хочет от него эта самка.       — Я принесла тебе то, что ты просил, — топнула лапой о камень Тали, щуря глаза и даже немного скалясь.       — Нет, — терпеливо объяснил ей зорчий, — Ты просто принесла мне ворох какого-то пахучего дурмана.       — Лев сказал, — дочь Нонденаи тяжело дышала, исходясь какой-то немыслимой силой, слова её полнились воли, — Что он не ведает в травах? Что он не знает, что это за цветы, где они растут и как они выглядят, так?       — Ну да, — пожал плечом Мраву, — И чего?       — Значит, он не может сказать, что лежит у моих лап, — проступили когти Тали, — Как и не может знать, существуют ли в самом деле манийские цветы.       — Допустим. Так к чему весь этот разговор? — довольно терпеливый в своей природе характер карегрива начинал поддаваться раздражению.       — К тому, — львичка гордо выгнула спину и задрала нос, глядя на зорчего с упрямством, даже с вызовом, — Что я выполнила свою часть договора. Я принесла манийские цветы. Вот они.       — И почему я должен с этим согласиться? — хмуро прищурился самец.       — Потому, что передо львом ученица великой Анриэль. Потому, что перед ним будущая ун-ильсиви, хранительница знаний всех целительниц рода Нонденаи, и всего Амстандена, — с небывалой страстью, с уверенностью, граничащей с безумием, отчеканила Тали, сжимаясь и от возбуждения в груди и от ещё большего страха за свою внезапную, небывалую смелость, — Потому, что мне куда виднее, что это за трава, каково её имя и в чём её сущность.       Мраву даже на мгновение опешил и немного отступил. Обернувшись к молчаливо наблюдавшей за всем этим старой львице, он поймал её широкую улыбку и хитрый-прехитрый взгляд, в котором явно читались удовлетворение и гордость.       — У нас в прайде, — наконец произнёс он, облизав пересохшие губы, — За ложь и подобную дерзость нередко прокусывают лапы, или даже шею. Ты знаешь об этом, львица?       — Если лев сумеет уличить меня во лжи, — вскинула подбородочек Тали, — Я готова принять своё заслуженное наказание.       Карегрив вопросительно посмотрел на Ларзу.       — Что же, — муркнула та, медленно приподнимаясь на лапах да сладко выгибая кофейный круп, — Пусть я и одержимая, больная возрастом и умом старуха, но даже мне сложно обвинить в неискренности нашу гостью из Нонденаи.       Мраву рыкнул себе под нос ругательством. Немного постояв да беспомощно повертев мордой, пытаясь рассмотреть что-то на непоколебимых мордочках львиц, он, наконец, обратился к аль-ильсиве:       — Можем поговорить наедине?       Оказавшись под покровом янтарно-алого небосвода, обдуваемые лёгким тёплым ветерком, вальсавийские львы уселись друг напротив друга, тихонько отбивая испечёную землю самыми кончиками хвостов.       — И что мне с ней делать? — повёл ухом Мраву.       — Оу, меня обманывают уши, или взрослый и крайне опытный самец спрашивает меня, как ему поступить с этой молоденькой и симпатичной нонденайской львичкой? — незатейливо промурлыкала Ларза, — Прежде у тебя таких вопросов не возникало.       — Да я не об этом, — отмахнулся лапой зорчий, — Я о том, что с ней делать вообще. Она же сама не уйдёт.       — А в чём проблема? — недоумённо повела ушком старая кошка. — Не уйдёт — и прекрасно. Будет тебе рядом хорошая и красивая львица, ночи станут теплее, а дни слаще. Эта ещё и ильсива — значит, станет пользой всему прайду.       — Проблема в том, — поморщился Мраву, пряча лапой седину под более цветастыми локонами гривы, — Что она здесь не просто так. Сама подумай, зачем Нонденаи присылать нам ильсиву? Почему не прислать кого-то поглупее и побесполезней? Эти шакалы с высоких скал, я почти уверен — они отправили к нам свои уши. Они хотят знать, чем мы тут занимаемся, чтобы найти повод избавиться от нас при следующем Высшем сборе.       — Я всё ещё не вижу проблемы, — пригладила истрепавшуюся шёрстку самца Ларза, — Если это такой дар, жертва от нонденайцев — возьми её. Бери как львицу, бери всю и везде, испытай с ней всё, чего только пожелаешь, это же необычайная возможность, скромная, но всё же какая-то плата за все твои старания и страдания. От добычи не отказываются, помнишь об этом?       — Львицу я и без этого смогу найти, — не особо воодушевился её словами зорчий, — А эта добыча, она отравлена ядом, и стоит сомкнуть на ней клыки, как он тут же вольётся в кровь.       — Ну так избавь её от этого яда, Мраву, — в алых глазах Ларзы отразился закат умиравшего дня, — У тебя есть ум, знания… есть я, в конце концов. Уверена, вместе мы сможем направить её на нужный путь.       Лев ничего не ответил, вглядываясь куда-то вдаль, сквозь вальсавийскую ильсиву.       — Ты всё думаешь о ней, не так ли? — нежно прижалась к его шее Ларза. — Дело ведь совсем не в подлости нонденайцев?       — И это… тоже, — сухо пробормотал зорчий.       — Ты травил свою жизнь, теперь начинаешь травить ещё и тех, кто вокруг тебя. Оставь это, ты лев, ты выше и сильнее этого. Эта молодая самочка ни в чём не виновата. Думаю, она и сама изранена всем этим… настоящим.       Вальсавийская целительница мягко боднула карегрива, припадая к его пасти в своём долгом и въедливом поцелуе, полном огня и страсти истинной ильсиви, необузданной ни судьбою, ни возрастом.       — Дай ей шанс, Мраву, — облизала его губы тёмная кошка, сверкая глазками и тихо улыбаясь, — Пусть попробует. Я… не знаю… я как будто бы, — он на мгновение призадумалась, — Что-то почувствовала в ней. Нечто особенное. И этот вызов, видел, как она себя повела? Видел то, что изошло из неё сейчас?       — Трудно было не заметить, — вымучено ухмыльнулся зорчий, — Я просто боюсь, что всё это окажется очередной тратой времени.       — А ты не бойся, — провела по его гриве коготками Ларза, — Ты просто делай. Делай из неё свою Младшую, свою львицу, приёмную дочь Вульсваи. Делай то, что хочешь и чего желаешь заполучить из неё. Она ещё молода и мягка, её не поздно научить, уж я-то знаю, и не таких к травам приобщала. Ну а я… Я тебе помогу, чем смогу.       Во взгляде самца ещё скользило сомнение, и старшей ильсиве пришлось утянуть его своим новым жгучим поцелуем.       — Быть может, это и вправду пустая трата времени. А может и судьба, — не спуская с него своих больших пламенных глаз нашептала Ларза, — И как знать, вдруг это та самая. Вдруг, это она?       Лев вернулся в пещеру уже один. Смиренно выжидавшая его Тали так и осталась сидеть на прежнем месте, растерянно приглаживая лапой алые цветочки. Весь этот безумный день настолько её измучил, что она была готова принять любую судьбу, и даже чужие клыки, внезапно сомкнувшиеся на шее, казались ей скорей долгожданной свободой и утешением в сравнении с очередной неопределённостью в словах и намерениях зорчего.       Мраву остановился напротив, внимательно осмотрел её нежный пятнистый животик и изящные белые пальчики на лапках, о чем-то подумал, выдохнул, и наконец-то сдался:       — Ты можешь остаться. Но с условием, что будешь слушаться и следовать мне во всём, поняла?       — Поняла, — Тали поджала ушки и старательно закивала.       — И всё что тут сейчас было… То, что ты устроила, — обошёл её лев, — Больше чтобы этого не было, иначе искусаю, ясно?       — Ясно, — муркнула самочка, испытав такую волну облегчения, что едва смогла удержаться на лапах.       — Жить и спать будешь здесь, у меня, — зорчий брезгливо отбросил мелкий камешек в сторону, — Конечно, местечко не самое уютное, зато предельно тихое, и никто по пустякам не забеспокоит. Отдыхать лучше наверху, — он ткнул лапой в уступ, с которого спустился ранее, — Там и камень теплее, и сухой травы я натаскал, чтобы не так жёстко было.       — Спасибо, господин… — переступила с лапки на лапку львица, — Но я всё же хотела бы сегодня отдохнуть поближе ко входу… Люблю свежий воздух и… и вообще… — она сглотнула, поглядывая на самца, ожидая, что тот вновь обозлится с её упрямства.       Но он, казалось, совершенно не смутился:       — Дело твоё, но я бы не советовал. Там холодно, и ветер злой, дует с самого севера. Наверху его нет.       — И всё же… — поджала уши Тали, боясь смотреть в карие глаза зорчего, — Я бы хотела… хотя бы сегодня… Побыть тут одна, внизу, господин.       — Как знаешь, — тот приблизился и уложил свою массивную лапу на шею молодой самки, ощущая её сильную, плохо скрываемую дрожь, — Но вот что…       Львица боязливо сжалась в его хватке, готовая ко всему.       — Говоришь, тебя зовут Тали?       Та спешно закивала мордочкой.       — А мягко как? Талиши, хорошо так?       Самочка снова утвердительно мяукнула, уже готовая называться как угодно.       — Моё имя Мраву. Мра-ву. Запомнила, Талиши? — когти карегрива коснулись персиковой шёрстки, его голос волнующе пронёсся над самым ушком. — Можешь звать меня так. Можешь звать своим Старшим. Можешь даже просто львом. Но больше никаких «господинов», хорошо? У меня так не принято — я не властитель мира, а лишь его наблюдатель.       — Хорошо, — слабо пробормотала кошка, пытаясь не обмякнуть прямо тут, под лапами зорчего, — Я тогда пойду, отдохну немного, мой гос… мой Старший, очень устала с дороги… простите…       Она виновато склонилась, всё ещё опасаясь какой-то злой ярости, но лев оставался спокоен и мягок.       — Скоро ужин, не проспи его, — он потёрся о щёчку своей новой Младшей, — У нас дважды не зовут. Сладких снов.       — Я поняла… поняла, — уставшая от грубости и непонимания Тали с небывалой силой поласкалась о гриву льва, — Спасибо.       Свившись клубком у самого прохода, упрятав мордочку от последних лучей уходящего солнца, она принялась мучиться в тревожных мыслях, опасаясь того, что всё снова сменится и спутается. Глядя в тёмную тень по ту сторону пещеры, Тали думала о том, что лев сейчас встанет, зарычит и прогонит её. Или не прогонит, но сделает что-то унизительное и грубое. Или и вовсе окажется, что всё это сон, и когда она проснётся, ей понадобится снова отвоёвывать своё место на землях Вульсваи. Поначалу все эти страхи не давали совершенно никакого покоя для разума, но чем дольше они оставались фантазией, чем дольше не воплощались в жизнь, тем сильнее сливались в единую и аморфную стайку чувств, переживаний и эмоций. И когда эта стайка истеряла свои последние очертания, глазки львицы медленно прикрылись, а сама она устало засопела, оставив и ужин, и ночь, и даже самый рассвет.