Зорчие

***

      Новый день разбудил молодую львицу строгим и требовательным рыком Эланды:       — Встаём, умываемся, выходим. Хвосты не засиживаем.       Сладко зевнув, юная ильсива сонно потянула лапки, вспоминая ушедшую ночь, немного колеблясь, не веря, что всё случилось взаправду. Однако тело отдавалось приятной истомой, под хвостом было тепло и влажно, а шерсть — шерсть волнующе пахла самцом, а значит, не приснилось, значит, было.       Умыв себя везде и всюду, обсмаковав последние нотки своей нечаянной интрижки, львица старательно обтянула вокруг шеи панцирь и, осторожно обступив куда менее расторопных сестёр, выскочила наружу, в багряный сумрак пробуждавшейся саванны.       Архан сидел подле своего Старшего, терпеливо выжидая, когда вся мена сможет отправиться в путь. Встретившись взглядом с Тали, он на мгновение лишился привычной невозмутимости: ударил хвостом по камню да слегка облизнулся.       — Сильного утра смелым стражам, — промурлыкала им дочь Нонденаи, кланяясь и чуть подгибая лапку.       — Нежного утра нашей юной ильсиви, — ровно и стройно ответили ей львы. Старший приблизился, примкнув в сухом и колком поцелуе к пушистой и когтистой цапке Тали, Младший сменил его, оставляя куда более влажные и чуткие прикосновения.       — Пусть ум твой будет ясен, — она ласково провела коготками по щеке более опытного стража, — Лапа быстра, — испытала массивное и мускулистое плечище, — А честь чиста, — чуть боязливо коснулась шёрстки у самого крестца, ощущая сильный, почти умосводящий аромат самца.       Затем пришла очередь провести ритуал и для своего Младшего черногрива. Коснувшись крепкого бедра, она едва заметно обвила кончиком хвоста его когтистую лапу, на что тут же заполучила крайне выразительный взгляд, в котором ведалось намерение повалить и овладеть, прямо здесь, при всех.       Старший, конечно, всё это приметил. Чуть нахмурившись, он посмотрел сперва на Тали, а затем и на Архана, и как будто бы нечто понял: в его глазах сверкнуло странное, смешанное чувство, то ли изумления, то ли зависти, то ли и вовсе обиды, и всё же он не проронил ни слова, даже не рыкнул, лишь едва заметно покачал мордой, как старый наставник, повидавший всякое.       — Что, сестрица-ильсива, — встретило её у самой пещеры хитрое мурчание сонной Улы, — Утренние ритуалы не терпят промедлений, мррр?       Тали неохотно кивнула, поджидая какой-то неприятной колкости, но следом было лишь неуютное безмолвие, и только когда вокруг стали собираться остальные львицы, получилось выдохнуть с облегчением.       Остаток пути она провела на своём привычном месте, в хвосте группы, рядышком с молодым львом. Обыкновенно крайне скромная с самцом, в этот день она обнаружила себя ужасно говорливой, и всё болтала да чирикала без умолку, и о том, что знала, и о том, что выдумала, жутко обижаясь и печалясь, когда Архан внезапно оставлял её, высматривая какие-то подозрительные скалы или густые заросли. Отвечал он всегда неохотно, односложно, но Тали этого было вполне достаточно, и всякий раз, когда лев снова равнялся с нею, она жадно притиралась к нему то плечом, то мордочкой, западая прямо в гриву, не боясь и не опасаясь ничьих глаз и молв.       — Снова дразнишь, — отмечал страж, наблюдая, как игриво помахивает хвостом кошка, — Могу и не стерпеть.       И тогда Тали ненадолго утихала, примиряясь с его строгим присутствием, но не стерпев и сотни хвостов пути, начинала ласкаться и зазывать вновь.       — Тот твой Старший, он не очень говорливый, да? — муркнула она, пытаясь хоть как-то зазвать в разговор льва, — Как его зовут?       — Тебе зачем? — подозрительно покосился на неё черногрив.       — Да просто… — невинно вскинула плечики львица, — Нельзя же без имени, верно?       Архан какое-то время шёл молча и о чём-то думал.       — Хама́ту, — неохотно бросил он, — Хамату его имя.       — И вы с ним давно вместе? — продолжала допытываться Тали.       — С Принятия, когда стал Признанным, — самец вопросительно уставился на кошку, — Тебе вправду интересно?       — Ну должна же я понять, как мой страж стал таким смелым и опытным, — с хитрецой мурлыкнула та.       Остальные львицы группы то и дело оборачивались к ним, выразительно щуря глазки. Сменяя жар фантазий жаром тел, они тихонько посмеивались и придыхали: кто в понимании, кто в умилении, а кто — в чернейшей зависти к молодой самке.       Но Тали было всё равно. Новые открытия и откровения не оставляли сил даже на усталость и боль в лапах, и чем больше она следовала по незнакомым тропам, тем легче ей давался путь, тем меньше хотелось, чтобы он когда-нибудь заканчивался.       Когда в отдалении показались обещанные, золотистые луга Вульсваи, кошка даже немного расстроилась, впервые за долгое время вспоминая о том, что она здесь не ради лёгкой и непринуждённой прогулки со львом, но во имя серьёзной, жертвенной цели всего Амстандена.       Воплотившись словно из ниоткуда, их путь преступил самец чернейшей гривы — страж западных границ. Поначалу грозный, даже угрожающий, он принял слово старших группы, вызнал в них своих и тотчас расслабился, да так сильно, словно был простым львом, а не строгими хранителем владений. Следом из кустов показался и второй, такой же черногривый и ещё более легкомысленный самец, явно выжидавший в засаде на случай появления менее желанных гостей.       В отличие от молчаливых и скупых на эмоции стражей Нонденаи, вальсавийские стражи оказались куда смелее и откровеннее в чувствах. Встречая множество молоденьких и симпатичных кошечек-путешественниц, они по-львячески куражились, шутили и нещадно заигрывали, предлагая остановиться и отдохнуть прямо здесь, с ними. И наверное, не окажись рядом неумолимой поступи Старшей да памяти о нонденайской чести, остановились бы абсолютно все, но дело звало, а долг требовал, и оттого, грустно и мечтательно улыбаясь, львицы провожали гривастых стражей томными глазками, намекая то взглядом, то словом, что они какое-то время ещё пробудут в гостях, и если вдруг им понадобится помощь и защита, тогда чья-то сильная лапа будет весьма и весьма кстати.       — О-о-о, ильсива! — заприметил необычный окрас Тали один из вальсавийских самцов. — Ильсива красива, — он смело спрыгнул со сторожевого камня, оказавшись прямо перед носиком львички, — Очень красива.       Та вмиг засмущалась, не зная, что и ответить на столь наглый комплимент. Архан, следовавший рядом, тотчас сжал клыки и недовольно рыкнул, предупреждая о своём присутствии.       — Да у тебя тут личный хранитель, — хохотнул вальсавиец, довольно молодой лев с растрёпанной тёмной гривой и такой же тёмной, почти кофейной шерстью, — Оставайся у нас, ильсива, хочу с тобой лечить лапы. И не только их, — его голубые глаза сверкали озорством, клыки же отдавали хищностью.       Архан вновь извёл рык, отделяя мускулистой преградою Тали от неуместного внимания другого стража. Львица встрепетнула сердцем, но виду не подала. Сама мысль о том, что стоило лишь зайти в земли прайда, и вот за неё уже ревнивятся самцы, весьма впечатляла.       — Ладна-ладна, — миролюбиво изрёк вальсавиец, выразительно задирая морду к солнцу и закатывая глаза в самом ироничном выражении, — Эх, нонденайцы, сложные вы, тяжёлые!       С необычайной ловкостью вскарабкавшись обратно по почти отвесному уступу, он вновь обернулся к Тали:       — Я здесь, ильсива. И днём, и ночью. Ну это так… — его гриву колыхнул ветер, — Вдруг захочешь, по-серьёзному, без своего гривастика.       Он скрылся, и Архан впервые за долгое время подал голос по своей воле:       — Всё хорошо?       — Да… — чуть потерянно муркнула Тали, — Всё это… было так странно и неожиданно…       — Вальсавийцы плохо знают границы своих владений, — лев продолжал смотреть туда, где ещё недавно скрылся другой самец, — Иногда им приходится напоминать, куда не следует совать лапу.       — Спасибо, что вступился, — она приблизилась к его ушку, тихо нашептав, — Мой страж.       Не бывавшая нигде, кроме Нонденаи, молодая львица поначалу ожидала увидеть обыкновенный, ничем не примечательный прайд, быть может, более тихий и простой, но чувствовавшийся точно так же, как и её родные земли.       Но чем больше она заходила вглубь незнакомых просторов, тем больше осознавала, что жизнь здесь бьётся совершенно иначе. Будучи более скромным в размерах, Вульсваи и вправду ощущался куда более провинциальным и заурядным в сравнении с величественными просторами Нонденаи, их огромными, высящимися по всему югу скалами, где проводились Высшие сборы, где обитал сам владыка Амстандена. И всё же этому прайду было что заявить в ответ. Пейзажи и сами земли здесь были куда более любопытными и разнообразными, цепляющими глаз и хвост. Обладали они необычной, почти осязаемой дикой натурой — тут были и скалистые горы, и прыгающая рельефная местность, и бойкая река, разделявшая владения Вульсваи от севера к югу на две почти равные части. Части эти яростно контрастировали друг с другом: у самого севера могучие каменные гиганты опадали к самой земле, и отбиваясь водою, переходили в совершенно ясную и чистую равнину, где местами были видны многочисленные провалы в почве, зловеще черневшие своими загадочными и непознанными глубинами. Юг впечатлял не меньше: гладкие плато, довершавшие долинную теснину, разделялись речною гладью и неожиданно переходили в обширные, совершенно чуждые для глаза всякого нонденайского льва зеленистые лесополосы, сведённые почти в кромешную глушь. Куда более естественными и обыкновенными ощущались лишь срединные земли: тут таились лишь скромные саванские просторы, изредка присыпанные то редкими деревцами и кустарниками, то камнями да невысокими пещерами. Здесь обитала большая часть вальсавийских львов, здесь же полагалось устроиться на отдых и новым гостям из Нонденаи.       Сразу же пришлось смириться с тем, что не обмочить лапы здесь было попросту невозможно: бурный речной поток устремлялся от горизонта к горизонту, и ни иссушенных низин, ни каменистых высот, ни поваленных деревьев не наблюдалось нигде, а потому оставалось лишь переплывать, преодолевая ледяную, бьющую с самих глубин воду почти по самые плечи. Юная ильсиви, немного страшившаяся вольных течений, поначалу не поверила, что это единственный способ добраться до восточной поляны, и даже поинтересовалась у одной из здешних львиц, что вдумчиво полоскала хвост у берега, нет ли иного пути, на что тут же получила резкий и категоричный ответ:       — Нет. Лезь в воду, нонденайка, шерсть всё стерпит.       Самки Вальсави тоже ощущались иначе. Как и сами здешние земли, полнились они дикости, чувств и контрастов. Тела и лапы у них были куда более видные, совсем не полные, хоть и слегка округлые. Шерсть росла пушистой, слегка растрёпанной, но в этой небрежности не ощущалось безродности, а скорее какой-то острый, вполне эстетический посыл. Ушки у многих были слегка надорваны, а глаза притеняли чёлки, но не обычные, а цветастые — тёмные, рыжие, карие, точно у самых молодых львов. Сам окрас менялся от изожжённого янтаря к исчернённому золоту, и не виделось в нём никаких млечных просветов, свойственных львицам Нонденаи. Движения казались более простыми, даже немного вызывающими: вальсавийки не стеснялись играть хвостами и попами, не боялись сверкать глазками, не страшились казаться живее, чем следовало. Пока Тали старалась ступать по земле мягко и осторожно, словно лаская, словно извиняясь перед нею за свою грубую потребность, всякая здешняя кошка вжимала почву цепко и остро, точно добычу. Каждая полнилась кровью охотницы и молоком матери, и чем сильнее вглядывалась Тали, тем сильнее замечала это странную, естественную изящность в их непосредственности.       А ещё она заметила, что самок в Вульсваи было куда больше, чем самцов. За всё время следования к поляне, помимо встреченных ранее стражей, она заметила лишь несколько непримечательных седогривых львов — и все они были довольно ветхого вида.       Коснувшись холодной воды, дочь Нонденаи тотчас одёрнула лапу, стряхивая с неё капельки изледенелой влаги.       — Что, покусала тебя Тихая? — хохотнула вальсавийка. — Ну ничего, привыкнешь, она всех гостей так испытывает.       — Не вижу в ней ничего тихого, — ильсива обиженно ударила хвостом по стремительно несущемуся потоку воды, — Я бы назвала её Холодной.       — Вам, нонденайцам, лишь бы что-то обозвать, — неодобрительно ощерилась незнакомка, бойко встряхивая шерсть и заныривая по самый загривок в реку с такой невозмутимостью и негой, словно та была теплее молока, — А ты прислушайся, прислушайся к ней повнимательнее, и тогда услышишь её истинное безмолвие, — к совершенному изумлению Тали, львица вдруг перевернулась на спину и безвольно поплыла по течению, прикрыв глазки, да чуть побивая лапами и хвостом по пружинистой глади, — Не противься ей, но следуй.       Обречённо выдохнув, юная ильсиви медленно заступила в воду, ощущая, как схватывает дыхание и само сердце, как немеют искалываемые лапы, как отчаянно ведёт в сторону скоротечный поток. Прижатый к груди панцирь тянул на дно, извивавшие его лианы сжали шею так, что трудно было выдохнуть. Всеми силами отбиваясь от ледяных объятий, вздирая мордочку к солнечному и ясному небу, Тали с невероятным усилием преодолела это дикое препятствие, успев наглотаться воды, взмокнуть всем телом и оказаться снесённой едва ли не к самому южному краю поляны.       Там её поджидал отставший от остальной группы Архан. Приняв её судорожную лапу, он помог ей выбраться на сушу и терпеливо присел на хвост, выжидая, когда морская львица как следует откашляется, вытряхнет из шерсти всю влагу, да немного попридёт в себя, нежно пригреваемая жаром дня и его внимательным взором.       — Ты останешься здесь? — голос стража казался привычно бесстрастным, но Тали без труда нащупала в нём хрупкое чувство тревоги.       — Да… — она вспомнила об этом впервые за долгое время. Колючий холод чужих земель не обещал простой и понятной жизни, и львица не смогла забороть рвущуюся наружу слабость.       — Зачем? — Архан терпеливо принял её влажные прикосновения.       — Чтобы быть с этим… — всхлипнула из-под гривы самочка, — С этим зорчим, Мраву…       — Зачем? — с уже совсем нескрываемым изумлением переспросил страж.       — Стать его Младшей, — отчаянно тёрлась о него львица, — Помогать ему во всём…       — Зачем тебе это? — черногрив даже отстранился, желая посмотреть в самые глазки кошки, убедиться, при своём ли разуме она.       — Потому что… — сглотнула слезу та, — Потому что так сказал Владыка…       Архан умолк, его морда приняла привычно-серьёзное выражение. Посмотрев на группу нонденайцев, нашедших свой беззаботный уют на Большой поляне, он снова обратился к Тали:       — Мы вернёмся через несколько дней, — его когти осторожно впились в плечико львицы, — Если потребуется, уйдём вместе.       — Нет! Стой!.. — кошка отчаянно уцепилась за лапу, не желая её выпускать, не желая терять своего хранителя, — Останься… — её глазки полнились слёз, — Пожалуйста, останься…       — Мой путь с моей группой, — в движениях самца ощущался конфликт, — Я должен следовать и защищать их, всех их. Таков мой долг. Таков мой путь.       — А как же я? — дрожал голос львицы, дрожала она вся.       — Мы встретимся через несколько дней. Здесь, — терпеливо повторил страж, — Все тропы ведут в Вальсави. Я найду тебя. Будешь готова — продолжим путь вместе.       И он ушёл к остальным, оставив юную ильсиви в одиночестве, потерянную и брошенную, задуманную на растерзание чужому прайду и всем его обитателям.       Тали беспомощно наблюдала, как удаляется хвост хранителя. Ей захотелось взвыть и зарычать, прямо здесь, в самое небо, во всю пасть, безутешно и отчаянно, но она снова сдержала в себе эту боль, направив её в уже привычную стихию — лапы.       Проносясь молнией вдоль реки, не видя и не слыша никого и ничего, она остановилась лишь тогда, когда очертания знакомых нонденайских морд окончательно поглотила даль.       «“Таков мой долг…”, “Таков мой путь…”», — со внутренней злобой, но больше с горькой обидой повторяла себе несчастная кошка, поджимая уши и пряча влажный взгляд от мира, — «Что это за долг такой, что отдают его каким-то чуждым и бесчувственным вещам, а не тем, кто дал тебе всё, кто отдался тебе весь?…»       Тихая всё так же билась о песчаный берег. Завидев её воды, львице вдруг захотелось броситься в них да утопиться, и она даже было приступила к этому бесславному плану, но едва отдавшись ледяным объятиям, заприметила по другую сторону несколько острых и любопытных вальсавийских морд и решила, что не оставит им чести лицезреть свою погибель. Холодная влага вновь напитала шерсть, но в этот раз она совсем не мучила, а скорее умиротворяла внутренний огонь, и сделав несколько осторожных шажков по колючему каменистому дну, Тали немного успокоилась и даже нашлась с силами переплыть буйный поток. Последние следы её особых, млечных отметин излизал ледяной язык Тихой, и она вышла из воды уже не как ильсиви, но как простая и непримечательная львица, разве что обвязанный панцирь на груди выдавал в ней былую ученицу Анриэль.       Усевшись у берега да отряхнув шерсть, Тали вновь обратила взор на прозрачную, бойкую гладь. Что-то в ней было необычное, крайне привлекательное, манящее к себе. Изумлённая кошка даже подобралась ближе, осторожно касаясь лапой краешка воды и разглядывая в отражении себя, чистую и благородную молодую львицу, что несла род Нонденаи и преданно следовала пути ильсиви. Тихая переливалась, искрясь в лучах солнца, и казалось, что силуэт кошки сменяется, что сменяется и сама Талиэль, и внезапно что-то так кольнуло по глазам, что пришлось выдохнуть, а обмершее поначалу сердце вдруг забилось в неистовстве.       Увлечённая всеми этими ощущениями, самочка даже не заметила, как к ней подобрались несколько вальсавийских кошек, сгоравших от любопытства и ехидства.       — Как тебе купание, нонденайская дочь? — подала голос тёмненькая кошка с необычайно длинными, когтистыми лапами. Её подруга уже улеглась на хвост и теперь старательно вылизывала себя прямо у сокровенных мест, не смущаясь ни Тали, ни гулявших поблизости седогривых самцов.       — Хорошо, — гордо вскинула мордочку ильсиви, — Я слушала голос Тихой.       — О-о-о, — со значением переглянулись подружки; казалось, их вполне устроил подобный ответ.       — Я ищу вашего зорчего. Его имя Мраву, — Тали приблизилась к ним, помня о том, что на расстоянии молвят лишь враги.       Кошечки впечатлились ещё сильнее.       — Зорчего? — переспросила когтистая самка, — А зачем он тебе?       — Что, нонденайка истосковалась по львам позамысловатей? — фыркнула другая, облизывая заляпанные губы.       — У меня к нему разговор, — сохранила невозмутимый вид Тали, не желая углубляться в подробности.       — Что ещё за разговор?       — Дело крайней важности. От самого Владыки Вордена ун-Амстандена. Не для простых ушей, — состроила эффектную осанку львица Нонденаи.       — Владыки? — вальсавийки переглянулись да похмурили бровки, не до конца понимая, лжёт ли им эта гиенья дочь, или же говорит истинную правду. Чуть подумав, да побив хвостами, они неохотно сдались:       — Видишь несколько надломанных скал у тех больших деревьев? — одна из подружек ткнула коготком туда, где уже начинались лесные владения, — Там он. Сразу его найдёшь, почуешь.       Благодарно поклонившись слегка растерянным львицам, Тали последовала нужной тропе, стараясь не испускать из виду каменные обломки. Чувствовала она себя здесь очень неловко. Не жадная до внимания молодая львица имела привычку проскальзывать скромной и тихой тенью, не тревожа остальных. В Вульсваи же это было попросту невозможно: её необычайно светлая, нежно-персиковая шерсть столь сильно контрастировала с тёмным окрасом остальных кошек, что она снова и снова оказывалась в центре чьих-то слов и мыслей, и хорошо если самочьих.       Но кое-что её занимало сильнее всякого смущения. Хотя абсолютно всё вокруг — и земли, и воздух, и запахи, и львы, и даже их говор — казались ей совершенно чуждыми, она вдруг впервые ощутила некое странное переживание, словно кто-то наконец-то испустил её хвост из цепкой хватки, словно ей дали шире дышать, словно с самих глаз сошла извечная дымка.       И вот она следовала вперёд, в пасть и когти самой судьбы, безумно страшась пропасть как благородная дочь Нонденаи, как гордая сестра ильсиви: и сгорала в озноблённом любопытстве, желая всё это испытать, познать, пережить.       Уже оказавшись рядом с пещерами, она глубоко вдохнула носом, стараясь изловить льва. Нюх не подвёл: один из широких мрачных проходов явно зазывал самцом. Выдохнув и тревожно поцарапав лапками землю, Тали зашла внутрь, щурясь и вглядываясь в полумрак.