Зорчие

***

      Неопытная в долгих странствиях Тали поначалу решила, что самым трудным в пути станет неловкий разговор с едва знакомыми львицами, однако вскоре оказалось, что всего мучительнее — сам путь.       Когда её группа остановилась у небольшой, извилистой речушки, дабы испить воды и дать немного покоя измученным лапам, юная ильсиви почти свалилась с них, отчётливо осознавая, что подняться вновь будет непросто.       Долгая сухая тропа безжалостна исцарапала и выжгла её нежные, розовые подушечки, и теперь они горели так, словно их хозяйка сезонами предавалась яростной охоте. Тали и раньше приходилось покидать родное и уютное гнёздышко целительниц Нонденаи, но это почти всегда оказывались непродолжительные розыски трав и корений в прилегающих владениях прайда, где можно было в любой момент остановиться да передохнуть, спрятаться в тени, или даже просто оставить это дело, вознамерившись окончить его в один из последующих дней. Ещё сильнее отягощал путь обёрнутый вокруг шеи панцирь, казавшийся поначалу совсем невесомым, под гриву же дня обратившийся тяжеленным камнем, лианы которого так истёрли шерсть, что от их лёгких касаний стало больно жечь.       Львицы поопытнее и попроще смотрели на неё издали да тихонько посмеивались, с удовлетворением отмечая между собой, что даже осанистой и изласканной судьбой ильсивочке иногда приходится попортить свои породистые лапки вместе с остальными, куда менее привилегированными братьями и сёстрами по прайду. Впрочем, всё это ощущалось как лёгкая колкость, едва ощутимое царапание коготков по ухоженной шёрстке Тали — вслух да и в мыслях никто особо не испытывал неприязни к своей юной целительнице. В этом не было ничего удивительного: несмотря на свой скромный возраст, львица успела помочь и залечить едва ли не половину следовавшей с нею группы.       — Иди в хвосте, не спеши, — с жалостью и пониманием посоветовали ей охотницы постарше, — Главное, держись нашего стража.       — Да, — взяла слово Старшая мены, — Арха́н! Присмотри за ней!       Молодой лев, с тоскою поглядывающий на оставленные ими саванные дали, на миг обернулся и быстро кивнул.       Они снова выстроились и направились дальше, на север, стараясь держаться берега реки. Впереди, как и прежде, шёл Старший страж, вынюхивающий и высматривавший всякую угрозу и опасность, готовый ко всем и ко всему в любое мгновение, под всякий вздох. На выверенном отдалении от него шли львицы помоложе и половчее, самые быстрые, самые выносливые; за ними следовали те, что были постарше и послабее; посреди же этой самочьей стайки несменно и непреложно держала своё место Старшая мены, следя за всеми и сразу. Наконец, на небольшом отступлении от группы ведался второй страж, Младший, посматривающий за тем, чтобы никто не затерялся, не отбился, но главное — чтобы не подкрался какой коварный дикарь.       Рядом с ним и последовала Тали, всеми силами стараясь держаться чуть впереди. Слегка прихрамывая, она тихонько шикала и прижимала уши, когда очередной капризный камешек или шипастый корешок нежданно впивались в лапку. Смущённая тем фактом, что у самых глаз самца бессовестно сверкают её бёдра, она старательно поджимала к себе хвост, держась степенно и скромно.       — Ты тратишь много сил на глупость, — без особых трудностей поравнялся с нею молодой черногрив, — Так ты далеко не уйдёшь. Легче в мыслях. Здесь твой этикет напрасен. Шире лапа, выше хвост, — речь его была коротка и обрывиста, таков был по характеру едва ли не всякий охранитель прайда.       — Я… я не могу, — зарделась в смущении ильсиви, — Это неприлично.       — Что именно? — упрямым, непримиримым умом стража допытывался лев, — Что я что-то увижу? Я всё увидел. Там всё хорошо. Прятать не нужно. Нужно показывать и гордиться.       Так и случился их первый разговор. Хранящие львы были просты на слово и несгибаемо-прямолинейны в своей воле — и в этом было немало смысла, ведь всякий день, всякое мгновение могли стать для них последними. «Живи смело, живи быстро» — говорили многие опытные стражи.       Заслышав уверенные слова Архана, самка не стала с ним спорить, и даже как будто бы сама поверила в них, и дальше следовала куда свободнее и вольнее в движениях. Конечно же, она не стала держать хвост возведённым к небу, всё-таки это была привычная поза львицы-любимицы, львицы-шлюшки, но то тут, то там как будто бы нечаянно его поддевала, обнажая все свои сокровенности, желая подзадорить глаз самца, и чем больше она этим занималась, тем больше нравилась ей эта игра.       «Интересно, у него есть своя львица?..» — думала Тали, продолжая испытывать взгляд черногрива, — «Хотя навряд ли, он же страж…»       Она часто слышала о том, что стража невозможно влюбить, ему можно лишь отдаться. В отличие от всякого иного самца, такие львы несли верность всему прайду, а не какой-то одной, избранной душе. Бессменно странствуя у границ земель, они редко попадались на глаза остальным, представляясь лишь на важных, общих сборах. Предаваясь одиночеству, многие из них становились диковаты, а некоторые — ещё и хамоваты, отчего к ним с добычей направляли исключительно самых стойких и выносливых львиц, ну или тех, кто чем-то надерзил мастерице охоты и самим старейшинам. По этой же причине, большинство кошек в Нонденаи предпочитали строить жизнь с более понятными и постоянными самцами: помощниками по охоте и целительству, советниками и старейшинами, старыми или истравмированными, среди которых, впрочем, немалую часть тоже составляли стражи, когда-то оставившие своё служение прайду, как случилось с отцом Тали.       Однако львицы всё же любили этих львов — и не только потому, что те берегли их покой. О них рассказывались всякие небылицы: и про их особые способности в любви, и про какого-то странного зверя, что изрывался из самих глаз, лишая воли, вынуждая к слепому, абсолютному подчинению. Тали не особо верила во всё это, полагая что всякая подобная история — плод нерастраченной фантазии львицы, изголодавшейся по чему-то удивительному в этом простом и односложном мире, полном лишь утренних и вечерних охот — и всё же не могла не почуять странную дрожь, исходящую изнутри всякий раз, когда её плоть украдкою предлагалась глазу стража, совершенно беззащитная и изводяще желанная.       «Что он сейчас думает, мррр?.. Наверное, считает меня какой-то жуткой шлюхой», — хвост пристыженно вжался в пышный бутон, — «Хотя… он ведь и сам сказал, что можно… да и мало ли чего он там думает, как будто у благородной львицы нет права вести себя естественно!» — кария кисточка вновь воспарила к небу.       За всеми этими мыслями и играми чувств молодая львица совсем позабыла и про измученную лапу, и про изнуряющий путь, а опомнилась лишь когда небо окрасилось кровью уходящего дня, и где-то впереди зашумели, заворковали голоса.       Поначалу Тали не поняла, почему группа решила сойти с пути и направиться в сторону густых зарослей, и лишь пробравшись сквозь череду высоких и весьма колючих кустарников, она с изумлением обнаружила небольшую каменистую возвышенность, старательно упрятанную под мхом и листьями папоротника.       Там и решили заночевать. Юной ильсиви, впервые познавшей свой лапоход, всё здесь казалось необычным, опытные же львицы, странствовавшие уже не раз, знали это место почти как свой дом, и сразу же объяснили Тали и где лучше спать, и где отыскать свежую воду, и как лучше размять уставшие лапы.       — Вот так, отряхивай их и побивай, — учили её старшие сёстры, востря и играя коготками, и кошка послушно следовала их указаниям, сжимая и разжимая ноющие подушечки и пушистые пальчики, пока и впрямь не почувствовала некоторое облегчение.       Утолив жажду, львицы устроились в одной из наиболее просторных пещер, укрываемые со входа тенями двух сильных и смелых стражей. Тут же пустились те самые, обыкновенные вечерние разговоры взрослых кошек: и про охоту, и про стихию, и про самцов, и про львят. Тали с истинным облегчением стянула с себя панцирь и прижалась усталым боком к изогретому камню пещеры. Она уже начала потихоньку дремать, надеясь, что всякое обсуждение обойдётся без её участия, но тут подала голос Старшая мены:       — Устала, Тала?       Остальные львицы тихонько фыркнули, небрежно набивая хвостами да украдкой поглядывая на сонную ильсиви.       — Да… да, госпожа, — очнулась львица, приподнимая мордочку и растерянно осматриваясь.       — Ну ничего, — Эланда отряхнула ушко, на которое уселся бесстрашный жучок, — Завтра к вечеру уже будем в Вальсави. Придёшь, как следует отдохнёшь. Я поговорю с их правителем, он даст тебе покой.       — Спасибо, — скромно и благодарно склонилась Тали.       — А чегой-то её Наш отправил туда? — заворковала одна старая львица с исцарапанным, подслеповатым глазом, — У них что там, своих ильсив нету?       — Я слышала, она в помощь их Зорчему, — заговорщицки прошептала другая, куда более молоденькая самочка с надкусанными ушками и пятнышком у самого подбородка, — Будет его… Младшей, — последнее было сказано с особенным, старательно измеренным ехидством.       Остальные кошки в группе поспешили обсудить эту едкость, Эланда разочарованно закатила глаза:       — Язык твой остёр, Ула, им льва радовать, не уши.       Несколько самочек смешливо уркнули, Острейшая же не собиралась сдаваться:       — Ну вы сами подумайте, зачем она ему? У него же была эта… Как её там…       — Мура́ши? — повела ухом одна из старых львиц, что-то старательно припоминая.       — Да-да-да. А потом ещё эта, — накручивала лапкой в воздухе Ула, — Иля эта.       — Иллиэ́ль, — строго поправила её всё та же старая львица, чтившая особую, благородную силу всякого имени.       — Ну да, она, — небрежно кивнула самочка, — Так что же, он и ту, и другую бросил. Попользовал — и выгнал. Слыхали же уже, позор-то такой. И с нашей точно так же: позабавляется — и бросит.       Львицы неопределённо запричитали. Тали почувствовала, как теряется в жалостливых и смешливых глазах остальных, её щёки исполнил жар.       — А может и понравится она ему. Такое бывает с возрастом, находишь себя в молодом, новом, — заметила другая старая львица, явно что-то знавшая о жизни.       — Да этому невозможно понравиться, — хмыкнула Ула, — Ему лишь бы что посвежее насадить на свой отросток!       — Светлейшие небеса, Ула! — Старшая неодобрительно покачала мордой, — У тебя все мысли об одном. Быть может, тебе пора львом обзавестись? Или даже двумя, чтобы наверняка, — раздались одобрительные смешки, — И никого этот Мраву не пользовал, никого не изгонял, все пришли и ушли сами. У Зорчих особый статус, им ни в охоту, ни в охранение выходить не следует, вот и бегут всякие ушлые хвостики к нему, надеясь устроить себе спокойную и размеренную жизнь. А там не просто, очень не просто, да и лев он сам — не простой. Бывший страж, повидал немало, наверное, и убил немало. Всякое говорят про него, странные вещи я слышала.       Львицы постарше, бывавшие не раз в Вульсваи, с пониманием закивали.       — Я тоже много чего про него слышала, — не сдавалась молодая хищница, — Видали, каких примерных кошечек прогнал? Думаю, это неспроста, очень неспроста. Не нравится ему, когда рядом самки, — она выдержала хитрую паузу, — А всё потому, что он не совсем по ним.       Старые охотницы возмущённо выдохнули, а те, что были помоложе, тихонько захихикали да забили хвостами, представляя какого это, когда сразу два льва.       — Вот ты придумаешь тоже… — недоверчиво покачала мордой та, что была с расцарапанным глазом.       — Ничего я не придумываю, — победоносно вскинула носик остроязыкая самка, — У них там, в прайде, и не такая грязь бывает. Вальсавийцы же чистейшие дикари, берут то, что можно, не разбираясь лев, львица или ещё какой зверь — лишь бы была нужная щель.       — Ула… — устало попросила её Эланда, — Могла бы ты оставить свои фантазии хотя бы на время пути? Тут с десяток распалённых львиц, и все без своих самцов, а впереди ещё целый день до Вульсваи.       Молодая кошка неохотно кивнула. Старшая же продолжила:       — И я не про вкусы этого зорчего говорила, а про то, что он делает и как себя ведёт. Этот Мраву держится вдали от остального прайда, не вступает в разговоры с гостями, а когда берёт слово — нередко произносит нечто непонятное.       — Может, и впрямь чё-то знает, — вновь рыкнула охотница с подслеповатым глазом. Другая, носившая огромный шрам вдоль плеча, отчего-то тяжело выдохнула.       — Да глупости, всё это глупости! — не унималась Ула, — Обычный старый лев, просто живёт один, вот и стал такой странный, дикий…       — Стражи тоже почти всегда наедине с собой, — прекратила свои старательные умывания одна из молоденьких львиц — гостья из Арстау, — И ничего, и всё с ними хорошо. Очень даже хорошо, — она сладко муркнула, возвращаясь к своему делу.       — Да-а-а, — в унисон потянули несколько других, доселе молчавших сестриц.       — Пусть так, но это всё равно самый обычный лев, свихнувшийся на своих непонятных увлечениях и своей… бывшей Младшей.       — Я́сси, — вставила слово львица, хранящая тайны имён.       — Да, Ясси эта. Говорят, он как потерял её, совсем несносным стал, — Ула обратилась к затаившейся в углу Тали, — Так что ты, сестрица, не бойся его. Сразу покажи, кто тут истинная дочь Нонденаи!       — Думаю, она сама поймёт, что делать, — ухмыльнулась Эланда, — Вряд ли ильсиве нужен совет простой охотницы…       — … на львов, — тотчас добавила подслеповатая старейшая, и все остальные довольно зафырчали.       — Я не собираюсь отказываться ни от чьих советов, — промурлыкала Тали, наблюдая как щерится от недовольства оскорблённая молодая львица, — Охотницы нужны прайду, как всякому рассвету необходимо солнце, — она осторожно приподнялась и положила лапку на лапу Ули, — Спасибо, сестра, твои слова весьма… разумны.       Хотя юная ильсиви и попыталась укрыть свою иронию под семью шерстями извилистой речи, неопытность и жгучая молодость в груди всё же сыграла свою скверную роль. Особенно приметные на ум и ухо львицы тихонько хохотнули, некоторые из охотниц лишь раздосадованно покачали мордами. Остроязыкая самочка ещё чуть попредавалась своей гордости, но быстро сдалась, принимая это, пусть и унизительное, но всё же довольно откровенное признание ильсивы. Они потёрлись мордочками, выражая жест измученного дружелюбия, и на том и оставили своё едва начавшееся противостояние.       — Прошу меня простить, — Тали выдохнула, обращаясь к остальным и переступая чуть онемевшими лапками в глубокую тень, — Очень устала, лягу пораньше.       — Конечно, дитя, — вмиг кивнула Эланда, поглядывая на темневшее небо по ту сторону пещеры, — Да и нам уже пора. Давайте, мои кошечки, делайте свои потайные дела — и спать.       Спрятавшись подальше от остальных, Тали ещё долго пыталась уснуть, прислушиваясь к утихавшим разговорам старших львиц. Когда всякий шум сменился сопением, она ощутила на себе чью-то худощавую тень. Подняла взор: несомненно, это была та самая молчаливая охотница с глубоким шрамом на плече.       — Что-то случилось, госпожа Халили? — дрогнула нинь-ильсиви, ещё хранившая память о том, как исцеляла болезненные раны у львицы.       Она вдруг помнила, как уже под самый вечер, когда они прятались в ветвях могучих баобабов, Анриэль внезапно изрекла:       «Иногда мне кажется, что я и вправду лечу, а иногда — что всё это лишь внушённая мысль. Такая рана, как у неё — и заживёт, вижу и чувствую — и будет она ходить и охотиться, как и прежде, точно ничего не было. Но сколько раз я видела, как лишаются лап и погибают от столь мелких и нелепейших царапин… И всякий раз, берясь за смеси, я рассуждаю — вношу ли я в мир хоть толику пользы, либо же это напрасный фантом ума?»       В такие странные мысли наставница заходила крайне редко и неохотно, обязательно добавляя в конце что-нибудь вроде:       «Впрочем, это не повод так плохо готовить настои на рыжих цветах, моя Талиэль, отнюдь не повод…»       Когда Халили подала голос, он оказался крайне возбуждён и взволнован:       — Не верь им, Тали, не верь им всем. Послушай: зорчие не такие, они не простые. Слушай, — она даже немного обхватила лапу львицы, — Тем сезоном, я была там, была!.. И они помогли мне, помогли поговорить с сыном, с моим сыном… — она вдруг вмиг растеряла всю невозмутимость глубокого возраста, предавшись плачу, — Моим бедным сыночком…       — Но госпожа Халили, — сглотнула ильсиви, инстинктивно приглаживая её старую рану, — Разве возможно это? Ведь ваш сын… он же тогда погиб…       Эта была известная, крайне жуткая и дикая история. Тогда в саванне, и особенно подле Нонденаи, вдруг взбушевалась очень скверная и опасная напасть — бешенство крови. Немало охотниц пострадало на тех охотах, попав на рога озверевших гну, но худшее произошло, когда болезнь перебралась на слоновье стадо.       Тёмной ночью, когда никто не мог поджидать кошмара изнутри самих владений, взбешённые создания сорвались с призападных лугов и в слепом безумии бросились на большую поляну, где тогда имели привычку отдыхать охотницы и простые львы прайда. Их дикий вой и яростный топот поперву ввергли в оцепенение многих нонденайцев, что и свершило их дальнейшую судьбу. Тогда под массивную стопу попало несколько хороших и добрых львиц прайда, но что самое жуткое — почти треть всех львят: те, кого не успели вовремя оттащить пойманные врасплох родители.       Среди них оказался и сын Халили. Исполненная боли и ужаса, несчастная мать отчаянно выла то в себя, то в небо, и ещё какое-то время пыталась отыскать жизнь в издавленном родном тельце, пока сама не лишилась сознания, истёкшись кровью из разорванной лапы.       С тех самых пор львы Нонденаи стали ночевать на высоких восточных скалах, да и болезнь сама довольно быстро изошла на нет, но этот оживший кошмар так и остался в памяти у многих, и привычка оставлять стеречь сон одного, а то и двух из стражей, брала начало как раз от тех времён.       Тогда Тали сама проверяла крохотное сердечко львёнка. Она хорошо запомнила эту мёртвую тишину, этот окаменевший, немного растерянный взгляд того, кто успел в самое последнее мгновение увидеть свою смерть, и оттого странно и дико было слышать все эти слова с уст Халили.       «Быть может, просто истосковалась… устала с пути…» — с печалью подумала ильсива.       Но львица и не думала сдаваться. Она громко выдохнула, отчаянно испустив клыки:       — Нет!.. Они показали… показали мне его, моего львёнка… она показала…       — Она?       — Та львица… Ясси было её имя, — выдохнула старая мать, — Она смогла… как-то смогла… Значит, и ты сможешь…       Тали не знала, что и сказать; она продолжала поглаживать и утешать старую охотницу.       — Он тебе всё покажет… всему научит… — немного поуспокоилась львица, — Ты сама увидишь, ты поверишь… Должна поверить…       Выскользнув из объятий, всхлипывая и тихонько завывая, Халили поплелась прочь, углаживая длинным хвостом бездушный камень пещер. Тали же ощутила себя в истинно смешанных чувствах, не понимая, как относиться к подобному откровению львицы. Однако усталость и тяжёлые лапы довольно быстро дали о себе знать, и измученная столь насыщенным днём кошка томно муркнула, свернулась мягким клубком и почти сразу задремала.