Зорчие

***

      Полумрак отдавал холодом, сыростью и пылью. Молодая, ещё усеянная пятнами львица взволнованно следовала по тесному, петляющему коридору серого камня пока не нашла выход в весьма просторную пещеру. Высоченные, сведённые почти в идеальный круг своды тёмного логова заметно контрастировали с не самым завидным ростом кошки, придавая ей ещё меньше значимости. По самому центру этого естественного купола когда-то истрескался да сорвался огромный кусок камня, и теперь оттуда эффектно и величественно нисходили густые лучи яростного солнца саванны.       Талиэ́ль знала, что именно здесь собирались самые важные и властные львы Амста́ндена, когда приходило время очередного Высшего сбора. Они устраивались полукругом, пред ними же восседал сам покровитель содружества прайдов, Во́рден, а если говорить точнее, Ворден ун-Амстанден, либо же Ворден ун-Но́нденаи по имени прайда Нонденаи, в котором родилась и воспиталась львица.       И хотя теперь место сбора чувствовалось необыкновенно тихим и пустынным, по сильному, острому запаху истомлённой власти Тали вмиг ощутила присутствие льва. И не просто льва, но львов.       Она нервно выдохнула и низко поклонилась, встречая строгий и важный силуэт.       — Моё почтение, властитель Ворден.       Огнегривый лев одобрительно рыкнул, уверенно обхватив кошку за подбородок и приподняв мордочкой вверх.       — Талиэль. Ты как раз вовремя. Мы ждали.       Из темноты показался другой лев. То был Харга́р, самец срединного возраста, крепко сложенный, грубо взращенный. Никто не знал, откуда он, никто не знал, кто он, никто не знал, какова его роль в прайде и во всём Амстандене, но тот несменной тенью следовал за властителем прайдов, и оттого небезосновательно считался его личным, главным стражем.       — Ты изменилась. Позволь мне тебя осмотреть, — тяжёлые, испытующие глаза Вордена едва не вытянули всё самообладание из львицы, и оттого она мысленно выдохнула, когда взгляд правителя скользнул вдаль по её естеству. — Твоя наставница была очень тёплого слова о тебе. Ты ведь теперь настоящая ильси́ва?       — Ещё нет… — выдохнула молодая самочка, ощущая как властно и небрежно следует лапа льва по её светло-персиковой шерсти, — Я ещё не прошла Принятие, я ещё нинь-ильсиви… пока нинь-ильсиви…       — Какая разница, — оцарапал её острый, низкий голос Харгара, нашедшего покой на небольшом отдалении, по правое плечо от львицы, — Лечить можешь?       — Д-да… — пролепетала Тали, глядя куда-то вперёд, в тёмное ничто, снова и снова вздрагивая от уверенных и любопытных прикосновений Вордена подле своего хвоста, — Просто… ещё не могу учить других. Только аль-ильсиви может…       — Это не важно, — обрубил лев-хранитель, — Ты познала обучение?       — Почти, — прижала тёмные ушки Тали, сгорая от смущения и тревоги, — Моя наставница говорила… сказала, что я уже готова.       — Прекрасно. Знаешь, зачем здесь? — голос Харгара въедался в сердце, точно клыки, и каков бы ни был его вопрос, лев всегда утверждал, не спрашивал.       — Н-нет… мне просто… просто сказали, что вы хотели меня видеть…       — Кто тебе это сказал?       — Старшая львица…       — Когда она это сказала?       — Утром…       — А сейчас что?       — Полдень…       — И где ты, к шакалу, шлялась? — страж едва не сорвался на рык, приблизившись к самому уху львицы.       — П-простите, я… я… — едва не сорвалась в слёзы Тали.       — Харгар. — благородный правитель Нонденаи закончил с осмотром, и теперь возвращался на своё прежнее место, довольно облизываясь и вытирая мокрую лапу о шерсть, — Хватит. Мы позвали её сюда не для твоих допросов, — он обратился к львице, присаживаясь напротив в самой расслабленной и вольной позе, — Итак, моя преданная и юная Талиши, скажи мне: ты что-нибудь слышала о круге зо́рчих?       — Да… Немного слышала… Мой властитель говорит об особых львах из прайда Вальса́ви? — сглотнула кошка, продолжая сжиматься под рвущим и удушающим взором Харгара.       — Именно, — кивнул Ворден, задумчиво лизнув заляпанный палец, — Что ты можешь рассказать о них?       — Ну… Они… Говорят, они занимаются какими-то странными, непонятными вещами…       — Хорошо.       — И они сами очень странные, даже дикие, особенно этот их Старший… вроде бы его зовут… Мра́ву.       — Так.       — И… Они часто ходят по прайдам… охотницы рассказывали, что у них очень… близкие отношения со многими правителями…       — Что-то ещё? — поднял морду Ворден.       — И… нет… больше ничего не знаю… — быстро закачала головой львица.       — Если ты что-то скрываешь… — начал было щериться страж.       — Харгар!       — Виноват, Владыка, — угрюмо рыкнул лев.       — Хорошо, — Ворден подскочил на лапы и начал возбуждённо ходить из стороны в сторону, да исчёркивать хвостом все свои важные мысли, точно вёл речь на вечернем сборе пред сотнями хвостов, а не у одной запуганной львицы, — Насчёт близких отношений с правителями ты очень верно подметила, о-чень вер-но, — он привычно отдиктовал частями важную для усвоения скромными умами мысль, — И всё это нас очень тревожит. Очень. Знаешь, чего мы боимся?       — Чего? — в искреннем изумлении поширила глазки кошка.       — Ничего, — пробасил над ухом страж, — Лев Амстандена не ведает страха. Тем и известен.       — Это верно, — чуть поморщился, но не стал спорить правитель, — Однако, всё же есть одна вещь, что вызывает в наших сердцах… скажем так… определённые опасения.       Он посмотрел на недоумённую мордочку львицы.       — Предательство, — прорычал Харгар.       — Да, — властная лапа Вордена опустилась на щёчку Тали, — Они слишком сблизились за последнее время, этот зорчий, Мриву…       — Мра-аву… — тихо пролепетала львичка.       — Мраву! — резко вмешался страж.       — Да хоть шакал, — ничуть не смутился Владыка, — Важно то, что он и эти… ну, остальные правящие львы — мы полагаем, что они что-то задумали. Против нас, всего Амстандена, понимаешь?       Самочка с готовностью затрясла носиком, совершенно не понимая, чего от неё хотят эти властвующие умы.       — И мы всё думали, — продолжал правитель, — Думали, как выяснить это, как узнать, как изловить эту подлость, — он расходился в самоярости на каждом новом слове, и на последнем щёлкнул пастью так, что Тали, в совершенстве знавшая, сколько болезненны и сложны в лечении израненные клыки, и впрямь немного забеспокоилась за льва, — И тут, вдруг — какая удача! — его Младшая, самая доверенная львица взяла и сбросилась в пропасть.       — С-сбросилась в пропасть?.. — робко переспросила Тали.       — Ну да, ну или её сбросили… Это не так важно, — отмахнулся лапой Ворден, — Важно другое: теперь её место свободно, а значит, мы сможем кем-то заменить её, кем-то доверенным, очень преданным нам.       В пещере на мгновение воцарилась крайне напряжённая тишина.       — И?.. — опасалась с поспешными выводами львица.       — И тут у нас приходишь ты, вся такая красивая, молодая и волнительная. Самый сок, самый цвет всего Нонденаи, словом, не самка — но радость. По мне так идеальный вариант, чтобы растопить сердце старого и дряхлого мерзавца из Вальсави, не правда ли?       — Ч-что? — подумала, что ослышалась Тали, — Вы хотите отправить меня в Вальсави?       — Именно, — довольно кивнул правитель, приглаживая лапой то её, то свой загривок.       — Но… к-как же… как же сестринство, ильсиви, моя наставница, моё все? — не находилась со словами львица. — Я же… я всю свою жизнь шла к этому, я хотела стать целительницей для своего прайда!..       — А можешь стать много-много большим, — невозмутимо парировал Ворден, — Сильно большим. Ты можешь стать доверенной львицей самого властителя Амстандена.       Безмолвие свершилось вновь.       — Я… я не знаю, — совсем растерялась самочка, едва держась на слабеющих лапах, — Я… это так всё странно… неожиданно… Почему вам просто не отправить туда какую-нибудь охотницу, у нас же их много, а ильсиви, кроме меня, всего две…       — Талиэль, — непоколебимо топнул лапой лев, — Как ты не понимаешь? Нам не нужны простые львицы, и уж особенно какие-то там «охотницы», — он вывел последнее слово с исключительной брезгливостью.       Обхватив стройные, опасливо закачавшиеся плечики, Ворден притянул их обладательницу к себе, едва на уткнувшись о её нежный розовый носик своим острейшим, беспроглядно-чёрным носищем:       — Здесь не поможет ни грубая сила, ни резкая лапа. Здесь нужен ум и утончённость. Эм-па-тия, понимаешь?       Самочка лишь тихонько уркнула, опасаясь перечить своему властителю.       — Ты идеальный вариант, во всём. У нас есть ещё несколько морд на примете, но, откровенно говоря, всё это несравнимо с тобой. Ты — единственная.       Львица молчала, смиренно слушая, и лишь хвост выдавал её истинные чувства.       — Если имеешь трусость отказаться, — тяжёлый голос Харгара вновь пожаловал в уши, — Говори сейчас. То, что предлагает Владыка — величайшая честь, и не тебе решать, кого она достойна.       — Он прав, — согласился Ворден, — Если ты захочешь нам помочь, это тебе весьма и весьма зачтётся. Такие вещи я не забываю, ни-ког-да не забываю, поверь.       Тали сглотнула, находясь в смелости поравняться взглядом со львом:       — Я… я не хотела сказать чего-то плохого… Просто… это так неожиданно… Пожалуйста… — она взмолилась, припадая в новом, выразительном поклоне, — Позвольте мне… дайте мне немного времени подумать… решить.       Лев ненадолго задумался, разглядывая примерно задранный круп молодой самки.       — Хорошо, — мягко проурчал он, приказывая подняться, — Конечно, мы дадим тебе время подумать.       — До захода солнца. Этого дня, — отчеканил страж.       — Пожалуйста, уж постарайся, не подведи нас, — склонился к ней правитель, вкрадчиво обхватывая у шеи, — Завтра очередная ме́на, и будет следовать она в Арста́у, как раз по пути в Вальсави. Дай нам знать о своём решении. Сегодня. Хорошо?       — Хорошо, — пискнула Тали.       — И никому ни слова, — золочёные глаза Вордена почти приткнулись к её собственным, — Никто не должен знать, с какой целью ты решила стать зорчей. На тебя надеется весь Амстанден — помни об этом.       Львица кротко кивнула. Выждав, когда цепкие лапы правителя испустят из плена, она спешно поклонилась и почти выбежала прочь.       Сказать, что этот разговор её совершенно опустошил, значило грубо над ней посмеяться. Она и вправду готовилась ко всякому, тем более что едкие и смешливые языки охотниц весьма недвусмысленно намекали на то, что в пещере правителя с молодой и симпатичной львицей могут произойти самые неожиданные и оскорбительные вещи, но случившееся всё же сумело застать её врасплох, да настолько, что даже мысль о том, чтобы променять своё новое, кошмарное положение на целый вечер унижений в компании одного или даже нескольких самцов, уже не казалась столь уж дикой.       Тали была не глупой львицей, и со всей отчётливостью понимала, что просьба правителя отнюдь не из тех, что терпят слово «нет». Да, конечно, её не выгонят из прайда, не лишат еды, быть может, даже позволят лечить, но о каком-либо становлении её, как старшей и главной наставницы всего Амстандена, не случится и речи. Скорее всего, отправят в какой-нибудь мелкий и неприметный прайд, или заставят менствовать по землям Единства, что ничуть не лучше. Ещё и будут относиться и обращаться как с той, что подвела, обманула, предала ожидания своего покровителя, своей крови и рода. Всё это казалось сущим кошмаром, истинным приговором для такой молодой и амбициозной львицы, как Тали.       Но сказать «да», значило бросить всё, к чему она стремилась с самого львёношества, самых первых пятен. Она стала ученицей мудрейшей Анриэ́ль раньше всех прочих, и уже с самых первых дней сумела удивить наставницу своим неистовым желанием и влечением лучше понять, лучше узнать, лучше сделать. Несомненно, с такими навыками ей просто суждено было стать самой яркой нинь-ильсиви во всём Нонденаи, и обещать сменить пусть и опытную, но всё же уже видавшую время Анриэль на месте главной, старшей целительницы всего Амстандена. Теперь же всё это шло пылью, и видилось глупым и наивным мечтанием, которому не суждено было случиться.       Талиэль нинь-ильсиви никогда не станет старейшей целительницей, «ун-ильсиви», как её наставница. В лучшем случае её ожидает путь самой преобыкновенной «аль-ильсиви» — и это если повезёт, если ей вообще позволят пройти своё Принятие.       Пытаясь не сорваться в слёзы, она сорвалась в бег, намереваясь как можно быстрее очутиться в тёплых и заботливых объятиях наставницы. Хотя по характеру Анриэль была довольно строгой и суровой львицей, со временем она так преисполнилась нежности ко всем своим ученицам, что стала их второй матерью, той самой, что поймёт, утешит и укажет.       Обитель нонденайских ильсиви была видным, даже завидным местом. Среди пары щедрокроных, сросшихся вместе баобабов, гордо отколовшись от остальных пещер, тянулась просторная каменистая ниша, уходящая своими серыми корнями глубоко под землю, к бурным ледяным водам и мрачным, скованным льдом пещерам, куда прятались и складывались наиболее чуткие к жаре плоды, панцири с настоями и черепки со смесями. Снаружи, на самих ветвях деревьев сушились листья и травы, здесь же иногда отдыхали и прятались в тени сами лечащие львицы.       Именно там Тали и обнаружила Анриэль. Воззвав к наставнице с самым болезным сердцем и дождавшись, когда та грациозно соскользнёт с ветвей, юная ильсива низко поклонилась:       — Моя госпожа, прошу меня выслушать.       И старая львица исполнила это с совершенным вниманием, не сдвигаясь с места, не шевеля и кисточкой хвоста. Несмотря на почтенный возраст, вся невероятная, даже пугающая красота молодости успела сильно въесться в её густую тенистую шерсть, да так, что даже самый невнимательный взгляд мог уследить в этих грубых, изъеденных временем очертаниях изящные, почти безупречные в своей утончённости изгибы и рельефности.       — Вот как, — только и молвила она, когда уже исплаканная, измученная мордочка ученицы наконец-то окончила свой рассказ.       — Угу, — горько просопела носиком Тали, выискивая взгляда, воспаляясь надеждой к своей наставнице.       Анриэль немного подумала, посмотрела куда-то вдаль, тяжело вздохнула.       — Иди ко мне, дитя моё, — она привычным жестом хвоста приманила к себе львицу, встречая её нестерпимые, влажные объятия, — Ну-ну, ничего, ничего, моя хорошая, — истинная мастерица в му́рси, сведшая с ума не одного чуткого на тело самца, она умело массировала ушки Тали, утешая и умиротворяя, — Уруру-муруру.       — Что же т-теперь будет? — вздрагивал со слёз голос львицы. — Как же мы т-теперь?       — О чём именно тревожится твоё сердце, моя радость? — удивительным образом в мурчании старейшей ун-ильсиви ощущалась и ласка матери и строгость наставницы.       — Ну… — тяжело выдохнула Тали, — Я же больше не смогу учиться у вас, моя госпожа, я буду в другом, чужом прайде.       — Это правда, — утвердительно кивнула старая львица, не испуская ученицу из своих лап, — Но ты по-прежнему ильсиви, ты всё ещё сестра утешения, и моя дочь — не по крови, но по духу, сути и смыслу.       — Но я же… я же так и не стала аль-ильсиви… — поникла самочка.       — Да, не стала, — уверенно, даже как будто бы немного жестоко промолвила Анриэль, — А значит, не пришло ещё время. Значит, оно ещё придёт. Главное, что у тебя здесь, — она прижала лапу к груди Тали, — И здесь, — она скользнула выше, пригладив уже загривочек.       Ощущая безутешность своей юной нинь, она смягчилась, ослабила хватку и взгляд.       — Возможно, ты не знаешь, но когда-то давно, так давно, что тогда ещё говорили на древнейшем львиони́се, Принятие аль-ильсиви состояло не в пустом ритуале пред ликом остального прайда, но крылось в испытании, испытании духа, испытании умений и сил. Кто-то даже называл его испытанием судьбы, — старая львица на мгновение улыбнулась, вспоминая что-то томное из времён старого солнца, — И с тех самых пор среди остальных ильсиви ходит шептание, что ученица становится великой наставницей лишь тогда, когда мир, сами обстоятельства испытывают её. И как знать, быть может, это и есть твоё испытание, твоё истинное Принятие?       — Вы вправду так считаете? — с надеждою навострила ушки Тали.       — Так считают все истинные ильсиви, моя хорошая, — старая львица поманила её за собой.       Взобравшись по извилистым толстым ветвям к вершине великого древа, кошки обратили свои взгляды к ясному небу нонденайских земель.       — Моя наставница погибла, когда во мне и половинки твоего хвоста не было, — вздохнув, продолжила Анриэль, — Она не успела отдать знание, и потому эти лапы не умели ни готовить травы, ни лечить, ни утешать. Сначала мне было горько, я подумала, как же так, почему судьба так несправедлива со мной? Но поплакав, я вознамерилась не сдаваться, не подводить память наставницы и обратилась ко всей своей решимости, чтобы стать лучшей, сильнейшей ильсиви для прайда, для всего Амстандена. И как считаешь, Талиши, сносно у меня вышло?       — Да, — сглотнула молодая львица, — Вы самая лучшая ильсиви из всех, что я знаю.       В этом не было ни лжи, ни лести. Для всякой живой души в Единстве прайдов истинные навыки Анриэль казались очевидными. Она возвращала дыхание, успокаивала кровь, исцеляла самые злобные раны, да так, как не умел никто другой. Ходил даже говор, что ун-ильсиви была последней львицей жизни — если даже она не могла спасти и удержать когтями, значит, таков путь. Значит, он окончен.       Наставница уркнула, игриво боднув ученицу в шею:       — Ловка и ласкова на язык ты, моя Талиши. Завистью иссохнется всякий лев, что не познает тебя в любви, — и увидев, как алеет в смущении молоденькая кошка, добавила строже, — Будь осторожна с этим. Наш урок в том, что иногда, когда жизнь пытается укусить тебя в шею, нужно принять её вызов, чтобы справиться с этим, чтобы стать сильнее, стать истинной охотницей жизни. Стала бы я хорошей ильсиви, не случись злой судьбы? Как знать, быть может, я так и осталась бы простой целительницей из Вульсва́и…       — Вы из Вальсави? — позабыв о всяком приличии, перебила её ученица, заслышав старое, уже позабытое имя прайда.       — Да… Оттуда, — тяжело вздохнув, молвила старая львица.       — А вы… вы знали этого… Мраву?..       — Старшего зорчего? Конечно, — наставница облизала губы, — По правде сказать, он тогда ещё не был Старшим… Но что-то в нём определённо было.       — О чём вы говорите, госпожа? — нахмурилась в непонимании Тали.       — Он не простой, даже странный. Но хороший. На самом деле, удивительно многообещающее сочетание в мире живой крови, — загадочно ответила старая Анриэль, — Не спеши отказываться от него. Думаю… — она присмотрелась к ученице, — Он тебе понравится.       — Вот как… Мы настолько похожи? — Тали последовала за нисходящей по ветвям львицей.       — Нет, совсем нет. Хотя… — та на мгновение обернулась, досматривая что-то в мордочке нинь-ильсиви, — Нет, всё-таки нет. Но в этом же и есть весь смысл, верно?       Не изловив, к чему клонит наставница, молодая львица всё же не стала спорить, отлично понимая, что некоторые вещи лучше оставлять без ответа. Оставшись рядом с нею, привычно истерявшись за всяким суетным бытом и делом для прайда, она и сама не заметила, как томный очерк солнца сокрылся среди ветвей, предвещая скорый славный ужин.       Под самую тьму с дальних гор вернулась Вайши, другая юная ученица. Довольная и радостная, что выискала так много редких рыжих цветов, она выслушала историю своей сестры-ильсиви и поначалу даже не поверила — столь одичалой казалась истина — но изловив сильное убеждёние, вмиг погасла в печали, ведь все эти долгие тихие ночи они всегда и неизменно проводили вместе, втроём с наставницей, то рассказывая друг другу легенды и истории Амстандена, то играя в «длинный хвост — когтистая лапа», то просто и бесхитростно придыхая о львах. Теперь же часть всего этого природнившегося уюта безвозвратно терялась, и Вайши, и без того хрупкая и чуткая, мягкая и внимательная, до самого конца трогательно жалась к Тали, помогая ей во всём, стараясь лишний раз ничем не обидеть и не задеть, и была она в этом всём столь тепла и нежна, точно первое молоко молодой львицы.       Когда дела уже подбирались к своему завершению, молодая ильсива вдруг опомнилась, осознала, что забыла рассказать о случившемся родной сестре и родителям. Пришлось попросить наставницу освободить её от дальнейших поручений, и та, конечно же, была не против.       — Помни о судьбе, о клыках, об испытании, — отряхивала её от сухой травки и пряных, въевшихся в шерсть присыпок Анриэль, — И возвращайся сюда не ученицей, но истинной ун-ильсиви!       Они горячо обнялись и распрощались: сперва с наставницей, а затем и с Вайши. Горячо вжимаясь друг в друга, сёстры-целительницы немного поплакали, но утешившись мыслями о том, что разлука не будет долгой, лизнули друг друга в щёчки да расстались, согретые тёплыми словами на ушках.       Сколь нежно и осознанно свершилось прощание с сёстрами-ильсиви, столь резко и потерянно оно свелось с родной кровью. Мать Тали, необыкновенно острая, грубоватая по натуре охотница, поначалу и вовсе не услышала дочь, отмахнувшись от неё лапой, усталая, измученная долгим днём, полным охот в большом, извечно ненасытном прайде Нонденаи. Когда молодая львица всё же сумела отнять немного её внимания и рассказать о случившемся несчастье, извечная загоняющая лишь бросила:       — И чего? Это тебе Старший приказал? — именно так все старые охотницы обзывали властителя Амстандена, — Ну вот и слушайся, великое снисхождение и наконец-то на наш род. Сходишь, побудешь в Вальсави, потренируешь лапы, в общем, не испортишься, ничего тебе не будет.       Дочь сдержала боль на сердце и отчаянно захотела что-то возразить, но мать и слушать не желала:       — «Не услышали мои желания!..», «Я хотела свести путь с травами!..» Ой-ой-ой! Когда я была в твоём возрасте, да даже меньше, пятна на носу! — меня никто не спросил, хочу ли я оттаптывать лапы, гоняясь от восхода до заката солнца за вонючими травоядными! Нет, кошечка, мне сказали — «ты охотница, это — твой путь, теперь беги» — и я бежала! А ты… Да тебе сам Ворден ун-Нонденаи отдал приказ, да в наше время за такие капризы, такие неповиновения лапы прокусывали!.. — мать поначалу сильно взъярилась, приученная опытом жизни быстро обращать все силы во что-то одно, сакрально важное, но заметив, что и без того потерянная дочь и вовсе увлажнила глазки, чуть смягчилась, притягивая Тали в свои хищные, грубые объятия да приласкала её, как помнила и умела ещё тогда, когда охота не изъела все её чувства. — Ты давай, иди, ложись пораньше, дорога долгая, а у тебя лапы, как у гну. И поешь… да, сходи-ка поешь, скажешь, что Линиан разрешила, тебя откормят хорошо, очень хорошо, а не то я им уши отгрызу — так и передай.       Отец же, будучи довольно тихим, таящим в себе мысли и эмоции львом, выслушал Тали с крайне хмурым видом, и можно было усмотреть, как от каждого нового слова дочери, он, имевший какие-то личные обиды и крайне недобрые отношения с главным властвующим самцом Нонденаи, начинал буквально закипать на глазах.       — Вот значит как, да… — он стал ходить из стороны в сторону, не находя покоя, — Вот так, значит, они все решили?..       У Аделаара была крайне непростая судьба. Будучи вполне неплохим львом-стражем, он без особых трудностей выцепил когтями статус Признанного, но когда речь зашла о последнем, самом сильном статусе Неистового, свершилось непоправимое — на одном из самых обыкновенных, мирных обходов он сорвался с одного ветхого каменного уступа, и так сильно отбил лапу, что навсегда потерял возможность вести обход, а вместе с ним — и все свои будущие привилегии и надежды. Для льва это оказалось чудовищным испытанием — стражи редко становились «бывшими», обыкновенно занимая роли в совете старейшин прайда, а тут такая случайность, да ещё и — что совершенный позор — не в бою, но в столь нелепейшей ситуации.       Так и вышло, что в память о своём благородном служении он заполучил лишь извечно хромающую правую лапу, бесчисленное множество укоров от своей львицы, мечтавшей понести потомство от важного и уважаемого стража, а не от «бестолкового доходяги», и скверный, крайне непостоянный характер, грозивший в любой момент обратиться срывом.       Он как мог пытался показать дочери своё несогласие со всем происходящим, и даже пригрозил незамедлительно отправиться к самому «рыжемордому», дабы объяснить тому «как правильно дела делаются», но всем этим не сделал молодой львице лучше, даже наоборот — уже почти свыкшаяся со своею участью Тали теперь была вынуждена беспокоиться не только за себя, но и за то, чтобы отец не натворил чего непоправимого, такого, от чего потом будет страдать уже вся семья.       Немного успокоив разъярённого отца, она устало выдохнула, начиная жалеть, что зачем-то вообще вернулась в родную пещеру. Бесцельно побродив по холодному, никем не изогретому камню, пытаясь найти хоть что-то, что могло бы напомнить о доме, Тали всхлипнула, ощутив как подступает к сердцу уже знакомая, густая волна умертвляющего холода. Уже намереваясь всё бросить — чтобы броситься в тёмные и тёплые просторы саванны, её хрупкая мордочка вдруг уткнулась в мягкую, сладко пахнущую шерсть старшей сестры.       Лана была её образом почти во всём. И именем, и густой, персиковой шёрсткой, и небесно-ясными глазками, и карией кисточкой длинного хвоста, и даже белыми пальчиками на лапках, повторяющих цвет молочной шерсти. От сестры Тали отличали лишь светлые пятнышки у самого живота, оставшиеся из самого детства, да куда более мягкий, уступчивый характер.       — И что ты решила? — внимательно выслушав историю младшей львёны, повела хвостом Лана.       Сестра неопределённо кивнула мордочкой.       — Непросто, ой непросто всё, Талиши, — приласкалась носиком юная охотница, — Но вот что я тебе скажу: не хочешь идти — не иди. Ты останешься моей родной сестрой, и не важно, слушаешься ли ты каких-то важных львов или нет.       — Уррр, спасибо, Ланиши, — жалась к её шерсти львица, не в силах сдержать чувств.       Спутанное отношение Тали к своей старшей сестре точно излизал ветер. Ощущавшая себя частью некоего важного пути, извечно пропадавшая за самыми важными заботами среди остальных ильсиви, молодая львица всегда недоумевающе, даже немного высокомерно поглядывала на Лани, предпочитавшую пропадать за более простыми и житейскими вещами, особенно если их составлял какой-то зрелищный и интригующий самец. Отношение ко львам у старшей сестры и впрямь было довольно прямым и откровенным, за что младшая иногда даже втайне её упрекала.       Теперь же, оказавшись в цепких объятиях хищной кошки, Тали упрекала уже себя, упрекала за то, что успела позабыть, как под этой тёплой и пушистой шёрсткой затаилась любовь и преданность не только чужому самцу, но и своей родной крови. Несомненно, это был не первый раз, когда Лана утешала сердце младшей львицы, пряча и от мира, и от самой себя — но как легко случалось позабыть об этом, когда изо дня в день приходилось взбираться на самую вершину древа ильсиви.       — Расскажешь потом, что за зверь такой, этот Мраву, — муркнула сестрица, хитро щуря глазки, — Ты главное сразу не влюбляйся! Ну, хотя бы пару ночей с ним что ли проведи, посмотри, как он там, во всём ли хорош.       — Лана-а-а… — фыркнула Тали, закатывая глазки, пытаясь увернуться от острых слов и укусов львицы.       — А чего «Лана»? Сама ещё с благодарностью меня вспомнишь… Эх, Вальсави… Вальсави-Вальсави… — мечтательно запридыхала о чём-то прежнем и сладком охотница, — Все тропы ведут в Вальсави, помнишь, мррр?       Тали конечно же помнила. Так часто говорили старые львицы, ещё заставшие времена бурных мен в Амстандене. Сама же фраза не таила в себе каких-то особых тайн и мудростей — земли вальсавийцев располагались почти в самом сердце Единства, разделяя собой все его прайды.       Утешившись близостью, львицы поспешили на ужин, сводя весь путь к рассказам о всяких глупостях и игривостях, словно и не ожидалось никакой разлуки, словно впервые за долгое время они истинно раскрылись друг другу.       Кое-как справившись с абсолютно безразличным куском свежайшего и нежнейшего мяса, Тали выискала глазами высившуюся неподалёку пещеру властителя Нонденаи и тяжело вздохнула.       Весь путь она снова и снова повторяла и прихорашивала свою речь, трижды подменяя всякое слово, чтобы всё прозвучало правильно и понятно, чтобы получилось строго и явственно заявить о своих намерениях и условиях. Да, она молодая львица, да, она ещё мало знает жизнь и мало её ощущает, но она ильсиви, истинная ильсиви, и будущая ун-ильсиви, и уж с ней-то даже всякому важному самцу придётся считаться. Окрепнув в своей уверенности, она даже отказалась от настойчивой компании сестры, желавшей поддержать в столь трудном разговоре: нет, это её путь, и она пройдёт его в истинной смелости, не ведая страха.       В пещере оказалось донельзя шумно, что сразу же заставило потеряться молодую кошку. Внутри и впрямь отсиживал хвост Ворден, вот только вокруг него вилось ещё с десяток морд, преимущественно самцов крайне почтенного возраста, с крайне пустыми, озверелыми глазами и совсем уж озверелыми речами: что и говорить, благородных львов из совета старейшин узнать было довольно легко.       Вмиг замешавшись во всей этой суматохе из криков и рыков, Тали совершенно стихийно очутилась пред самим ун-Нонденаи, что-то настойчиво объяснявшему одному из подслеповатых и подглуховатых гривастых старцев.       — Владыка Ворден… — испуганно пробормотала львица, неразличимая в этой пылкой дискуссии.       Ответом ей был отзвук чужих голосов.       — В-владыка… — повторила она ещё более затравлено и вдруг взвизгнула, — Ай!..       Пользуясь суматохой, кто-то явно хватанул её со стороны хвоста. А если быть точнее — прямо под ним.       — О, Тали! — наконец услышал её зов Высочайший. — Хорошо, что пришла, а то я думал уже за тобой звать. Ну так что, завтра выходишь?       Гул в пещере вмиг стих. Десятки любопытных острых глаз хищно впились в юную львицу.       — Я… я… — не ожидавшая такого внимания, самочка вмиг позабыла все красивые слова, что так старательно готовила, — Я хотела сказать, что…       — Что, что? — поторопил её лапой Ворден. — Солнце, у меня тут дел столько, что пальцев на лапах не хватит посчитать, ты давай, говори, идёшь, да? Да?       — Да… — сглотнула львица, сгорая под многочисленными взорами самцов, — Но я хотела сказать, что…       — Завтра всё, завтра скажешь, — отмахнулся от неё правитель, — Вон, Харгара видишь? С ним поговори. Харгар! Харгар!!! — он рыком попытался заглушить вновь поднявшийся гул.       — Да, повелитель. — хриплый голос донёсся из ближайшей тени.       Они проследовали молча сквозь несколько пещер, он впереди, она на опасливом отступлении. Тали не издавала ни звука, боясь правую лапу Вордена, точно огня. Старый страж же был попросту не приучен к праздному разговору. Его рельефное, безосанистое тело было столь щедро изрезано рубцами и шрамами, что юной ильсиви, видавшей, как молодые самцы умирают и от меньших ран, казалось странным, даже невероятным, что этот лев сумел дожить до таких зрелых и уверенных лет. Сам он был крупен, даже массивен, куда больше среднего льва Нонденаи: тёмная и густая грива, тянущаяся от жутко изодранных ушей до вольно ширящейся груди; сильная, точно рубленая камнем челюсть; размашистые, увитые рядами мышц и вен лапы; длинные и острые когти, способные изрубить любого, кто посмеет задерзить и возразить; толстый и шипованный стержень, довершённый видной гроздью достоинства, той, что может дать любой львице столько львят, сколько она только пожелает…       Тали сглотнула, почувствовав жар под щеками, её хвост взволнованно бился из стороны в сторону. Она шла, теряясь в мыслях и тревогах, и больше всего хотела, чтобы это нестерпимое приключение поскорее завершилось. Наконец, они выбрались в небольшую и неприметную каверну, нестерпимо тёмную, немного душную. Самец остановился, неспешно осмотрелся по сторонам, вдохнул ноздрями воздух, вслушался. Не заприметив чужих глаз, ушей и запахов, он обернулся к львице и оценивающе изучил её, от самой мордочки до кисточки хвоста, после чего низко и властно прорычал:       — Говори.       Она вышла из пещер, когда уже вовсю вершился вечерний сбор, и целый сонм её братьев и сестёр гордо и раскатисто взывали к звёздному небу: столь разные и в опыте, и в возрасте, но совершенно единые в крови.       — Уф, — только и выдохнула она, собираясь с сильнейшими чувствами, что оплетали её изнутри.       Решив прежде смыть с себя всю неистовую ярость вершившегося дня, она старательно искупалась в небольшом поросшем озерце, где голосились уже не львы, но кузнечики и лягушки. Стряхнув с шерсти влагу и всесущие листочки тины, она осмотрела себя в мутном водном отражении. Тяжело вздохнула. Захотелось обратиться взглядом к луне — её наблюдение всегда внушало покой сердцу молодой ильсивы — но робкий силуэт ночного светила успел запрятаться за густой тучей. Пришлось уйти с чем есть.       Когда Тали вновь оказалась у больших пещер, вечерняя уже подошла к концу, и львы Нонденаи расходились: кто ко сну, кто к охоте, кто в обход. Сестрица тоже собиралась в ночную, что немало опечалило Тали, намеревавшуюся провести с ней остаток ночи, но делать было нечего: наказ старших охотниц был нерушим и карался нещадно, и потому, трогательно распрощавшись, они потёрлись друг о друга носиками, как часто делали во львёношестве, да так и разошлись по своим тропам.       Какое-то время она ещё инстинктивно шла на запад, к Стужей реке и охотничьим скалам, прямиком в строгие, зяблые объятия родительского приюта, но в какой-то момент лапа её внезапно остановилась, а затем топнула по земле так, что боль разошлась по самое плечо. Обидевшись и на судьбу, и на своих близких, и на саму себя, Тали горячо и искренне расплакалась, прижимая ушки, морщась от тоски.       Выревев всё, что только оставалось, она пристыжённой украдкой осмотрелась вокруг, опасаясь увидеть свидетелей своего позорного падения, и не приметив — бросилась рысью, но не к знакомым очертаниям каменных джунглей, а к другим: тем, что упрятались под заботливыми кронами древних баобабов.       Лишь упрятавшись под шёрсткой любимой наставницы и своей близкой сестры-ильсивы, она наконец-то смогла ощутить покой и порядок.       Тали и раньше нередко оставалась тут на ночлег, имея привычку засиживаться за делами до самого заката. В этом она была совсем не одинока: старая Анриэль, оберегавшая силы жизни, уже многие сезоны находила в кронах ветхого древа и сон, и целительство. Вайша же, потерявшая своих родителей в совсем бессознательном львёношестве, и вовсе не знала иного места для дома.       Изорвав душу своим заботливым ильсивам, Тали успела переделать все настои и зелья, до каких только дорвалась лапа, и всё жалась к своему любимому старому панцирю с красными полосочками, не желая его выпускать, так он отчего-то ей стал жизненно важен и нужен.       Закончив все дела, спрятавшиеся под звёздами львицы ещё какое-то время ворковали друг другу всякие хорошие слова да истории, и даже дважды успели сыграть в «длинный хвост — острые когти», где Талиши, как обладательница весьма видного хвоста, сумела победить исключительно благодаря мягкости и податливости Вайши, но время утекало нещадно, и сдавленные, неспособные противиться его воле самочки свели его остаток, привычно притыкаясь друг к другу да засыпая под сладко-урчащую песнь старой матери-Анриэль.