Как быть?

       Небо. Выское, белёсое. Выжженное яростными лучами Эллы. Оно надо мной. Холодно. Ох. Что ж так тело-то ломит? Пытаюсь вдохнуть поглубже и захлёбываюсь кашлем. Яростным, душащим, разрывающим лёгкие и голову. Из приоткрытого рта через трясущуюся губу тянется нитка подкрашенной кровью слюны. — Бп-пе… Эп-пе-е… Эп-пе-е-е, — беспомощно выдаёт моё горло — я увидел подошедшего ко мне Эльфи. Какого-то повзрослевшего, даже постаревшего. Лицо омеги со следами увядающей красоты заметно округлилось, да и сам он стал плотнее, из-под просторной рубашки заметен живот. От избытка чувств, вызванного появлением моего Личного Слуги, в промежности потекло, внутренние поверхности бёдер стали горячими. — Ну, что там? Опять? — послышался мужской голос — к нам подошёл высокий молодой парень с ярко-синими глазами. Альфа. — Да, господин барон, оме опять…, — ответил Эльфи, горестно сморщившись. Веник? — В-в-е-е… — улыбаюсь, протягивая ему навстречу руку. Рука тонкая, трясущаяся. С изуродованными хондрокальцинозом опухшими суставами, морщинистая, со старческими пигментными пятнами и чёрными отросшими ногтями потянулась к парню… Что это? Это что такое, а? Голова как чугунное ядро, вот только что, еще на грани сна, она была в порядке, как осознав себя проснувшимся, я почувствовал всю прелесть тяжелейшего похмелья и тупую разрывающую головную боль. Снова ко мне пришло видение будущего. Не хочу…такого будущего не хочу… Лежу на животе. Рядом кто-то… Дышит на меня парами алкоголя. Проявившийся глаз дракона показывает мне помятое лицо омеги. Лежит на животе, лицом ко мне. Лицо знакомое. Короткие сивые кудряшки. Полуоткрытые пухлые сочные губы с расплывшейся полустёртой помадой. Густые ресницы накрашенных глаз со смазанными стрелками. Глаза закрыты. Я тяжело вздохнул. Воздух, пропитанный алкоголем, вырвавшийся из моего рта, шевельнул тонкую светлую прядку волос лежащего рядом. Длинные ресницы дрогнули, голубой глаз омеги открылся, зрачок расширился, узнавая и пугаясь одновременно — голова омеги залилась яркой желтизной с крохотной красной точкой в самой середине. — Не ссы, пацан, — сиплю пересохшим горлом, — прорвёмся… — я же прекрасно помню (?!), что мои глаза способны довести до обморока кого угодно. Ох-х-х… Как тяжко-то! Где-то за спиной, в стороне, завозились, заскрипели пружинами дивана. Чмокнул звук поцелуя… Там-то ещё кто? Энергетическое зрение показывает два крупных человеческих силуэта. Один спокоен — тело наполнено сине-зелёными волнами — спит. А второй, с желтизной дискомфорта в промежности и краснеющей возбуждением головой. Вдыхаю глубже и нос наполняется запахами секса, альфовских и омежьих феромонов. В панике вслушиваюсь в свой организм… Не… Никто, вроде, на мою задницу не посягал… Протягиваю трясущуюся руку, роняю её на тёплую атласную спинку омеги. В меня хлынула информация. Тот прикрывает, смотрящий на меня глаз… воспоминания… он помнит… а я нет… О, ужас! Ужас! Стыдно-то как! Меня, вошедшего в стеклянные двери, встретил высокий — на голову выше меня, красноволосый альфа, почему-то в костюме французской горничной и с чепцом со сборками на голове. Приятным голосом альфа прогудел, показывая рукой в тонкой короткой чёрной перчатке с белыми кружавчиками у запястий, в полумрак просторного зала: — Прошу вас, оме, проходите… С дивана, где сидел Вивиан в ожидании клиента, было прекрасно видно вошедшего оме и Красного Руди, приветствующего его на входе. Оме, с длинными белыми волосами, заплетёнными в замысловатую косу и с плащом на руке, в тёмно-синих очках (ха! Ночью! Видимо, маскируется, чтобы не узнали!), в коричневом кожаном жилете, серо-стальном брючном костюме и сапогах (как не жарко только?) прошёл. Сел на один из диванчиков в привате. К нему сейчас же подскочил официант — молодой альфа в белом передничке с кружевами, угодливо согнулся, принимая заказ… Ну, что ж, оме, так оме… Быстро оглядев своих сотоварищей, так и не сдвинувшихся с места, Вивиан, одетый сегодня в обтягивающие попку и стройные ноги чёрные с искрой бриджи до середины голени на голое тело и в боа из чёрных перьев, с чёрным же чокером с цепочкой на шее, походкой от бедра вошёл в приват и присел рядом с оме: — Оме, угостите? Официант принёс вина, открыл и разлил по бокалам, оме, рядом с которым вдруг оказалось неожиданно комфортно сидеть, потребовал к вину фруктов — действительно, не на голодный же желудок его пить! Выпил бокал, второй, третий, раскраснелся, потребовал от Вивиана, чтобы он помог ему снять кожаный жилет, что тот и сделал, жеманно прижимаясь обнажённым торсом к знатному омеге. Кто бы знал, что всё начнётся так невинно? (невинно для борделя, естественно). Они с оме пили. Оме захмелел, мешая немецкие слова и слова неизвестного языка, орал, требовал ещё вина — в итоге на двоих они выпили шесть (!) бутылок, потом потребовал пива… каких-то коктейлей из бара… Руди, пытавшийся было урезонить бузотёра, сам оказался втянут в попойку — оме, обняв за плечи Вивиана, сидевшего слева и глупо пьяно улыбавшегося, и управляющего, умостившегося справа от оме и тоже обнятого рукой, как потом выяснилось, маркиза Аранда, покачиваясь из стороны в сторону громко орали: Ха! Юви, юви, ю, ха, ха, ха Загорел под солнцем я Как лесной орех, лесной орех, И такой же, как я, Мне омежка нужна! Юви ду юви юви ди ха ха ха Юви ду юви юви ди ха ха ха Дуви ду дуви дуви ди Крепок ты, лесной орех, Так же крепок я, ох, крепок я! Быть таким же, как и я, Должен и мой супруг! Появившаяся охрана, до той поры совершенно не видная и попытавшаяся прекратить бесчинство, сама оказалась втянута в похабное действо. От дивана ночных лордов и леди подтянулись четверо остававшихся к тому моменту свободными, на что маркиз заорал официантам: — Тащи ещё! — а затем провозгласил на неизвестном языке, — Я узнал, что у меня есть огромная семья: и тропинка, и лесок, в поле — каждый колосок, речка, небо голубое, — это все мое, родное, — это Родина моя! Всех люблю на свете я! И действительно, чувство всеобщей любви и братства охватило присутствующих за сдвинутыми в несчастный приват диванами и столиками. Официанты, сбиваясь с ног, таскали из бара, что могли — чипсы, солёные орешки, конфеты — в борделе не было ресторана, а повар, кормивший ночных бабочек завтраком, придёт только утром. Охрана, присоединившаяся к попойке — трое здоровенных альф в кожаных чёрных жилетах на голое тело, тискали взвизгивающих проституток обоих полов. Оме, незаметно удалившись и пьяно покачиваясь, смотался в подсобные помещения, вскрыл кухню и приволок сыры четырёх видов (добрался до заначки повара), окорока, колбасу, хлеб, здоровенную бутыль столового вина, чем вызвал восторг собравшейся за столом компании количество участников которой перевалило за десяток. Принесённое тут же было нарезано, разложено по тарелкам и пирушка продолжилась с новой силой. Взвиги тискаемых омег, хохот, выкрики. На том конце стола затянули песню… К пьянке присоединились и официанты и бармен. В стеклянные двери борделя толкнулись несколько клиентов. Двери не открылись. Маркиз, заметивший пришедших, ни к кому не обращаясь высказался: — Нахер! Посетители, возжелавшие продажной любви, будто забыв зачем шли, повернули назад. Руди, сам выпивший под настоятельные требования оме не меньше бутылки, захмелел и, давясь пьяными слезами, жаловался маркизу: — Оме… вы по…понимае… те, оме… Я его… а он… — Да хто? — оме, протянув руку, пьяно взлохматил короткие красные волосы альфы, уткнувшегося в его плечо. — Ю… — альфа пьяно икнул и вытянул губы в трубочку, пытаясь произнести сложное для него имя, — Ю… фу-ух, ик, Ююю-рген. — А хто это? — оме толкнул плечом повесившего нос Вивиана. Тот, не поднимая головы, выговорил: — Хзн… - Да не спи ты! Кто? — Хо-зя-ин… — по слогам выдавил омега. — А… понятно… Выпей, Родя, выпей, — маркиз повернул голову к Руди, — мы его сейчас… — и в зале громогласно раздалось, так что в номерах, где обслуживали клиентов, вздрогнули, — ЮРА! ЮРА-А! Делмар — альфа-мальчик двадцати восьми лет, прикрыл уши точёными пальчиками с маникюром. — Юра! — орал маркиз, так, что Руди морщился. Прервавшись, оме начал толкать привалившегося к нему Вивиана: — Виталя! Виталя, не спи! Не спи, Виталя… Эй! Кто там! Гитару мне! ЮРА, бля! Давай за любовь! — оме наполнил бокалы Руди и Вивиана, расплёскивая драгоценную влагу на скатерть, — Надо! Надо! Рыжий, давай! Оме единым духом опрокинул свой бокал в рот, привлёк к себе сидевшего с ним рядом омегу, ткнувшись носом в его макушку, занюхал. Вивиан поднёс тонкий фужер ко рту, широко открыл его, глаза омеги сделались бессмысленными, рот закрылся и он так и остался сидеть с бокалом в руке и пьяной улыбкой на лице, глядя на то, как оме уговаривает Руди выпить. Красноволосый альфа запрокинув голову назад, пил, кадык ходил под белой кожей шеи. Проглотив вино, он выдохнул, вытер мокрые губы рукой в чёрной перчатке. — Виталя, ты чего греешь? — неугомонный маркиз, становившийся от выпитого только бодрее и бодрее, толкнул омегу плечом. Вино плеснулось в с трудом удерживаемом бокале. Вивиан отпил, выдохнул — в эту минуту он так любил всех сидящих за столом — и этого неугомонно-пьяненького оме-маркиза и Руди, привалившегося к плечу странного посетителя с другой стороны и Делмара, с упоением целовавшегося с кем-то из охраны, и ещё Ирмина и Гречела, тоже таких же ночных леди, остававшихся на момент появления в борделе маркиза, свободными и сейчас во весь голос хохотавших над пьяными шутками Роландана — альфы-проститута отыгрывавшего сурового воителя, но на самом деле пассива в постели. — О… ме, — протянул Вивиан подняв на маркиза пьяные глаза, — хорошо… — А то! — кивнул тот и снова заорал: — Да где гитара-то?! Тренькнули струны лютни — кто-то из официантов передал маркизу инструмент, оставленный без присмотра выпивавшим менестрелем. Оме, растолкав и усадив ровно Руди с трудом открывшего глаза и теперь влюблённо смотревшего на маркиза, начал перебирать струны и подкручивать колки: — Да как тут… Наконец, совладав с незнакомым инструментом, оме привалился спиной к груди Руди (тот сразу же уткнулся носом в макушку маркиза и блаженно прикрыл глаза) и, глядя на Вивиана, провозгласил: — Песня для нашего Витали… Слушайте… Тихий перебор струн, за столом притихли… Лица повернулись к оме, трезво и раздумчиво напевавшему, на неизвестном, но ставшем, вдруг, понятном всем языке: Не бродить, не мять в кустах багряных Лебеды и не искать следа. Со снопом волос твоих овсяных Отоснился ты мне навсегда. Зерна глаз твоих осыпались, завяли, Имя тонкое растаяло, как звук, Но остался в складках смятой шали Запах меда от невинных рук. В тихий час, когда заря на крыше, Как котенок, моет лапкой рот, Говор кроткий о тебе я слышу Водяных поющих с ветром сот. Пусть порой мне шепчет синий вечер, Что и был ты песня и мечта, Все ж, кто выдумал твой гибкий стан и плечи — К светлой тайне приложил уста… (стихотворение, конечно, бессмертно, но пришлось подправить с учётом сюжета, прости, Серёня). За столом всхлипнули… Роландан — здоровенный альфа-качок, уткнувшись лицом в плечико Ирмина, рыдал в голос. Слёзы залили широко раскрытые глаза Вивиана, неотрывно смотревшего на поющего для него оме. Целого маркиза. Ещё никто… никогда… Оме! Вивиан, не видя куда, поставил бокал на стол. Ножка его, при этом подломилась и он упал, расплёскивая вино между тарелок. «Виви, детка» от Леандера, отсос от Руди, благоговейно не двигавшегося и предоставлявшего сейчас свою широченную грудь для певца, затронувшего такие струны в душе омеги… Всё это ушло куда-то, для Вивиана сейчас существовал только он — омега-маркиз, случайно, судя по всему, забрёдший в их заведение и ставящий его сейчас на уши. А может не случайно? Может — это судьба? Не в смысле брака или любовных отношений, а в том смысле, что такая встреча неслучайна? За спинами сидящих оме и Руди промелькнул высокий силуэт. Юрген, поводя бёдрами и строго разглядывая творящийся бардак — под его взглядом прекращали улыбаться альфы и омеги, официанты вскакивали на ноги, прошёл в приват и уставился на пьяного Руди. Не-е-е… Нам этого не надо. Мы только разогрелись… У нас ещё танцы впереди… И шашлык… Уж музыку-то им всем в голове я обеспечить смогу. Появление сурового хозяина борделя мне категорически не понравилось — что это, в самом деле, такое? Мы тут отдыхаем, а он… Руди выдохнул мне в макушку: — Это он… Юрген… — ЮРА! — заорал я, что есть мочи. Альфа в длинном платье с разрезами вздрогнул, а я телекинезом потащил его к нам: — Садись! Выпей! Закусывай! — я отпихнулся кое-как от груди Руди и сел прямо, отложив тренькнувшую лютню в сторону, за спинку дивана. Сейчас он будет бухтеть, дескать, то нельзя, это не так, вон, народ уже подобрался. ВСЕХ ЛЮБЛЮ НА СВЕТЕ Я! Юрген с хмурым лицом уселся рядом с Руди, подтянувшим к себе раскинутый в стороны подол своего платья и, вдруг, неожиданно для всех выдал: — Гуляем! Заведение угощает! — произнёс и замолчал, сам удивившись тому, что сказал. За столом облегчённо загалдели, по рукам заходили бутылки, из которых наливали в подставляемые бокалы. В головах всех сидевших вдруг зазвучала забойная разухабистая музыка с неожиданно понятными словами: Водка пива водка пива, пад канец карпаратива Пад васточные мативы выпалняем нармативы Водка пива водка пива, пад канец карпаратива Ты уходиш так красива, была крута всем спасиба Джин и тоник джин и тоник, я в душе такой разбойник Не павериш сам не верю, но джин тоник в эта верит Спрайт тэкила спрайт тэкила, меня в оващ превратила Спрайт тэкила спрайт тэкила, меня в оващ превратила Акуратна улажила, нежна лавашом накрыла Водка с сокам памидорным, ну нибуть таким упорным Проста пакраснели гласки, ат двух капилек табаски Водка пива водка пива, пад канец карпаратива Пад васточные мативы выпалняем нармативы Водка пива водка пива, пад канец карпаратива Ты уходиш так красива, была крута всем спасиба После сотачки абсента, стали все гаварить с акцентам И зачем абразаванье, для взаимапаниманья Шакаладный, есть вишнёвый и канешна же миндальный Пробуй чачу, угащаю, ничиво ни заприщаю Хватит пить, паеш закуски, я уш понял что ты руский И паэтаму братэлла, ат Вахбета Изабелла Водка пива водка пива, пад канец карпаратива Пад васточные мативы выпалняем нармативы Делмар, вырвашись из рук тискавшего его альфы-охранника и завлекательно вращая круглой попкой, задрав тонкие руки вверх, стянул с себя длинную обтягивающую сетчатую майку и, оставшись в одних чёрных стрингах, едва прикрывавших крупный альфовский член и не менее монументальные яйца, размахивая майкой над головой, завертелся перед сдвинутыми столиками. Официанты, один за другим выметнулись на импровизированный танцпол. Роландан, Ирмин, Гречел, ещё кто-то из ночных бабочек, выскакивали из-за стола, тащили друг друга за руки, на ходу допивая вино из бокалов и чашек. — Руди, — строго спросил Юрген, — что здесь происходит? Сколько сейчас клиентов в номерах? — ЮРА! Етит твою мать! Какой ты нудный! Отстань от него. Выпей с нами лучше! — незнакомый оме в куртке, штанах и сапогах протянул ему налитый до краёв бокал, — Штрафную! ВСЕХ ЛЮБЛЮ НА СВЕТЕ Я! И неожиданно повторно возникшее негодование хозяина борделя куда-то испарилось. Все окружающие показались ему милыми и весёлыми людьми с которыми не грех и выпить… Мы пили. Орали и плакали. Руди, привалившись к моему плечу и едва не раздавив меня своим весом, ныл мне в ухо: — Не могу, оме… не могу… Тут он, и на меня не смотрит… Переложив расстроившегося до слёз альфу головой к себе на колени (а куда ж тебя девать-то, хороший мой?), я строго посмотрел на Юргена. В глазах двоилось (вот как так? глаз-то нету…): — Юрка, блядь! Ты до чего мужика довёл? А? Плечи Руди затряслись от рыданий. Вивиан счастливо улыбаясь, дремал, привалившись к моему левому плечу. Юрген отвлёкся от созерцания того, как Гречел танцует на сцене, неумело пытаясь раздеться догола, собрал глаза в кучу и повернулся ко мне с вопросительно вздёрнутыми бровями, мол, что? Я погладил красную шевелюру: — Родя, ты как хочешь-то? Что бы он или ты его? Пьяный Руди, утирая пьяные слёзы ручьём катившиеся из глаз и шмыгая засопливившимся носом, буркнул мне в штаны: — Он… что бы… — Ну, вот! Юрка! Дрюкни его. Тебе жалко что ли? Какая, нахрен, разница, где тебе шишку парить? А жопа смотри какая, — я задрал подол платья Руди, обнажая крепкие белые ягодицы. Тот поспешно, недовольно бурча, нетвёрдой рукой одёрнул чёрный шёлк. — Да не нравятся мне альфы, — неожиданно трезво ответил Юрген. А глаза-то пьянёшеньки. — Ну, ради меня, а? — Тебя? Тебя хочу, — безапелляционно выдал альфа, услышав то, что хотел, придвигаясь к нам с Юргеном ближе и опираясь локтем на бедро лежавшего на боку управляющего. Ох-хо-хо. Как тяжело-то с вами. -Не. Не пойдёт, — спокойно отвечаю, — не для тебя мой цветочек рос. Давай выпьем… Чокнувшись бокалами с альфой, я глотнул пару глотков красного вина, зажевал сыром. Вокруг обернувшегося к нам спиной Гречела, а сцена была всего метрах в трёх от нас, собрались едва стоящие на ногах зрители и, хлопая в ладоши, подбадривали импровизированного стриптизёра. Омега уже разоблачился почти полностью — оставались только трусики, из трёх веревочек, по заветам Шиарре. Крутя попкой, он уцепил пальчиками боковые резинки и под ритмичные хлопки тянул их по телу ниже и ниже. Вот уже центральная верёвочка, выворачиваясь и открывая на всеобщее обозрение сладкую щель, выходит из промежности между белыми ягодичками. Омега остановился, будто задумавшись, так и не прекращая извиваться под хлопки зрителей подбадривавших танцора выкриками и свистом. И вдруг в головах у всех присутствующих зазвучало, заставив удивлённо оглянуться — откуда бы это — трио баянистов игравшее бессмертное «Яблочко». Гречел, поймав ритм, завертелся по сцене в полуспущенных стрингах. Юрген, не отрывавший пьяного взгляда от невысокого помоста, захлопал в ладоши, подол его платья встопорщился, задираемый возбуждённым членом. Альфа начал перебирать бутылки, стоявшие на столе. Пусто. Пусто. И тут пусто. Всё выжрали. Я, наблюдая за его поисками спросил: — К вам целитель ходит? — ощупав пьяную голову Руди, я и так знал, что ходит, и даже приём ведёт в отдельном кабинете. — Угу, — отозвался Юрген. — Пойдём… — я вздохнул, перед глазами всё плыло, — к нему в кабинет… — Пойдём! — уверенно согласился Юрген. А зачем? Что я там хотел-то? А! Да! Точно! Спихнув, успокоившегося и задремавшего Руди с колен и толкнув такого же разморённого Вивиана, я, пошатываясь, вылез из-за стола и, дурацки подмигивая такому же шатающемуся Юргену, пошёл с ним в полумрак коридора, ведущего к лестнице на второй этаж, к номерам. — Куда идём мы с Пятачком — большой-большой секрет, — фальшиво запел я, уцепившись за бок альфы, — Ик! Ли-а-апольд! Подлый трус! Голова как арбуз! — Вот… — альфа остановился не доходя до лестницы у запертой двери, — вот… Эт-то… тут… — с трудом он связал пару слов. — Да-а? — поражённо выдохнул я, меня повело в сторону и я снова ткнулся в бок альфы, шатнув и его тоже. Мы с ним почти одного роста. Ну, то есть он на голову меня выше. Они с красным этим одного роста… Да… — Крч… — выдал я, — Ик! Смтр сд… Мы-ы-ы… Ик! Счс туда пойдём… Вот! Там это… Как его… Акавта… Не. Стой! Юрка! Стой! Счас скажу! Аквавита! Во! Глаза альфы, сошедшиеся в точку, уставились на меня: — Зчм? — Балбес! Ты пить-то что будешь? Ща разведём и бахнем! У тя всё вино кончилось, хозяин, мля! — прорвало меня на более связный разговор. — Ты! — глаза альфы округлились, а губы вытянулись трубочкой, — ты, эт… эт-то, — он попытался поводить пальцем перед моими носом — получилось с трудом, — акв… аквв-вавв-иту не пьют! — Э-э, милай! — я перехватил его руку, отчего очки свалились с носа и повисли на одном ухе, открывая зелёный глаз дракона с расширенным круглым зрачком, — да я! Столько её! Ща водяру сделаем и ага! Доктор! Доктор, сука! Открывай! — повернувшись к двери я замолотил в неё кулаком. Юрген попытался меня удержать, положил руки мне на плечи, его повело и он прижал меня к двери всем своим немаленьким весом: — Там… Ик! Нету. Никого, — выдохнул он мне прямо в ухо винными парами, — Оме! — зашептал он, — оме, дай поцелую. Почувствовав опасность для своей задницы, в прямом смысле опасность, член-то у альфы так и стоит, я, частично протрезвев, оттолкнул пьяное тело локтем и буркнул: — Юрка, пошёл в жопу. Дверь лучше открой… Альфа прижал меня к двери, развернул к себе лицом, навис, дыша алкоголем. Я упёрся в его грудь согнутыми руками. Возбуждённый член его упирался мне в пупок — мужик-то здоровый. В голове сквозь шум тока крови, разогнанного алкоголем, захлопал, забил в ладоши Шут… — Эй, — я, освободив одну из рук, сдерживавших сексуальные порывы хозяина борделя, трезвея, пощёлкал пальцами перед его носом, затем поманил пальчиком альфу к себе, тот наклонился пьяно ища поцелуя, — ты на кого батон крошишь, пёс? Я маркиз-искусник. Прямо сейчас я тебя в городскую Стражу сдам, а завтра с утра поедешь на лесоповал, — подняв колено, я подпёр снизу мошонку Юргена, готовясь треснуть его со всей дури. — О-ом-ме… — глаза альфы с трудом сфокусировались на мне, тяжело соображая, потом он жалобно выдавил, отпуская меня, — не надо… лесоповал не надо… — Сам не хочу, — буркнул я. Урод, блин, весь кураж сбил. Ну, ничего сейчас догонимся… Стеклянная бутыль аквавиты, на глаз литров на пять, приветливо блеснула в стеклянном шкафчике с медикаментами открытого телекинезом (я срезал ригель замка) кабинета. Там же стояла и бутыль дистиллированной воды (я понюхал и пальцем попробовал). О! Класс! В графине, нашедшемся в баре, развели водку. Народ собравшийся за столом опасливо косился на плещущуюся в нём прозрачную жидкость. О-хо-хо, ещё и водку их пить учить… Дальнейшее слилось в какой-то калейдоскоп событий. Роландан вслед за Гречелом полез танцевать стриптиз и тоже смог раздеться догола, а затем они оба, в чём мать родила, сидели в обнимку и на спор закидывали свои вещи на люстру, висевшую над нами. Победила, как водится, дружба — сандалеты обоих, повиснув за длинных кожаных завязках и покачиваясь, низко висели над сценой и столами. Я тоже что-то орал, спел по пьяной лавочке гимн Советского Союза, текст 1943 года, это там, где про Сталина, сначала заставив всех слушать стоя (немцы же, блин! Я их, сук! Погодите, ещё до 9 мая доживём!), а потом, вошедши в раж, выстроил нетвёрдо стоящую на ногах публику перед собой наподобие хора и, дирижируя руками и поддавливая гипнозом, заставил петь самих — на русском! Получилось раза с четвёртого. Вивиан, блаженно улыбаясь и чувствуя умиротворение от отпустившего, наконец, многолетнего возбуждения, широко раскрытыми глазами следил за шебутным оме. Намахнув полтишок и закусив мясной нарезкой окорока, я сел рядом с ним, долго глядел на омегу и, уставившись в его ласковые голубые глазищи, вдруг выдал, со злостью выплёвывая слова: Сыпь, гармоника. Скука… Скука… Гармонист пальцы льет волной. Пей со мною, паршивая сука, Пей со мной. Протянул руку, схватил омегу за затылок, до боли вцепившись в короткие светлые волосы. А в его и моей голове гармонь наяривает Камаринского… Излюбили тебя, измызгали — Невтерпеж. Что ж ты смотришь так синими брызгами? Иль в морду хошь? Подтянул к себе покорно шедшего на всё омегу, задрал его лицо вверх и продолжил в широко раскрытые голубые глаза: В огород бы тебя на чучело, Пугать ворон. До печенок меня замучил ты Со всех сторон. Чем больнее, тем звонче. То здесь, то там. Я с собой не покончу, Иди к чертям. Я сжал лицо Вивиана в ладонях. Сильнее. Ну, что ж… Оме хочет ударить? — пришло ко мне по эмпатии. Пусть бьёт… Вивиан согласно прикрыл глаза. К вашей своре собачьей Пора простыть. Дорогой мой, я плачу, Прости… прости… Да что ж ты какой? На всё готовый-то? А если я тебя убивать буду? Ох-х… Человек ты мой, человек. Ты ж меня в первый раз видишь! В бедную, несчастную голову Вивиана ворвался весь тот пласт эмоций одинокого срывающегося в «ночь» человека, устроившего свой дикий загул и сейчас ищущего и просящего о чём-то. Уставшего от этой жизни… Будто пытающегося сказать, что мир слишком жесток, что надо смириться с этим, потому что нет смысла бороться с судьбой. Он как будто просит прощения за то, что так долго не мог найти для себя покоя. А, наверное, и не найдёт. Никогда… Омега вдруг протянул ручку к лицу оме со страшными глазами (очки где-то разбились, пока мы с Юргеном «обжимались» в коридоре) и нежно, невесомо погладил его по щеке. Тот выпустил его волосы, ухватил ручку Вивиана и, не отрывая взгляда нечеловеческих глаз от лица проститута, поцеловал в ладошку и снова прижал её к своей щеке. — Прости, Виви, оме должен быть сильным… Иначе он умрёт… Раздражение ушло, оставив после себя пустоту. И тут только выпить. Выпить ещё надо. — Юрка! Юрка, блядь такая! Ты где! Юрген поднял от стола голову, лежавшую на руках: — О… о… м-м… — Давай выпьем, родной! ВСЕХ ЛЮБЛЮ НА СВЕТЕ Я! Перед альфой оказалась ликёрная рюмочка до краёв налитая разведённой аквавитой — wodka, как обозвал подозрительный раствор маркиз. — Родя! Родя! Родион Раскольников! Вставайте и отвечайте — за что вы убили старушку! — понёс какую-то ерунду оме, расталкивая задремавшего на диванчике с ладонями под щекой управляющего. Наконец, Руди был поднят, чепчик его свесился на ухо, глаза были закрыты. Вдруг он подскочил на месте, лицо, дотоле бледное, порозовело — в белую нежную кожу задницы, преодолевая повысившийся от алкоголя порог боли, кольнуло словно шилом, а уши, проколотые колечками, растёрло гигантскими грубыми ладонями: — А! Что? — Пей давай! — распорядился маркиз, — у нас ещё шашлык не жарен… — Шаш… что? Ик! — сфокусировал глаза Юрген, так и не выпивший свою рюмку. — Мясо на шампурах. На углях жарят… — Не-не-не… Я пас, — попытался поднять непослушную руку Руди. — И… и… я т-тоже-е, — протянул Юрген. — Ну, блядь! Я один что-ли? — я оглядел поле боя. Упившиеся, наплясавшиеся, нацеловавшиеся друг с другом, полуживые, в стельку пьяные, официанты, охранники, альфы и омеги из профессионалов заведения сидели и лежали в разной степени одетости. С люстры свешивалась одёжка Гречела и Роландана, закинутая туда на спор. За спинкой дивана тренькнула лютня — там шевелился, пытался встать на ноги и не мог подняться даже на четвереньки музыкант, её владелец, споенный нами в самом начале. Дела-а… — Мужики! — Юрген и Руди повернули ко мне едва держащиеся головы, — а вот скажите… А чего вы не женаты, а? Руди мучительно поморщился, пытаясь сосредоточиться, открыл рот и вытянул губы пытаясь говорить: -У…у… — наконец, беспомощно выдохнул он. Юрген, сидевший за столом подперев голову рукой и чему-то улыбавшийся, помотал головой: — А на ком? Ик! Оме… О-оме… а вы-выходите за меня, а, оме? Я вас… ик, так люб-лю, ик! Альфу одолела икота, выстреливавшая так звонко, что я такое только у маленьких детей слышал. — Не, — отрезал я, — Тебе нельзя. Ты, — я уставил палец в альфу, — простолюдин… — Ик! Так это, ик! Я титул куплю, оме, ик! — Не. Фигушки, — я сложил сразу два кукиша обеими руками и, вращая, направил их в сторону альфы, — искусник я, ме-е-е, — вывалил я язык убитому новостями альфе. Руди, слушая наш содержательный диалог, таращил глаза, мучительно пытаясь понять, о чём же мы говорим. — Ух, Юрка, я такого омегу знаю! Красивый. Волосы тёмненькие, личико белое, губки розовые, глазки серые такие, по самому краешку ободочек тёмненький. Он тебя любить будет. Деток родит. Ты, вон балбес какой, тридцать пять уже, а всё в платье рассекаешь. Не хочешь дело бросать, вон управитель есть. Ещё двоих замуж возьмешь… Здорово! Домой придёшь, а детки, такие, тятя, тятя, наши сети затащили… ой, не, это не то… Юрген сидел за столом и пьяно кивал головой соглашаясь — верно оме говорит. Жениться надо. -А… о… — послышалось от Руди, так и таращившего глаза куда-то перед собой. — Ну, а ты, Руди, тоже женись. Эх, я таких девчонок знаю! Ой, ну, то есть омежки такие. Тройняшки! Руди, — я дотянулся до шеи альфы, ухватил за загривок и потормошил его, голова красного безвольно болталась, — ты только сам подумай! О! — я показал ему три пальца. — Я… это… пятерых не потяну, — выдал он. — Да не! Трое! — я снова показал ему пальцы. Сколько кстати? Три же хотел, нет? Ну, точно, три — я перебирал рукой пальцы — раз, два, три, четыре. Три же надо! — Они маленькие ещё. Ты, пока дела передаёшь тут, то да сё, они и подрастут. Тебе сколько лет? Двадцать пять?Двадцать пять, — уговаривал я альфу согласно мотавшему красной пьяной башкой, —Ну! А им двенадцать. Через пару лет замуж возьмёшь! Зато! Я тебе их покажу.Потом. А? — А кто тут бу-будет? — послышалось от Юргена, как оказалось, внимательно слушавшего мои речи. — А тут? Тут? Да вот хоть Виталька будет. Эй, Виталька, в управляющие пойдёшь? — толкнул я плечом прижавшегося ко мне Вивиана. — Да он омега! — Да какая, в жопу, разница! Кх-м, кх-м. Зато он изнутри знает как надо. Да? Знаешь ведь? Тот что-то промычал и согласно кивнул. — Ну! Знает! А я в дело войду! Значок повесим! Бордель маркиза Аранда! Лучшие бляди на побережье! Звучит! — меня несло куда-то не туда — искусники и знать сторонились участия в подобных предприятиях всеми силами. А искусники ещё и не посещали. — О! А ещё можно разъездной бордель открыть. Корабль побольше, искусника-водника и вперёд! До Вольных островов и обратно! А! Кур… кру… да что такое, блядь! Круизы, ой, развлекательные… Ну! Вот так это всё и выглядело вчера. Или сегодня? Вивиан, глядя на меня снова вздохнул, я тоже выдохнул, наполняя перегаром воздух номера. В голове омеги тускло засветился красный огонёк возбуждения. Голову целиком он не захватывал, а вот так вот, постоянно тлел, вымораживая и вынося мозг несчастному, превращая его в психически нестабильного нимфомана. Протянув руку, я положил её на голову Вивиана, гася красноватый отсвет, тот молча благодарно прикрыл глаза, почувствовав умиротворение в душе. Где-то сзади и за спиной снова заскрипели диваном. Да кто там? Я осторожно сам себя приподнял телекинезом и посадил на задницу. Я голый? Голый. И Вивиан тоже. Хм… На двух узеньких диванах составленных вместе лежали такие же голые Юрген и Руди. Причём, Юрген спал у стены по хозяйски закинув ногу и руку на Руди, лежавшего лицом ко мне, а спиной к состоявшемуся, судя по всему, любовнику. Я снова тяжко вздохнул. Руди открыл свои красные глаза, внимательно, узнавая, посмотрел на меня. Повозившись, задницей вжался в Юргена плотнее, улыбнулся, смежил веки, чмокнул воздух в мою сторону. — Поеблись, что ли? — просипел я пересохшим горлом. Альфа счастливо кивнул, подтянул к себе кисть спящего Юргена и ткнулся в неё губами. — Бросит он тебя. Он альф не любит… А вы чего за нами попёрлись? — С вами хорошо, оме, — одними губами шепнул донельзя довольный Руди. Вивиан, слушая наш диалог, улыбался и счастливо пялился в мою исполосованную спину с клеймом печати подавления на шее у затылка. Потом он перевернулся на бок и лёг калачиком. Я заволок себя телекинезом к нему и опёрся спиной на тушку омеги. Тот смог дотянуться до моего бока губами, чмокнул бледную кожу и, уцепив прядку из моей гривы, начал вертеть её в пальцах. Я продолжал. — А если бы я, например, вот его бы захотел, — я толкнул локтем Вивиана, — вы бы тоже тут торчали? И вообще кто меня раздел догола? Ты что ли? — я повернулся к часто-часто молча закивавшему Вивиану, просто тащившемуся от моего присутствия рядом с ним, — а их тоже ты раздел? — омега опять часто закивал, закусив палец, чтобы не выдать лукавую улыбку, — и еблись они друг с другом тоже тут? Вивиан фальшиво вздохнул — ну, что же делать, где им ещё в борделе-то совокупляться, как не в одном номере с оме? Тоже мне, клоун, пантомиму он тут мне разыгрывает. — Ну, иди воды хоть принеси, — шевельнул я Вивиана боком, пить хочется, сил нет! Тот, с сожалением расставшись со мной, как был, голый, провокационно виляя попкой, вышел из номера. Через пару минут вернулся, неся с собой запотевший стеклянный кувшин с лимонной водой. Я осторожно, стараясь не тревожить чугунную голову, сполз с кровати, принял у улыбающегося и, как кот, щурящего голубые глазищи, омеги, холодный кувшин с капельками конденсата на стенках и плавающими внутри ломтиками лимона. Приник к живительной влаге… Ох-х-х… Кайф! Ап! Кхе! Кхе! Сука! Ну, что такое! Сзади ко мне вплотную подошёл и почти приник к спине обнажённый Руди, расставшийся, наконец, с желанным телом любовника. Пока я пил и не реагировал на его появление, он потихоньку, миллиметр за миллиметром, приближался ко мне плотнее и плотнее. И вот, он почти касается меня своим телом, дыша мне в темя. Рукам воли не даёт. Уже хорошо. Оторвавшись от кувшина, я, не поворачиваясь, ткнул локтем альфу в живот, заставив его резко выдохнуть. Повернулся и толкнул ледяной кувшин ему прямо в солнечное сплетение: — Возьмите, господин Руди. Поправьте здоровье! И им оставьте! — я указал на так и продолжающего безмятежно спать Юргена и мявшегося за мной Вивиана. Обошёл растерянного альфу, оглядел номер, не нашёл своей одежды и ядовитым голосом, подражая Леандеру, протянул: — Виви, детка, где моя одежда? Одежда нашлась — Вивиан, стаскивая её с меня и повинуясь какому-то наитию, развесил её по шкафам. Но, судя по всему, делал это в настолько пьяном виде, что куртка висела среди его ночнушек, кожаный жилет оказался засунутым в стопки с нижним бельём и только штаны по неведомой причине попали к штанишкам самого омеги. Сапоги же нашлись под кроватью, а портянки оказались на спинке одного из стульев. Кожаный кошелёк с сорока двумя гульденами и свёрнутый в трубку вексель лежали на тумбочке у кровати. Пошарив по карманам куртки, я нашёл всё своё вооружение в целости — не понимая, что это, Вивиан трогать его не стал. А вот трусов не было. Нигде. - Отдай трусы, извращенец! - бухтел я, роясь в шкафу с одеждой, а Вивиан, провокационно развалившись на кровати и демонстрируя окружающим обнажённое тело, только счастливо улыбался. Плюнув на всё и надев штаны на голое тело, натянув на себя всю свою сбрую, я потопал сапогами по полу, плотнее вколачивая ноги, провёл ладонью по голове Вивиана, севшего к тому времени на кровати сжавшись в комочек, целомудренно чмокнул его в лобик. Ужас от моего ухода постепенно начал овладевать личностью несчастного омежки. Всё-таки психическое расстройство давало себя знать. Как бы не сорвался. Не бойся, маленький, я никуда не деваюсь. Одному вовсе не так страшно, как тебе кажется. И тут тебя никто не обидит. Мы ещё споём с тобой и стихи почитаем. И духи я твои понюхаю. Обязательно… Ты же мне их покажешь? Ну, вот успокоил немного… Поглядел на так и не ставшего одеваться Руди, который, привалившись спиной к спавшему Юргену, целовал его в плечо, пристально наблюдая за тем как я одевался. Хм. Один мой фанат (Вивиан), второй фанат своего хозяина (Руди). Порылся в кошельке, вынул пять гульденов, оставил на тумбочке Вивиана — хоть и не было ничего, а людей-то я занял на всю ночь, омега, вон — ничего не заработал. Оно и по расценкам — где-то так выходит — бордель-то элитный и цены соответствующие... — Ну, ладно, ребятушки. Пока, — я пошёл к двери, — Да, Руди, вчера Юрген говорил, что заведение угощает… Надеюсь, всё в силе? И это, слышь, я тут подумал — чё ты в этом своём таскаешься, как придурок… Тебе вот так надо одеваться… И вышел… В голову альфы прилетела картинка — рубашка, чёрная шёлковая, плотная, с вертикальными складками-швами на полочке, с широким отложным воротником и ярко-алыми выпушками на всех швах — под цвет волос и глаз Руди. Брюки. Тоже чёрные шёлковые, на заднице и бёдрах в обтяжку, так чтобы, как перчатка обжимали крепкие ягодицы, а от колен клёш, с вертикальной складкой с наружной стороны и внутри эта складка тоже ярко-алая, в цвет выпушки рубашки. Широченный пояс — чёрный, не красный. Иначе, слишком много красного, хватит и головы. Альфа, увидев перед глазами, как наяву, сам себя в новом чёрном костюме, задохнулся. Действительно, стоит попробовать одеться так. Недёшево. Шёлк дорог. Очень дорог. Но… ради возможности повертеть задницей перед Юргеном… * * * О-х-х… Пьянству — бой. Я брёл по жаре — Элла давно уже взошла, и ворочал в голове тяжёлые мысли. И чего я туда попёрся? И ведь был уверен, что в кабак иду… А оказалось, что это не кабак, а бордель. И с Вивианом этим… С чего, вдруг я перед ним так раскрылся? Хм… Видимо и в самом деле, накопилось во мне что-то… Напруга какая-то… А покутил и чуть отпустило… Но это ладно… потом про это… Сейчас надо другое решить… В банк надо. Пока в посольстве не хватились. Вообще-то не должны, но — бережёного бог бережёт, а небережёного — конвой стережёт. Нашёл стоянку носильщиков портшезов и, поддавив гипнозом и затем затерев следы опроса, выяснил местонахождение банковской конторы. В банк я вошёл сопровождаемый первым попавшимся альфой из не самых богатых — прихватил его внушением. Он-то и будет снимать деньги. Молодой альфа, сидевший за конторкой, без возражений выдал деньги, подсунув книгу для росписи. Деньги я забрал. Затёр в головах присутствующих (а в конторе таковых нашлось четверо, включая охранника и ещё двух служащих) следы своего присутствия. Домой пришёл поздно. Часов в девять. Аделька уже два часа как ускакал в школу. Все позавтракали. Вроде как дуются. Или нет? Машка давно вернулась и должна была предупредить, что со мной всё в порядке. Ну-ка… Эльфи, иди сюда дорогой. Сидя на кухне, цапаю, дующегося, пытающегося увернуться от меня, омегу. Ну, этот-то всегда дуется. Вот. Вот, так. Гипнотическое воздействие успокаивает его и приводит в благостное расположение духа. Оме тут? Тут! Жив, здоров и весел? Да! Что ещё надо? Теперь Сиджи с Ютом. Омежки обнаружились в своей, пока ещё пустой комнате. Раскладывали на полу свои немудрящие вещички, с удовольствием ходили на искусственных ножках, приседали, вставали, о чём-то негромко переговаривались. — Оме! — бросился мне на встречу Ют, как более эмоциональный по сравнению с Сиджи, он, видимо, сильнее привязался ко мне. — Что, маленький? — я погладил светлые, отросшие ниже плеч волосы омеги. Подошёл Сиджи. Молча ткнулся мне в бок, осторожно приобняв своими деревянными руками. Глажу и бордовые волосы. Нагибаюсь и целую обоих в макушки. Они прекрасно чувствуют мои эмоции — я их специально открываю для них. Оме с ними. И пусть от него пахнет другими омегами и альфами… Он наш… — Так, послушайте меня внимательно, — я вытаскиваю из-за пазухи кожаный мешочек с золотом, — Вот здесь деньги. Большие деньги. Шестьдесят талеров. Десять нам всем на прожитьё. А сорок вам на двоих. Пополам. Это — ваше наследство. Ваше приданое. Тратить их, пока я жив, нельзя. — А…оме, а Веник? — это Сиджи. — Веник, Сиджичка, барон. И средства у него есть, уж поверь мне. А вы простые детки. Эти деньги для вас, поняли? Кивают. — Ну, вот и хорошо. — Оме, а вам? — Мне? — глажу блондинистую и бордовую головки и прижимаю к себе, — я менталист. Голодным не останусь, не переживайте… Транслирую им успокоение, доброту и симпатию. — А… оме, это много? — любопытствует Ют. — Ну, сам смотри. Наш дом и сад вместе стоят пять талеров… — О! — удивляются оба. — А господин Эльфи? И Аделька? — Сижди вопросительно смотрит на меня снизу вверх. — Ну… — я развожу руками, — я им по пять талеров дам. Это тоже много… — А… а почему им по пять, а нам по двадцать? — дети, как никто умеют задавать неудобные вопросы. — А потому… — ерошу светлые волосы Юта, — потому, что вы дворяне, вам одеваться надо, учиться будете в Схоле. Там обучение денег стоит. Больших. Сами подумайте. Вы теперь не крестьянские детишки. А статус требует денег… Это понятно? Кивнули головами оба. — Пообедаем. Адельку из школы дождёмся и пойдём по мебельным магазинам. Будем мебель выбирать, кому какая нравится. От детей полыхнуло радостью — ещё бы — у них своя мебель будет! Ну, так-то я ничего покупать не планирую. Просто надо посмотреть, как оно там сделано, а потом — в порт, за лесом и в скобяной ряд рынка — за петлями, ручками и прочей фурнитурой. Мебель сделаем сами. Тем более, что мне неофитов-менталистов надо учить. А что для развития интеллекта может быть лучше проектирования и черчения? Так и поступим… Да, и ещё… У нас пристрой без дела простаивает. В нём у меня по плану парикмахерский салон должен быть — Эльфи пусть деньги зарабатывает и самореализуется. В дверь постучали. Открываю. На пороге стоит альфа. Уже в годах. Искусник. Яркие синие глаза неожиданно молодо светятся на смуглом лице с морщинами у глаз. Синий костюм с причудливой вышивкой со стоячим воротником. Тёмные волосы с сединой ниже ушей. Подбородок с ямочкой. — Здравствуйте. Могу я видеть оме Ульриха Фрейтага Генриха фон Фалькенштейна, маркиза Аранда, младшего сына Герхарда Фридриха, седьмого великого герцога Лоос- Корсварм? Я разговаривал с Сиджи и Ютом в гостиной и когда пошёл открывать дверь — Эльфи возился на кухне и не слышал стука, то оба омежки увязались вслед за мной. — О! — пришедший поразился, увидев выглядывающих из-за моей спины детей, — как интересно… — Это я. С кем имею честь разговаривать? — из под свесившихся по сторонам лица густых прядей белых волос на гостя пристально, не мигая, смотрели зелёные нечеловеческие глаза с тонким вертикальным зрачком — очки я пролюбил в борделе. — Меня зовут Максимилиан фон Мальберг. К вашим услугам, оме, — пожилой альфа церемонно раскланялся, приветствуя всех нас троих и скрывая оторопь, вызванную глазами маркиза (от меня не укрылась мелькнувшая в его голове желтизна дискомфорта), — искусник-менталист Схолы Лирнесса…