там, где поют ангелы

      Он пьян настолько, что боль вдруг перестает существовать.       Он пьян настолько, что в мире перестает существовать все, включая его самого.

***

      Фрэнк абсолютно уверен, что Николь снова счастлива. Он ни разу не попытался связаться с ней с тех пор, как вышел из здания суда, потому что между ней и глупой Джонс что-то произошло, и он заставил себя не лезть к Николь с расспросами и не вызывать к себе ненависть лишний раз.       Прошлая Николь не умела ненавидеть, и Фрэнк ее за это обожал. Дело даже не в том, что это даровало ему ощущение полнейшей вседозволенности и безнаказанности, хотя он бы соврал, если бы сказал, что такая свобода действий не пьянила. Он обожал Николь за отсутствие всякой ненависти, потому что это делало ее особенной. И пока и он сам, и весь окружающий мир тонули в желчи и злобе, Николь оставалась незапятнанной, неоскверненной святыней.       Джонс была не права, когда, сидя в его машине, сказала ему, что на месте Николь могла бы быть любая другая женщина. Она ошиблась, только доказывать свою правоту больше некому и незачем.       Он никогда не считал Николь поверхностной, будто бы весь ее характер сводился к женским заморочкам и примитивным желаниям. Фрэнк хотел в это верить, убеждая себя в этом, однако по-настоящему он думал совершенно иначе.       Просто было сложно смириться с тем, что она лучше его во сто крат — честнее, мудрее, опытнее, поскольку тогда бы собственная ничтожность по сравнению с ней расплющила бы его окончательно. Он ведь всегда подсознательно понимал, что не заслуживает ее — как и никто другой, в принципе.       Наглая девчонка Джонс тому явное доказательство.       Испарилась после первой же ссоры с Николь, хотя громких слов было произнесено бессчетное количество. Он не знает, что между ними стряслось, наверняка какая-то сущая мелочь — помаду не поделили, ха-ха-ха — и Джонс сразу же сбежала, хотя фарса-то было, уму непостижимо!       Николь ему изменила, а он все равно умолял ее остаться. Она бы могла вонзить ему кинжал в сонную артерию, и он, не способный говорить, кровью бы на паркете вывел просьбу не оставлять его.       Но это неважно. Важно лишь то, что сейчас Николь снова счастлива.       У него появилась дурная привычка проезжать мимо «Goodman’s Bookshelf», и в последний раз, когда он оказался рядом с книжным, он увидел, как Джонс стоит под навесом здания, курит и что-то рассказывает — волосы у нее были каштановые — а Николь стоит рядом и смеется.       В глубине души он все еще лелеет надежду на то, что рано или поздно Николь одумается и вернется к нему, но с каждым новым днем этот огонек надежды постепенно гаснет.       Дела на работе идут хреново, потому что он потерял всякую мотивацию двигаться дальше, алкоголь теперь составляет бóльшую часть его рациона, и совершенно ничего не приносит никакого удовольствия.       Он трахнул свою секретаршу — ту самую, без мозгов, но с ногами от ушей, а затем абсолютно не по-мужски разрыдался, лежа с ней в одной кровати, которую когда-то делил с Николь. Еще находясь в браке с Николь, он иногда думал об измене: теперь он и сам не знает, почему. Может быть, он просто по натуре своей мудак, у которого было все, но он этого не ценил; может быть, ему хотелось, чтобы Николь узнала об этой измене и заплакала, сказав, что она-то всю жизнь только его любила и своей мерзотной выходкой он нанес ей непоправимый ущерб. Это будто нечто из разряда, когда ты чувствуешь себя недооцененным и ненужным, и потому перед сном представляешь, что умираешь, и близкие тебе люди собираются возле гроба и клянут себя за то, что потеряли тебя раз и навсегда.       В общем, Фрэнк не знает точную причину, но, переспав со своей секретаршей уже после развода, он почувствовал себя грязным и до смерти виноватым, словно он предал Николь. Секретаршу пришлось уволить, а позорный инцидент со слезами после секса стереть из памяти бутылкой джина.

***

      Фрэнк уверен, что его детство никогда не было каким-то «не таким».       Обычное детство обычного маленького мальчика: уроки с восьми тридцати и до двух часов дня, хрустящие сэндвичи в синем ланчбоксе, сбитые от футбола колени, попытки понравиться светловолосой девочке из параллельного класса — словом, все, как у всех. Он рос нормальным ребенком: местами задиристым, местами заносчивым, но со взрослыми всегда разговаривал с почтением, включая режим обаяшки с длинными ресницами и дружелюбной улыбкой. Такие дети сначала попадают мячом по соседской машине, а затем с самым честным взглядом уверяют владельца, что не видели, кто оставил вмятину на капоте.       Фрэнк всегда внушал доверие: трудолюбивый, амбициозный, ни разу не пойманный за каким-то ненадлежащим занятием. Почему у одноклассника идет носом кровь и он плачет? Торопился на урок и врезался в кого-то в коридоре. Другие ребята видели, что это я его ударил по лицу? Нет конечно, что вы, я не из тех, кто распускает руки. Я бы никогда, ни за какие деньги, это противоречит моему воспитанию.       И даже сейчас, по прошествии многих лет, Фрэнк не думает, что поступал тогда действительно плохо. Это называется чертовой школой жизни, естественным отбором: отрасти клыки, иначе другой хищник тебя сожрет. Никто с тобой церемониться не будет, c’est la fucking vie или что-то в таком духе.       Ты либо так и остаешься жалким травоядным, либо взбираешься на вершину пищевой цепочки. Третьего не дано.       Этому Фрэнка научил его отец, когда бил его кулаками или стегал тяжелым кожаным ремнем. Мать никогда не вмешивалась — такие уж методы воспитания. И сейчас, уже ближе к благородному полтиннику, если бы вдруг Фрэнк, ведомый сверхъестественными силами, все-таки надумал взять себя в руки и обратиться к мозгоправу, он бы услышал, что подобный опыт в детстве не прошел даром и оставил глубокую психологическую травму.       И тогда бы Фрэнк обязательно рассмеялся специалисту-недоучке в лицо, потому что отец его закалил и выковал, дал попробовать реальной жизни сполна, накормил не заботой и лаской, которые и гроша ломаного не стоят, а свинцовой грубостью и оплеухами, сделав из него настоящего мужчину.       Маленького «настоящего мужчину» Фрэнка рвало от переутомления, когда отец заставлял его тренировать выносливость и заниматься физической активностью до тех пор, пока ноги не переставали слушаться.       И вот это — действительно дорого, а не бесполезное сюсюканье.       По крайней мере, верить в это гораздо приятнее, чем в то, что маленький мальчик Фрэнк этого не заслуживал, а любовь никогда не приходится завоевывать — тебя просто любят, и всё.

***

      Ее синие волосы — красная тряпка для быка.       Она сидит на полу их с Николь квартиры и трясется, и если бы Фрэнк был нормальным человеком, то он бы даже ее пожалел, но Фрэнк так не умеет и не хочет.       Раненых оленей не лечат — их добивают. — Бессонница, мисс Джонс? — спрашивает Фрэнк выцветшим голосом, и девчонка вместо ответа прикусывает нижнюю губу, силясь не заплакать. — Очень хорошо вас понимаю.       Фрэнк находит их маленькую позднюю встречу забавной, будто ночь, наконец, стерла с их лиц дневной грим. Никаких больше притворства и лжи: в том, что Джонс соврала, отвечая на его вопросы ранее, Фрэнк точно уверен, он ведь не дурак.       Сейчас как и она, так и он, видят друг друга настоящими. Он взирает на маленькую испуганную девочку, загнанную в угол; она смотрит на него, пьяного и заебавшегося. — С таким графиком сложно жить, но Николь того стоит, — говорит он и присаживается рядом с Джонс на корточки.       Он не пытается казаться любящим мужем.       Он не пытается превознести себя перед Джонс, как бы ненароком отмечая жертвы, на которые ему приходится идти.       Фрэнк просто чувствует потребность в том, чтобы обозначить важность Николь в его жизни, и в этом нет никакого двойного дна. — П-позовите, пожалуйста, Николь, — тихо просит девчонка, и Фрэнк кое-как подавляет желание покачать головой.       Даже если бы он сильно захотел, он бы не смог разбудить свою жену: та приняла снотворные. К тому же, Джонс стоит понимать, что в реальном мире каждому приходится рассчитывать исключительно на себя.       И все-таки он Джонс не оставляет. Дает ей не поддержку, но совет, потому что вот это — дорого, а не бесполезное сюсюканье. — Вы ведь не принцесса, заточенная в башне, мисс Джонс. А Николь — не принц, который вас оттуда вытащит. Никто не обязан вас спасать.       Он не издевается и не насмехается. Смотрит на дрожащую Джонс не свысока, а с неким подобием сочувствия. Делает то, что умеет, говорит то, как его самого когда-то учили. — С этим сложно смириться, особенно вам, я думаю. Вы ведь ходите в хороший университет, а родители, должно быть, с вас сдувают пылинки.       Джонс нервно всхлипывает, и Фрэнк лишь убеждается в том, что ранее она солгала ему. Получайте, мисс Джонс — не наказание за свое вранье, нет. Просто скрытый упрек. Небольшой урок о вреде лжи. — Я не пытаюсь вас задеть, — добавляет, потому что действительно не задается этой целью. Ему нет нужды обижать маленькую Джонс. Просто хочется открыть ей глаза. И если она эту правду вынесет, то станет сильнее, а если нет, то не пройдет естественный отбор и будет сожрана более крупным хищником.       Крупный хищник — это не всегда человек.       Иногда это излишняя жалость к себе. — Просто хочу сказать, что никто не способен разрешить ваши проблемы. Это правда жизни. Ни психолог, ни друзья, никто, потому что наша судьба исключительно в наших руках. Нельзя перекладывать ответственность за свои чувства на кого-то другого, вы же не маленький ребенок.       «По крайней мере, не желаете им быть», — так и просится добавить, но Фрэнк себя вовремя останавливает. Эта Джонс юная, глупая и неопытная, но он видит в ней задатки стального характера. Не побоялась же заявиться на его территорию, а значит, что не все потеряно.       …Это алкоголь делает его таким мягким? — А панические атаки или чем вы там страдаете… Это все отсюда, — Фрэнк многозначительно стучит пальцем по виску. — Это от нашего разума. Травите тараканов в голове, наводите там порядок и все пройдет. Спокойной ночи.       Он возвращается в спальню, целует Николь в лоб и не смыкает глаз до тех пор, пока не слышит, как за Джонс закрывается входная дверь.       Фрэнк не хотел ее выгонять: девчонка капитулировала самостоятельно.

***

      В один из вечеров, слоняясь по супермаркету в поисках сносного алкоголя, Фрэнк натыкается на Томаса. Тот стоит возле полки с сухими завтраками и роется в заметках телефона, проверяя все по списку.       Он изменился: придурковатый цвет волос стал естественным, волосы отросли, ногти уже не накрашены безвкусным лаком. Если в первую их встречу Томас выглядел… весьма нетрадиционно, то сейчас его легко можно было спутать с любым другим молодым мужчиной.       Недолго думая, Фрэнк кидает в свою тележку медовые хлопья, тем самым привлекая внимание знакомого Николь. Томас отвлекается от экрана и поднимает голубые глаза на Фрэнка, слегка хмурясь. — Мистер Эртон? — его голос звучит удивленно и напряженно. — Собственной персоной, — Фрэнк выдавливает из себя нечто вроде усмешки.       Между ними повисает неловкая пауза, и каждый не знает, как продолжить этот ненужный диалог. Фрэнк просто хочет узнать, как справляется Николь, а Томас по натуре своей слишком вежливый и дружелюбный, чтобы ему в этой прихоти отказать.       Только не тогда, когда на лице Фрэнка без лишних усилий читается тяжелая депрессия. — Я видел, что мисс Джонс вернулась, — в ответ на это Томас воодушевленно кивает. — У них с Николь все нормально, я так понимаю? — Ну, да. Они в порядке. И их пес тоже в порядке.       Фрэнк молчит несколько секунд, а затем неожиданно для Томаса искренне смеется. — Черт побери, она все-таки сделала это. Она все-таки завела собаку.       Из супермаркета Фрэнк мчит по неизвестной дороге, явно не намереваясь возвращаться домой. На соседнем кресле лежит открытая бутылка водки, к которой он периодически припадает губами прямо за рулем.       Где, ради всего святого, он оказался?       Телефон разряжен в ноль, по сторонам — пустота и отсутствие фонарей. Он даже не знает, сколько времени провел в пути. Он просто ехал, пил и иногда останавливался на светофорах, словно гонщик, пытающийся выиграть у прошлого.       Проиграл.       В салоне не играет музыка — только ветер из окна безжалостно бьет по ушам.       Фрэнк делает еще несколько глотков водки прямо из горла, а затем совершает немыслимое.       Он закрывает глаза и убирает руки с руля, продолжая вдавливать педаль газа в пол. Машина меняет траекторию и едет куда-то вбок, на обочину, но Фрэнк этого не знает.       А потом его Мерседес врезается в дерево на полной скорости, но он пьян настолько, что боль вдруг перестает существовать.       Он пьян настолько, что в мире перестает существовать все, включая его самого.