O’mela

— Суна, подожди... Но она убегает, летит по коридорам особняка, подгоняемая злостью, и Кайя едва успевает подставить ногу за две секунды до хлопнувшей перед носом двери. Иначе, сидеть ему — в этот раз в одиночестве, даже без выставленного за порог чемодана с заботливо скомканными вещами, — всю ночь у этой самой двери и биться затылком о стену от встречающей каждый его вопрос тишины. Это он уже проходил. Не понравилось. Поэтому юркнув в комнату, Кайя закрывает дверь, запирая изнутри на замок. Только Суна всё равно прячется: безапелляционно хлопает дверью ванной и включает на всю воду. — Суна, сколько ты ещё будешь бегать? — а вместо ответа только резкие всплески воды и бешеный стук его сердца. — Тебе ещё самой не надоело? — и ни слова, опять ни слова. Снова закрытая дверь, тишина в ответ на его вопросы и так дико барабанящее сердце, что кажется вот-вот вырвется из груди. Тёплое, любящее, к ней. Измученное этим молчанием настолько, что больше нет сил терпеть, сдерживаться. Кайя отчаянно тарабанит в дверь, позабыв об осторожности, об их притворстве и том, что его могут услышать и тогда все их старания окажутся напрасными. Плевать на всё, лишь бы достучаться, добиться от Суны правды наконец, даже если для этого понадобится вынести эту чёртову дверь ванной. — Суна, ты не можешь прятаться от меня вечно. Суна, открой. Поговори со мной уже. Ну давай! — картина на стене рядом жалобно дрожит от гулкого удара. — Сделай мне подарок к грядущему разводу! Горькое слово разливается внутри кислотой, дымит над ожогами туманом лживых, но таких убедительных разговоров с мамой по телефону, проступает приближающейся датой. «Развод» своим отчаянием проламывает стену между ними: Суна резко распахивает дверь и Кайя теряется от горящей решительности в её глазах. — Что ты разорался? — и под ощутимым толчком тёплых ладошек в грудь отступает на шаг. — Ты хочешь всё испортить в самом конце? Самолёт уже завтра, — ещё разок толкает, и тогда Кайя накрывает её руки своими и сжимает, удерживая у себя на груди. — Что ты хочешь? Что тебе всё надо от меня? Держи дистанцию, мы же договаривались, — Суна вырывает свои руки и отходит к окну. За тёмным стеклом беззаботно прыгают с места на место разноцветные отблески огней уличных украшений. — Ты называешь этот свод правил договором? — и вся недосказанность между ними опасно трещит от напряжения. —Не спрашивай ни о чём, Кайя, не звони мне, не пиши. Не вспоминай, не тоскуй, не люби, — пытается извернуться, но только осыпается крошкой под ноги вместе со лживыми отговорками и наигранным равнодушием. Блестит на щеках слезами, стоит Суне моргнуть и хрустит под осторожными шагами Кайи ей навстречу. —Забудь и исчезни, Кайя. Почему? Почему однажды я пришёл домой и обнаружил свои вещи у двери, а ключ не подошёл? Почему, Суна? И, кажется, весь мир задерживает дыхание, прислушивается и ждёт её ответа. А Суна сильнее жмётся к стене и молчит. Растерянно смотрит на Кайю и спустя бесконечную минуту всё же шепчет: — Я нашла в твоей машине помаду. — Какую помаду? — Ярко-красную. Вульгарную такую, — Суна поджимает губы и с каким-то злым упрямством на лице продолжает, — этой твоей Бьянки. — И… что? Наверное выпала, когда я её подвозил. Мы просто коллеги, Суна, я же говорил. — Ну да, конечно. Ко-лле-ги, — Суна многозначительно тянет слово по слогам, а Кайя только хмурится. — Я не понимаю… — а потом подходит ещё ближе и нависает над Суной, уперевшись руками в стену по бокам от неё. — Объясни мне, — чтобы не сбежала, как обычно. — Ну что тут непонятного?.. — и почему-то от этого ожидания во его взгляде, от его тепла, которым окутывает от макушки до пяток, — хотя Кайя ведь даже не касается, не обнимает, просто стоит рядом — Суна теряется и говорит намного тише, чем того требует её обида и злость. — Сначала ты постоянно задерживаешься на работе, потом начинаешь ездить в офис и на выходных, а если нет, то бесконечно висишь на телефоне с этой своей-просто-коллегой-Бьянкой. В нашу годовщину ты опаздываешь на ужин на два часа, потому что вы с этой, чёрт её дери, Бьянкой застряли в пробке, а выехать раньше было ну никак и предупредить тоже: телефон же, как это обычно бывает, разрядился. А на десерт я нахожу эту мерзотную помаду в твоей машине. Скажи мне, о чём я ещё могла подумать? — на вопросе голос Суны совсем хрипит, словно эти воспоминания отобрали у неё все силы. — О том, что я много работаю? — но в ответ она только не сдерживает смешка, глядя Кайе прямо в глаза, пока по её щекам текут слёзы. — О том, что меня поставили руководить целым филиалом, а у меня нет опыта, но есть у Бьянки, потому что она и.о. и пытается меня всему научить, чтобы я не просрал её детище? — О, давай только без этих подробностей, — Суна проводит ладошками по заплаканному лицу. — Я не хочу знать, чему вы там учились на пару… — пытается Кайю отпихнуть, толкая в грудь, но он обхватывает её за плечи и не позволяет сдвинуться ни на миллиметр. — То есть ты подумала, что у меня роман на стороне и даже не попыталась со мной поговорить? — Зачем? Чтобы услышать «Я изменил с другой, но её не люблю»? Опять? Нет, ещё раз нет, я не готова. Проще вот так. — Проще? Проще?! — Суна и так дрожит, но когда Кайя пару раз встряхивает её за плечи, то кажется, что вся засевшая внутри боль расплещется, разольётся некрасивой блеклой лужей между ними. — Придумать какую-то чушь, поверить в неё и выгнать меня? — Я просто боялась тебя потерять, — она едва шепчет, а Кайя теряется в своём удивлении и, его руки безвольно соскальзывают с хрупких плеч. — И поэтому выставила за дверь? — до шага от неё, нервно взъерошенных волос и потерянного в витиеватом узоре ковра взгляда. — Я с тобой с ума сойду… — Мне просто стало страшно, что рано или поздно ты всё равно уйдёшь к ней сам. И я подумала, что лучше рано, лучше самой, лучше первой… потому что это ожидание убивало меня. И отпустила тебя. — Но я никуда не собирался, Суна. Если бы я хотел уйти, то разве пытался все эти полгода просто поговорить с тобой? Разве приходил бы к нам...к тебедомой, делая вид, что забыл что-то? Разве трижды врал бы тебе, что наше заявление на развод не приняли из-за сбоя работы посольства? — Под жаром распухшей правды расстояние между ними тает, сокращается до скользящих по скулам пальцев, до закрытых глаз под ощущением тёплого дыхания на щеках. — Поговори со мной, Суна, расскажи, почему ты так боишься довериться мне? — в его руках снова весь его мир, напуганный, дрожащий, пробирающий до самого сердца. — Я боюсь, что мне снова может быть больно. — А мне? Мне не больно? Мне не больно узнать, что мы так глупо расстались, что мы могли не проживать этого всего, не тратить столько месяцев зря, мы могли быть счастливы, вместе и в твоей жизни бы не появился другой, м? — в глазах его столько боли, что и не измерить, и боль эта хватает Суну за горло. — Никто и не появился. Ну писатель есть конечно, но всё остальное я придумала. Чтобы тебя позлить, — а потом вспыхивает, горит дотла, напоследок оставляя привкус правды на губах. — А ты?.. У тебя с ней… или с кем-то? — и сложных вопросов, невыносимо тяжёлых настолько, что даже озвучить их целиком не получается. — Нет. Ни с кем и ничего. Я же тогда тебе обещал, — и Суна улыбается сквозь слёзы, пытаясь опустить голову, но Кайя ещё больше наклоняется к ней и прижимается своим лбом к её, облегчённо выдыхает, смеясь немного нервно. — И что нам теперь делать? — Я даже не знаю… — шепчет она, вдыхая его запах, кутаясь в его тепло, словно в родной плед, закрывая глаза, и счастливые картинки сами собой возникают и возникают перед ней. — Мириться? — Мириться. Самшита нет, но есть вот это, — он снова творит фокусы, доставая из ниоткуда бархатный мешочек, в котором притаилось белое золото в россыпи бриллиантов. Снова веточка, на этот раз не просто похожая, а совсем как та самая. — Что это…? — Сделал, но подарить не успел… Вот, носил с собой. На удачу. — Кайя, но мы же… — Знаю, знаю, не разведены. Но ты жена ювелира, у тебя должно быть много колечек, правда же? — и густой морок обид, недосказанности рушится под их глупый, счастливый смех. Воздух дрожит нежностью и тихим счастьем, дрожат их руки — и вот на тонком пальчике блестит переливчатый металл. — Хорошо, — Суна волнуется, снова, совсем как в первый раз. Так же кивает, робко улыбается и не может отвести восхищенного взгляда от кольца. Такая ранимая, искренняя и влюблённая до чёртиков — Кайя видит это, стоит ей поднять на него глаза. Счастливая. — Ты ничего не предлагал, но я на всё согласна. — О, — Кайя игриво прикусывает нижнюю губу, а его руки беззастенчиво ползут с талии на поясницу. И чуточку ниже, — вот на всё-всё? Я на слово не поверю, надо будет доказать. И они доказывают друг другу, очень взаимно и целую ночь. Влажными поцелуями, жадными прикосновениями, горячим шёпотом и до того бесстыжими ласками, что в свете случайно заглянувшей в темноту спальни луны видны розоватые, смущённые лучи. *** Халис как-то зловеще хмурится, когда Кайя с Суной наконец спускаются к завтраку, лохматые и невыспавшиеся. С такими неприлично довольными улыбками, что Ферита даже на мгновение слепит, зато с приличным опозданием. Для начала они просто проспали. Потом долго-долго умывались, потому что постоянно отвлекались на поцелуи. После пытались одеться, но с одеждой тоже не складывалось, потому что побыть кожа к коже, в тёплых объятиях друг друга хотелось больше всего на свете. А теперь краснеют, держатся за руки и прячут счастливые глаза за изучением узора на скатерти. — Я же говорила, что дедушка будет злиться, а ты «новый год-новый год», — пока Кайя укладывает кусочек ветчины на хрустящий краешек хлеба, Суна шепчет ему на ухо, картинно передразнивая, и он не может унять разливающегося по всему телу тепла. Ещё чуть-чуть, несколько часов – и они сбегут от всех-всех в свой мир. Вернутся домой, наконец, к себе домой, отзовут заявление на развод, а потом отключат телефоны, отменят все-все дела и исчезнут на пару дней или даже…неделю? Предвкушение покалывает пальцы, льнёт губами к виску Суны и внезапно рассыпается под хлестким ударом дедовой ладони о стол. — Довольно! Хватит этого цирка! — Халис буквально рычит в свои пушистые белые усы, которые становятся одним сплошным пятном на фоне раскрасневшего лица, вновь и вновь ударяя несчастный стол, отчего Суна крепко сжимает руку Кайи. Он спешно оглядывает родственников за столом и лишь сейчас замечает их угрюмые лица и поникшие плечи. Дело пахнет не просто жареным, дело пахнет горелым, под кожу ползет холод, а в голову — совсем дурные мысли. — Объяснишь? — между тарелками причудливым веером растягивается газета, робко разворачивая странички — и у Кайи перехватывает дыхание. Вот они с Суной шагают из аэропорта в сторону машины, в приближенном кружочке фотография её неокольцованного безымянного пальца, а вот и вчерашний пост Сейран из инстаграма, на котором он прижимает Суну к себе, а она накрывает его руку своей, чуть ниже — снимок их заявления на развод и красноречивая статья:«Театр молодого Корхана. Старший внук Халиса Корхана на пороге развода. Кайя Сонмез вместе со своей пока ещё женой прилетели в Стамбул отпраздновать Новый год в тесном семейном кругу. Как стало известно из достоверных источников, пара в тайне рассталась полгода назад и сейчас находится на финишной прямой бракоразводного процесса. Интересно, какую цель преследовала чета Сонмез по приезде в Стамбул: фарс ради статуса и возможностей или же нежелание расстраивать семью? Напомним, Кайя Сонмез и Суна Шанлы связали себя узами брака…». Буквы перед глазами плывут, растекаются в стороны все дальше и дальше друг от друга, а в горле настолько пересыхает, что дышать становится совсем больно. Суна слышит, как паутинками трещин расходится весь её мир, разбивается в щепки, сносит все на своём пути, сбивая в кубарь привычную жизнь и единственное, что удерживает её, единственное, что правдой сохраняет её от катастрофы — его рука, что крепко сжимает её. — Скажешь, что это неправда? Что всё ложь? — дед тычет крючковатым пальцем в статью и грозно сдвигает брови к переносице. — Поэтому ты не знал, что сестра вегетарианка, да? — голос у Сейран едва слышный, тонкий, ломается звонким всхлипом. — Ещё и с омелой этой… Аллах, как же глупо, — и угасает за скатывающимися слезинками. — Нет-нет-нет, Сейран, всё не так, — Суна спохватывается утешить сестру, но та лишь картинно отворачивается и шмыгает в кружевную салфетку. — А как, девочка? Как? Ну, расскажи нам, давай, — тётя Хаттуч складывает руки на груди и так презрительно смотрит, что Суну передергивает. Она знает этот взгляд, на неё смотрели так всю жизнь, обычно, после такого взгляда не стоило ждать ничего хорошего. Он отдавал неприятным жжением вдоль спины, рук и бедер, запахом подвальным, немного сырым, и запертой на ключ дверью. — Дочка? — Эсме смотрит участливо из-под взлетевших бровок-домиком и еле заметно качает головой в стороны. — Это не совсем правда, — Кайя расправляет плечи и за секунду становится шире, громче, заполняет собой всё пространство вокруг, Суна прекрасно знала это его движение, он всегда делал так, когда ей угрожала опасность, он всегда старался быть тем, кто укроет её, спрячет от всего мира, принимая все удары на себя. И сейчас Кайя собирается сделать тоже самое, а ведь всё это её вина, её и больше ничья. — То есть весь этот цирк вы разыграли не ради того, чтобы закрепиться в моих глазах? Не ради того, чтобы расширить свои полномочия и, возможно, получить европейские филиал, а не только английский? Кайя бы очень хотел кивнуть деду, сказать, что всё именно так и было, но ведь соврёт же, соврёт, если согласится. Дело было не только в филиалах. — А ты, — Хаттуч вновь устремляет взгляд на совсем побледневшую Суну, — ты уже совсем отбилась от рук! Думаешь, я не знаю, о чём ты думала? Ты притворялась ради того, чтобы продолжать учиться, чтобы не возвращаться домой! — Да подождите вы! Накинулись на детей, дайте им немного воздуха. — От мягкого голоса Нюкхет ныло сердце, подталкивая к горлу ком. — Сынок, мы же с тобой разговаривали, ты был так счастлив! Суна, милая, ты звонила мне и спрашивала, как я долетела, не нужно ли мне чего, вы же оба были такие радостные по телефону, — она улыбается им отчасти безнадёжно, будто пытается уговорить их на собственную правду. — Мам, — у Кайи еле хватает сил смотреть в глаза Нюкхет, — дайте, пожалуйста, мне объяснить. — Мы все во внимании, — Орхан складывает руки в замок, подпирая подбородок и так гаденько тянет уголок губ в ухмылке, что даже напуганная Суна чувствует укол подозрения и теснее жмётся к Кайе. — У нас был очень сложный период, это правда, но мы не стали говорить вам вовсе не из-за каких-то филиалов или университетов… Сейран и Ферит только объявили о том, что ждут малыша, мама едва успела закончить лечение, мы не хотели никого огорчать, но это всё в прошлом, мы честно начали нашу историю сначала. — Как интересно, и давно вы начали свою историю сначала? — и разом вся нежность Ифакат, вся искренность поднятого за их счастье бокала растворились в недобром свечении её глаз, — я просто не пойму: заявление с датой вашего бракоразводного процесса — правда или тоже отголосок сложного периода? Тяжёлое дыхание сбивает все мысли. Правда, угловатая, острая, ползёт по горлу, неприятно царапая, обжигает глаза и дрожит на кончиках ресниц. — Госпожа Ифакат, — Суна очень старается держаться, очень пытается соответствовать и помочь Кайе, — это не имеет значения. — Ах, как не имеет, милая? Еще два дня назад в аэропорту ты порхала без обручального кольца, а сегодня заявляешь, что у вас всё чудесно. Напомню, что твой муж не просто человек, он часть холдинга, он отвечает не просто за филиал, а за наше имя за пределами родной страны, и как же прикажешь это понимать? Как же нам смотреть в глаза нашим партнёрам? Если человек не ответственен за свою семью, как ему можно доверять бизнес? — Я устал от этой болтовни, — на этот раз Халис отчаянно стучит по паркету тростью, — вы, действительно, подали на развод и прилетели сюда, не отозвав заявление? Суна обхватывает рукой предплечье Кайи и, несмотря на дрожь, что пробирает до самых костей, ей так хочется быть ему поддержкой, хоть на немного, хоть на чуть-чуть. Он понимает это, цепко всматривается в блестящие от застывших слёз глаза напротив и переплетает их пальцы вместе. — Да. Мы, действительно, подали на развод и прилетели сюда, будучи в ссоре, но… «Но»хрустит под кулаком главы семьи, что бьёт по подлокотнику деревянного кресла, растворяется в тихих вздохах и прячется за ладошкой Сейран, что прикрывает рот. — Вот и не верь потом, что посторонние люди становятся намного ближе родных, — Орхан картинно промакивает губы салфеткой, пока Гюльгун гладит его по спине рукой. — Кайя, ты дурак, скажи мне? Ты ради неё со мной воевал столько времени! Ты ради чего пошёл против всех нас, а? Чтобы вот так просто сдаться и развестись? Дурак, как есть дурак! — Нюкхет встаёт из-за стола, откидывая салфетку в сторону и становится возле Кайи, что едва нашёл в себе силы подняться на ноги. — Госпожа Нюкхет, пожалуйста, это моя вина, не его, — Суна становится возле никогда небывшего мужа, держит его за руку и точно, как он, расправляет плечи, стараясь хоть на чуть-чуть укрыть его, спрятать от проблем. — Ты вообще молчи! Профукать моего сына! Как его можно не любить? Нет, я всегда знала, что ты идиотка, вот с самого первого дня знала, но зачем-то поверила тебе, зачем-то прониклась, — в глазах Нюкхет рассыпался целый мир материнского любящего сердца. — Мам, пожалуйста, перестань, нет ничего такого. Да, это заявление всё еще лежит в посольстве, но это дело одного-двух дней, мы не разводимся, сегодня вернёмся в Лондон, позвоним адвокату и всё решим. — Значит, так, — Хаттуч деловито втягивает щёки и накрывает руку Халиса своей, — в Лондон ты вернёшься один. Суна остаётся тут, хватит с неё заграничных приключений. Она, как выяснилось, ещё полгода назад должна была вернуться сюда. Вы разведетесь. Ты, Кайя, вернёшь деду все деньги, что были потрачены в качестве свадебного подарка на учёбу Суны и те, что ты взял в долг на собственную ювелирную коллекцию. — Но, тётя… — слова Хаттуч хлёстко бьют Суну по щекам, окрашивая их в пунцовый, злость клокочет у самого сердца, разгоняя по венам жар гнева и обиды. — Цыц! Девочка, не делай себе хуже! Я оставлю тебя в этом доме в качестве помощи для Сейран, но будешь брыкаться — сошлю замуж в Антеп. Кайя вспыхивает, зажигается буквально за секунду, отчего кожа на костяшках кулаков натягивается до предела, на шее, под напором бурлящей по ним крови, ширятся вены, а дыхание грозовым облаком зависает в воздухе. Он, как никто другой знал, что его границы нельзя переступать, это чревато лопнувшей кожей или багровыми кровоподтеками, знал и долго учился себя контролировать, но стоило в его жизни появиться Суне, как все его пределы стали проходили негнущейся линией, очерчивая её имя. — Хватит! Если всё дело в деньгах — я верну всё до последней копейки, но мою жену никто и никогда не тронет пальцем, ясно? — И это ведь ненормально в такой момент ловить себя на одной-единственной мысли, что сердце разрывается от того, как он защищает её, как держит за руку и прячет за своей спиной, как пепелит взглядом тётушку и готов весь мир сжечь ради неё, Суны, что едва не потеряла его из-за собственной глупости и злосчастной красной помады. — Вернёшь? А ты попробуй. — Халис расходится смехом, таким приторным, пугающим, что по коже проходится холод. — Смотри, у тебя есть два варианта. Первый: с сегодняшнего дня ты отстранен от управления филиалом, пакет акций, который был прописан в моей дарственной, разделяется между Орханом и Ифакат, а ты пойдёшь своей дорогой и вернёшь мне все деньги. Второй вариант: ты разводишься, рассказываешь этой газетёнке, как вы до последнего пытались с женой сохранить брак, а я оставлю тебе твой пакет акций, но управление лондонским филиалом вновь перейдёт в руки Орхана. Сердце Суны, кажется, вот-вот и раскрошит рёбра, обтянутые словно колючей проволокой легкие саднят под лопаткой при каждом глотке воздуха, а в голове вязкое переплетение отвратительных мыслей, но с одной самой яркой, что сдавливает горло и отпечатывается под закрытыми веками горячими слезами. «Он ведь не заслужил отказаться от всего». — Кайя, — она шепчет ему из последних сил, потому что страшно, потому отказаться от него просто невозможно, — мы справимся, слышишь? Ты такой… — на пальчике надеждой блеснуло колечко, — талантливый. Мы же вместе всё сможем, пожалуйста. И он улыбается ей до задорных мальчишеских ямочек, до короткого поцелуя её дрожащей кисти, до прикосновения горячих губ к её лбу. Внутри расплескивается восторг, вопреки неутешительной перспективе, его обсыпает мурашками. Вот так просто — она выбирает его, его! — Билеты в Лондон тоже забираешь или как? — Кайя подмигивает деду и нащупывает талию жены, показательно притягивая её к себе. — Так, знаете, что? Довольно, хватит, это уже никуда не годится. Мы семья в конце-концов или как? — кроткий до этого момента Ферит, вдруг переступил через два стула и потерев перстнем владыки семьи о свитер, встал в центре комнаты. — Дед, ты чего? Ну, поругались ребята, но всё же хорошо. Вон, смотри, помирились, да так, что им ничего от тебя не надо. Кайя, ты тоже заканчивай, чего распетушился? Деда понять можно. — Тебе всё так просто? — Ифакат всплеснула от возмущения руками. — Об этом написали в прессе! В прессе! — Ииии? Сегодня написали — завтра переписали, послезавтра забыли. Я хочу, чтобы у моего ребенка был прадед, и тётя, — Ферит подмигивает Суне, — и даже дядя, — улыбается Кайе, а потом смотрит на Сейран, поджав губы, — семью не выбирают, но как можно отрекаться от неё из-за пустяка? Слова Ферит отдают в самое сердце. Семью ведь правда не выбирают, но она, Суна, выбрала. Кончиком носа скользнула по щеке Кайи, заглянула в глаза и прижалась крепко-крепко. — Тетя Нюкхет, ну скажите же им. — Я не позволю так обращаться со своим сыном. — Нюкхет смотрит на Халиса нечитаемым взглядом, цепко сжимая кулаки, — если Вы не забыли, господин Халис, то у меня тоже есть акции в этой компании, которые я без проблем могу передать Кайе. — Мам, не надо, — он хмыкает и по очередно обводит взглядом деда, Хаттуч и Орхана с Ифакат, — я взял эти деньги и я их верну. *** В кутерьме вещей, разных тюбиков и баночек, Суна отчаянно пытается не поддаться эмоциям, что плещутся в ее душе и волнами накрывают снова и снова. Замочек на молнии косметички выскальзывает из дрожащих рук, забирая с собой последние крохи самообладания и Суну всё же ломает. — Суна, ты что? Эй-эй-эй, — Кайя отнимает её руки от лица и скользит подушечками пальцев по мокрым щекам. — Я такая дура, Кайя, это же из-за меня. Аллах, какая же дура! — Суна упирается макушкой в его грудь и еле сдерживает всхлип. — Ты не дура, прекращай, это просто случилось и я…я даже рад, знаешь. — Рад? — смотрит точно как на сумасшедшего. — Иначе я бы никогда не ушел из этой компании, всё тянулся бы к этим филиалам, фирмам, всё доказывал бы и доказывал себя деду, а зачем? — и столько искренности в его глазах, что невозможно не коснуться рукой его щеки, невозможно не обнять, вдыхая его запах. — Но…нам будет сложно первое время, очень сложно. — Не сложнее, чем эти полгода, Кайя, — и все его страхи, сомнения тают под её губами на его. *** Последнее, что остаётся сделать в этом особняке — добиться правды. Сомнение тянется за Кайёй с самого завтрака, раздирает душу и подталкивает его к двери комнаты Орхана, а тот будто ждал его, даже не удивдяется гостю. — Это ведь Ваша работа, да? — Кайя кивает в сторону газеты, что лежит на журнальном столике. — Кайя, ты думаешь, у меня дел мало? Я просто не вмешивался в это всё. — Не вмешивались? — В нашей компании работает много преданных людей, — Орхан подносит к губам небольшую ажурную кофейную чашку и улыбается самой милой улыбкой на свете. — Мне давно сказали, что мой дорогой племянник поражает своей предприимчивостью. Только вот не все были согласны с радикальным решением господина Халиса поставить у руля английского филиала человека, пусть и талантливого, но неопытного. — Кто? Орхан смеётся и разворачивает газету на злосчастной страничке. — Жена твоя, хоть и далека от бизнеса, а оказалась проницательнее тебя. И Кайю вспарывает изнутри предательством. Бьянка! Ну, какой же он кретин! Конечно, Бьянка! А он слепой осёл, Аллах! Конечно, она! С какой стати ей было помогать ему? Учить всему? Быть не просто учителем, а… другом? Кайя прячет лицо в ладонях — он ведь сам ей всё рассказывал, сам! Сам рассказал, что переехал, что они подали заявление на развод в посольство и что летят в Стамбул… Бежать из этого мира как можно скорее, бежать и не оглядываться, бежать в пугающую неизвестность, где плечи будут прогибаться под натиском проблем и сложностей, где будет ломать от неудач, прошибать разочарованием — пусть так, но зато в том, новом неизвестном мире, не будет лжи и предательства. .