O’mela

Суна натягивает шапку на самые мочки, переминается с ноги на ноги и нервно потирает ладошки. Она видит, как Кайя несется к ней с белой фирменной коробкой в руках. Это их любимая лотерея и, кажется, новая традиция, как в том ужасно романтическом фильме, который они вдвоём посмотрели недавно. В шоколадной лавке, недалеко от офиса компании Кайи, продаются такие наборы-сюрпризы. 12 конфет, каждая с разным вкусом и чего только там нет! От изысканного трюфеля с кайенским перцем до невозможно омерзительной начинки из ганаша с жареным хрустящим луком и сушенной макрелью. Но им почему-то нравилось, до коликов в животе нравилась эта угадайка из фильма: несмело отправлять целую конфету — это было их правило — в рот, робко надкусывать шоколадный корпус и замереть, пробуя начинку, а потом кривиться, плеваться, смеяться, запивать водой или крепким зеленым чаем, или же, наоборот, с облегчением наслаждаться вкусом трюфеля, глядя на то, как другой в этот момент кривится, давится, плюется и вдвоем смеяться, смеяться, смеяться… *** Халис усаживает на колени розовощекого малыша, что крепко хватает его за бороду, хихикая во все свои четыре зуба. — Ох-ох-ох, нравится тебе моя борода, да? Сейран широко улыбается и забирает Фуркана к себе, оставляя поцелуй на самом кончике курносого носика сына. — Господин Халис, а Вы…, — она осекается на секунду, смотрит, как малыш ползает вокруг, собирая детали от конструктора, а потом смелеет и упрямо смотрит в прозрачные глаза деда, — Вы звонили Кайе? Вы пригласили их на Новый год? Халис грустнеет, пушистые брови опускаются на глаза, а из легких разом выходит весь воздух. — Звонил, ему звонил и Нюкхет звонил, — Сейран загорается надеждой, в этой семье оставалось уповать лишь на деда, что своим авторитетом ещё мог пробить глухую стену между родственниками, — мне очень жаль, дорогая, но никто из них не согласился прилететь. Сейран обреченно запрокидывает голову и стонет от бессилия, а потом падает в кресло и закрывает лицо руками. Она так хотела познакомить сына с тётей, так мечтала об этом маленьком новогоднем чуде и всё зря. *** Кайя скользит по тонкому слою прозрачного льда и цепляется за Суну, как за спасение. — Прошу прощения, в лавке была очередь, — он звонко целует её в щеку и протягивает коробку с шоколадной лотереей, — мне сказали, что это что-то совсем новенькое, думаю, нам надо будет подготовить больше закусок на всякий случай. Суна смеется и не может поверить, что этот сотканный из заботы человек — её муж, её и больше ничей. — Кайя… — М? — Спасибо тебе. — Ты уверена, что за такое надо благодарить? А вдруг там конфеты с дурианом? Ты вообще знаешь, что это такое? Нас из-за него из нашего с тобой комплекса запросто попросят, а ты тут благодаришь меня. Почти год назад они распрощались со своей большой квартирой в престижном районе Лондона. Дед купил её им, когда они только переехали и даже не потребовал вернуть, но Кайя с Суной твёрдо решили компенсировать все потраченные на них деньги семье Корхан, поэтому апартаменты, как и машина, были проданы в первую очередь. Они тогда переехали в уютный район Ислингтон, где на втором этаже очаровательной пятиэтажки удалось арендовать небольшую светлую квартирку с гостиной, просторной ванной, меблированной кухней и одной спальней, окна которой выходили на парк. Казалось, жили ли они когда-то скромнее? А бы ли счастливее? — Нет, я не об этом… — на пути её звонкого смеха встают крошечные бусинки слёз, которые разом воруют из её голоса всю смелость, — спасибо за то, что ты сделал. Кайя за секунду становится серьезным, он легонько вздыхает и поправляет отворот шапки Суны, чтобы она не смела оголять нежную кожу ушка его жены. — Я ничего не сделал. — Ты столько сделал! — ее слезы горячие, горячие и живые, струятся по щекам и растворяются в зимней стуже паром, — ты сделал столько много, но даже вида не подал… — Глупости! Мы вместе сделали, без тебя, я бы никогда не справился. *** Халис откидывается на диване в своей комнате, пока Хаттуч растирает его затёкшую руку. — Тебе сколько лет? Ты зачем полез собирать этот браслет, а? Скрючило все пальцы. — А кто? — Найди себе толкового управленца и не мучай ни себя, ни меня. — Так говоришь, будто это просто, — Халис раздраженно отдергивает руку, закрывает глаза и берет длинную паузу. — Он вчера отправил мне остаток долга. — Так скоро? — Хаттуч взмахивает ладонями, а потом слегка бьет себя ими по коленям. — Никогда бы не подумала, что они справятся так быстро. — Я тоже… не верил, думал, что вернутся, попросят прощения и забудется, а они нет — гордые. Вернули мне деньги и за квартиру, и за машину, и даже за учёбу эту, будь она неладна. Там же сущие копейки, — Халис дергает шеей и обиженно поджимает губы. — Ты Суне звонила? — Звонила. — И что она? — Не сняла трубки как обычно. Эта девчонка совсем потеряла уважение, она разговаривает лишь с Сейран и Эсме. — Муж её не шибко лучше. — Халис крутит ручку трости между пальцами, а потом поднимается на ноги и идёт к окну. — Я видел эту его новую коллекцию. Смело, свежо, но всё равно сохранил традиции ювелирные. На меня в молодости похоже, — он вновь хмыкает и возвращается к своему ненаглядному цветочку, — Хаттуч, как так, а? Вроде, я всё делал для Ферита, всё ему отдавал, а мой самый толковый внук — самородок, что знать меня не знает. Я-то думал, проучу его за обман, а он на провокации не повёлся, бизнес развивает, чужой, между прочим, бизнес, жену вернул, живёт и радуется, а я всё себе управляющего для европейских филиалов не найду. — И моя коза упрямая, была бы с характером нормальным, уговорила бы мужа пойти на уступки, но нет — сцепились рогами и сидят в своём Лондоне. — Хаттуч, скажи, а ты никогда не думала, что они очень на нас похожи? Только смелее? — Вот еще! Вздор какой! У меня характер ангельский, по сравнению с этими, — она обиженно отстраняет свои руки от его и, тяжело перекатываясь с ноги на ногу, причитая себе под нос, идёт в ванную. *** — Маме дед звонил, представляешь, — они шагают вдоль заснеженного тротуара, разглядывая причудливые огоньки, что разбросаны по крышам лавок и деревьев. — И что хотел? — На Новый год звал, — Кайя смеётся и ютится в зимнее пальто, пряча шею в воротник, — но мама отказалась. — Им, правда, хватает наглости помнить наши номера? Мне вчера тётка звонила. — А ты что? — Ничего, как обычно, — она раздраженно хмурится, поправляя узелок на клетчатом шарфике, — не ответила. — Суна, она же взрослая женщина, мало ли что и… — С ней всё прекрасно, я спрашивала у Сейран. — Ладно, — Кайя перехватывает её руку и подносит к губам, согревая горячим дыханием озябшие пальчики, — совсем ты замерзла, да? Может, отпразднуем нашу свободу? Поначалу им было сложно. Суна планировала вернуть деньги, уплаченные Халисом за семестр, но оказалось, что кредит за обучение можно было лишь перенести на следующий год, но никак не получить обратно. Тогда она решила не терять времени. Утром Суна училась, а во второй половине подрабатывала, где была возможность. Кайя долго возмущался, когда находил её среди бумажных переводов или ловил между работами дома. Он говорил, что вполне в состоянии обеспечить их, несмотря на долг, но Суна была неугомонной. Ей бесконечно хотелось помочь ему, пусть её зарплата была небольшой, но она покрывала затраты на аренду и ежедневный кофе с булочками из пекарни напротив их дома. Кайя, помимо работы в архитектурном бюро, подрабатывал дизайнером, а потом всё же смог продать свою коллекцию в один из самых именитых ювелирных домов Европы. Суне тогда казалось, что она лопнет от переполняющего её чувства гордости за мужа. Он ведь не просто продал коллекцию, он получил полноценный контракт и стал главой дизайнерского отдела. Жизнь их, наконец, выдохнула с облегчением. Они даже задумались о переезде в квартиру побольше, на юг Лондона, в Уимблдон, но так и не смогли расстаться с квартиркой, в которой они собрали заново свой новый мир. — Кайя, у меня всё внутри горит, — Суна наклоняется к нему вплотную и смотрит чуть-чуть затуманенными глазами с проступающими по радужке огоньками, — вот тут, — ведет рукой по груди и хихикает. — Это всё твой этот глинтвейн. А у него сердце разрывается от её улыбки и озорных глаз, от того, как одной рукой она впивается в его предплечье и наклоняется всё ближе и ближе. — И у меня горит, — Кайя тяжело сглатывает и облизывает пересохшие губы. — Но ты же не пил. — Не пил, — жар растекается ослепительной лужей, укутывает в свои объятия и мажет по губам почти целомудренным поцелуем. *** — Я ему все вернуть предложил, даже сверху пару новых филиалов согласился отдать, а он — нет и всё. Сказал: «Посчитаешь нужным списать часть акций — твоё право, но работать не вернусь», — Халис давно улегся в свою хрустящую свежую постель, но продолжал ворчать Хаттуч, жаловался на взбалмошного лондонского внука. — На Новый год звал, говорил, что с племянником надо познакомиться, а он мне, мол, они прилетят скоро, вот и познакомимся. — Это всё твои гены, ты ведь ничем не лучше был в молодости, да и сейчас не особо. *** Кайя отрывает от рождественской коричной булочки завиток и протягивает Суне. — Мне тоже дед звонил, сразу после того, как я ему последнюю часть долга перевел. — Что хотел? — любопытство зеркалит в её глазах рождественскими огоньками. — Позвал на Новый год и…и еще предложил мне всё-всё-всё: и филиал английский, и акции, и другие европейские филиалы, даже должность управляющего их европейскими фирмами, — сахарный кружок ныряет в растопленный шоколад. — А ты? — Отказался, — Кайя беззаботно отправляет кусочек сдобного теста в рот, — сказал, что если он хочет переписать на меня акции — пожалуйста, но обратно не вернусь. Зачем оно мне? У нас всё есть тут, в Лондоне, мы есть друг у друга, работа, друзья, зачем мне эти европейские филиалы? Я больше не хочу пропадать в офисе, — и целует ошарашенную Суну, оставляя в уголке её губ след от шоколада, а она вдруг забывает обо всём на свете и обнимает его крепко-крепко. — Какой же ты у меня хороший, а! — О, я смотрю, глинтвейн еще не отпустил, да? — он заливисто смеётся и щипает Суну за розоватую щёчку. — Дурачок, дело ведь не в глинтвейне, — она щурит глаза, прикусывая нижнюю губу в расплывающейся улыбке, а потом жадно набирает грудью воздух, — дело в тебе, — чтобы с щемящей нежность выдохнуть признание. — Ты — единственный, кто дал мне возможность не бояться совершать ошибки, кто не ругал за них, а просто был рядом. Ты принимал меня такой, какая я есть, со всеми моими сложностями, с моим абсолютно несносным характером и ни разу не пытался изменить, переделать меня под себя. — Вот еще заслуга, — он картинно скидывает ладонь в воздух и широко ей улыбается, самой доброй улыбкой, а потом смотрит на неё так честно, так искренне и серьезно, что изнутри щекочет мурашками, — я хотел, чтобы ты была счастлива. Вот и всё. — Я знаю. — Тем более, всё намного, слышишь, намного проще, когда, — его голос спотыкается о горячую правду. Кайя откладывает в сторону стаканчик с шоколадом, чтобы провести большими пальцами по тонким девичьим скулам, коснуться её лба своим и почувствовать, как сердце стремится к ней, — когда ты любишь. Я люблю тебя, Суна, правда, очень люблю. В маленькой квартирке напротив парка с большой рождественской ёлкой в районе Ислингтон под урчащий джазом пузатый виниловый проигрыватель и танцующие на стенах блики огоньков, Суна порывисто тянется к губам Кайи, запечатывает его признание поцелуем. Это только для неё, это только между ними.