O’mela

Ощущение идеальности крепнет и за семейным завтраком,  где вновь собралась вся семья. Стол ломился от всеразличных яств, которые могли только прийти в голову. Завтрак по-турецки в доме Корханов обретал свой двойной смысл, ведь это был не простой прием пищи, а важнейший ритуал с участием всех членов семьи. В серебристые усы добродушно улыбается некогда грозный дедушка Халис, который украдко, с такой щемящей нежностью поглядывает на Хаттуч, что замирает сердце. А тётя вся искрится заботой, окутывает ею каждого, даже для Ифакат спешит найти лишнюю марципановую конфетку в вазочке. Суна глядит по сторонам и всё не понимает, в какой момент в этих стенах поселилась жизнь, настоящая, такая тёплая. Случилось ли это после их отъезда с Кайёй или в момент, когда Сейран узнала о беременности? Может, жизнь и вовсе здесь всегда была, только она не замечала? Мысли собирают губами молочную пенку на кофе, и Кайя, замечая растерянность все ще небывшей жены, осторожно накрывает её ладонь своей: — Ты в порядке? – ничего особенного, короткий вопрос приглушенным шепотом у самого уха, но на дыбы поднялись все до единой мурашечки – вскочили на спине, побежали вниз по талии и нырнули под самую кожу. — Да-да, прости, задумалась. — Поделишься? – и захваченное в мурашковый плен сердце, очень хочет поделиться, тянется к Кайе, но поскальзывается, услышав знакомый голос. — Сюрприз! Сердце летит вниз, ухает с такой силы, что мурашки поспешно прячутся по домам. Кайя вскакивает со стула первым, а у Суны ладошку покалывает холодом. Она робко поднимается со стула, чтобы поприветствовать мать мужа, но при этом от удивления прикрывает рот рукой. — Мама? Им конец! Двоим конец! Госпожа Нюкхет – это не тётушка и не дедушка, не ослепленная гормонами Сейран, не Казым и Эсме, что никогда не поймут разницы ни между лучшими, ни между худшими днями. Нюкхет – это настоящая катастрофа, потому что она их знает, обоих знает, она всё поймет. — Решила сделать вам сюрприз, – и так звонко целует сына в щёку, что у Суны звенит в ушах, – Кайя, сынок, как ты возмужал у меня. Невестка, не бойся, не укушу, – и обнимает так порывисто, крепко, что Суна едва не спотыкается на месте. Дом переливается оттенками звонкого смеха, поблескивает на зимнем солнце искрящимся счастьем, пока прибывшая Нюкхет по очереди спешит обнять каждого и, не сдерживаясь, трепет по румяной щечке Сейран. Да, им, определенно,конец. А комната их новая и при свете дня дурацкая, там не то, что пуфика нет нормального, там даже на подоконник денег пожалели. Узкая скромная деревяшка, на которую ни присесть, ни упереться ладошками, вот вихкомнате и кровать была мягче, и шкаф как-то вместительнее, и подоконник шире, на него можно было забраться с ногами, открыть окно и… — Суна, ты чего убежала? – одно было неизменно, что там, что тут. Прикосновение руки к её плечу и столько участия в глазах напротив, что изнутри обдаёт жаром и очень хочется расплакаться. — Нам же конец, понимаешь? Твоя мама всё поймёт, – на кончиках длинных ресниц собираются слезы, а у Кайи от вида её мокрых глаз душа разрывается на части. — Ничего нам не конец, не выдумывай, – привычным скольжением больших пальцев по щекам, он собирает все её слезинки и держит лицо Суны в своих руках, – мы улетаем через день, нам просто надо продержаться, все получится. Ты главное не паникуй, ладно? Держи меня за руку чаще, идет? — Суна короткой кивает и трет рукавом кофты глаза, пока Кайя заботливо гладит её по плечам. – А… ну и смотри на меня как…как когда-то. — Это как? – от её непонимания у Кайи в районе солнечного сплетения скребутся кошки. — Влюблённо, Суна, влюблённо. — А, хорошо. И ты – тоже. — За меня не беспокойся, – он улыбается ей до этих невозможных ямочек на щеках и позволяет себе напоследок ещё раз коснуться скул Суны подушечками пальцев. — Ладно, спасибо…но нам с тобой всё равно надо госпоже Нюкхет купить что-то, иначе нехорошо, если она одна без подарка останется. — Как скажешь, можем поехать за подарком, у нас до хамама еще есть время. — Кстати, а нам упаковать надо что-то, я совсем забыла спросить у тебя. — У меня? – на всякий случай Кайя делает несколько шагов в сторону, опасливо поглядывая на тумбу с вазочками. — Ты же купил подарки родственникам? – и то с каким нажимом она спрашивает, четко даёт Кайе понять, что вазочки натурально попадают в зону риска. — Я? Разве это не ты должна была сделать? — Дурак! Я тебе сказала, что подарки покупаешь всем ты, у меня же экзамены были…— злостный взмах кулачков и Суна глухо бьет ножкой по начищенному паркету. — Ах, экзамены? Ну, да, кто я со своим сроками сдачи новой коллекции? Не я же деньги зарабатываю, — он отчего-то смелеет, в два шага становится возле Суны и ощущает её порывистое дыхание на своей коже. — Кайя, ты издеваешься надо мной, да? Ладно, хорошо, я не буду вестись на эти твои детские игры. Давай, иди одевайся. — Зачем? — Что значит «зачем»? Кайя, быстро! Ноги в руки и поехали исправлять твой косяк с подарками. — Суна, я виноват не больше тебя, — он, конечно, для приличия возмущается, но параллельно все равно натягивает на себя толстовку. — Не слышу стуков пяток об пол, быстро! **** Во время забега за подарками чета Сонмезов очевидцам могла напомнить двух жеребцов во время забега в Аскоте. Они наперегонки бегали по различным бутикам, на ходу генерируя идеи, что можно подарить тому или иному родственнику. Суна, как истинный полководец, еще в машине набросала список родственников, где четко вычленила самую важную касту, которой нужно было купить подарки в самую первую очередь. И потом безапелляционно заявила, что им подарки будет выбирать она, а всем, кто не вошел в ее список, – Кайя. Это был самый быстрый шоппинг в их совместной жизни, кажется, что даже тот поход за покупками перед свадьбой длился намного дольше. Уже через час такси на всех парах мчит Суну приобщиться к новой традиции женской половины семьи – совместному походу в хамам. Лёгкой дымкой над головами женщин семьи Корхан клубится пар. Суну клонит в сон от тёплого воздуха, журчания воды, музыки, приятного, но неразборчивого смешения голосов, которые причудливо звучат, отброшенные стенами из белого мрамора гулять над высоким потолком. — Суна-а-а! Суна! — окликает Хаттуч сквозь успокаивающий перезвон монеток на тамбурине в руках Эсме. — Да…? — лениво потянувшись, отвечает она, поправив полотенце. Хотелось бы сейчас оказаться головой на груди, украшенной татуировками, гладить странного ангела, пересчитывая стрелы в его спине… Суна вздрагивает, прогоняя наваждения и фокусируя взгляд на тётушке. Шо — Как у вас с Кайей? Всё хорошо? — сузив глаза и так знакомо поджав губы, спрашивает Хаттуч. «Только я расслабилась! Но куда там, в этой семье мне не дадут спокойно жить…» — проносится в голове. — Конечно! Всё отлично. Просто замечательно, — немного чересчур громко и воодушевленно отвечает Суна, теребя краешек махровой ткани, обвитой вокруг неё и так ярко контрастирующей с белизной камня вокруг. — Вы такие хорошие, детки! — благодушно, но как обычно поверхностно замечает Эсме, отвлекаясь от выстукивания мелодии. — Лондон пошёл вам на пользу, МашАллах! Суна еле удерживается от того, чтобы не закатить глаза. Терпи, говорит она себе, терпи. Ты знаешь, ради чего это всё, вот и терпи. Мамочка ещё совсем, кажется, недавно почти настаивала на разводе, а теперь умиляется семейному счастью дочери. Иронично. Но от кривой ухмылки Суна удержаться уже не может, отвернувшись и пряча её за волосами. — Милая! — пронзает распаренный воздух высокий голос свекрови, от страха и неожиданности заставляя сердце пропустить удар. — И правда, ты так похорошела за это время, сердце радуется. И мой сын никогда не был так счастлив, как в последние полгода! Случайно, но так точно Нюкхет снова колет Суну в самое больное место, как чувствует. И без того натянутая улыбка теряет чёткость, уголки губ подрагивают. — Спасибо. — Надеюсь, ты выбрала самое лучшее платье на вечер! Ты должна блистать, моя дорогая! — льёт мёд и смотрит из-под чёлки так пристально, словно знает, точно знает их секрет. И как же саднит там, где не должно бы, от умноженных акустикой хамама слов. — Кайя не сможет отвести от тебя глаз сегодня. После слов свекрови, у Суны будто появилась пелена перед глазами. Дальше в голове конструировался четкий план в виде платья, прически, макияжа и аксессуаров. Она не могла дольше ждать, поэтому не высушив волосы выдвинулась быстрее в особняк словно от этого зависит всё: и бизнес Кайи, и её учёба, и мир в семье, и что-то ещё, неназванное, но очень важное. Суна начинает лихорадочно перебирать в уме варианты праздничных образов. И ей кажется, что все они недостаточно хороши. Но для чего? И почему же молоточком стучит «Никогда не был так счастлив»? «Я просто хочу всех убедить. Дела мне нет до его счастья. Вот и всё», — убеждает она себя по дороге домой, и в гостиной, и в ванной, слыша через стенку звук открываемой двери их спальни и приглушенный голос «Я вернулся». — Оф, надо, наверное, поспешить, — вздыхает Суна, выходя из ванной. На голове красуется шёлковый тюрбан, так забавно контрастирующий с белой пижамой в мелкий синий цветочек. Кайя сидит на диване и при её появлении слегка рассеянно поднимает голову от планшета, и все рабочие вопросы, волнения о поставках и будущих встречах мигом покидают его. — Не волнуйся, полчаса у тебя точно в запасе есть. — откашливается он и делает вид, что возвращается к светящемуся уведомлениями экрану. Но любопытство вперемешку с уколом нежности в самое сердце заставляют украдкой поднимать глаза. Так странно видеть её близко, совсем простую и домашнюю. Ещё вчера она яростно отстаивала границы, а сегодня почему-то так легко впускает его в свой вечерний ритуал. Вот она достаёт объемную косметичку и со стуком перебирает баночки, коробочки и прочие ёмкости всех возможных форм. Невесомо касаясь, наносит крем на лицо, ловит его взгляд в зеркале, но молчит, только щёки краснеют задолго до румян. Кайя ловит себя на мысли, что уже даже не пытается делать вид, будто читает почту, и решительно откладывает планшет. Откидывается на спинку дивана и, полуприкрыв глаза, смотрит. Наслаждается каждым взмахом руки с кистью, следит за облачком пудры, блеском на веках и губах. Он так скучал. — Ты уже готов? — в её голосе слышится дрожь, и она снова глядит ему прямо в душу через зеркало. Хочет, чтоб ушёл? — Да, — хрипло отвечает он, не отводя взгляд. — Хорошо, — поправив пижаму, она снимает тюрбан и пропускает влажные волосы сквозь пальцы, расправляя. И зачем-то предупреждает, доставая сумку с феном и миллионом насадок. — Сейчас будет громко. До него долетают запахи средств для укладки, масел, сывороток и прочих неведомых эмульсий, и Кайя теряет всякое самообладание. Ему нестерпимо хочется подойти сзади, пока она сосредоточенно крутит свои блестящие каштановые локоны, и обнять уткнувшись носом в шею. Но вместо этого стойко терпит до конца мучительно-сладостной пытки, и вот она снова прячется в ванную, и выходит оттуда совсем уж неприлично красивой. На ней чёрное шёлковое платье с асимметричным вырезом, почти оголившая левое плечо, и длина чуть ниже середины икры, открывающая изящные лодыжки в блестящих серебряных туфлях. — Можем выходить, — произносит Суна, поправляя шёлк, словно издеваясь. Она ведь это нарочно, да? *** В перезвоне смеха и мягких голосов, под аромат, казалось, бесконечных блюд семья Корхан готовилась встречать новый год. Может, они казались кому-то странными или старомодными, для одних они были друзьями, для других, наоборот, — врагами, но семью невозможно выбрать, её порой просто стоит принять. Под переливающиеся огоньки на елке, что запускают разноцветных солнечных зайчиков прыгать между подарками, под сладковатый хвойный запах и оглушительный рёв фейерверков за окном, грани стираются, забываются обиды и все становится чистым, немного наивным, с щемящей верой во что-то лучшее. — Семья — это самое ценное, самое важное, что есть у каждого. Да, порой в ней бывает всякое: долгие разлуки, ссоры, недопонимания. Порой люди непростительно ошибаются, — Халис ведет долгим взглядом по правую сторону, отчего Орхан ёрзает на стуле, затем смотрит в сторону как никогда кроткой Ифакат, — но важно уметь прощать, — глава семейства улыбается, глядя на Гюльгун и Нюкхет, усмехается в белесые усы пристально очерчивая взглядом Казыма и Эсме, — прощать и любить, приумножать добро, — рука Халиса сжимает кисть горячо любимой Хаттуч, а потом он улыбается совсем по-доброму, когда смотрит на искрящихся Сейран и Ферита. «Наверное, так и должно быть, что мы никогда не были и не стали им семьей», — проносится в голове у Суны, когда члены семьи, подхватив бокалы, спешат в звоне хрусталя утопить тост Халиса. Глава семьи поднимает руку и так пронзительно смотрит в сторону старшего внука и Суны, что у неё в узелок завязывается желудок, а Кайя, будто чувствуя смятение жены, сжимает её руку в своей. — Но иногда, даже когда никто не верит, надо не бояться идти против всех, надо быть смелыми, — Суна буквально слышит усмешку Кайи, ощущает её кожей. — Никто не верил в вас, не так ли? Никто ничего не заметил, но вы доказали нам всем, что порой важно слушать лишь своё сердце. Кайя подносит их переплетенные пальцы к губам и обжигает кисть Суны поцелуем. — Ну, почему же никто? Я сразу заметила, — Ифакат лукаво скользит взглядом по Нюкхет, а потом приподнимает бокал в сторону супругов. — Ничего мимо тебя не пройдёт, да? — Халис откидывается на стуле и ухабисто смеется. — Что ж пусть следующий год станет годом семьи, нашей семьи, пусть следующий год станет годом Корханов! Слова главы семьи все же тонут в звоне хрусталя, но за гулом сердца, что бьёт наотмашь, за горящей от поцелуя кожей на руке, за бурлящей кровью от слов, что могли бы быть правдой, но по итогу лишь оцарапали обидой изнутри, Кайя и Суна едва ли мыслями остались за столом. *** Суна признает, что галопный забег по торговому центру стоил каждой потраченной минуты, когда Сейран и Гульгун радостно вертятся у зеркала, примеряя подаренные сережки, Орхан хвастается Фериту сверкающими запонками, а тот – майкой любимых «Лейкерс». Тётушка с дедом листают подаренный семейный альбом, пока Эсме и Казым выбирают подходящую дату для обналичивания сертификата в спа-центре, а Ифакат спешит развеять запах любимого парфюма над праздничным столом. Кайя настоял на том, чтобы купить маленькие подарочки и для работников особняка, заставляя сердце Суны в очередной раз сжаться перед несоизмеримо светлой и доброй душой её недобывшего мужа. Однако больше всего она переживала из-за подарка для Нюкхет. Кайя лишь удивительно вскинул брови, когда в торговом центре Суна потащила его сквозь книжные полки: замысел он даже не пытался понять, просто кивнул на переплёт покрасивее. Нюкхет неторопливо разворачивает фиолетовую оберточную бумагу, аккуратно стаскивая серебристый бантик влево, а потом так тихо вздыхает в гуле праздничного дома, что у Суны глаза обжигает слезами. — Ах, Суна, это ведь ты, – она смахивает со щёк горячие мокрые дорожки и обнимает некогда нелюбимую до подстроенной жалости невестку, – спасибо. От искренности маминого «спасибо» у Кайи защемило в груди. Он совсем не понимает, отчего мама так крепко прижимает к себе подарок, отчего испортила макияж слезами и зачем уселась возле камина в кресле, моментально раскрывая корешок. — Когда-то твоя мама приехала к нам, ты был на работе, а я всё пыталась ей угодить. Мы пили чай, и я старалась говорить с ней настолько осторожно, насколько могла – боялась, – Суна робко поглядывает в сторону свекрови и смущенно заправляет за ушко завиток волос. – Потом мы случайно затронули тему детства и несбывшихся мечт, и госпожа Нюкхет призналась, что, будучи маленькой, всем детям в её окружении родители — в основном папы — читали «Тысячу и одну ночь». Она все мечтала, что однажды к ней тоже приедет папа, привезёт ту самую книжку и прочтёт на ночь сказку. Мечте не суждено было сбыться: она росла, а до книжки всё не доходили руки, потом жизнь завертелась и, вроде, незачем ей теперь эти сказки, а шрам на сердце так и остался, – Суна подхватывает пальчиками проступающие слезинки, а внутри у Кайи горит душа. Разрывается по стежкам и льнёт к жене, к той самой, кегожене. Он перехватывает её руку, прижимает ладошку к губам, замирает и может поклясться, что сердце её стучит точно, как его. — Я не знал, представляешь, – прячет её руку в свою и подходит так близко, что шёпот звучит звонко-звонко, – спасибо тебе. — Брось, мне самой приятно, – глаза его, что мечутся по её лицу, кажется вот-вот и расплавят всю её выдержку, – у меня, кстати, для тебя тоже есть подарок. Он маленький, такой дурацкий, но я…. Кайя удерживает её на месте и не даёт сбежать, машет головой, не выпуская её кисти из своей руки. Весь его подарок – вот так постоять с ней ещё немного, лишь пару лишних секунд. — Сначала я, хорошо? – ладошку выпустить все равно приходится, когда Кайя идёт в сторону ёлки за подарком. — Я подумал, раз уж у тебя столько нового в жизни – запечатли это все, поймай момент, — в коробке с причудливыми пряничными человечками лежал знаменитый полароид с тремя цветными полосочками сбоку. — Вау, Кайя, я же никогда даже не думала об этом, — в глазах её плескается чистый детский восторг, — спасибо, — и обнимает, сама обнимает, укладывая голову на плечо, а у него бегут наперегонки мурашки. Разве может быть так легко? Чтобы от нахлынувшей искренности, нежность пробивала напролом все выстроенные стены между ними и ощущалась дыханием на шее. Суна отстраняется, чтобы взять маленькую синюю коробочку, которая была упакована еще в Лондоне и несколько раз перекладывалась из чемодана и обратно. — Я надеюсь, у тебя еще есть время на такие вещи, — Кайя улыбается, тянет за золотистый бантик, – потому что ты теперь большой и важный начальник, – ленточка смело соскальзывает на пол, – может, и вовсе никакие такие терапии тебе больше не нужны, – крышка коробочки отскакивает в сторону, а Кайя через секунду переводит взгляд на Суну и смотрит так цепко, что у неё холодеют пальчики, а голос стирается почти до хрипа, – мы ведь тогда, на рынке, так их и не купили… — Хаббе? – на его широкую ладонь выкатываются изумрудные гранённые камушки, сбиваются в кружок в самом центре и поблескивают под светом люстры. — Да, эти твои бусинки, – Суна еле сдерживает улыбку, прикусывая нижнюю губу, когда ждёт его реакции, — надеюсь, тебе понравится. Внутри Кайи залпом разливается тепло: от солнечного сплетения затапливает до краёв и сердце стучит как ненормальное, перегоняя жар крови по венам. Желание сбившимся дыханием покалываетй губы и поднимает на дыбы мурашки, что рассекают кожу даже с изнанки. — Суна, я не знаю, что сказать, — голос совсем крошится, дрожит, обрываясь на каждом слове, пока он крутит между пальцами нисан, — не могу поверить, что ты помнишь… — и смотрит, смотрит до вспыхнувших щечек, до горящего пламени, что кусает изнутри, до поселившихся в глазах огней и дрожащих пальцев. Хаббе прячутся снова в коробочку и находят своё место на полке у камина, потому что ему надо, очень надо прижать её к себе, скользнуть шершавой ладонью в вырез платья, холодом массивных колец спуститься вдоль позвонка к ложбинке на талии и чувствовать каждый удар её сердца у своей груди. Горло сдавливает, в голове мысли пляшут диковинный танец, пока все правила между нами рушатся. Рушатся робким касанием её пальцев к его непослушным кудряшкам, рушатся его смелыми объятиями, горячим«спасибо»одним лишь шёпотом по оголенному женскому плечу, закрытыми глазами, под которым собираются слёзы. Все обиды, невера, злость, все отравленные мысли — рушится все, становится неважным, разбивается, расходится на осколки и в этом всём безумии единственное, что правда — они, сцепленные, связанные, так отчаянные в своей тоске друг по другу всё это время. Так бы стоять, стоять под бой курантов и даже после, и даже когда все уйдут спать, стоять до утра, и… …не слышать бы этот звонок, что доносится из кармана пиджака Кайи, что привлекает взгляд и Халиса, и тётушки, и даже Гюльгун. Не ощущать бы холод, что накрывает с головой, когда Суна отстраняется и неловко скручивает между пальцами ткань платья, пока он, чертыхаясь, пытается достать телефон. На них уже и не смотрит никто, вернулись к подарками и праздничным делам, когда всё еще небывших супругов вспарывает именем на экране. Бьянка. И Суну ломает, кроет чувством дежавю и снова становится так колко, что мурашки, щедро обсыпавшие спину под его прикосновением, ежами царапают кожу. Всё точь-в-точь, как под копирку, всё как тогда. Всё как обычно и бываетс ним, если с её щербатого со всех сторон сердца слетает хоть краешек брони. — Суна, нет, пожалуйста, — рука Кайи в неудачной попытке обрывается в воздухе, когда его жена, что секундой ранее ластилась к его щеке, ширит между ними расстояние, пятясь назад, и отрицательно машет головой, не говоря ему ни слова. Слова не нужны, без слов, по тому, как в застывших слезах отражается разломленная вера, как подмижается горло, когда она сглатывает подступивший ком, всё становится понятно. — Желаю счастья в новом году. Слова её до того колючие, до того острые, что пробивают навылет. Суна отчаянно пытается держать лицо, коротко смеётся ему и до того уверенно идёт в сторону кухни, что кажется, будто ей и правда понадобилось шепнуть что-то Шефике. Трель телефона резко угасает, а вместе с ней прячется и всё то светлое, что робко выглянуло из-за обожженных душ и вскрылось честными объятиями. Секунду назад Кайя держал в руках весь свой мир, прижимая его к самому сердцу, а теперь что? Теперь мир его рассыпался в труху, хрустит под ногами, переливаясь бликами новогодних огоньков и отбрасывает на стену ужасающие тени. *** — Девочка, где твой муж? Мы обыскались его, — Хаттуч ловит Суну аккурат у самой двери спальни, возле ее решения закончить этот вечер в пуховых объятиях постели. — А меня? Меня ты не обыскалась?— обида клокочет у самого сердца. — Что тебя искать? Твой подарок поступил на счёт университета. — Прекрасно, чудесно. Спасибо, — Суна прикладывает ладошки к сердцу и так широко улыбается, что Хаттуч передергивает. — Не ёрничай! Ты должна быть благодарна и господину Халису, и мужу. Особенно, ему, это ведь он так настаивал на твоей учеб… Благодарна мужу, благодарна Халису, благодарна, благодарна, благодарна, благодарна! — Да хватит уже! Поняла я все, поняла. Сейчас найду его. Найдёт, конечно, она его найдёт, найдёт и закончит весь этот фарс. Плевать на учебу, деньги, на все плевать. Плевать на платье, что впитывает тонким шелким всю ее злость через сжатые на подоле кулаки, плевать на то, как внутри растрескалось всё в очередной раз в кровь. Как она вообще себе это позволила? Вновь. Вновь очароваться, вновь дрогнуть, будто не она все эти полгода училась жить без него и ведь думала, что научилась. — Ах, вот ты где, — в мастерской под ленивым желтоватым светом лампы Суна замечает Кайю. — Ты меня искала? — Кайя саркастично поднимает бровь, откидываясь на спинку кушетки. — Зачем? На кухне скучно стало? — Какая разница? Ты почему… — в руках его злосчастная синяя коробочка, из столовой доносятся радостные возгласы и чоканья бокалов, а у Суны только шумит в ушах и голос дрожит, — почему тут сидишь? — Хочу и сижу. Можешь мне не мешать? — О, не мешать? Я бы с радостью не мешала, но только тетушка сказала тебя найти. — Ясно, а без тётушки зачем меня искать, зачем меня слушать, зачем мне рот открывать? Зачем вообще я тебе без тётушки? И если бы не тётушка, если бы не папа, то… — Ох, вот вы где! — в мастерскую заходит госпожа Хаттуч, которую под руку ведёт залюбленная подарком судьбы Сейран. Они мягко улыбаются, будто застали парочку проказников за преступлением. — Тётушка, у Кайи всё нормально, можем возвращаться, — Суна машет в сторону двери ладошкой, поднимаясь с кушетки. — Может, мы и можем возвращаться, только вы, голубки, оказались под омелой…и теперь вам надо поцеловаться, — Сейран так и светится, прижимая ладони к розоватым щечкам. — Эм... Это не обязательно, — лицо у Суны горит, от одной только мысли внутри неё всё сжимается и пальцы барабанят по бедру. — Что значит не обязательно?! Целуйтесь, я вам сказала, — сестричка возмутительно топает ножкой и так смешно дует губы, что Суна едва не забывает злиться. — Сейран, прекрати! Я не стану целоваться при вас. — Но…но мы не будем смотреть, я ведь по всему дому развесила эту омелу, сама, между прочим, на стул вставала, сама привязывала, а никто под неё за вечер ни разу так не попал, получается, все зря и… И Кайя не выдерживает этих покрасневших глаз Сейран, оттопыренной дрожащей нижней губы, нервного переламывания пальцев и себя он тоже не выдерживает, поэтому порывисто притягивает Суну к себе и целует. Целует под восторженный визг беременной Сейран, целует сквозь все напряжение, с которым Суна впивается пальцами в его плечи. Он отчетливо ловит губами её несогласие, но не думает отпускать. Не думает прислушиваться к тихому шарканию удаляющихся шагов. Не думает ни о чем. Горячими ладонями скользит по спине, окольцовывает хрупкую талию и притягивает к себе, близко, близко до того, что дальше просто неприлично. Внутри все взрывается вспышками, когда он чувствует, как Суна расслабляется и подставляется, пытаясь успеть за его напором. Кайя смелеет, смелеет до того, что слегка прикусывает ее за нижнюю губу и в ответ на её стон, скользит языком в податливый рот небывшей жены, бездумно притягивая её к себе снова и снова. В голове сплошной туман, сердце вколачивается в ребра, а воздух до того густой, что разрывает грудную клетку. Несбыточно, несдержанно, безумно…до вспыхнувшего на его щеке следа пятерни. Осознание Суны смотрит на него загнанно, испуганно, хлопает ресницами и сдавливает пальцами шею, осматриваясь по сторонам. Остатки помады окончательно стёрлись, губы распухли, раскраснелись, а грудная клетка в вырезе декольте едва не рвется от порывистого дыхания. — Дурак! Они давно ушли! Озабоченный! — она отдергивает сбившееся платье и, подхватывая уязвленную гордость, сбегает от него в который раз за вечер.