O’mela

Предпраздничный ужин начинается, как и всегда, с немного хаотичной суеты прислуги, с чинного рассаживания всех по своим местам, сдержанных улыбок, невообразимо длинной и пафосной речи Халиса, с точной подачи горячих блюд аккурат к последней фразе патриарха семьи Корхан. Единственное, что отличает этот ужин от других таких же в течение года — искреннее предвкушение чего-то хорошего, подкрепляемое радостным дрожанием свечей и яркими красками украшений стола. — Суна, детка, ты совсем ничего не ешь! — тётушка Хаттуч нарушает аппетитно пахнущую тишину. Суна даже не пытается спорить с тётей, за последние четыре месяца ей так и не удалось донести до Хаттуч, что отсутствие кусочка мяса на тарелке не означает, что ты совсем ничего не ешь. Тётушка была твердо убеждена: прожить на этих разных зеленых соцветиях просто невозможно, а тофу на гриле – чуть ли не тяжелейший грех. Хаттуч всё причитала Суне в трубку: «Ну дурочка ты, как есть дурочка. Мясо надо есть! Тебе ещё рожать, подумай о здоровье. А вот, мне интересно, мужа ты своего чем кормишь? Тоже горсть травы перед ним на стол ставишь? Он у тебя не кролик, девочка, а мужчина, ему нужно мясо и толковая жена». — Да, да, милая, — спохватывается Кайя и на её тарелку приземляется огромный кусок ягнёнка, — перекуси, – и смотрит так заботливо, озорно подмигивая, что Суне остаётся лишь натянуто улыбнуться, но так ярко и красочно, чтобы её недобывший муженёк понял: не того барашка принесли в жертву. — Сестла, ты бойше не вегетелианка? — с набитым ртом удивленно бормочет Сейран. — Я… — шестерёнки в голове у Суны скрипят так же, как и приборы по тарелкам.Какая ты внимательная, когда не надо, сестричка. — Я… нет. — Но пошему? — искренне удивляется младшенькая, округляя глаза. Лишь бы не расплакалась из-за гормонов, только это не хватало. — Мы планируем ребёнка! — внезапно и чуть громче, чем нужно, вступает Кайя с гениальной отговоркой, получая взгляд смерти от не-жены. Прислуга удивленно переглядывается, пока все попеременно охают, даже Орхан, что прежде то и дело шептал что-то на ухо Гюльгюн, наслаждаясь её коротким смехом, отстраняется от жены, смахивая её ладошку с колен. — Какого ребёнка? — синхронно удивляются Ферит и Сейран. — Пока первого, — усмехается вытянувшимся лицам Кайя, получив под столом ощутимый пинок изящной ножкой. Да, ему за эти шуточки ещё прилетит, но это будет потом. — Но как же…? — Насмотрелись на вас, — и продолжает, продолжает так вдохновлённо, — и решили не откладывать в долгий ящик. Да, Суна? — и напоследок касается горячими губами её виска, на котором пульсирует молчаливым гневом венка. — Да, дорогой, — Суна прикрывает рвущееся бешенство мягкой улыбкой. Обманчивой и обещающей большую ссору, о чём хором вопят чутьё и отголоски опыта, пусть и короткой, но незабываемой супружеской жизни. — Что ж, — откашлявшись, произносит Халис, улыбаясь бесстрастной улыбкой тотального равнодушия. — Верное решение. Семья должна шириться. Да и филиалами сможете управлять ещё лучше. Известно, что родительство делает нас ответственнее, спокойнее. За эту часть бизнеса я теперь спокоен. — Кстати, об этом. Племянник, как там дела в филиале в Лондоне? Хотелось бы услышать из первых рук, — подаёт голос Орхан, вытирая пухлые губы салфеткой и посылая быстрый, едва заметный взгляд Ифакат. — Как нельзя лучше,дядя, — осторожно начинает Кайя. — Мы удвоили прибыль по сравнению с прошлым отчетным периодом, как я уже говорил в письмах. Готовим новую коллекцию, разработали смету рекламной кампании. Я горжусь работой своих коллег. — Как чудесно, — натянуто улыбается Орхан, глаза его мечутся от отца к Ифакат, потом возвращаются к Кайе. — Твой филиал в этом году и правда самый лучший. — Филиал? — Суна отчего-то вдруг хочет непременно встрять. Пусть семья знает, как хорош её сильно бывший муж. — Почему вы говорите так, словно он один и только в Лондоне? А как же…? На её бедро, над коленом, резко опускается рука и ощутимо сжимает. До осознания, что Суна сморозила отчаянную глупость, но кто тут вообще разберётся в этих высоких семейных отношениях? — Как же... что? — Орхан подозрительно щурится, а Ифакат вслед за ним бросает на Суну пронзительный взгляд. — Да, Суна, ты о чём? — голос Кайи кажется потрескивает от напряжения в унисон с расставленными по столу свечами. — Ой, — волнение вылетает глупым смешком, а повисшая настороженность легким взмахом тонкой руки стремительно рассеивается, — я опять что-то перепутала. Господин Орхан, я очень плохо запоминаю все эти встречи... Что-то не так поняла. Просто у жены партнёра по бизнесу был такой яркий французский акцент, что я подумала... — А, это Харрингтон. У него невеста француженка. Как же её звали, милая? — Флёр. Точно, я снова всё перепутала. Со мной это часто в последнее время, рассеянная такая, — и залпом осушает стакан с содовой, чуть морщась, предвкушая весёлую беседу после и оплакивая упущенное превосходство в грядущем споре. Горячая рука проезжает от женской коленки выше, останавливаясь у самого края короткой юбки, ещё раз предупредительно сжимает и исчезает, забирая тепло. Кайя мажет кусочком картофеля по тарелке, подхватывает соус, пытается отвлечься и унять внутреннее раздражение. Он давно понял, что любимый дядя, который благородно обещал маме приглядывать за их акциями, первым же и вставит нож в спину, с удовольствием прокрутив его несколько раз. И если дед души не чаял в Ифакат, то Кайя, углубившись в документацию, осознал, насколько Халис далек от истины. Последний год Кайя практически жил на работе, чтобы наладить контакт со всеми европейскими партнёрами и стать единственным представителем ювелирного дома «Корхан» за границей, однако куда там? Его почти бывшая жена за долю секунды едва не свела все его старания на нет! Аллах воздал ему в лице Суны за все грехи, за все ошибки, за каждый проступочек. Из всех женщин на планете он выбрал ту, которая со всем энтузиазмом стремилась разрушить его жизнь, ей было мало его сердца и души, она хотела не оставить после него даже горстки пепла. Под воркование членов семьи, перезвон бокалов и дурацких феритовых шуток ужин близился к концу, но разве кто заметил, что супруги Сонмез больше не произнесли другу друга и слова? *** — Суна, я не знал, что ты стала вегетарианкой, могла бы и предупредить, — Кайя устало опускается на край кровати, потирая лицо ладонями. — Ну как говорил Омар Хайям: «Истинно великий человек не пожелает удерживать в своём теле могилу для других существ», — а вот Суна наоборот, столько в ней плескалось сил, столько энергии, что она лично принялась развешивать вещи в шкаф после ужина. — Мне кажется, что он такого не говорил, — от ужиновской усталости не осталось и следа, когда что-то неназванное, но очень колючее ткнуло подозрением в сердце, заставляя пальцы забегать по экрану телефона. — Ну да, не говорил, это же да Винчи, — облегчение мазнуло по лицу улыбкой и растянулось на кровати в виде звездочки, потягивая руки в стороны. — Ну значит, да Винчи сказал, а мой Омар повторил. — Твой?.. — пульс забился в ушах морским эхом, а кровать вдруг стала до того неудобной, даже удушающей своим перьевым постельным бельем, что пришлось резко вскочить на ноги. — В смысле… он реальный что ли? — и улыбка за секунду сложилось в кривую вымученную линию, закладывая между бровей морщинку. — А ты думал, я шутки шучу с тобой? Или просто так прошу не затягивать с разводом, а? — И даже не смотрит на него, перебирает свои шёлковые пижамки на полке. – Ах, да и у нас новые правила: наедине не приближаемся друг другу ближе вытянутой руки и спишь ты на диване, милый! — Суна, я устал от твоих правил. Зачем их придумывать? Мы же можем спокойно лечь спать. Обещаю, что приставать не буду. — Приставать ко мне? Конечно, не будешь, ты же на диване спишь, там твоей харизмы удостоятся все подушечки, не отказывай себе в удовольствии. Нет, ну если силы останутся, то можно еще с пледом позаигрывать. — Что ты сказала? — Как же бесит, до дрожи в руках бесит! И злость эта несет его к ней вплотную, так, чтобы дыхание смешивалось, так, чтобы разглядеть каждый недобрый огонёк в глазах, так, чтобы сразу нарушить свежее правило. — Спать ты будешь на диване, я с тобой в одну постель больше не лягу, Сонмез, — Суна не намерена отступать, она тычет ему указательным пальцем под самый нос и дышит чистым жаром. — Но это же ты не хочешь спать со мной? Можем подушку положить, как не сделали, когда это было надо…а я, спешу тебе напомнить, предлагал! — Диван и точка. Я всё сказала, — в руках Суны кипит работа, она выуживает из шкафа дополнительное одеяло и красноречиво бросает его на диван. — У меня грыжа в позвонке и диск смещен, — Кайя все размахивает руками, буквально по пятам следуя за Суной, в надежде, что некогда воздушная феечка проявит милосердие. Ему даже самому себе признаваться было стыдно, но отчего-то ему, пусть и в последний раз, но хотелось уловить её дыхание во сне, хотелось смотреть, как она корчит носик, когда ей что-то снится или причмокивает губами. Ему хотелось почти невесомо уткнуться лицом в её волосы, а потом, не сдержав себя, притянуть Суну к себе и впервые за эти бесконечные полгода провалиться в сон с ощущением её кожи под пальцами и сладковатым запахом кожи за ушком. — А у меня принципы, — бывшая феечка останавливается до того резко, что Кайя, потерявшись в своих мыслях, едва не врезается в неё, а она смотрит до того убийственно, что кажется, будто живьем сдирает кожу, — с изменниками в кровать не ложусь! — Да куда уж нам, простым смертным, до Омар Хайямов, — от распирающего раздражения он стягивает с себя толстовку, едва не вместе с футболкой, комкает бедняжку и бросает на кровать. — Вот именно, даже мизинца его не стоишь! Он вот с коллегами всякие грязные связи не разводит. — А я значит развожу? Да ты меня даже не высл… — А я и знать не хочу, чем вы там занимаетесь. Мне даже брезгливо с тобой в одной комнате спать! — А ты не спи, иди всем скажи, что будешь спать отдельно. Вот и делов, — Кайя тычет рукой в сторону входной двери и, на всякий пожарный, так, чтобы понятно было наверняка, машет еще и головой. — Или можем твоему фантасту набрать, втроем ляжем. — Кайя, ты спишь на диване, и этот факт апелляции не подлежит, но если хочешь, то, пожалуйста, иди к Латифу, проси другую комнату, только до этого не забудь заглянуть к Орхану или к Ифакат, сразу передай им все документы заграничных филиалов, — Суна ставит точку в разговоре изящным пируэтом подушки точно в руки Кайе, — и передай своей милочке, своей грудастой гавани, что придётся поубавить аппетит на силикон, доходы уменьшатся! Хотя с милым, наверное, рай и в шалаше! — а потом до того звонко хлопает дверью в ванную комнату, что с полочки слетает фоторамка и еле живое «У меня с ней ничего никогда не было и нет» приходится выслушивать лишь забитой подмышку подушке. *** Суна разглядывает переплетение теней на потолке: сквозь незашторенное окно падают блики сотен огоньков, а одинокий фонарь, что стоит под окном, отливает длинным узким пятном, преломляясь по шву стены. — Кайя? — она шипит, выныривая из-под одеяла, — спишь? — в кромешной тишине шуршит его размеренное дыхание, что злит Суну до самых кончиков волос, Значит, он там, на диване, преспокойненько так себе отдыхает, а она на матрасе, ортопедическом, на секундочку, ворочается уже битый час и все никак не может уснуть. — Ну и спи себе на здоровье, больно надо. — Да чего тебе? — тысячный барашек крепко ругнулся в голове, когда Кайя, нехотя, из последних крупиц гордости, но сдался. — О, не спишь, значит, — Суна, воодушевленная, садится на хрустящей постели и пододвигается ближе к нему — чудесно, это, конечно, то, что надо было, будто ему мозги не вышибает от одной только мысли, что руку протяни — и обожжёт теплом её кожи. Впервые за полгода так близко… — Дом этот странный, не находишь? Они все какие-то странные… счастливые, что ли, Ну, хорошо, Ферит и Сейран, с ними всё ясно, но тётушка-то! Всё подкладывала тебе в тарелку еду и подкладывала: то курочку, то салатик, то плов с сухофруктами этот, а мне даже чай предложила сделать! Ифакат вся светилась, Орхан и тот не отходил от Гюльгюн. Мне показалось, или она гладила его ладонь под столом? — О, это была ладонь? — от его двусмысленного намёка, спрятанного в усмешку, у Суны густо краснеют щёки. — Озабоченный, а ты что ещё мог подумать? — она пытается звучать серьёной, громко цокнув языком, возвращается на своё место и вновь, обернувшись в одеяло, разглядывает причудливые тени на потолке. — А я об этом и подумал, а вот где твои мысли…тут надо уточнить, извращенка, — и в его приглушенный смех мягко прилетает дополнительной подушкой. Кайя мнёт её руками, подбивает под свою, укладывается поудобнее и честно пытается уснуть. — Уф, Кайя, если бы тебя тут не было, Аллах свидетель, я бы подумала, что и правда в идеальный мир попала, а так — спасибо за связь с реальностью. Спокойно ночи! — Бывшая жена его пыхтит точно, как бабушкин старый чайник, чудной такой: белый с тремя красными клубничками и сколом эмали сбоку. Барашки в голове Кайи давно подсчитаны, стоят в загонах, похрустывая тыквой, и смотрят на него во все глаза, прекрасно зная, что дело не числах и не в цифрах, что считай их или не считай — бестолку. Сон гонят вовсе не они, а один надоедливый вопросик. Крошечный вопросик, что сначала казался удачной шуткой, потом настороженным подозрением, а сейчас покалывал сердце возможной реальностью. — Суна, – Кайя хрипит вопросом, воровато поглядывая на кровать, — спишь? — и сердце стучит где-то в горле, потому что если он сейчас не спросит, то от него ничего не останется, он сожрёт себя за эту ночь с потрохами. — Если бы, — на этот раз она не поворачивается к нему, лишь откидывает в сторону часть одеяла. — Кто он, этот твой Омар Хайям, ммм? — цветастые тени от огонёчков танцуют на стене, сплетаясь в продолговатые узоры. — Тебе-то что? — Суна возвращает одеяло на место, натягивая его по самые уши и сворачивается клубочком. — Ничего, — Кайя крутит обручальное кольцо на пальце, откинувшись на горку подушек и смотрит на хаотичные мазки теней, что разбросаны по комнате. Окно все же зашторить не мешало бы. — Просто хочу знать, кто он, откуда, чем занимается и… ну насколько это безопасно? — Не переживай, он…математик, работает в университете, немного старше меня, умный человек. Тёте понравится. — Чудесно! Рад за тебя, смотри, не доведи и его до нервного срыва! — Как хорошо, что пышная грудь этой блондиночки стоит на страже твоих нервов. Ты же теперь как в…как в мягкой светлой комнате небось! — стоило Суне чуть-чуть ослабить хватку, как наружу вырвалась затаённая, но ни разу не забытая, обида. — А это тебя уже не касается! — злостно дернул за пуховый краешек одеяла, он, поворачиваясь спиной, едва не слетел с дивана. Суна замечает, как синеватое пятно от люстры корчится на потолке — всё в этой комнате было не так. То ли дело в больших окнах и узкой шторе, что пропускала свет, то ли в этом безвкусном розовом пуфике на выгнутых ножках, то ли зеркало сбоку раздражало, то ли… — Ты правда хотел девочку? — не прицеливаясь, почти наотмашь в темноте комнаты, но в самое-самое яблочко. — Да, — согласие его почти бесцветное, но дух из Суны вышибается разом со всем воздухом из лёгких. Время медленно застывает, тянется между ними тяжёлым дыханием, шелестом постельного белья и барабанит в ушах гулом колотящегося сердца. — Но девочка же не наследник, она бы в жизни не позволила тебе вырваться вперед в твоей этой мести и… — Ох, Суна, ты так меня и не узнала, ни на грамм, — а разочарование его яркое, такое пёстрое в своей болезненности и такое надколотое, что внутри у Суны что-то с грохотом летит вниз, оставляя после себя на щеках след из двух дорожек.