O’mela

— Скажи, — злой шёпот Суны едва пробивается сквозь натянутую улыбку и мягкое урчание двигателя с радостными воплями Мэрайи Кэри на фоне, — а отказаться ну вот никак было нельзя? У меня вообще-то были планы на праздники. — А что же ты не отказалась? — бесит, как же вся эта ситуация её бесит. — «Да, тётушка, — и запах кокоса в салоне бесит, и ещё этот внезапно открывшийся у почти бывшего мужа талант точного передразнивания её интонаций, который немедленно хочется закрыть, — конечно, тётушка. Мы обязательно, — Кайя по ноге прилетает изящным кулаком, а водитель кидает на них обеспокоенный взгляд в зеркало заднего вида, — приедем». У меня вообще-то тоже были планы на праздники. — С той грудастой блондиночкой? — Какой из?.. — и этого нахала тоже где-то закрыть. Или хотя бы прикрыть простынкой. Желательно обведённого белым мелком по контуру. Главное, чтобы молчал побольше. — О... даже так. И какой конкурс на место? Три? Четыре? Не устаёшь? Может таблеточек каких? — Суна!.. — у водителя кажется даже уши разворачиваются к мрачным пассажирам, хотя лицо всё так же невозмутимо. — Для памяти, конечно. Чтобы ты помнил, зачем мы здесь и как должны себя вести. И имей в виду, — Суна говорит всё тише и грозит пальцем, а Кайя видит только пустоту на её безымянном, что неприятно колет тонкой иголкой где-то в груди. Уже полгода колет не переставая, — это последний раз, когда я соглашаюсь на этот идиотский фарс. — Между прочим, тебе это надо не меньше, чем мне. — Но это именно ты боишься, что дед тебя выкинет из компании. — Ты тоже как-то не спешишь поделиться с тётей радостью от того, что я съехал. — Ничего страшного, зато я успела разделить радость нашего расставания с одним очень достойным человеком. — Суна, сколько раз тебе повторять, что Омар Хайям — это автор книг, но в твоём окружении, ты права, это единственный достойный человек, с которым ты можешь коротать вечера. — Утешай себя, дорогой, утешай, — Суна ныряет рукой в карман пальто, подтягивает к лицу шепнувший о сообщений телефон, позволяя Кайе увидеть лишь краешек оповещения, и растекается в довольной улыбке. — Повезло, что хоть мама твоя решила отмечать с новым мужем, а не со старыми родственниками. А то втроём мы бы точно спалились, — она ведёт по экрану пальчиками и едва слышно бубнит, не отвлекаясь от экрана. — Суна, послушай, я маме не говорил ничего. Она тогда только закончила лечение в пансионе и начала курс таблеток, и я не стал... Суна мигом отстраняется от телефона и так проникновенно смотрит, цепляя что-то самое честное и беззащитное глубоко внутри него, что у Кайи тяжелеет в горле. — Я... Кайя, я понимаю, — она сжимает в руках телефон и отворачивается к окну, когда такси подъезжает к хорошо знакомым серым воротам, былую жизнь за которыми больше всего на свете хотелось забыть, — в конце концов хоть в чём-то мы похожи: Сейран не знает тоже, я не смогла. Ну что ж, — машина останавливается, а Суна уже тянется к ручке, когда Кайя останавливает её, обхватив за плечо. — Ты забыла кольцо, — и выставляет перед лицом свою левую руку, на которой среди массивного серебра поблёскивает тонкое золото. — Чёрт… Ну и куда я его засунула? — Суна суетливо лезет в карманы пальто, шарит растерянным взглядом по салону авто, разочарованно поджимая губы. — Вот же оно, — она поднимает на Кайю глаза, а он выверенным, знакомым до боли движением, тянется к её волосам и из-за уха мелькает золотом. Берёт её сжатый от волнения кулак, аккуратно разжимает, и ладонь обжигает холодным металлом. — Теперь точно всех обманем. В некрасивой серой луже рябью расходится отражение пышного красного банта, что украшает входную дверь. Дом мерцает под лучами декабрьского солнца новогодними украшениями: по кромке крыши струятся огоньки, перед входом гипсовой рукой машет Санта-Клаус, по окнам разбросаны снежинки, грозные туи украшены разноцветные мелкие шары, а на сердце, несмотря на всю эту новогоднюю пёструю обёртку, всё равно скребут кошки. Суна смотрит на этот дом иначе: вон там, под окошком, на стекле которого переливаются сейчас рисунки, её пальчик был окольцован самшитом, а в душе несмело зародилось чувство, вера в которое разбилась недалеко от входной двери, в коридоре, между двумя комнатами. Этажом выше, на террасе, они любили обнять ладонями пузатые горячие чашки с кофе и болтать обо всём и ни о чём, а на кухне несколько раз смущали чайничек, пока украдкой ловили моменты наедине, готовили себе ужин, обязательно вдвоём, обязательно с объятиями и почти целомудренными поцелуями в щеку. Недалеко от кухни, в гостиной, стояли дорогущие вазы, на дне которых едва умещались все горькие слова, сказанные друг другу. И никакими огоньками или яркими ёлочными игрушками историю рухнувшей несказки не залатать. По-джентльменски протянутой рукой, Кайя ведет Суну до злосчастного особняка и едва успевает поприветствовать Карлоса, как в проёме кухонной двери, обмакивая фартуком руки, появляется тётя Хаттуч. — А вот и моя девочка, — перемены в настроении тёти оставались загадкой для Суны до сих пор, — ах, наконец, и этот день мы увидели, – она прижимает старшую племянницу к себе так крепко, что у Суны чуть не хрустят рёбра. — Какой день, тётя? — Когда и ты стала человеком. Я думала, ты все ветки обломаешь, пока образумишься. Кайя, мой дорогой мальчик, как ты? Как долетел? — Мы, если что, летели вместе, могла бы у меня спросить. — Какое мне до этого дело? Кайя, мы с господином Латифом хотели подготовить вашу старую спальню, но рабочие не успели закончить в ней ремонт, надеюсь, ты не против разместиться в бывшей комнате твоей матери, мой мальчик? — Не переживайте, дорогая тётушка, всё хорошо, мы с радостью останемся в комнате мамы, — а улыбка-то улыбка! От уха до уха, светит ямочками на всю улицу, сейчас соседей ослепит, и еще, гад, ручку целует. Так и хочется обновить коллекцию татуировок, например, словом «Индюк», например, прямо на лбу! Злость на бывшего-недобывшего бурлит и просится наружу, просится хотя бы случайно разбитой чашкой, нечаянно соскользнувшей с уголка серебряного разноса аккурат в его голову! — Сестра! — судьбу кофейной чашечки вершит Сейран, румяным пирожком скатывается по лестнице, опираясь на руку Ферита, а он, бедный, едва втискивается между стеной и округлившейся женой. — Наконец, ты тут! Не могу поверить, что не видела тебя так долго! — Тоска по сестре скатилась горячими слезами по щекам, а руки до того крепко прижимали к себе, что Суна испугалась собственной силы, — Аллах, Суна, ты стала такой красоткой, так похорошела за это время. — Ах, кто бы это тут говорил, а? — Суна, смеясь, отмахивается от сестры и спешит поздороваться с зятем, замечая, как неловко Кайя топчется на месте, прежде, чем обнять Сейран. — Кстати, знаешь, что я прочитала в одной книге Омар Хайяма? «Ничто не украшает женщину так, как свобода». Весь секрет в избавлении от ненужных вещей. На их место приходит новое, яркое. Ты бы знала, сколько ненужного хлама я выбросила за эти полгода. — Омар Хайям такого не говорил, — косо поглядывая на бывшую-недобывшую, Кайя стиснул руку Фериту до еле слышного «ой» в приветственном рукопожатии. — Милый, может, ты что-то перепутал? В книжке, которую я читала, было написано именно так, — и вот уже самодовольная улыбочка поспешила ретироваться с лица Кайи, пока Суна картинно стряхивала с лацканов его пиджака невидимые пылинки. А Сейран, как фурия, пронеслась в пятиминутном рассказе по шестимесячному сроку, рассказала и про токсикоз, и про чудное сочетание арбуза с солёным огурцом, про то, как пинается сынишка и как не даёт ей спать по ночам, требуя то чебурек, то баклаву. — Называю её мантышечкой, — Ферит смеётся, поглаживая живот жены и смотрит на неё до того влюблёнными глазами, что Суна не жалеет ни об одной минуте, потраченной на примирение этих дурачков. — Тебе очень идет беременность, Сейран, правда, — Кайя, лишившись покровительства тёти Хаттуч во имя плова для семейного ужина, говорил до того осторожно и тихо, что едва можно было расслышать. — О, ты такой джентльмен, Кайя, но правильно-правильно, репетируй на мне. Настанет время и тебе придется подбадривать свою мантышечку, — Сейран пихает локотком Суну в ребро, складывая брови домиком. — Кстати, вообще-то это младшие должны брать пример со старших, но в нашей семье всё работает наоборот. Вы-то когда нас порадуете, а? А вообще кого хотите? Мальчика или девочку? — О, Аллах, — удивление Суны расплескивается кофейным пятном по белым брюкам, — Сейран, да мы не обсужд… — Я хотел девочку, — а Кайя до того решителен, что Суну будто по голове бьёт его нереальная, но словами весьма осязаемая, несбывшаяся мечта. — Хотел? Оф, Кайя, ты, может, в своём Лондоне совсем перестал по-турецки понимать? Это прошедшее время, так не говорят у нас. Будет у Вас девочка, а может и несколько! Суна вот всю жизнь мне твердила, что хочет, минимум, шесть детишек. — Сестра! — Шесть? Ничего себе! Нет, мы с ней как-то на эти темы не успели ещё поговорить, но всему своё время, — Кайя подтягивает левую руку к ладошке Суны и переплетает их пальчики, поблескивая золотом обручального кольца до неприятного кома в горле. — Ох-ох-ох, понимаем-понимаем, сами были такими первые пару лет брака, не до разговоров было, — Ферита тоже захотелось стукнуть, натурально стукнуть за длинный язык, за нелепые шутки, за царапающую сердце обиду, что в их жалком браке даже до честных разговоров не дошло. *** Трель звонко хлопающей двери служит для Кайи красочным фрагментом предстоящего скандала. — С руками своими полегче давай, да? — и скандал, уткнувшимся в широкую мужскую грудь ноготком указательного пальца, Суна начинает с порога. — Ты о чём? — её злость его всегда забавляла. То, как она дует щёки и взмахивает руками, как цокает языком и щурит глазки — невозможно не улыбаться, глядя на неё такую. — Не надо так меня лапать, особенно при тёте, Кайя. — Она на нас смотрела! — «лапать» неприятно царапает изнутри, стирая с лица улыбку. — У неё рентгеновское зрение? Как она могла видеть твою руку со спины? — Суна не унимается, сладывает руки на груди в замок и так пытливо смотрит в глаза, что у Кайи сбивается дыхание. — Между прочим, я твой муж! Куда хочу туда и кладу свои руки, — ещё целых два месяца как законный муж в наглости не знает себе равных, поэтому картинно щипает двумя пальцами раскрасневшуюся щечку Суны, заставляя её тряхнуть головой и отпрянуть от него к самой двери в ванную. — Тёте достаточно подержаться за руки. — Ты плохо знаешь свою тётю. — Ах, ну да, я же с ней по углам не шушукаюсь, как ты. И не созваниваюсь каждый четверг. Это же просто уму непостижимо! — Ну, не только же тебе с моей матерью по телефону болтать, — Кайя садится на воздушный, непривычно мягкий диван, стаскивая с тумбочки книгу. «Лапать» все ещё саднит в груди. Нет, он, конечно, подозревал, что дружелюбных объятий при встрече Суна ему не подарит, но неужели её настолько сильно задело даже одно его едва ощутимое прикосновение? Неужели настолько? — Я созваниваюсь с ней только по делу! — Вот и я трогаю тебя только по делу! — Мы почти в разводе, запомни уже. — Может мне родственникам об этом за ужином сказать? Мм? — он нервно шуршит страницами, пытаясь сосредоточиться хотя бы на одном слове, пока сердце гулко вбивается в грудную клетку, размазывая буквы перед глазами в сплошные непроходимые кляксы. — Рассказывай конечно! Ты же не хочешь получить тот многомиллионный контракт, где для партнеров важен твой статус в обществе. — Ах, вот как, то есть ты обучение продолжить не хочешь, да? Готова отказаться? — Кайя вырастает перед Суной за секунду, все ещё сжимая в руках несчастную книжку. Пульсирующая венка на шее, его пунктирное дыхание на её коже, шальные глаза с искринками по радужке — и она едва собирается с мыслями, чтобы не раствориться, чтобы не растерять себя в этом взгляде. — Предупреждаю на берегу: если полезешь целоваться, я тебе язык откушу. Кровищей забрызгаем и стены, и белую скатерку, а обожаемая тобой тетя Хаттуч в жизни тебе этого не простит! Учти, скатерть времен Антепа, когда по нему динозавры бегали! — Если бы у Кайи был выбор заменить все свои пагубные привычки на неё одну, он бы согласился, потому что с ними он хотя бы научился бороться, а перед Суной — был безоружен с первого взгляда.