Дорога к нашему счастью

      Массивная дверь скрипнула, озаряя лик комнаты. Слабый свет лампадки раскинул под потолком купол, укрывающий собою стол и сидящую рядом Ханджи. За пределами этого кружка темнота подъедала куски пола, куда и ступил Леви, защелкивая дверь.       Вещей здесь практически не было, за исключением формы и рабочих принадлежностей. Все обставлено сродни его стеллажам.       Леви сел на диван, стоявший перед маленькой продолговатой столешницей, по-хозяйски заваливаясь на спинку. Тишину, созданную продолжительными посиделками за бумагами, не хотелось прерывать, ну или мысленно готовиться к предстоящему разговору. Игры разума и все прочее.       Оттянуть, к слову, все равно бы не вышло: Ханджи отложила ручку, со скрипучим писком потянулась и встала со стула, лениво топая в его сторону. Села она на противоположный диванчик, продолжая мять и выворачивать бедные костяшки пальцев.       — По какому делу? — решил он рубить с плеча, исключая всякие прелюдии.       — Мне тут от Эрвина письмецо пришло… Если вкратце: в связи с последними событиями эксперимент по взращиванию идеальных солдат откладывается.       Пей Леви сейчас чай — непременно поперхнулся бы и облил собеседницу содержимым.       — Что? — устремил он шокированные глаза вперед. — Я надеюсь, ты шутишь.       — М-м-м… Нет.       Пара секунд переваривания информации и, как следствие, — яростное предсмертное хрипение запрокинутой головы на спинку дивана. Сегодня все сговорились настроение подпортить?!       — Боже, дай мне сил не свихнуться!.. — он демонстративно взмахнул руками. — Что за придурки там указы пишут?!       Майор смиренно вздохнула.       — Уж кто-кто, я не знаю, но факт остается фактом: больше никаких сокращенных программ обучения. Ну, в ближайшее время, конечно… — Леви вымученно потер глаза.       — И когда мне начнут премию выписывать? Шесть лет рабствую под избалованную дудку, скоро седина пойдет.       Казалось, возмущение в словах капитана не дошло до ушей Зоэ, вот и усмехнулась. (Хотя все ведь понимает, просто не упускает возможность разрядить обстановку).       — Как появится — зайди ко мне. Одна бабка на рынке рассказывала способ, как при помощи седого волоса удачу призывать.       Леви передвинулся к краю дивана и завалился на угол.       — Если это поможет — расцелую руки ей при встрече, — Зоэ ехидно хохотнула.       — Ладно тебе. Если смотреть в общих красках — все не так плохо, как ты думаешь.       — Н-да?       — А почему нет? Выпускников твоих посвятят в разведчики безо всяких экзаменов и прочего, — доказали делом пригодность. Теперь теребить не будут. В плане новобранцев больше на шею вешать не станут.       Парень устало подпер подбородок рукой.       — Из своей недолгой карьеры инструктора — ответственно заявляю: хуже дедовщины только учение.       — Да-а, твои глаза прям сверкают при любом упоминании этого. Как-нибудь вечерком у костра расскажешь нам во всех подробностях о своей жизни нелегкой; а сейчас пока ознакомься с тем, какое эссе тебе предстоит писать.       Леви недоумевающе перевел взгляд с протягиваемых листов на собеседницу.       — Эссе?       И-и-и…       — Эссе-эссе. Думаешь, начальство так просто отвяжется, если перестанешь отчеты им высылать четвертый месяц? Пусть и по не действующему эксперименту…       Коронный удар под дых!       — Да не-ет… Опять…       Парень мученически скривился, расплывшись грустной лужицей по дивану. До последнего верил и надеялся в дар свыше, что не придется возвращаться к ненавистной рутине, сжиравшей день, а то и три!       На каждого анализ проведи… С прошлыми результатами сравни… Комментарии дай… Выводы подведи… И ведь не скинешь ни на кого это!       — Бедолага-трудоголик теряет хватку. Как можно было столько задолжать, а, Леви? — насмешливо плюхнулась на стол папка. — Негоже капитану от работы отлынивать.       Убийственный взгляд черного кота тут же вонзился в душу демоницы.       — В кладовой бы запер, да вот только пауков жалко.       Майор поправила очки, тихо посмеявшись над ядовитостью угроз.       — Ладно-ладно… В любом случае на ближайшие два, а может, и три года эксперимент будет недействительным, — тут она артистично повернулась к хмурому другу. — А что это значит?       — Они планируют его возобновить?.. — неуверенно протянул капитан.       — Бинго!       Леви устало опустил лицо в ладонь, отдавая себе отчет в том, что, возможно, по прошествии некоторого времени к нему вновь приставят новобранцев.       Хоть иди руки ломай специально, чтоб на больничный по непригодности отправили…       — И что они так прицепились к этой идее?       — Ну, — девушка задумчиво уставилась в потолок, распластавшись на диване, — весьма перспективно звучит, если так посудить.       — Разве?       — Девять из десятерых выжило в Тросте. Трое внесли весомый вклад в исход битвы. Глядишь, поднатаскаем сильнее — взрастим себе на смену отличных командиров.       «Командиров, значит…»       Леви замолчал, прокручивая в голове последние слова, невзначай вылетевшие на всеобщее обозрение.       — Неплохо звучит, — подытожил он, наконец принимая удобную и расслабленную позу. — Дожили бы они еще до этого момента, вот вообще прекрасно было.       — Слушай, Эрвин от тебя инструкцию случаем не потерял?       Леви скосил на нее самый что ни на есть пренебрежительный взгляд.       — Что?       — Да вот уже шесть лет не могу найти у тебя включатель хорошего настроения.       После этой фразы, на лице Ханджи поселилась невидимая дыра, выжженная хищным взглядом.

***

      — И сколько вы так планируете придуриваться?       Серьезный взгляд Марселя обвел двоих и заодно ухватил бедного Бертольда, сидящего рядом на стуле.       — Ну, будь у меня регенерация получше… И вообще. Ты видел, что они со мной сделали?!       — Именно поэтому я и вмешался! — парень раздраженно потер переносицу. — Ну как! Как можно было так облажаться? Это люди. Лю-ди!       Энни бессильно закатила глаза, в ожидании очередной полоскающей мозги нотации. Если уж Марсель войдет во вкус, — пиши пропало; его не остановить.       Уже как полмесяца ей и Райнеру приходится носить гипсовые доспехи и бинтовые плащи; верные подручные в халатах делают редкий обход по больному королевству, что-то спрашивают, записывают и вновь покидают скромные убранства.       Весьма интересный способ отлынивать от основных задач, прикрываясь ложными болячками. А их у солдат скопилось немало, если верить слухам.       — И ты тоже хороша.       Энни нахмурилась, стоило взгляду командира впериться в нее.       — Чем ты думала, когда уходила с позиции?! Знала же ситуацию с Райнером, так что не осталась на месте ждать?       — В городе сплошь облепленном титанами, огнем и дымом?       — У тебя была четкая установка.       — Пришлось тактически отступить из-за невыгодности позиции.       Да, конечно. Отступить. Именно, что отступила. Только вот не от места, а от своих принципов.       «— Я вас догоню! Не теряйте времени, летите!»       Вот так эта дура и пропала.       «— Черт. Где ее носит, когда так нужна? — негодовал Кирштейн. — Людей и без того не хватает!»       Большая часть сил ушла на сдерживание Райнера вблизи ворот. Старшие разведчики выдохлись, в строю оставались единицы. Так что каждый кадет был на счету.       «— Марко, слетай до колокольни, пока есть возможность. Ее способности тут как нельзя кстати пригодились бы!»       Но…       «— Я найду ее».       Полетел отнюдь не Ботт.       «— Есть риск скоплений четырехметровых, ты можешь не справиться с управлением».       Под простой отговоркой она выступила желающей. Вот только не учла благородную настырность одногруппника.       «— Если есть риски, то я тем более не могу оставить тебя одну».              Вопреки оговоренному плану, Энни сошла с позиции на поиски неугомонной Аккерман, которую, судя по всему, в одно место оса укусила, раз подобное вытворяет.       В воздухе висела угроза в лице Марселя, как ни странно это не прозвучало бы. Ведь именно в той области он затаился и выжидал момента на случай, если что-то пойдет не по плану.       Так и пришлось лететь до той самой колокольни, пока в один момент все не взлетело на воздух.       Они опоздали.       Голову что-то ударило; абсолютная дезориентация; тупая вспышка боли, а следом темнота.       Сквозь гущу собственного сознания Энни слышала чьи-то голоса, но над телом власти по-прежнему не имела до тех пор, пока глазам не открылся вид ослепительно-белого потолка госпиталя. Так и оказалась здесь, попутно в книге учета больных.       Слинять не выйдет… Придется либо контролировать регенерацию, либо выздороветь и сослаться на крепкие дух и волю.       — Единственный Бертольд тут работу исправно выполняет. А с вами косяки сплошь и рядом.       Отчитывает так, словно не воины ему, а надоедливые брат и сестра.       — Вы хоть понимаете, что теперь все заново предстоит делать?       Райнер и Энни тактично промолчали, уводя взгляд куда подальше от командира.       Мысленно сравнивая капитана и Марселя… Даже неясно, кто хуже: оба — угрюмые начальники с багажом претензий. Богатый выбор, однако. Даже во второй жизни от этого не сбежишь.       Пока разгневанный воин фыркал, сидя на стуле, Энни словила себя на мысли, что надо бы поведать товарищам об исходе той вылазки в церковь.       Объяснить бы еще как-то всю сумбурность полученных сведений…       «Когда ж это уже все закончится?..» — бессильно взмолилась та.       Раздался стук.       Радуясь в душе окончанию муторного и без того очевидного отчитывания, Энни проводила взглядом командира до двери. На смену массивной фигуре пришла знакомая и худощавая. Это был Жан.       Без капли интереса он позволил пройти Марселю, прислонившись к стенке, а следом нерасторопно направился в сторону лежачей Леонхарт.       Неожиданный гость остановился в метре от койки, убрал руки в карманы белых брюк и с каким-то мнущимся взглядом водил по полу. Будто его заставили сюда прийти и вообще «Что я здесь забыл? Заберите меня отсюда».       Энни не стала первой заводить разговор даже о причине его пребывания здесь — вестись на поводу этого, в некоторой степени, безучастного лица совсем не хотелось.       — Кхм… — наконец собрался с мыслями Кирштейн. — Как ты… поживаешь?       — Нормально, — холодно оборвала она. Было отчетливо видно, что не за этим он здесь. — Зачем явился?       — Не пойми неправильно… Я спрашиваю не для вежливости…       — Не увиливай.       Жан посмотрел на Энни растерянными глазами, но сразу же стушевался, сажаясь на стул рядом.       — Я хотел кое-что спросить, — недолгое молчание в ответ дало согласие. — В общем, ты же была там тогда? При обрушении здания?       — И?       — Что тогда произошло с тобой и Марко?       «А… Вот зачем».       — Можно подумать, я сейчас целую историю тебе расскажу. Мы летели по одной из чистых улиц. Секунда, две — и я уже ничего не вижу. Нас завалило обломками. Все, не о чем больше тут говорить.       Энни уже хотела отвернуться, но Жан настырно продолжил:       — Но как ты смогла выжить в том обрушении? Всех, абсолютно всех придавало насмерть! Своими глазами видел.       Конечно, она бы тоже отправилась на тот свет. Только если бы не была титаном.       На пороге смерти сработало спасительное окаменение, не позволявшее истечь кровью или сломать еще больше костей. И если бы не эти «добрые спасители», что любезно утащили ее на телеге в Стохесский госпиталь, — восстановилась и ушла прочь с места аварии как ни в чем не бывало.       — Я успела пролететь большую часть обрушившегося здания, поэтому не убило, — вранье.       Услышав ответ, Кирштейн хотел было еще что-то спросить, но промолчал.       — Вот как, значит… Ладно. Выздоравливай… Я пойду лучше.       Подходя к выходу раскачивающимся в стороны шагом, он напоследок обернулся, махнув сидящим неподалеку Райнеру и Бертольду.       — Вы тоже крепитесь.       Браун насмешливо хохотнул, пусть и с толикой наигранности:       — И не подумаем киснуть.       Жан хмыкнул и растворился в дверном проеме.

***

      Тик-так.       Тик-так.       Тик-       Шум от переворачивания на бок на секунды приглушил ритм.       -так.       Тик-так.       Некогда глухой стук стрелок часов превратился в удары отбойного молотка. Поистине терзающий слух звук.       Несмотря на сонное присутствие людей в общей палате, не отлипало вязкое чувство покинутости, все больше срастаясь с телом и становясь единым целым.       Мертвый холод источался ото всех стен, пробираясь под кожу. Все это место, все эти чужие коридоры, люди давили присутствием, что хотелось сбежать как можно дальше.       Но больше всего ей хотелось перестать чувствовать запах смерти. Ненавистный и болезненный смрад, окутавший все здание. Место скопления душ живых и мертвых прогнило у самого фундамента, отравляя и землю под ногами.       Поразительно остро Микаса начала улавливать общее настроение этого чистилища сквозь стены и дверные проемы. Словно все в одночасье сменило свои тон и окрас, обнажая истинное лицо.       В голове кромешная пустота и черное «ничего» заполоняли каждый уголок, каждый квадрат бесценного места, где удавалось побыть наедине. Только вот сейчас мысли что-то затерялись, а всякая мозговая активность притупилась. Странная картина, учитывая, какие только штормы не прокатывались, а после еще долго бушевали в девичьем четырнадцатилетнем разуме. Как-то по-особенному тихо стало; до непривычки молчаливо.       Поначалу казалось, что теперь весь мир рухнет вместе с ней самой; похоронит под руинами и не даст шанса выбраться. Но все сложилось ровно иначе.       Схожая ситуация была, когда Микаса впервые побывала на похоронах одного знакомого ее приемной семьи. Из всех людей выделялся только один: скромно одетый парень, с проявившейся щетиной от затяжного откладывания бритья. На фоне горестных рек своих близких по усопшему, он единственный, кто непоколебимо смотрел на редеющий саван под нарастающей толщей земли.       Казалось, что такого? Вот только этот парень был сыном хороненного. Мать, дочь, младший сын, бабушка и тетя захлебывались в слезах, а он один стоял и молча смотрел вниз. Именно в тот момент Микаса и задумалась: а плакала бы она на могиле близких? Проронила бы хоть самую скупую слезу?       Тогда маленькая Аккерман оставила вопрос нерешенным из-за сложности философских дум. Зато сейчас может дать ответ.       Неправильно, конечно, приписывать малознакомых к «близким», но и ситуация здесь не самая простая. Вернее, стоит по-другому поставить вопрос: а плакал бы ты на могиле умерших из-за тебя людей?       Ответ пришел не сразу.       Он долго коробил и изнывал по свободе, будучи запертым внутри, пока разум пытался сдержать его. Стадия отрицания. Неверие в совершение собою грехов. Полное нежелание принятия факта смерти, где была приложена твоя рука.       Следом волочились принятие. Солдат приходила к этому долго, мучительно. Проводила тучу анализов своих действий, действий людей, влияния друг на друга. Но все вновь и вновь сводилось к собственной немощности и неспособности постоять за себя. Что уж там говорить о спасении других.       А что если бы она была сильнее?       А что если бы она тогда увернулась?       А что если бы выбрала другой путь?       А что если бы тогда приказала бежать?..       Но она не приказала.       «Я тоже хочу жить!» — вновь и вновь вертелась эта непристойно эгоистичная фраза.       Страх за свою жизнь сковал рациональность, что и привело к необратимым последствиям. Те люди имели прекрасный, нет, идеальный шанс для побега, но Аккерман смолчала, надеясь разобраться с титанам и лично провести их до ворот, ведь в ином случае «смирилась бы с поражением».       Забавно, но по итогу она и выжила. Единственная.       Хотела жить? Отчаянно боролась за это? Держи чудный подарок. Теперь она будет жить на краденные двадцать-двадцать четыре жизни.       Удивительно, как лишь одна фраза так сильно повернула ход событий. Остается только предполагать, что ждало разведчицу по ту сторону кулис, не струсь она в ответственный момент.       И наконец, завершая этот круг виновных, не требует предоставления — беспомощность. Беспомощность и апатия в их первородном виде.       Что следует за отчаянными попытками оправдать себя? Принятие вины и, как следствие, горькое осознание последствий.       Теперь же эта навязчивая мысль пустила корни на дне сознания, подобно сорняку, отравляя его все больше и забирая силы. Быть может, это своеобразная кара за содеянное, посланная свыше? Если так, то наверняка там нашлись бы наказания и потяжелее.       «Я выжила, а они нет».       Руки сильнее потянули на себя колени, чуть ли носом не зарываясь в них, — так хотя бы немного заглушалась опустошенность, ерзающая в грудине. Тревога первых дней отступила. Захотелось усмехнуться собственным мыслям. Как забавно… А кого бояться? Ни на плаху, ни на виселицу и уж тем более на костер отправлять ее никто не собирается. В тюрьму тоже. Но мутировавшая вина так не думала, воссев на свой трон и заставляя покорно кланяться в колени.       Узел на шее затягивался сильнее, дышать становилось труднее. Каждая песчинка на дне реки цеплялась за нее, окутывала так, что сил подняться уже не находилось. Микаса захлебывалась водой с песком; тот в свою очередь оседал на легких, вгрызаясь в стенки и оставляя колющий осадок. Хотелось откашляться и вышвырнуть гадость, но с каждым вдохом только больше жидкости заплывало в горло.       Безвольное тело медленно тянулось вниз, пока наконец не осело. Так тихо… Голоса затихли, отринув хриплое бормотание. Даже захотелось остаться здесь, перестать сопротивляться… Никаких тревог и проблем. Одно уединение, которого было пусть и с избытком, но крайне мало.       И вот она оказалась здесь. Падший ангел, низвергнутый на землю.