Дорога к нашему счастью

      Не успел и глазом моргнуть, как незаметно пролетело полмесяца с момента разъяренной бойни в Тросте. Мало чего нового случилось с того события: все дни превратились в «дни сурка». Все словно повторялось и наслаивалось друг на друга. «Сходи туда-то, сделай то-то, поговори с тем-то». Одно и то же. Ежедневно.       По крайней мере так было до тех пор, пока нескончаемый поток рутины, отчетов и документаций не исчерпал себя. Может, русло потекло в ином направлении, а может, кто «перегородил» — абсолютно все равно. Главное, сейчас можно со спокойной душой выдохнуть и ознаменовать окончание своего длительного марафона. Даже чай кажется вкуснее, когда все тяжелые прелести жизни слезли с шеи и пошли прочь.       Так бы, в идеале, безмятежный капитан и провел свое утро, если бы не одно «но»: такое вязкое и тягучее.       Если все это время Леви упивался бумагами, уходя в забытие, то когда работа кончилась — вернулись и настойчиво игнорируемые мысли.       С того самого момента он старался не возвращаться к теме своего психического здоровья, да и вообще адекватности целом. Не то, чтобы это пугало… Просто лишние напряги ни к чему: дайте только ручку, листок бумаги и чернильницу — будет вам первоклассный налоговый отчет; через силу, через боль зарубит титанов, надо это или нет; да даже законспектировать все рассуждения Ханджи в бурном потоке и то легче!.. Главное, чтобы задача была приземленной и привычной, куда, к слову, решение собственных бед с башкой вот вообще не входят. Копаться впотьмах разума… Рассуждать о чем-то высоком… Это крайне сложно и муторно.       Вот так и случилось, что идея разобраться во всем очень долго откладывалась и пылилась в дальнем ящике.       Правда, куда слиняла Цветик, Леви не знает до сих пор. С того дня ее — а может даже и его — голос больше не отбивался эхом в ушах. Взывать к ней совсем не хотелось.       После этой безумной гонки есть дела и поважнее: к примеру, отдохнуть в удобном кресле, мерно попивая чашечку черного чая. Вкуснее ведь, когда грузный гештальт закрыт и никаких важных дел не намечается, верно?       Вдаваясь в подробности недавних событий, можно отметить лишь скорый темп выздоровления солдат. На третью неделю большинство уже было отослано в штаб Разведкорпуса, дорога к которому пролегала через земли Розы. Может, с виду и не скажешь, но очевидцы той битвы единогласно закивают головами. Десятки и десятки раненых разведчиков; не меньше сотни положенных из Гарнизона; перепуганные гражданские, уносящие свои пожитки. Госпитали были доверху переполнены военными, еле мест на всех хватало. И это все последствия появления давнишних врагов.       Так что вставшие на ноги солдаты всего за каких-то полмесяца радовали глаза при просмотре книг учета раненых и больных. По итогу в Стохесе остались немногие офицеры, их подручные и те, кто еще не выздоровел полностью. Худшие прогнозы не сбылись.       Удивительно, как быстро все размышления о насущном заполонили голову. Леви только сейчас заметил, что подносит пустую чашку ко рту уже в третий раз. Что-то чересчур увлекся…       С глухим стуком он поставил фарфор на столик и облокотился спиной о кресло. В такие моменты особенно приятно ощущать свободу каждым сантиметром кожи: никаких сдавливающих ремней УПМ, от которых порой еще долго оставались покрасневшие следы; узких брюк и удушающих воротников; железной аппаратуры, что весила будь здоров. Просто обычная кофта, поверх какой-нибудь пиджак или куртка и штаны. Не по-капитански, не по-офицерски, но и они не в штабе — имеет право.       Вдруг по комнате прокатилась глухая череда ударов, остановив парящую под потолком безмятежность. Кто-то стучит в дверь.       «Ну кто еще?» — раздраженно, с привкусом досады, подумал Леви, отрываясь от спинки кресла.       — Войдите.       На пороге появился молодой паренек, рыжая голова которого чуть ли не в дверной проем уходила. Под ожидающий взгляд капитана он прошел в комнату и начал свой доклад:       — Меня отправила майор Зоэ. Мы сформировали списки имен претендентов на присвоение званий, нужно подготовить документы, чтобы отправить в комиссию.       Леви взял в руки парочку листов, сложив остальную папку на столе, и задумчиво начал разглядывать столбцы.       — Это все?       — Майор еще просила, чтобы вы зашли к ней, когда закончите.       — Ясно. Можешь быть свободен, — парень отдал честь и развернулся на пятках.       Дверь бесшумно закрылась.       Руки потянулись к папке с книжками солдат.       — Документы, значит… — он пробежался глазами по первым строкам удостоверения. — Эрика Хоффман. Двадцать шестого года. Каранес… Звание: рядовой. Работала торговкой на рынке… — следующая страница. — Прохождение службы: в восемьсот сороковом поступила в кадетский корпус… Участвовала в двух миссиях за стены…       Леви еще минуту разглядывал личное дело, попутно выписывая некоторые моменты на черновик, а после закрыл книжку, беря другую.       — Ну что ж… Приступим.       Ближе к вечеру, когда вся работа была окончена, парень смог как следует потянуться и размяться. Ноги и особенно руки противно затекли и окаменели.       Решив, что отправит все бумаги уже завтра, Леви направился к выходу. И без того чуть не забыл о просьбе Ханджи. Обычно, когда просит лично явиться в ее кабинете, ерунду всякую не обсуждает. Это вот если она сама решит нанести визит — пиши пропало. Но даже подобные внеплановые доклады о титанологии происходят в… более спокойной обстановке. Вне этих чуждых коридоров, в которых он до сих пор путается.       Прямо как сейчас…       — Тц, и где тот гений, что не удосужился табличку хоть повесить…       Повороты и закутки в этом здании ужасно путали и даже пугали своей витиеватостью.       Вот теперь он вышел в какой-то карман. Если память не врет, то свернув налево, и там пройдя…       — Капитан!       Чей-то оклик позади выдернул Леви из мыслей. Он остановился и медленно развернулся.       — Жан?       К нему уверенно шел кадет, а следом догоняли друга еще двое: Спрингер и Браус.       — Что вам нуж-       Не успел он договорить, как подлетевший ученик схватил его за воротник куртки.       — Капитан! — злостно заглянул ему в глаза.       Леви опешил от такого возмутительного поведения. Кирштейн вцепился в одежду, чуть ли не приподнимая от пола.       — Ты что делаешь?!       — Жан! — чуть ли не хором крикнули подоспевшие друзья.       Капитан вцепился в его ладонь, невольно глянув в лицо.       — Кирштейн.       В этих карих глазах не было ненависти. То было отчаяние. Он прожигал его насквозь, не желая ослаблять хватку.       — Отпусти, — холодно приказал юноше.       То ли испуганные, то ли изумленные происходящим Саша и Конни молча стояли по обе стороны, не смея вставить и слова.       — Нет… — во взгляде читалось сомнение. Глаза бегали с одного пустого образа к другому, а губы то и дело поджимались, решая: озвучить мысли или нет.       — Пусти. Пока не пожалел, — Жан застыл, ошарашенный фразой.       Вдруг он захохотал; и эта временная веселость с каждой секундой все больше преображалась в жуткий истерический смех.       Сведя брови, Леви молча наблюдал за действиями Кирштейна.       — К-капитан… Вы ведь сказали… — задыхаясь в собственном отчаянии шипел он. — Еще тогда в лесу… Сказали, чтобы мы выжили… А если нет — с того света достанете. ПРАВДА ВЕДЬ?!       Человек внутри, не лишенный чувств, с каждым вылетевшим словом распадался прахом от осознания,       — Так значит…       к чему все идет.       — …Верните Марко…       Стеклянные глаза резанули больнее, чем наточенное лезвие секиры.       — Капитан! ВЕРНИТЕ НАМ МАРКО! ВЕРНИТЕ ЕГО С ТОГО СВЕТА.       Острый угол приложил к себе очередной висок живого человека, заставляя молча наблюдать, как утекает чужая кровь. Льется по стеклу, выкачивая жизненную энергию и волю. И в этом самом месте ты либо берешь себя в руки и встаешь, несмотря на боль, либо отдаешься забытью, позволяя добить занесенным мечом.       — Извини, — неслышимо, почти что шепотом ответил он.       Излюбленная маска горечи и сожаления вечно граничила с полным безразличием. Наверняка одним только своим видом он горячил подкошенных утратой людей ненавистью и негодованием. А кому бы понравился смеющийся на похоронах? Только вот по-другому не умеет. Держать лицо? Да. Эмоции? Определенно. Слезы? Безусловно. Но чтобы наоборот…       — Я человек, — донесся хриплый голос. — И я не в силах вернуть то, что потеряно.       Бледное лицо моментально ошпарил дикий взор — переполненный гневом от несправедливости и беспомощности.       — Я лжец, что солгал вам самым низким способом.       Ледяные радужки глаз застыли и, казалось, даже не отдавали слабых бликов от лампады с краю. Абсолютное безразличие.       Он видел, как до белесых костяшек сжались яростные кулаки. «Пусть злится», — вторил внутренний голос.       Всегда было до ужаса противно обсуждать смерти. И неважно, чьи: своих или чужих. Все мы люди.       Узнав имя еще живого солдата, сказанное его же устами, ты навсегда скрепляешь себя еле заметной нитью. Чем дольше вы общаетесь, видитесь, взаимодействуете — тем крепче эта связь становится. И если говорить о малознакомых людях, то даже смерть таких людей неприятно колит сердце. Вчера он был жив, а сегодня уже стерт с летописи мира. Нить оборвалась, а ты отныне обязан пронести ее до конца жизни. Хранить, как память о некогда существовавшем человеке, не забывать. Ведь кто еще кроме нас будет знать о нем? Что он жил, был, сражался?       — Даже у собаки сердце больше… — цедил юноша сквозь зубы.

Этот груз несет в себе каждый. И каждый обременен своей памятью.

      — Жан, — застыл он на мгновение. — Я не верну вам Марко. Смирись с этим.       Хватка судорожно ослабла.       Жан медленно, неспеша сел на колени, смотря в пол, словно только что был ошпарен раскаленным железом.       Леви стоял на месте. Даже моргать разучился, лишь веками прикрывал темный отблеск холодных глаз.       Опять он здесь. Опять в ногах человек.       — Человечество потеряло своего человека. Разведка потеряла своего солдата. Я потерял одного из своих первых учеников, — продолжал он отчужденно говорить. — Вы потеряли своего товарища… А ты — друга.       Пальцы заскреблись по полу, вбирая под себя всю пыль и грязь от сапог; голова вжалась в плечи.       — И таких много. Много людей, что как Марко не дожили до сегодняшнего дня и не встретили рассвет.       Саша и Конни сидели на корточках рядом, пытаясь хоть чем-то помочь. Но тут сам Жан вздернул голову и посмотрел в нечитаемые глаза капитана.       — Тогда ответьте… Почему я выжил?       Недолгая пауза, после чего Леви заговорил.       — Чтобы нести память о павших вместо тех, кто уже не сможет.       — Вот как… — еле слышимо ответил юноша. — И как долго нам придется нести ее?..       — До конца жизни.       Многие ломаются, не выдерживая тяжести груза мертвых. Просто уходят, наивно полагая, что так легко смогут оборвать узы нитей. Хах… Как легкомысленно.       Эти нити никогда не оборвутся.       Они на всю жизнь останутся в твоей спине, волочась по земле, пока силы не кончатся и они не утянут тебя за собой.       И так будет всю жизнь.       В какой-то момент ты сломаешься… Не выберешься из этого ада…       — Капитан, — привлек к себе внимание женский голос. — Простите его… Он больше не будет, — виновато склонила голову Браус. Леви смолчал.       Больше ничего не оставалось, кроме как уйти с узких коридоров. Он видел, как ребята опасливо отошли, усаживая друга на лавочку. Слышал, что нашептывали подбадривающие слова за спиной. Шаг за шагом он все больше удалялся от них, скрываясь в тени стен, пока голоса не стихли окончательно.       Это была та самая точка невозврата, которой тревожился Леви. Переломный момент в жизни каждого солдата, что служил и служит. Это было неизбежно, и ежу понятно, но все же… Первый ужас бытия разведчика оставляет неизгладимый след на душе. По себе знает, каково это. И видя это отчаяние в глазах бывшего кадета, невольно вспоминается, как сам когда-то стоял в окружении мертвецов и с ненавистью подносил клинок к горлу виновника. Горе мешалось с яростью, а ярость с отчаянием. Последнее в свою очередь разъедало внутренности, не позволяя забыться в сладкой лжи.       И сегодня Жан познал колкость правды на вкус. Безусловно, глупо было с его стороны верить в такие слова, но и понять можно: когда на кону жизнь — ты готов повестись на любой абсурдный бред, лишь бы спасти ситуацию.       Наверное… Не стоило говорить подобное, даже в шутку. Сам же терпеть не может затрагивать такие темы…       И тут, за очередным поворотом, перед глазами возникло ее лицо: полное надежд с примесью непонимания и волнения. Леви почувствовал укол совести за то, что тогда не рассказал правду, все как есть. Оставил пребывать в подвешенном состоянии, надеясь, что забудет.       Конечно же нет… Что за глупости. Сегодняшний случай тому показатель.       Кто он такой, чтобы распоряжаться информацией? Он не имеет права молчать, ровно как и она не имеет права оставаться в неведении.       Но…       …все-таки не хочется, чтобы ей довелось познать эту боль на вкус. Вспоминая Жана, ребят, новобранцев, бывалых солдат, желание напрочь отпадает.       Этот первый крест на линии жизни меняет людей. Порой, до неузнаваемости.       Кто-то сдается. Кто-то со слезами на глазах встает и продолжает бороться. А кто-то навсегда теряет улыбку…       Все три пути не блещут оптимизмом, такова жизнь. Но все же, ему хотелось бы еще хоть раз услышать ее заливистый смех, не приправленный горем потерь. Застать ее ребяческое и, местами, глуповатое поведение. Промолчать и оттянуть ее точку невозврата, чтобы еще раз увидеть улыбку на лице.       Даже если она станет последней.

***

      Ночь сегодня тянулась по-особенному долго. Возможно, так сказывается крайняя однообразность пребывания в госпитале. Ведь с самого первого момента пробуждения начался «день сурка».       Одинаковые дни, одинаковые ночи. Даже боль при малейших движениях одна была. (Пусть сейчас и не так сильно, но все же). Ничего не менялось и это только сильнее душило.       Многих ее соседей уже выписали, только направление на повторное обследование дали. В целом из рассказов подруг можно сделать выводы, что ситуация налаживается, а потерянное отстраивается.       Единственное, Энни так и не зашла к ней. Как назло забыла Кристу с Сашей попросить об этом, теперь лежит и тухнет в неведении… Когда Армин только впервые пришел и на радостях выпалил, что план с подрывом титана сработал, Микаса была на седьмом небе от счастья. Значит, ребята живы и смогли уберечь Трост.       За ушами вновь послышался скрежет ножниц, ровняющих концы уцелевших волос. Когда она смогла самостоятельно садиться, медсестра предложила привести голову в порядок. Конечно же, девушка согласилась.       — Сейчас зеркало принесу, — тетенька отложила прибор в сторону и куда-то отошла.       Для того, чтобы отрезки волос не затронули кровать, пока падают на пол, пришлось обложиться свободной простыней. Хотя в области шеи все-таки что-то да покалывало…       — Ну как?       Перед глазами предстало собственное отражение. Когда она в последний раз себя видела?..       Кончики волос еле задевали плечи. Виднелись небольшие неровности в общей линии, но это скорее желание медсестры сохранить хоть какую-то длину.       Челка заметно подросла. Куда удобнее теперь ее было смахивать в бока, пусть и норовила вылезти на середину.       Сильнее прически в глаза бросалось собственное лицо: заметно посветлевшая кожа, четкие скулы. Конечно, кормили здесь не по-офицерски, но нельзя отрицать ужасный вкус еды. Бывало, Микасе хотелось вывернуть из желудка все съеденное, но уважение к уборщицам не позволяло прикрыться даже положением. Так и прошли эти несчастные и полуголодные полмесяца.       «Выпишут — первым делом хорошенько поем в столовой, — решила она, разглядывая осунувшееся лицо. — О, царапины все зажили. Неплохо мне тогда на крыше досталось…»       — Мне нравится. Спасибо вам большое.       — Да что там, — отмахнулась она. — Самой больно смотреть было на эту безобразицу.       Микаса досадно вздохнула.       — А раньше у меня вот такая коса была…       — Главное не налысо! А то видела я здесь одного мальчишку… Болезнь что ли какая-то?       «Это она не про Конни случаем?»       — А, кстати. Морошку уже осмотрели?       — Наверное, — тетенька глянула на часы. — Наверняка от души в тазе с горькой полынью помочат и принесут.       — Это хорошо, а то весь исчесался, бедный.       — Главное, чтоб все блохи точно подохли, нечего здесь им прыгать.       На небольшой заминке в разговоре Микаса вспомнила о давнишнем вопросе, что не давал покоя:       — Теть Фаля, а где можно увидеть сводку всех пациентов?       — Это тебе к дежурному врачу только. Он отвечает за книгу записи больных.       — А-а, ясно… А где его найти?       Женщина задумалась.       — Наверное, осматривает тех, кто в «особом состоянии». А тебе зачем?       — Да узнать кое-что хотела…       Медсестра лишь повела бровями и встала со стула, унося простыню с отрезанными прядками волос.       «Значит, на осмотре…»       Микаса решила, что больше ждать она не может. Никто ничего не знает — чудеса да и только! Раз не говорят, сама спросит и узнает. Сидеть умеет, ходить, наверное, тоже сможет. В крайнем случае взять старую швабру, как трость, если уж совсем плохо будет.       С таким настроем она впервые за все время встала с кровати и… тут же схватилась за грудь.       «Гх-х… Что так больно-то???»       Лицо скривилось от волевого желания продолжать делать шажки. Самой большой проблемой стало дыхание, к которому она привыкла лежа на койке. А стоя будто все ребра перевернулись с ног на голову и вдавились в легкое. Еще и последствия зашивания ноги делали из нее хромоножку какую-то…       «Ладно… Всегда справлялись, и здесь справимся».       Теперь этот поход больше походил на вызов самой себе. Отступать было поздно, — нужно найти этого врача и попросить заглянуть в книгу имен.       У самого выхода из палаты рядом с дверью стояла та самая швабра, что благополучно «подставила плечо» девушке, помогая ковылять по коридорам. Все люди, сновавшие туда-сюда, были заняты своими делами, так что на Микасу внимания никакого не обращали.       Пожалуй, самым сложным этапом стал спуск по лестнице: рука еле как держалась за поручень, в то время как вторая металась от жгучего желания вцепиться в ноющую грудь и при этом не отпускать свой недокостыль.       «Господи, пускай после этого никаких осложнений не случится…» — уже трижды успела переобуться она, спускаясь на последнюю ступень.       Ожидаемо, что людей на первом этаже было куда больше, чем на втором. Как-никак, здесь лежали пациенты в особо сложном состоянии.       Микаса мельком оглядела всю открывшуюся панораму коридора и пришла к выводу, что все же стоит спросить у кого-нибудь, а не безуспешно рыскать от палаты к палате.       Под прицел сразу попала молодая девушка, везшая большую тележку с ящиками.       — Простите! — махнула она ей. — Не подскажите, где найти дежурного врача?       — А вам зачем?       — Я… Не могу найти своих знакомых. Хотела попросить его посмотреть книгу записи всех пациентов, — «это же достаточный аргумент?..», — колебалась Аккерман, смотря в лицо медсестры.       Недолго думая, девушка в халате лишь невовлеченно повела плечами.       — Без понятия, где он. Можете проверить третью палату, вроде туда планировал наведаться.       — А… Д-да, спасибо… — но сестра ушла, не дослушав слов благодарности.       С мыслями «странная какая-то, надеюсь, с пациентами она повнимательнее будет» Микаса пошла по указанному направлению. По дороге даже умудрилась чуть не столкнуться с работниками, виновато кивав им вслед. А еще боль в груди поутихла; видимо, следствия чрезмерной увлеченности заданием. Такой своеобразный адреналин несказанно радовал, — кривить лицо придется реже.       Дверей у комнаты не было да и не потребовались: в палату то и дело вбегало и выбегало по несколько людей. Сразу видно — неотложные случаи.       Теперь же дело оставалось за малым — выцепить оттуда главного врача, узнать все подробности происшествия и дело с концом.       «У него, наверное, форма своя есть? Ну или шапка более важная на вид?.. Агх! Я даже имени его не спросила!»       От резкого дерганья кулаком вновь разболелась грудь. Тянуще и давяще. Микаса попыталась сосредоточиться на разглядывании комнаты, стоя ближе к середине коридора и не мешая врачам делать свое дело.       — Простите? А вы кто? — раздался низкий голос позади; Микаса вздрогнула и тут же обернулась.       Перед ней стоял мужчина в белом халате и закругленной трубочкой на шее, какую она видела у доктора Йегера. Его глаза вопросительно пробежались по швабре, а после перешли на саму девушку.       — А… Я искала главврача и немного заблудилась… В общем, я пойду, — попыталась она увильнуть от пристального взора.       — Погодите. Я и есть он. По какому вопросу хотели прийти?       — Что? — Аккерман удивленно уставилась на него, невольно отпрянув. — О, а, д-да, поняла… Мне нужно было узнать о состоянии моих знакомых. Они, скорее всего, тоже здесь лежат.       Мужчина потеребил густые седеющие усы, задумчиво хмыкнув.       — Как зовут?       — Их несколько… Томас Вагнер, Мина Каролина, Милиус…       — Ладно. По-быстрому разберусь с вами, мне еще обход делать.       Хоть излишне серьезный тон настораживал и даже пугал, Микаса старалась закрывать глаза на это, сосредотачиваясь на деле.       Хватило шести-семи минут, чтобы дойти до кабинета с примечательной табличкой. Девушка оглядела комнату, немного позабыв, что стул перед столом врача уже дожидается ее.       — К слову, — начал врач, рывшись в ящиках, — зачем вы эту швабру везде таскаете?       — А-а эту? Да так… Сестра попросила отнести.       — Ясно. Как зовут? — продолжал он допрос.       — Микаса. Микаса Аккерман.       — Помнится что-то такое. В палатах общего профиля лежите?       Девушка кивнула.       — Так, вот она, — на стол упала толстая книга со множеством торчащих из-за краев бумажек и прочих закладок. — Напомните имена?       — Томас Вагнер, Нак Тиас, Мина Каролина и Милиус… вроде Зельмски.       Врач с головой погрузился в чернильные реки слов; только иногда позволяв себе лизнуть край пальца, чтобы продолжить листать страницы.       Микаса с неким любопытством следила за действиями седого мужчины. А что? Когда еще появится возможность посидеть в кабинете важной шишки и заглянуть в сокровенные писания?       — Вы точно правильно все запомнили?       — Да, точно.       — Тут вот, на «М»: Марк, Мария, Мавис, Мадлен, Мигель, Микаса, — он выразительно глянул на собеседницу, — Мирза, Милен… Но ни Мины, ни Милиуса нет.       Аккерман пододвинулась ближе и скептически заглянула в текст, не веря словам врача.       — Да быть того не может.       — Как видите, может. Сейчас посмотрю еще недавние рапорты.       Пальцы под столом натирали мозоли друг на друге уже по третьему кругу, пока дяденька в халате рыскал в стеллажах.       Вдруг он остановился и странно покосился в ее сторону.       — Аккерман же? — зыркнул так, словно вот-вот объявит об измене самому королю.       Микаса насторожилась.       — В-верно… А что?       Врач медленно подошел к столу, выложив худую стопку бумаг скрепленную бечевкой.       — А то. Мисс Аккерман, — безэмоциональные глаза устало смотрели ей в лицо, — эти люди уже давно мертвы.