Дорога к нашему счастью

      Я стою у алтаря. Всюду слышатся очарованные вздохи и ребяческий смех гостей. Сильные колонны тянутся к самым потолкам, жертвенно выстаивая под натиском груза. Все чисто и светло, что хочется прищуриться, ну или хотя бы прикрыть лицо «козырьком».       Несмотря на все неудобства, я чувствовал, как в душе плясали счастливые нотки недополученного когда-то тепла и уюта. Но теперь все иначе. Нутро до краев переполняло это желанное чувство; хоть сейчас пускайся в пляс. Трубы и тромбоны гордо блестели золотом под льющимся из окна светом, совсем не стесняясь затмить собой виновников торжества. Я никогда прежде не цеплял к себе такое множество любопытных глаз. Даже стало не по себе, ведь сейчас все иначе. Кто же мог подумать, что в таких обстоятельствах людское внимание так остро будет восприниматься сердцем?       Я мысленно подбадривал себя и наущал прекратить теребить бедный рукав идеального, трижды выглаженного пиджака; но нервозность каждый раз брала контроль над пальцами и все шло по новой.       Откуда-то слева доносилось птичье щебетание белоснежных голубей. Их свободные души не терпели сковывающих прутьев клеток, так и рвались на волю к небесам.       Столпотворение у центральной дорожки, разговоры и перешептывания, мелькающие перед глазами фигуры будоражили до самых мурашек. Пусть я отлично и умел держать лицо, но сейчас мой настрой менялся со скоростью секундной стрелки: от дыхательных упражнений расплывался в дурацкой улыбке и обратно. Хочу просто молча надеяться, что ни Ханджи со Смитом, ни ребятня не станут мне припоминать это за каким-нибудь пьяным столом. Люди еще не придумали название цвету, которым зальется мое лицо в этом случае. Какой же будет стыд…       В ту же секунду, как легкие углубленно качали воздух туда и обратно, трубачи резко активизировались. Руки в белых перчатках вознесли орудия, разбивших тишину своим низким тембром. Торжественные возгласы исходящие из этих закрученных листов металла навели шума, приковав все внимание стоящих к дверям.       Я нервно сглотнул почти что высохшую слюну. Хотя, это больше походило на отчаянные попытки размять рот, чтобы не запнуться о собственный язык. От пересушенного в хлам горла это, к сожалению, не спасло.       Ох, как бы не выставить себя дураком или того хуже — неумехой…       Двери распахиваются.       Дыхание перехватило в один миг.       Из полумрака выходит стройная фигура в белых одеяниях. Туфля остро огибает силуэт носка, вставшего на контрастный ковер. Маленькие, размеренные шажки выводят ее из тени, позволяя свету благословенно струиться и не жалеть себя.       Я потерял дар речи при виде еле выглядывающего из-под фаты лица: все тот же острый подбородок, изящная форма губ, аристократичная белизна кожи, что буквально светилась под лучами. Небольшой букет, что она аккуратно держала в руках, придавал большей таинственности безмерно любимому образу.       Время таяло, ровно как и все сомнения с навязчивыми мыслями. Все тревоги, как рукой смахнуло: на душе свежо и чисто.       Вот, слева уже слышится восторженный шепот Изабель и Фарлана; глухой смешок Ханджи, чей взгляд прикован к моему взволнованному лицу; несмолкающие кадеты, которые, несмотря на время, так и остались для меня несносными детьми.       С ее приходом словно весь зал оживился и проснулся от долго сна.       Человек в не менее солидном пиджаке вел невесту под руку. Аккуратно уложенные каштановые волосы облепляли всю голову чуть ли не до плеч. Зеленые глаза были устремлены к ней. Такие любящие и теплые.       И вот, она наконец равняется со мной.       Сердце отбивает за троих и рвется наружу. Я хочу сбежать и раствориться, но одновременно с этим остановить время; насладиться моментом и еще долго смаковать.       Мужчина в белом деловито поправляет плащ и негромким покашливанием приковывает к себе взгляды.       — Сегодня, мы собрались здесь, чтобы…       Уши заложило; все мое внимание было приковано к ней и не к кому-либо еще. Каждый раз я подмечал все больше узоров и деталей на ее одежде. Запах пышных цветов еле заметно, но ласково касался обоняния.       — …и несмотря на все невзгоды и трудности, что постигли нас, эти молодые люди, а также солдаты и защитники своей Родины, решают выйти на новую ступень своей жизни.       Момент истины…       Шепот в зале стих в ожидании заветных слов.       — Леви Аккерман, — торжественно начал он, — согласны ли вы взять Микасу Аккерман в законные жены, чтобы быть с ней в горе и радости, богатстве и бедности, болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас?       Мысли уже давно дали ответ, но рот озвучил слова с заминкой:       — Да.       Мужчина еле заметно кивнул и повернулся к невесте.       — Микаса Аккерман, согласны ли вы взять Леви Аккермана в законные мужья, чтобы быть с ним в горе и радости, богатстве и бедности, болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас?       Секунда.       Две.       Четыре.       Она молчала.       Поначалу я списал это на встревоженность девушки, но теперь меня самого начала одолевать нервозность.       «Почему она молчит?..»       Лепестки грациозно воспарили, распыляя все внимание по округе. В темпе вальса десятки бабочек кружили, как на балу, застыв во мгновении. Лишь их блеклые отражения таяли в небесной голубизне глаз.       Все замерло.       Льдом окатило голову до кончиков пальцев. Казалось, еще чуть-чуть и ноги приморозятся к идеально вычищенному полу.       Он видел перед собой лишь сталь.       Только вот привычный в них свет и любящее тепло исчезло. Призрачно испарилось, предоставив место отчужденности и болезненному безразличию.       Воздух вылетел из легких в тот момент, как игла вспорола их хрупкие швы.       Непонимание пеплом окутывало и без того затуманенный взор. Хотелось опустить голову, оглядеться по сторонам, но глаза предательски молились ей.       Силы покидали со скоростью бегущей из пожара кошки. Попутно с недомоганием подступал вязкий страх на уровне инстинктов; ведь бояться чего-либо по-настоящему он уже давно разучился.       А стальные, кукольно-неживые глаза все также вонзали в него осколки льда, пока жертва не упала на спину от бессилия. Только сейчас он почувствовал подступающий в горлу металлический порошок, что смешали с водой. Мир темнел. Гас свет, струившийся с окон. Даже перепуганные крики гостей давно отошли на второй план.       Остались только они вдвоем.       Захлебываясь, дрожащие губы подергивались на буквах. «Почему?» — не утихало простое слово в голове.       Пальцы узорно описывали рукоять под ребром. Соскальзывали, но снова пытались что-то нащупать.       — Почему, спрашиваешь?       Сознание все больше теряло связь с миром, но он упорно сопротивлялся.       По бледной щеке его любимой блеснула летящая вниз капля. Прозрачная и невинная, в отличие от лица, что не выражало никакой эмоции. От самого глаза и до пола тянулась незримая линия, делившая личность грань на до и после.       — Это месть, которая принесет тебе больше всего боли.       На одном издыхании он прошептал «нет».       Неверие акварелью смешивалось с обидой. Хватало только темнеющего взгляда на ее прекрасное лицо, ставшего в одночасье несвойственно чуждым и не родным.       На новом белом платье, у самого подола красовались мелкие пятна. «Вроде их не было раньше…»       Руки и ноги холодели с пальцев. Как будто какая-то его часть медленно умирала… Но он продолжал смотреть на единственную родственную душу.       Надменные глаза неспеша моргали, но их вид не менялся даже через десять раз. Только все еще светившаяся полоса на ее щеке свидетельствовала об остатках чувств, и то, неясно: сожаление это или освобождение?       Сознание угасало и возносилось прахом к небесам.       Лишь тихую фразу он услышал напоследок своего прожитого века.       — За такое не прощают, Леви.

***

      Я распахнул глаза.       В тот момент пришло и осознание.

«После смерти я оказался в Аду»