winnable game

Куникудзуши. С тихим стуком захлопнулась за спиной входная дверь. Куникудзуши выдохнул, стянул уличную обувь и ступил дальше в дом. Прогулка на голодный желудок измотала его, хотя он и был почти до какого-то помешательского визга счастлив, что встретил Казуху, а ещё более радовался тому, что они всё ещё как будто были друзьями. И всё же неожиданное приглашение в гости его несколько взволновало. Вопрос, почему именно сейчас, тревожил Куникудзуши больше, чем он сам об этом догадывался; с беспокойством принялся он отыскивать зловещий смысл в этом, казалось бы, самом обыкновенном для друзей поступке.

«Это ведь Казуха...» — принялся он размышлять. — «...добрый...»

Никакие мысли не шли в голову, и как бы Куникудзуши не силился, как бы не жмурил до ярких пятен глаза, так и не смог найти для себя хоть какое-то объяснение. Проморгавшись, он понял, что всё ещё стоит в прихожей, сжимает в руке пакет с дынными булочками и молчит. — Я дома. — произнёс Куникудзуши из необходимости произнести хоть что-то. Голос звучал тихо, и он не надеялся оказаться услышанным. И всё же, стоило повернуть за год и оказаться в длинном коридоре, вдоль которого по обеим сторонам неровным рядом стояли двери, Куникудзуши столкнулся с Эи. Недвижимым изваянием она стояла у двери в кабинет и, наверное, только что выглянула оттуда на шум. (Куникудзуши предпочел бы думать, что она выползла на запах выпечки, но эту стыдную мысль он решил не обдумывать слишком долго.) Эи держала руки скрещенными на груди и молчала. Домашняя футболка у неё была чистая, заплетённая коса, ещё влажная, пахла шампунем, и тем не менее она производила впечатление неряхи, едва поднявшейся с постели. Как будто это и не она вовсе сидела за обеденным столом парой часов ранее, и не она вынудила Куникудзуши уйти из дома в воскресенье. Угрюмая подозрительность Эи, которая пролегала тонкими морщинками под прищуренными глазами, вполне соответствовала её зловредному характеру. — Ты долго. — отчётливо проговорила она наконец. — Я встретил друга в школе. — Ну надо же. — Каэдахара. — произнёс Куникудзуши твёрдо, пытаясь вторить тону матери. — Казуха. — добавил уже мягче. — Он приглашал меня в гости, но я сказал, что смогу зайти только на следующих выходных. В любой другой ситуации Куникудзуши решил бы, что Эи не обязательно знать такие подробности, но сам для себя он определил две причины, почему стоило рассказать о приглашении. Для начала, и это, наверное, самое важное, хотелось произнести слова вслух и услышать, не звучат ли они как-то фальшиво. Казуха действительно так сказал? Это не было какой-то больной фантазией? Не принял ли Куникудзуши автомобильный гудок за слова друга? — Почему не сегодня? Куникудзуши был почти уверен, что Эи спросит. Именно в этом и заключалась вторая причина, стыдная и абсолютно глупая: ему нужна была помощь. — Казуха живёт в «Рыжем клёне». Старое поместье, помнишь такое? — начал он и тут же остановился, дождавшись, пока Эи кивнёт. — Я не знаю, как правильно вести себя в таких домах. Куникудзуши на миг показалось, что мать улыбнулась: дернулись в каком-то нервном изломе уголки губ, и это движение сопроводилось еле слышным смешком. А может, это шумел в разбитом окне ветер. — И что изменится за неделю? — перестав держать руки скрещенными, Эи упёрлась ими в бока. — Ты меня научишь. — Я? — Здесь только ты из самурайского рода. Из кабинета, у двери которого стояла Эи, вдруг показалась розовая голова мамы. Её волосы были собраны в высокий тугой хвост, а глаза прикрывали тоненькие очки. Стоило ей показаться, Куникудзуши тут же почувствовал запах сладких духов и крема для рук. — Дитёныш! — весело произнесла она и, легко, почти невесомо подойдя ближе, забрала из рук Куникудзуши пакет с выпечкой. — Иди-ка, давай, в свою комнату, не приставай к Эи. Она трепала ладонью по волосам, маячила перед глазами, и говорила о чём-то совершенно неважном, но говорила так весело и увлечённо, что достаточно было просто слушать. Мама больше не казалась усталой, но на её левой ладони Куникудзуши ненароком заметил пару тонких порезов, которые могли оставить только разбитые стёкла. Наконец, отвязавшись от свалившейся на голову доброжелательности, Куникудзуши снова обратил взгляд в конец коридора. Эи там уже не было.

«Наверное, лучше так, чем услышать её отказ».

— Обед доставят к трём. — вдруг снова услышал он, на этот раз слова доносились со стороны кухни. — Хочешь пока перекусить что-нибудь? — Нет. Куникудзуши мотнул головой, хотя мама его уже не видела, и, пройдя чуть дальше по коридору, свернул в свою комнату. У него было два часа свободного времени, прежде чем позовут к столу, и он хотел провести их в одиночестве. Он собирался закончить домашнее задание по литературе, расставить по высоте учебники в книжном стеллаже, почистить школьную обувь и найти в интернете пару статей об этикете. Вместо этого руки сами потянулись к коробке с акварельными красками. Мысль — ничтожная и тихая — начала зреть в голове Куникудзуши ещё в тот момент, когда Казуха сказал о ханами, и теперь росла, набиралась сил, цвела едва розоватыми лепестками на бумаге. Куникудзуши рисовал медленно, старательно вспоминая, как выглядела сакура на заднем дворе их дома, пока не опали с неё все листья и не скукожились от старости сухие ветви. В его памяти сакура навсегда останется тучным деревом, подпирающим тяжёлое аметистовой небо. Раньше ему казалось, что дерево похоже на лисицу — острую, прищуренную и почти такую же лукавую, каким бывает иногда взгляд матери. Хотя сейчас оно и похоже скорее на сморщенный дайкон, Куникудзуши всё равно нарисует его иначе. Временами ноги затекали от неудобной позы: он сидел, поджав колени к груди; тогда Куникудзуши отрывался от рисования, смотрел по сторонам и выглядывал в окно. Комнату заливал яркий полуденный свет, гряда полупрозрачных облаков бросала тени на нагретые дорожки и время от времени за оградой проходили одинокие пешеходы. Куникудзуши менял положение ног, стараясь связать нить прерванных воспоминаний, но в ушах раздавался грохот посуды на кухне, тяжёлые шаги Эи стучали набатом по коридорам. Куникудзуши склонялся над рисунком и почему-то чувствовал себя совершенно разбитым. *** Куникудзуши опаздывал. Провозившись с рисунками весь вчерашний день, он начал ночь с благими намерениями: закончил домашнее задание по литературе, расставил учебники в стеллаже и, заинтересовавшись обложкой толстого биологического атласа, изучал его, пока не уснул прямо на полу. В половине седьмого он резко проснулся от звука захлопнувшейся входной двери. По щеке ползла нитка слюны. Его изумлённое «чёрт!» разнеслось в стенах притихшего дома, ничуть не тише звона разбитого стекла накануне, и Куникудзуши, кое-как натянув школьную форму, закинул на плечо сумку и бросился бежать. Он срезал путь через пустую прогулочную площадь и едва не споткнулся о трещину в брусчатке прямо перед светофором; сбежал вниз по улице с сувенирными лавками и повернул за угол. Школе свойственно было преображаться с каждым часом и с каждым кварталом, так что Куникудзуши всегда казалось, будто он видит её впервые. Сегодня же некий неудачный угол, случайное соединение неба и ската крыши превращало школу в крайне тревожное место. Пустые глаза окон пристально смотрели на каждого, кто подходил слишком близко; распахнутые двери не сулили ничего доброжелательного, и Куникудзуши вообразил их как открытый рот древнего гиганта, который настолько велик, что человеческий глаз едва ли способен воспринять его целиком. Школьники, с которыми приходилось сталкиваться по пути, словно грезили: глаза с поволокой, обращённые друг к другу лица; старшеклассники держали стаканчики с дымящимся кофе в руках. У Куникудзуши возникло жуткое ощущение, что все они идут прямо в раскрытую и голодную пасть, но даже не осознают этого. Несмотря на первый учебный день, школьные коридоры тоже дремали. Пустые аудитории были заперты, в открытых же школьники вели себя слишком тихо. Из окон почти не проникало солнце, а энергосберегающие лампочки стремительно тускнели, рассыпая по полу уродливо жёлтый свет. Куникудзуши поднялся на второй этаж и услышал доносящийся из одного кабинета смех. Рядом с дверями стояла уже немолодая женщина, в которой сразу узнавалась новая классная руководительница. Волосы её, тёмные и собранные, при свете выдавали седину, вокруг глаз собрались маленькие лучистые морщинки, а щёки впали. Она выглядела как церковная мышь, маленькая и незаметная, в длинной твидовой юбке и немного помятой бледно-розовой юбке. От нее пахло мелом и старостью. Куникудзуши решил, что она ему нравится. Ты как раз вовремя. — голос учительницы был такой же сухой, как и она сама. — Как твоя фамилия? Куникудзуши нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пытался заглянуть за спину учительницы и увидеть тех, кто уже находился в классе, но видел только угол письменного стола и блестящую помытую доску. — Райден. — ответил он чуть громче, чем ожидал от себя. И учительница, посторонившись, пропустила его в кабинет. К своему сожалению, Куникудзуши понял, что действительно опоздал. Казуха пришёл раньше и уже сидел за свой партой — третьей по счёту у окна — именно там, где и провёл весь предыдущий год. А вот место Куникудзуши было уже кем-то занято. Глаза всех присутствующих были обращены на этого мальчишку. Он громко говорил, посмеивался и что-то чертил пальцами на парте. У него были тёмные волосы, которые в свете тусклых лампочек немного отливали красным; симметричные родинки под прищуренными глазами и растянутая на всё лицо улыбка. Казуха и все остальные слушали мальчишку, не перебивая. Куникудзуши же решил, что одноклассник ему не нравится. Расталкивая собравшихся зевак, он пробрался глубже в класс и остановился рядом с партой Казухи. Незнакомый мальчишка тут же прервал свой монолог и, осмотрев Куникудзуши коротким взглядом, лишь улыбнулся ещё шире: — Интуиция подсказывает, что сейчас произойдет нечто интересное. — сказал он, подпирая голову двумя руками. — Это моя парта. — ответил Куникудзуши. — Как жаль. — незнакомец повертел головой. — Как жаль, что ты опоздал, и мне теперь придется повторять дважды: у меня зрение плохое, так что это теперь моя парта. Он не переставал улыбаться, но не было в этом растянутом на всё лицо добродушии ничего искреннего. Куникудзуши сжал кулаки и выпрямил спину. Последнее, что ему хотелось — завязывать драку прямо в классе. Но он бы с радостью припугнул этого мальчишку, если бы знал, куда давить. — Ну так надень очки и пересядь. — сказал он ровно и обрушился костяшками пальцев на парту. — В любом случае тебя здесь не будет, но очки лучше держатся на носу, который не сломан. Он почувствовал, с какой нерешительной лёгкостью коснулись его плеч чужие ладони. Казуха решил вмешаться. — Так и знал, что это произойдет. — сказал он, и в голосе его слышался нервный смешок. — Хочешь сидеть рядом со мной, да? Давай вместе пересядем куда-нибудь? Он почти не прилагал усилий, когда тянул Куникудзуши за рукав, но тот послушно отошёл чуть в сторону и разжал кулаки. Нахальный мальчишка смотрел на него с интересом человека, который впервые увидел лягушку. Его глаза насмешливо блестели, но он молчал. Куникудзуши отвернулся, попытавшись придать этому жесту всё брезгливое безразличие, на которое был способен. Он посмотрел на Казуху. Он хотел сказать: «Давай сядем вместе». Он хотел, чтобы Казуха не смотрел на него с таким взволнованным испугом, и не считал сумасшедшим. Он сказал: — Ты-то здесь при чём? Мне нравилось это место. Куникудзуши прошёл ещё дальше и занял последнюю в среднем ряду парту. Он положил рюкзак себе на колени, а на него положил голову. Зажмурился. Теперь, когда волна злости отступала, он начал жалеть, что отреагировал так резко. Куникудзуши повезло оказаться с Казухой в одном классе, но большинство одноклассников он не знал, а те не знали его. До этого момента. Бешеный. Чокнутый. Люди обычно не ведут себя так, как повёл Куникудзуши. Среди десятков разрозненных голосов слышался нервирующий диалог: — Он хороший вообще-то, к нему просто нужно привыкнуть. — Так вы знакомы, да? — Это Куникудзуши. Куникудзуши почувствовал, что две пары глаз таращатся на него, и поднял голову. Казуха в ответ махнул рукой, изображая улыбку, которой обычно обескураживал преподавателей. Мальчишка рядом с ним всё ещё подпирал голову руками и совсем уж не выглядел хоть как-то обеспокоенным угрозами. — Райден, да? — хихикнул он. — Я видел твоё имя в списках, но никак не мог его прочитать. Слишком мудрёное. Меня зовут Сиканоин Хейзо, кстати. Этого было достаточно, чтобы Куникудзуши снова ощетинился. — Не могу разобрать, что ты там говоришь. — хмыкнул он. — Каким дерьмом ты забил свой рот? Хейзо развёл руками и закатил глаза, а Казуха опять поспешил вставить своё слово: — Давайте не будем начинать первый учебный день с ссоры, ладно? С шумом хлопнула входная дверь; школьники заняли свои места. Начался урок. Куникудзуши, стараясь не шуметь, спихнул с колен свой рюкзак и попытался сосредоточиться на учительнице. Она написала на доске своё имя, поздравила с новым учебным годом и напомнила, что в средней школе забот и обязанностей у учеников только прибавится. Куникудзуши потерял интерес. В тот момент, кружа взглядом по периметру кабинета и следя за тем, как прыгают по стенам солнечные блики, он вдруг запаниковал и почувствовал себя неподготовленным. Это ощущение не покидало его с самого утра. Нет, оно с ним ещё дольше. С тех пор, как они с Казухой оказались в учительской, и по ногам ползали муравьи, и надувались волдыри обожённых пальцах, и прозвучало это страшное: «Меня там не было». Но то был прежний Куникудзуши, времён начальных классов. Куникудзуши из средней школы не кидался на одноклассников с кулаками, не пакостил обидчикам и не позволял своему воображению превалировать над реальностью. Куникудзуши понимал, что ему будет сложно, но он не жаловался. Он в ту же секунду решил сделаться лучше, но, не успев начать, потерпел неудачу. Он должен был прийти пораньше, чтобы застать Казуху в одиночестве и вовремя отвлечь его от нахального мальчишки с громким голосом. Вместо этого всю прошлую ночь он листал страницы биологического атласа, пытаясь запомнить клеточное строение листа и рассматривая подробные схемы. Он даже собирался сделать дидактические карточки по основам систематики растений, хотя эта чёртова биология не вызывала у него ни малейшего интереса. Помнил ли он что-то из того, что прочитал? Нет. Лучше бы он просто пошёл спать. Теперь он сидел через одну парту от Казухи и молился, чтобы его не стошнило от беспокойства. Прямо перед ним вертела волосами какая-то нервная девчонка, неспособная спокойно усидеть на стуле, а справа мальчишка с ровной спиной едва ли дышал и записывал за учительницей каждое слово. — Послезавтра школьные клубы представят себя на школьном фестивале. — говорила она. — Но ознакомиться с ними вы можете начиная уже с сегодняшнего дня. Двери клубов отмечены стикерами, а полный список я оставлю на доске. Куникудзуши не знал, воображение ли играет с ним или он правда чувствует расползающийся по кабинету запах сырости и прелой листвы, но его желудок угрожающе сжался. Школьная форма промокла от пота в самых неприятных местах, и Куникудзуши срочно захотел выйти на свежий воздух. Приоткрытое окно возле учительского стола выпускало в кабинет утренний холод, но от десятка школьников, чьё дыхание было таким раздражающим и нестройным, исходил жар. Раздался приглушённый стук. Взгляд Куникудзуши метнулся зачем-то к Казухе, в воображении пронеслась странная картина: просторное помещение, похожее не то на храм, не то на павильон; витражные окна, вырезанные в стенах, своды которых уходят к самому небу, и не видно конца; тени колышущихся на ветру деревьев и снова этот запах прелой листвы. Стук становился громче и нарастал, пока Куникудзуши не признал в нём удары молота по наковальне. Вообще-то он никогда не видел кузницу вживую, но почему-то был уверен, что стучит именно молот.  Внезапно стук полностью оборвался, будто закупоренный в бутылке. Зажужжали лампы над головой. Кто-то закашлялся. Раздался звонок. Куникудзуши насквозь вспотел под жилеткой, рубашка прилипала к телу. Кабинет пульсировал жаром, как налитое кровью сердце. Некоторые одноклассники таращилась на Куникудзуши. В коридоре раздавались голоса. — Так и будешь тут сидеть? — произнёс Казуха, и только в этот момент Куникудзуши заметил, что до боли сжимает пальцами своё колено. — Может и буду. Тебе-то что? — грубость вырвалась помимо воли. Час назад Куникудзуши пообещал себе стать лучше, и это был уже второй раз, когда он провалился. Казуха поднял руки, как бы сдаваясь, и нервно рассмеялся. — Урок музыки не в этом кабинете. Его взгляд блуждал из стороны в сторону, и Куникудзуши понял, что одноклассник избегает смотреть прямо. Казуха был немного взъерошенным, завязанные в маленький хвост волосы торчали чуть ниже левого уха, и он беспокойно теребил пальцами лямку рюкзака. Он обладал непринуждённостью человека, который способен примирить между собой яростный ветер и летние грозы. Мальчик, которому не нужно становиться лучше. — Всё в порядке? — добродушно спросил он. — Отлично. — Куникудзуши встал из-за парты, держа руки близко, чтобы не видно было мокрых пятен в подмышках. — Просто не выспался. И здесь душно. В его лёгких и черепе по-прежнему отдавались отзвуки того ужасного стука. — Скажи, да? Надо попросить учителя открывать окно сильнее. Куникудзуши кивнул. На секунду его парализовало. Нужно было собраться с мыслями и доказать себе, что это не очередные грёзы, и он не сомнамбула, которая разгуливает по школе словно во сне. Он хотел пойти в медкабинет, пожаловаться на плохое самочувствие, плюхнуться на узкую кушетку и быть уверенным, что его сон не подревожит всякая чушь. Вместо этого он произнёс: — Ущипни меня. Казуха остановился посреди коридора. — Что? — он хлопал ресницами и продолжал терзать несчастные лямки рюкзака. — Ничего не получится, если я сделаю это сам. Ужасно спать хочется.

«Тебе не нравится, когда я к тебе прикасаюсь. Так что прикоснись сам».

Казуха пожал плечами и едва успел протянуть руку, как Куникудзуши почувствовал болезненный щипок за правый бок. За спиной раздался ехидный смешок. Он обернулся и увидел опять этого противного мальчишку Хейзо. — Помогло? — улыбался он так открыто, что видно было тёмную дырочку на месте одного из верхних зубов. Куникудзуши сжал кулаки и шагнул вперёд, готовый ответить, но Казуха вмешался прежде, чем получилось вообще открыть рот. — Что с тобой не так? — сказал он громко, с вызовом, но ни в одном слове, ни даже в тихом дыхании Куникудзуши не услышал ярости. — Не лезь к нему. Хейзо развёл руками и засмеялся. — Он просил ущипнуть, это я и сделал. Какая разница? Или Казуха щипается как-то особенно? — Давай я выбью тебе ещё пару зубов. — Куникудзуши скрестил на груди руки. — Какая разница? Всё равно ведь выпадут. Казуха вздохнул. — Собираетесь вцепиться друг в друга как коты бродячие? Пожалуйста. Но без меня. Он развернулся и пошагал прочь. Куникудзуши ещё раз смерил Хейзо взглядом и поспешил за Казухой. Он вполне мог бы привести свою угрозу в исполнение, но утром он пообещал себе стать лучше, и впервые за день сдержал обещание.  Они не сказали друг другу ни слова до начала урока, но, когда Куникудзуши уселся на подоконник, Казуха сел рядом. Он подтянул колени к груди, положил на них голову и всю перемену напевал какую-то незатейливую мелодию, похожую не то на рекламу стирального порошка, не то на «Алые клёны». А во время урока снова стало душно. Учитель, с серой кожей, густой бородой и двумя выемками по бокам носа, оказался чересчур нудным. Сначала он просил каждого спеть с нотного листа пару строк, а затем потратил всё время, чтобы расставить школьников на ступеньках хорового станка. Куникудзуши оказался выше Казухи. Он смотрел то на белёсую макушку, то, когда перед глазами начинали плыть пятна, переводил взгляд в сторону окна.  Было видно спортивную площадку. Какие-то старшеклассники занимались гимнастикой. На песке оставались следы их кроссовок, которые в безветренную погоду никуда не исчезали, лишь затаптывались новыми. Площадка была вся пятнистая от мелькающих теней, и эти тени, если прищуриться, принимали вид волнистой решётки. На учительском столе ровный стук метронома вводил в транс и, проморгавшись, Куникудзуши снова посмотрел на спортивную площадку. Рассыпанный песок напоминал ему пустынные барханы, а школьников он больше не видел. Лишь грозная безжизненность и безмолвие: сухие скалы, мёртвые деревья, нетекущие воды и странное молчание. Последнее пристанище забытого бога, чья мудрость обернулась безумием. Куникудзуши видел, как разверзлись в одночасье пески, и почувствовал, что его голову пронзила резкая боль. Он увидел вспышки каменной улицы, освещённой масляными лампами, дымовую трубу на крыше одного из низких домов. Во рту у него появился горький привкус. Он успел ощутить вспышку паники, а потом мир почернел. В следующую секунду он уже смотрел себе под ноги. Учитель продолжал говорить, но Куникудзуши не мог понять ни слова. Носки его обуви были забрызганы кровью. Куникудзуши поднял руку и чуть не ударил себя по лицу. Он словно забыл, какой длины его рука. Он торопливо вытер лицо рукавом — из носа шла кровь. Стоящая справа одноклассница уставилась на него: — Всё в порядке? — Да. — хрипло отозвался Куникудзуши.Он зажал нос пальцами, пытаясь остановить кровотечение, но лишь почувствовал, как сильнее запачкал ладони. Казуха тоже обернулся и поднял голову. — Ой! — пискнул он и добавил уже громче. — Учитель, тут Куникудзуши плохо. — Всё со мной в порядке. — тихо возразил тот, но его никто не услышал. Школьница рядом с ним поморщилась, но Куникудзуши было не до неё. — До конца урока осталось совсем немного. — учитель растерянно щурился и смотрел на часы над школьной доской. — Доберёшься до медкабинета без моей помощи? — Вполне. — прорычал себе под нос Куникудзуши. Он спрыгнул со ступени, схватил рюкзак и быстрым шагом покинул класс. Вот только направился он в сторону туалета, намереваясь просто умыться и вернуться обратно. Он говорил себе, что всё в порядке, вот только к тому моменту, как он добрался до конца коридора, начал хромать. Кололо в боку, и стало трудно дышать. День определённо не собирался становиться лучше. Умывшись, Куникудзуши сполз по стене и ещё добрых несколько минут пытался перевести дыхание. Он закрыл глаза, дышал глубоко, сначала часто, потом всё ровнее, пока не успокоился. Он не понимал, почему вдруг пошла носом кровь — раньше такого не было, — но знал одно совершенно ясно: боязнь, которую он почти не испытывал раньше, но та, которая усиливалась с каждым днём после знакомства с Казухой; боязнь, что узнают о его воображении и засмеют. Куникудзуши не мог представить себе то ощущение, которое бы испытал, вернувшись в класс. Всю перемену и последующий урок литературы он прогулял, прячась в одной из туалетных кабинок. Он много думал. О том, почему постоянно отвлекается; о смятых рисунках в рюкзаке; о нелепости своего воображения. Он слышал странные звуки, потому что разозлился на мальчишку, занявшего его парту. Он видел пустыню, потому что ему стало скучно. Мысли уносили его всё дальше, всё сильнее путался Куникудзуши в хитросплетениях собственного разума. Так, незаметно, он пришел к заключению, что Хейзо — тоже лишь часть его бессознательного, получавшая воплощение не потому что было скучно или досадно, а потому что Куникудзуши за что-то себя наказывал. Когда школьный звонок оповестил о перемене, Куникудзуши поспешил проверить своё подозрение. Он вошёл в столовую на первом этаже, и его тут же окутало теплом, тянущимся с кухни. Жёлтый свет ламп падал на деревянные столы, оставляя на полу водянистые квадраты — как лукавая, притворно-скромная прелюдия к очередной странности. Куникудзуши тряхнул головой и осмотрелся. Школьники сновали туда-сюда с подносами, но их было мало. Казуха быстро нашёлся сидящим за столом в самой глубине столовой. Он был один, лениво копался палочками в своём бенто и, подперев рукой голову, неопределённо смотрел куда-то в сторону. Куникудзуши подошёл к однокласснику и, усевшись с ним на одну скамью, а не напротив, как обычно, уткнулся лбом в столешницу. Он почувствовал, как волос касается мягкая рука. — Тебе стало лучше, да? — тихо спросил Казуха. — Вроде того. Куникудзуши не поднимал головы и весь как будто съёжился, замер. Казуха продолжал его гладить. — Это хорошо. Мы начали читать «Ваш покорный слуга кот» на литературе. И ещё немного писали в тетради. Я одолжу её тебе до завтра, если захочешь. Куникудзуши хотелось бы ответить «плевать», но он побоялся, что тогда Казуха перестанет его гладить. И он ответил: — Спасибо. Он был очень хорошим и гордился собой в эту минуту. Немного клонило в сон, шум столовой превращался в тихое, успокаивающее жужжание. От Казухи, как от печки, расползалось тепло и совсем немного запах жареных яиц, которые, вероятно, были в его бенто. Куникудзуши почти забыл о своём намерении, как вдруг к ним за стол подсел ещё один человек. Это был Хейзо. Стоило ему появиться, как Казуха одёрнул руку и перестал гладить по волосам. Куникудзуши поднял голову и, недовольно прищурившись, посмотрел на одноклассника. Хейзо уже вонзил зубы в сэндвич с котлетой, но это не помешало ему разговаривать с набитым ртом. — Сидите тут вдалеке. — промычал он. — Со стороны кажется, будто вы что-то замышляете. Куникудзуши хотелось ответить что-нибудь гадкое, но он прикусил язык и посмотрел на Казуху. Если Хейзо действительно лишь плод больного воображения, его слова так и останутся без внимания. Но Казуха тоже начал говорить. — Может, и замышляем. — он улыбнулся.

«Почему?»

— Ничего плохого, надеюсь? — в голосе Хейзо тоже скользнула задорность. — Кто знает. — Чувствую запах преступления. — Да, кажется, и правда чем-то пахнуло. Они засмеялись. Их разговор складывался очень непринуждённо. Бросая взгляд с одного на другого, Куникудзуши чётко различал каждое слово, но как будто бы всё равно не понимал, о чём говорят его одноклассники. Стало досадно, до щемящей боли в горле обидно, что всего за один урок эти двое смогли найти какой-никакой, но общий язык. И, конечно же, в таком случае Хейзо не был фантазией. Он был слишком громким и живым. Он вытер губы ребром ладони и посмотрел прямо на Куникудзуши. — Что? — сразу ощетинился тот. — Не хотел тебя доставать слишком сильно. Извини. Больше не буду. Хейзо говорил спокойно. Он больше не улыбался и не пытался язвить. Куникудзуши хотелось принять его слова на веру, но тут в разговор вступил Казуха. — Ох, так нечестно. — вздохнул он и отправил в рот маленькую помидорку. — Ты извиняешься, только потому что Зуши стало плохо на уроке. На лице Хейзо, словно скрытая на мгновение тучей, но вновь засиявшая, расцвела улыбка. — Правда? — хихикнул он. — Так заметно? — Да, вообще-то. — Казуху не так просто провести, я запомню. Но, правда, я больше не буду. Куникудзуши ничего не сказал. Он снова опустил голову, прижавшись щекой к столешнице, и закрыл глаза. — Думаю, Зуши, тебя простил. — заключил Казуха. — А я могу тоже называть тебя Зуши? — Нет. — Тогда буду называть по фамилии. Куникудзуши не видел этого, но потому, какими непонятными вдруг сделались слова Хейзо, понял, что тот опять принялся за еду. Какое-то время все молчали. Неприятно пахло жареной едой, и у Куникудзуши всё сильнее сводило желудок от голода. У него не было с собой бенто. Его бенто, наверное, остался на столе, потому что Куникудзуши торопился и забыл заглянуть на кухню. Возможно, он был бы скорее счастлив запихнуть в себя отвратительную на вкус еду Эи, чем делать вид, что ему совсем не хочется есть. Время тянулось медленно, пока Казуха вдруг не произнёс: — Я хочу дойти до клуба поэзии сегодня после уроков. Кто-нибудь хочет со мной? — Нет. — Куникудзуши выпрямил спину и мотнул головой. Перед глазами плыли цветные пятна и чёрточки, похожие на иллюстрации в биологическом атласе. — А я, пожалуй, схожу. — ответил Хейзо. Казуха оживился. — Ты любишь поэзию? — Не то чтобы. Но я люблю читать. Исторические романы в основном. И документальные книги. — Ты очень умный. — Разумеется! Мне интересно всё, что касается фактов! — Хейзо замолчал, чтобы сделать глоток воды из бутылки. Потом он продолжил. — Я и про вас двоих многое знал ещё до сегодняшнего дня. И, не дожидаясь, когда его спросят, поспешил пояснить: — Я читал о клане Каэдэхара. О том, что вы были потомственными оружейниками и владели особой техникой ковки оружия. Я знаю и о клане Райден, которые были самураями. Куникудзуши почувствовал как нетерпеливо заёрзал на скамейке Казуха. Ему самому не хотелось показаться заинтересованным, поэтому он пробурчал: — Это и редиска знает. — Это ещё не всё! Я, например, знаю, почему кузнечное дело клана Каэдэхара пришло в упадок. — Это не сложно... — протянул Казуха. — В наше время никто не пользуется оружием, да и из настоящих самураев осталась, наверное, только мама Куникудзуши. — А вот и нет! Была там одна история. — Хейзо сделал ещё глоток и принялся разглагольствовать. — Клинки, которые ковали Каэдэхара, едва ли не все становились легендарным оружием, о котором очень много написано, если знать, в какой части библиотеки искать. Так вот, однажды молодой владелец такого клинка пал в сражении, которое сам же затеял то ли из-за буйного характера, то ли по другой мелочи. В любом случае, не самый достойный повод для самурая, чтобы обнажать клинок. Как вы уже поняли, это был кто-то из потомков Райден. Чтобы избежать позора, семья павшего самурая обвинила во всём оружейников, мол, они изготовили клинок с дефектом. Эти слухи не сильно прижились поначалу. Да и сами Райден не смогли предоставить меч в качестве доказательства, сославшись на то, что он треснул и разломился. И всё же они так громко убеждали всех в своей правоте, что слухи в итоге добрались до сёгуната. Правительство перестало делать заказы у оружейников Каэдэхара, а вслед за ним перестали и остальные. Так всё и закончилось в итоге. Казуха сидел с широко распахнутыми глазами. Он втянул носом воздух, Но, шумно выдыхая его обратно, смог произнести только растерянное: — Ого. Очевидно, раньше он не слышал этой истории. Равно как её не слышал Куникудзуши. Ему вдруг стало до невыносимого стыдно.

«Прости».

— Может, этот меч и правда был дефектным. — тихо сказал он, колупаясь ногтём в столешнице. Упавшая на плечи история мешала ему поднять голову.

«Пожалуйста, прости».

— Может быть. — хмыкнул Хейзо. — Но в этой истории слишком много белых пятен. — Какая уже разница? — вдруг спохватился Казуха. Он поднялся со скамьи, забросил в рюкзак пустую коробочку бенто и, дождавшись, когда одноклассники поднимутся со своих мест, зашагал прочь из столовой. — Мы бы в любом случае рано или поздно перестали бы ковать оружие. Кому оно сейчас нужно? Мало кто в городе вообще знает нашу фамилию.

«Прости-прости-прости».

Голос Куникудзуши дрогнул, когда он заговорил вслух. — Разве тебе не грустно из-за этого? — Грустно. — задумался Казуха. — У нас сейчас математика. Она навевает на меня тоску. Остаток дня прошёл скучно, но сносно. Каждый раз, когда Куникудзуши казалось, что мысли уводят его прочь с протоптанной учебной тропы, он возвращался к истории, которую рассказал Хейзо. Сначала он думал расспросить об этом Эи, но потом пришёл к выводу, что мама, даже если знает, не станет рассказывать ему о чём-то настолько постыдном. К тому же, неисключено, что Райден искренне верили в свою историю, поэтому передавали её из поколения в поколение как непреложную истину, а, может, и вовсе умолчали, и теперь правда похоронена вместе с останками того буйного самурая. Тогда Куникудзуши решил, что тоже не станет верить Хейзо, пока не найдёт подтверждения его слов. Да и в интернете наверняка знают об этом больше, чем в архивах городской библиотеки. Когда закончился последний урок, Куникудзуши сложил учебники в рюкзак и молча плёлся вслед за Казухой и Хейзо. Сам не зная почему, он не хотел оставлять их одних. Они поднялись на четвёртый этаж, свернули в левое крыло и медленно потянулись по коридору.  Окна здесь были открыты, и с улицы тянулся душный зной, едва разбавляемый свежим вечерним ветром. Осень всегда приходила в этот город медленно, зато весна наступала в мгновение ока. Только что ты дрожал под суровым кобальтовый небом, а в следующую секунду уже потеешь в хлопковой школьной форме. —Ты решил присоединиться к клубу поэзии? Куникудзуши вздохнул. — Нет. Я ещё не решил, куда хочу. Они прошли мимо клубной комнаты, в которой были распахнуты двери, а из глубины доносилось стройное девичье пение; мимо мерцающих золотых ширм театрального клуба, где старшеклассники во главе своего куратора показывали спектакль с помощью бумажных кукол и фонариков. Две следующие двери были закрыты, а прямо за ними, если свернуть влево, находился поэтический клуб. Пройдя сквозь раздвижные двери, они оказались под высокими сводами. Клуб занимал помещение малой библиотеки — до самого потолка высилась огромная стеклянная стена с полками книг. За гигантскими окнами прямо напротив входа виднелось солнечное небо и пики офисных центров, что за пару кварталов от школы. По правую руку распологался длинный стол с потрёпанный чайником и противного, розоватого цвета фарфоровыми чашками; слева — другой, низкий стол и окружающие его бесформенные кресла, похожие на мешки. Несколько школьников, на вид не старше Куникудзуши, топтались вокруг низкого стола и нервно переговаривались. Какой-то мальчишка — тёмные волосы, рубашка с широкими рукавами, заблудшая викторианская душонка — отделился от группы и торопливо подошёл поприветствовать новеньких. — Син Цю. — произнёс он громко, ни к кому конкретно не обращаясь. — Обыкновенный книжный червь, человек маленький и заурядный, но всё же готовый предложить свою дружбу всякому, кто готов разделить со мной любовь к литературе. — он говорил так, словно декламировал стихотворение и, когда закончил, рассмеялся. После этого его слова уже не звучали странно. — Простите, не всегда удаётся поговорить так высокопарно. Но где, как не здесь, меня поймут, правильно? Казуха в ответ тоже хихикнул. — «А я - человек простой! Только вьюнок расцветает, ем свой утренний рис». Моё имя Каэдэхара Казуха. Куникудзуши и Хейзо переглянулись. — Я не готовил приветственную речь. — Хейзо скрестил на груди. — Но Син Цю знает меня, мы учились вместе в начальной школе. — Всё так, и память меня определенно не подводит. — Син Цю кивнул и перевёл взгляд. — Я и тебя знаю, Куникудзуши Райден. Какое приятное открытие — знать, что человек, владеющий кулаками, способен владеть и словом. Куникудзуши мотнул головой. — Впервые тебя вижу. — О, не волнуйся, ты знаком с моим другом, с которым недавно подрался. В начале зимы, кажется. Вспыхнув до корней волос, но всё-таки надменно улыбаясь, Куникудзуши обвёл прямым, вызывающим взглядом всех присутствующих. — Это было давно. — сказал он ровно. — И не правда. Все вокруг сразу сделались угрюмыми и сосредоточенными, словно Куникудзуши мог представлять для них опасность. А он, в свою очередь, приготовился защищаться от язвительных уколов, шуток, оскорблений и в ответ на любую обиду дать волю своей порывистой натуре. Но школьники молчали. Такое тихое осуждение было настолько страшнее, что теперь Куникудзуши предпочёл бы увидеть на хмурых лицах насмешливые гримасы. Тишину нарушил Казуха. — Зуши никогда не пристаёт к людям первым. — сказал он. — Зато всегда оставляет за собой последнее слово, если так можно выразиться. — Син Цю махнул рукой и вернулся к столу, где его тут же встретили любопытные шёпотки. Если бы эти школьники — каждый, кто находился в комнате, — встретили Куникудзуши взрывами хохота, он смог бы ответить им горькой и презрительной усмешкой. Но среди этих неразборчивых шёпотков Куникудзуши терял всякую значимость. Казуха стоял рядом, но не делал ситуацию лучше. — Ты успел нажить много врагов. Он выглядел уставшим. Его слова удивили Куникудзуши. Возможно, Казуха и был младше и в какой-то степени капризнее, но до сих пор он всегда вставал на стороне Куникудзуши — по крайней мере, если забыть о том происшествии с муравьями. Где же эта сталь, это почти рыцарское благородство, которое он мельком заметил? И почему вдруг стало так больно? Куникудзуши пожал плечами и отвёл взгляд в сторону. — Пожалуй, пойду я отсюда. — Нет, подожди. Мы отвлечёмся на что-нибудь, и вы сможете поладить. — Не хочу я ни с кем ладить. — ответил Куникудзуши резко, но, заметив, как напряглись от испуга плечи Казухи, добавил уже мягче. — На третьем этаже, вроде, должен быть художественный клуб. Загляну туда, пока ещё не поздно. Куникудзуши вышел обратно в коридор; захлопнулись за спиной раздвижные двери. Отойдя подальше на пару шагов, он вдруг остановился. В голове его вспыхнула шальная мысль.

«Может, Казуха сейчас попрощается со всеми и тоже выйдет?»

Прошла одна минута, две, может, десять. Казуха не появился, но со стороны лестницы вдруг раздался цокот каблуков. Держа в руках стопку книг, из-за угла показалась библиотекарша Лиза. Она зевала, не прикрывая рта, выглядела немного растрёпанной и как-то совсем уж безразлично блуждала взглядом из стороны в сторону. Куникудзуши почувствовал пряный запах её духов, немного похожий на мамин. Заметив Куникудзуши, она оживилась. — Ой-я, милашка. — тягучий голос прополз по полу и электрическими разрядами коснулся лодыжек. — Стесняешься зайти? Мисс Лиза остановилась, кивнула в сторону дверей литературного клуба и, переложив все книги в одну руку, другой коснулась макушки Куникудзуши. Он тряхнул головой. — Где клуб рисования? — спросил он, прекрасно зная ответ на свой вопрос. — Ты ошибся этажом. — улыбнулась Лиза. — Это прямо под нами. Но, если хочешь попасть туда сегодня, советую поторопиться. Кажется, Альбедо собирался уходить. Куникудзуши кивнул и произнёс едва слышно: — Спасибо. Он побрёл прочь, не сильно заботясь о том, застанет ли кого-то в клубе, и решив оставить всё на волю случая: ему не сильно хотелось заниматься рисованием в школе, ведь он прекрасно справлялся с этим и дома, но в то же время этот клуб был единственным, который вызывал у Куникудзуши хоть какой-то интерес. Опустевшая школа замолкла. Через открытые окна в коридоре было слышно, как прошуршал колёсами школьный автобус. Стремительно наступающий вечер холодно синел, отражая жёлтые лампы. Куникудзуши плёлся сутуло, опустив голову, стараясь не смотреть в те окна, через которые видно пагоды. Никто бы не мог сказать, о чём он размышлял. Были ли то думы о сегодняшнем дне, или мысли уносили его в далёкое прошлое, где стучат молотки и пахнет жаром каменных печей, или просто — скучное замечание о том, что вот напольная доска как раз вмещает длину школьной обуви, и можно не наступать на швы, и хорошо бы выпить холодного молока... Приоткрытая дверь клуба рисования тихо скрипела, раскачиваясь от сквозняка. Это был обычный школьный кабинет, только без парт. В дальнем левом углу был сколочен небольшой помост, где хаотично были развешаны ткани и стояла плетёная корзина с яблоками. Прямо напротив, прислонившись к стене, — несколько мольбертов с железными ножками и разбросанные по всей площади круглые табуреты с тремя ножками. Пахло леденцами и красками. Куникудзуши застыл в дверях, рассматривая единственного человека, что находился здесь. Возникало ощущение, что они уже встречались, но сложно было сказать, когда это произошло в первый раз. Быть может, этот человек однажды зашёл в учительскую когда Куникудзуши отчитывали за очередную драку. А может быть, и просто так, где-то в коридоре случилось проходить мимо. Куникудзуши как будто уже знал это бледное лицо, и две косички, связанные лентой на затылке, и желтоватое родимое пятно на шее. И даже когда человек заговорил, Куникудзуши как будто уже знал этот тихий, но чёткий голос. — Ну надо же. — человек, на вид ему было не больше двадцати, небрежно протёр мокрые кисти о подол фартука. —  Я думал, ко мне сегодня никто не зайдёт. На его руках, испачканные краской, красовались перчатки. Такие перчатки обычно носили врачи в больнице. Они тыкали в грудь Куникудзуши холодным стетоскопом и нервно цокали, когда не получалось вдохнуть достаточно глубоко. При виде этих перчаток, измазанных киноварью и жёлтым кобальтом, Куникудзуши почувствовал себя нехорошо. Он вцепился пальцами в дверь и шагнул назад. — Я могу зайти и в другой раз. Человек улыбнулся. — Нет-нет, заходи. — жестом руки он предложил подойти поближе. — Я уже собираюсь уходить, но, если хочешь вступить, я дам тебе форму для заполнения. Это недолго. — он стянул с рук перчатки, бросил их прямо на пол и беспокойно стал озираться по сторонам. — Меня зовут Альбедо, я куратор этого клуба. Обычно я прошу всех называть меня по имени, но, если тебе удобнее обращаться «семпай», то так тому и быть. Найдя взглядом то, что искал — широкую чёрную папку с мохнатым глазастым шариком на застёжке — Альбедо выудил из неё листок, в который следовало вписать своё имя. Куникудзуши на ватных ногах сделал несколько шагов и принял листок. Всё его внимание было приковано к этому болтающемуся мохнатому шару, и как-то неожиданно даже для самого себя он вдруг произнёс: — У вас есть сестра. Альбедо удивлённо вскинул брови, но лицо его по-прежнему улыбалось. — Успел познакомится с Кли? Сегодня ее первый учебный день, но, наверное, она уже успела подружиться с каждым, кого увидела. Любит про меня всем рассказывать... Куникудзуши кивнул, хотя понятия не имел, кто такая Кли и как она вообще выглядит. Возможно, такая же светловолосая как Альбедо? С косичками? Наверное, она очень шумная? Куникудзуши был единственным ребенком в семье, и даже отдаленно не мог представить себе, какого это: иметь за собой тень, которая отбирает и без того крошечную половину родительской любви. Куникудзуши никак не реагировал, и Альбедо продолжил: — Как тебя зовут? — Куникудзуши Райден. — Звучное имя, не так ли? Любишь рисовать? — Вроде того. За спиной Альбедо стоял мольберт и странный рисунок на нём: одинокий снежный пейзаж изображал горную вершину и тощие синеватые сосны. На холсте не было ни одного человека, зато в самом центре пульсировало, кровилось свежими мазками киноварное сердце. Перестав таращиться на мохнатый брелок, Куникудзуши устремил всё внимание на этот рисунок. Он ему нравился. Он был похож на фотографию, хотя что-то подобное едва ли существовало на самом деле. Снежный пик, казалось, имел что-то общее с призрачными пагодами. Такое сосредоточенное внимание не укрылось от глаз Альбедо. Закрывая тюбики с краской он, словно невзначай, произнёс: — Вижу, ты хочешь что-то спросить? Спрашивай. Один вопрос не отнимет много времени. Куникудзуши принялся часто моргать. — Что у вас там нарисовано? Если Альбедо скажет, что на картине корзина с пластиковыми яблоками, Куникудзуши сегодня же попросится перевестись на домашнее обучение. С него было достаточно странностей. — Здесь? — куратор указал кивком на холст. — Снежная гора, под которой спит дракон. Вот. — он ткнул пальцем прямо в центр красного пятна. — Больше похоже на анатомическое сердце. — с опаской возразил Куникудзуши Альбедо посмотрел на холст с одной стороны, затем сделал несколько шагов и посмотрел с другой. Наклонил голову и протянул задумчиво: — Возможно. — он ещё долго думал, прежде чем наконец добавил. — Это сердце могло бы согреть всю гору, если бы было на это способно. А с вершины можно было бы дотянуться до небес, не будь там так холодно. Мало у кого хватит мужества, чтобы забраться так далеко и не замёрзнуть по дороге. — Наверное поэтому там и холодно. На месте богов я бы не хотел, чтобы каждый прохожий доставал меня своими просьбами и вопросами. Куникудзуши размышлял совершенно серьёзно, но, заметив улыбку на лице Альбедо, понял, что куратор просто подыгрывал его воображению. Стало немного обидно. Захотелось поскорее уйти. — Каждый твой рисунок обрастает историей? — снова спросил Альбедо. Он давно уже собрал свои вещи, но всё ещё изображал какую-то деятельность, расхаживая по кабинету и переставляя из стороны в сторону табуреты. В одной руке он держал папку и телефон, который мигал бесконечными оповещениями. — Чаще, наверное, наоборот... — задумчиво ответил Куникудзуши. — Можно я занесу вам листочек завтра? Мне, наверное, домой уже пора.

«Ваша сестренка, наверное, тоже вас потеряла».

Альбедо кивнул. — Можешь отдать его классному руководителю или просто оставить на любом столе в учительской. Но, если что, я здесь каждый день с четырёх до семи. Принявшим факультатив можно приходить всего дважды в неделю, но никто не запрещает делать это чаще. Они вышли из кабинета, и Альбедо запер дверь. Теперь, когда его лицо освещали только лампы под потолком, Куникудзуши заметил, каким изнемождённым выглядел куратор всё это время. Под его глазами пролегли синяки, губы были сухими, и он всё чаще зевал. Альбедо относился к тому типу людей, которых Куникудзуши старался избегать: слишком спокойные и вежливые, немного отчуждённые, но наблюдательные, они зачастую не вызывали у тревожного ребёнка доверия. Но Альбедо красиво рисовал, и уважать его стоило хотя бы за это. Когда он скрылся на лестнице, а стук его обуви затих, Куникудзуши подошёл к окнам — солнце окончательно скрылось и город освещали лишь фонари да неоновые вывески, но пылающие блестящими алыми крышами пагоды словно не нуждались в освещении. Они светились изнутри. Куникудзуши пристально всмотрелся в них, запрещая себе отворачиваться или моргать. Он запоминал все изгибы и углы, он сосчитал все окна и двери. — Я вас нарисую. — сказал он. — И вы перестанете меня преследовать.