Ветреные нити

      Я сидел за столом, склонившись над рисунком, пока за окном медленно разгорался вечер. Угольный набросок на пергаменте был полон резких, неуверенных линий. Силуэт, искривлённый и почти расплывчатый, стоял в окружении смутной толпы. Птичья маска, изувеченная и сломанная, всё ещё манила мой взгляд, а вытянутая рука таила в себе нечто необъяснимое — не угрозу, но и не спасение. Я уставился на изображение, надеясь найти в нём ответы, но вместо этого в голове лишь усиливалось беспокойство.       Кто он? Чего хотел?       Прошла неделя, но события продолжали терзать меня, как невидимая заноза. Совет Академии быстро занялся расследованием, и правда о том, что Любен напал на меня, стала очевидной. Пенни и Куппер, которых я теперь едва ли мог не считать своими верными друзьями, дали подробные показания, описав, как тот сбросил меня с моста, используя заклинание. Их слова оказались решающими — не помогли даже попытки отца Любена, влиятельного дипломата, умаслить Совет. Любена исключили.       Эта история вызвала волну слухов, но обсуждали не только меня и покушение. Гораздо больше внимания привлёк Галеон. Его жестокость по отношению к Любену стала темой ожесточённых споров среди студентов. Одни восхищались его поступком, считая, что такой воздаяние было заслуженным. Другие же осуждали его, обвиняя в бездумной хазирской ярости. Академия тоже не оставила этот случай без последствий. Галеона не отчислили. И хотя я был готов к худшему, его наказание всё же оказалось едва ли суровым: временное отстранение от занятий и обязательные профилактические встречи с госпожой Келлианн.       Мне бы стоило радоваться, что всё закончилось именно так. Но, странное дело, я не чувствовал облегчения. Жалость, с которой теперь относились ко мне многие студенты, раздражала даже больше, чем их прежняя насмешливость. Подавленные взгляды, угодливые извинения... Они делали меня слабым в их глазах, а слабость была последним, что я хотел показывать.       Я перевёл взгляд с рисунка на угол комнаты, где на кровати сидел Ормандо, что-то бормоча себе под нос, листая очередной, икрящийся живыми картинками, журнал о моде. Его присутствие, как ни странно, даровало мне чувство стабильности. Я снова взглянул на изображение, и перед глазами всплыли моменты последних дней. Галеон, дерзко усмехающийся на Совете, когда зачитывали его наказание. Пенни, яростно защищавшая меня, несмотря на строгие взгляды преподавателей. Куппер, искренне перепуганный, но не отступивший.       Фигура с изуродованной маской…       Кто он такой?              — Какая безвкусица! — раздался внезапный возглас Ормандо, прорезая тишину комнаты. — Айвор, неужто на вашей Глотке Ночи всё действительно настолько плохо со стилем? Или вы там специально всё видите в оттенках серого, чтобы соответствовать своему унылому характеру?       Я чуть слышно усмехнулся, не отрывая взгляда от рисунка.       — О, хоть какая-то реакция! — не унимался Ормандо, явно намереваясь вытащить меня из меланхолии, что клубилась вокруг меня, как густой туман. Он отшвырнул свой журнал на кровать, встал и подошёл ближе. — Ну-ка, ну-ка, покажи, что ты там такое творишь? Может, хоть это объяснит, почему ты сидишь как самый загадочный герой академической трагедии.       Он наклонился через моё плечо, разглядывая рисунок, и театрально поморщился.       — Ужас, Айвор. Просто ужас. Я бы мог принять это за новый тренд в живописи, если бы не эта мрачность, которая так и кричит: «Я страдаю!» Знаешь, я начинаю думать, что без своего хазирского дружка ты совсем пропадёшь.       Я поднял на него взгляд, в котором смешались лёгкая усмешка и усталость, но снова промолчал.       — Ох, ну, раз уж ты так мучаешься без Галеончика, то позволь мне предложить тебе маленькую авантюру, — Ормандо картинно опёрся о край стола и с заговорщицким видом понизил голос. — Как насчёт того, чтобы договориться со старостой его факультета и тайком заглянуть в их общежитие? Уверен, его соседи с радостью передадут тебе пару новостей о твоём горячем заступнике.       Я нахмурился, но он не остановился.       — И знаешь что? Это было бы вдвойне удобно, потому что я как раз хотел провернуть кое-что... романтичное. Там есть одна прелестная хазирочка, которую я заприметил, и я совершенно уверен, что небольшой сюрприз от Ормандо, сопровождаемого студентом века, покорит её сердце.       — Ормандо... — наконец заговорил я, покачав головой. — Ты это серьёзно?       — Абсолютно, — ответил он с видом человека, который не знает, что такое плохие идеи. — Ну же, Айвор, представь себе: ты — тайный агент, пробирающийся в логово врага, чтобы разузнать, как там твой боевой товарищ. А я... ну, я просто воспользуюсь моментом для небольшого романтического жеста.       — Ты же понимаешь, что если нас поймают, то мы из теплиц до конца года не выберемся, — заметил я, чувствуя, как уголки губ невольно поднимаются в лёгкой улыбке.       — Ах, Айвор, ты невыносим. Нет никакого «если», — с жаром возразил Ормандо, драматично взмахнув рукой. — Я совершенно точно знаю, как сделать так, чтобы нас не поймали. Ну, или почти точно.       Я хмыкнул, покачав головой, но всё-таки не мог не оценить его настойчивость.             Ормандо, каким бы манерным и заносчивым он ни был, всегда умел, если не улучшить настроение, то хотя бы отвлечь от мрачных мыслей, в этом они с Галеоном были очень похожи.       Я сидел, уставившись на рисунок перед собой, пытаясь найти весомую причину отказать Ормандо. Честно говоря, ничего путного не приходило в голову. Моё молчание только подстёгивало его, он уже буквально подпрыгивал на месте от воодушевления.       — Ну что, Айвор? Мы же не можем оставить бедного Галеона страдать в одиночестве, — сказал он с самодовольной улыбкой, явно чувствуя, что я вот-вот сдамся.       Глубоко вдохнув, я поднял на него взгляд.       — Ладно, Ормандо, — наконец выдавил я, покачав головой. — Только ради того, чтобы ты перестал прыгать, как заколдованный лепрекон.       — Вот это разговор! — воскликнул он, всплеснув руками, словно только что выиграл в лотерею. — Айвор, клянусь, ты не пожалеешь! Это будет великий вечер!       — Сомневаюсь, что слово «великий» когда-либо применимо к ночным вылазкам в чужие общежития, — проворчал я, всё ещё сомневаясь в здравости своего решения.       — Подумаешь! — отмахнулся он. — Для меня всё велико, если оно служит любви.       И с этими словами он грациозно выпрямился и вскинул голову, словно готовился произнести речь перед многочисленной аудиторией.       — Ты что делаешь? — спросил я, нахмурившись.       — Как это что? Подготавливаю тебя, мой скептичный друг, к величию искусства. Я не могу просто так явиться к моей хазирочке без достойного слова! И раз уж ты согласился сопровождать меня, тебе придётся выслушать и по достоинству оценить мою серенаду...       Я закатил глаза, но ничего не сказал. Это было бессмысленно — Ормандо всё равно бы продолжил. Он торжественно расчистил пространство вокруг себя, словно собирался выступить на сцене, и раскрыл тонкий, изящный свиток, который достал из внутреннего кармана своей мантии.       — Слушай и наслаждайся! — объявил он, выпрямившись. Затем, с нажимом и пафосом, принялся зачитывать:       — «О, твой облик, как пламя заката, горяч и обжигающ, Взор твой — звёздный свет, за небесами сияющий. И в танце теней твои скулы, изящные, как горные шпили, Словно сами созвездия их для тебя выточили!»       Я уткнулся ладонью в лицо, изо всех сил пытаясь удержать себя от смеха.       — Ормандо... Это...       — Это — не просто слова, Айвор! Это поэзия! Это пульс моего сердца, живое пламя моей души, отлитое в строки! — Он снова картинно воздел руку, как будто хватал невидимую лютню.       — Твои "строки", похоже, отливались в чём-то, что помрачило тебе рассудок, — не удержался я.       Но он не обращал на мои комментарии никакого внимания. Продолжая кружиться по комнате с видом вдохновенного художника, он воскликнул:       — «О, будь ты звезда, я бы не нашёл покоя в этой жизни, Взирая на тебя, горящую в небесной выси! И если б у меня была хоть капля твоей магии, То сделал бы тебя моей навеки... ну, на всякий случай!»       На этих словах я уже не мог удержаться и рассмеялся в голос.       — Это что, рифма? «На всякий случай»? Ты издеваешься?       Ормандо хмыкнул, закатывая глаза, и театрально махнул рукой.       — Ах, ты ничего не понимаешь, Айвор. Для настоящего чувства рифма — лишь условность. Главное — искренность!       — Ну, с искренностью тут всё в порядке, — отозвался я, всё ещё посмеиваясь. — Надеюсь, твоя, как ты сказал, "хазирочка" оценит твои старания.       — Оценит, ещё как оценит! — с уверенностью ответил он, свернув свиток. — А теперь, Айвор, хватит смеяться, ты должен мне помочь!       — С чем? — подозрительно спросил я, пытаясь подавить новую волну смеха.       — С воплощением этого плана! — объявил Ормандо, глядя на меня с азартом, который был для него слишком привычен. — Ведь если я — поэт, то ты, мой друг, точно прирождённый тактик.       План Ормандо занимал мой разум с настойчивостью, достойной самого занудного преподавателя. Карта кампуса, которую он каким-то образом умудрился достать, была настоящим шедевром шпионажа. На ней отмечены не только основные здания и корпуса, но и такие детали, как расписание дежурств старост, старые тропы, идущие вдоль парка, а также несколько подозрительных служебных коридоров, о которых я даже не догадывался. Всё это делало нашу авантюру куда более реалистичной, чем я мог бы представить.       Я шагал по академическому парку, держа карту в памяти и прикидывая маршрут. Главной проблемой оставалось само хазирское общежитие. Здание разделялось на два крыла: мужское и женское, и оба они были неустанно патрулируемыми. Но, как показал мне Ормандо, у любого, даже самого защищённого места, есть свои уязвимости. Он уверял, что на одной из троп, ведущих к заднему входу, можно обойти старосту, который всегда дежурит у самой восточной части мужского крыла — там находится маленькая хазирская библиотека, соединённая сетью коридоров с жилыми помещениями. А там уже оставалось дело за малым: проникнуть внутрь, быстро сделать своё дело и уйти, никем не замеченными. По крайней мере, так это выглядело на бумаге.       Я шёл по одной из этих самых тайных тропинок, ведущих вдоль парковой аллеи. Снег мелкими хлопьями покрывал землю, хрустел под ногами, и морозный воздух приятно щипал лицо. Но мысли о предстоящем деле не давали мне расслабиться. Если план сработает, мы действительно сможем пробраться в общежитие. Но в какой-то момент я поймал себя на мысли, что, возможно, мне самому больше интересно это испытание, чем конечная цель. Этот азарт, игра с правилами, попытка проскользнуть через грозных хазирских старост… Всё это будоражило воображение, делая прогулку по этой тропе чем-то вроде репетиции.       Настроение внезапно изменилось, когда я заметил чью-то тень, вырисовывающуюся на снежной мостовой передо мной. Я резко остановился, подняв взгляд, и, к своему удивлению, увидел, что прямо передо мной стоит госпожа Келлианн.       Её взгляд был слегка изумлённым, но, как и всегда, сохранял ту особенную меланхоличную мягкость, которая была ей присуща. Мы стояли, глядя друг на друга.       Моё сердце неприятно сжалось, словно я был школьником, пойманным на месте преступления. Неужели она уже знает, зачем я здесь?       Но Келлианн быстро разрядила обстановку своей спокойной, даже ободряющей улыбкой. Она подняла лицо к небу, на котором кружились снежные хлопья, и мягко сказала:       — Погодные чары слабеют. Скоро зима укроет и Академию…       Я моргнул, осознавая, что моё напряжение, видимо, было напрасным. Её слова звучали так, будто она и вовсе не замечала ничего подозрительного в том, что я брожу по этим потайным тропам.       — О, а снег какой плотный... — пробормотал я, машинально почесав затылок, стараясь скрыть своё замешательство. Моё внимание скользнуло вниз, к её рукам. В пальцах Келлианн держала небольшую стопку книг, и одна из них особенно привлекла мой взгляд. Она была тонкой, с вытертым, но всё ещё изящным переплётом, испещрённым хазирскими символами. Я почти физически ощущал, как от неё исходит слабое, едва уловимое свечение — словно от тлеющего уголька. Любопытство моментально захватило меня.       Я незаметно потёр недавно приобретённое кольцо, которое позволяло понимать неведомые языки, и чуть прищурился, чтобы получше разглядеть. Символы на книге вдруг стали чётче и яснее. Это был сборник восточных сказок. Я нахмурился, совершенно сбитый с толку: откуда у Келлианн такая книга?       Казалось, она заметила мой интерес, и её янтарные глаза мягко блеснули. С лёгкой, едва заметной ухмылкой, она опустила взгляд на книгу, слегка приподняв её, чтобы я мог рассмотреть обложку.       — Это подарок от мистера Фахури, — пояснила она. — Наши занятия подошли к концу, и в знак благодарности он преподнёс мне эту маленькую прелесть.       На миг я замер, осознавая, что Келлианн шла именно из хазирского общежития. После занятий с Галеоном. Я сглотнул, чувствуя лёгкое головокружение от всего, что происходило, и, прежде чем успел осознать, уже вымолвил:       — А как дела... у Галеона? Келлианн подняла голову, её серебристые волосы уже успели покрыться мелкими снежинками. Она казалась чем-то вроде живой статуи из льда и света — и всё же в её глазах горело то самое тепло, которое так редко встречается даже у самых дружелюбных людей, чего уж говорить о всегда холодных и отстранённых эльфах. Она улыбнулась, звонко, почти мелодично рассмеявшись.       — Очень хорошо, — сказала она, слегка покачав головой. — И хотя большинство сочли бы мои слова околесицей, я не могу не сказать, что мистер Фахури отличился небывалым терпением и прилежностью.       Она снова рассмеялась, но теперь громче, почти заразительно, её смех эхом разнёсся по заснеженной тропе.       — Давно я не встречала студента, который с такой старательностью подходил бы к моим заданиям! — добавила она, и её глаза хитро блеснули. Я не мог оторвать от неё взгляд. Серебристые волосы, снежинки, кружащие вокруг её тонкого силуэта, и это искрящееся, искреннее веселье. Всё это вводило меня в какой-то заворожённый ступор, как будто мир вокруг внезапно замер, чтобы позволить мне задержаться на этом образе чуть дольше.       Келлианн, всё ещё улыбаясь, прошла мимо меня, но вдруг остановилась в нескольких шагах. Она повернулась через плечо и слегка склонила голову.       — Ах, да, — сказала она, словно припомнив что-то важное. — Я всё забывала вам передать, мистер Аурхейр. Прошу, простите мою девичью память, но мистер Фахуриратха просил меня вам сказать, что...       Она выдержала драматичную паузу, и её губы слегка тронула лукавая улыбка.       — Что хазирская библиотека, та, что в восточном крыле, хоть и не запирается на ночь, но имеет очень, очень скрипучие двери. Поэтому если вам вдруг понадобится посетить это место — что-то, скажем, найти или кого-то там навестить, — то было бы разумно прихватить с собой небольшой флакон масла.       Её тон был настолько лёгким, что я вначале едва уловил смысл сказанного. Но потом — как молния. Я сразу понял. Это был явный намёк. Она поняла. Она знала. И она даже решила помочь, предоставив мне этот бесценный совет.       Я задержал на ней изумлённый взгляд, а потом молча кивнул, ощущая одновременно благодарность и лёгкое смущение. Келлианн улыбнулась ещё шире, и, тихо засмеявшись, продолжила свой путь.       Когда её фигура исчезла за поворотом тропы, я остался стоять в одиночестве, всё ещё переваривая её слова. Вздрогнув от пробежавшего по спине холодка, я облегчённо выдохнул и продолжил путь.              Минуты шли, и моя прогулка по укромным тропам академического парка вывела меня к территории хазирского общежития. Здесь воздух сам по себе казался другим — насыщенным энергией, теплом и каким-то неуловимым ритмом, который пробивался сквозь снег и холодное дыхание зимы. Тропа обрывалась в небольшом лесистом углублении, за которым возвышалась массивная стена общежития, выкрашенная в красно-золотистые тона. Она резко контрастировала с серыми и белыми камнями академии.       Я замер, прячась в тени деревьев, и некоторое время просто наблюдал. Всё, что происходило здесь, было совершенно иным. Если академия словно дышала величественной холодностью, то эта часть кампуса буквально пульсировала жизнью. Пахло дымом костров, сладковатым ароматом специй и чем-то ещё, что я не мог определить, но что неуловимо ассоциировалось с жаркими пустынными ночами. Даже под снегом эта территория казалась... живой.       На лужайке перед зданием я заметил несколько групп студентов. Хазиры не держались в одиночестве — каждый был частью небольшой группы, будь то пара, тройка или даже десяток. Их смех, разговоры и жаркие дискуссии переплетались, создавая какофонию звуков, которая, вместо того чтобы раздражать, согревала. Я видел, как один хазир подшучивал над другим, кто-то в это время играл на странном музыкальном инструменте с натянутыми металлическими струнами, а кто-то, закинув голову назад, смеялся так искренне, что этот смех, казалось, был способен разогнать облака.       Это было странно — и, если честно, немного трогательно. Они действительно выглядели, как одна большая семья. Я не видел ни одного хазира, сидящего или стоящего в одиночестве. Их культура побратимства, видимо, была настолько глубоко укоренена, что даже вдали от дома, в этой холодной, строгой академии, они сохраняли своё чувство общности. Я почувствовал лёгкий укол зависти.       Пока я разглядывал их, мои глаза зацепились за небольшую площадку сбоку от общежития. Это был нечто вроде тренировочного лагеря, грубо огороженного деревянными кольями. В центре я увидел нескольких хазиров, занятых физическими упражнениями. Двое сражались на тренировочных копьях, их движения были отточенными, словно танец. Каждый выпад, каждое уклонение напоминали заранее срежиссированную хореографию. Остальные, стоя полукругом, громко выкрикивали советы, подбадривали бойцов или насмехались над промахами.       Их удары были быстрыми и точными, и я не мог не заметить, с какой лёгкостью они справлялись с холодом. Большинство из них были одеты в яркие, узорчатые жилеты и шаровары, едва защищающие от зимнего ветра. Но казалось, что это их совершенно не беспокоило. Тренировки, вероятно, были для них чем-то вроде ритуала — способом сохранить свою воинскую культуру даже здесь, вдали от родных пустынь.       Мои глаза зацепились за символы, вышитые на их одежде. Они были тонкими, почти незаметными. Я разглядел силуэт странного, полуистёртого знака, который с трудом смог вспомнить из уроков истории. Это был символ их божества — Снарлока, Пепельного Хранителя. Удивительно, но в отличие от последователей Сенктума или других религиозных течений, хазиры не выпячивали свою веру. Символы были спрятаны, почти интимны, как будто их бог был чем-то личным, сокровенным. Я вспомнил, как на уроках нам рассказывали, что Снарлок — это хранитель угасающего огня, пепла, оставленного после великих войн. Возможно, поэтому хазиры предпочитали не выставлять свою веру напоказ — это был их внутренний оберег, а не средство для демонстрации.       Я с трудом отвёл взгляд от этой живописной сцены. Каждый их жест, каждое действие, казалось, говорило об их уникальной культуре, которой я раньше почти не интересовался. Теперь же я не мог оторваться, зачарованный их миром, таким ярким, громким и в то же время полным глубоких нюансов.       Но долго я задерживаться не мог. Мои мысли вернулись к цели моей прогулки. Я мельком взглянул на карту, спрятанную в кармане, и пошёл дальше по тропе, стараясь держаться в тени. Миновав лужайку, я продолжил путь, осторожно обойдя территорию. Но когда я оглянулся, чтобы в последний раз бросить взгляд на тренировочную площадку, я почувствовал, как что-то внутри меня сжалось. Всех этих пепельных странников связывало то, чего мне всегда не хватало — единство, семья.       Я провёл пальцами по кольцу, благодаря судьбу за возможность послушать их речи. Покупка кольца понимания языков однозначно того стоила.       Заснеженная тропа, которую я выбрал, вела всё дальше и дальше к краю академической территории. Здесь, вдали от полу-оживлённых аллей и строгих фасадов учебных корпусов, всё становилось тише, словно само время замирало. Здания уже остались позади, и я вышел к гигантской ограде, чьи каменные арки и кованые решётки уже не раз подвергались ударам ветров и времени. Ограда, когда-то, вероятно, была символом неприступности и величия, теперь выглядела покоробленной и уставшей, будто сама природа приняла решение о её постепенном разрушении.       Я шёл вдоль её края, замечая, как всё вокруг постепенно погружалось в дикий, почти забытый хаос. Здесь, на самых задворках академии, едва ли кто-то бывал в последние годы. Ветви деревьев изгибались над тропой, покрытые тонкой коркой инея, и шуршали под лёгким дыханием ветра, как будто шептали между собой древние тайны.       В какой-то момент я остановился, замечая что-то на снегу. Свежие следы. Оставленные кем-то недавно. Их форма была чёткой, и, приглядываясь, я понял, что это не маленькая, изящная стопа студента или, тем более, преподавателя. Это была стопа крупная, мужская.       Мой пульс участился. Кто мог забрести сюда? И зачем? Эти вопросы крутились в моей голове, пока я следовал за следами, углубляясь в чащу. Через несколько минут они вывели меня на широкую поляну, окружённую валежником и густым подлеском.             Здесь снег был ровным и почти нетронутым, за исключением места в центре поляны. Там, словно в самой сердцевине этого уединённого уголка, сидела фигура. Она была едва ли не полностью обнажённой, лишь поясной платок скрывал нижнюю часть тела. Остальное — обнажённая грудь, плечи, руки — открывалось холодному воздуху.       Это был Галеон.       Он сидел, скрестив ноги, спиной ко мне, но даже на расстоянии я сразу узнал его. Его спина медленно поднималась и опускалась в ритме глубокого, размеренного дыхания, почти как у человека в трансе.       Я сделал осторожный шаг вперёд, но замер, когда заметил детали. Его тело... я не был готов к тому, что увидел. Оно было покрыто шрамами. Огромные линии, пересекаясь, тянулись от плеч до поясницы, и не только на спине, но и на руках, рёбрах, даже на шее. Некоторые из шрамов выглядели старыми, белыми и почти незаметными. Другие же, напротив, были свежими, едва затянувшимися, красноватыми. Но больше всего меня ужаснули свежие раны, которые он наносил себе прямо сейчас.       С лёгким свистом, прежде чем я успел окликнуть его, рука Галеона поднялась, и он резко ударил себя по плечу. В его руке было странное орудие, на вид напоминающее хлыст с короткими металлическими лезвиями на концах. Кровь брызнула на снег, темнея и пропитывая белую поверхность вокруг него. Я замер. Что он делает? И что я... должен был сделать?       Его дыхание не сбилось, как будто он был готов к боли, словно ждал её. Лезвия оставили глубокие отметины на его плече.       Галеон поднял руку, и лезвия его странного орудия вновь разорвали воздух с тихим свистом. Резкий удар обрушился на другое плечо, оставляя кровавую отметину, которая сразу начала темнеть и стекать вниз по коже. Я замер. В горле пересохло, а ноги приросли к месту. Всё это казалось каким-то древним, почти ритуальным танцем боли и силы, и я не мог отвести глаз.       Мои мысли путались, как листва в бурю. Я пытался осознать, что вижу, пытался понять. Но чем больше я смотрел, тем меньше находил объяснений. Всё казалось неправильным. Его обнажённое тело, изрезанное шрамами и свежеоткрытыми ранами, от которых кровь капала на белый, как пергамент, снег, казалось... символом чего-то неизмеримо большого. И неизмеримо чуждого.       Он поднял руку снова, и ещё один удар обрушился на его бедро. Я вздрогнул, стиснув зубы, чтобы не выдать себя. Хотелось крикнуть. Хотелось вмешаться. Но что я мог сказать? Что я мог сделать? Весь мир вокруг, вся эта поляна, обрамлённая валежником, казалась вырезанной из иного измерения, будто я случайно попал не туда, куда должен был. Я не имел права быть здесь. И он... он не должен был меня видеть. Моё дыхание стало прерывистым. Галеон вновь взмахнул орудием, и я вдруг осознал, что сжал кулаки так сильно, что ногти впились в ладони. Я чувствовал, как моё тело дрожит от напряжения. Не из-за страха — нет, страх был здесь совсем не тем словом. Это был не страх, а что-то другое. Что-то, что я не мог назвать.       Я сделал шаг назад. Снег тихо хрустнул под ногой, и я замер, боясь, что он заметит меня. Галеон не обернулся. Он продолжал своё странное, пугающее действо, как будто я был всего лишь призраком, наблюдающим издалека.       Я сделал ещё один шаг назад, споткнулся о корень дерева и едва не упал. В голове всё смешалось: его обнажённая фигура, шрамы, кровь, холодный снег... Внезапно я понял, что больше не могу это видеть. Я просто не могу.       В следующую секунду я развернулся и, не оглядываясь, бросился прочь. Ветки хлестали по лицу, снег скрипел под ногами, но я не останавливался. Бежал, не зная, заметил ли он меня. Не зная, что он подумал бы, если бы заметил. Не зная, что сказать ему, если бы всё-таки пришлось объясняться.       Я добежал до края тропы и остановился, тяжело дыша. Моё сердце колотилось так, будто вот-вот выпрыгнет из груди. Лёгкие горели от холодного воздуха. Я обернулся, но никого не увидел. Поляна осталась далеко позади, и тишина вокруг, казалось, насмешливо обволакивала меня, как мягкий саван.       В мыслях снова вспыхнул этот ужасный образ. Галеон, самоистязающий себя, орошённый кровью снег, гробовая тишина, нарушаемая лишь тихим свистом бича. С каждым шагом обратно к оживлённым улочкам Академии я пытался подавить эту картину, но она не отпускала, будто кровавый след на чистом снегу тянулся за мной невидимой цепью. Чаще всего я мог справляться со своими мыслями — раскладывать их по полкам, подчинять. Но не сейчас. Сейчас они плясали, как затянутые вихрем листья, и я только беспомощно наблюдал за этим хаосом.       Когда я коснулся очередного столба рукой, чтобы перевести дух, заметил, что всё ещё трясусь. Не от страха, нет, но от растерянности. Проведя холодной ладонью по мокрому лбу, я снова зашагал вперёд, стараясь собраться. Что я только что увидел? Что я должен с этим делать? И почему он… Почему он это делает?       Полупустая центральная аллея встретила меня своей как всегда тихой и отрешённой атмосферой, но даже в ней я не мог найти себе места. Всё вокруг вдруг показалось ненастоящим, слишком чистым, слишком правильным. Как будто, зная то, что я теперь знаю, эта идеальность обретала подспудный оттенок фальши. Академия, её высокие шпили и гордые арки, её студенты и преподаватели — казалось, они все были частью какой-то игры, за пределами которой бушевала реальность, такая же суровая и кровавая, как тот снег на поляне.       Я сел на ближайшую скамью и запрокинул голову, глядя на серое зимнее небо. Чистое, без единого намёка на солнечные лучи, оно будто отражало мои мысли — тяжёлые, плотные, готовые обрушиться на меня, как ледяной поток. Я закрыл глаза, и вместе с тишиной этого мгновения меня вдруг унесло куда-то далеко, в прошлое. Тихие зимние вечера в поместье. Холодный и стоический Гартунг.       Я вспомнил, как в детстве вечерами сидел у окна в своей комнате, наблюдая за медленно падающими хлопьями снега. Тот снег был не похож на академический — чистый, мягкий, он накрывал собой всё, поглощая звуки и делая мир ещё более безмолвным, чем он был в стенах поместья. Снежная тишина в Гартунге казалась абсолютной. Ничто не нарушало её, кроме моих собственных шагов по скрипучим деревянным полам и негромких голосов слуг, доносившихся откуда-то издалека, из других крыльев поместья.       И, конечно, голос Дерета.       Я редко слышал его, но даже тогда он звучал так, будто произносил не слова, а приговоры. Каждый его приказ, каждая фраза отдавались в пространстве гулом, тяжёлым, как груз цепей. Он почти не говорил со мной, а если говорил, то лишь короткими фразами. "Учись". "Развивайся". "Ты должен быть готов". Готов к чему? Этот вопрос звучал в моём сознании, как отголосок прошлого. И даже сейчас, спустя годы, я не мог дать ему ответа.       Я вспомнил, как однажды пытался подражать его уверенности и холодности, стоя перед огромным зеркалом в его кабинете. Это была глупая попытка — мальчишка, чьи плечи ещё не привыкли к тяжести мира, пытался вписаться в роль, которая ему не принадлежала. С тех пор это чувство — отчуждённости, несоответствия — поселилось во мне, как вечный спутник.       Зимы в Гартунге всегда были долгими и холодными. И хотя я был окружён богатством и комфортом, всё в этом месте ощущалось пустым, как сама суть зимы.             Иногда мне казалось, что даже стены этого дома дышат холодом, едва сдерживая свои ледяные узоры от разрастания.       Но тогда я находил утешение в книгах. Они были моими единственными настоящими друзьями. Я сидел часами в огромной библиотеке, читая о героях прошлого, о магии, о далёких землях, где свет солнца не угасал даже зимой. Я мечтал, что однажды смогу увидеть эти места, почувствовать на коже их тепло. И я клялся себе, что никогда не стану таким, как Дерет — холодным, далёким, замкнутым в себе.       Но теперь, глядя на серое небо, я вдруг осознал, что многое из того, что я ненавидел в Дерете, теперь поселилось во мне. Этот холод, это отчуждение, эта неспособность впустить других в свой мир.       Я резко выдохнул, чувствуя, как это осознание оседает где-то в груди, оставляя болезненный след.       Я сидел на холодной скамье, запрокинув голову и глядя в бескрайнее серое небо. Тяжесть воспоминаний давила, как будто снег, который вот-вот обрушится на Академию, уже лежал на моих плечах. Но за этой тяжестью вдруг начало подниматься другое чувство — нечто более тёплое, тянущее меня вперёд, а не назад. Я опустил голову, сжимая кулаки, и в мыслях вспыхнули образы последних месяцев.       Куппер с его неиссякаемой энергией и каким-то странным, порой даже непостижимым для меня добродушием. Пенни — со своим пронзительным, как луч света, голосом, с её умением быть резкой, но справедливой. И Галеон… Галеон, чья дерзкая, порой раздражающая бравада скрывала глубокую пропасть боли. Хазир, который был, кажется, создан для того, чтобы сиять в любой компании, и при этом хранил в себе больше тайн, чем многие в этом мистическом месте.       Я поймал себя на том, что едва улыбаюсь. Прокручивая в голове наши моменты — встреча на рябистой аллее, викторина, весёлая болтовня в библиотеке, даже этот чёртов сад, где мы вместе стояли по колено в грязи, пытаясь не раздавить ростки под своими сапогами, — я вдруг понял, что эти несколько месяцев в стенах Академии подарили мне гораздо больше, чем все годы, проведённые в холодных залах Гартунга.       Это было странное, почти болезненное осознание, но оно вдруг вспыхнуло во мне решимостью. Я не мог позволить себе отстранённо сидеть в стороне. Эти люди, мои друзья, заслуживали большего. Они дали мне то, чего я не находил нигде, — ощущение жизни, движения вперёд, как будто ветер наконец перестал дуть в лицо, а подхватил и понёс меня.       Но и я должен был дать им что-то взамен. Я должен был стать для них другом, каким они заслуживают видеть меня. Я не мог сидеть вечно в своей внутренней тюрьме, выстроенной из боли и недоверия, потому что иначе… Иначе я потеряю их. И потеряю себя.       Я подумал о Галеоне. О том, как он смеялся, поддразнивал меня, придумывая обидные клички, и о том, как его голос срывался, когда он говорил о своей сестре. Я вспомнил его на той поляне, одинокого, сломленного, истязающего самого себя. Всё это было слишком… слишком тяжёлым для одного человека. И в этом мы были схожи. Мы оба были не теми, кем казались другим. Но если я всё ещё учился справляться с этим грузом, Галеон уже давно нёс его в одиночку.       "Я должен быть для него хорошим другом," — подумал я, сжимая кулаки ещё сильнее, как будто мог силой воли закрепить это решение в своей душе.       "Я не позволю этому хазиру уйти в свою боль. Не позволю ему стать той глыбой льда, какой был Дерет для меня."       Я встал со скамьи, глядя на шпили Академии, белоснежные и строгие, врезающиеся в серое небо, словно молчаливые часовые. Это место, в котором я сначала чувствовал себя чужим, начало становиться для меня домом.

***

             Мы пробирались по узкой тропинке, петляющей вдоль заброшенного западного крыла Академии. Снежная пороша слегка похрустывала под нашими сапогами, но общий шум готовящегося ко сну кампуса скрывал наши шаги. Я время от времени бросал взгляд на Ормандо, который, как и всегда, развлекал сам себя. Он, как мне казалось, даже во время тайного проникновения умудрялся выглядеть беззаботно, словно был гостем на очередном званом ужине. Сейчас он напевал что-то едва слышное — мелодию, которую я не узнавал, но которая странным образом была приятной на слух.       Я, напротив, был погружён в свои мысли, внимательно глядя на покрытые свежим снегом сапоги. Контраст между нами был почти комичным.       — Если честно, Айви, я до последнего был уверен, что ты струхнёшь и мне придётся искать кого-нибудь другого! — внезапно бросил Ормандо, нарушив звенящую тишину. В его голосе звучала такая откровенная насмешка, что я не сдержался и бросил на него взгляд, подняв бровь.       — Даже не знаю, считать ли это комплиментом или оскорблением... — сухо ответил я, надеясь, что мой тон выразит всю мою раздражённость.       Ормандо, однако, только пожал плечами и усмехнулся.       — Скажу так — я рад, что в этой авантюре нашлось место такому, казалось бы, недотроге! — его голос наполнился шутливой драматичностью, и он сделал нарочито величественный жест рукой, как будто произносил речь перед сотней зрителей.       — Ещё немного, и я начну думать, что ты оскорбляешь моё достоинство, — пробормотал я, не отрывая взгляда от дороги, но при этом уже с трудом скрывая улыбку.       — Ха! — фыркнул Ормандо, повернувшись ко мне с хитрой ухмылкой. — Как будто студенту века есть дело до пустых речей Ормандо... бесславного шалопая с тремя завалами на экзаменах по арканоплетению!       Я приостановился, глядя на него. Его самоуничижительная манера, в которой всё равно просвечивала неизменная уверенность в себе, порой вызывала у меня одновременно раздражение и уважение. С другой стороны, он не боялся выставить свои недостатки напоказ — и, может быть, именно это делало его таким непринуждённым.       — Ты и правда завалил три экзамена? — не удержался я, больше для того, чтобы поддразнить его.       — Четыре, если считать пересдачи, — признался он с торжественным видом, будто это был какой-то почётный титул. — Но разве кто-то помнит эти мелочи, когда я, Ормандо, творю великие дела в стенах этой Академии?       — Напевая песни и таская кресла в общежитие? — подколол я.       — Именно! — он остановился, повернулся ко мне и с притворным пафосом в голосе продолжил: — Айви, ты, должно быть, не до конца понимаешь, но я — душа этого места. Без меня Академия превратится в очередное серое, унылое скопище зануд и педантов. А я... я — это яркая искра, которая держит это всё в тонусе!       — Звучит убедительно, — усмехнулся я, снова начиная двигаться вперёд. — Если закрыть глаза на то, как ты прячешься от дежурного старосты каждый раз, когда тебя ловят на очередной проделке.       — Это, между прочим, искусство, — наставительно сказал он, догоняя меня. — Уклонение от старост — такая же часть студенческой жизни, как и лекции. Не каждый способен довести это до мастерства!       Я покачал головой, но при этом не мог сдержать слабой улыбки. Ормандо был беспечным, ленивым и склонным к излишнему драматизму, но в его компании было странно уютно. Даже когда он действовал на нервы.       Мы продолжили двигаться дальше, сверяясь с картой, которую я почти выучил наизусть. Ночь обнимала нас своей тишиной, а лёгкий снежок укрывал наши шаги. Мы выбрались на край двора, где снежок только-только припорошил каменные плиты, делая их скользкими. Левое крыло хазирского общежития маячило впереди, за выступами здания и ажурной аркой. Путь туда пролегал через тропинки, часть из которых скрывалась в полутени деревьев и покрытых инеем кустов.       — Ты взял масло? — тихо спросил я, скашивая взгляд на Ормандо, который, конечно, был занят тем, что доставал очередную мнимую пылинку с лацкана своей мантии.       Он остановился и картинно уставился на меня, поджав губы.       — Айвор, ты что, меня совсем за недотёпу держишь? — возмущённо прошептал он. — Конечно, взял! Когда я, великий Ормандо, подводил в таких делах?       — Перечислять? — сухо отозвался я, поджимая губы, но тут же кивнул. — Ладно, надеюсь, что ты не забыл, где именно его спрятал. Ормандо с издёвкой хлопнул себя по карману, заставив бутыль с маслом издать глухой звук.       — Всё под контролем, Айви. Больше доверия, меньше этих твоих мрачных предчувствий! — шепнул он и подмигнул, словно это должно было меня успокоить.       Мы миновали несколько узких тропинок, петляющих между укрытыми снегом клумбами и старыми, обветренными статуями. Наконец, добрались до арки, за которой открывался вид на хазирскую библиотеку — невысокое, но массивное здание, украшенное коваными решётками и узорами, напоминающими языки пламени. От библиотеки протянулась не менее живописная галерея, соединяющая его с общежитием.       Я уже собирался сделать шаг вперёд, как впереди, прямо у входа в библиотеку, появился патрульный староста. Я замер, прищурившись, чтобы разглядеть его лучше.       Но не староста привлёк моё внимание. Рядом с ним, шагав вразвалку, маячил... кто-то ещё. Невысокое существо, покрытое густым песочного цвета мехом, с длинным хвостом, который слегка волочился по земле.       — Что это? — пробормотал я, чуть приподнимаясь на носках, чтобы лучше рассмотреть. Но в следующее мгновение Ормандо схватил меня за плечо и дёрнул назад, шикая, как рассерженная кошка. Мы укрылись за зарослями колючего кустарника у обветшалой ограды.       — Что такое? — выдохнул я раздражённо, когда он прижал меня к себе, не позволяя выглянуть.       — Цыц, Айв! Дело плохо, если это то, о чём я думаю... — прошептал он, и я впервые заметил в его голосе не привычную беззаботность, а лёгкую тревогу.       — Так что это? — настойчиво повторил я, пока он осторожно выглядывал из-за ограды.       — Это... — Ормандо слегка отступил назад и сел на корточки рядом со мной, озираясь, — это шир'ахал. Ты что, ни разу о таких не слышал?       Я замер. Это слово мне казалось смутно знакомым, но я не мог вспомнить, где его слышал.       — Шир'ахал? — переспросил я. — Это какое-то животное?       — Животное? — фыркнул Ормандо, его губы искривились в саркастической усмешке. — Это не просто животное, Айвор. Это... как тебе объяснить... у хазиров шир'ахалы — нечто среднее между домашними питомцами, сторожами и... философами.       — Философами? — переспросил я, не веря своим ушам.       Ормандо кивнул, глядя мне в глаза.       — Да. Эти твари невероятно умны. Они обладают речью, да такой витиеватой, что иной профессор позавидует. Они — священные спутники хазиров, олицетворение их древних добродетелей: наблюдательности, изворотливости, преданности... — он помолчал, сжав губы. — А ещё они чёртовски внимательны. Один взгляд шир'ахала — и он запомнит тебя навсегда.       — Запомнит? — переспросил я, чувствуя, как холодок пробегает по спине.       — Именно. Эти пушистые черти не просто смотрят, они видят. И если уж он тебя приметил — можешь считать, что ты под наблюдением. Поговаривают, что у них есть какая-то магическая связь с хозяевами. Мол, шир'ахал может передавать им мысли или что-то вроде того.       Я сглотнул, ещё раз вспоминая песочного зверя с длинным хвостом.       — Так значит, если он нас увидит...       — Если он нас увидит, — перебил Ормандо, — можешь попрощаться с идеей тихого проникновения. Этот шир'ахал поднимет тревогу так, что нас выловят быстрее, чем ты успеешь произнести своё любимое «Ормандо, ты невыносим».       Я хмуро посмотрел на него.       — Ну спасибо, ты меня прямо успокоил.       — Не за что, Айви, — усмехнулся он, хотя в глазах всё ещё светилась напряжённость. — Теперь, когда ты понимаешь, с чем мы имеем дело, нам нужно быть ещё осторожнее. Или...       — Или? — настороженно спросил я.       — Или дождаться, пока он уйдёт, — закончил Ормандо, глядя на меня с таким видом, будто сам не верит, что это реально.       Мы снова выглянули из-за ограды. Шир'ахал всё ещё был там, неподвижно сидя рядом с патрульным старостой и шевеля пушистыми ушами.       — Вот ведь демонюга какой! — пробормотал Ормандо, потирая подбородок, но его голос прозвучал скорее с восхищением, чем с раздражением. — А они ведь ой какие редкие... такие не у каждого-то хазира есть. Дорогое удовольствие, между прочим.       — Значит, это только усложняет дело, — шепнул я, сдвигая брови и вновь выглядывая из-за колючего куста. Шир'ахал всё ещё неподвижно сидел рядом с патрульным старостой, но его длинный хвост лениво извивался, словно змей, обмахивающий свои владения. — Есть идеи, как его отвлечь? А то мы тут всю ночь просидим.       — Это ты у нас тут тактик и гений планирования, — насмешливо шепнул Ормандо, скрестив руки на груди. — Ну так придумай что-нибудь!       Я нахмурился и откинулся назад, вытирая снег с плаща. Перебирая в голове варианты, я понимал, что любой наш шаг чреват провалом, если действовать неаккуратно. Шир'ахал был действительно редким и по-своему священным существом, и если мы попытаемся его обмануть или обойти, то малейшая ошибка может обернуться для нас катастрофой. Но сидеть в кустах всю ночь я тоже не собирался.       — Ладно... — протянул я, закрывая глаза и стараясь сосредоточиться. — Отвлечь, говоришь... Можно попробовать что-то яркое или шумное. Может, создать световой шар или огонёк, чтобы отвлечь его внимание?       — Эм, Айви, ты же понимаешь, что мы имеем дело с существом, которое, скорее всего, умнее нас обоих вместе взятых? — Ормандо прищурился, глядя на меня. — Шир'ахал не какая-то безмозглая кошка, чтобы бросаться на яркие огоньки.       Я поморщился, признавая, что он прав. Этот зверь действительно мог быть куда хитрее, чем казался на первый взгляд.       — Хорошо, тогда, может быть... — я понизил голос до шёпота. — Приманка? Что-то, что ему будет интересно.       Ормандо задумался, потирая подбородок, а потом выдал:       — Еда, конечно. Они, говорят, обожают мясо, особенно экзотическое. Но я что-то не припомню, чтобы у нас с собой были изысканные закуски для таких гостей.       — Хм... — Я снова выглянул из-за куста, оценивая расстояние до патрульного старосты и его пушистого напарника. — А что, если отвлечь старосту? Если староста уйдёт, то шир'ахал, может быть, пойдёт следом. Они же, насколько я помню, привязаны к своим хозяевам.       — А вот это уже интересная идея, — кивнул Ормандо, его губы сложились в хитрую улыбку. — Но как ты собираешься это сделать? Он не пойдёт просто так.       Я снова задумался. Мысль о том, чтобы отвлечь старосту, была привлекательной, но требовала изящного исполнения. Если шум или отвлечение окажутся слишком очевидными, староста, скорее всего, поднимет тревогу.       — Ладно, слушай, — прошептал я, медленно подбирая слова. — Ты ведь неплохо владеешь магией иллюзий, верно?       — Естественно, — Ормандо гордо выпрямился, будто я только что сделал ему комплимент. — Я могу изобразить что угодно: свет, звук, даже силуэт человека.       — Отлично, — я кивнул, чувствуя, как внутри постепенно зарождается план. — Тогда сделаем так: ты создашь иллюзию какого-нибудь шума или тени вон там, в другой стороне двора. Это должно отвлечь старосту, а шир'ахал, возможно, последует за ним. Главное, чтобы они ушли подальше отсюда.       Ормандо поджал губы, обдумывая мой план, а потом, наконец, кивнул:       — Ладно, звучит разумно. Но если нас поймают, я всё свалю на тебя.       — Замётано, — коротко ответил я, начиная осторожно выбираться из кустов. — Ты только убедись, что иллюзия достаточно убедительна.       — Не волнуйся, Айви, на этот раз ты работаешь с мастером, — прошептал Ормандо, потирая руки. — Готовься к магическому шедевру.       Я глубоко вдохнул, глядя на приближающуюся фигуру старосты, и мысленно молился, чтобы эта идея сработала.       Ормандо вытянул перед собой руку, и в воздухе возникло мягкое, мерцающее сияние. Плавным движением он вытянул это свечение в нечто напоминающее силуэт фигуры, обернутой в длинный плащ. Иллюзия, движимая его магией, скользнула в тень неподалёку, будто человек пробирался мимо старосты. Одновременно с этим из того же направления раздался звук негромких, но отчётливых шагов по снегу, а затем приглушённый шёпот, словно кто-то переговаривался, стараясь остаться незамеченным. Староста насторожился, резко повернув голову к звуку, а его Шир'ахал приподнялся, вытянув длинную шею. Грациозное существо не сводило взгляд с кустов, где мы прятались, и его сверкающие глаза будто прожигали меня насквозь.       — Кранты, Айв, — прошипел Ормандо, затаив дыхание, — пора делать ноги...       Но, к нашему удивлению, Шир'ахал не стал поднимать тревогу. Он медленно наклонил голову, будто раздумывая, затем лениво повернулся и, двигаясь с непринуждённой кошачьей грацией, плавно направился вслед за своим хозяином, который уже шагал к иллюзорному шуму.       — Идём! Идём! — зашипел Ормандо, дёргая меня за рукав.       Мы быстро выскользнули из кустов и рванули к двери хазирской библиотеки. Ормандо уже заранее достал из внутреннего кармана пузырёк с густым маслом, и пока я оглядывался на случай, если староста вдруг решит вернуться, он ловко смазал петли двери.       — Быстрее, — тихо подгонял я, нервно озираясь.       — Спокойно, мастер Аурхейр, дайте мастеру Ормандо сделать всё, как надо, — ответил он, мазнув ещё немного масла по другой петле.       Раздался глухой, но едва различимый скрип, и мы медленно приоткрыли дверь. За ней нас встретила тишина, нарушаемая лишь слабым эхом шагов отдалённого патруля. Мы скользнули внутрь, и я аккуратно закрыл дверь за собой, прижимая её к косяку, чтобы не раздалось ни звука.       Ормандо, сияя от восторга, поспешил к окну, чтобы убедиться, что их действительно не заметили. Встав на цыпочки, он выглянул наружу и довольно усмехнулся.       — Ха! Вот это я понимаю! Ормандо Великолепный облапошил мудрейшее хазирское чудо, — с торжественным видом произнёс он, — да это повод для новой баллады!       Я потер виски, пытаясь успокоить напряжение, которое всё ещё гудело в голове.       — Повремени пока с этим, будь так добр, — отозвался я, стараясь не выдать раздражения. — Нам ещё нужно понять, как много у нас осталось времени и куда вообще идти...       Ормандо, всё ещё сияя, махнул рукой.       — Не волнуйся, друг мой, у нас целая ночь. Я надеюсь, ты хотя бы придумал, с чего начнёшь? Или мне, как всегда, брать инициативу в свои руки?       Я облегчённо выдохнул, хмуро покосившись на сияющего Ормандо.       — И чего ты так таращишься? — буркнул он, отирая со лба капли холодного пота. — Получилось же!       — Да уж, получилось... — проворчал я. — Ладно, что там дальше...       — До жилых коридоров мужского крыла рукой подать, так что не трясись, дорогуша, — отмахнулся он, демонстративно встряхивая рукой, будто уговаривая меня расслабиться. — А вот мне бы не помешало поторопиться...       Он театрально полез в карман, извлекая из него небольшой бутылёк с прозрачной жидкостью, светившейся в тусклом свете библиотеки мягким, голубоватым оттенком. Я сразу узнал его — зелье невидимости.       — У тебя всё это время было зелье невидимости? — не веря своим глазам, воскликнул я.       — Ещё бы! — с гордостью заявил он, потряхивая пузырьком.       — Чёрт бы тебя побрал, Ормандо, мы могли просто воспользоваться им! — я стиснул зубы, чувствуя, как раздражение накапливается в груди.       Ормандо демонстративно цокнул языком, скривив лицо в притворно-сочувственной гримасе.       — Угу-угу... А потом бы мне пришлось пробираться в женское крыло сверкая своей неотразимостью? Ну нет, дорогуша, зелье я приберёг как раз на это, и, собственно, на сей сногсшибательной ноте я вынужден тебя покинуть. Меня ждёт моя муза! — с этими словами он слегка поклонился, будто подчеркивая свою театральность.       — Ты с ума сошёл? Нам нельзя разделяться! — я нахмурился, чувствуя, что дело вот-вот выйдет из-под контроля.       — Айви, Айви... Ну где же твой дух шпионажа? — Ормандо ухмыльнулся, сунул пузырёк обратно в карман и бросил мне небольшую фляжку с остатками масла. — Ладно, не волнуйся, держи масло и поторопись к Галу. А я наверняка задержусь, так что не жди меня.       Я вздохнул, обессиленно махнув рукой с только что взятым бутыльком масла, отказываясь продолжать спор с этим неугомонным авантюристом. Ормандо, подмигнув мне на прощание, ловко скрылся в тени коридоров, оставив меня в одиночестве среди полутемных залов.       Я бродил по хазирской библиотеке, перебирая в голове всё случившееся за последние дни, и почти не обращал внимания на богатство, окружающее меня. Книги, стеллажи, инкрустированные полки — всё выглядело словно из сказки. При всей их замкнутости и гордой нелюдимости хазиры явно не отказывали себе в удовольствии окружать себя роскошью. Книги здесь были не просто фолиантами — они были произведениями искусства: переплеты, покрытые золотом, древние символы, вырезанные с филигранной точностью, и страницы, на которых порой сверкали миниатюрные узоры, выполненные из тончайших нитей металла.       Я взял с полки одну из книг. Её обложка была украшена изысканным орнаментом в форме перекручивающихся змей, а в центре блестел символ пылающего глаза. Открыв её, я медленно провёл пальцами по странице. Символы, написанные бардовой краской, были хазирскими, и без кольца понимания языков я вряд ли смог бы их прочесть.       Пальцы коснулись кольца, и в голове словно прошёл слабый щелчок — буквы ожили, переплетаясь в слова и фразы: "И было время, когда звёзды спустились к земле, а их свет, опавший в пепел, породил новую жизнь. Из первых углей родились пятеро Хранителей, и каждый из них взял на себя свой обет: один клялся защищать всё живое, другой — хранить воды, третий — землю, четвёртый — воздух, а последний... последний выбрал огонь, но проклял свой выбор, ибо пламя, однажды зажжённое, жаждет лишь без конца гореть."       Я перечитывал строки вновь и вновь, чувствуя странный холод, пробирающийся к сердцу. Что-то в этой легенде цепляло меня, но что — я не мог сказать.       Задумавшись, я даже не заметил, как время утекало сквозь пальцы. Лишь холодное ощущение чужого взгляда заставило меня вернуться в реальность. Я медленно опустил книгу и замер, подняв глаза вверх.       На высоких стеллажах, прямо на голове одной из статуй, сидело странное существо. Взгляд его ярких, фосфоресцирующих глаз впивался в меня. Оно было... удивительным: небольшая, вытянутая рептильная морда, обрамлённая короткими гребнями, грациозное, почти кошачье тело, покрытое чешуёй, которая отливала бронзовым и песочным блеском. Лапы, мощные, как у льва, были увенчаны изящными когтями, а хвост плавно обвивался вокруг статуи, словно змея.       Я не мог оторвать взгляд. Его хвост лениво качался, ударяя по каменной голове жреца. Тишину библиотеки разорвал низкий, отстранённый голос существа:       — Пепел знает все тайны пламени. А знаешь ли ты?       Меня пронзила дрожь. Что это могло значить? Какой-нибудь пароль? Он проверяет меня?       До меня не сразу дошло, что передо мной тот самый шир'ахал, мимо которого мы с Ормандо проскользнули у входа. Моё сердце пропустило удар, когда я осознал это. Шир'ахал, который должен был следовать за своим хозяином, сидит передо мной, будто сам решил сыграть роль судьи. Я резко дёрнулся, оглядываясь вокруг в поисках старосты или кого-то ещё. Но в этой части библиотеки были только мы. Абсолютная, почти священная тишина.       Я снова поднял глаза к статуе, но шир'ахала уже там не было. Мой взгляд заметил лёгкое движение наверху. Он медленно, словно ленивый хищник, крался по верхушкам стеллажей. Тихий, почти неслышный шорох когтей о древесину сопровождал его перемещения, и я почувствовал, как свежие капли пота выступают на лбу.       — Прошу вас, — сказал я, стараясь удержать голос в рамках спокойного тона, но в нём всё равно проскользнули нотки напряжения. — Я просто хочу навестить друга.       Шир'ахал замер. Он посмотрел на меня с выражением, которое у людей можно было бы назвать пренебрежительной усмешкой. Затем он с грацией, недоступной ни одному смертному существу, перевернулся на спину, вытянул лапы и потянулся, его когти издали тихий скрежет, цепляясь за полки.       — До тошноты нелепое человечье слово, — протянул он, его голос звучал словно шуршание шёлка, разрезающего плотную тьму. — Друг... Все мы рабы и слуги, и не важно — для ближнего или для божественного.       От его слов у меня по спине пробежал холод. Я сглотнул, чувствуя, как напряжение усиливается, но спросить что-то ещё не решался. Шир'ахал, тем временем, продолжал.       — "Мы ищем свободу в цепях и находим смысл в рабстве. Так что же тогда является настоящей волей?" — процитировал он, приподняв хвост и обвив его вокруг края стеллажа. Его движения были медленными, будто он наслаждался каждой секундой.       — Это... цитата? — спросил я, пытаясь разрядить обстановку, но мои слова прозвучали неуверенно.       Шир'ахал наклонил голову, его глаза горели диковатым светом, словно в них отражался внутренний огонь.       — Всё в этом мире — цитаты, — хмыкнул он, склонившись чуть ниже, ближе ко мне. — Даже ты, мальчишка. Одна большая цитата чьей-то воли.       Я сжал кулаки, чувствуя, как в груди поднимается смешанное чувство из гнева и страха. Шир'ахал продолжал, словно наслаждаясь моим замешательством.       — Знаешь ли ты, что такое клеймённые? — спросил он, резко меняя тему. Его голос стал тише, но в нём чувствовалась странная, мрачная сила. — Бесчестные рабы, от которых отвернулся сам Снарлок, оставив их блуждать в пустоте своей собственной порочности.       — Я... не знаю, о чём вы, — прошептал я, но голос мой дрогнул. — Клеймённые? Шир'ахал тихо фыркнул, его хвост снова лениво скользнул по краю полки.       — Ты ведь видел одного, не так ли? — Его слова, как острый нож, вонзились в мои мысли. — Те, кто носит на себе шрамы искупления. Кто осмелился ослушаться своего бога и стал рабом своих грехов. Их проклятье — очистить себя собственной кровью, ибо никакая сила, даже божественная, не может смыть с них позор.       Слова шир'ахала пробили брешь в моей голове, воспоминания о поляне, о Галеоне, и о том, что я видел, вспыхнули с новой силой. Свист бича, кровь, хриплое дыхание... я побледнел, чувствуя, как мир вокруг меня начинает кружиться.       — Что... о чём вы говорите? — мой голос дрожал, но я не мог сдержаться. — Погодите... пожалуйста, объясните!       Шир'ахал медленно повернул голову, его взгляд был холодным, как полярная ночь.       — Истина, мальчишка, — прошипел он, — всегда перед тобой. Нужно лишь открыть глаза, или хотя бы сделать шаг, чтобы увидеть. Но готовы ли твои глаза узреть глубину этой бездны?       Я открыл рот, чтобы сказать хоть что-то, но шир'ахал исчез в одно мгновение, словно растворился в воздухе. В помещении осталась лишь тишина, а я стоял, сжимая книгу в руках, не в силах пошевелиться.       — Я... хочу знать! — сказал я, почти выкрикнул.       Но шир'ахал уже исчез, оставив за собой едва уловимый шорох.       Я опустился на ближайший стул, крепко сжимая книгу, которую держал в руках. Тени вокруг казались живыми, словно в каждом углу комнаты скрывались глаза, следящие за мной. "Готовы ли мои глаза?" — пронеслось в голове.       Ответа не было.       Шумный выдох сорвался с моих губ, будто я пытался вытолкнуть из лёгких не воздух, а гнетущее чувство, окутавшее меня. Судорожно втиснув книгу обратно на полку, я на мгновение закрыл глаза, отчаянно пытаясь взять себя в руки. Глубокий вдох, такой же шумный выдох. Мгновение... Два... И я открыл глаза.       Быстро подойдя к окну, я глянул на двор. Тусклые огоньки факелов, мерцающие в ночной тьме, плясали в сугробах, будто живая иллюзия. Но я никого не заметил, ни одного силуэта, ни одного движения. Проклятье, эта игра разума уже начинала выматывать меня. Нужно двигаться дальше. Я поплотнее закутался в иллюзорную вуаль, направляясь к коридорам.       Коридоры вывели меня в галерею, тянущуюся к главному холлу. Здесь царил тягостный полумрак, который давил на сознание, словно приглушённая мелодия тревоги. Тусклый красноватый свет ламп лениво рассеивался по тёмным, выкрашенным в глубокий бордовый цвет стенам. В этом странном освещении стены, казалось, дышали, их древесные узоры из тёмного дерева и старинных золотых инкрустаций выглядели почти живыми.       В центре холла я увидел монумент. Даже несмотря на свою мрачность, это место было устроено с огромной изысканностью, и каждый элемент этого помещения олицетворял его смысл. Монумент... Он сразу привлёк моё внимание, словно магический маяк.       Существо, скорчившееся в центре, выглядело одновременно невероятно жалким и грозным. Острые уши, крохотные клыки, впивающиеся в губы, болезненная гримаса, словно это существо с трудом выдерживало тяжесть собственной судьбы. На его спине покоился гигантский клинок. Его я узнал мгновенно. "Длань правосудия". Легендарный артефакт Снарлока.       — Это монумент... Снарлока, — тихо прошептал я, стараясь осмыслить увиденное.       На какое-то мгновение я задержался у монумента, вглядываясь в странное существо. Его поза, каждая деталь — это был не просто памятник, а послание. Возможно, урок. Напоминание о тяжести выбора и о том, что справедливость — это далеко не всегда то, чем её видят простые смертные. Этот монумент тревожил. Гнетущее чувство вползло мне в грудь и замерло там, как камень.       Но времени размышлять об этом не было. Я обошёл монумент по широкой дуге, бросив последний взгляд на клинок, и направился к лестнице. Крыло хазирского общежития встретило меня таким же мраком, как и галерея. Здесь, однако, было что-то ещё более странное. Коридоры блестели, словно покрытые тонким слоем лака. Золото инкрустаций поблёскивало тусклыми искрами, но вместо тепла оно излучало что-то холодное, отстранённое. Казалось, что эти коридоры держат в себе дыхание тысячелетий.       И пустота. Абсолютная пустота. Ни одного студента. Ни звука, кроме едва слышного скрипа моих подошв. Где все? Эта тишина была пугающей и одновременно... облегчающей. Никаких лишних глаз, но и никакой жизни. Что-то в этом было не так. И чем дольше я пробирался вдоль этих стен, тем сильнее давила тишина. Я чувствовал, как она звенит в ушах и отдается в висках.       Но была и другая проблема. Я понятия не имел, где искать комнату Галеона. В своих планах я не учёл этот момент. Ормандо точно был бы полезен сейчас со своими нелепыми догадками и хитрыми манёврами. Но его не было, а я бродил, словно потерянный путник в пустыне.       Я замер у очередного перекрёстка коридоров. Рядом со мной была дверь, из-под которой пробивалась узкая полоска света. Но вокруг — ни души. Я невольно ощутил желание постучать, разузнать у кого-нибудь, но тут же отбросил эту мысль. Никаких лишних рисков.       Я сделал ещё пару шагов, чувствуя, как моё дыхание становится всё более медленным и напряжённым. Тишина внезапно нарушилась. Слабый смешок, за ним ещё один, еле уловимый, будто кто-то не хотел, чтобы его услышали. Мой взгляд тут же метнулся к двери, из-под которой ранее пробивался свет. Я напряг слух, но прежде чем я успел что-то различить, раздался резкий, глухой хлопок. Звук, напоминающий удар пощёчины.       Моё сердце сжалось, а ноги сами собой двинулись к двери. Я стараюсь двигаться бесшумно, ощущая, как ладони холодеют от напряжения. Подойдя ближе, я задержал дыхание и осторожно склонился, заглядывая в щель приоткрытой двери.       То, что я увидел, заставило меня обомлеть.       Просторная комната, освещённая мягким золотистым светом, который создавал иллюзию уюта, но на деле этот свет лишь подчеркивал ужасающую сцену. Центр комнаты был освобождён от мебели, оставляя место для некоего ритуала, разворачивающегося прямо на полу. Вокруг, полукругом, расположилась группа хазиров. Они смеялись, их клыкастые улыбки блестели в свете ламп, а глаза горели каким-то странным злорадством. Но их смех был негромким, как будто вся эта сцена была тайной, которую нельзя нарушать слишком громкими звуками.       В центре круга, на коленях, находилось четверо. Они были абсолютно нагие, их тела блестели от пота, подчинённые какому-то непонятному ритуалу. Но больше всего моё внимание приковало то, что среди них был Галеон.       Я едва удержался от того, чтобы толкнуть дверь, ввалившись в комнату. Мой друг стоял на коленях рядом с другим хазиром, пытаясь его поддержать. Его губы шевелились, он говорил что-то тихое, что-то ободряющее, а его руки обхватывали плечи товарища, пытаясь удержать того от падения.       Над ними нависал массивный силуэт. Хазир с широкой грудью, золотистыми браслетами на руках, которые поблёскивали в свете ламп. Его лицо перекосило от гнева. Правая рука была вскинута вверх, в кулаке он держал какую-то чудное приспособление — тонкое, гибкое, украшенное золотыми кольцами. На полу рядом с ним уже виднелись следы крови, которые казались свежими.       — Калека бездарный, я поставил на тебя последние сбережения, вставай давай! — раздался раздражённый, но сдержанный голос из толпы.       Слова были адресованы тому, кто, по-видимому, только что получил удар. Он лежал на полу, прижавшись лбом к каменным плитам, его плечи мелко дрожали. Это был ещё один хазир, чьё лицо я не мог разглядеть из-за его положения.       Галеон, казалось, едва сдерживал свои эмоции. Его руки дрожали, пока он пытался помочь этому хазиру подняться. Он что-то прошептал ему, но слова затерялись в общем шёпоте толпы. Затем Галеон поднял взгляд на стоящего над ними мужчину. Его жёлтые глаза вспыхнули, как пламя, и даже с моего расстояния я почувствовал напряжение, исходившее от него.       — Достаточно, — тихо, но твёрдо сказал он, его голос разорвал тишину как нож. — Ты уже сделал своё дело.       Но тот, кто держал плеть, лишь рассмеялся.       — Замолчи, Гхальонеш, — прорычал он, зло улыбнувшись. — Твоя очередь ещё не настала.       Я отшатнулся от двери, сердце колотилось в груди, как молот. Галеон... Что это было? Что он здесь делает? Что это за безумный ритуал?       Я едва мог собраться с мыслями. Золотой свет комнаты, смех толпы, эти шрамы и кровь — всё это смешалось в моей голове в жуткий, безумный калейдоскоп. Но одна мысль била в голове, как набат:       "Я должен что-то сделать."       В голове был хаос. Вся та картина, что я видел днём, — улыбки, смех, единство и побратимство, которыми я так восхищался у хазиров, — рассыпалась передо мной, как хрупкий узор из песка. Этот ритуал, что бы он ни значил, был жутким зрелищем, болезненно выворачивающим всё наизнанку. Моё сердце колотилось так, что, казалось, его услышат даже через дверь.       Я хотел отступить, собраться с мыслями, понять, что делать дальше, но вдруг услышал ещё один удар. На этот раз он пришёлся прямо по Галеону. Я инстинктивно зажал рот рукой, чтобы не вскрикнуть.       Удар был тяжёлым. Галеон, стоявший на коленях, повалился на пол. Но он не издал ни единого звука. Даже лежа, даже получив этот удар, он не сопротивлялся. Лишь скрючился, прикрывая голову руками. Его крупное тело слегка вздрагивало от каждого нового удара.       — Чернь, да как ты смеешь?! — прорычал истязатель, занося своё жуткое приспособление для следующего удара. На короткой палке был привязан мешочек, полный чего-то рассыпчатого и звякающего, и каждый раз, когда он ударял по спине или плечам, раздавался тяжёлый, тупой звук. — Забыл своё место, Гхальонеш? Ничего, я тебе тогда напомню.       Следующий удар пришёлся по Галеону так, что его плечи дёрнулись. Но он продолжал молчать, лежа на полу. Не поднимался, не сопротивлялся. Лишь слегка поворачивал голову в сторону, чтобы защитить лицо. Каждый удар плети отзывался в моей голове, как гулкий барабан. Сердце норовило вырваться из груди, а губы шептали молитвы, которые я и сам не понимал.       — Да кончай уже! — раздался из толпы раздражённый голос. — Ещё не его очередь, а ставки сделаны!       Истязатель остановился, тяжело дыша. Затем демонстративно сплюнул на спину Галеона, где уже начали проступать кровавые следы от ударов.       — Только попробуй смыть это до того, как выйдешь отсюда! — сказал он с презрением, злобно глядя на неподвижное тело Галеона.       Я почувствовал, как меня охватывает ярость. Гнев и ужас смешались в кипящий коктейль, и всё, что я хотел сделать в этот момент, — ворваться в комнату. Кричать. Защитить. Разогнать эту толпу и вытащить Галеона из этого ада.       "Что, если я ошибаюсь? Что, если вмешаюсь и всё станет только хуже?" Но стоять и ничего не делать казалось ещё страшнее.       Но едва я шагнул вперёд, собираясь толкнуть дверь, мой взгляд наткнулся на движение в глубине комнаты. Там, на спинке одного из кресел, сидел шир’ахал. Его светящиеся глаза изучали меня, сверля мой взгляд, как если бы он видел меня насквозь. Его хвост медленно извивался, а взгляд, спокойный и отстранённый, был абсолютно немигающим.       Его глаза блестели в полумраке, будто виделись не в комнате, а за её пределами. Этот взгляд был не предупреждением, а приговором. "Лучше не лезь. Ты не готов," — прочитал я в его спокойной, почти ленивой манере наблюдать. Казалось, он знал больше, чем мог сказать. Что-то удерживало его, но что? Я почувствовал, как холод пробежал по спине. Шир’ахал не просто мешал мне. Он меня... защищал?       Я замер. Ноги словно приросли к полу. Гнев, который бурлил во мне мгновение назад, сменился непониманием. Почему? Почему я не могу вмешаться? Почему я должен просто стоять здесь и наблюдать, как моего друга истязают?       Но этот взгляд... Этот странный, пронзительный взгляд шир’ахала удерживал меня.       И я попятился.       Каждый шаг назад давался мне с огромным трудом. Наконец, когда я оказался достаточно далеко от двери, я повернулся и побежал прочь. В ушах всё ещё звенел звук ударов, а перед глазами стояла картина — Галеон, лежащий на полу, окружённый смеющейся толпой.       "Не готов," — мысленно повторял я слова, которые будто читались в глазах шир’ахала. "Не готов для чего? Для спасения друга? Для понимания того, что здесь происходит? Или для чего-то большего?"       Я бежал по коридорам, мимо золотых украшений и тёмного дерева, мимо мерцающих ламп. Гнев и растерянность смешались в моих мыслях. Я должен был понять. Я должен был что-то сделать. Но сейчас я просто бежал.       Я остановился, когда взгляд выхватил из мрака странный блеск. Передо мной тянулся узкий коридор, на краях которого стояли четыре массивные двери, каждая из которых выглядела, будто перенесла нечто страшное. Я подошёл ближе, испытывая странное чувство тошнотворного беспокойства.       На дверях виднелись глубокие царапины, тёмные пятна, которые в полумраке казались почти чёрными, и хазирские символы, вытравленные прямо на дереве. Они светились слабым, нездоровым светом — тускло-зеленоватым, как болотная гниль. В этих символах я чувствовал что-то... нечеловеческое. Они будто били в лицо презрением и злобой, и эта энергия — настоящая и осязаемая — была направлена на тех, кто жил за этими дверями.       Но что привлекло моё внимание сильнее всего, так это крупные выжженные символы посередине каждой двери. Они выглядели, как страшные клейма, которые, казалось, разили посылом, кричащим в самую душу. Грехи. Грехи, запечатлённые на этих дверях, чтобы все знали, кто живёт за ними.       Я шагнул ближе, медленно, словно двигаясь через вязкую тьму. Мой взгляд упал на первый символ.       Братоубийство       Символ был выжжен так глубоко, что дерево вокруг него потрескалось, как если бы оно веками лежало под палящим солнцем. Слово и его страшный смысл ударили меня в грудь, вызывая дрожь. "Кто-то из тех, кто живёт за этой дверью, убил собственного брата?" Я быстро отвёл взгляд, но не смог подавить холодок, что пополз вдоль позвоночника.       Я подошёл к следующей двери.       Распутство       Это слово, выжженное с таким же жестоким умыслом, внушало странную смесь отвращения и жалости. Символ в центре выглядел, как змея, кусающая свой хвост. Кто-то за этой дверью оказался навсегда заклеймённым за свои страсти.       Дальше я увидел третью дверь.       Отступник       Это слово казалось ещё более резким, чем предыдущие. Символ был простым, как удар ножа — полумесяц, перечёркнутый двумя линиями. Я знал, что в хазирской культуре отступничество — это величайший позор. Тот, кто отказался от своей веры или предал свой народ, считался хуже врага.       И наконец, я остановился перед четвёртой дверью.       Слабость       Я замер. Этот символ, простой круг с разрывом, был самым ужасающим. Слово, выжженное на дереве, словно высмеивало того, кто находился за этой дверью. И всё же оно не излучало такого злорадства, как другие. В нём была... пустота. Тяжёлая и давящая.       Моё сердце сжалось.       "За какой из них живёт Галеон?" — пронеслось в голове.       Я смотрел на эти двери, и чувство ужаса, что таилось во мне с того момента, как я вошёл в это крыло, теперь накрыло меня с головой. Всё, что я видел в этой культуре, в этом народе — их гордость, их единство, их братство — здесь, в этом коридоре, превратилось в извращённое, болезненное зрелище. Эти двери были как шрамы, как воплощение боли, которую они предпочли бы скрыть, но вместо этого выставили напоказ.       Я сделал шаг назад, борясь с желанием сбежать. Что, если Галеон за одной из этих дверей? Что, если он — тот, кого они заклеймили? "Слабость," — тихо прозвучало в моей голове. Это слово показалось мне неправдоподобным. Галеон — слабый? Нет, я видел его. Он был сильным, даже в своей ярости, даже в своей боли. И всё же... я не мог избавиться от этой мысли.       Я сжал кулаки, пытаясь справиться с эмоциями. В голове была каша из страха, гнева и сострадания. Галеон, который всегда смеялся, всегда стоял рядом, всегда казался непоколебимым, — почему-то именно он казался мне тем, кто мог оказаться за дверью со словом "Слабость". Но почему?       Слова Галеона, сказанные им в тот вечер, когда мы впервые заговорили о серьёзных вещах, вдруг всплыли у меня в голове, словно крик, гулкий и болезненный.       "Когда у меня забрали сестру, я ничего не смог сделать."       Ничего не мог сделать. Эти слова, впившиеся тогда в мой разум, теперь обрушились на меня всей своей тяжестью. Галеон — хазир с гордой осанкой, неугасимой уверенностью, дерзостью, которая, казалось, могла осмеять саму смерть. И он тогда сказал, что был бессилен.       Я почувствовал, как гнев вспыхнул в груди, разжигаясь, будто горящее масло, разлитое по дну моего сердца. Эти двери, эти символы, этот уродливый фарс, который они устроили, чтобы унизить и затоптать своих же... Вся их гордость, все разговоры о братстве, вся их напускная сила — это была лишь ширма. Ложь!       Я сжал кулак и, прежде чем успел осознать, что делаю, с силой ударил по ближайшей двери. Гулкий звук удара эхом разнёсся по коридору. Я не удержался и выкрикнул:       — Безумство! Варвары! — слова вырвались из моей груди с такой силой, что я едва сам их узнал.       Моё дыхание стало рваным, и я, не думая, рванул ручку двери, на которой горел символ "Слабость". Дверь поддалась, и я ворвался в комнату, чувствуя, как сердце бешено колотится.       Комната была странно пустой, почти лишённой мебели, за исключением койки у стены и небольшого стола с парой книг и стоящей на нём свечой. Мрак сгущался вокруг меня, и в тени я различил едва уловимый запах крови и горечи, который меня совершенно не удивил после всего, что я видел.       Я закрыл за собой дверь, пытаясь сообразить, что делать дальше. Нужно спрятаться. Если сюда кто-то войдёт и найдёт меня, последствия будут катастрофическими. Я осмотрелся, взгляд лихорадочно метался по комнате, пока наконец я не заметил тёмное углубление в стене, узкую нишу, словно специально созданную для того, чтобы скрыть чью-то фигуру.       Стараясь не шуметь, я скользнул туда, вжимаясь спиной в холодный камень. Сердце билось так громко, что мне казалось, его может услышать весь хазирский корпус. Я затаил дыхание, чувствуя, как гнев и страх сливаются воедино. Всё это было слишком... слишком дико. Слишком неправильно. Но теперь я был здесь. Здесь, чтобы узнать правду. Чтобы поговорить с Галеоном.       Первые несколько минут я старался взять себя в руки. Сердце всё ещё бешено стучало, как если бы я только что пробежал марафон. Я закрыл глаза, стараясь сосредоточиться на дыхании. Вдох... Выдох... Вдох... Выдох...       Когда-то давно я читал в одной из книг отца, что дыхательные упражнения помогают подавить страх. И хотя мне не хотелось признавать, что его методы когда-либо могли мне помочь, я не мог отрицать, что это, кажется, работало. Но это чувство было куда больше, чем страх. Это был гнев. И растерянность.       Я вытащил из кармана свой блокнот, дрожащими руками открыл его на первой пустой странице и начал записывать всё, что крутилось у меня в голове: "Что это за ритуал?" "Почему он это делает?" "Кто эти люди, которые позволили этому случиться?" Каждая мысль жгла меня изнутри. Когда я заканчивал записывать, я тут же сминал листок, стискивая его в кулаке так, будто от этого зависела моя жизнь. В моей голове всё никак не укладывалось: то, что я видел на поляне, эти сцены унижения, двери с клеймами, шир'ахал с его загадочными речами...       "Это сон?" — мелькнула в голове мысль. "Я ведь должен проснуться. Это не может быть реальным."       Но реальность была такова. Вся эта дикая картина была слишком осязаемой, слишком детальной, чтобы быть плодом воображения. Я провёл рукой по мокрому от пота лбу и почувствовал, как в груди поднимается что-то ещё, осознание.       Галеон... Он скрывал от меня свою правду. Свои шрамы, свою боль, своё прошлое. Но как я мог винить его за это? У каждого из нас есть тайны, с которыми мы не готовы делиться. И всё же... несмотря на то, что ему приходилось терпеть, он оставался таким сильным. Таким целеустремлённым. Таким добросердечным.       Возможно, это был его способ бороться. А может, его способ выживать.       Я задумался, как бы я сам поступил, окажись в его положении. Но прежде чем я успел докопаться до ответа, дверь за моей спиной тихо приоткрылась, и в комнату скользнул чьей-то силуэт.       Мои мышцы моментально напряглись. Я сильнее вжался в нишу, стараясь слиться с тенями. Силуэт двигался тихо, как хищник, ступая босыми ногами по полу. Я затаил дыхание, следя за его движениями.       Взмах руки — и свеча на столе ожила, загораясь слабым, дрожащим огоньком. Его свет осветил комнату тусклым золотом, рисуя контуры фигуры.       И я узнал его.       Это был Галеон.       Он шёл медленно, словно его силы были на исходе. Он выглядел ещё более измученным, чем тогда, на поляне. Его плечи были опущены, походка шаткой, будто ноги его едва держали. Он сделал всего пару шагов от двери, прежде чем вдруг рухнул на колени.       — Галеон... — я тихо прошептал, но мои слова утонули в тишине комнаты.       Он шатнулся вбок, упал на пол, совсем без сил. На секунду мне показалось, что он потерял сознание. Его дыхание было слабым, но слышимым в тишине.       Я замер. Всё во мне кричало: выбегай, помоги ему, но что-то останавливало меня. Я стоял, прижавшись к холодной каменной стене, не в силах сделать ни шага.       Галеон лежал на полу, тяжело дыша. Свет свечи дрожал, тени метались по комнате, словно призраки. Холодный сквозняк, пробравшийся в щели, пробирал до костей, но меня трясло не от него. Я не мог оторвать взгляд от его тела — изувеченного, исполосованного свежими ранами, ссадинами и кровавыми подтёками.       Я зажал рот рукой, чтобы хоть как-то заглушить мучительный выдох. Всё внутри меня сжалось от боли и исступления. Перед глазами вспыхивали сцены того, что я увидел раньше — удары, глухой хохот в толпе, равнодушие, с которым они наблюдали за этим кошмаром. Как будто это было обычное дело. Как будто Галеон был не человеком, не даже хазиром, а... чем-то иным. Чем-то, что можно вот так сломать и оставить валяться на полу.       Но он не был «чем-то».       Он был моим другом.       Я сжал кулаки. "Ты здесь, чтобы сказать ему о том, что он для тебя значит."       Я рванулся к двери и торопливо её прикрыл, загородив от сквозняка. Затем вернулся к Галеону и рухнул перед ним на колени, осторожно беря его за плечи.       — Гал... Гал?.. Ты слышишь меня? — запинаясь, произнёс я.       Галеон едва приоткрыл глаза, мутный взгляд сфокусировался на мне с трудом.       — Что ты... что ты здесь делаешь, уходи... — выдохнул он хрипло, его голос был едва различим.       — Тише, больше ничего не говори. Давай-ка поднимем тебя...       Он слабо дёрнулся, словно хотел протестовать, но сил не было. Осторожно, с огромным трудом, я подхватил его под плечи и, напрягаясь изо всех сил, дотащил до кровати. Он был тяжёлым, его тело почти обмякло в моих руках, и мне пришлось бороться не только с его весом, но и со слабостью в собственных руках.       Я усадил его, прислонив к стене, и резко выдохнул.       Теперь нужно было что-то делать.       Я бросился к столу, на ходу сбивая свечу, и, едва успев подхватить её, лихорадочно огляделся. Что у него есть? Где вода? Где хотя бы что-то, чем можно обработать раны? Галеон глухо застонал, и я услышал, как он попытался что-то сказать, но не обратил на это внимания. Вся моя концентрация ушла в поиск решения.       В углу стоял кувшин с водой. Я схватил его и на ходу поискал что-то вроде тряпки. Ничего. Тогда я просто разорвал свой рукав и смочил ткань.       — Айвор... не нужно, — донёсся слабый голос.       — Молчи.       Галеон криво усмехнулся, но смирился.       Я быстро осмотрел свои карманы, нашёл несколько целебных пластырей — запас, который всегда таскал с собой на всякий случай. Недостаточно, но хоть что-то. Затем я обшарил комнату — набрал в пригоршню бинтов, нашёл какие-то чистые тряпки, которые можно было использовать для компрессов. Всё это я сгрудил рядом, лихорадочно соображая, как лучше поступить.       Вода, бинты, чистая ткань...       Ладно, у меня нет навыков лекаря, но я умею импровизировать. Я начал с того, что осторожно промыл самые глубокие раны, даже не замечая, как мои руки дрожат. Галеон не издал ни звука, только стиснул зубы.       — Глупая привычка, — пробормотал я, не сдержав раздражения.       — Какая?       — Терпеть боль.       Галеон чуть ухмыльнулся, но промолчал.       Я обвязал его плечо импровизированной повязкой, наложил компресс на бок, где был особенно страшный кровоподтёк. Это было смешно. Бесполезно. Я прекрасно понимал, что такие скромные процедуры вряд ли помогут, но...       Но я не мог просто стоять в стороне.       Я должен был хоть что-то сделать.       Я чувствовал, как Галеон наблюдает за мной, пока я возился с бинтами, пока втирал воду в его раны, пытаясь смыть с него чужую злобу, чужую жестокость. Впервые за весь этот кошмар я не слышал в его голосе ни шутливых ноток, ни насмешки.       — Айвор, — тихо проговорил он, когда я, наконец, сделал последний узел на повязке. — Послушай меня. Ты должен уйти. Как можно скорее.       Я замер.       Мои пальцы сжали край бинта так сильно, что костяшки побелели. Глухая пульсация в висках заглушала все прочие звуки, кроме его ровного, спокойного голоса.       — Ты не должен был этого видеть, — продолжил он, чуть выпрямляясь, опираясь спиной о стену. — Не должен был приходить.       Слова Галеона прошли сквозь меня, как лезвие.       Моё дыхание сбилось, грудь сдавило болью, от которой мне хотелось выть.       Я сжал зубы, а потом, не выдержав, резко провёл руками по лицу, стирая горький пот и кровь, осознавая, что пальцы мои дрожат ещё сильнее.       — Это полнейшее безумие, — выдохнул я, глядя на него сквозь ладони. Растерянный, сломленный, растерзанный, он сидел передо мной, и я не понимал, как он мог так спокойно это выносить.       — Об этом должны узнать старшие! Это нечто, что выходит за все рамки, это— они издевались над вами себе на потеху, выставили вас животными! Это требует вмешательства! Это... это требует немедленного вмешательства сиин-гоахской жандармерии!       Я сжал кулаки, вцепившись ногтями в ладони, чувствуя, как ярость превращается в слёзы, жгущие мне глаза.       Но прежде чем я успел продолжить, Галеон поднял руку и положил её мне на плечо.       Его ладонь была горячей.       — Тише, Айв, — произнёс он мягко.       Я вздрогнул. В этом голосе было что-то... странное. Смирение? Нет.       Не просьба.       Не страх.       Что-то, чего я не мог понять.       Я стиснул зубы, чувствуя, как внутри разрастается глухая, невыносимая злость.       — Галеон, разве ты не понимаешь...       — Не я, — перебил он меня резко. — Не я не понимаю, Айвор. Это ты.       Я замер.       — Таков закон, такова моя доля, — его голос стал ровным, почти монотонным. — Такова цена за боль и страх той, которую я клялся защищать. Его слова, как холодные цепи, обхватили меня, сковывая ярость чем-то более глубоким.       — Ты был ребёнком, Галеон! — вырвалось у меня прежде, чем я успел подумать.       Он резко замолк.       Тонкие мышцы на его лице дрогнули, губы чуть разжались, словно он собирался что-то сказать, но вместо этого он лишь отвёл взгляд. Глухая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием свечи.       Я сглотнул.       — Ты знаешь, почему я так притёрся к тебе? — неожиданно произнёс он, всё ещё не глядя на меня.       — О чём ты?       — Наверное, потому, что ты слишком многого о нас не знаешь, — продолжил он. — В тебе нет того остервенелого недоверия и страха.       Я нахмурился, пытаясь понять, к чему он ведёт.       — К чему это?       Он чуть усмехнулся, но улыбка эта была пустой.       — Просто к слову.       Ещё мгновение тишины.       Галеон глубоко вдохнул, медленно прикрыв глаза, затем снова взглянул на меня — спокойно, почти мягко.       — Всё нормально, Айв, правда. Не нужно за меня беспокоиться. Это моё бремя, и ничьё больше. Я покачал головой.       — Абсурд, — выдохнул я, чувствуя, как в голосе дрожит что-то, похожее на горечь. — Просто абсурд...       Я опустился на край кровати, сгорбившись, погрузил пальцы в волосы и стиснул их в кулаки, словно пытаясь удержаться за что-то осязаемое среди бушующего внутри беспорядка.       — Галеон, я не смогу с таким смириться, — хрипло выдохнул я.       — Ты и не обязан, — последовал спокойный ответ. — Но тебе следует знать: я верен своему народу до последнего вдоха. Я не поступлюсь учениям Снарлока и буду носить это клеймо, пока не искуплю свою вину перед Игнан. Пока не найду и не верну её домой. Или… пока не покараю тех, кто отнял её у меня.       Я медленно поднял голову, устремляя взгляд к окну.       Там, вдалеке, в мерцающем огнями дворе, мелькали фигуры. В воздухе витал далёкий смех, обрывки слов, уносимые лёгким ночным ветром. А затем, почти призрачно, из глубины аллей пробрались первые звуки лиры — мягкие, романтичные. Почти застывшее мгновение гармонии.       Я моргнул.       — Кажется, Ормандо преуспел, — пробормотал я, едва заметно усмехнувшись. Галеон никак не отреагировал. Он лежал, тяжело дыша, закрыв глаза, но было понятно, что он не спит.       Я перевёл взгляд в темноту комнаты, чувствуя, как уходит напряжение. Тяжёлая маска серьёзности сползала сама по себе, оставляя только тихую, почти болезненную откровенность.       — Мне страшно, Галеон, — я говорил негромко, не глядя на него, больше для себя, чем для него. — Всё это. Дружба, привязанность. Я не понимаю, что должен делать. Но я понимаю, что переживаю за тех, кто рядом…       Я опустил голову, глядя на собственные руки, сцепленные в замок.       — Но я устал. Устал разрываться между дружбой и страхом. Это ощущение собственной уязвимости, постоянной скованности... гнетёт меня.       — Что я, чёрт возьми, вообще несу… Чушь… — пробормотал я, устало прикрыв лицо       руками.       — Глупая привычка, — раздался сиплый голос Галеона.       Я чуть повернул голову, прищурившись:       — Какая ещё?       Он слабо усмехнулся, даже не открывая глаз:       — Терпеть боль.       Я усмехнулся в ответ, но в этом выдохе было слишком много горечи.       — Легко тебе говорить.       — Поверь, Айв, если кто и знает об этом всё, так это я.       Несколько секунд мы молчали. Я слышал его дыхание — тяжёлое, уставшее.       — Знаешь, почему ты мне нравишься? — спросил он вдруг.       Я скосил взгляд в его сторону.       — Не уж то потому, что у меня симпатичное лицо?       Галеон тихо фыркнул:       — Нет, потому что ты честный. Хоть и вредный, зажатый и вечно хмурый, но честный. Не строишь из себя того, кем не являешься. Хотя и пытаешься, — он чуть повернул голову, лениво распахивая один глаз. — Но у тебя не получается.       Я закатил глаза:       — Спасибо за диагноз.       — Не за что, — хрипло усмехнулся он. — Просто… знаешь… в этом мире, Айв, есть один дурацкий миф. О том, что сила — это одиночество. Что можно вынести всё, пройти через всё, и остаться непоколебимым. Быть, как скала.       Я чуть подался вперёд, слушая.       — Но даже скалы рушатся, когда вокруг нет никого, кто поддержит их своими плечами, — он шумно выдохнул. — Дружба — это не слабость. Это ещё одна сила. Просто другая.       Я молчал, обдумывая его слова.       — Ты можешь бежать от неё сколько угодно, Айв, можешь бояться, можешь сомневаться, но если тебе дали плечо, на которое можно опереться — глупо отказываться, — он криво усмехнулся. — Поверь мне, я знаю, о чём говорю.       Я усмехнулся, прикрывая лицо ладонью:       — И как я могу позволить своему другу терпеть столько боли? Столько унижений... К чему ему моё плечо, если ему своих хватает?       — Просто пойми, что таков его выбор, — тихо ответил Галеон. — Он не в беде. Спасать его не нужно. Но ты всё ещё можешь быть тем, на кого он мог бы положиться.       Я скептически выгнул бровь.       — Например?       — Ну… бинтоваться я не умею от слова «совсем», так что твоя помощь была очень кстати.       Я покачал головой, поморщившись:       — Хорошая попытка… но эта лесть тут не к месту. Едва ли это тряпьё чем-то тебе поможет.       — Ой да ну тебя, Зазнайвор, — фыркнул он. — Я тут речи такие пафосные задвигаю, хоть бы сделал вид, что впечатлён.       — Придурок, — пробормотал я, качая головой. — И хазиры твои тоже.       — На себя посмотри! Мы одновременно усмехнулись. На душе всё ещё было тягостно, беспокойно, но видеть, как Галеон снова становится собой, было… правильно. Как будто так и должно быть. Галеон скривился, оглядывая повязки, которыми я его замотал.       — Вот думай что хочешь, но они действительно кстати. А вот рубаху ты свою зря порвал…       Я лениво пожал плечами:       — Пустяки, купишь мне новую.       — Грабёж! — возмутился он, но голос его звучал слишком устало, чтобы хоть как-то подкрепить негодование.       Мы замолчали. Я смотрел в пол, в полумрак угасающей свечи, в который медленно уходили кровавые пятна на бинтах. В горле неприятно першило. Всё, что произошло за эту ночь, давило, требовало осмысления, но, стоило мне начать разбирать всё это в мыслях, накатило отвращение.       — Это правда не сон, Галеон? — глухо спросил я. — Всего с минут двадцать назад я наблюдал аморальный ритуал и пытки невинных, а теперь сижу и выслушиваю твои хохмы?       — Что было, то было, советую не забивать себе этим голову.       Я скрипнул зубами:       — Как у тебя всё просто…       — Айв! — простонал Галеон, запрокидывая голову. — Не мучай меня, умоляю, вот только не хватало, чтоб ещё ты меня пытал. Давай просто посидим молча. Можешь даже остаться на ночь, всё равно все старшие сейчас брюхо себе элем набивают. Утреннего дозора не будет, прошмыгнём как-нибудь.       Я хмыкнул, приподняв бровь:       — Так ты ещё и провидица?       — Провидец. — поправил он, уже с закрытыми глазами. — А ещё хазир, который точно знает, когда в тавернах идёт самый дешёвый эль.       Я вздохнул, потирая виски.       — Ладно… ладно…       И мы действительно замолчали.       Я устроился на краю кровати, наблюдая, как Галеон постепенно проваливается в сон. Пламя свечи слегка колыхалось, отражаясь в его рогах, играя бликами на лице. Он дышал ровно, спокойно, словно не происходило ничего страшного.       Я же… просто сидел, смотрел в потолок и ловил себя на мысли, что впервые за долгое время не хочу засыпать.