Ветреные нити

      Временами я ловил себя на мысли, что Галеон стал для меня чем-то вроде аномалии. Мы знали друг друга лишь несколько недель, но успели сблизиться так, будто это была дружба длиною в годы. Конечно, я всё ещё раздражался на его бестолковость, дерзкие выходки и беззаботный взгляд на жизнь, который, казалось, противоречил самому духу Академии. Но за всем этим буйством я замечал детали, которые выбивали из колеи.       Галеон смеялся громко, но иногда его смех звучал слишком резко, почти как щит, отгораживающий его от чего-то невидимого. Его дерзость часто походила на игру, в которой ставки были гораздо выше, чем можно было подумать. И этот его взгляд — особенно когда он думал, что никто не смотрит. Печальный, настороженный, будто он искал кого-то или что-то в толпе, но знал, что не найдёт.       Мне казалось, что за этой завесой беззаботности и глухой самоуверенности скрывалась какая-то тень. Не трагедия — трагедии оставляют глубокие шрамы, а это было что-то иное. Нечто, что он прятал даже от себя. Может, именно это меня в нём и привлекало. Удивительная смесь огня и пустоты, которые в равной степени тянули и отталкивали.       И всё же я не мог объяснить, почему с ним так легко. Почему его голос, даже в самых бездумных шутках, не раздражал меня так, как раздражают остальные. Почему я позволял себе — я, Айвор Аурхейр, студент, который привык держать всё под контролем, — впускать его в свою жизнь. Ответа у меня не было. Было только чувство, что эта дружба — правильна, как бы странно это ни звучало.       Огесвальт оставался для нас загадкой. Всё, что мы знали, — это отрывочные рассказы и слухи, которые были столь же расплывчаты, как утренний туман в академическом парке. Великий маг, старейший эльф континента, учёный, который мог спокойно диктовать учебники для нескольких поколений вперёд… Но за этим фасадом строгого педанта скрывалось что-то большее. О нём говорили с шёпотом даже магистры. Он знал слишком много. И, как утверждали некоторые, носил в себе тайны, от которых дрожат даже те, кто привык видеть мир сквозь пелену магии.       Мы искали сведения, рыли глубже, чем разрешено студентам. Но, несмотря на всю нашу настойчивость, огни, ведущие к Огесвальту, оставались тусклыми. Куппер пытался расшифровать древние упоминания его имени в архивных записях Академии, но натыкался на одну загадку за другой. Галеон предлагал даже пробраться в старые секции библиотеки — что, учитывая его послужной список, наверняка бы кончилось каким-нибудь магическим взрывом.       И всё же, несмотря на эту непостижимую стену, мы не теряли энтузиазма.       Мы с Галеоном сидели на задворках академического парка, в тени развесистых деревьев, за которыми начиналась зелёная чаща. Здесь было тихо — только треск сверчков и редкие голоса студентов, проходивших где-то вдали. Это место давно стало убежищем для тех, кто хотел сбежать от постоянного гудения лекционных залов и шумных обеденных собраний.       Галеон привалился к шершавому стволу дерева, его длинные фигура отбрасывала странные тени на траву. На коленях у него лежала исписанная тетрадь, в которой каракули сменялись пространными заметками. Он то и дело косился на меня, явно ожидая очередной порции критики.       — Ты серьёзно? — спросил я, вырываясь из своих мыслей, когда заметил, что Галеон сделал очередную грубейшую ошибку в своём задании. Я потянулся к его свитку и ткнул пальцем в зачеркнутое слово. — «Коагуляция магического потока»? Это, по-твоему, имеет хоть какой-то смысл? Ты вообще читаешь, что пишешь? Ты вообще хоть раз внимательно слушал, о чём идёт речь на занятиях?       — Ну, я слушал, конечно… отчасти, — пробормотал он, чешая затылок. — Может, ещё и записывал кое-что.       — Не удивлюсь, если это были рисунки, — язвительно добавил я.       — О, ты их видел? — Галеон широко ухмыльнулся, игнорируя мой тон. — Думаю, вышло неплохо. Особенно портрет Гаальда в образе хазира.       Я закатил глаза, чувствуя, как злость постепенно уступает место усталости.       — Если ты продолжишь в том же духе, то на следующем зачёте твоя песчаная магия засосёт тебя самого.       — Ну, это было бы весьма зрелищно, — вставил он с непрошеным весельем.       Рядом с нами, чуть поодаль, сидел Куппер. Его кудри растрепал ветер, а сам он склонился над какой-то странной схемой, начертанной на пергаменте. В одной руке он держал рунный камень, который блестел в лучах вечернего света.       — Ты с ним так строго, Айвор, — сказал он, не отрываясь от своей работы. — Галеон ведь и так старается, правда?       — О, спасибо, дружище, — пробормотал Галеон с набитым ртом (он умудрился найти в кармане засохший кренделёк и, не задумываясь, начал его грызть) — Я стараюсь, — добавил он, проглатывая кусок. — Просто… мой ум слишком велик для этих ограничивающих теорий!       — Или слишком мал, чтобы их понять, — парировал я.       Куппер тихо рассмеялся и наконец поднял голову, засияв широкой улыбкой.       — Ладно вам, перестаньте. Я, собственно, хотел поделиться новостью. Вы слышали? Огесвальт собирается провести закрытую лекцию на следующей неделе.       Я тут же повернулся к нему, забыв о раздражении.       — Лекцию? Закрытую?       — Да, — подтвердил Куппер, его глаза горели от возбуждения. — Она будет только для студентов высшей группы. Ну, и для тех, кого они могут привести с собой. И это значит… — он многозначительно замолчал, ожидая моей реакции.       — Что я могу привести вас двоих, — закончил я за него, и уголки губ чуть дрогнули в улыбке.       — Вот именно! — Куппер радостно хлопнул в ладоши. — Это ведь отличный шанс! Мы можем услышать его напрямую. Кто знает, что он расскажет.       — Если, конечно, ты сможешь удержать Галеона от дурачества, — добавил он с весёлым подколом.       — Эй! — возмутился Галеон, но тут же осекся. — Ну… может, немного дурачества. Но ведь это мой шарм, верно?       Я покачал головой, улыбаясь, и снова посмотрел на тетрадь Галеона.       — Ладно, — сказал я, поднимаясь. — Если вы обещаете вести себя прилично, мы сходим. Но сперва… Галеон, ты допишешь эту работу. Без оправданий.       — Да-да, сэр, — хмыкнул он, вытягиваясь на траве.       Внутри я чувствовал странное волнение. Лекция, о которой сообщил Куппер, была для нас шансом. Я чувствовал, как поднимается внутри знакомое волнение: то напряжение, которое испытываешь перед прыжком в омут неизведанного. И хотя я понимал, что всё это может закончиться пустыми догадками, внутри меня жила крошечная искра надежды. Если Огесвальт действительно знает о Хранилище, о знаках, о том, что связывает нас с этим местом, то посещение его лекции может положить начало распутыванию этого таинственного клубка...

***

      Свободная аудитория, в которую мы спрятались тем же днём под конец учебного дня, была уютной, несмотря на её старомодный облик. Обшарпанные деревянные скамьи скрипели при малейшем движении, а заспанные окна, покрытые узорами времени, пропускали внутрь тусклый свет. Магические лампы на стенах едва мерцали, словно отказывались бороться с мраком. Воздух был пропитан запахом старой бумаги, высохших чернил и лёгким дымным привкусом алхимических опытов, которые здесь когда-то проводили.       Я сидел за массивным дубовым столом в центре аудитории, раскладывая перед собой записи, конспекты и пергаменты. В руках у меня был чертёж заклинания, который предстояло разобрать на предстоящей лекции Гаальда. Я с усилием сосредоточился на тонких линиях и древних символах, пытаясь унять лёгкое волнение, которое копошилось в глубине моего сознания.       Рядом со мной, чуть в стороне, Галеон и Куппер увлечённо работали над древним детским заклинанием, предназначенным, как оказалось, для создания невинных искорок. Оно было настолько простым, что почти терялось на фоне сложных техник, которые мы изучали на последних занятиях.       — Не зажимай так сильно ладонь, дружище, — сказал Галеон, наклоняясь ближе к своему спутнику. Его голос был на удивление мягким и внимательным, словно он действительно верил, что это заклинание — настоящее произведение искусства. —       Магия должна дышать, понимаешь? Она не любит напряжения.       — Но она и не любит, когда ты говоришь с ней, как с ребёнком, — хмыкнул Куппер, пробуя снова. Его пухлая рука неловко скользнула над обломком зачарованного кварца, который служил основой для активации.       Искорки, наконец, заплясали в воздухе, осыпая их обоих дождём маленьких светящихся звёздочек. Куппер засмеялся — смешок был нервным, но искренним. А             Галеон, словно ребёнок, хлопнул в ладоши, наблюдая, как искры плавно гаснут, исчезая в воздухе.       — Не думал, что ты можешь так вдохновляться таким мелким заклинанием, — пробормотал я, не удержавшись от комментария.       — Ты смотришь не туда, Айв, — ответил он, не отводя взгляда от искорок. — В таких простых вещах больше красоты, чем в любом из тех грандиозных заклинаний, что мы изучаем. Они… настоящие. Честные. Без амбиций и лишнего хаоса. А это, друг мой, большая редкость.       Его слова заставили меня задуматься. Но мои мысли были прерваны, когда дверь в аудиторию резко распахнулась, и внутрь ввалилось пятеро студентов. Их разнообразные мундиры и слишком громкие шаги сразу выдали — это была разномастная компания студентов с параллельных факультетов.       — Айвор! — заговорил один из них, стройная девушка с завитками рыжих волос, которая была старостой младших курсов. Её голос звучал громко, но не грубо. — Мы слышали, ты идёшь на закрытую лекцию Огесвальта. Возьми нас с собой!       — Это невозможно, — сухо ответил я, едва поднимая голову от своих записей.       — Ну почему? — добавил другой, круглолицый парень с нервным выражением на лице. — Ты ведь можешь пригласить кого-то с собой. Или только себя любимого?       Ещё одна девушка, стоящая чуть позади, стиснула руки на груди и посмотрела на меня с явным презрением.       — Должен же ты знать, что Огесвальт — это не простой преподаватель! Нам всем это нужно, не только тебе!       Куппер и Галеон резко обернулись на эту вспышку негодования. Куппер явно растерялся, его взгляд метался между мной и пришедшими студентами, словно он пытался понять, как сгладить ситуацию. Галеон, напротив, прищурился, и я увидел, как его взгляд стал холодным, словно он мысленно уже оценивал, как можно поставить этих выскочек на место.       — Лекция ограничена по числу мест, — спокойно сказал я, медленно поднимаясь. — И я не собираюсь обсуждать свои решения. Места уже распределены, а на сегодня обсуждение закончено. Прошу вас уйти.       Но вместо того чтобы замолчать, их негодование только усилилось. Мягкий ропот перерос в тихие насмешки и косые взгляды, которые теперь начали бросать и на Галеона с Куппером.       — Он, наверное, берёт с собой этого недотёпу гнома, — презрительно прошептал кто-то, но достаточно громко, чтобы я услышал. — Вот уж кого бы ни позвали, так это его.       — А этот хазир, наверное, тоже в списке. Конечно, Айвор же у нас собирает самых… подходящих товарищей. Вот так компания - маменькин гномик и раздолбай хазир!       Я видел, как лицо Галеона потемнело, но он, к моему удивлению, сдержался. Его взгляд оставался спокойным, почти насмешливым, хотя в уголках его губ пряталась напряжённость. Куппер же явно побледнел, его рука невольно потянулась к его рунному камню, словно тот мог защитить его от этого косого взгляда.       Я шагнул ближе к толпе, встретив их взгляды.       — Если вы хотите показать, что достойны этой лекции, — сказал я, медленно, чётко произнося каждое слово, хотя губы мои дрожали, — начните с уважения. Уважения к тем, кто работает не меньше вашего, кто добивается своего не словами и жалобами, а делами.       Толпа замолчала, но их негодование, как я видел, не исчезло. Когда они, наконец, начали расходиться, я заметил, как в их взглядах блеснуло что-то новое — что-то холодное, почти враждебное.       Я вернулся на место и опустился на стул, чувствуя, как напряжение постепенно уходит. Галеон хлопнул меня по плечу.       — Вот это я понимаю, Айв, — сказал он с одобрением. — Надо держать марку. Даже когда она так тяжело висит.       Но вместо того чтобы ответить, я задумался. Этот эпизод оставил странное послевкусие. Никогда прежде я не задумывался о том, что титулы — даже заслуженные — тянут за собой что-то большее, чем просто почёт. Они привлекают взгляды. Зависть. Ожидания. А вместе с этим — и ответственность.       И я вдруг понял: звание студента века было не наградой. Оно было бременем, которое мне ещё только предстояло научиться нести.       — О чём задумался? Аж побледнел, — с лёгким смешком бросил Галеон, наклоняясь ко мне ближе. Его острые черты слегка смягчились в полумраке аудитории, но в глазах всё равно плясала искорка привычного дерзкого интереса. Он, конечно, всегда делал вид, что ему всё вокруг безразлично, но уж читать меня умел, как открытую книгу.       — О титуле, — признался я, откинувшись на спинку стула. — О том, что он значит. И какой груз он приносит вместе с собой.       Галеон вскинул брови, и уголок его рта дёрнулся в слабой ухмылке.       — Груз? Ты о чём вообще? "Студент века" — это же просто красивая надпись, что вызывает восхищение у преподавателей и зависть у всех остальных. У тебя, друг мой, не груз, а целый дар. Ты бы видел, как на тебя смотрели те ребята. Смешно же — они реально думали, что если будут канючить, ты возьмёшь их с собой к Огесвальту.       — Может, и смешно, — пробормотал я, но почувствовал, как эта мысль зацепилась глубже, чем ожидалось. — А может, это не совсем так. Этот титул... он ведь не просто так выдан. Люди ждут от меня чего-то. И я не уверен, что смогу это "что-то" дать. Зависть — это ещё полбеды. А вот эти взгляды, эти ожидания... Как будто они все взвалили на меня что-то, что я сам ещё не готов нести.       — О, Айв, неужели ты вдруг задумался о бремени славы? — Галеон хмыкнул, но на этот раз его насмешка была мягче, чем обычно. Он кивнул мне, покачивая ногой под столом. — Слушай, титулы всегда были для людей скорее ловушкой, чем наградой - что правда, то правда. Даже у великих людей. Ты ведь сам знаешь. Возьми, к примеру, своего отца.       Я вздрогнул, услышав это. Отец редко становился темой наших разговоров, и обычно я сам избегал упоминаний о нём, но Галеон явно не собирался молчать сегодня.       — Твой Дерет… или, как его там все величают? Деретиан? Глаззэльский Спаситель? Или просто старый добродушный полуэльф? — Галеон рассмеялся, но тут же вновь стал серьёзным. — Знаешь, у него ведь титулов побольше, чем у нас с тобой экзаменационных работ во втором полугодии. И он как-то справляется. Хотя я порой думаю — как его ещё не раздавило их грузом?       — Ты ведь его не знаешь, — буркнул я, чувствуя, как внутри поднимается привычная волна раздражения. — Не говори о нём так, как будто ты понимаешь, что это за человек.       — Вот именно, Айв. Я его не знаю, — отрезал Галеон, и его голос вдруг зазвенел резче, чем обычно. — Но знаешь, что странно? Ты ведь тоже. Каждый раз, когда его имя всплывает в разговоре, ты дергаешься, как будто тебе нож в сердце вонзили. И я не знаю, почему. Но ты — его сын. Ты обязан знать больше, чем все остальные. А у меня такое чувство, что ты либо не знаешь, либо упрямо не хочешь знать.       — Мне не нужно знать больше, чтобы понимать, с кем я имею дело, — отрезал я, чувствуя, как в голосе появляется резкость. — Он никогда не был для меня отцом. Только человек, говорящий загадками, как будто я какой-то... объект в его игре.       — Возможно, он был не лучшим отцом, — согласился Галеон, но в его голосе слышался укор. — Но он был чертовски хорошим человеком. Ты хоть понимаешь, что он сделал для таких, как я? Или ты так увлечён своей злостью, что отказываешься замечать и это?       Я замолчал, ошеломлённый его словами. Отец редко становился для меня чем-то большим, чем тень в моём прошлом. Но Галеон, похоже, собирался разорвать эту тень на части.       — Ты, похоже, не знаешь, но до того, как Дерет вмешался, нам, хазирам, было куда сложнее. Особенно тем, кто был рождён на самых окраинах Глотки Ночи, как я. Нас не пускали через границы, в города, в магические академии, в какие-то высшие круги. Для нас не было места в мире "цивилизованных". Мы были кем-то вроде... экзотического украшения на чьих-то пирах. Или ещё хуже — просто угрозой, которую старались держать на расстоянии.       — Я знаю, что предубеждения всё ещё сильны, — заметил я, чувствуя, как в груди растёт тяжесть от его слов. — Но ведь законы изменились.       — Да, но кто, по-твоему, был одним из тех, кто заставил их измениться? — Галеон посмотрел мне прямо в глаза. — Дерет. Он добился того, чтобы хазиров признали частью Абиттеровского народа. Чтобы мы могли поступать в Академию на равных условиях. Он был ключевым посредником в переговорах между Империей и нашими кочевыми землями. И знаешь, что самое странное? Он ведь мог этого не делать. У него не было личной выгоды. Но он всё равно это сделал.       Я опустил взгляд, чувствуя, как сказанное Галеоном размывает привычные для меня границы. До этого момента мои знания об отцовских «геройствах» были расплывчатыми, словно старинные гобелены, где реальные события тонут в орнаменте вымысла.       — Я вижу, как это тебя подкашивает, — внезапно мягче сказал Галеон, его голос звучал почти по-дружески, лишённый обычной резкости. — Каждый раз, когда его имя всплывает, ты будто собираешься сбежать. Может, ты его ненавидишь, я не знаю. Может, он заслуживает этого. Но, Айв, если тебе это настолько тяжело, почему бы не поговорить об этом? Не со мной, так с кем-нибудь ещё. Если что, я готов слушать. Даже если ты просто хочешь вылить на меня всё своё раздражение.       Его слова повисли в воздухе, тянувшиеся ко мне, как спасательный канат. Я хотел что-то ответить, но не нашёл слов. Вместо этого я просто кивнул, пытаясь прогнать нахлынувшую тяжесть.       — Думаю, он тобой гордится, — продолжил Галеон, поднявшись и хлопнув меня по плечу. — Даже если никогда не говорит это вслух.       С этими словами он направился к Купперу, который всё ещё тщетно пытался создать идеальные искорки, а я остался сидеть, чувствуя, как его слова застряли где-то глубоко внутри меня, шевеля что-то, что я долго старался игнорировать.       Я знал, что Дерет был могущественным чародеем, что сражался со злом где-то там, за пределами нашего поместья, и что в определённый момент вошёл в ряды Ордена Нового Мира — той самой славной организации, что когда-то давно под предводительством Сенктума посвятила себя защите мира. Но всё это всегда казалось мне... слишком большим, слишком далёким, чтобы быть правдой.       В нашем доме об этом почти не говорили. Было лишь несколько символов, которые постоянно напоминали о его принадлежности к Ордену: древние геральдические свитки, висящие на стенах его кабинета, его старый меч с потускневшими рунами, покрытый тонким слоем пыли, и пара посланий от бывших соратников, которые хранились в запертом сундуке. Но я никогда не знал подробностей. Никогда не слышал от него самого, чем он заслужил эти титулы. Его молчание всегда создавало между нами стену, такую же высокую, как башни Гартунга. И я — ребёнок, запертый в этих стенах, в этой изоляции — никогда не мог понять, кем был этот человек на самом деле.       А теперь Галеон, хазир с горящими глазами и вечной насмешкой в голосе, рассказывал мне вещи, о которых я никогда даже не догадывался. Оказывается, мой отец был не просто героем битвы с какой-то абстрактной тьмой, но и политиком, дипломатом, тем, кто сумел раздвинуть границы возможностей для тех, кто веками оставался за пределами мира, построенного людьми. Как я мог этого не знать? Почему он никогда не говорил об этом? Почему я узнаю об этом сейчас, от кого-то чужого?       Образ моего отца становился всё сложнее, всё менее однозначным. В нём смешивались величие и холод, сила и отстранённость, свет, о котором говорили другие, и тьма, которую я чувствовал, когда он смотрел на меня. Это было, как обнаружить трещину в зеркале, в которое ты смотрел всю свою жизнь, и понять, что всё, что ты видел, было лишь искажением.       Я продолжал смотреть в пустоту, пока в моей голове, как тяжёлый маятник, раскачивалась одна мысль: я знаю непозволительно мало. Это чувство росло, словно трещина в стене, которая с каждым днём становилась всё больше, угрожая обрушить всё здание. Всё, что я знал о Дерете, всё, что я думал, что знаю, оказывалось обрывками мозаики, которую я никогда даже не пытался собрать. Герой, политик, маг, дипломат, отец… кто он на самом деле? Сколько правды скрывается за этими титулами, за этой стеной молчания, которую он всегда выстраивал между нами?       Мои пальцы невольно сжались на краю стола. Знание — сила, он всегда это говорил. Но как я могу быть сильным, если мои собственные корни остаются для меня загадкой? Если я знаю меньше, чем кто-либо? Я чувствовал, как во мне поднимается злость — злость на него, на себя, на этот замкнутый круг загадок, в который он втянул меня с самого рождения.       Взгляд случайно упал на край его письма, торчащего из-под мятых страниц записной книги. Даже сейчас его слова словно наблюдали за мной, а может и сам Дерет. Эти строки, полные загадок и намёков, что должны были удержать меня от вопросов, только разжигали моё желание найти ответы. Но вместо того чтобы взять письмо и перечитать, я резко захлопнул записную книгу, лежащую передо мной.       Последняя, недописанная строчка на её странице, казалось, заглянула мне в душу:       "Может, мне стоит поговорить с ним?"       Я стиснул зубы. Говорить с ним? О чём? Как? Дерет был мастером недосказанности, королём загадок, которые оставляли больше вопросов, чем давали ответов. Но всё-таки... может, пора прекратить бегать от его тени? Может, пора потребовать ответы, которые он от меня так усердно скрывал? И я не знал, что меня пугает больше — сама идея такого разговора или то, что он мог бы действительно рассказать мне правду, если бы я попросил.

***

      Ожидание дня лекции напоминало тягучее томление, будто время решило замедлить свой ход только для того, чтобы помучить нас. Я пытался отвлечься, но каждая мысль, каждое действие неизбежно возвращали меня к предстоящему событию. Мы с Галеоном и Куппером несколько раз собирались в укромных уголках Академии, чтобы обсудить, как лучше всего использовать этот шанс. Куппер, как всегда, был воодушевлён, но немного хаотичен: его записи покрывали страницы маленького блокнота, и в них было столько вопросов и идей, что он сам начинал путаться. Я же старался систематизировать наше обсуждение, делая пометки в своей записной книге.       Но настоящим сюрпризом для меня стал Галеон. Я полагал, что он будет относиться к этой лекции, как ко всем остальным занятиям, — с ленивой усмешкой и полным отсутствием подготовленности, полагаясь на импровизацию. Каково же было моё удивление, когда он вытащил из своей сумки сложенные листы бумаги, испещренные мелким почерком. Его вопросы и темы оказались такими же продуманными и логичными, как и наши с Куппером — а в некоторых местах даже более острыми.       — Не смотри на меня так, Айв, — бросил он, заметив мое удивление. — Да, я люблю иногда притворяться глупцом, но если я уж иду на лекцию одного из самых древних магов этого мира, то не собираюсь тратить время впустую. Чёрт бы с этим Хранилищем, но этот старый эльф знает больше, чем я, ты, Куппер да и вообще все студенты вместе взятые. И кто знает, может, именно его слова помогут мне найти то, что я ищу.       Его глаза на мгновение вспыхнули решимостью, которую я редко видел за его привычной маской беззаботного дерзкого балагура.       — Думаешь, только ты жаждешь знаний, Айв? Я ничуть не меньше тебя хочу понять, как этот мир устроен. Просто у нас разные способы добиваться своего. — Его губы скривились в самодовольной усмешке. — Но, кажется, ты этого всё ещё не понимаешь.       Я хотел возразить, но осёкся. Он был прав. Несмотря на всё, что я видел в Галеоне за последние дни, я продолжал недооценивать его стремление к истине. В этот момент мне стало немного стыдно за свою прежнюю самонадеянность.       Вечерний коридор Академии встретил нас тишиной. Здесь, в старом западном крыле, стены, казалось, дышали историей. На гобеленах, едва освещённых мягким светом зачарованных ламп, мерцали сцены из далёкого прошлого: маги, призывающие бурю, алхимики, превращающие камни в золото, и хороводы элементалей, что кружили в вихре силы и красоты. В этой тишине каждый шаг отдавался глухим эхом, которое звучало, словно призрак времени сам наблюдает за нами.       — Ну что, готовы? — тихо спросил Куппер, нервно теребя свой рунный камень. Его кудри сегодня выглядели особенно взлохмаченными, будто он провёл весь день, дергая себя за волосы в попытках что-то запомнить.       — Я готов уже неделю, — фыркнул Галеон, но его улыбка была сдержаннее обычного. Он, конечно, старался выглядеть спокойным, но я заметил, как его хвост — тот самый, который он обычно старательно скрывал под длинной мантией, — нервно подёргивался из стороны в сторону.       Мы подошли к небольшому столу у дверей залы, где два помощника преподавателя сверялись со списком приглашённых. Их строгие взгляды и лаконичные жесты сразу дали понять, что лишние разговоры здесь не приветствуются.       — Имя? — сухо спросил один из них, не поднимая глаз.       — Айвор Аурхейр, — ответил я ровным голосом, чувствуя, как во мне пробуждается привычная, но всё ещё неприятная тяжесть от упоминания собственной фамилии.       Помощник быстро нашёл моё имя в списке и кивнул. Я оглянулся на своих товарищей.       — Куппер Горбец и Галеон Фахури, — добавил я.       После недолгой проверки нам разрешили пройти. Двери аудитории, массивные и старинные, открылись с мягким скрипом. На мгновение я задержал дыхание, собираясь с мыслями, и переступил порог.       Зала аудитории была огромной, больше, чем я ожидал. Высокие окна пропускали слабый свет уходящего дня, окрашивая всё в бледные оттенки оранжевого и серого. Ряды тяжёлых деревянных скамеек окружали возвышение, на котором стояла кафедра, рядом с ней висел зачарованный свиток, медленно разворачивающийся и сверкающий золотыми рунами. Само помещение казалось пропитанным древней магией, как будто здесь собирались не просто слушать лекцию, а прикоснуться к самому древнему знанию.       Я украдкой посмотрел на своих друзей. Куппер выглядел так, будто собирался вступить в битву, а не на лекцию, его пальцы сжимали рунный камень до побеления. Галеон же, напротив, сохранял привычный дерзкий вид, но в его глазах всё-таки читалась легкая напряженность.       Мы заняли места ближе к центру, чтобы не упустить ни единого слова. В воздухе повисло предвкушение, смешанное с легкой тревогой. Это был тот редкий момент, когда даже Галеон предпочёл промолчать, словно понимая, что любые слова сейчас окажутся лишними.       Пространство аудитории медленно погружалось в уютный полумрак. Вечнолампы на стенах одна за другой уменьшали свою яркость, превращая свет в мягкое, приглушённое сияние. Это казалось символическим жестом, словно сама Академия склоняла голову перед знанием, которое должно было вот-вот разверзнуться перед нами. Густой, почти ощутимый шёпот ожидания скользил по залу, в воздухе чувствовалось напряжение, граничащее с благоговением.       На возвышении, подсвеченный приглушённым золотистым сиянием, стоял Огесвальт. Его фигура была высокой, чуть угловатой, с лёгким изгибом в плечах, который говорил скорее о вековой усталости, чем о слабости. Мешковатое тёмно-синее одеяние струилось по его телу, делая его похожим на некое древнее существо, вырванное из старины и помещённое в наш современный мир. Его седые волосы, завязанные в аккуратный хвост, казались серебряными нитями, отливающими мягким блеском в свете чарующих ламп.       Когда он поднял голову и окинул зал спокойным, но цепким взглядом, я ощутил, как все мысли и беспокойства, терзавшие меня до этого момента, улетучились. Осталось только молчаливое любопытство и трепет. Это был тот самый волшебник, о котором ходили легенды, волшебник, чья мудрость была достаточной, чтобы служить основой для множества учений. И теперь я сидел здесь, готовый услышать его слова.       Огесвальт не стал представляться или начинать с объяснений. Он просто закрыл глаза на мгновение, словно собираясь с мыслями, и заговорил ровным, глубоким голосом, который заполнил собой всё пространство.       — «Магия, как и сама жизнь, не принадлежит ни богам, ни людям. Она — дар и бремя, ключ к силе и одновременно цепи для тех, кто попытается её узурпировать. Кто смеет заглянуть в её сердце, неизбежно расплачивается тем, что лежит в глубине его собственного». Эти слова принадлежат Сенктуму, одному из величайших паладинов Старого Времени.       Я вздрогнул. Сенктум? Я моргнул, пытаясь переварить сказанное. Легендарный паладин Сенктум, несомненно, оставил заметный след в истории. Его подвиги и философские трактаты изучались в Академии, особенно в контексте магической этики. Но всё же он был человеком, жившим несколько столетий назад. Как его слова могли быть достойны внимания такого существа, как Огесвальт, чья собственная мудрость наверняка превосходила всё, что мог бы сказать кто-либо из смертных?       Я бросил быстрый взгляд на своих друзей. Куппер, как всегда, чуть подавшись вперёд, слушал с трепетной внимательностью, едва дыша. Галеон, напротив, сидел откинувшись на спинку своего стула, но в его глазах читалась сосредоточенность, которую он редко демонстрировал.       "Почему Сенктум?" — шёпотом спросил я у самого себя, не отводя взгляда от Огесвальта.       Как будто услышав мой немой вопрос, древний эльф слегка наклонил голову, будто отвечая на мысли всей аудитории.       — Я начинаю с его слов не потому, что он был паладином, или потому, что его подвиги вошли в легенды. А лишь потому, что Сенктум, человек с короткой жизнью, успел постичь одну из истин, которая по сей день ускользает от многих магов. Истинная цена магии — не в силе, а в том, как она изменяет её владельца. Понять эту цену — значит осознать, на что ты готов пойти ради силы, и на что сила пойдёт ради тебя.       Я почувствовал, как у меня пересохло во рту. Он говорил об этом с таким спокойствием, что это было даже пугающим. Эти слова отозвались где-то глубоко внутри меня, как будто прикасались к чему-то важному, чего я пока не мог понять.       "Но почему он ссылается на Сенктума?" — снова задал я себе вопрос. Этот эльф, должно быть, знал великих героев и магов, о которых вряд ли даже слышали в нашей Академии. Возможно, он сам стоял у истоков множества событий, вошедших в хроники. И всё же… он цитирует паладина. Человека. Существа, чья жизнь была всего лишь мгновением по сравнению с его собственной.       Огесвальт медленно поднял взгляд и окинул зал своими проницательными глазами.       — Магия, — продолжил он, — это не просто инструмент или оружие. Она — смутное, почти непостижимое отражение мира, в котором мы живём, а значит, и отражение нас самих. Сенктум понимал это, несмотря на то, что не был магом. А что понимаете вы? — Последний вопрос завис в воздухе, как вызов, брошенный всем нам.       Когда Огесвальт сделал паузу, готовясь продолжить, зал застыл в напряжённом ожидании. Его слова всё ещё звучали эхом в моём разуме, словно каждая фраза, которую он произносил, была ключом к замку, который я даже не знал, как открыть. И тут это напряжение было грубо, если не сказать дерзко, нарушено.       — Магия — это сила, которая держит реальность на своих плечах. — Голос Галеона раздался громче, чем он, возможно, сам рассчитывал.       Мой взгляд метнулся к нему, как и взгляд всей аудитории. На секунду меня охватила паника. Я хотел было подтолкнуть его локтем, остановить его, но было слишком поздно.       Галеон, глядя прямо на Огесвальта, продолжил.       — Но, насколько я понимаю, — произнёс он, голос его был спокоен, хотя в словах чувствовалась та самая пылкая уверенность, которая всегда заставляла меня испытывать одновременно восхищение и беспокойство, — эта сила появилась не сразу. Когда-то реальностью управляли те, кого мы называем элементалями, но они не смогли удержать её. Их хаотичная природа была несовместима с устойчивостью нашего мира. Значит, магия, эта сила, которую мы называем нашим отражением, — нечто большее. Она не просто зеркало. Она уравнитель хаоса. Вопрос в том, — он склонил голову, словно изучая реакцию Огесвальта, — если магия — это наше отражение, можно ли сказать, что мы тоже являемся уравнителями хаоса?       Я застыл, будто меня окатили ледяной водой. Вопрос, который Галеон поставил, был настолько дерзким, настолько... глубоким, что на мгновение я почувствовал себя маленьким и незначительным. Как он решился? Его слова казались продуманными, как будто он вынашивал эту мысль неделями, а может, даже месяцами, но этой мысли я не видел в его записях.       Половина аудитории явно не понимала, о чём он говорит, но другая половина, в том числе и я, замерла, напряжённо ожидая ответа Огесвальта. Я бросил на Галеона взгляд — впервые я смотрел на него не как на своего дерзкого, беззаботного друга, а как на равного, если не более высокого по уровню размышлений. Его лицо было серьёзным, но не напряжённым. Он, казалось, не боялся ни эльфа, ни аудитории, ни того, что могло последовать за его словами.       Я почувствовал странное волнение. Эта тема была настолько близка тому, что тревожило меня последнее время. Элементали, хаос, магия... всё, что мы обсуждали с Галеоном за последние дни, облеклось в форму этого простого, но фундаментального вопроса. Это был почти искусный манёвр — он затронул тему, которая интересовала нас обоих, и сделал это так, чтобы не выдать наших истинных мотивов.       Огесвальт, который до этого стоял неподвижно, словно древний идол, медленно наклонил голову, его глаза, глубокие, как сама вечность, остановились на Галеоне. В уголках его губ мелькнула едва заметная улыбка — не насмешливая, но, скорее, довольная. В тусклом свете ламп его лицо казалось высеченным из мрамора, и, казалось, он взвешивал каждое слово, прежде чем ответить.       — Уравнители хаоса, — тихо повторил он, словно пробуя это словосочетание на вкус. — Ваши слова, юноша, на удивление точны для столь... молодой души.       Я почувствовал, как моё сердце дрогнуло. Огесвальт одобряет его? Не осаживает, не ставит на место, а признаёт в его словах истину? Я не мог понять, было ли это похвалой или вызовом.       — Но, — продолжил эльф, голос его стал чуть громче, насыщеннее, как будто он говорил не только с Галеоном, но со всей аудиторией, — магия — это не просто сила, удерживающая реальность. Она и сама часть этой реальности. Вы правы, когда говорите, что элементали не могли удержать наш мир. Они — всё же стихии. Хаос, которым они оказались поглощены - был лишь вопросом времени. Их природа не позволяла им быть созидателями. Они вечны, но их вечность — это вечность огня, который пожирает всё, что оказывается на его пути, или вечность ветра, который никогда не бывает неподвижным.       Он сделал паузу, его взгляд остановился на мне. Я едва удержался, чтобы не отвести глаза.       — А мы с вами, — продолжил он, — существа, которые пытаются придать форму этому хаосу. Мы — дети двух миров: мира стихий и мира порядка. И магия — это мост между ними. Мы не только уравнители хаоса, как вы выразились, но и его посредники.       По крайней мере, так сталось и так будет дальше.       Галеон, к моему удивлению, не ответил сразу. Он просто сидел, задумчиво потирая подбородок, будто переваривая каждое слово. Я поймал себя на мысли, что тоже оказался под глубоким впечатлением. Эти слова, эта идея — они будто подтверждали всё то, что мы искали, всё то, что мы пытались понять.       Но вместе с этим я почувствовал растущее беспокойство. Парадокс нашего бытия в роли уравнителей и посредников не укладывался в моей голове.       Огесвальт снова сделал паузу, его взгляд теперь был направлен на всю аудиторию.       — Это вопрос, который требует не только разума, но и времени, чтобы постичь его, — сказал он. — И, возможно, времени, которое далеко не всем из нас отпущено.       С этими словами он отвернулся, как будто собирался продолжить свою лекцию, но я уже знал: этот момент, этот разговор останется со мной навсегда.       Огесвальт стоял, едва покачиваясь на каблуках своих старых сапог, его седые волосы и тёмно-синие одеяния делали его похожим на древнее полотно, выцветшее от времени. Профиль его взгляда задержался на гобелене, растянувшемся вдоль стены от самого потолка до пола — в нём были запечатлены хитросплетения магических формул, древних и могущественных, как и сам Огесвальт.       — За вашу смелость, молодой хазир, и за искру разума, что так редко встречается в столь юных годах, я предлагаю вам выбрать сегодняшнюю тему занятия, — сказал он, с силой, почти незаметно, акцентируя каждое слово. Его голос был мягким, но в нём таилась какая-то загадочная, древняя сила, как будто каждое его слово уже само по себе было магией.       Я замер, вместе со всеми в зале. Галеон нахмурился, но лишь на секунду — потом уголки его губ тронула хитрая, чуть победная улыбка. Я поймал себя на том, что задержал дыхание. Остальные студенты зашептались, одни явно восхищённые, другие откровенно раздражённые.       — Это... несправедливо, — прошипел кто-то с задней парты. — Почему именно он?       — Что он такого сказал? Да тут любой бы мог придумать что-то подобное, — с язвительным шёпотом добавил другой голос.       Я услышал, как кто-то ударил локтем по столу, и тихое "тсс" тут же прозвучало, призывая к тишине. Но даже я не мог не заметить, как напряжение в аудитории возросло до предела.       Галеон, казалось, наслаждался своей минутой триумфа. Он откинулся на спинку скамьи, скрестил руки на груди и, бросив на меня быстрый взгляд, как будто проверяя мою реакцию, ответил:       — Я хочу услышать об элементалях. — Его голос был твёрдым и уверенным. — И не только о том, кем они были, но и о той эпохе, которую хронисты называют Элементальными Войнами. О том, как они потеряли свой потенциал создателей и обратились уничтожителями.       Я не мог скрыть своего удивления. Это было идеально. Конечно, Галеон! Ты не прогадал. Это был хитрый ход, позволявший нам приблизиться к истине, которую мы искали. Вопрос не был слишком прямым, но был достаточно точным, чтобы затронуть нужные струны.       Огесвальт молча посмотрел на Галеона. Никакого осуждения, никакой насмешки. Только лёгкий кивок, и во взгляде — то самое скрытое намерение, которое я не мог разгадать.       — Элементальные Войны, — сказал он наконец. Его голос прозвучал будто бы ниже, насыщеннее, чем раньше. — Мало кто из современных магов задаёт вопросы о них. И ещё меньше тех, кто действительно хочет услышать ответы.       С этими словами он протянул свою тонкую, изящную руку вперёд. Её обрамлял широкий, старинный рукав. Из ничего в воздухе начал формироваться диск, мерцающий, будто сотканный из чистого лунного света. На его поверхности разливались тени, складывающиеся в образы. Перед нами простёрлась гигантская равнина, разделённая бушующими реками огня и всполохами света. Леса горели, небеса разрывали молнии, а земля вздымалась в гигантских глыбах, словно пытаясь вырваться из своих корней. Элементали. Я знал это, ещё до того, как Огесвальт произнёс хоть слово. Огромные силуэты — фигуры, сотканные из чистого пламени, кристаллов льда, вихрей воздуха, сгустков чистейшего света и чёрной, зыбкой тени, — двигались по равнине, сталкиваясь друг с другом в ярости.       — Это, студенты, Эпоха Элементальных Войн, — начал он. — Эра, когда мир был ещё молодым, и четыре великие стихии, четыре оси мироздания, не могли найти гармонию. Они были создателями, да. Но создатели часто становятся разрушителями. Это закон природы.       Моё дыхание стало чуть быстрее, глаза не могли оторваться от сцены, разыгрывающейся на светящемся диске. Буря молний обрушивалась на реку, которая тут же превращалась в пар, но волна из каменных гигантов поднималась из-под земли, разрывая бурю на части. Огонь, безудержный, как сама смерть, сжигал всё на своём пути, но над ним нависали огромные вихри, унося пламя прочь. Это было величественно и... ужасающе.       — Элементали были первыми уравнителями, — продолжил Огесвальт, его голос был тихим, но от этого он звучал ещё более проникновенно. — Но уравнители без закона и назидания не могут удержать ни мир, ни себя. Зарождавшийся внутри них хаос стал их сутью. И этот хаос уничтожил их.       Я услышал, как кто-то на задней парте охнул. Ещё один шёпот, но я не мог разобрать слов. Вся моя концентрация была на Огесвальте, на его словах, на образах, которые он явил перед нами.       — Когда стихии обратились друг против друга, это был конец. Конец их эпохи и начало нашей. Магия, — он посмотрел на Галеона, как будто снова отвечая на его вопрос, — родилась из их разрушения. Мы — дети хаоса, но мы же и его инструмент. И именно магия позволила нам найти равновесие там, где элементали не смогли.       Он замолчал, а диск продолжал вращаться, показывая нам эпические сцены битвы. У меня пересохло во рту. Это было слишком много для простого рассказа. Это была история, которая не просто отвечала на вопросы, но порождала новые, и я уже знал, что многие из них не дадут мне покоя ещё очень долго.       Я мельком взглянул на Галеона. Он сидел неподвижно, его глаза горели, как у хищника, готового к прыжку.       Диск перед Огесвальтом закружился быстрее, его мерцание стало ярче, и вдруг сцена войны стихии сменилась чем-то совершенно иным. Поля боя растворились, уступая место величественному, пульсирующему зелёным светом пространству. Теперь перед нами простёрся живой лес, бескрайний и нетронутый. Гигантские деревья вздымались вверх, их кроны сливались, образуя огромный зелёный купол, из которого струились лучи золотистого света. Листья шептали, словно произнося древнюю молитву.       В самом центре леса возвышалась фигура. Она не была громоздкой, как элементали Земли, и не столь бесформенной, как сущности Воды. Элементаль Жизни была невероятно изящной, почти человекоподобной. Её тело состояло из переливающихся светом лиан, цветов и зелёного пламени, а в глазах сияла мягкая, но непреклонная решимость. Она обнимала всё вокруг: каждую травинку, каждый лист.       — И вот, перед вами — Элементаль Жизни, — произнёс Огесвальт, его голос теперь звучал мягче, проникновеннее, чем раньше. — В самом сердце этой катастрофы, в разрывах между вихрями и огнём, она боролась за то, что всегда было самым хрупким в этом мире — за жизнь.       Я почувствовал, как моё сердце сжалось. Это зрелище захватывало дух. Её движение, словно дыхание самого мира, было завораживающим. Но вместе с этим я ощутил странную тревогу. Что-то в её облике казалось мне... трагичным, словно она знала, что её борьба обречена.       Но это было не всё. Лес вдруг стал меркнуть, зелёное сияние потускнело, и свет начал истончаться, уступая место густой, затягивающей тьме. Пространство вокруг диска словно задрожало, когда Огесвальт, с лёгким движением руки, изменил сцену.       — И всё же… — его голос стал резким, словно удар клинка. — Мироздание всегда имеет другую сторону. Позвольте показать вам того, кто предпочёл не участвовать в войне, но кто, тем не менее, повлиял на её исход. Элементаль Тьмы. В центре диска образовался чёрный вихрь, и из него выплыл гигантский силуэт. В отличие от остальных элементалей, этот был лишён формы. Он был сгустком абсолютной, поглощающей тьмы, сквозь которую едва пробивались слабые серебристые блики, напоминающие далёкие звёзды. Он парил в чёрной пустоте, вращаясь медленно, как забытый метеороид, заброшенный в бескрайний космос.       — Элементаль Тьмы, — произнёс Огесвальт, и в его голосе слышалась тяжесть. — Он был одинок. Его никогда не интересовали ни создание, ни разрушение. Но он знал, что живое может быть уничтожено не только войной, но и отсутствием света. Именно он — не стихия, а антистихия — однажды чуть не обрёк всё живое на гибель.       Я почувствовал, как у меня по спине пробежал холод. Его присутствие было почти физическим. Тишина вокруг усилилась, будто сам воздух вытянуло из аудитории.             Многие студенты, включая меня, буквально не могли оторвать взгляда от этой сущности. Его медленные движения, его зловещее сияние... Оно не было страшным в традиционном смысле. Оно было... безнадёжным. Глубокая, древняя бездна. Рядом со мной кто-то зашептал. Это был Куппер. Его голос, дрожащий и почти неуловимый, донёсся до моего сознания:       — Айвор... ты ведь знаешь, что он однажды чуть не уничтожил всё живое?       Я не сразу понял, что он имел в виду.       — Элементаль Тьмы, — продолжил Куппер, его глаза были расширены от ужаса, но голос звучал сдержанно. — Он однажды решил, что жить больше незачем. Он начал поглощать свет и тепло мира, медленно выжигая всё вокруг себя. Если бы другие элементали не вмешались, всё живое было бы уничтожено. Но никто до сих пор не знает, почему он остановился. Его не победили. Он сам замер, как будто... передумал.       Я перевёл взгляд на Куппера, поражённый этим открытием. Ещё больше меня потрясало то, что Галеон, сидящий рядом, казался совершенно не впечатлённым. Он смотрел на диск, как будто ему показывали что-то... скучное. Даже раздражающее. Его взгляд был чуть прищурен, его руки скрестились на груди, а губы сжались в тонкую линию.       "Почему он так реагирует?" — пронеслось у меня в голове. Я знал, что Галеон редко демонстрировал страх или благоговение перед чем-либо. Но сейчас в его лице было не просто безразличие. Казалось, что он видел что-то другое, что-то, что не подходило к его собственному представлению о магии или о том, что мы только что услышали.       Я снова повернул голову к Огесвальту, который стоял у диска, словно древний жрец у алтаря, его руки, казалось, плавно дирижировали магическим изображением. Тишина аудитории была абсолютной.       Огесвальт выпрямился, и его глубокий взгляд скользнул по притихшим студентам. Магический диск перед ним дрогнул, завихряясь в тусклом, разреженном свете. На какое-то мгновение изображение потускнело, как будто само магическое заклинание, поддерживающее его, заколебалось от чего-то несказанного. Эльф, казалось, медлил, словно не желая показывать следующую картину, но затем сделал тонкое движение пальцами — и диск снова ожил.       — Вы видели Элементаля Жизни и Элементаля Тьмы, — произнёс он, голос его стал более тяжёлым, насыщенным какой-то невидимой скорбью. — Но есть и третья сторона конфликта, о которой вы, возможно, никогда ранее слышали. История её почти стёрта, даже среди хронистов, а её последствия... до сих пор гниют в сердцах тех, кто выжил. Это — история Элементаля Пустоты.       Я почувствовал, как холод снова обнял моё сердце. "Элементаль Пустоты?" — мысленно повторил я, чувствуя странное волнение и непонимание. Даже среди множества слухов и легенд, что я читал о древних войнах, это имя мне никогда не встречалось.       На диске возникло странное изображение. В отличие от яркого леса Элементаля Жизни и мрачного, звёздного метеороида Тьмы, это было что-то совершенно другое. Пространство на диске выглядело пустым, но эта пустота казалась... живой. Как будто в ней что-то дышало, пульсировало, но оставалось незримым. Её границы терялись во мраке, а сам вид этой пустоты вызывал странное ощущение тоски, смешанной с тревогой.       — Элементаль Пустоты, — продолжил Огесвальт, его слова звучали размеренно, но с нотками какой-то внутренней борьбы, — был, возможно, самым непостижимым из всех. Его существование само по себе было противоречием. Он не создавал и не разрушал, как его собратья, но существовал как нечто промежуточное, неоформленное, будто завистливое к самому факту сотворения мира. Его природа всегда оставалась скрытой, словно он боялся быть замеченным.       Эльф поднял руку, и на диске появилось смутное, дрожащее изображение. Это был тёмный, затуманенный мир, который напоминал расплывчатое зеркало. Пространство казалось дрожащим, едва стабильным, словно весь этот мир мог рассыпаться при малейшем движении. Где-то вдали мелькали странные формы, похожие на тени, которые стремительно менялись, не задерживаясь ни в одной форме надолго.       — Его обитель, — продолжал Огесвальт, глядя на изображение с таким выражением, будто вспоминал что-то болезненное, — была известна как Воййад. Это место, где время и пространство искажались, теряя привычный нам порядок. Но однажды Пустота решила проявить себя.       На диске возникло изображение оддэльфийского народа — предков эльфов с тонкими, утончёнными чертами и кожей серебристо-серого оттенка. Их глаза сияли странным, болезненным светом, а движения были резкими и судорожными.       — Оддэльфы, — произнёс эльф, и в его голосе послышалась горечь. — Элементаль Пустоты явил себя этому народу. Не в своей истинной форме, конечно, ибо даже его собратья-элементали едва ли понимали, что он из себя представляет. Он проявил свою нестабильную энергию через шёпот, через слабые прикосновения к их разуму. И оддэльфы, когда-то процветавший народ, оказались порабощены этой силой. Она сделала их сильнее, быстрее, но вместе с этим изуродовала их душу. Они потеряли свой рассудок, превратились в нечто... тёмное и хищное.       Огесвальт вздохнул, и я почувствовал, как в его словах отразилось что-то личное. Его лицо, хоть и не выражало эмоций, вдруг показалось мне... уставшим.       — Они начали завоёвывать континент, — продолжал он. — Эльфийский континент, который, в отличие от других земель, почти не пострадал от Элементальных Войн.             Высшие и вечнозелёные эльфы верили, что их изолированная земля останется нетронутой. Но ошиблись. Их родители, их прижизненные боги, оддэльфы, пришли к ним, ведомые Пустотой, и начали уничтожать всё на своём пути.       На диске мелькали сцены битв. Оддэльфы, двигавшиеся с ужасающей скоростью, разрывали стройные ряды эльфийских воинов. Их магия, казалось, вырывалась из самой пустоты — взрывы, поглощающие свет, волны, стирающие всё живое. Это была война, которая привела к отчаянию тех, кто до этого гордился своим могуществом.       — И тогда, — голос Огесвальта стал холодным, — высшие и вечнозелёные эльфы объединились. Они построили ковчег. Огромное судно, созданное с помощью магии, которое позволило им покинуть их родную землю. Это был отчаянный шаг, но единственный, который они могли сделать. Они оставили свои города, свои леса, свои храмы... и бежали.       Я видел, как на диске появился ковчег. Это было великолепное сооружение, сияющее золотом и изумрудом, с высокими шпилями и магическими символами, переливающимися на его бортах. Оно плывло по воздуху, унося с собой последние остатки некогда величественной цивилизации.       — Но даже это не остановило Пустоту, — продолжил Огесвальт, его голос стал ещё ниже, почти шёпотом. — Его бесформенные лапы протянулись дальше. Он... потянулся к тому, кого не трогали даже другие элементали. К Элементалю Тьмы.       Я вздрогнул. Его слова, казалось, ударили меня по лицу. В моём воображении возникла картина двух существ — одно, поглощающее свет, и другое, поглощающее само существование. Что могло бы произойти, если бы они встретились?       — Айвор, — снова прошептал Куппер, его голос звучал так, будто он не мог справиться с охватившим его ужасом. — Ты понимаешь, что он говорит? Если бы Пустота и Тьма объединились...       Я не мог ничего ответить. Моё сердце колотилось в груди. Картина на диске погасла, оставив нас сидеть в напряжённой тишине, нарушаемой только тяжёлым дыханием студентов.       Огесвальт поднял голову, будто его речь, только что величественно текшая, вдруг наткнулась на невидимую преграду. Его глаза, словно два древних изумруда, глубоко вгляделись в Галеона, который, скрипнув стулом, поднялся со своего места. На лице хазира застыло выражение гнева, которое я видел у него нечасто. Это не была привычная ему вспыльчивость или игра на публику. Нет, это было настоящее негодование, подкреплённое обидой, что поднималась из самой глубины его существа. — Вы хотите сказать, — голос Галеона, обычно громкий и яркий, сейчас был тихим, но в нём дрожала стальная нота, — что нам нужно слушать о бегстве, битвах и катастрофах, но ни слова — ни слова! — о том, кем были Элементали до всего этого? Почему вы молчите о том, что каждый из них был Хранителем? Почему вы не сказали, что они не только разрушали, но и создавали? Они были не просто стихиями, не просто силами, что крутили этот мир, — они дали начало всему живому. Доблингам, эльфам, людям, двергам, глуббанам… — его голос дрогнул. — Моему народу, хазирам.       Я почувствовал, как гулкий отклик его слов разлился по аудитории. Все взгляды устремились на Галеона, а сам я замер, пытаясь осознать, что он только что сказал. Это было для меня чем-то новым. Хазиры, созданные Элементалем Огня? Люди — порождение Воздуха? Всё это переворачивало мои представления о том, как был сотворён мир. Но прежде чем я успел обдумать, Галеон продолжил.       — Почему вы не рассказываете об этом? — продолжал он, и его голос становился всё громче. — Почему вы не рассказываете, что каждый из них создал свои народы, дал им надежду, дал им… жизнь? А потом почему-то решил её уничтожить? Вы знаете, что это для нас значит? Вы, магистр, знаете, что для таких, как я, это не просто сказка из старых архивов? Вы понимаете, что мы живём, зная, что мы — потомки того, кто, возможно, отрёкся от нас? Почему, Огесвальт? Почему ты молчишь об этом?       На лице эльфа не отразилось никакой заметной эмоции. Он стоял у магического диска неподвижно, словно сам был частью неподвижного пейзажа древнего Воййада.       Его взгляд оставался спокойным, но я почувствовал, как воздух в аудитории начал медленно сгущаться. Его присутствие, его аура, казалось, тяжело нависли над нами.       — Ты говоришь с пылом, достойным предводителя, — наконец произнёс он, его голос прозвучал мягче, чем я ожидал, но в нём проскользнула ледяная нота. — Ты говоришь с болью тех, кто чувствует своё наследие так близко, что оно становится их проклятием. И, возможно, в твоих словах есть весомая доля правды.       Он сделал шаг к Галеону. Студенты уставились на них, затаив дыхание, словно боясь даже пошевелиться. Я почувствовал, как моё сердце сжалось, ожидая, что будет дальше.       — Да, — продолжил он, и его голос вновь стал твёрдым, почти суровым, — Элементали были Хранителями. Они стояли у истоков каждого народа, каждого вида, что населяет этот мир. Они дали нам жизнь, дали начало. Ты, хазир, несёшь в себе огонь, который они когда-то передали твоим предкам. Эти искры продолжают гореть в твоём сердце, в твоей магии.       Огесвальт пристально посмотрел на Галеона, словно хотел проникнуть в самую суть его сущности.       — Но позволь я задам тебе встречный вопрос, молодой хазир, — продолжил он. — Что ты сделаешь, если узнаешь, что они отвернулись не потому, что хотели уничтожить вас, а потому что увидели в вас отражение своей собственной слабости? Что, если они не справились с собственным творением? Ты говоришь о предательстве, о гневе… но готов ли ты увидеть истину? Истину о том, что каждый из этих Хранителей был лишь инструментом более сложного замысла? Или, быть может, его ошибкой?       С этими словами он снова поднял руку, и изображение на диске изменилось. Теперь на нём возникла фигура, окутанная потоками вихрящегося воздуха. Это был Элементаль Воздуха, о котором он только что рассказывал. Его форма была почти человеческой, но размывалась на границах, сливаясь с ветром. Его движения были лёгкими и текучими, но в них читалась отчаянная борьба.       — Элементаль Воздуха, — произнёс Огесвальт, не отводя взгляда от Галеона, — действительно отвернулся от хаоса. Он отвернулся от своих братьев, сбежал через великий океан, надеясь найти покой. Но вместо этого он нашёл угрозу в лице Воды.       На диске возникла сцена битвы. Элементаль Воздуха и Элементаль Воды столкнулись над бескрайним морем, где волны поднимались так высоко, что казались готовыми поглотить небо. Воздух вихрился, образуя смерчи, что разрывали воду на части, но Вода отвечала своими потоками, заливающими всё вокруг.       — Воздух сражался, — продолжил Огесвальт, — но не ради себя. Он сражался за ковчег. За тех, кто искал спасения. Он впервые стал на сторону жизни. И, возможно, в тот момент он понял, что его сила — не в хаосе, а в равновесии.       Я не мог оторвать взгляд от сцены на диске. Я видел, как Воздух сражался, видел его отчаянные усилия защитить эльфов. В какой-то момент мне показалось, что я слышу его голос, который перекрывал шум ветра и воды. Это была не просто битва. Это было что-то большее. Что-то, что оглушительным эхо отразилось во мне волной почти осязаемого восторга.       Но Галеон оставался стоять, сжав кулаки. Его взгляд был неподвижен, его губы сжаты в тонкую линию. Мне показалось, что в этот момент он едва сдерживался от того, чтобы снова что-то сказать.       — Ты не ответил на мой вопрос, — наконец произнёс он, совсем позабыв о формальности, его голос звучал глухо. — Почему они отвернулись от нас? Почему они начали уничтожать тех, кого создали? Ты говоришь о слабости, об ошибках, но разве это всё, что может объяснить их действия? Разве это всё, что ты можешь нам сказать? Огесвальт на мгновение замолчал, и я почувствовал, как тишина вновь накрыла нас.       — Есть вещи, молодой хазир, которые не всегда можно объяснить словами, — наконец произнёс он, и в его голосе прозвучала странная печаль. — Но если ты действительно хочешь знать, то тебе придётся искать ответы самому.       Галеон вскинул голову, и я сразу понял, что сейчас он скажет что-то такое, что обязательно вызовет бурю. Его глаза, сверкавшие жгучей смесью гнева и вызова, впились в Огесвальта. Хазир медленно, почти лениво развёл руками, будто собираясь поаплодировать великому магу.       — Найти ответы самому? — его голос звенел ядом, но при этом был удивительно ровным. — Простите, но это звучит, как самая старая отговорка из всех, что я слышал. Вы действительно считаете, что кто-то из нас сможет найти эти ответы? Мы-то здесь зачем? Я и другие пришли сюда, через проженную солнцем и варвами пустошь, за тем, чтобы получить их от вас! Но вы — носитель веков мудрости, легенда эльфийской цивилизации, — предлагаете мне искать ответы самому? Очень мило. Очень удобно. Особенно когда истина погребена под сводами тайн, недоступных архивов и… — его голос стал громче, а в аудитории раздался шум. — Хранилища.       Это слово, будто выброшенное из его уст, вызвало мгновенную реакцию. Кто-то громко зашептался, кто-то охнул. Куппер, сидевший за партой рядом со мной, буквально подпрыгнул, его глаза расширились, словно кто-то ударил его молнией.       — Галеон! — я резко обернулся к хазиру и громким шёпотом окликнул его, надеясь, что он остановится. — Прекрати, ты заходишь слишком далеко.       Но он не слышал меня или, скорее, сделал вид, что не слышит. Его взгляд был прикован к Огесвальту, который всё так же стоял у магического диска. Старый эльф не шевелился, его лицо оставалось спокойным, но я заметил, как лёгкая тень пробежала по его глазам.       — Вы прячете истину, — продолжил Галеон, уже почти крича, игнорируя растущий гул аудитории. — Вы прячете её за этими стенами, за своими загадочными завещаниями, своими древними клятвами. Но вы хоть понимаете, что это делает? Это не защищает мир. Это душит его. Мы стоим здесь, перед вами, жаждущие знать правду. А вы? Вы кормите нас красивыми словами о «равновесии» и «слабости». Что это за равновесие, в котором одни знают всё, а другие — ничего?       — Хватит! — мой голос наконец прорвался наружу, резкий, почти дрожащий от напряжения. Я посмотрел на Галеона, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. — Хватит. Это не то место и не то время. Ты... просто остановись, Галеон.       На мгновение, лишь на одно короткое мгновение, он посмотрел на меня, и я увидел в его глазах что-то странное. Это не было злость или раздражение. Скорее, горечь, почти как у загнанного в угол зверя. Но затем он отвернулся, снова обращая весь свой пылающий гнев на Огесвальта.       — Вы только и можете говорить о порядках и балансе! — его голос уже дрожал от эмоций. — Но какой от этого толк, если всё, что мы имеем, — это завесы и намёки? Почему вы, такие, как вы, всё ещё верите, что истина должна оставаться в тени? Огесвальт поднял руку, жестом, полным безукоризненного спокойствия, призывая к тишине. Гул голосов, шёпоты и ропот аудитории постепенно стихли. Даже Галеон замолчал, хотя его грудь тяжело вздымалась, будто он только что выдержал изнурительную битву.       — Молодой хазир, — произнёс эльф, его голос разлился по залу, как мерный звон колокола. — Твоя страсть восхищает. И твой пыл, и даже твой гнев. Но я должен тебя разочаровать. Не всё, что ты считаешь скрытым, скрыто из страха или корысти.       Он сделал шаг вперёд, теперь его фигура стояла почти вплотную к магическому диску, мерцающему остатками изображений.       — Неужели ты думаешь, что мне, прошедшему сквозь тысячелетия и потерявшему больше, чем ты можешь себе представить, легко хранить то, что мне было завещано? — продолжил он, его голос стал глубже, а глаза сверкнули странным огнём. — Я храню не тайны. Я храню порядок. Не абсолютный порядок, который многие жаждут и которого никогда не будет, но тот, что позволяет миру не погрузиться обратно в хаос.       Он обвёл взглядом аудиторию, и я почувствовал, как холодный поток его слов проникает в самую глубину моего сознания.       — И если ты думаешь, что знаешь, каково это — стоять на этом посту, я тебя разочарую, — продолжил он, теперь глядя прямо на Галеона. — Я предпочитаю знать не всё, но знать достаточно, чтобы сохранить то, что мне было поручено на заре эльфийской цивилизации. И пока я дышу, эти завесы не будут сорваны.       Я почувствовал, как ледяная волна пробежала по спине. Его слова не были угрозой. Это была клятва. Клятва хранителя, который видел то, что никто из нас не смог бы вынести.       Галеон, казалось, хотел что-то сказать, его губы приоткрылись, но затем он закрыл их, тяжело вздохнув. Его взгляд потух, и он сел на своё место, но я видел, как напряжённо он сжал кулаки.       Я перевёл взгляд на Куппера, который молча вжался в свою скамью. Его лицо было мрачным, и он, кажется, боялся даже дышать.       Тишину, которая повисла после слов Огесвальта, внезапно разорвал спокойный, учтивый голос, звучащий как-то неестественно мягко, почти притворно:       — Извините за вмешательство, магистр, но, думаю, тут не все осознают, как далеко они зашли.       Я повернул голову на звук, и моё сердце екнуло. Это был один из тех студентов, которого я на днях отказался брать с собой на лекцию. Высокий, светловолосый, в идеально выглаженной форме — он двигался неспешно, словно каждое его движение было заранее рассчитано. Его лицо светилось выражением притворного смирения, но в глазах мелькал холодный блеск.       — Конечно, мы все здесь в поисках знаний, — продолжил он, становясь чуть ближе к Галеону и складывая руки за спиной. — Но разве не абсурдно слышать такие возмущённые речи от того, кто сам является потомком народа, чья магия испокон веков приносила бедствия нашим землям?       Галеон замер. Я заметил, как его кулаки, лежавшие на столе, сжались так, что костяшки побелели.       — Что ты сказал? — прошипел он, словно из глубины глотки вырвался сдерживаемый рык.       Студент сделал вид, будто не заметил угрозы в его голосе. Он мягко развёл руками, словно извиняясь:       — Я всего лишь констатирую факты, хазир. В истории нашего королевства зафиксировано множество случаев, когда твой народ кошмарил пограничье. Неукротимая магия, дикие заклинания, варварские набеги… А теперь ты смеешь заявлять о своих правах в Академии? О своей значимости?       Я увидел, как Галеон весь напрягся. Его глаза, обычно кажущиеся частью его харизматического облика, теперь казались угрожающими, красными, как у хищника. Он медленно поднялся с места, дыхание его было тяжёлым и резким, как у первобытного зверя.       — Да, кошмарил, — его голос прорезал тишину, как удар молнии. — И таких, как ты, буду кошмарить дальше.       Аудитория замерла. Галеон шагнул вперёд, глаза его пылали, словно в них действительно разгорелся огонь его народа.       — Мы были дикими, да. Но знаешь что? Нам дали шанс! Нам дали возможность! Но такие, как ты, — он ткнул пальцем в сторону студента, — никогда этого не признают. Вам легче плевать в лицо тем, кто пытается вырваться из прошлого, потому что вас это пугает. Тебе страшно, да?       Студент, кажется, не ожидал такой вспышки ярости. Но он быстро пришёл в себя, его губы тронула кривая ухмылка. Он хотел было что-то сказать, но тут я, уже не выдержав, встал.       — Галеон, хватит! — крикнул я, но мой голос утонул в напряжённом воздухе.       Этот студент… его лицо, его холодная насмешка — они напомнили мне всё, что я ненавидел в высокомерии других. Всё, что когда-либо заставляло меня чувствовать себя ничтожным. В этот миг я почти сопереживал гневу Галеона. Я почувствовал, как моя магия взметнулась, как жаркая волна подступила к горлу.       Прежде чем я осознал, что делаю, заклинание сорвалось с моих губ:       — *** !       Едва заметный поток энергии соскользнул с кончиков моих пальцев и ударил в студента. Его глаза расширились, и он, внезапно, громко расхохотался. Сначала это был тихий смешок, но он быстро перешёл в неуправляемый, раздирающий хохот. Его тело содрогалось, ноги подкашивались, он хватался за живот, пытаясь взять себя в руки, но не мог.       В зале раздался приглушённый шёпот, кто-то ахнул. Куппер, сидевший рядом со мной, втянул голову в плечи, словно ожидая, что сейчас всё обрушится на нас.       — Айвор… — выдохнул он, но я проигнорировал его.       Я смотрел на студента, который, согнувшись пополам, продолжал смеяться, пока слёзы текли по его лицу. Это было заклинание безвредное, но унизительное. Я знал, что это неправильно, но в глубине души испытывал странное удовлетворение.       — Теперь тебе смешно? — прошипел Галеон, глядя на него сверху вниз. — Смешно, да?       Студент, не в силах ответить, лишь продолжал хохотать. Огесвальт, всё это время наблюдавший за происходящим с ледяным спокойствием, наконец, поднял руку.       — Довольно, — произнёс он тихо, но его голос разнёсся по залу, будто раскат грома. Заклинание, словно подчиняясь его слову, развеялось. Студент, осев на пол, тяжело дышал, хватаясь за грудь. Его лицо было пунцовым, глаза метали молнии, но он не решился поднять взгляд на Огесвальта.       — Это была любопытная демонстрация… молодости и горячности, — продолжил эльф, обводя нас взглядом, который заставил меня ощутить себя маленьким ребёнком. — Но прошу вас помнить, что в этом зале мы не устраиваем дуэли и не выясняем отношения.       Я отвёл взгляд, чувствуя, как кровь приливает к лицу. Галеон тяжело опустился на своё место, бросив на меня короткий взгляд. На его лице была смесь благодарности и раздражения.       Огесвальт снова повернулся к магическому диску, давая понять, что инцидент исчерпан. Но я чувствовал, как все взгляды в зале — полные осуждения, любопытства и негодования — прикованы к нам.       Стоя у магического диска, с его всё ещё медленно вращающимися картинами, эльф оборачивался. Его тёмно-синий силуэт выделялся на фоне мерцающего света, и голос прозвучал, будто он исходил не от него, а от самих стен аудитории:       — Студенты, — медленно произнёс он, — вы все подписали свои имена под уставом Академии, когда впервые переступили её порог. Этот устав не просто формальность, не просто бумажный ритуал. Это напоминание о том, что вы обязаны быть не только искусными магами, но и достойными членами общества, которое, как вы все знаете, и так хрупко.       Его слова висели в воздухе, как пыль, кружащаяся в солнечных лучах, словно весомая и ощутимая субстанция. Я почувствовал, как холодок пробежал по моей спине.       Огесвальт слегка повернул голову в сторону зала, и его голос стал ещё более спокойным:       — Впрочем, к молодости, полной пыла, я отношусь с пониманием. Иногда ошибки — это необходимая часть обучения. Но ошибки без последствий не учат.       Я почувствовал, как тяжёлое напряжение охватывает меня. Галеон за моим плечом напрягся, и я слышал, как его зубы скрипнули. Куппер рядом с нами тихонько зашевелился, явно стараясь сделать себя как можно незаметнее.       — Поэтому, — продолжил эльф, теперь полностью обернувшись и обводя нас всех взглядом, — мистер Галеон Фахури, мистер… Айвор Аурхейр, а также наш молодой провокатор… Любен Дорган, кажется?       Он сделал небольшую паузу, словно нарочно позволяя всем взглядам в аудитории задержаться на светловолосом студенте, который сжался под этими словами.       — Все трое проведут ближайшую неделю в исправительных работах. Вы будете назначены в теплицы Академии, — эльф сделал легкий жест рукой, и на поверхности магического диска вспыхнула картина зелёных растений и широких стеклянных куполов. — Там есть много работы, которая поможет вам восстановить своё равновесие. Возможно, пока вы будете заботиться о ростках и земле, вам удастся лучше понять, что такое созидание, а не разрушение.       Галеон негромко фыркнул за моей спиной, но ничего не сказал. Я слышал, как Любен зашипел, словно змея, и бросил на меня взгляд, полный исступлённого негодования. Его губы дрожали, но он явно сдерживался, чтобы не выдать свой гнев вслух.       — Возражения есть? — спокойно спросил Огесвальт.       Ни один из нас не ответил. Зал был практически погружён в абсолютную тишину. Эльф сделал шаг к нашему ряду, его глубокие глаза, словно бездонные колодцы, задержались на мне. В его взгляде не было укоризны, не было ярости. Скорее, в нём читалась странная смесь любопытства и… едва различимого уважения. Я поймал его взгляд, и что-то в глубине моей души встрепенулось.       — Мистер Аурхейр, — сказал он, почти задумчиво, — ваша магия впечатляет. Но помните: маг, который не способен контролировать свои эмоции, рано или поздно становится рабом своих собственных сил.       Я почувствовал, как краска приливает к моему лицу. Я не знал, что сказать. Просто опустил взгляд, стиснув зубы.       Огесвальт, казалось, удовлетворился этим молчанием. Его внимание вернулось к провокатору, который не выдержал и резко бросил:       — Это несправедливо! Я не виноват, что этот хазир…       — Довольно, — голос эльфа разрезал воздух, как острый клинок. Любен осёкся, его лицо покраснело от гнева и унижения, но он больше не проронил ни слова.       — А теперь, если не возражаете, — продолжил Огесвальт уже более мягко, вновь поворачиваясь к магическому диску, — мы вернёмся к нашему занятию.       Его ладонь снова скользнула над поверхностью диска, и картины эпохи Элементальных Войн вновь ожили, наполняя зал мерцанием и светом. Я попытался сосредоточиться, но мысли всё ещё блуждали в хаосе. Слова Огесвальта, его взгляд, а также гнев Галеона и оскорбления Любена — всё это смешалось в один бурлящий вихрь.       Я чувствовал на себе взгляды других студентов, слышал их шёпот, полные осуждения, любопытства и… может быть, даже страха. Но среди всего этого я ощущал и другое — странное, тёплое чувство, которое я не мог объяснить. В какой-то момент я понял, что часть меня испытывает почти удовлетворение от того, что произошло. И вся эта ситуация... однозначно не останется без огласки и лишнего внимания.              Я старался сосредоточиться на словах Огесвальта, но мысли всё ещё путались.             Только теперь они уносили меня не к Галеону, не к провокатору, а обратно к той картине, которую эльф явил нам ранее — картине Элементаля Воздуха.       Его образ, возникший из магического света, казался почти эфемерным, как будто вот-вот растворится в пустоте. И всё же я ощутил от него нечто невероятно мощное. В отличие от ярости Элементаля Огня или разрушительных глубин Элементаля Воды, Воздух выглядел... другим. Постоянно меняющимся, вечно движущимся. И это движение казалось в то же время порывом свободы и смятением выбора. Его отказ от хаоса, его стремление убежать, а затем, внезапно, готовность встать на защиту живого мира, казались противоречивыми. И всё же в этом хаосе была своя логика, своя уникальная правда.       Я сидел, опустив руки на колени, и чувствовал, как этот трепет, который я испытал, когда Огесвальт впервые показал нам Воздух, медленно возвращается. Что-то в нём отзывалось во мне самом. Его бесконечная изменчивость, неспособность задержаться на одном пути. Его сила — не в твёрдости, как у Земли, не в яркости, как у Огня, а в вечной необходимости двигаться вперёд. Быть порывом, быть переменой.       И тогда я вспомнил слова Галеона: Воздух был хранителем человека, его создателем. На мгновение это вызвало во мне странное, хрупкое чувство родства.       "Быть может, — подумал я, — в моих снах, которые преследуют меня с детства, я чувствовал не что иное, как его дыхание? Его силу?" Вспомнился ветер, несущий меня куда-то далеко в детских видениях, невидимые рукава, подхватывающие меня и ведущие сквозь мир, которого я тогда даже не знал. Может быть, этот ветер был его наследием?       Его дух, его хаос — всё это казалось странно знакомым. Ведь люди всегда стремятся вперёд. Они не могут стоять на месте. Мы — непостоянны, мы меняемся, нас вечно движет желание идти дальше, открывать новое. И разве это не его наследие?       Я почти ощутил, как во мне, в самом воздухе вокруг меня, пробежала лёгкая рябь.       Может быть, в нас живёт его бесконечная сила. Та, что даёт нам перемены, ту самую "погоню", которая движет каждым человеком.       В этих размышлениях я вдруг ощутил себя странно близким к тому, что Галеон назвал "наследием". Будто этот Элементаль оставил людям не только свою силу, но и своё проклятие — вечно искать, вечно бежать, вечно быть разорванными между стремлением к переменам и страхом перед ними.       Я ещё раз взглянул на Огесвальта, чьи длинные пальцы всё так же водили над магическим диском. Галеон чуть ли не шипел за моей спиной, Любен всё ещё злился, а я... я чувствовал, как мои мысли, как всегда, разлетаются, как ветер.       Мой взгляд упал на край записной книги, где выглядывал уголок письма от отца. Я мгновенно захлопнул её, будто хотел спрятать этот образ, но последняя, недописанная строчка вновь напомнила о себе, эхом звуча в моей голове:       "Может, мне стоит поговорить с ним?" ...

***

      Мы с Галеоном уже третий час стояли в саду Академии, погружённые в холодную землю и ряды разрытых грядок. Если Огесвальт искал идеальное наказание для нас, то, без сомнения, нашёл его. Особенно тяжко приходилось Галеону, который с каждым движением демонстрировал своё полное непонимание того, как обращаться с растениями. Он то и дело вырывал с корнем то, что вырывать вовсе не стоило, и делал это с таким усердием, что мне начинало казаться, будто он нарочно хочет усложнить мне задачу.       – Вот эта штука точно лишняя, – пробормотал он, наклоняясь к какому-то кусту, напоминающему старую, обессиленную метлу. – Или это один из тех, которые мы должны оставить?       – Это один из тех, которые мы должны оставить, – раздражённо сказал я, выхватывая куст из его рук и аккуратно закапывая его обратно. – Нас же просили просто убрать сорняки, а не уничтожить всё живое в этом саду.       Галеон фыркнул, отряхивая землю с рук, и с явным неудовольствием посмотрел на грядки.       – Ты только посмотри на это место, Айв. Да тут всё уже умерло лет сто назад. Мы, по сути, просто перекапываем кладбище растений. Не уверен, что наша помощь вообще имеет смысл.       – Уверен, что с тобой эти грядки точно не доживут даже до конца недели, – сухо ответил я, вонзая лопату в землю и закатывая глаза.       Галеон не обратил на мою колкость никакого внимания, опустившись на колени перед очередным кустом.       – Знаешь, это всё-таки странное наказание, – пробормотал он. – Мы всего лишь показали наше стремление к истине. Разве это справедливо?       Я обернулся к нему с лёгкой улыбкой.       – Ну, для начала, это ты устроил переполох на лекции Огесвальта, когда решил устроить словесную дуэль с профессором на глазах у всей аудитории.       – Вот только не надо тут, – перебил он, подняв палец. – Ты же сам видел, Айвор. Это было необходимо. Кто-то должен был сказать ему пару слов насчёт этих его таинственных намёков. Тебе ли не знать, каково это, когда ходят вокруг да около...       – И эти "пару слов" включали упоминание Хранилища, что в принципе считается запретной темой, не так ли? – хмыкнул я.       Галеон усмехнулся, его глаза сверкнули игривым огоньком.       – Стоило оно того? – спросил я, не сдерживая лёгкого раздражения. – Правда, Галеон, стоило ли?       Он на миг замолчал, изображая глубокую задумчивость. Затем, выпрямившись, он с серьёзным видом покачал головой.       – Нет, Айвор. Конечно, не стоило. Если не считать того, как великолепно выглядело лицо нашего славного студента века, когда он решил вступиться за наглого хазира. Вот это было зрелище!       Я поморщился, чувствуя, как лицо чуть нагревается.       – Не начинай.       – Что, Айв, правду колет? – продолжал он, усмехаясь. – Славное ты заклинание на того придурка наложил. Эх, и чего ты так переживаешь? Он сам напросился.       – Это было… – я запнулся, подбирая слово. – Это был единственный способ избежать чего-то похуже.       – О, пожалуйста, не начинай морализировать, – отмахнулся Галеон. – Ты сделал то, что нужно. И я бы сказал тебе спасибо, если бы ты не выглядел таким подавленным после этого.       Я хотел возразить, но понял, что он прав. Моё сердце всё ещё неспокойно отзывалось на тот момент, когда я выпустил магию в гневе.       – Ладно, – буркнул я, снова втыкая лопату в землю. – А ты что? Уверен, что твои речи Огесвальту хоть немного приблизили нас к истине?       На этот раз в его глазах появилась тень разочарования.       – Если честно, – сказал он, прищурившись, – я надеялся услышать больше. Но, Айвор, что бы там ни скрывали эти старейшины, они явно не хотят, чтобы мы что-то узнали.       Я снова подумал о том, как Огесвальт так спокойно и холодно перевёл тему, даже не дрогнув, услышав упоминание Хранилища. В нём не было злобы, не было страха – лишь неколебимая уверенность в своём праве хранить тайну.       – Ты всё ещё злишься? – спросил Галеон, вытягивая очередной сорняк с таким усердием, будто хотел порвать его в клочья.       – Не на него, и даже не на тебя – честно ответил я. – На себя. На то, что я ничего не знаю.       Галеон с удивлением поднял на меня взгляд.       – Ты говоришь так, будто у тебя вообще нет зацепок.       – А разве есть? – я развёл руками. – Всё, что у нас есть – обрывки знаний и слухов. И твоё бесконечное упрямство.       – Слушай, упрямство – это моё наследие, – усмехнулся он. – А вот у тебя есть кое-что ещё, Айвор. Твой мозг. И, по крайней мере, он работает лучше, чем эта чёртова лопата.       Я не смог сдержать лёгкой улыбки.       Мы оба замолчали, продолжая копаться в земле. Мои мысли снова вернулись к Огесвальту, к его магическому диску, к историям о Воздухе, что до сих пор отзывались во мне странным трепетом.       Галеон тем временем снова размахивал руками, изо всех сил стараясь вытянуть что-то огромное и корявое из земли.       – Айв, если у нас есть загадки, мы найдём ответы, – бросил он через плечо. – А пока займись тем, что лучше всего получается. Притворись, что тебе нравится это проклятое садоводство.       Я хмыкнул, но в глубине души почувствовал лёгкую уверенность. Может быть, Галеон и прав.       Мы ещё несколько минут провозились в тишине, пока я аккуратно подстриг куст, а Галеон, наконец, нашёл настоящий сорняк и вырвал его с таким торжеством, будто добыл сокровище.       – Вот! Видал? – гордо воскликнул он, потрясая кустом передо мной. – Сорняк! Я сам его нашёл!       – Невероятно... – ответил я сухо, но на душе стало как-то легче. Конечно, Галеон и работу серьёзно воспринять не может, но именно в этот момент я в очередной раз приходил к пониманию, почему терплю его выходки.       И хотя у меня осталось ещё много вопросов к его речам, я позволил нам пока что не возвращаться к этому.