Ветреные нити

      Прошлая ночь оставила во мне странный осадок. Казалось, Галеон что-то зажёг внутри меня — что-то, что требовало внимания. И ответов. И это чувство лишь усилилось на рассвете, когда меня разбудил… зов.       Едва забрезжил пасмурный рассвет, я проснулся от странного ощущения — как будто издалека, из глубин забытого сна, меня звали по имени. Он не был похож на голос знакомых мне людей, но напоминал забытое эхо чего-то сокровенного.       Я долго лежал, глядя в потолок своей комнаты, пока холодный свет медленно проникал через запыленное окно. Думал о нашем ночном разговоре с Галеоном. Его слова снова и снова крутились у меня в голове, словно мантра. «Элементали… сущности… силы, что могут отнимать души…».       В детстве, помнится, у меня тоже были сны, но они казались слишком призрачными и странными, чтобы их запомнить. Я даже думал, что сны эти — всего лишь фантазии, плод моего воображения, которому тогда некуда тогда было деться. Но теперь, когда я снова погружаюсь в воспоминания, некоторые образы начинают выплывать на поверхность, как подводные камни в омуте моего разума.       Во снах я был чем-то иным. Не человеком, не мальчиком, не тем, кто сидит в академических аудиториях и штудирует древние тексты. Я ощущал, как поднимаюсь над землёй, как могу ощущать движение ветра, видеть, как он кружит вокруг, несется по склонам гор и проникает в трещины скал. В этих снах я был ветром, свободным и могущественным, связанным с чем-то безграничным и древним, с чем-то, что превосходит жизнь и смерть, тело и разум.       Но это были не обычные сны. Я часто просыпался с криком, задыхаясь, пытаясь нащупать реальность в смутном свете рассвета. Иногда после таких ночей я чувствовал себя разбитым, словно то, что происходило со мной во сне, на самом деле оставляло раны, глубокие и неосязаемые.       Мой взгляд упал на пыль, что плавно кружилась в воздухе, и мне показалось, что она образует странные кудрявые символы — полузабытые руны или начертания древних заклинаний.       Я вдруг осознал, что Галеон, возможно, был единственным, кто мог бы понять меня. Он не просто спешит набраться силы ради абстрактного знания; он стремится обрести силу ради своей утраченной семьи, ради сестры, которую отняли у него. И может быть, он чувствует ту же тягу к древним силам, что и я. Что-то в нас обоих тянется к элементалям, к этим сущностям, словно мы — две разбитые части одного целого, странно отраженные друг в друге.       "Элементали…" — повторил я, едва слышно, чтобы слово это не сорвалось с губ слишком громко.       Моя рука непроизвольно сжалась, как будто я пытался удержать неуловимую силу. Может быть, все мои детские сны, вся эта тревога и неясное томление, что преследует меня с самого поступления в Академию, на самом деле имеют значение. Быть может, это не просто видения, не просто фантазии. Может быть, мне суждено что-то большее?       И вдруг, как будто осененный вспышкой, я вспомнил лицо отца — его странный, сосредоточенный взгляд, каким он иногда останавливался на мне, думая, что я не замечаю. Он никогда не говорил прямо, никогда не позволял себе раскрывать всю суть своих дум, но в его словах, брошенных вскользь, под маской обычного родительского наставления, всегда слышалась тревога. Словно он знал что-то обо мне, чего я сам не мог понять.       Я помню, как ещё в детстве он сидел возле моей кровати в часы болезни, шепча тихо, как будто это были не слова утешения, а фразы из древнего заклинания, способного оберегать. "Ты особенный, Айвор," — говорил он. "В тебе сокрыто то, что под силу лишь немногим. Ты знаешь, что наша судьба не принадлежит нам самим?" И тогда это казалось мне лишь красивыми словами, чем-то вроде сказки на ночь. Но были моменты, когда он заговаривался — особенно поздно ночью, когда думал, что я уже уснул. Он шептал себе под нос, как будто боялся, что кто-то другой подслушает. "О, великие, если бы только ты знал, что носишь в себе... Если бы только я знал, как тебя защитить…" Я тогда думал, что он просто беспокоится, как любой отец. Теперь же, в тишине этих стен, я начал понимать, что это было нечто иное, что это были его скрытые страхи.       "Не забывай, Айвор," — шепот отца звучал в моей голове, его голос был холодный, как зимний ветер. — "Не забывай, что иногда судьба сводит нас с тем, что сильнее нас самих. Иногда её просто нельзя избежать. Пророчества — это не просто слова. Они говорят нам о вещах, которые были предопределены задолго до нас."       Тогда я не понимал, что всё это значит, — но теперь всё начинало складываться. Я видел кусочки этого пазла, но не мог собрать его целиком, как будто картинка была предназначена только для чьих-то чужих глаз. Что, если мои сны — это не просто случайные образы? Что, если я действительно связан с чем-то, что выходит за пределы моего понимания, с чем-то древним и могучим, что отзывается на зов моего сознания? И что, если отец знал об этом всё это время, но не решался сказать?       От этих мыслей моё сердце забилось быстрее. В груди проступила тяжесть — чувство, одновременно обостряющее страх и странную уверенность. Я чувствовал, как внутри меня пробуждается нечто, как разрастается тёмная бездна знаний, готовых открыться, если я только сделаю шаг навстречу. Но чем глубже я осознавал это, тем сильнее крепла тревога.       Я наконец поднялся с кровати, чувствуя, как ночная сырость, остатки сна и холодной тревоги всё ещё держат меня в своих цепких объятиях. Комната была наполнена слабым утренним светом, который пробивался сквозь старые, тускло блестящие стекла. С этой стороны Академии окна выходили на холмы, и я невольно задержал взгляд на завораживающем, серо-зеленом пейзаже за окном. Ряды елей, высокие и угрюмые, словно сторожевые башни, спускались к опушке леса, где туман сгустился, запутавшись между стволами, словно неохотно покидающий ночное укрытие.       Я отвел взгляд от окна, встряхнувшись. Пора готовиться ко дню. Быстрыми, автоматическими движениями я натянул форму, застегнул все пуговицы на сюртуке, тщательно, не спеша, пригладил манжеты. Студент века должен выглядеть соответствующе, хотя бы для того, чтобы не давать лишних поводов для шепота за спиной.       Я знал, что впереди предстоял тяжелый день. Новое задание, новая лекция по некротическим дисциплинам, и, конечно, тесты по древним заклинаниям, к которым я уже дважды готовился на этой неделе. Всё это как-то вдруг показалось мне совсем ничтожным, почти бессмысленным, на фоне разговоров и размышлений о древних силах, видений, преследующих меня с детства. Но я не позволил себе поддаться этим мыслям. Академия требовала дисциплины, и ее правила я усвоил четко. Даже если в глубине души ощущал растущее напряжение, которое, казалось, вот-вот вырвется наружу, я стиснул зубы и заставил себя сосредоточиться на повседневных делах.       Слегка взлохматив волосы, чтобы они выглядели менее аккуратно — «слишком правильный вид лишь подчеркивает твою зажатость», как однажды подколол меня Ормандо, — я, наконец, подошёл к двери. И всё-таки задержался на пороге, бросив последний взгляд в окно.       Туман между стволами деревьев за окном начал редеть, уступая место утреннему солнцу, и я ощутил легкую дрожь. Долгий день только начинался, но что-то в его начале казалось мне незримым предзнаменованием.       «Сегодня, возможно, всё будет по-другому», — мелькнуло в голове. Но что могло измениться? Разве что собственная тревога усилилась настолько, что каждый вздох казался немного труднее, чем обычно. Что-то в этом утре было иным.       Я глубоко вдохнул, будто запечатывая все сомнения внутри, и вышел за дверь.

***

      Коридоры Академии встретили меня привычным синевато-серым полумраком, в котором стены, украшенные гобеленами и магическими лампами, казались почти живыми. В этом приглушенном свете мне казалось, что сами стены Академии наблюдают за студентами, вбирая их секреты и взамен щедро предлагая свою тихую, многовековую мудрость.       На первом этаже я прошёл мимо очередного собрания первокурсников. Они толпились вокруг преподавателя, чьё строгое лицо оставалось неподвижным, несмотря на яркие и порой дерзкие вопросы студентов. Мне на миг захотелось подойти, посмотреть, как они слушают свой первый урок о природе магической структуры мира, но я продолжил путь.       На втором этаже, где располагалась Библиотека, всё было иначе. Там царила абсолютная тишина — высшая ценность Академии. Никто не шептался, не переговаривался, даже дыхание казалось здесь приглушенным. Над головами студентов и преподавателей висели свечи — парящие огоньки, разливающие мягкий, холодный свет. Они подсвечивали груды свитков и книг, которые доставлялись сюда со всех концов королевства Абиттер. Некоторые из этих томов выглядели так, словно их написали на рассвете мира. Мне самому приходилось работать здесь ночами, склонившись над древними текстами, и теперь я невольно отметил, что в этом месте тишина наполняет не только пространство, но и душу, заставляя почувствовать себя частью чего-то бесконечно древнего.       Но сегодня мой путь лежал дальше.       В парке Академии — открытом пространстве, полном деревьев и старых каменных колонн, окутанных паутиной времени, — я остановился на секунду. Сквозь дымку синеватого утреннего света, пробивающегося сквозь своды деревьев, вдалеке я увидел очередное сборище студентов.       Туман скользил по земле, и из этой полупрозрачной пелены доносились звонкие возгласы. Участники магической дуэли собрались на одной из арен. Это была разрешённая и давно принятая традиция — проверять свои силы на глазах у других студентов, демонстрируя, кто способен покорять стихии и наклонять законы плетения в свою сторону. Но у дуэлей были строгие правила: никакого смертельного намерения, никакой темной магии.       Я осторожно подошёл ближе, прячась за колонной, чтобы не привлекать внимания.       Там, на каменном круге, выложенном руническими знаками, стоял Галеон. Его фигура выделялась среди остальных. Даже на расстоянии я мог почувствовать, что воздух вокруг него вибрировал, словно его магия не просто наполняла пространство, а захватывала его, заставляя служить своей воле.       Его противником оказался третьекурсник, известный своей склонностью к вызову. Судя по тому, как он крутил в руке сферу хаотичной энергии, едва сдерживаемую заклинанием, это был чистокровный маг, чья магия брала начало не из многодневных практик в арканоплетении, а просто сама по себе, из унаследованного наития. Я узнал его лицо: это был тот самый Арвил, который вчера пытался втянуть Галеона в конфликт, когда тот заступился за меня. Похоже, теперь он решил добиться своего публично.       Толпа затихла, наблюдая за противостоянием. Галеон не двигался, словно выжидал, пока его противник сделает первый шаг. Его поза была расслабленной, почти ленивой, но я будто знал, что за этим стояла холодная расчетливость. В глазах его сверкало нечто знакомое — азарт, смешанный с яростью, которую он всегда прятал за своей беспечностью.       Арвил первым нарушил тишину, послав вперёд снаряд хаоса. Разноцветное пламя рванулось вперёд, разрывая воздух и на мгновение ослепляя присутствующих. Я инстинктивно отступил на шаг, прикрыв глаза рукой. Когда же яркость схлынула, я увидел, что Галеон даже не дрогнул. Перед ним дрожала стена из песка — его любимый элемент, который он всегда использовал с мастерством на тех редких уроках, на которых мне доводилось присутствовать с его факультетом. Песок, захваченный силой его магии, не просто поглотил пламя, но и рассеял его по кругу, оставляя зрителей в безопасной зоне.       — Слабовато, Арвил, — насмешливо произнёс Галеон, но его голос был низким, почти угрожающим. — Давай, покажи, на что ты ещё способен.       Следующий залп был куда сильнее. Я чувствовал, как воздух вокруг разогревался, и даже песчаная защита Галеона начала колебаться. Но вместо того чтобы уклониться или укрепить свою защиту, он пошёл в атаку.       Его песок взвился в воздух, закручиваясь в спираль, и устремился к Арвилу, захватив хаотичный снаряд, заряженный уже другой энергией, и преобразовал его в пыльное облако. Это было так быстро и внезапно, что я едва успел уловить, что произошло.       Толпа ахнула, а Арвил был вынужден отступить, тяжело дыша. Его силы истощались, но Галеон, казалось, только начинал.       Я стоял, затаив дыхание, наблюдая, как мой новый друг, этот остроумный, дерзкий и порой безрассудный хазир, превращает каждую секунду дуэли в искусство. Он не просто использовал магию — он танцевал с ней, подчиняя её себе так, как никто другой на моей памяти. Даже здесь, среди десятков других талантливых студентов, он выделялся, сияя словно звезда, у которой было лишь одно предназначение — гореть ярче всех.       Иллюзорные копии Арвила возникли в мгновение ока, заполнив арену мерцающими силуэтами. Они двигались в унисон, смутные, искаженные, словно отголоски в кривом зеркале. Четверо одинаковых Арвилов с кислотными шарами в руках окружили Галеона, наступая синхронно, но не позволяя понять, где настоящий. Уловка была простой, но весьма действенной против слишком самоуверенных магов, полагающихся на свои инстинкты.       Толпа снова оживилась, словно позабыв, что магические дуэли Академии могли быть куда опаснее, чем казались. Наблюдатели шептались, кто-то одобрительно кивнул в сторону Арвила, будто признавая его стратегию. Но Галеон лишь прищурился. На его лице не было и тени растерянности. Наоборот, в уголках его рта появилась насмешливая улыбка.       — Ох, решил немного развлечься? — голос Галеона прорезал пространство, полный презрительной игривости. — Ну, давай, посмотрим, кто из вас настоящий. Копии замерли на секунду, затем двинулись вперёд, разбрасываясь кислотными шариками. Всполохи разорвали воздух, их шипение эхом отразилось от стен парка.             Песчаная магия Галеона с грохотом поднялась вверх, но теперь она действовала нестабильно — некоторые иллюзорные атаки казались реальными, сбивая его защиту. Я нахмурился, наблюдая издалека: энергия его песчаной стихии ослабела, и это было видно даже неопытным глазом.       Но Галеон был не из тех, кто отступает. В какой-то момент он перестал отбивать кислотные всплески, вместо этого просто выжидая. Он повернул голову, и я заметил, как его глаза начали светиться легким золотистым оттенком. «Он что-то задумал», — подумал я, внутренне напрягаясь. Толпа тоже притихла, ожидая развязки.       И она наступила.       Когда все четыре копии одновременно кинулись на него с угрожающим воем, Галеон рванул с места. Его пёстрый плащ взметнулся в воздух, а песок, казалось, исчез, уступая место чистому грубому инстинкту. Он бросился вперёд с такой скоростью, что даже я не успел разглядеть, как он мгновенно оказался перед одной из копий. Одна секунда — и его кулак с силой врезался в лицо Арвила, который, как оказалось, был настоящим.       Звонкий хруст носа разлетелся по арене, как удар грома. Иллюзии рассеялись, будто подкошенные, оставляя настоящего Арвила, который рухнул на колени, зажимая лицо окровавленными руками. Толпа охнула — кто-то из студентов присвистнул, но большинство замолчало в абсолютном шоке. Галеон, тяжело дыша, стоял над противником, в его глазах горел огонь ярости и удовлетворения.       — Не увлекайся, дружище, — тихо пробормотал он, отряхивая кулаки. — Иллюзии не спасут тебя от реальности, чего уж говорить о старом добром апперкоте.       Арвил не ответил, а только пробормотал что-то невнятное, прижимая руки к лицу.       Судья, пожилой маг в пурпурной мантии, поспешил вмешаться, подняв руку, чтобы остановить зрелище. Толпа начала медленно расходиться, обсуждая увиденное, но я задержался. Меня привлекло не только мастерство Галеона, но и то, как его гнев вырвался наружу. Это было нечто большее, чем просто ответ на провокацию.       Я подошёл к нему, когда он сидел у края арены, задумчиво разглядывая свои ожоги. Песок у его ног ещё дрожал от недавнего магического воздействия, словно не успел прийти в себя.       — Ты мог бы и не тратить столько сил ради обычного удара, — начал я, намеренно сдерживая голос, чтобы не дать восхищению прорваться наружу. — Особенно на такого, как Арвил.       Галеон поднял голову, и я увидел его фирменную ухмылку, хоть она и казалась немного усталой.       — О, пожалуйста, Айв, не начинай. Ты ж сам знаешь, что его мерзкое личико давно кулака просило. Или ты думаешь, я должен был подобно ему скакать по арене? — Он хмыкнул, качнув головой. — Знаешь, есть такие дни, когда приходится показать, кто здесь главный.       — Возможно, — согласился я, садясь рядом. — Но ты слишком сильно увлекаешься, особенно когда кто-то бросает вызов твоей гордости. Ты потратил столько маны на песок, что к концу дуэли едва не остался без защиты.       Он закатил глаза, откинувшись назад и опираясь на руки.       — Айв, ты что всегда такой… серьёзный? Иногда нужно просто дать людям то, что они заслуживают. — Он посмотрел на меня искоса. — И вообще, тебе ведь понравилось, не отрицай.       — Моё мнение здесь неважно, — буркнул я, но в уголках губ мелькнула тень улыбки.       — Но ты сражался впечатляюще. Даже я это признаю.       — Вот видишь? Я знал, что ты не можешь устоять перед моим шармом.       Галеон рассмеялся, но его смех прозвучал как-то пусто. Он замолчал, опустив взгляд на свои руки.       — Знаешь, Айв, иногда я думаю… может, я правда слишком увлекаюсь. Но если я не буду бороться за своё место, кто будет? Здесь, в Академии, никто не уважает таких как я, если постоянно не напоминать им о том, кто здесь истинный наследник огня. Хотя, мне кажется, и этого скоро будет недостаточно.       Я промолчал, понимая, что в его словах была своя правда. Галеон всегда был тем, кто борется. Даже если это значит сломать себе пару костей или рискнуть репутацией. И в глубине души я завидовал его способности бросаться в бой, не раздумывая.       — Но знаешь, — начал Галеон, нарушая тишину, — в последнее время я всё чаще думаю об одной вещи. Айв, тебе ведь известна легенда о Великом Хранилище? О тайных знаниях, что спрятаны где-то в глубинах этой Академии?       Я посмотрел на него, слегка нахмурившись.       Лидианские Архивы. Конечно, я слышал об этом — слухи об этом месте ходили по Академии с момента моего поступления. Говорили, что в самых глубоких подземельях, за запутанным лабиринтом из заклинаний и ловушек, находится хранилище, где собраны самые запретные знания. Настолько запретные, что даже старейшины боятся говорить о нём вслух. Я считал это очередной выдумкой студентов, из тех, что поддерживают таинственность Академии.       — Ты хочешь сказать, что веришь в эти байки? — спросил я, слегка скептически, хотя нотка любопытства всё же пробилась в голосе.       Галеон с усмешкой покачал головой, будто ожидал такого ответа.       — Байки, да? А ты никогда не задавался вопросом, почему некоторые преподаватели так нервничают, когда кто-то случайно упоминает Хранилище? Или почему запрещённые зоны Академии так тщательно охраняются? Нет, Айв, это не просто байки. В каждой сказке есть доля правды. А здесь, в стенах, где расписаны истории десятков поколений магов, я готов поспорить, что вся правда куда запретнее, чем нам хочется верить.       Я промолчал, обдумывая его слова. В его голосе звучала не просто уверенность, но и нечто большее — внутренняя убежденность, будто он уже успел собрать какие-то кусочки этой мозаики. Мне стало неуютно. Если это правда, то что это значит для нас? Для него?       — Почему тебя так это тревожит? — осторожно спросил я. — Академия и без того место опасное. Здесь уже есть все знания, которые нужны любому студенту. Почему ты хочешь рискнуть ради какой-то легенды?       Галеон выпрямился, его глаза вспыхнули знакомым огнем, который я видел всякий раз, когда он говорил о чём-то, что было ему по-настоящему важно.       — Потому что, Айв, это не просто знания. Это ключ. Ключ к силам, которые никто из нас не может даже вообразить. Ты же знаешь, что я здесь не ради простого обучения. Я пришёл сюда не просто за магией, а за чем-то большим. Я должен быть сильнее. Я должен найти ответы. Для себя. Для… других.       Его голос слегка дрогнул на последнем слове, и я вдруг понял: это не просто авантюра. Для него это личное. Снова мелькнула тень его прошлого, о котором он никогда не говорил открыто. Я чувствовал, что это связано с тем, что он потерял. Но насколько глубоко, я даже не мог представить.       — Ты думаешь, Лидианские Архивы — это путь к ответам? — спросил я осторожно, пытаясь не выдать своих смешанных чувств.       — Я думаю, — он взглянул на меня, его лицо стало серьёзным, — что это место хранит то, что может изменить судьбы. Возможно, даже вернуть то, что было потеряно.       Его слова задели меня сильнее, чем я ожидал. Я сам никогда не думал о знаниях как о чём-то большем, чем инструмент. Но в этот момент я ощутил нечто другое. Неужели он действительно верит, что ответ можно найти там, в глубинах Академии? Неужели знания могут исцелить утраты, которые никогда не вернуть? Или это просто опасная иллюзия?       — Если это место существует, — сказал я, стараясь, чтобы голос не дрогнул, — то его запретили не просто так. Может, некоторые знания лучше оставить в тени.       — А может, — резко ответил он, — в тени мы и остаёмся слабыми. Ты не понимаешь, Айв. Я не могу просто сидеть здесь, учиться и делать вид, что этого достаточно. Я пришёл сюда, чтобы измениться, чтобы найти силу. И если для этого мне придётся пойти туда, куда никто не ходил, я это сделаю.       В его голосе звучала решимость, которая меня пугала. Но была в нём и странная магия, которая заставляла задуматься. Может, он прав? Может, мы действительно боимся посмотреть в лицо истине, потому что не знаем, что найдем?       Я не ответил сразу. В голове крутились сотни мыслей, но ни одна из них не находила правильных слов.       — Если ты решишь отправиться в эти глубины, — наконец сказал я, глядя ему в глаза, — Тебе понадобится помощь. Иначе тебя просто раздавит то, что ты там найдёшь. Галеон рассмеялся, но в его смехе была искра благодарности.       — Знаешь, Айв, именно это, пожалуй, мне в тебе и нравится. Ты всегда пытаешься быть большой головой. Но иногда... иногда разуму нужно дать отдохнуть. — Он хлопнул меня по плечу, поднимаясь на ноги. — Думаю, скоро мы оба узнаем, сколько в этих легендах правды.       Я проводил его взглядом, чувствуя, как его слова зажигают во мне странное, непрошеное волнение. Может быть, легенда о Хранилище — это не просто сказка. Может быть, там действительно есть нечто большее. Но чего мне, нам это могло бы стоить?

***

      Лекция по «Основам этерического взаимодействия в некротических заклинаниях» тянулась уже второй час, и я почти физически ощущал, как из меня вытекают последние капли интереса. Профессор Гаальд, сухонький старик с редкими седыми волосами, монотонно тянул речь, читая прямо из учебника, даже не поднимая глаз на студентов. Тишина в зале нарушалась лишь шелестом пергамента и ленивыми постукиваниями когтей одной из хазирок, сидевшей в первом ряду. Я, честно говоря, даже не пытался делать вид, что записываю — моя голова была занята совсем другими мыслями.       Ормандо, сидевший рядом со мной, то и дело тихо зевал и покачивался на стуле. Этот парень, высокий, худощавый, с зачесанными назад каштановыми волосами, всегда ухитрялся выглядеть так, будто его жизнь — череда невыносимых и непосильных для его светлой натуры задач. Ему удалось каким-то образом принести с собой маленькое зеркальце, и он периодически проверял в нём, не растрепалась ли его безукоризненная прическа.       — Ты хоть слушаешь? — шёпотом спросил я, скосив на него взгляд.       — Конечно, слушаю, — отозвался он, поправляя воротник своего мундирчика. — Слушаю, как умирают мои мечты. Умру ведь в этом зале раньше, чем Гаальд доберется до конца главы.       Я усмехнулся, но едва слышно. Несмотря на его манеры и слегка заносчивый вид, Ормандо был одним из тех немногих людей, с кем я действительно находил общий язык. Он был умен, порой даже остёр на язык, и в то же время обладал редким качеством — умением замечать детали. И, как выяснилось, он тоже слышал о Хранилище.       — Кстати, Айв, — шепнул он, повернувшись ко мне, — о чём это ты с Галеоном вчера шептался? Случайно не о Хранилище?       Я напрягся, как только услышал это слово. Ормандо был любопытен, как маг-новичок на демонстрации пиромантии, и его вопросы, казалось, обладали каким-то магическим свойством вытаскивать на свет то, что хотелось держать в тени.       — С чего ты взял? — отозвался я, осторожно выбирая слова.       — Да брось, Айв, все здесь знают, что Галеон наслушался этих историй и теперь носится с ними, как с артефактом, который никто не может активировать. Ты только посмотри на него. — Ормандо кивнул куда-то в сторону, хотя Галеона, конечно, не было в аудитории. — Глупо, правда? Какой толк в этих байках? Даже если Хранилище и существует, его тайны наверняка давно недоступны. Знаешь, чтобы добраться до таких знаний, нужно быть либо полным безумцем, либо кем-то вроде меня. Но я слишком красив для таких авантюр.       — Ну, Галеон, может, и безумец, но он далеко не глуп, — тихо ответил я. — А ты слишком самоуверен для кого-то, кто едва сдаёт тесты по теории маны, ага?       Ормандо фыркнул, но вместо того чтобы ответить, лишь хмыкнул и принялся играть с пером, покручивая его в пальцах. В этот момент я почувствовал странное движение сбоку. Кто-то, явно заинтересованный нашей беседой, пересел поближе.       — Простите, но вы правда говорите о Хранилище? — раздался мягкий, но чуть взволнованный голос.       Я повернул голову и увидел юного гнома, который буквально сиял от любопытства. Он выглядел так, будто случайно забрел сюда с лекции по ботанике: пышные кудри обрамляли его широкое, круглое лицо, а крупный лоб был испещрён лёгкими морщинами сосредоточенности. Его одеяние, украшенное гномьими узорами лингулинга, явно не подходило под строгий академический дресс-код. На шее у него болтался рунный камень на подвеске, который он нервно теребил.       — И кто же это тут у нас? — подал голос Ормандо, изогнув бровь в безошибочном аристократическом скепсисе.       — Куппер. Просто Куппер. Я с параллельного курса, занимаюсь рунописью и углублённой алхимией. — Гном улыбнулся и склонил голову. — Простите за вторжение, но я случайно услышал ваш разговор. Вы ведь говорите о Хранилище, верно?       Ормандо иронично покачал головой, но я уловил его интерес. Куппер явно казался ему странным, но что-то в манере этого гнома вызывало уважение. Возможно, его неподдельное рвение.       — Мы... обсуждали кое-какие слухи, — осторожно сказал я. — Но это всего лишь байки. Легенды, которые передаются из поколения в поколение. Разве что…       — Разве что вы заметили кое-какие странности в них, — закончил за меня Куппер. Его глаза блестели, как у ребёнка, нашедшего первый магический кристалл. — Простите, но я тоже увлекаюсь этой темой. Слышал столько историй, что могу их пересказать в деталях. Но самое интересное — это связи между разными источниками. О, простите, секунду... — он быстро склонился к своему рунному камню и постучал по нему, как будто пытался его настроить.       Мой взгляд невольно зацепился за этот артефакт. Сигилум памяти — редкий вид магического кристалла, способный связываться с другим таким же на больших расстояниях. Такие вещи обычно использовали архивариусы или исследователи в своих экспедициях. Увидеть такой кристалл у студента было, мягко говоря, необычно.       — Сигилум памяти? — спросил я, прежде чем успел удержаться.       — О, да, — с гордостью ответил Куппер, легко крутя камень в пальцах. — Очень полезная вещь, знаете ли. Я… э-э… веду записи, скажем так. Помогает не терять мысли.       Я обменялся взглядом с Ормандо, который, как мне показалось, был заинтригован не меньше моего.       — Так что, — продолжил Куппер, снова обращаясь к нам, — если хотите услышать, что я знаю о Хранилище, дайте знать. У меня есть… э-э… теории. — Его голос дрожал от сдерживаемого энтузиазма.       Ормандо открыл было рот, чтобы съязвить, но я опередил его:       — Мы подумаем, — ответил я, прежде чем Ормандо успел отшутиться.       Гном кивнул с таким видом, будто ему только что поручили хранить ключи от самого портала в Сиин-Гоа.       — Отлично, я буду рад. Если что, меня можно найти в западной башне, в оранжерее. Я там... часто бываю. — Он вскочил на ноги, сунул сигилум под воротник и, улыбнувшись, поспешно удалился, оставив после себя ощущение лёгкого беспорядка.       — И где ты находишь таких странных друзей, Айвор? — протянул Ормандо, разглядывая уходящего гнома.       — Скорее они сами находят меня, — устало ответил я, снова устремляя взгляд на сцену, где профессор Гаальд продолжал своё монотонное вещание.       Но мысли о Куппере, его странном кристалле и сияющих глазах уже заняли место в моём сознании, словно обещая, что встреча с этим гномом может стать чем-то большим, чем просто случайным эпизодом.       Профессор Гаальд, казалось, был полностью поглощён своим монотонным объяснением о свойствах некротической энергии при её взаимодействии с нестабильными потоками этерии. Его голос тянулся как вязкая патока, и я уже не ожидал ничего, что могло бы выдернуть его из этой своей академической медитации. Но тут неожиданно раздалось громкое и почти торжественное чихание, которое, казалось, прогремело как гром среди серо-академической монотонности. Все головы моментально повернулись на звук, включая мою.       Куппер, по дороге на своё место, застыл на полпути, покраснев так, что его лицо стало почти того же оттенка, что и его расписанный воротник. Он неловко поклонился в сторону профессора, пробормотав что-то вроде «простите». Его кудри слегка взметнулись, когда он спешно спрятал рунный камень под ткань своего одеяния.       Гаальд остановился посреди фразы, поднял взгляд от своей пыльной книги и повернулся к классу с выражением лица, напоминающим старый потрескавшийся гранит. Его бледные глаза под густыми седыми бровями внимательно оглядели аудиторию, пока не остановились на мне.       — Мистер Аурхейр, — начал он, произнося мою фамилию с таким холодным спокойствием, что у меня по спине пробежал неприятный холодок. — Быть может, вы объясните мне, как именно ваши посторонние беседы способствуют усвоению материала?       Я попытался было что-то возразить, но Гаальд поднял руку, пресекая мой порыв.       — Нет-нет, не нужно извинений. Мы все знаем, что вы — "студент века", человек, наделённый великим талантом. Наверное, я просто слишком стар, чтобы понять, как шёпоты и нескончаемое витание в облаках ведут к успеху. Но… позвольте мне напомнить вам одну важную вещь.       Он поднял свою сухую руку, и в тишине аудитории послышалось, как страницы книги перелистываются его жестом. Гаальд продолжил:       — В Академии, молодой человек, есть правила. И не только те, что прописаны в свитках кодексов. Есть негласные истины, которые мы все учим с первого дня. Одна из них — знать, когда стоит проявлять любопытство, а когда его следует сдерживать. И вот вам негласный, но достойный вашего внимания совет, мистер Аурхейр. — Его голос стал тише, почти шипящим, от чего аудитория замерла в напряжении. — Вам бы следовало помнить, что иногда есть знания, которые не предназначены для тех, кто ещё не понимает их истинной цены. Ваш долг — овладеть тем, что вам дают, а не тратить силы на поиски того, что слишком часто приводит к разочарованиям… или ещё чего хуже.       Я почувствовал, как мой желудок сжался. Казалось, будто воздух в аудитории стал холоднее. Он знал. Откуда? Ведь его внимание всё время было сосредоточено на лекции. А может быть, Гаальд слышал больше, чем показывал? Его слова звучали так, будто он уже сталкивался с этим… и, возможно, знал о Хранилище больше, чем любой из нас.       — Сосредоточьтесь на изучении того, что вам положено, — продолжил Гаальд, его голос вновь приобрёл свою ледяную монотонность. — И тогда, возможно, вы станете кем-то действительно выдающимся. Но если вы предпочтёте гоняться за тенями… — Он сделал долгую паузу, пристально глядя на меня, — то рискуете стать не больше, чем ещё одним заблудшим именем в томах об искушенных.       Он снова перевёл взгляд на свою книгу и, будто ничего не произошло, продолжил читать лекцию, оставляя меня в оцепенении.       Я попытался вернуть себе самообладание, но осознание того, что Гаальд знал — или хотя бы догадывался — о моих мыслях и разговорах, заставляло меня нервно теребить уголок записной книжки. Чувствовалось, как напряжение распространяется по аудитории, но ни один из студентов не осмелился пошевелиться. Даже Ормандо, который обычно не упускал возможности прокомментировать что-либо, выглядел смущённым.       Мой взгляд невольно скользнул к Купперу, который теперь сидел на своём месте, полностью подавленный. Его рука лежала на рунном камне, но он даже не пытался больше теребить его. В его глазах читалось смятение — и не только из-за того, что он случайно привлёк к себе внимание, но и потому, что Гаальд своим высказыванием, похоже, задел что-то в нём самом. Возможно, гном знал больше, чем давал понять.       Я вернулся к своим записям, но руки мои слегка дрожали. Слова профессора звучали в голове эхом, как приглушённый, но неотвратимый набат. В этот момент я понял, что очень близко подобрался к черте, минув которую мог бы с уверенностью сказать, что назад пути нет.

***

      После лекции я шагал по вымощенной камнем аллее Академии, время от времени проваливаясь в собственные мысли, как в зыбучие пески. Слова профессора Гаальда до сих пор звучали в моей голове, оставляя странный привкус тревоги. Как он мог знать? Или это была просто интуиция, свойственная людям его опыта? Его предупреждение звучало так, будто он знал больше, чем хотел сказать Я попытался отмахнуться от этих мыслей, но тревога не отпускала.       На плаву меня держала одна-единственная мысль: встреча с Куппером. После лекции мы пересеклись на мгномевение, уговорившись встретиться в одной из студенческих беседок в тенистой части сада. Эта часть Академии всегда казалась мне почти заброшенной, несмотря на то, что здесь всё время появлялись студенты, чтобы подышать свежим воздухом или провести эксперименты, не боясь взорвать половину аудитории.       Беседка была старая, выкрашенная когда-то в светло-синий цвет, который теперь потускнел и облупился. На её деревянных перекладинах вырос мох, словно она сама была живым существом, уставшим от вялотекучести академических поколений.       Куппер уже ждал меня, сидя на краю мраморной скамьи, поджав ноги и теребя свой рунный камень, висящий на шее. Когда я подошёл, он поднял глаза и натянуто улыбнулся, но было ясно, что он нервничает. Его кудри, обычно такие взлохмаченные и хаотичные, сейчас выглядели приглаженными, что добавляло гному какого-то необычного для него вида.       — Рад, что ты всё-таки пришёл, Айвор, — начал он, голос его был тихим, словно он боялся, что нас могут подслушать. — После того, что сказал Гаальд… Ну, ты понимаешь, я начал думать, может, нам вообще не стоит лезть в это дело.       Я не ответил, просто сел рядом, сложив руки перед собой. Куппер замялся, словно собираясь с мыслями, а затем выдохнул и продолжил:       — Слушай, я хотел бы объяснить, почему мне это так важно. Дело не только в Хранилище… Я уже давно занимаюсь изучением формулировки заклинаний. Знаешь, я хочу понять, как создаются слова силы, те самые, которые могут буквально менять реальность. Это как тайный язык, который известен только единицам…       — Куппер, хватит, — перебил я его резким тоном, от которого гном вздрогнул. Я посмотрел на него с раздражением, ибо слишком устал, чтобы притворяться заинтересованным. — Мне не интересны твои эксперименты и исследования. Я здесь, чтобы услышать о Хранилище, а не слушать твои разглагольствования о словах силы. Прости, но притворяться заинтересованным я сейчас не намерен.       Гном замолчал, глядя на меня с грустным выражением. Его пальцы всё ещё держались за рунный камень, но теперь они выглядели чуть более напряжёнными. Некоторое время он молчал, словно решал, стоит ли продолжать разговор.       — Ладно, Айвор, — тихо сказал он, опустив взгляд. — Знаешь, вы, люди, иногда бываете слишком… прямолинейными. Но, может, в этом и есть ваша сила. Я скажу то, что знаю, хотя... хотя это немного.       Куппер поднял на меня глаза, и в его взгляде мелькнуло что-то новое — серьёзность, которой я раньше в нём не видел.       — Хранилище, а если быть точным - Лидианские Архивы... — начал он медленно, — это не просто подземелье или комната, как думают многие. Это концепция, замóк, защищающий знания, которые никогда не должны быть открыты. Это я понял из обрывков древних текстов, из старых студенческих баек и даже из некоторых разговоров, которые я краем уха подслушал у магистров.       Я кивнул, побуждая его продолжать.       — Важное место занимает то, что я называю "связующими нитями". Это не заклинания и не физические объекты, но… что-то вроде связующих символов или знаков, которые могут быть активированы. И, судя по всему, один из таких символов связан с профессором Огесвальтом. — Он замолчал, давая мне возможность переварить сказанное. — Он… Ну, он старейший эльф на этом континенте, Айвор. Считается, что он помнит времена до того, как Империя прибыла сюда. Если кто и знает всю правду о Хранилище, то это однозначно он.       — Огесвальт... — повторил я, ощущая странную тяжесть этого имени.       — Да, — подтвердил Куппер. — Но будь осторожен. Огесвальт — не тот, с кем можно просто взять и поговорить. Он слишком закрыт и… Ну, его пугаются даже старшие магистры. Я пытался найти способ подойти к нему, но пока ещё не получилось.       На какое-то мгновение нас окружила тишина. Где-то вдалеке пела птица, разрезая напряжение между нами. Куппер вновь заговорил:       — Я знаю, это звучит как простодушная чушь, — добавил Куппер, нервно теребя свой рунный камень. — Но у меня чувство, что Хранилище — это ключ не только к знаниям, но и к чему-то действительно... опасному.       Я не знал, что сказать. Его слова, казалось, находили отклик внутри меня, как будто я всё время знал, что он прав. Но вместе с этим росло и чувство тревоги. Огесвальт… Хранилище… Что, если я действительно захожу слишком далеко? Голова начинала раскалываться от всех этих дурных предзнаменований, разговоров и почти осязаемой тяжести где-то в груди.       "Брось, Айвор... и дня не прошло, а уже заднюю даёшь." - послышался на краю сознания ободряющий голос Галеона.       Я почти успел переварить слова Куппера о профессоре Огесвальте и Хранилище, когда в тишину беседки вломился лёгкий топот. Рядом с нами, словно из ниоткуда, появилась полурослица. Я даже не сразу заметил её, пока она не расправила руки в притворно-извиняющемся жесте.       — Простите-простите, я не специально подслушивала! — пропела она звонким голосом, который словно разрезал воздух. Её тёмно-русые волосы были собраны в неаккуратный хвост, а веснушчатое лицо сияло чем-то, что в других обстоятельствах могло бы показаться милым. Только не сейчас.       — Пенни, — вздохнул Куппер, зажав лоб рукой. — Что ты здесь делаешь?       — Тебя ищу, между прочим! — ответила она, излишне бодро, явно не стесняясь своего внезапного вмешательства. — Но знаете, я слышала достаточно, чтобы сказать вам, что это всё — ужасная, просто ужасная затея. Вы что, серьёзно думаете лезть в эти тайны? В Хранилище? Да вы хоть представляете, что это значит?       — А что, по-твоему, это значит? — бросил я с прохладным тоном.       Она перевела взгляд на меня, почти укоризненно, как будто я был виноват во всех бедах этого мира. Её осуждение было почти физически ощутимым.       — Это значит, что вы играете с огнём! — продолжила она, подбоченившись. — Айвор, ты ведь умный, правда? Тогда зачем тебе вся эта… бессмысленная авантюра? Ничем хорошим это не закончится. Разве мало было историй о тех, кто пытался сунуть нос в такие места и исчезал без следа? Академия охраняет эти знания не просто так! Уж кому как не студенту века это стоило бы понимать…       — Пенни… — начал Куппер, но я не дал ему договорить.       — Ты хочешь сказать, что вместо того, чтобы исследовать неизведанное, мы должны сидеть сложа руки и ждать, пока кто-то другой сделает это за нас? — бросил я, с трудом удерживая раздражение. Её наглость, её уверенность в своей правоте начали выворачивать моё подкошенное усталостью терпение наизнанку. — Я не понимаю, почему каждый раз, когда кто-то говорит о магии или знаниях, обязательно находится кто-то вроде тебя, кто тут же твердит: «Не трогайте! Опасно!»       Пенни нахмурилась, её руки упёрлись в бока, а глаза вспыхнули обидой, но она молчала. Возможно, она не ожидала, что я так резко на неё наброшусь. Но я уже не мог остановиться.       — Знаешь, что самое ироничное, как там тебя... Пенни? — продолжил я, слова сами собой выливались из меня, словно разлитый яд. — Ваш народ, доблинги, однажды уже доказал всему миру, насколько он беспомощен и труслив. Помнишь историю о том, как ваши предки отказались использовать артефакт, оставленный эльфами, чтобы спасти свои земли от засухи? Вместо этого вы позволили его украсть гоблинским варварам, которые потом захватили добрую половину ваших поселений. Вот она, ваша славная история. И теперь ты смеешь учить меня, как мне быть со знаниями, лежащими у меня под носом?       — Эй! — перебил Куппер, голос которого прозвучал громче, чем я когда-либо мог бы представить. Его лицо покраснело, а обычно мягкие черты стали неожиданно твёрдыми. — Айвор, это уже слишком.       — Слишком? — я повернулся к нему, прищурившись. — Куппер, это факт. Или ты хочешь оспорить его?       — А ты хочешь, чтобы я напомнил тебе историю о твоём собственном народе? — его голос затрещал, как молния. — О том, как люди, одержимые алчностью и жаждой открытий, отворили портал драконам, которые чуть не уничтожили этот континент? Ты знаешь, сколько мелингов, моих предков, погибло, защищая человеческие города, когда те не смогли справиться с их космической яростью?       Эти слова ударили по мне, как волна ледяной воды. Куппер весь дрожал, его рука стиснула рунный камень на шее так крепко, что, казалось, он вот-вот треснет. А Пенни, несмотря на очевидную обиду, смотрела на меня с каким-то странным выражением… жалости?       Мой пыл угас так же внезапно, как вспыхнул. Я смотрел на этих двоих, и ощущал, как напряжение медленно уходит из моего тела, оставляя только тяжелую усталость. Они были правы. Куппер и Пенни. Оба. Но признаваться в этом было невыносимо.       — Прости, Куппер, — выдохнул я, не глядя ему в глаза. — Прости, Пенни. Я… Я не должен был так говорить.       Пенни не ответила, но её лицо смягчилось. Куппер кивнул, всё ещё напряжённый, но видно было, что его гнев уже отступает.       — Увидимся позже, — сказал я, стараясь не смотреть на Пенни и, не желая больше оставаться здесь ни на секунду, поднялся и торопливо зашагал прочь.       Ветер в саду был прохладным, почти зимним, и он словно шептал мне, что дальше не будет легче.

***

      Ужин в Большом зале Академии всегда был шумным, даже несмотря на строгие правила, предписывающие соблюдать тишину во время еды. Здесь царило легкое и размеренное оживление: стук ножей о тарелки, тихий смех и шепот перекликались с отдельными вспышками громкого разговора. Где-то дальше пара студентов оживленно спорила, тыча друг в друга ложками, а трое младшекурсников по очереди нарезали огромный кусок сыра, который явно не хотели делить. Даже преподаватели, забыв о своей суровой репутации, позволяли себе немного расслабиться, тихо обсуждая какие-то свои дела. Но сегодня всё это казалось мне бесконечно далёким.       Я сидел в углу длинного стола, механически ковыряясь вилкой в тарелке. Груда варёных овощей и кусок жареного мяса так и оставались нетронутыми. Мысли, словно пиявки, впивались в мой разум, снова и снова возвращая меня к событиям этого дня. Легенды о Хранилище. Гнев, который я обрушил на Пенни. Разговор с Куппером, который все еще отдавался гулом в моей голове.       Стук стула рядом заставил меня вздрогнуть. Я поднял взгляд — передо мной, с широкой ухмылкой, опустился Галеон. Его темные глаза блестели так, будто он только что выиграл ещё одну дуэль.       — Ты выглядишь, как замороженная рыба, — бросил он, усаживаясь поудобнее и ставя перед собой поднос с целой горой еды. — Что стряслось?       Я вздохнул, бросив вилку на тарелку.       — Просто… весь этот день был каким-то неправильным.       Галеон, уже жуя кусок мяса, поднял бровь.       — А ты что, ожидал, что все дни в Академии будут правильными?       — Не в этом дело, — ответил я, но сам не знал, как объяснить. Всё, что происходило, казалось мне… слишком большим. Слишком важным, чтобы просто прогнать это из мыслей. — Это… ты напомнил мне о легенде. О Хранилище. И с тех пор я не могу выбросить это из головы.       Галеон перестал жевать, внимательно глядя на меня.       — Так это я, значит, виноват, да? — с улыбкой произнёс он, но потом, заметив моё серьёзное лицо, убрал шутливый тон. — Слушай, если тебя это так гложет, почему бы просто не отложить это? В конце концов, это пока что всего лишь байка.       — Байка, которая не выходит из моей головы, — возразил я. — А что, если всё это не просто легенда? Если тяга к запретным знаниям — это то, что в действительности губит людей? Знаешь, я весь день только об этом и думаю. О тех, кто приходил до нас, кто искал истины и находил только… свою гибель.       Галеон вздохнул, опираясь локтями на стол.       — А я думаю, что они искали не просто истины ради самих истин. У каждого из них была своя причина. Что-то личное. Что-то, что двигало ими, заставляло их идти дальше, несмотря на опасности.       — И что двигает тобой? — спросил я, глядя ему прямо в глаза.       Галеон чуть сдвинулся на стуле, его взгляд стал серьёзным, почти болезненным.       — Ты знаешь, почему я здесь, Айвор. Сестра. Если Хранилище может хоть чем-то помочь мне понять, где она и что с ней случилось… я должен рискнуть. Но, — его голос стал твёрже, — я не рвану туда сломя голову. И тебе не советую. А что движет тобой? — спросил он, его темные глаза впились в меня. — Что ты мог бы искать там, Айвор? Эти запретные знания… что они значат для тебя?       Я замер. Этот вопрос прозвучал для меня неожиданно, словно гром среди ясного неба. Мои мысли вернулись к утренним воспоминаниям об отце, к его странным словам, пророчествам, к его холодному взгляду, в котором всегда было больше вопросов, чем ответов.       — Правда, — выдохнул я наконец, почти не осознавая, что говорю. — Я хочу знать правду.       — Правду о чём?       Я почувствовал, как моё сердце сжалось, будто цепь сомнений начала тянуть меня вниз. Но не сказать это сейчас… было бы неправильно.       — Я… не родной сын Дерета, — наконец выдохнул я, избегая взгляда Галеона. — Он взял меня в свой дом, но я не знаю, кто я. Не знаю, кто были мои настоящие родители. Всё, что я знаю — это его загадки, его пророчества, его вечное молчание, когда дело касалось моего происхождения, все эти странные элементальные сны... И чем больше я думаю об этом, тем больше понимаю, что хочу знать. Я должен знать.       Галеон некоторое время молчал, будто переваривал мои слова. Затем он протянул руку и с силой хлопнул меня по плечу.       — Тогда, друг мой, ты ищешь не меньше, чем я, — сказал он, его голос снова стал лёгким, но в глазах всё ещё горел тот же огонь. — И, похоже, наши поиски пересекаются. Жажда ли знаний движет нами? Ну, может быть лишь отчасти... но не это нам важно, не так ли? Истина - вот великое благо, завещанное нам предками!       Я кивнул, чувствуя, как его слова проникают вглубь, обретая в моём сознании странный вес.       Галеон отпил из своей кружки — она, разумеется, была наполнена каким-то сомнительным напитком, который на вид напоминал студенистый чай, но пах так, будто его кто-то зачаровал, чтобы запах доводил до слёз. Я поморщился, но промолчал.       — Так что, ты только что признался мне в семейной драме, и теперь даже не планируешь рассказать, что ещё успел нарыть за день? — спросил он, отставив кружку и протягивая руку к подносу с хлебом.       Я закатил глаза, но, почувствовав тепло его дружелюбного тона, ответил:       — Есть кое-что ещё. Сегодня я говорил с Куппером.       — Куппер? — Галеон нахмурился, явно вспоминая имя. — О, этот кудрявый гном! Хороший парень, помог мне неделю назад, когда я перепутал пропорции для зелья ускорения. Мы чуть не взорвали лабораторию.       — Вполне в твоём духе, я полагаю…       — Благодарю за комплимент, — он с усмешкой кивнул. — Но что он тебе сказал?       Я наклонился вперёд, понизив голос. Мне вдруг стало не по себе. В конце концов, эта информация была слишком странной, чтобы делиться ею без оглядки.       — Он знает немного о Хранилище. Не прямо — скорее, он собрал обрывки сведений. Истории, намеки. Он сказал, что Хранилище — это концепция, оберегающая знания, которые никогда не должны быть открыты, и что она как-то связана с некой сетью невидимых "знаков".       — Звучит, как что-то слишком абстрактное, чтобы быть полезным, — заметил Галеон, хрустя хлебной коркой.       — Я его перебил, — признался я, чуть помедлив. — Мне показалось, что он слишком увлечён своими теоретическими изысканиями. Но потом он добавил кое-что важное.       Галеон поднял бровь, призывая продолжить.       — Он сказал, что если кто-то и знает больше об этом, то это Огесвальт. Что он наверняка как-то связан с одним из таких знаков.       На мгновение Галеон замер, его глаза стали серьезными, а потом он вдруг расхохотался, наклоняясь к столу. Его смех прозвучал так неожиданно громко, что несколько студентов за соседним столом обернулись на нас. Я почувствовал, как краснею.       — Огесвальт? — проговорил он, вытирая слезы смеха. — Великий премудрый Огги? Эльфозавр, который способен целый зал студентов за десять минут своей лекцией? Ну, по рассказам... И что, он теперь — хранитель великих тайн Академии?       — Я говорю серьёзно, Галеон, — ответил я, нахмурившись.       Он перестал смеяться, но уголки его губ всё ещё подрагивали.       — Ладно, ладно, не дуйся. Просто представь себе: мы с тобой, два студента, решаем копать под одного из самых влиятельных магов этого континента. Это звучит, как начало какого-то очень плохого анекдота, а?       — Я не предлагаю "копать", — поправил я, чувствуя, как неловкость начинает охватывать меня всё сильнее. — Я просто думаю, что если он что-то знает, то мы можем это выяснить. Аккуратно.       Галеон откинулся на спинку стула, сложив руки на груди и глядя на меня с той хитроватой улыбкой, которая, как я успел заметить, у него появлялась, когда он придумывал что-то безумное.       — Ну, раз ты настаиваешь, то, может быть, мне стоит подготовить подкоп в его кабинет? Или, может быть, мы проберемся в его личный архив под покровом ночи? А может, я вызову его на дуэль? В конце концов, дуэли — это мой конёк, верно?       — Галеон, — раздраженно сказал я, с трудом подавляя желание ударить его локтем под рёбра.       — Ладно, ладно, шучу. — Он снова попытался стать серьёзным, но в его глазах все еще читалась легкая насмешка. — Если серьёзно, то я думаю, что ты прав. Этот эльф… Он выглядит старым, как сама Академия. И знаешь, что пугает больше всего? Его глаза. Как будто они видели больше, чем кто-либо из нас способен даже представить. Я бы не стал связываться с ним без серьезной причины.       — Так что ты хочешь сказать? Стоит ли попробовать узнать у него что-то? — спросил я, глядя ему прямо в глаза.       — Не просто узнать. Выведать, — он слегка наклонился ко мне, понизив голос. — Знаешь, Айвор, если ты хочешь что-то выяснить, надо действовать не просто аккуратно, а так, чтобы это выглядело совершенно невинно. Ты ведь мастер невинно-невозмутимого выражения лица, так что это твоё поле боя.       Я открыл рот, чтобы возразить, но тут же закрыл его, осознав, что он, в общем-то, прав.       — А ты? Ты собираешься просто стоять в стороне и смотреть?       — Конечно, нет, — сказал он, снова улыбаясь. — Я буду отвлекать всех, кто может помешать тебе. Например, устрою еще одну дуэль. Или, может быть, снова чуть не взорву лабораторию. Ты знаешь, я на это способен. Я отведу от тебя все лишние взгляды, приму удар на себя, во имя нашего дела!       Я тяжело вздохнул, чувствуя, что в его словах есть не только легкость, но и уверенность, которая заставляла меня ощущать себя немного более смелым, чем я был на самом деле.       — Хорошо, — наконец сказал я, стараясь не выдать своё смущение. — Но если взорвёшь лабораторию, я буду первым, кто сдаст тебя на воспитательные работы.       — Договорились, — рассмеялся он. — Но сначала — займёмся Огесвальтом. Обойдемся без дуэлей и взрывов. Мы узнаем, когда Огесвальт читает лекции, какие книги берет из своего личного архива и чем вообще живет этот ходячий артефакт прошлого. Возможно, что-то да выведаем уже на этом этапе. Как найдём зацепку, тогда и решим, как действовать дальше.       После ужина я ненадолго задержался в холле, слушая неразборчивый гул студентов. Ормандо увлечённо спорил с кем-то о результатах последних дуэлей, а в противоположном углу я заметил Куппера, который, казалось, снова углубился в свои заметки, всё так же вертя в руках рунный камень. Галеон, конечно же, вовсю раздавал советы по магическим поединкам, размахивая руками так, будто находился прямо на арене. Я не стал к ним подходить.

***

      Остаток вечера пролетел как в тумане. Я механически следовал привычным ритуалам, словно существовал вне себя.       Вернувшись в свою комнату, я заставил себя привести в порядок учебные материалы, расставить по полкам зачарованные свитки и тщательно завернуть еще не изученные фолианты. Эти действия всегда приносили мне умиротворение, но сегодня оно ускользало от меня, как вода сквозь пальцы. Мой взгляд то и дело цеплялся за окно, за которым ночь, казалось, была густой, как чернила. Где-то вдалеке перекликались лесные совы, и их меланхоличные крики только усиливали чувство беспокойства.       Я попытался устроиться на кровати, укрывшись одеялом, но сон не приходил. Мысли кружились, как рой ос, жаля каждую часть моего сознания. В голове снова всплывали разговоры сегодняшнего дня: слова Галеона о сестре, прямолинейная одержимость Куппера, осуждающий взгляд Пенни, а ещё — предупреждение Гаальда. Эти его слова, словно иглы, кололи моё сердце: «Знания, которые не предназначены для тех, кто не понимает их цены…» Что же он имел в виду? Это было просто абстрактное наставление или он действительно знал больше, чем говорил?       Я перевернулся на другой бок, вновь взглянув на окно, пытаясь сосредоточиться на ритмичном дыхании. Галеон был прав: истина, которая движет нами, всегда глубоко личная. И пусть его поиски связаны с сестрой, а мои — с правдой о моём происхождении, я не мог не думать о том, как наши пути странным образом пересекаются. Почему я чувствую, что весь этот день — это только начало чего-то большего?       Мои глаза скользнули по комнате, словно ищущие за что зацепиться, чтобы прервать этот нескончаемый круг мыслей. И вдруг я заметил на своём столе пергаментный конверт, плотно запечатанный красной сургучной печатью с гербом нашей семьи. Я замер, и сердце моё на мгновение ухнуло вниз.       Письмо.       Я понятия не имел, как не заметил его раньше. Возможно, оно появилось здесь уже после моего возвращения, возможно, я просто был слишком поглощен размышлениями. Но, увидев его, я сразу понял — это от Дерета. Никто больше не пользовался этим старым гербом, оставшимся лишь на официальных документах.       Я быстро поднялся с кровати, забыв о ночной усталости, и подошёл к столу. Конверт был плотным, с неровными краями, словно его спешно заклеили, чтобы скрыть что-то важное. Лишь теперь я заметил слабый запах воска и старой бумаги.       С опасением я надорвал печать и вынул сложенный лист. Почерк Дерета, как всегда, был неровным и крючковатым, в каких-то местах немного размашистым, но первые же строки заставили меня остановиться, словно ледяной ветер пробежал по спине.       Айвор,       Мне стоило написать тебе раньше, но я надеялся, что твоё пребывание в Академии отвлечет тебя от ненужных размышлений. Однако я чувствую, что мои надежды оказались напрасны. Ты всегда был слишком любопытен, и, возможно, это мой недостаток как воспитателя.       В твоей жизни наступает момент, когда выбор кажется чем-то захватывающим, но часто за этим стоит опасность, которую трудно распознать. Академия — это место знаний, но не все знания предназначены для учеников. Я вижу, как ты пытаешься выйти за рамки, искать то, что скрыто не просто так. Знаешь, мудрость — это не только стремление постичь неизведанное, но и умение понять, когда следует остановиться.       Вернись к учёбе, Айвор. Забудь о том, что тянет тебя к тайным истинам, и займись тем, ради чего ты поступил в Академию. Всё, что действительно важно, откроется тебе в своё время, когда ты будешь к этому готов. Не заставляй меня сожалеть о том, что я не предупредил тебя раньше.       Береги себя. Ты слишком ценен, чтобы распыляться на иллюзии.       Дерет.       Как только я дочитал письмо, жар ненависти вспыхнул внутри меня, как факел, брошенный в сухую траву. Моё лицо стало горячим, а пальцы сжали бумагу так сильно, что края смялись.       "Забудь. Остановись. Займись учёбой." Его слова звучали в моей голове, как насмешка. Как он мог писать такое? Как смеет он говорить мне, что мне делать? Всё моё тело кипело от гнева, от несправедливости его тона, от этих полуправд, от уклончивых фраз, от бесконечного ощущения, что он — как паук, плетущий паутину вокруг моей жизни.       "Ты слишком ценен..." — эхом загрохотало в моих мыслях. Ценен для чего? Для кого? Для его собственных игр, для его тайн, для его пророчеств, которые он никогда не объяснял?       — Проклятье! — вырвалось у меня, и я ударил кулаком по краю стола. Тусклая лампа едва не опрокинулась, а письмо упало на пол. Я не поднял его. Словно оно само отравляло воздух.       Я шагал по комнате, не находя себе места. Теперь всё стало ясным: он следит за мной. Откуда он знал? Как он мог догадаться о моих размышлениях, если только… если только он всегда наблюдал за мной?       Я почувствовал, как мой гнев начинает смешиваться с тревогой. Его тон, его напоминания, его предупреждения — всё это казалось не просто попыткой удержать меня от поисков, но чем-то большим. Почему он не мог просто сказать правду? Почему он всё время прячется за словами, как за щитом, словно боится открыть мне истинную суть?       "Если ты не хотел, чтобы я задавал вопросы, то зачем ты за всю жизнь оставил столько загадок, Дерет?" — хотел бы я спросить его прямо сейчас. Но вместо этого я стоял один в своей комнате, чувствуя, как эта пустота внутри меня становится всё больше.       "Может, он прав," — мелькнула мысль, но я сразу же отбросил ее. Нет. Слишком многое указывало на то, что я на правильном пути. Что моя жизнь, мои сны, мое прошлое связаны с чем-то, что он отчаянно пытается скрыть.       Я снова поднял письмо. Захотелось порвать его на мелкие клочки, сжечь его дотла, но вместо этого я спрятал его в записную книгу, где лежали все мои самые мрачные мысли. Пусть оно напоминает мне о том, кто Дерет есть на самом деле: не отец, не наставник, а человек, который видел во мне лишь очередную фигуру в своих пророческих играх.       Ложась в постель, я всё ещё чувствовал, как гнев жжет меня изнутри. Но вместе с ним я ощутил что-то ещё. Что-то, что пробивалось сквозь злость, как пробивается росток через камень. Я осознал, что теперь хочу докопаться до истины не только ради себя, но и ради того, чтобы доказать ему, что я больше, чем просто мальчишка, которого он может контролировать.

***

«Когда ветер обнимает пламя, оно взмывает вверх, но, взлетая слишком высоко, рискует быть задушенным.»

— Из книги "Стихии в их первородной сути", неизвестный автор.

      Огромный стол, покрытый чёрным, почти бархатистым сукном, стоял в центре круглой залы. Единственным источником света был массивный подсвечник, чьи свечи горели нереально ярким, почти кроваво-оранжевым пламенем, которое, казалось, дышало, вытягивая воздух из помещения. Над столом витали мерцающие нити, похожие на языки пламени, но тянулись они не к огню, а к маскам, покрывающим лица присутствующих.       Фигуры, окружавшие стол, казались неподвижными, но стоило одному из них пошевелиться, как тени вокруг оживали, извиваясь и двигаясь в такт. Изящная резьба масок отражала магический блеск свечей: длинный изогнутый клюв цапли, хищная линия сорокопута, круглые пустые глазницы филина, блестящий металл скворца и угольно-чёрный силуэт баклана.       Каждая маска была уникальна, но объединяла их пугающая безликая пустота. Никто из них не произносил своего имени — у них не было имён здесь, в этом месте.       — Восточные земли… — первым заговорил Сорокопут, его голос был тонким, с резким, отрывистым акцентом. Он говорил, словно режущими фразами, разбрасывая слова, как куски мяса на обеденном столе. — Всё, что у нас есть, — это буквально пепел на ветру. Какие-то намёки, знамения… Да что это вообще значит? Где факты? Где действия?       Он резко повернул голову в сторону Филина, как будто бросая ему вызов.       Филин сидел во главе стола, неподвижно, словно высеченный из камня.       — Молчи, Сорокопут, — сказал он, не двигаясь. Его голос был глубоким, как колокольный звон в ночи. Каждое слово звучало медленно, давяще, будто его вес ощущали даже камни зала. — Ты забываешь, что мы не просто ищем человека или место. Мы ищем узел, который связывает их мир с нашим. А такие вещи невозможно обнаружить ни силой, ни напором. Только терпением.       Филин наклонил голову, медленно, словно каждый его жест был заранее продуман.       — Знамения — это не просто “пепел на ветру”, как ты выражаешься. Это неотъемлемая часть мироздания. Мы движемся по нитям судьбы, даже если тебе они видятся запутанным клубком.       — Клубком? — бросил Сорокопут, фыркнув. — Этот клубок давно сгнил!       — Если не можешь разглядеть нити, — продолжил Филин, игнорируя его вспышку, — значит, тебе здесь не место.       Сорокопут вздрогнул. Его пальцы нервно задвигались, он постучал по краю стола, словно пытался заглушить собственное раздражение.       — О боги, опять твои загадочные речи! Мы не охотимся за миражами, Филин. Это не ода древним тайнам. Это дело, требующее быстрых решений! - его голос зазвенел, словно туго натянутая струна, готовая лопнуть.       Наступило напряженное молчание. В него мягко вплелась Цапля. Голос Цапли был женственным, но странно отстраненным, как будто она говорила издалека, но в голосе угадывалась острота, готовая всплыть на поверхность. Её изогнутый клюв отразил отблеск света, и на мгновение могло показаться, будто её глаза ярко вспыхнули сквозь худые прорези маски.       — Есть кое-что, что я хотела бы донести до вас, — произнесла она, склонив голову чуть набок, как будто говорила с кем-то, кого здесь не было. — Есть один человек… работорговец, известный на востоке. Они называют его Мехметом Серым Пером.       Её голос чуть усилился, но остался таким же спокойным, будто она читала старинный текст:       — Его влияние простирается далеко, и его узы сильны. Говорят, он многое знает о тех, кого прочие побоялись бы содержать в своих рабовладельческих лапах, и даже может найти тех, кто давно ушёл за горизонт. Если кто и способен привести нас к Игнис, то это он.       Скворец, низкорослый и энергичный, тут же оживился. Его голос был молодым, звонким, как весеннее пение, но в нём слышался скрытый холод. Маска коротко скрипнула металлическим эхо, когда он заёрзал на своем стуле.       — Серое Перо! Конечно, я слышал о нём! — он подался вперёд, его серебристая маска блеснула в отблеске пламени. — Его уважают даже хашиты! Но знаешь, Цапля, говорят, он… не просто человек. Не могу утверждать, но были слухи, что он использует магию крови, чтобы держать своих "чаек" под контролем.       Цапля, обратив взор своего клюва к новому голосу, провела кончиками пальцев по столу, будто проверяя его прочность. Каждый её жест был словно приглушенная угроза: слишком точный, слишком задумчивый. Маска на её лице скрывала всё, кроме напряженной линии подбородка.       — Я видела его рабов однажды, — добавила она чуть тише, не глядя ни на кого. — Они... не просто покорны. Они обожествляют его. Так что, возможно, у Серого Пера есть не только магия крови. Возможно, у него есть ещё что-то — то, что делает его больше, чем человеком.       — Это делает его опасным, — резко вставил Баклан, его голос звучал так, будто каждая фраза — это удар волны о скалы. — С такими фигурами надо быть осторожнее. — Именно поэтому, — заговорил снова Филин, повернув голову в сторону Цапли, — если мы решим использовать его, то будем действовать не напрямую.       Сорокопут громко выдохнул, но не перебил. Даже он знал, что перечить Филину в такие моменты бесполезно.       — Мехмет может стать ключом, — продолжил Филин, скрестив руки на груди. — Но мы будем лишь тенью в его действиях. Ни один из нас не должен выйти из этой тени. Цапля, ты займешься этим. Скворец поможет тебе установить контакт. Цапля кивнула, ее взгляд, скрытый за маской, оставался спокойным, словно она давно ожидала этого указания.       Филин медленно встал. Его фигура была массивной, но движения плавными, как у ночной хищной птицы. Он обвел взглядом остальных.       — Помните, зачем мы ищем Игнис. Мы должны быть уверены, что она останется скрытой, — Филин впервые за всё собрание поднял свой голос чуть выше обычного. Тени вокруг него задрожали, словно откликнулись на его тон. — Если её наследие пробудится раньше времени, даже мы не сможем удержать её под контролем. Я назвал это клубком. Но я ошибся. Это не клубок. Это петля. И если кто-то потянет за её конец… - он замолчал, словно раздумывая, стоит ли продолжать. - Тогда нам придётся бороться уже не за Айвора, а за право на выживание.       Он развернулся и направился к выходу. Остальные сидели в молчании, пока Филин не исчез в тени арочного прохода.       Когда Филин остался в пустом коридоре, его плечи опустились, словно вся тяжесть сказанных слов навалилась на него разом. Он тихо вздохнул, опустив маску, но не до конца — она все еще висела в его руке, как щит, который он не хотел полностью снимать.       Он подошел к массивному кругу телепортации, вырезанному в мраморном полу, и, не колеблясь, ступил внутрь. Пространство вспыхнуло светом, и мир вокруг исчез.       Его почти хищный силуэт оказался в просторном, темном зале, где воздух был наполнен запахом сырой древесины и старых книг. Огромные окна были закрыты тяжелыми бархатными шторами, пропускающими лишь узкие полосы света. В одном из углов стоял старинный резной стул с высоким спинным гребнем, на котором был выгравирован фамильный герб: изогнутая ветвь дерева с вплетенной в нее звездной кометой.       Филин положил свою маску на край стола. Его лицо оставалось в тени, но глаза блеснули холодным огнем, прежде чем он устремил взгляд в сторону старинного портрета. На нём был изображён эльфийский предок в золотой мантии, держащий в руке древний посох. Его взгляд был строгим, а под портретом висела табличка: "Фаттуанталь. Основатель великого рода Аурхейров.”       Подойдя к портрету, он замер. Лицо эльфа, его строгий взгляд, напоминали Филину о том, что ему самому, возможно, придется стать таким же: холодным, решительным, жестоким.       "Однажды ты поймёшь," — прошептал он себе под нос, глядя на портрет. Его голос сорвался, но он быстро овладел собой. — "Или возненавидишь меня за это. Но это уже неважно."