Новенький.

Вова лежал на земле под турниками, наплевав на то, что она промозглая и мокрая. Он заебался. Суббота выдалась хуже некуда — сначала он пытался совладать с литературой, запомнить хотя бы какие-то жанры произведений и их авторов, а потом непозволительно долго копался в пыльной подсобке в поисках нужной кассеты. Сколько же говна с потертыми этикетками он перебрал, прежде чем найти «Ворона». Пару раз он, очевидно, проклял Лёшу за то, что тот выбрал не очень популярный фильм, который лежал в доме Семенюков в самом дальнем углу. А потом, когда Вова развалился на диване и лениво уставился в экран, на пятой минуте фильм заглох. Точнее, снова заглох кинескоп, заставив экран померцать и потухнуть. Парень едва сдержался, чтобы не разбить телевизор в ту же минуту, зато не сдержался от пары крепких матов, за которые ему прилетел материнский подзатыльник. В общем, сейчас Вова был не в настроении, все шло наперекосяк. — Слышь, Дань, а у тебя же был кассетник? — Был. И есть, — пробубнил Кашин со стороны лавки. — Мне нужно фильм посмотреть. У меня снова телек наебнулся. — Снова? — спросил Илья, свисая с турника над Вовой вниз головой, — Мы ж тогда не смогли починить. Вова нахмурился, быстро генерируя в голове оправдание. Говорить о том, что пришлось прибегнуть к помощи Губанова, очень не хотелось, особенно в присутствии Кашина. — Сам починил, — фыркнул Семенюк, вытянув руку и щелкнув Илью по носу, — Ну так что? Он повернул голову в сторону Дани, чувствуя затылком сырость земли, и подумал, что скоро можно доставать свою любимую шапку-гандонку — уши мерзнут. — Ну… У меня мать его постоянно смотрит, а ее отвлекать — это смерть… Знаешь ведь. — Знаю, — на выдохе ответил Вова, вспоминая о том, какая у Дани дотошная и истеричная мама. Именно из-за нее к нему в гости банда больше не ходит. Семенюк с кряхтением встал, приблизился к турнику, перекинул руки через перекладину так, что они безвольно свисли к земле, и прижался грудью к металлической балке рядом с перевернутым Ильёй, после чего угрюмо закурил. Как только сломался телевизор, он сразу понял, что придется снова идти в дом Губановых. Тем не менее он упорно искал пути отхода, чтобы этого не делать. Ему и хотелось, и не хотелось. Как бы Володя ни воротил нос, в гостях ему понравилось как минимум из-за чая, конфет и пары Полининых историй, но появляться там снова было как-то странно. Они ведь с Лёшей не друзья, не товарищи. Хотелось бы сказать, враги, но тоже неверно. Вова слишком слабо ненавидит Губанова, чтобы называть его своим врагом. Лёша его просто бесит… собой. Семенюк так задумался, что лишь после настойчивого кашля со стороны Ильи вспомнил, что нужно передать сигарету другу. Вова взъерошил волосы, устало простонав. — Что, опять твои страдания из-за клуба кинолюбителей? — усмехнулся Коряков, передав сигарету подошедшему Дане. — Зачем тебе все это? — спросил тот, выпуская дым через нос. — Алинке понравиться. — Думаешь, сработает? — А почему нет? Она со мной разговаривает в последнее время чаще, чем за все время нашей совместной учебы, — сказал Володя, подняв на товарища подозрительный взгляд. «Сомневается во мне, что ли? — подумал он, сам на задворках разума колеблясь между мнениями о своеобразном плане по завоеванию чужого сердца, — Много он понимает, романтик подзаборный». Вова откинул внутренние сомнения, начавшие зреть где-то в глубине, и посмотрел на небо, с каждой секундой темнеющее все больше и больше. Упала первая дождевая капля, отчего парни разошлись по домам. Никто не был против — они и так провели на турниках около трех часов за пустой болтовней. На следующий день Вова снова стоял под навесом Губановского крыльца. Семенюк обреченно вздохнул и громко постучал. Спустя минуту за дверью послышался смех и далекое «Щас, Поль, подожди». Открыл Лёша, светясь от улыбки, которая пропала за долю секунды от вида чужака в дверном проеме. — Чего опять? — Телик. — Сломался? — Да. — Так и знал, что долго не протянет, — Лёша закатил глаза и провел рукой по волосам, — Больше микросхем нет, это последняя была. Вова не ответил. Он лихорадочно думал, что еще можно сделать, а потом его осенило не самой лучшей идеей, которую все же от безысходности придется воплотить в жизнь. — У тебя можно посмотреть? — спросил безучастно Вова, буравя взглядом исподлобья. Лёша всем видом показал, что не в восторге от этой идеи, — На контроше по математике дам списать. — Другой разговор, — щелкнув пальцами, ответил Губанов, открывая дверь шире и отступая с прохода, — Только подожди, у нас карты. -Карты? Володя прислушивался к обстановке в доме, пока раздевался, а именно пытался понять, где территориально находились родители. Он видел, что на улице стояла машина, значит, отец дома. И ему, почему-то, было очень любопытно посмотреть, как он выглядит. Звуки с дальней комнаты доносились пусть и смазано, но Вова услышал два взрослых голоса. Значит, они дома, где-то у себя. Семенюк подошел к кухонной арке, и его чуть не сбила с ног Полина, которая тут же кинулась в объятия, тычась носом в живот. Машинально Володя улыбнулся и подумал о том, что сестра у Губанова растет без доли стеснения. — Пришел! — Ну… Я же слово дал. — А мы тут в карты играем, — выпалила девочка, подтаскивая Семенюка к столу. — В дурака? — Угу! — Подкидной или переводной? — спросил Вова, присаживаясь за свободный стул и разглядывая стопку «бито». — А что такое «переводной»? — спросила Полина, параллельно раскладывая в руке карты и формируя из них аккуратный веер, — Научишь? — Поль, у нас с Вовой дела еще есть, — встрял Губанов, напряженно вглядываясь в свои карты, которых было на порядок меньше, чем у его сестры, — И кстати… Лёша выложил на стол три валета в ряд, чем заставил Полину ошарашенно вздохнуть. — Вот же блин… — Покажи, че у тя, — сказал Володя, наклоняясь к мелкой. Он заглянул в ее карты. Не густо — ни одного козыря, но покрыть можно, так что Семенюк начал нашептывать: — Даму пиковую туда, туза червового сюда, а крестового короля туда. Полина захихикала, следуя указаниям Вовки, и гордо задрала подбородок, когда все карты ушли со стола в бито. — Надо сходить так, чтобы он не смог покрыть, — продолжил подсказывать Семенюк, таращась на синеватую рубашку единственной оставшейся в руках Губанова карты, — Главное не подмастить. Давай… Давай эту. Полина шлепнула на стол пикового туза, а Лёша лишь хитро ухмыльнулся, медленно положив поверх своего — козырного. Вова усмехнулся, а Поля грустно вздохнула. — Ладно, пошли, — сказал Губанов Володе и начал подниматься со стула, но Полина посмотрела на него щенячьими глазами и выпятила нижнюю губу. — Ну пусть Вова покажет, как в переводного играть! — заканючила она, пока Володя «под шумок» взял колоду и начал перемешивать карты, иногда выполняя легкие трюки по переброске. — Пусть покажет… — устало согласился Лёша, видимо, поняв, что сестру он все равно не переспорит. Он опустился обратно на стул и посмотрел на Вовку, у которого уже глаза горели азартом. Картежником он был хорошим, и обыграть Губанова сейчас стало его главной целью. С легкостью он раскидал шесть карт и поставил колоду на козырь — червовую шестерку. — Значит так, малая, смотри… Наспех объяснив правила переводного дурака, Вова начал игру, которая быстро скатилась в его личное соперничество с Лёшей. Который, к слову, забыл о том, что предстоит еще посмотреть фильм — раунды все продолжались и продолжались, а он ничего не говорил, только и зыркал подозрительным взглядом. К пятой игре счет был: две победы у Вовы и две у Лёши. Полина же заскучала, будто была фоновым третьим игроком. Она лениво перебрасывалась картами, уже не имея желания победить, и просто наблюдала за сцепленными в битве парнями. В пятой игре она перевела на Вову двух тузов, и он тут же оскалился в улыбке. — Только не говори, что у тебя козырный туз, — прошептал Лёша и повел плечом. Семенюка медленно кивнул, улыбаясь еще шире, — И только не говори, что ты готов им пожертвовать, только чтобы мне поднасрать. Вова кивнул еще раз и перевел свои карты на Лёшу, тихо хихикая. Губанову пришлось взять, и если бы не этот маневр, то он, может быть, победил бы. Ну а так у Вовы остался в руках только козырный король, которым он без проблем отбил Полинину крестовую даму. — Ну и фиг с тобой! — едко усмехнулся Лёша, постукивая пальцами по столу и пытаясь уместить в одной руке все нахватанные за игру карты. — Давай помогу его выиграть? — проигнорировав выпад одноклассника, сказал Володя и склонился к Полинке. Та помотала головой и буркнула «хочу сама», внимательно вглядываясь в свой небольшой веерок. — В карты рубитесь? — послышалось со стороны входа на кухню, а когда Семенюк обернулся, то приоткрыл рот в удивлении. — З-здравствуйте, — произнес Вова, разворачиваясь на стуле полностью. — Пап — Вова, — представила Полина, кидая карты на стол, пока Семенюк с интересом осматривал Губанова-старшего. «Батя у Лёхи, конечно… — подумал Володя, оборвав собственную мысль, — Если он в него пойдет, то вырастет махиной. Хотя вряд ли». Мужчина кивнул и прошел к кухонным тумбам, тронув чайник тыльной стороной ладони, после чего включил газ. — Надеюсь, на деньги не играете? — пробасил он, начав рыться в ящиках, видимо, в поиске чашки. — Денег нет, играем на сигареты, — решил пошутить Вовка, после чего сразу поймал на себе строгий взгляд Лёши. Мужчина же усмехнулся, кинув задорный взгляд через плечо, а Семенюку стало приятно, что он смог рассмешить взрослого. — Ну играйте, не буду вам мешать. — Да не, мы уходим уже. А то поздно скоро будет, — засуетился Лёша, собирая карты из недоигранной партии, — Нам еще почти два часа фильма смотреть. Вова посмотрел в окно, скользнув глазами по верхушкам деревьев, что уже погружались в сумерки. И правда, он совсем забыл, что смеркалось сейчас раньше. Семенюк понял, что придется возвращаться по темноте, но обреченный вздох сдержал. Он поплелся за Лёшей и Полиной, изучая квартиру. Ничего необычного он там не увидел. Зато оказавшись в комнате, очевидно, Полининой, он сразу принялся изучать убранство и облепленные рисунками и плакатами стены. — Смотри, вот это мы сделали на прошлой неделе на уроке труда, — рассказывала малышка, показывая не очень аккуратную вышивку, пока Губановых перематывал кассету на начало. Вова догадался, что телевизор есть только у Поли. «Понятно, кто в семье любимый ребенок», — усмехнулся он про себя и продолжил слушать лепетание мелкой где-то под боком. — Ну все, садитесь, — сказал Лёша, когда механизм кассетника перестал издавать шум. С кухни донесся свист. — Подожди, я чаю хочу, — пискнула Полина и вмиг испарилась из комнаты. Повисло давящее молчание, прерванное скрипом кровати. Парни сели как можно дальше друг от друга, насколько позволяла кровать, подпирая стену спинами. — У тебя своего телека нет? — спросил Вова непринужденно, краем глаза увидев, что Лёша помотал головой, — Чевой-то? — Не знаю. — Лох. — А сам-то? — Слышь, — усмехнулся Володя беззлобно, скорее, вредно, — Ты в натуре борзый стал. — А как с тобой еще разговаривать? — точно так же усмехнулся Губанов в ответ, подтягивая колени к груди. Вова хотел ответить что-то еще, но появилась Полина, захлопывая за собой дверь ногой. В руках она держала дымящуюся паром чашку. Малышка подошла к кассетнику, встала на носочки и нажала на кнопку носом, после чего плюхнулась между парнями, ерзая и устраиваясь поудобнее. — Может, тебе не смотреть с нами? — аккуратно спросил Губанов и положил голову на колени. — Почему? — в унисон спросили Вова и Полина. — Там есть жестокие сцены. — Да ладно те, я в десять лет уже «Робокопа» смотрел, — протянул Семенюк с искренним удивлением. — Ну, это ты. Лишний раз может и не стоило бы такое смотреть, пока не готов. — Надо с раннего возраста знать, что в мире есть жестокость. — Кто так сказал? — произнес Лёша как-то слишком холодно и посмотрел на Вову. В полумраке комнаты и при свете только лишь экрана телевизора его и так глубокие глаза показались еще пронзительнее. Семенюк хотел ответить «отец», но прикусил язык и нахмурился, просто уставившись на начальную заставку фильма. Нравоучения Губанова, пусть иногда и завуалированные, выводили его из душевного равновесия. Начался фильм, так что Вова сполз по стене и устроился поудобнее, свесив ноги с кровати. — Ты знал, что Ворона играет сын Брюса Ли? — вдруг спросил Лёша где-то через полчаса просмотра. — Базаришь? — Угу. Брендон Ли. Он умер на съемках. — А как это произошло? — отозвалась сонно Поля. После чая ее заметно разморило, так что она улеглась к брату на колени и почти дремала. — Спи, не слушай, — бросил небрежно Лёша, наверняка понимая, что Полина слушать не перестанет, — Там в начале была сцена перестрелки, так вот. Патроны в реквизитном пистолете должны были быть холостыми, но кто-то вынул гильзу не до конца… Губанов немного помолчал, а потом добавил, многозначительно почесав подбородок: — Или специально оставил ее там. И осколок попал прямо в живот. — Аху… Афигеть, — протянул Вова, прикусив фалангу согнутого пальца и впиваясь глазами в экран. Признавать не хотелось, но фильм Лёша выбрал очень интересный, пока подходящий под все Вовины стандарты хорошего кино. Пусть и с драматически-любовным контекстом. Парни не переговаривались во время просмотра, но когда на фоне стало раздаваться Полинино посапывание, то стали стараться вести себя еще тише, даже позы почти не меняли. Говорить особо и не хотелось, события на экране сменяли друг друга с такой скоростью, что, казалось, моргнешь лишний раз или вздохнешь — и все пропустишь, а допускать этого не хотелось. Так что к концу фильма у Вовы уже болели глаза — так сильно он таращился на пиксели. — Дождь прекратился, — сказал один из персонажей, пока главный герой умирал у могилы своей возлюбленной. — Он не может идти вечно, — ответил другой, после чего Семенюк вдруг почувствовал на щеке горячий след от слезы. Он встрепенулся и тут же вытер лицо. Все произошло как-то машинально, без его ведома. Мысленно он удивился, что фильм его так растрогал. Краем глаза Вова заметил, что Лёша зашевелился. Успел ли он увидеть его слезы? — Скажешь кому-нибудь — убью. — Не скажу. Не все в мире хотят тебе нагадить, — произнес тихо Губанов, а Вова заметил в его голосе легкую дрожь. Кинув косой взгляд на парня, он удивленно вскинул брови, ведь увидел, что тот тоже вытирал глаза, приподняв очки, — Каждый раз одно и то же. Губанов криво улыбнулся, заглянув в Вовины глаза всего на секунду, после чего принялся будить Полину. На экране телевизора ползли финальные титры, а за окном совсем стемнело. * * * — Так. К доске пойдет… — протянула учительница по математике, решив устроить на первом уроке понедельника пытку для невыспавшихся учеников. Вова домашку не выполнил, но для него не стало бы проблемой родить решение экспромтом, так что его особо не заботила вероятность его вызова на «показательную казнь». А вот Лёша заметно стушевался, немного сполз по стулу вниз и вжал голову в плечи, — Губанов. Давай два первых упражнения. Семенюк лениво наблюдал за тем, как его сосед плелся к доске, свесив голову так, будто его действительно сейчас обезглавят, и подпирал подбородок рукой. Он размашисто зевнул — в воскресенье он пришел домой почти к одиннадцати, а путь по темной лесной тропе пощекотал даже его стальные нервы, так что засыпалось плохо. Так и провалялся до часу ночи без сна, а сейчас пожинал плоды недосыпа в виде тяжелых век и чугунной головы. После Вова следил за решением, которое писал Лёша, и мысленно повторял: «Еблан. Тут можно на десять сократить. Ой, долбоеб… Че он делает». Провозившись с решением около десяти минут, Губанов развернулся к учительнице лицом, нервно поджал губы и отступил в сторону. Женщина предпенсионного возраста пробежалась глазами по доске и недовольно хмыкнула. — Решение, конечно… На хлипкую тройку. Намудрил. Давай-ка по таблице квадратов пробежимся. Корень из ста девяносто шести? — Из ста девяносто… шести… — тихо повторил Лёша, посмотрев в потолок и изобразив активную мозговую деятельность. Вова все так же наблюдал за ним, улыбаясь одной стороной губ и насмехаясь про себя его технарским потугам. И вдруг поймал на себе взгляд, буквально кричащий мольбой о помощи. Семенюк поколебался, но потом показал сначала один палец, а потом четыре. — Четырнадцать, — пролепетал Губанов, чем вызвал у учительницы одобрительный кивок. — Из двух тысяч шестисот одного? И снова взгляд, и снова жесты. — Пятьдесят один. — Так, с зубрежкой у тебя неплохо, я посмотрю, — протянула женщина, повертев в руках ручку, — Давай еще один, до пятерки. Корень из девятисот шестидесяти одного? Семенюк показал три пальца и уже хотел показать один, но задумался. «Пятерка по математике. Э, нет, слишком уж жирно», — подумал он и показал вместо одного еще одну тройку. — Тридцать три. Учительница сверкнула разочарованным взглядом и помотала головой. — И все-таки четыре. Садись, Губанов. Лёша, судя по лыбе, был доволен и такому результату, после чего с облегченным вздохом приземлился на свое место. — Ты же показал тридцать три! — выпалил он с наигранным упреком. — На заборе тоже написано «хуй», а там дрова, — протянул Вова, запрокидывая руки за голову. Губанов помолчал, а потом вдруг зажал рот руками и его плечи запрыгали от сдавленного смеха, — Че ржешь-то? — Ну ты и… сказанул… — выдавил Лёша, пытаясь сдерживаться, однако смешки все равно прорывались сквозь пальцы и заставляли Семенюка закусывать щеку изнутри, потому что хохот оказался очень заразительным. Едва ли до этого Вова слышал, как Лёша смеялся по-настоящему, так что сейчас для него это стало открытием. — Ну все, заткнись, — выплюнул он, отворачиваясь в сторону прохода между партами, лишь бы не видеть этого красного ржущего лица, от вида которого у самого мог начаться приступ неконтролируемого смеха, — Кстати говоря, эта помощь была в зачет вчерашнего фильма. Так что на контроше будешь сам решать. — Эй, мы так не договаривались! Вова лишь ехидно улыбнулся, вполуха слушая ответ следующего ученика у доски. — У тебя телик сломан, так? — Ну, так, — ответил Семенюк, поворачиваясь к успокоившемуся Губанову обратно. — Значит, будешь ко мне таскаться смотреть? — хитро протянул тот, намекая на то, что плату в виде списывания на контрольной он все равно возьмет. — Блять… — прошептал Вовка, состроив недовольное ебло, — Ты тогда мне на литре помоги. — У нас спор, не забывай. — Не забываю. Зато птеродактилей ваших трехстопных запомнить никак не могу. — Дактилей, Вова. Дак-ти-лей, — поправил Лёша, пробиваясь новой волной смеха. — Как же ты заебал… * * * — Ну? Как тебе фильм? — выпалил Семенюк, пристраиваясь рядом с Алиной во время пробежки на физкультуре. Лёша тащился где-то в конце строя, так что Вова вдруг решил сам завести кинолюбительский разговор без третьего лишнего. Алинка, сбивая дыхание, пожала плечами. — Не знаю. Трогательно, но меня особо не зацепило. — А как же любовная линия? Я думал, тебе, наоборот, понравится. То, что Эрик всеми силами пытался отомстить за свою невесту, разъебывая всех на своем пути? — с удивлением затараторил Вова, но его речь прервал звук свистка. Поток бегущих учеников остановился в ожидании дальнейших указаний физрука. — Это да. Но все равно что-то не то. Мне кажется, это больше для мальчиков фильм, — ответила Алина, утирая лоб. Казалось, будто она совсем не впечатлилась увиденным, что Семенюка очень поразило. — Так, сейчас разбивайтесь на пары, будете пресс качать, — скомандовал физрук, так что Вове пришлось отойти от одноклассницы и выцепить в толпе Илью. — Давай ты первый, — сказал Вова, пребывая в странных чувствах. Коряков тут же улегся на пол и согнул ноги в коленях, а Семенюк сел рядом на корточки, удерживая лодыжки. Илья начал качаться, а Вова считать, — Раз, два, три… Он смотрел куда-то в толпу, где были другие пары, и думал о вчерашнем вечере. О том, как было весело играть в карты, как приятно струился свет телевизора по темной комнате. А потом стало неприятно от воспоминаний, что чужой человек, явно не близкий, видел его слезы, пусть и из-за фильма. На секунду Вова почувствовал себя очень слабым. Он вдруг нашел глазами Лёшу, который как раз качал пресс, пока кто-то из одноклассников придерживал тому ноги. Его футболка немного задралась, обнажая живот, и около пупка виднелся проявляющийся синяк. Володя опешил, подумав, что это оставил он, но с момента удара в туалете при разговоре об Алине прошло слишком много времени. Да и выглядит свежим. Неужто Кашин рукоприкладствует? Или кто-то еще? Едва в Вовиной голове успела поселиться идея о том, что нужно узнать, кто виновник, как другая мысль в стиле «это все еще не мое дело» отмела эти думы. — Вов, ну считай, заебал. — Девяносто девять, сто. Все, давай теперь я, — усмехнулся Семенюк, хлопнув друга по колену, после чего плюхнулся на пол и был готов утопить ненужные мысли в физической активности.